Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Российской Федерации

Волгоградский Государственный Педагогический университета

Михайловский филиал

Кафедра филологии

Курсовая работа

на тему: Новаторство пейзажной лирики Ф.И. Тютчева

Михайловка, 2005

Введение

Поэзия Тютчева - несомненная вершина в череде вершин русской поэзии. По его стихам можно прочитать его судьбу.

Еще сравнительно недавно - три-четыре десятка лет назад - Тютчев представал в общественном сознании в качестве «поэта для немногих», создавшего глубокие по смыслу, но обращенные главным образом к узкому кругу ценителей «философские» (или даже еще больше «специальные», «натурфилософские», то есть воплощающие философию природы) стихотворения. К тому же тютчевское творчество нередко пытались истолковать прежде всего как своего рода поэтическое переложение идей германской философии конца XVIII - начала XIX века, что как бы бесспорно подтверждалось уже самим фактом долгой (1822-1837) дипломатической службы Тютчева в Германии. Во многих считающихся основательными статьях о тютчевской поэзии она преподносится в виде неких образных вариаций разыгрываемых на темы Шеллинга и других германских мыслителей того времени…

В наши дни ясно, что Тютчев занял в русской литературе место, на которое он и претендовал при жизни. Слава Богу, все споры о его значении для России прекратились, и теперь его только читают, наслаждаясь высокой поэзией его чувств.

Нетрудно предвидеть, что споры об «иерархии» крупнейших отечественных поэтов будут продолжаться, но не исключен и такой вопрос: а стоило ли вообще заводить речь о подобном споре? Однако в его основе лежит очень существенный момент. Дело в том, что поэзия Лермонтова обрела самое широкое и высокое признание гораздо раньше, нежели тютчевская, - уже в 1840-х годах. Решающую роль сыграл в этом самый влиятельный в России критик - Виссарион Белинский, который, к стати сказать, Тютчева «не заметил» вообще (он только упоминал раза три его имя в длинных списках различных стихотворцев). Лермонтов стал даже своего рода знаменем того направления в критике и идеологии в целом, к которым принадлежал ( и которое в значительной мере возглавлял) Белинский, а также его последователи (то есть либеральные или открыто революционные идеологии), господствовавшие с 1840-х годов в России.

Правда, всегда были, как уже отмечалось, люди высшего уровня, понимавшие значение и место Тютчева в отечественной поэзии, но и в массовом, и в «официальном» мнении этого понимания не было.

Изучением творчества Тютчева занимались Погодин М. П. историк и писатель, университетский товарищ Тютчева, Пигарев К. В. советский исследователь творчества поэта, Кожинов В. В., Касаткина В.Н. и другие литературоведы ХХ века. Но, естественно, охватить и изучить все его творчество невозможно. Поэтому данная работа актуальна.

Объектом работы являются стихотворения относящиеся к пейзажной лирике Тютчева.

Цель: раскрыть новаторство пейзажной лирики Тютчева. Данная цель определяет решение задач:

· Рассмотреть основные направления лирики Тютчева;

· Выявить идейно-художественное своеобразие пейзажной лирики Тютчева.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы и приложения.

Глава 1. Основные направления творчества

Имя Федора Ивановича Тютчева впервые появилось на страницах печати, когда поэту было лишь 14 лет. 22.02.1818 года известный в то время поэт и критик, профессор московского университета А.Ф. Мерзляков прочитал в Обществе любителей российской словесности его стихотворное подражание Горацию «Вельможа». Через неделю Общество почтило юного автора званием сотрудника и напечатало сообщение об этом в своих «Трудах Общества любителей российской словесности».

Среди сохранившихся произведений Тютчева стихотворения под таким заглавием нет. Однако в литературе о поэте распространено очень вероятное предположение, что это те же самые стихи, которые известны нам под другим заглавием - «На новый 1816 год».

Прошло немногим больше года после первого литературного успеха юноши Тютчева, и в «Трудах Общества любителей российской словесности» было помещено его переложение одной из од Горация («Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду»). Обращение молодого поэта к Горацию не случайно: латинской поэзией, и в частности творчеством Горация, увлекался его воспитатель, поэт-переводчик С.Е. Раич. «С каким удовольствием вспоминаю я о тех сладостных часах, - когда, бывало, весною и летом, живя в подмосковной, мы вдвоём с Ф.<ёдором> И.<вановичем> выходили из дому, запасались Горацием, Виргилием или кем-нибудь из отечественных писателей и, усевшись в роще, на холмике, углублялись в чтение и утопали в чистых наслаждениях красотами гениальных произведений Поэзии».

Раич готовил Тютчева к поступлению в Московский университет. С 1817 года поэт в качестве вольнослушателя начал посещать лекции по интересовавшим его предметам словесного отделения, а в ноябре 1819 года был принят в состав своекоштных студентов.

В университете Тютчев обращает на себя внимание преподавателей. «своими упражнениями в сочинении». С неизменной похвалой отзывается о нём поэт и критик А.Ф. Мерзляков, читавший лекции по теории поэзии и истории русской словесности. О широте гуманитарных интересов Тютчева - студента свидетельствует записи бесед с ним в дневнике его университетского товарища М.П. Погодина.

Тютчев принимает живое участие в литературной жизни университета. Стихи молодого поэта обсуждаются Мерзляковым и его учениками, читаются в публичных собраниях, печатаются в «Трудах Общества любителей российской словесности».

Подобно многим своим современникам Тютчев рано усвоил стихотворную технику. Даже написанная в двенадцатилетнем возрасте ода «На новый 1816 год» обнаруживает стройную логику композиции. Отдельные стихи и в этой оде и в «Послании Горация к Меценату» показывают, что для него не прошли даром уроки Раича, придававшего большое значение мелодичности и инструментовке стиха. Вместе с тем все, написанное Тютчевым в это время, - не более чем ученические опыты. Тютчевский голос еще не определился, он еще часто заглушается чужими голосами, к которым начинающий поэт внимательно прислушивался.

