Солженицын - вермонтский затворник
Биография русского писателя Александра Исаевича Солженицына. Хождение по мукам: осуждение на восемь лет лагерей и вечную ссылку. Первые изданные работы писателя. Роль изгоя и арест Солженицына. Вермонтский затворник: строительство новой жизни в США.
| Рубрика | Литература |
| Вид | реферат |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 17.09.2009 |
| Размер файла | 83,1 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Опубликованный в 1978 году роман восточногерманского писателя Гарри Тюрка "Фигляр" по своей сюжетной основе - жанр политического детектива. История начинается с коварных планов ЦРУ. Выбрана стратегия - растить и вскармливать так называемых диссидентов в СССР, раздувая их до непомерных размеров при помощи сети продажных журналистов, оплачиваемых ЦРУ, провоцируя многострадальные советские власти на справедливое и взвешенное воздействие, а затем поднимать шумиху вокруг того, что коммунисты, как всегда, зверствуют. На протяжении всего романа Тюрк фактически обыгрывает ту позицию, которой достигла официальная кампания против Солженицына в 70-е годы. Если ранее советская пресса представляла Солженицына играющим на руку различным врагам СССР, то в 1977 году уже говорилось о полномасштабной "Операции "Солженицын"", разработанной ЦРУ, в рамках которой писатель выступал как пойманный за руку платный агент, работавший на враждебные СССР зарубежные идеологические центры ЦРУ: "ЦРУ никогда не отличалось стремлением тратить деньги зря. И требует, чтобы их отрабатывали, чем и занят Солженицын", "В лице Солженицына ЦРУ обрело верного слугу". Невзирая на то, какими именно способами Тюрк собирал материалы для своего романа, вполне понятно их истинное происхождение. Даже если не принимать во внимание расхожие обвинения в сотрудничестве с ЦРУ, легко просматривается солженицынский образ, подсказанный суровыми статьями в "Правде" ("Ответственность писателя", "Недостойная игра"). Они сразу же перепевались на все лады газетами братских республик и друзьями СССР на Западе, были поддержаны гласом народа (если в нём была потребность) из всех уголков необъятной страны. Слышатся здесь и отголоски презрительных насмешек, карикатур и стишков в журнале "Крокодил" в период изгнания Солженицына. "Фигляр" безукоризненно вписывался в непрекращающиеся попытки органов безопасности дискредитировать и обезвредить Солженицына в годы после его изгнания с советской земли. За этим последовал целый вал писаний, спланированных в противовес его книгам. Осуществлялось систематическое переписывание биографии на основе интервью и мемуаров его первой жены и друзей детства. Заголовки памфлетов гласили: "В споре со временем", "Кто есть Солженицын?", "В круге последнем", "Архипелаг лжи Солженицына". И наконец свод поношений писателя представляла собой кульминационная среди антисолженицынских книг в 70-е годы "Спираль измены Солженицына" чехословацкого журналиста Томаша Ржезача, где сплетено целое эпическое повествование о Солженицыне-стукаче. Оно охватывает весь период пребывания Александра Исаевича в тюрьме и далее утверждает, что даже его уединённая жизнь в Рязани после выхода "Ивана Денисовича" объяснялась страхом перед теми, на кого он когда-то донёс, и кто теперь пытается отомстить.
Образ Солженицына уже начинает приобретать оттенок двусмысленности и сомнительности. Действительно, под напором мифов и разнообразных догадок Солженицын к тому времени всё более ускользает, представая загадочным и таинственным. Каков же настоящий Солженицын? Существует ли он вообще? Такая мысль не была совершенно новой. Уже в 60-е годы прошлого столетия Солженицыну якобы были приписаны работы, которых он никогда не писал, являлись его двойники. Жорес Медведев, историк, рассказывает, что в конце 60-х годов, в то время как советская пресса и сеть информаторов тщательно вила вокруг Солженицына кокон позорящих сплетен и намёков, друзья Александра Исаевича обнаружили вполне похожего двойника, который распутничал в Москве и хвастался, что именно он являлся всемирно известным Солженицыным.