Студенческие годы Тютчева совпали с распространением в передовых кругах русского общества «Союз благоденствия». Отголоском политического и религиозного вольномыслия служат стихи Тютчева «К оде Пушкина на Вольность», «Не дай нам духу празднословия…», «Противникам вина». Правда, вольномыслие Тютчева было в достаточной степени умеренным. Так, в стихотворении «К оде Пушкина на Вольность» Тютчев приветствует не столько обличителя «тиранов закоснелых», сколько их наставника в «святых истинах». Неприятие крепостничества и самодержавного деспотизма уже тогда сочетается у Тютчева с приверженностью к монархическому принципу как таковому, с нежеланием омрачать «блеск венца».

В течение двух лет Тютчев сумел досрочно окончить университетский курс. Весной 1822 года он поступил на службу в Гос. Коллегию иностранных дел и, причисленный сверхштатным чиновником к русской дипломатической миссии в Мюнхене, уехал за границу.

С этого времени непосредственная связь Тютчева с русской литературной жизнью надолго прерывается или, вернее, ограничивается более или менее эпизодическими выступлениями со своими стихами на страницах русских журналов и альманахов. При этом до 1829 года в таких изданиях, как «Урания» М.П. Погодина, «Северная лира» Д.П. Ознобишина, «Русский зритель» Д.П. Ознобишина и К.Ф. Калайдовича или «Атеней» М.Г. Павлова появляются стихи, относящиеся к ранним годам пребывания Тютчева в Мюнхене и даже к годам, предшествовавшим его отъезды.

За границей Тютчев пробыл более 20 лет. Творчество поэта этого периода на первых порах еще близко его юношеским стихам, в художественном отношении принадлежащим к поэтической культуре русского предромантизма. Так, например, «Слезы» (1823) или «Друзьям при посылке «Песни Радости» из Шиллера» (1823?) стилистически родственны стихотворению «Весна», написанному более чем за год до отъезда поэта в Мюнхен. На чужбине Тютчев продолжает много переводить. От Горация, Шиллера и Ламартина, привлекавших его внимание еще в Москве, он обращается к Гете и к немецким романтикам. Это помогает приобрести ему свой голос в поэзии, выработать особый, неповторимый стиль. Первым из русских поэтов Тютчев переводит стихи Гейне, и при том до выхода в свет «Путевых картин» и «Книги песен», сделавших имя автора столь популярным в Германии. С Гейне одно время его связывают дружеские отношения. Наконец в 1829-30гг. в журнале С.Е. Раича «Галатея» появляются уже такие стихотворение Тютчева, которые свидетельствуют о полной зрелости его поэтического таланта - «Летний вечер», «Видение», «Бессонница», «Как океан объемлет шар земной …» и др.

Опубликованию этих стихов предшествовало напечатание в той же «Галатее» одного очень интересного литературного документа. В первом номере «Галатеи» за 1829год было помещено «Письмо другу за границу», - без подписи, но, по всей вероятности, принадлежащее самому издателю журнала Раичу и, несомненно, адресованное Тютчеву. Оно открывается следующими словами: ««…Что происходит, или лучше сказать, происходит ли что в литературной России? »- спрашиваешь ты меня в одном из моих писем. На иронический вопрос твой хочу отвечать, на первый раз, коротким письмом. Мне давно хотелось поговорить с тобою о предмете, равно любимом и для меня и для тебя. О русской литературе и вообще о ходе просвещения в России ты имеешь, как видно, понятие довольно темное, неопределенное. И немудрено: более шести лет протекло с того времени, как ты разлучился с отечеством…». Указанный в этих строках срок разлуки «друга» с Россией совпадает с пребыванием Тютчева за границей. Далее в «Письме другу за границу» Раич приводит следующие слова из недошедшего до нас письма к нему Тютчева: «Странное дело! Россия как государство - гигант, как общество - младенец. Но этот младенец, верю и надеюсь, должен возмужать, и девятая часть поверхности земного шара займет подобную в области ума человеческого. Дотоле утешимся применением к России Виргилиевых стихов: Tu regere imperio populos, Romane, memen to; hae tibi erunt artes; pacisque imponere morem; parcere subjectis et debellare superbos( Тебе, Римлянин, править народами, вот твое искусство; тебе быть миротворцем, щадить покоренных и поражать гордых)». Последние строки, по-видимому, намекают на международную роль России в Европе после низвержения владычества Наполеона.

Во второй половине 20-х гг. у Тютчева начинает складываться в достаточной степени абстрактное представление о России. Этому способствует, с одной стороны, отрыв от реальной русской действительности, с другой, военное и дипломатическое вмешательство России в борьбу за независимость Греции. Последнее обстоятельство в особенности укрепляло в глазах Тютчева престиж этого «государства-гиганта», которому, как ему думалось, суждено «править народами» и выступать в роли «миротворца». Позднее такое представление о России переросло в грандиозную, но реакционную по своей сути теорию об ее мировом господстве как всеславянской державы. В творчестве Тютчева 20-30-х годов эта теория еще не нашла отчетливого выражения. От этого времени до нас дошло всего три его стихотворения на политические темы: «14-тое декабря 1825», «Олегов щит» и «Как дочь родную на закланье…». Из них 2- первое и третье - сложны по своему содержанию, а потому, конечно, и не могли быть тогда же напечатаны. Стихотворение «14-ое декабря 1825»(1826) вызвано обнародованием приговора по делу декабристов. Казалось бы, Тютчев всецело на стороне правительства: декабристы для поэта - клятвопреступники, нарушившие присягу, «жертвы мысли безрассудной». Дерзнувшие посягнуть на исторически сложившийся строй. Однако, в том, что произошло, Тютчев винит не одних декабристов, но и произвол «самовластья». А для самого этого строя у него не нашлось иных поэтических образов, кроме «вечного полюса», «вековой громады льдов» и «зимы железной». Стихотворением «Как дочь родную на закланье…» (1831) Тютчев откликнулся на подавление царскими войсками польского восстания. Поэт хочет доказать, что кровь «одноплеменного орла» пролилась не ради утверждения «Корана самодержавья», не ради удовлетворения «чревобесия меча», а в силу роковой необходимости, во имя предначертанной русскому народу исторической миссии. В понимании этой миссии уже содержится зерно будущих панславистских чаяний поэта.

Долголетнее пребывание на чужбине, вдали от русской литературной жизни (недаром Раич в своем «Письме другу за границу» утверждал, будто поэт о произведениях отечественной литературы судит «по переводам некоторых русских книг на иностранный язык»), не помешало Тютчеву по-своему ответить на те запросы, которые встали тогда перед русской поэзией. Одним из них было создание поэзии мысли, поэзии философской.

Русская философская лирика второй половины 20-30-х годов, как бы ни были сложны и противоречивы пути ее развития, возникла на почве неприятия русской последекабрьской действительности. Социально-исторической подосновой философской лирики Тютчева являлась не столько русская, сколько общеевропейская действительность этого времени.

Ощущение того, что мир находится накануне грандиозных исторических потрясений, несущих с собой крушение привычных социальных устоев и религиозных верований, с особенной силой овладело Тютчевым после 1830 года, явившегося в его глазах началом революционной эры в Европе. Но еще раньше, в исходе 20-х годов, он уже остро осознавал себя принадлежавшим к тому поколению, у которого не было будущего. В своем первом подлинно гениальном стихотворении «Бессонница» поэт полным голосом выразил это гнетущее его чувство:

И наша жизнь стоит пред нами,

Как призрак, на краю земли-

И с нашим веком и друзьями

Бледнеет в сумрачной дали;

И новое младое племя

Меж тем на солнце расцвело,

А нас, друзья, и наше время

Давно забвеньем занесло!

Позднее, в первой половине 30-х годов, он отнесет себя к «обломкам старых поколений» и скажет с неменьшей откровенностью:

Как грустно полусонной тенью.

С изнеможением в кости,

Навстречу солнцу и движенью,

За новым племенем брести!..

Вместе с тем исторические катаклизмы приковывали к себе настороженное внимание поэта. Ему принадлежат знаменитые строки:

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие,

Как собеседника на пир

Он их высоких зрелищ зритель…

Всю жизнь Тютчев не уставал быть жадным зрителем этих «высоких зрелищ», настойчиво пытавшимся разгадать исторический смысл происходящего.

Эпоха «бурь гражданских и тревоги» и была той социально-исторической почвой, на которой развивалось лирическое творчество Тютчева. Действительность, окружавшая поэта, воспринималась или в непрестанном противоборстве враждующих сил, и это представление о ней переносилось на весь существующий миропорядок. Полный гармонии и света внешний мир- это, в глазах Тютчева, лишь «златотканный покров», накинутый над «безымянной бездной». На дне ее таится «древний хаос». Он только скован «высокой волею богов», но не уничтожен, не усмирен. Это он стремится вырваться наружу - в бурях стихийных и бурях гражданских, в безумных сетованиях ночного ветра и «мятежном жаре» человеческих страстей.

Тютчевская «космогония» и натурфилософия обнаруживают близкое знакомство с немецкими идеалистическими теориями, в особенности, с философией Шеллинга. Тютчев был лично знаком с Шиллингом, и знаменитый мыслитель восторженно отзывался об его уме и образованности. Но не следует искать в творчестве Тютчева стихотворного переложения философских тезисов, почерпнутых у того или иного мыслителя или пытаться свести его поэтические раздумья в некую стройную философскую систему. Поэзия Тютчева полна мысли, но он был, прежде всего, художником. В поэтические образы он облекал лишь то, что было передумано и перечувствовано им самим. Сущность его творческого процесса прекрасно определил И.С. Тургенев: «каждое его стихотворение начиналось мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так выразиться, свойства происхождения своего, мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно».

Уже в заграничный период творчества Тютчевым была выработана чрезвычайно емкая форма лирического стихотворения, в которой словом было тесно, а мысли просторно. Этому простору способствовали все художественные средства, доступные поэту, вплоть до строфической композиции и ритмико-звукового строя стиха. Опираясь на отчет Державина и немецких поэтов, Тютчев не боялся сочетать в некоторых своих стихотворениях различные метрические формы («Silentium!», «Сон на море») причем это «смешение мер» было, тем более выразительно, что оно полностью подчинялось чисто смысловым задачам.

До сего дня широко распространено (о чем уже говорилось) представление о Тютчеве как о «поэте для немногих», для «избранных». В иных рассуждениях о его поэзии утверждается, что он-де творил, чуть ли не только для самого себя, что он «замкнут» в своих сугубо индивидуальных мыслях и переживаниях. В качестве вроде бы несомненного доказательства ссылаются на Тютчевское стихотворение «Silentium!»(«Молчание!»), где сказано, в частности:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть лож.

Но смысл этого стихотворения, как я постараюсь показать, воспринимаются неверно, искаженно.

Бесспорно, что Тютчев стремился воплотить в своей поэзии высшие взлеты мысли и тончайшие оттенки переживаний, и для полноценного восприятия его творчества необходимо глубокое и напряженное внимание, особенная активность разума и души читателя. Но заведомо ложны рассуждения о том, что Тютчев якобы обращал свою поэзию к некому узкому кругу «ценителей», «знатоков».

Определяя «причину» величия своего старшего современника, величайшего поэта Германии Гете, он написал:

На древе человечества высоком

Ты лучшим был его листом…

И тут же объяснил, почему именно «лучшим»:

С его великою душою

Созвучней всех на нем ты трепетал!

то есть творил для всех и каждого…

Многолетнее пребывание за рубежом только внешне отдалило Тютчева от родины. В 1 из своих писем этого времени он признался, что одинаково любил отечество и поэзию.

Недаром в «Стихотворениях, присланных из Германии» Некрасов впоследствии ощутил «живой отпечаток русского ума, русской традиции». На чужбине Тютчев вырос в глубоко своеобразного поэта-лирика, изумительного мастера русского слова.

Литература не была для Тютчева профессией. По меткому выражению его биографа И.С. Лескова, он не писал, а лишь «записывал» свои стихи, мгновенно возникавшие под внезапным воздействием поразившего его явления природы или душевного переживания.

Великий критик и революционер-демократ Н.А. Добролюбов находил, что Тютчеву доступны «и знойная страсть, и суровая энергия, и глубокая дума возбуждаемая не одними, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни».