Георгий Климов, русский эмигрант Второй волны, проживающий в Америке и пользующийся в России (в прессе и в Интернете) большим доверием, выпустил книгу "Дело № 69 о психвойне, дурдомах, Третьей евмиграции и нечистых силах" в тот год, когда Солженицын был изгнан из СССР. Климов описывает его "евреем-полукровкой, страдающим комплексом жертвы". Миссия Солженицына - возглавить диссидентство и Третью Волну эмиграции, которые состоят в основном из ненормальных евреев интеллектуального или творческого склада, которым присущи сильные наклонности к самоуничтожению. Советское правительство и КГБ, предстающие как образцы проницательности по сравнению со своими ограниченными противниками на Западе, мудро устраняют эту нагноившуюся угрозу, вырвав её из своих рядов и передав её своим наивным врагам. "Теперь, когда легионы брызжущих слюной диссидентов стекаются с Востока, чтобы пополнить ряды местных дегенератов в Америке, мы разглядели в "русском пророке" ухмыляющуюся маску Антихриста, упадничества и сумасшествия".
Произведения, которые могли бы разубедить западных поклонников Солженицына, были известны гораздо в меньшей степени, чем общие очертания его героической фигуры как диссидента. Так, хотя "Бодался телёнок с дубом" и увидел свет на Западе в 1975 году, английский перевод появился 5-ю годами позже. Поэтому западная аудитория оказалась не готовой к встрече с Солженицыным, который в середине 70-х годов прошлого столетия выступал перед Конфедерацией американских профсоюзов и другими организациями с неустанными предупреждениями о беззакониях коммунистов и слабости Запада. Нежелание поверить в то, что они неправильно поняли его, вылилось в шутки относительно того, что СССР оставил у себя настоящего Солженицына и прислал на Запад подделку, что совпадало с самыми дикими фантазиями эмигрантов о подлой миссии Солженицына.
Образ националиста-отшельника, чёрствого и политически опасного, существовавший в те годы в ряде оценок писателя, отражает спад интереса и уважения к нему в некоторых кругах на Западе. Однако воображению романистов и комментаторов больше импонировали другие, более устойчивые мифы. Метафорической мишенью стал дом семьи Солженицыных на окраине городка Кавендиш в штате Вермонт. Попытки Солженицына броситься в политику критиковались, однако отчуждённость от жизни в эмиграции и упорное отстаивание своего статуса как временного изгнанника, только углубили обиду. Его уединённое существование, в котором писателя поддерживали жители Кавендиша, отказывавшиеся указывать путь к его дому, быстро покорило воображение журналистов, и родился миф о "крепости Кавендиш". Символ надежды, Камень-Конь, которым Солженицын жил более двадцати лет ссылки, имеет менее добродушный аналог - образ "Солженицына на белом коне". Именно на этом фоне в 1987 году появился роман Владимира Войновича "Москва - 2042". Мы сталкиваемся с самым развёрнутым сатирическим портретом писателя, который на сегодняшний день известен в литературе: " Чудный всадник в белых одеждах, с белой бородой, с белым мечом в ножнах, на белом коне - писатель Сим Симыч Карнавалов. Превозносящий себя русский графоман и агрессивный националист, живущий в ссылке в Канаде, где он прячется от мира и работает над "глыбами" огромного опуса. Параллельно он становится идолом подпольной монархистской партии в СССР и ежедневно в полдень отрывается от своих важных занятий для репетиции того момента, когда, взгромоздившись на своего коня Глагола, он пересечёт границу СССР, откушает хлеб-соль, искоренит "сатанических плюралистов" и займёт почётное место царя и спасителя России".
Мифотворчество, окружающее Солженицына, не может быть сведено к какому-то одному источнику - ни к одержимости и слепоте его поклонников, ни к грязным проискам левых идеологов, ни к патологической ненависти недоброжелателей-плюралистов. Мифами неизбежно обрастают люди, чья известность или дурная слава вторгаются в рассуждения правительств, будь то на Западе или на Востоке, кочуют с континента на континент и набирают силу по воле меняющихся обстоятельств на протяжении десятилетий. Не только брежневское Политбюро столкнулось с делом Солженицына и проявило свою полную несостоятельность. На Западе правительства Вилли Брандта и Олафа Пальме пошатнулись, когда их действия в отношении Солженицына разошлись с общественным мнением. Сменяющие друг друга президенты США недоумевали, как же относиться к нему. Собственное мнение о Солженицыне было у всех. Премии и почётные награды сопровождали перипетии этой необычной истории на каждом шагу, равно как и насмешки и оскорбления. Далеко не все тексты, мифологизирующие личность Солженицына, бессмысленны, и не все мифы одинаково хороши, но они могут пролить частицу света на то, каким в общественном мнении представал этот волнующий воображение образ.