«Русской женщине», рисующее беспросветную женскую долю в царской России. Стихотворение это тем более примечательно, что оно вышло из-под пера поэта, по своим политическим взглядам далёкого от освободительных идей. В других стихах - «Эти бедные селенья…», несмотря на славянофильскую идеализацию терпения и смирения якобы присущих русскому народу, сказались и свойственный поэту гуманизм, и гражданский пафос, и чувство родины. Есть у Тютчева и такие стихи, общественно-политического содержание которых заключено в символико-алегорическую форму. Например, в стихотворении «Молчит сомнительно Восток…» Тютчев выразил свои мечты о национальном пробуждении восточных славянских народов, в то время находившихся под турецким игом. Образ восходящего дневного светила в этом стихотворении поэта обладает большой силой художественного воздействия.

Удивительно близко тютчевское переживание пространственной дали: «Как мало реален человек, как легко он исчезает!.. Когда он далеко - он ничто. Его присутствие - не более как точка в пространстве, его отсутствие - всё пространство». тютчев природа романтизм литература

Собственно говоря, даль времени, даль пространства - их власть над человеком - как бы сливались в восприятии Тютчева: время идет своим путём, и его неуклонное течение вскоре разделяет то, что оно соединило, - и человек, покорный бичу невидимой власти, погружается печальный и одинокий в бесконечность пространства».

Причём всё это отнюдь не было только отвлечённым, философским восприятием (хотя, конечно, Тютчев создал, если угодно, и свою самобытную философию времени и пространства); напротив, поэт постоянно со всей осязаемостью испытывал власть этих «тиранов»: «Как тяжко гнетёт и моё сознание мысль о страшном расстоянии, разделяющем нас! - писал он Эрнестине Фёдоровне в 1843 из Москвы в Мюнхен. - Мне кажется, будто для того, чтобы говорить с тобой, я должен приподнять на себе целый мир».

Было бы нелепым заблуждением понять эти духовные черты поэта как некую его «слабость», как его неспособность твердо и смело противостоять давлению бытия. Тот, кто легко и беззаботно воспринимает власть времени и пространства, попросту не несет в своей душе глубины остроты и - это особенно надо подчеркнуть - смелости, отваги переживания бытия.

Величие тютчевского духа выражалось именно в том, что он воспринимал «невидимую власть» времени и пространства с такой осязаемой силой, которая для сопротивления ей требовала «приподнять на себе целый мир».

Чтобы яснее представить суть дела, следует сказать об отношении поэта к тому, что, в сущности, являет собой неотвратимый итог битвы человека со временем и пространством --его отношении к смерти, к небытию, которая есть исключение, выталкивание личности из времени и пространства.

Глубокая правда в раскрытии человеческих переживаний « со всем, что в них есть сокровенного» в особенности отличает впервые напечатанный в издании 1854 года и дополнявшийся в дальнейшем цикл любовных стихотворений поэта(«О, как убийственно мы любим…», «Чему молилась ты с любовью», «Последняя любовь» и др.) . Развитая в них тема «убийственной», «испепеляющей» любви намечается еще в заграничной лирике Тютчева(«1-ое декабря 1837 года», «С какою негою, с какой тоской влюбленной…»). Однако, свое настоящее и подлинно трагическое звучание она получает именно в 50-60-е годы.

В философском осмыслении Тютчева любовь была одним из проявлений того «родового наследья» хаоса, которое таится в человеке. Вот почему любовь не вносит гармонии в человеческое существование, а «потрясает» и «в конце концов губит его».

Человек в поэзии Тютчева двуедин: он слаб и величествен одновременно. Хрупкий, как тростник, обреченный на смерть, немощный пред лицом судьбы, он велик своей тягой к беспредельному. Для поэта несомненно величие человека, оказавшегося участником или хотя бы свидетелем решающих исторических событий.

Одной из центральных тем в лирике Тютчева была тема любви. Любовь для него «и блаженство, и безнадежность», напряженное, трагическое чувство, несущее человеку страдание и счастье, поединок роковой» двух сердец («О, как убийственно мы любим…»(1851), «Я очи знал, - о, эти очи!..(1852), «Последняя любовь»(1851-1854), «Есть и в моем страдальческом застое…»(1865) и др.). «Блаженно- роковое» чувство, требующее высшего напряжения душевных сил, любовь стала для поэта прообразом, символом человеческого существования вообще.

Правда, находится в центре внимания также ряд стихотворений Тютчева, порожденных его отмеченной трагическим духом «поздней» любовью, но здесь перед нами словно бы иная «крайность»: эта часть тютчевского наследия воспринимается многими скорее как «человеческие документы». Как своего рода «дневник». Чем собственно поэтические творения. Если лирика Лермонтова - в том числе и связанная с темой любви - для каждого ее читателя оказывается воистину «своей», личность читателя, можно сказать, полностью сливается с личностью поэта, то тютчевский «роман в стихах» (как нередко называют «денисьевский цикл») в значительно меньшей степени порождает такого рода слияние. Для того, в частности, потребен тот особенный жизненный опыт, который выражен в тютчевских строках:

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней…

Лирика Тютчева сложилась на почве творческого усвоения большой поэтической культуре - отечественной и мировой.

Многое в поэтике Тютчева на первый взгляд может показаться традиционным. Не он один, например, любил сопоставлять то или иное явление природы с душевным состоянием человека. Но в то время как у других подобный прием сравнения или уподобления был всего лишь изобразительным средством, и притом одним из многих, у Тютчева он вытекал из самых глубин его мировосприятия и был без преувеличения основным.

Глава 2. Новаторство пейзажной лирики Тютчева

Романтизм Тютчева сказывается, прежде всего, в понимании и изображении природы. Преобладание пейзажей - одна из примет его лирики. Правильнее, однако, назвать ее пейзажно-философской: картины природы воплощают глубокие, напряженные, трагические раздумья поэта о жизни и смерти, о человеке, человечестве и мироздании. При этом, изображение природы и мысль о природе сплавлены у Тютчева воедино; его пейзажи получают символически - философский смысл, а мысль обретает выразительность, живую, образную плоть.

Ни для кого из русских поэтов, кроме разве его младшего современника Фета, природа не являлась таким постоянным источником впечатлений и раздумий, как для Тютчева. Некрасов отметил его необыкновенную способность улавливать «именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собою данная картина». Действительно, Тютчев никогда не загромождает своих «пейзажей в стихах» обилием подробностей, а выбирает немногие, самые характерные признаки, чем и достигает большой силы художественной изобразительности. Так, например, одного точно найденного эпитета (день «как бы хрустальный») и зорко подмеченной детали («паутины тонкий волос») поэту достаточно, чтобы вызвать в нашем зрительном восприятии картину ранней осени во всей ее конкретности.

Природа у Тютчева изменчива, динамична. Не знающая покоя, она вся в борьбе противоборствующих сил, столкновение стихий, беспрерывной смене дня и ночи, круговороте времен года, она многолика, насыщена звуками, красками, запахами. « На бесконечном, на вольном просторе / Блеск и движенье, грохот и гром…» - восхищается поэт картиной ночного моря («Как хорошо ты, о море ночное…», 1865). То же пиршество звуков и красок в хрестоматийных строках «Весенней грозы» (1828- нач. 50-х гг.). Лирика Тютчева проникнута восторгом перед величием и красотой, бесконечностью и многообразием природного царства. Стихотворения «отличаются предельной точностью и тонкостью словесного рисунка, создающего образы столько же глубоко поэтичные, сколько и правдивые, реалистичные». Характерны начала его стихотворений: « Как хорошо ты, о море ночное…»; «Есть в осени первоначальной / Короткая, но дивная пора…”, 1857; “Как весел грохот летних бурь…” ,1851; “ Люблю грозу в начале мая…”. Неожиданны, непредсказуемы тютчевские эпитеты и метафоры, передающие столкновение и свободную игру природных сил. Солнечный полдень поэт называет “мглистым”, пышность древесного убора - “ветхой”, сияние ночного моря- “тусклым”. “Воздушная арка” радуги “полнеба обхватила и в высоте изнемогла”.

Особенно привлекают Тютчева переходные, промежуточные моменты жизни природы . Он изображает осенний день, напоминающий о недавнем лете (“Есть в осени первоначальной…”) или же осенний вечер - предвестие зимы (“Осенний вечер”, 1830). Он воспевает не грозу в разгар лета, а “весенний первый гром” “в начале мая”. Он рисует первое пробуждение природы, перелом от зимы к весне (“Еще земли печален вид, / А воздух уж весною дышит…»,1836). Это можно отнести к новаторству поэта в лирике.

Природа в стихотворениях Тютчева очеловечена, одухотворена. Она внутренне близка и понятна человеку, родственна ему. «В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык…»- убежден поэт («Не то, что мните вы, природа …», 1836). Словно живое мыслящее существо, она дышит, радуется и грустит. Весенний гром грохочет в небе, «как бы резвяся и играя»; полдень «лениво дышит», солнечный луч будит спящую девушку «румяным, громким восклицаньем». Вешние воды «бегут и будят сонный брег». Уступая дорогу весне, зима «злится», «ворчит», «хлопочет», «бесится». «Лазурь небесная смеется», осенний вечер озарен «кроткой улыбкой увяданья», «полураздетый лес грустит», с небес глядят «чуткие звезды». Само по себе одушевление обычно в поэзии. Но для Тютчева это не просто метафоры: живую красоту природы он «принимал и понимал не как свою фантазию, а как истину …».

Поэт был убежден, что она находит свое выражение как в природе, так и во внутренней жизни человека. Природа и человек образуют в лирике Тютчева глубинное единство, граница между ними подвижна, проницаема: «Дума за думой, волна за волной - / Два проявленья стихии одной» («Волна и дума», 1851). С этой точки зрения постижение природы есть созерцание самого себя. Вот почему полна глубокого смысла двухчастная композиция многих стихотворений Тютчева, построенных на параллелизме между жизнью природы и жизнью души человеческой (“Осенний вечер”, “Поток сгустился и тускнеет…”, 30гг.; “Еще земли печален вид…”, 1836; “Как неожиданно и ярко…”, 1865). Но композиция такого двухчастного стихотворения может быть и обратной: пределенное душевное состояние раскрывается в нем сначала (как в стихотворении “Как в кругу убийственных забот…”, 1849), а затем следует соответствующая ему картина природы. И такая обратимость сопоставлений еще усиливает уподобление природы человеку, а человека природе. Более того, в некоторых стихах (“Листья”, 1830; “Что ты клонишь над водами…”, 1835) второй, “человеческий” план присутствует лишь в подтексте, только угадывается.

Бесконечно богатая, изменчивая, природа в стихотворениях Тютчева предстает как гигантское целое, как единый организм, живущий своей особенной жизнью, возвышенной и загадочной: “Как бы таинственное дело / Решалось там- на высоте…” (“Небо ночное так угрюмо…”, 1865). В “Летнем вечере” (1828) природа уподоблена колоссальному телу, огромному живому существу. Пейзажи Тютчева проникнуты типично романтическим чувством “вселенской жизни”, ощущением целостности мирового бытия. В сущности, это не картины, не описания природы, а живые сценки, драматические эпизоды некоего сплошного действа, непрерывной всемирной мистерии (“Весенние воды”, 1830; “Зима недаром злится…”, 1836; “Как весел грохот летних бурь…”, “Чародейкою Зимою…”, 1852). Способность “узреть” “под оболочкой зримой” сокровенную суть природы, сопричастность ее тайнам, глубоко личностное, интимно-родственное переживание “жизни божески-всемирной” - все это придает лирике Тютчева неповторимый колорит и философскую значительность.