Ответ на созданные о нём мифы Солженицын даёт в одной из глав автобиографической книги "Угодило зёрнышко промеж двух жерновов": "И вот, кажется сидеть бы в Вермонте да писать Узлы. Так нет: перемирия с советским коммунизмом всё равно быть не может. Как можно заключить перемирие с Дьяволом? Он-то всё равно не будет его соблюдать. Замолчал я - так не замолчат они. Мои американские речи 1975 года, видимо, здорово вздрючили их: с такой прямотой, громкостью и, главное, откликом - наверное, никто им с 1917 года не врезал. Спохватились: если не убили меня вовремя - так надо ж теперь измарать покрепче. До сих пор продавали советские агентства по всему миру и на многих языках (но не в СССР) книгу моей первой жены. Грубовато она была сляпана, вряд ли они меня много ею опорочили. И это сообразив, скропали ещё одну книгу, официальное советское издание (Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. М., "Прогресс", 1978) Значит, впервые решились открыто по СССР двинуть книгу против меня. А мне - ещё долго бы этой книги не увидеть, - да сорвался её номинальный автор Ржезач и по почте прислал мне, с торжествующей надписью. И только я взял её в руки - ожгло: отвечать немедленно! Если уже для соотечественников печатают - отвечать!
От самого появления "Архипелага" ждал я, что будут штурмовать в ответ и опровергать, прежде всего, сам "Архипелаг". Но поразительно: вот и за пять лет они ничего не родили в опровержение, кроме довольно скудных брошюр, бесплатно раздаваемых в западных столицах. Миллионный, сытый, надрессированный сталинско-брежневский пропагандистский аппарат оказался перед "Архипелагом" в полном параличе: ни в чём не мог его ни поправить, ни оспорить. В его распоряжении тысячи перьев, все архивы, какие не сожжены, и времени протекло больше, чем я один работал над "Архипелагом", - а ответа нет как нет!
Потому что ответить - нечего.
Бросилось КГБ трясти и вынуждать к опровержению уцелевших старых зеков. Однако во всём подвластном Советском Союзе никто не соблазнился, кроме единственного М.П. Якубовича. Но и сейчас, по стерильности марксо-ленинского аппарата, нельзя его использовать как официального автора - он не реабилитирован. И бывшего однодельца и бывшего друга моего Виткевича потянули на несколько интервью. Сознательный член КПСС, Виткевич говорил всё то, что нужно партийным хозяевам: "В лагерях совсем не было так плохо", "в книге всё искажено и представлено в превратном виде", "у него был своеобразный способ собирания фактов: он брал только то, что поможет ему стать великим писателем. А какие факты не подходили - те он отбрасывал", - и другой подобный вздор.
И вот, наконец, выставили Ржезача. И на 215-страничном просторе мы узнаём, что Лубянка справедлива, добра, даже чутка, её следователи - "почтенные люди, интеллигентные манеры". "Разве можно утаить пытку целых тысяч или полное исчезновение десятков тысяч людей? Нет, это невозможно".
8. "Красное колесо"
На Западе и до Солженицына было много публикаций о советских лагерях, но ему, бывшему лагернику, впервые удалось сказать об этом в самой России - отсюда его мировая известность. Конечно, Запад поддерживал в России далеко не всех противников режима, и Нобелевские премии давались не только за писательские заслуги. В двух выдающихся деятелях диссидентской эпохи Солженицыне и Сахарове - Запад увидел важные точки приложения своих сил. Сахаров оправдал эти надежды, так как был и остался западником. Солженицын - нет, высланный за границу, он обратил свой авторитет на критику именно антирусских тенденций в западной политике - как "не выгодных для самого Запада". Характерно название одной из его ценных статей: "Чем грозит Америке плохое понимание (ею) России (1980 г). В чём, наверное, трудно согласиться с Александром Исаевичем - что правящие круги Америки, лидеры западного мира, "плохо понимали" своё отношение к России. И вообще, имея столь богатый опыт безуспешного переубеждения этих кругов и столь огромный авторитет - давно было бы желательно проанализировать и предупредить свой народ: чем грозит России плохое понимание ею Америки.