С обобщенно-целостным взглядом на природу связано отсутствие в пейзажах Тютчева “местных” красок, буднично-прозаических подробностей. Его поэзия устремлена к величественному, бесконечному, ее преимущественая сфера - жизнь стихий. Отсюда - тяготение Тютчева к одической традиции 18в., к архаизованной, торжественно-величавой речи. Однако эта традиция выступает у него в романтически преображенном виде, своеобразно скрещивается с характерной для немецкой романтической лирики формой фрагмента. Острота столкновения столь разнородных жанровых традиций во многом определила своеобразие поэзии Тютчева, воплотившей противоречивое сознание современного человека, сложность бытия, что указыает на новаторство Тютчева в пейзажной лирике. На малом пространстве фрагмента черты архаичной поэтики выступали особенно заметно. Помимо обращения к собственно архаизмам (“мысль изреченная”, “сей гул”, “оный час”, “святилище небес”, “сосуд скудельный” и т.д.), впечатление приподнятости, торжественности достигается также обилием в поэтическом словаре Тютчева удлиненных, многосложных слов (“широколиственно”, “благовонный”, “виноградными”, “неразгаданная”, “непостижимый”), слов необычных, экзотически звучащих (“киммерийской”, “кипарисной”, “мусикийский”), т.н. составных эпитетов (“пасмурно-багровый”, “родственно-легко”, “громокипящий”, “молниевидный”, “мглисто-лилейно”). Это также указывает на своеобразие и новаторство в поэзии Тютчева.

Возвышенный мир природы, родственный душе человека, выступает у Тютчева как антипод человеческой деятельности. Обычное для романтиков противопоставление природы и цивилизации доведено у него, кажется, до последних пределов. Поэту чуждо не только современное общество (“Silentium », 1830), глубоко трагичной представляется ему и судьба человечества в целом.

Индивидуальное существование для поэта совсем уже непрочно. Человек для него - “греза природы”, “ничтожная пыль”, мыслящий тростник”, “злак земной”. С удивительной легкостью исчезает он с лица земли, точно льдина растворяясь в мировом океане (“Смотри, как на речном просторе…”). “Наша жизнь”, земное существование - даже не дым, а только “тень, бегущая от дыма” (“Как дымный столп светлеет в вышине!..”,(1848-1849)).

Не только цивилизация, но и природа в ее нынешних формах, вечная по сравнению с человеком и человечеством, выглядит у Тютчева чем-то неустойчивым, непрочным, обреченным на гибель. В глубине ее, полагает поэт, скрыт “хаос” - некая первозданная темная стихия; а все сущее, видимое - лишь всплеск, временное порождение этой хаотичной бездны. Неизбежна поэтому катастрофа, “когда пробьет последний час природы (“Последний катаклизм”, 1829). Ни у кого из русских романтиков трагическое миросозерцание не принимало еще столь грандиозных, вселенских масштабов. В этом есть новаторство лирики Тютчева. Хаос, темная первооснова всего сущего, есть, в представлении Тютчева, величайшая тайна, наедине с которой человек остается лишь ночью. Именно в эти минуты он особенно остро чувствует себя на краю бездны (“День и ночь”, 1839; “Святая ночь на небосклон взошла…”, 1848-1850). Непосредственно ощущая дыхание стихийных сил, он особеннно напряженно переживает трагедию своего существования. "Ночная” тема - из числа важнейших у Тютчева - “самой ночной души русской поэзии”.

Лирика Тютчева создает как бы грандиозную мистерию о природном бытии. Мировые силы оказываются предметом лирического изображения. Стихотворения о ночи и дне, о зиме, весне, лете и осени, о грозе и успокоении природы - своеобразные акты единого драматического действа. Внутреннее единство тютчевской поэзии этого типа обусловлено единством увиденной им поэтической «мистерии» о природе, определенностью философской и художественной концепции. Жанровое и видовое членение лирических пейзажей связано со стремлением поэта отразить наиболее значительные явления и акты мирового бытия. «Поэзия дня» и «ночная поэзия»- два значительных жанровых образования лирики природы Тютчева.

В самом общем виде мировое бытие как грандиозная мистерия предстает в стихотворении «День и ночь». В нем развертывается величественное зрелище. Поэт обозначил главное: пространство, время, существование, нравственный смысл каждого акта бытия.

Пространство - «бездна безымянная», таинственный «мир духов» и шар земной - обиталище земнородных. Эти образы повторяются и в др. стихотворениях поэта: «бездна роковая», «пылающая бездна», «всепоглощающая бездна».

В «мистерии» «День и ночь» на глазах у зрителей происходит смена декораций: в первой строфе - земля, во второй - бездна. Время действия не одни сутки, а бесконечная их смена. «За годами год, за веками век…Что же негодует человек, сей злак земной!..»- восклицает Тютчев. Мистерия начинается светлым актом мира дневного. Его действующие лица - земнородные, люди, «боги». Это акт существования. Его нравственная идея - благо «оживления» всего, что может жить, «исцеления» болящих, дружеского участия ко всем, рожденным землей. Основная декорация - «златотканный», «блистательный» покров. Второй акт - златотканный занавес сорван, обнажена бездна. В силу вступают «таинственные духи» и нечто бестелесное, но активно действующее, поэтому будто полуолицетворенное. В лингвистическом отношении поэт своеобразно обозначил это нечто - «страхи» и «мглы»: «И бездна нам обнажена со своими страхами и мглами». Множественное число, употребленное вместо привычного единственного, будто персонифицирует их. Кольцевые рифмы стихотворения, начертавшие два круга мира дневного и два ночного - это и музыкальное изображение «земного круга», и какой-то ассоциативный музыкальный образ кругообразного движения в мире («и снова будет все, что есть, и снова розы будут цвесть, и терны тож…»). В них просматривается и символическое для Тютчева число «два» - такое философски значительное в его поэтическом мире: «день» и «ночь», два акта в мировой мистерии, две строфы в стихотворении, по два кольца из рифм в каждой строфе. В дальнейшем это число мы обнаружим и в других стихотворениях Тютчева. Поэт стремится выразить мысль в слове, в картине, в звучании стихов. В этом проявляется новаторство Тютчева.

Поэт писал, что его мысль пребывает «в поисках самых утонченных впечатлений».