Коммунистическая система, душившая свой народ, и во внешнем мире угрожающе прибирала к рукам одну страну за другой, открыто заявляя о "закономерной неизбежности" своего мирового господства. Поэтому призывы Солженицына к Западу: "Имейте мужество к сопротивлению!", "Пожалуйста, хотя бы не помогайте нашим рабовладельцам!" (1975 г) с нравственной точки зрения были оправданы. Прежде всего Солженицын переоценил порядочность "мировой человечности", которая активно поддержала диссидентов в СССР. Конечно, на Западе есть немало порядочных людей. Но в демократии (как отметил Солженицын позже) всегда господствует "денежная аристократия" - она-то и определяет политику Запада. Для неё защита прав в СССР была лишь инструментом геополитической войны с сильным противником, так как, например, нарушения в диктатурах "третьего мира" западную совесть не волновали. Да и в самих США на эти "права" при необходимости плевали - вплоть до тайных военных экспериментов с облучением над своим же населением. Очевидно, правящие круги Запада имели больше информации, чтобы судить о действительной опасности СССР и чтобы определять свою долгосрочную стратегию. Эта стратегия, во избежание планетарной атомной катастрофы, ставила целью мирную победу над Советским Союзом, в расчёте на его идеологическое самоизживание - чему Запад и стремился всячески способствовать. Система, основанная на несвободе, представляла собой удобную мишень - на естественном стремлении людей к свободе Запад мог умело играть и ждать, не рискуя войной, прихода к власти в СССР более покладистого, обуржуазившегося поколения номенклатуры. Поэтому, подобно кутузовской практике, выгоднее было дать советскому режиму выдохнуться самому. Западные лидеры могли лишь с усмешкой воспринимать эмоциональные упрёки русского писателя в " 60-летней упорной слепоте к природе коммунизма - концентрации мирового зла". Солженицын пытался убедить их нравственными аргументами, тогда как в западной политике был голый расчёт. Даже если Александр Исаевич надеялся таким способом повлиять на общественное мнение Запада (и сделал для этого очень много) - оно было не силах изменить политику правящих кругов. Запад видел в русском самосознании более опасного противника, чем интернациональный коммунизм - чувствуя с последним то материалистическое "родство", которое Солженицын вскользь отметил в Гарвардской речи. Поэтому и говорилось: "советский балет" - но "русские в Афганистане", то есть в отрицательном смысле на Западе намеренно смешивали "русское" с "советским" для мобилизации общественного мнения и для политподготовки своих армий: облик врага должен быть простым и цельным. Этим объяснялось и упорное "непонимание" Западом призывов русской эмиграции отделять режим от народа. Русская эмиграция пыталась в иностранном мире искать друзей русского дела - но вступала в неизбежный конфликт с влиятельными силами Запада, которые изначально целились не в коммунизм, а в Россию. Видимо, поняв, что Запад не переубедить, Солженицын замолчал и ушёл в Вермонтский затвор служить России за письменным столом.
Эпопея "Красное колесо" посвящена предреволюционным годам. Это памятник русскому народу до великой беды семнадцатого года. Эпопея состоит из чётырёх частей - "узлов": "Август Четырнадцатого", "Октябрь Шестнадцатого", "Март Семнадцатого", "Апрель Семнадцатого". Солженицын начал писать "Красное колесо" в конце 1960-х годов, и завершил только в начале 1990-х. "Красное колесо" - своеобразная летопись революции, которая создаётся из фрагментов разных жанров. Среди них - репортаж, протокол, стенограмма (рассказ о спорах министра Риттиха с депутатами Государственной Думы; "отчёт о происшествиях", в котором анализируются уличные беспорядки лета 1917 года, фрагменты из газетных статей самых разных политических направлений). Исторические главы, детально рисующие конкретные события и участвующих в них лиц, перемежаются главами романтическими, посвящёнными судьбам персонажей "вымышленных" (как правило, имеющих прототипов). Среди них особое место занимают Саня Лаженицын и Ксения Томчак, в которых узнаются родители писателя (их счастливому взаимообретению, то есть причине рождения автора, посвящены несколько глав в финале "Апреля…"), и полковник Воротынцев, наделённый некоторыми автобиографическими чертами (последняя глава - размышление Воротынцева о судьбе России в смуте - прямо выводит к авторским раздумьям об испытаниях Отечества в конце 20 века). Оригинальные фрагменты, названные автором "экранами" - подобия кинематографических кадров с приёмами монтажа, приближения и удаления воображаемой кинокамеры. "Экраны" полны символического смысла. Так, в одном из эпизодов, отражающем отступление русской армии в августе 1914 года, изображение оторвавшегося от телеги колеса, окрашенного пожаром - символ хаоса, безумия истории. "Красное колесо" построено на сочетании и пересечении разных повествовательных точек зрения, при этом одно и то же событие иногда даётся в восприятии нескольких персонажей (убийство П.