«Чудным «сокровенным», внелогическим, тем, что не поддается выражению в грамматически упорядоченной речи, оказывается в поэзии Тютчева одушевленность природного бытия, ее поразительное подобие человеку. Природа «дышит»: «Лениво дышит полдень мглистый». Ночью она «спит» или «дремлет»: «Как сладко дремлет сад темнозеленый…». Природа «трепещет» от прикосновения холода «И сладкий трепет, как струя, по жилам пробежал природы». Осенняя природа полна скрытого страдания, будто на ее устах «кроткая улыбка увяданья». У нее есть свой язык. Ночью в саду «говорит» ключ, ветер в бурю «поет» страшнее песни, весенние воды «гласят»: «Весна идет! Весна идет…». Весна «хохочет» в глаза зиме, а та «ворчит». Природа умеет и «молчать»: «Но твой, природа, мир о днях былых молчит с улыбкой двусмысленной и тайной…». У нее есть свои привязанности и пристрастия, ее «дети» имеют свой образ жизни и назначение: «ручьи спешат в родную глубь» земли, ледяные выси «играют» с лазурью неба, листья «гостят» на древесных сучьях, «играют» с лучами, «купаются» в росе. Явления природы имеют свои характеры, входят в конфликты с другими явлениями: трепетная неудовлетворенная ива ловит жадными устами беглую, водную струю, но та лишь «смеется» над ней, убегая. Злая зима и веселая весна обладают характерами, подобными человеческими, а волна морская своим нравом напоминает коня; ночь - «как зверь стоокий». Восток ночью покрывается «холодной, сизой чешуей», как животное с холодной кровью. Неживое оборачивается живым, принимает разные облики. Что-то подобное мифологическому оборотничеству представляет поэт: волна - конь, горы - цари, месяц - светозарный бог, холод - чародей всесильный, майские дни - девичий хоровод, звезды - божества с непорочными очами, пароход - змей морской, фонтан - мысль человека…»

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик -

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

* * *

Вы зрите лист и цвет на древе:

Иль их садовник приклеил?

Иль зреет плод в родимом чреве

Игрою внешних, чуждых сил?..

* * *

Они не видят и не слышат,

Живут в сем мире, как впотьмах,

Для них и солнцы, знать, не дышат

И жизни нет в морских волнах.

Лучи к ним в душу не всходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили

И ночь в звездах нема была!

И языками неземными,

Волнуя реки и леса,

В ночи не совещалась с ними

В беседе дружеской гроза!

Не их вина: пойми, коль может,

Органа жизнь глухонемой!

Увы, души в нем не тревожит

И голос матери самой!

Тютчев выработал богатую художественную лексику для обозначения светлого душевного состояния единения с гармоническим космосом: «самозабвения земного благодать», «любо мне», «сладко мне», «мир в моей груди» («Так, в жизни есть мгновения…»), «сладостная дума», «обворожали ум» («Как он любил родные ели…») «легкая мечта» влюбленного поэта в «очарованной мгле» («Как ни дышит полдень знойный…»), «благодатна» «тень любви» «для очарованной души» («День вечереет, ночь близка…»), « и легче нам дышать» («В часы, когда бывает….», «Успокоение»), «душевная полнота», «упоенье», «очарованье» («Я встретил вас…»). Поэт улавливает соответствие между природным и человеческим: природа в объятьях утра - человеческое сердце в объятьях светлого чувства: «И в полном блеске проявлений вдруг нас охватит мир дневной…» («Декабрьское утро»). Это стилистическое начало Тютчев сознавал и И. Тургенев, сравнивал поэта с днем («умный, как день, умный, Федор Иванович »), и А.А. Блок, называвший Тютчева «светлым», слышащим «вечно нежную гармонию».

В мировом бытии Тютчев выделил два начала: космос (мать-земля) и хаос. Космос получил определения: светлый, гармоничный, молодой, радостный, телесный, одушевленный, день, жизнь. Хаос стоит в ряду определений: мрак, дисгармония, страх, бестелесность, бессознательность, сон, сновидения, ночь, смерть, бездна.

По Тютчеву, оба они составляют основу бытия, ни одно из них не преобладает над другим. Если день лишь непрочный «покров», то и ночь лишь «завеса»: «На мир дневной спустилася завеса…». Или даже она нечто еще более непрочное - пар:

Но не пройдет двух-трех мгновений.

Ночь испарится над землей,

И в полном блеске проявлений

Вдруг нас охватит мир дневной…

Мрак ночи свертывает «златотканный покров дня», но и свет солнца истребляет хаос ночи:

Но Восток лишь заалеет,

Чарам гибельным конец…

Если сквозь день поэт просматривает нечто темное: «мглу полуденную», то и сквозь ночную тьму он прозревает торжество дня:

Но все грезится сквозь немую тьму -

Где-то там, над ней, ясный день блестит…

Эпитетом «родимый» он наделяет и хаос («О чем ты воешь ветр ночной?»), и огонь солнца («Cache-cache»).

День как царство солнечного огня и ночь - царство хаоса - две в равной мере могущественные силы, противоположные и взаимосвязанные в едином мировом бытии, загадку жизни и смерти.

В специальных работах о Тютчеве были высказаны два противоположные точки зрения на позднее творчество поэта. Согласно первой из них, художественный метод Тютчева окончательно определился еще до 1836 г., т.е. до опубликования в пушкинском «Современнике» цикла «Стихотворений, присланных из Германии». Все написанное позднее, якобы «дополняет то представление о нем, которое складывается у читателя на основании «ранних» произведений поэта, дополняет иногда существенно, но чего-либо качественно нового в это представление не вносит». То, что в лирике Тютчева кон. 40-х - нач. 70-х годов нередко варьируются темы, мотивы и образы его стихотворений 20-30-х гг., давало повод утверждать, что и в петербургский период его поэзия «остается и символической и романтичной».

Такому представлению о Тютчеве противостоит другая точка зрения, согласно которой его творческий метод претерпел определенную эволюцию, причем «в этой революции чувствуется связь Тютчева с общим движением русской поэзии и всей литературы к реализму». Соответствующие изменения прослеживаются, в частности, в его стихах о природе, почти лишающихся «не только мифологического натурфилософского сюжета, но и символической окраски». Внимание к конкретным деталям перестает быть «аккомпанементом эмоций»: оно становится средством передачи «объективного разнообразия природы». Видоизменяется и любовная лирика поэта: цикл его поздних любовных стихотворений образует «своего рода роман, психологические перепитии которого и самый облик героини напоминают нам романы Достоевского». Несмотря на «однажды сложившееся миропонимание», Тютчев создает теперь стихотворения, «каких никогда не писал прежде, новые по темам, смыслу, стилю, пусть эти стихотворения и не исключают других, в которых прежний Тютчев продолжается».