А. Столыпина увидено взглядом его убийцы - террориста М.Г. Богрова, самого Столыпина, генерала П.Г. Курлова и Николая Второго). "Голос" повествователя, призванного выражать авторскую позицию, часто вступает в диалог с "голосами" персонажей, истинное авторское мнение может быть лишь реконструировано читателем из целого текста. Солженицыну - писателю и историку - особенно дорог реформатор, председатель Совета Министров России П.А. Столыпин, который был убит за несколько лет до начала основного действия "Красного колеса". Однако Солженицын посвятил ему значительную часть своего произведения. "Красное колесо" во многом напоминает "Войну и мир" Л.Н. Толстого. Подобно Толстому, Солженицын противопоставляет актёрствующих персонажей-политиканов (большевика Ленина, эсера Керенского, кадета Милюкова, царского министра Протопопова) нормальным человечным живым людям. Автор "Красного колеса" разделяет толстовскую мысль о чрезвычайно большой роли в истории обыкновенных людей. Но толстовские солдаты и офицеры творили историю, не сознавая этого. Своих героев Солженицын всё время ставит перед драматическим выбором - от их решений зависит ход событий. Отрешённость, готовность подчиниться ходу событий Солженицын, в отличие от Толстого, считает не проявлением прозорливости и внутренней свободы, а историческим предательством, ибо в истории, по мысли автора "Красного колеса", действует не рок, а люди, и ничто не предопределено окончательно. Именно поэтому, сочувствуя Николаю Второму, автор всё же считает его неизбывно виноватым - последний русский император не исполнил своего предназначения, не удержал Россию от падения в бездну. Изображая любого исторического персонажа, Солженицын стремится с максимальной полнотой передать его внутренний строй, побудительные мотивы действий, его "правду". В революции, принимаемой как торжество зла, виноваты все (а более других - власть, отсюда жёсткая трактовка Николая Второго), но виновные не перестают быть людьми, их трагические заблуждения нередко обусловлены односторонним развитием добрых душевных качеств, личности не сводятся к политическим "личинам". Причину национальной (и мировой) катастрофы Солженицын видит в отходе человечества от Бога, небрежении нравственными ценностями, своекорыстии, неотделимом от властолюбия. Он так говорит о своей эпопее: "Замысел книги возник более полувека назад, писалась она 21 год. Октябрьский переворот был уже следствием, частным почти эпизодом по сравнению с истинной революцией - февральской. А февральская революция корнями своими идёт из конца 19 века в начало 20-го. И тогда я стал изучать всё, вплоть до наших террористов-революционеров. И февральская революция стала главным событием. От этого, конечно, многое что менялось в замысле. Я понял, что надо остановиться на апреле 1917 года. Во-первых, потому что уже весь ход России определился, уже в апреле 17-го было ясно, что буржуазные партии проиграли революцию, что власть лежит - бери, кто хочет. Большевики пришли и взяли…"
Никита Струве, парижский издатель "Архипелага ГУЛаг", вспоминает: "Архипелаг ГУЛаг" - с литературной точки зрения художественное исследование. Такого ещё не было. Это не историческое исследование, а исследование, основанное на устном творчестве, - форма, возвращающая нас к временам летописей. И "Архипелаг ГУЛаг" - поразительнейшее произведение устного творчества народа, претворённого одним человеком, здесь через двести, триста свидетелей говорит голос народа. В этом смысле "Архипелаг ГУЛаг" и в литературном отношении произведение уникальное. Мы на Западе, русские эмигранты и их потомки, всегда всё знали о том, что происходит в России, знали о ГУЛаге почти всё чуть ли не с самого его возникновения. Но Запад не хотел верить русской эмиграции, не хотел верить он и тем свидетельствам, которые просачивались из России. А вот в солженицынское слово оно поверил. Почему? Ведь Запад не верил даже свидетелям, иной раз познавшим одновременно и немецкие лагеря и советские. По двум причинам. Поверил он потому, что Солженицын обладал необычайной словесной художественной силой, редкой способностью организовать множество голосов в единое целое. И наконец, поверил не только как свидетелю, но ещё и как такому свидетелю, который, пройдя через опыт ГУЛага, сумел как-то внутренне этот опыт преодолеть и преобразить.