При всей справедливости этих положений, они все же оставались очень мало конкретизированными. Лишь в одной из работ сер. 20 в. сложный вопрос о соотношении и взаимодействии романтизма и реализма в лирике позднего Тютчева получил наиболее удовлетворительное и точное решение. В тех случаях, когда поэт обращается к непосредственному изображению картин и явлений природы или анализу чувств человека, реалистическое начало в его творчестве становится ведущим. Но когда он переходит к «философскому осмыслению и определению жизни, своеобразным общим представлениям о ней», то тут он по-прежнему пользуется средствами романтического метода. «Философский идеализм, лежащий в основе подобных представлений, требовал и соответствующей художественной формы. Классическое «Есть в осени первоначальной…» написано, несомненно, в реалистической манере, но та же природа, показанная как таинственная, стихийная сила, рисуется с помощью романтических образов («Не остывшая от зною…», «Ночное небо так угрюмо…» и др.). Однако элементы романтического восприятия жизни остаются в самой сокровенной глубине тютчевского видения мира» и проявляются «в эмоционально-приподнятом, взволнованном восприятии окружающей жизни, в обостренном чувстве прекрасного, в ощущении живой связи человека и природы ».

Поэзия Тютчева запечатлела картину вселенной, которая представлена им как двухактная величественная мистерия. Лирика поэта - это не серия парадоксов, не мозаика, рассыпающаяся на первоэлементы, из которых можно произвольно составлять любовный образ. Идейная и художественная концепция Тютчева находятся в органическом единстве. В его романтической мистерии вселенского бытия - величие и драматизм, прелесть дня и страх ночи, радость жизни и трагизм смерти; герои мира дневного находятся в тайном и явном конфликте с призрачными персонажами из мира ночи, и этот конфликт видимого, сущего стайным, неразгаданным составляет главную драматическую коллизию вселенского действа.

Заключение

Тютчева сразу же вслед за Пушкиным ставили такие авторитетнейшие - к тому же, что существенно, совершенно разные по своим убеждениям - ценители, как Некрасов, Достоевский и Фет, а Толстой, более того, превознес его над Пушкиным, утверждая, что Тютчев «глубже», даже «несравненно глубже» (хотя Пушкин - «шире»).

«В наших глазах, как оно ни обидно для самолюбия современников, г. Тютчев, принадлежащий к поколению предыдущему, стоит решительно выше своих собратьев по Аполлону. Легко указать на те отдельные качества, которыми превосходят его более даровитые из теперешних наших поэтов: на пленительную, хотя и однообразную, грацию Фета, на энергическую, часто сухую и жесткую страстность Некрасова, на правильную, иногда холодную живопись Майкова; но на одном г. Тютчеве лежит печать той великой эпохи, к которой он принадлежит и которая так ярко и сильно выразилась в Пушкине; в нем одном замечается та соразмерность таланта с самим собою, та соответственность его с жизнию автора - словом, хотя часть того, что в полном развитии своем составляет отличительные признаки великих дарований. Круг г. Тютчева не обширен - это правда, но в нем он дома. Талант его не состоит из бессвязно разбросанных частей: он замкнут и владеет собою; в нем нет других элементов, кроме чисто лирических; но эти элементы определительно ясны и срослись с самою личностию автора; от его стихов не веет сочинением; они все кажутся написанными на известный случай, как того хотел Гете, т.е. они не придуманы, а выросли сами, как плод на дереве, и поэтому драгоценному качеству мы узнаем, между прочим, влияние на них Пушкина, видим в них отблеск его времени.

Исключительно, почти мгновенно лирическое настроение поэзии г. Тютчева заставляет его выражаться сжато и кратко, как бы окружить себя стыдливо-тесной и изящной чертой; поэтому нужно высказать одну мысль, одно чувство, слитые вместе, и он большею частию высказывает их единым образом, именно потому, что ему нужно высказаться, потому что он не думает не щеголять своим ощущением пред другими, ни играть с ним перед собой. В этом смысле поэзия его заслуживает названия дельной, т.е. искренней, серьезной. Самые короткие стихотворения г. Тютчева почти всегда самые удачные. Чувство природы в нем необыкновенно тонко, живо и верно. Сравнения человеческого мира с родственным ему миром природы никогда не бывают натянуты и холодны у г. Тютчева, не отзываются наставническим тоном, не стараются служить пояснением какой-нибудь обыкновенной мысли, явившейся в голове автора и принятой им за собственное открытие. Кроме всего этого, в г. Тютчеве заметен тонкий вкус - плод многостороннего образования, чтения и богатой жизненной опытности. Язык страсти, язык женского сердца ему знаком и дается ему. Стихотворения г. Тютчева, почерпнутые им не из собственного родника, как-то «Наполеон» и др., нам нравятся менее. В даровании г. Тютчева нет никаких драматических или эпических начал, хотя он его, бесспорно, проник во все глубины современных вопросов истории.

Талант его, по самому свойству своему, не обращен к толпе и не от нее ждет отзыва и одобрения; для того чтобы вполне оценить г. Тютчева, надо самому читателю быть одаренным некоторою тонкостию понимания, некоторою гибкостию мысли, не оставшейся слишком долго праздной. Г. Тютчев может сказать себе, что он, по выражению одного поэта, создал речи, которым не суждено умереть; а для истинного художника выше подобного сознания награды нет».

«Поэзия Тютчева принадлежит к числу лучших созданий русского поэтического гения. Нам близок Тютчев, вдохновенный созерцатель природы, нашедший свои, ему одному свойственные краски, чтобы запечатлеть ее красоту.

Читая стихи Тютчева, поражаешься неисчерпаемому богатству русского языка. Взыскательное отношение к стихотворному мастерству отличает Тютчева. Несмотря на то, что поэт не писал, а лишь «записывал свои стихи» (И.С. Аксаков, биограф Тютчева), он не раз возвращался к записанному, отделывая, отчеканивая то, что как бы невольно сорвалось с его пера, добиваясь предельной ясности и точности образа».