После "Архипелага ГУЛаг" писатель мог бы и отдохнуть. Но нет. Изгнанный, и изгнанием одновременно вознесённый, но и обкрадываемый - такому человеку, месившему русскую землю на военных просёлках и на гулажных работах, вдруг оказаться в безвоздушном пространстве было тяжелее, чем кому-нибудь другому, - Солженицын принимается за совершенно новое произведение, теперь вылившееся в десятитомное художественное исследование о том, что случилось с Россией в 1917 году. Огромное задание, огромный замысел, который отчасти его и придавил, но которому он посвятил все часы своего пребывания на Западе - "Красное колесо". Его не так легко прочесть, это требует и времени и уровня у читателя. В нём сосредоточилась одна черта, которая кажется основной у Солженицына, а именно героическое освещение человека. Баратынский сказал: "Две области сияния и тьмы исследовать равно стремимся мы". Тьма была, но извне. Сила Солженицына в том, что в этой тьме он выделил, изобразил, прославил того, кто этой тьме умел сопротивляться, кто эту тьму сумел преодолеть".
9. Тёплый ветерок
К 64 годам Александр Исаевич начал ощущать нелады со здоровьем: "Впрочем, уже не на звенящих канатах держится жизнь, нет сил замахиваться на задачи непомерные. Стал я на лестнице что-то задыхаться, сжимает грудь. Сперва и значения не придавал, потом оказалось - стенокардия. Вот уже и с головой нырять в глубину пруда стало как-то негоже, прекратил. А вдруг не дождусь я возврата в Россию? Даже странно, что это сомнение не являлось ко мне раньше: всегда несла меня вера в возврат. Гнал-гнал, спеша всё успеть, - а жизнь склонилась, может быть, к такому концу? Не верней ли подумывать, в какую землю хорониться?" Он перебирал разное - свой лесной участок, православный "угол" ближнего к ним американского кладбища или русское ("белогвардейское") кладбище под Парижем.
Все вермонтские годы Солженицын постоянно ощущал, как он сам пишет, "благовременье и благотишье, несмотря на череду внешних неприятностей и клевет. Они не только простелили мне возможность написать "Красное колесо" - но и, обратно, историческая работа была спасением моим: вести тут, неумолимо не охладевая, дело, я верю, плодотворное для России, а вместе с тем реально отодвинуться от участия в безвыходной современности. История революции была моим дыханием все годы изгнания - и далеко отводила меня вглубь времени".
Начиная с лета 1986 года, Александр Исаевич перечитывает и в мелочах доделывает книгу "Бодался телёнок с дубом", продолжает писать биографию "Угодило зёрнышко промеж двух жерновов", заканчивает последний "узел" "Красного колеса" - "Апрель Семнадцатого". Английский и французский переводы книг "Август Четырнадцатого" и "Октябрь Шестнадцатого" завершены, но сроки печати их всё время перекладываются. Осенью 1986 года в Западной Германии появляется перевод книги "Октябрь Шестнадцатого". В конце 1986 года, не дождавшись перевода, печатается эмигрантский тираж книги "Март Семнадцатого", а весной 1987 года "Голос Америки" предложил Солженицыну изготовить для радио плотный конспект "Марта".
Александр Исаевич не зря торопился доделывать прежнее начатое. Осенью 1986 года налетело на него сразу несколько болезней. Повторялась стенокардия, обнаружились камни в желчном пузыре. Вдруг развился множественный рак кожи - через тридцать лет после ташкентского лечения. И ещё болезни - гипертония, артрит. Рак удалось победить вторично с помощью чудесной американской техники - единократное вымораживание пятен на коже. Два года подряд болела жена - Наталья Дмитриевна (Аля) - его незаменимый помощник. Она еще занималась Русским Общественным Фондом Солженицына для помощи в России людям, пострадавшим от ГУЛага. Деньги нелегально переправлялись сквозь Железный Занавес. В Советском Союзе валюту в те годы разрешалось иметь только государству. В Швейцарии советские рубли выкупались у советских туристов за франки, причём потрёпанные, затёртые бумажки (новые купюры было опасно посылать), затем деньги перевозились через границу в Париж к Никите Струве. Через тайных связных по каналам в СССР переправлялись эти пачки советских потрёпанных денег и через посредников передавались распорядителю Фонда - им был Алик Гинзбург до его ареста в 1977 году. Немало сложностей и опасностей доставалось и дальше, распространителям. Деньги они должны были тотчас рассредоточивать и хранить: или в безопасных домах, где не ожидается обыск, или на неподозреваемых сберегательных книжках. Перенос денежных пачек к местам хранения, а потом назад, к местам распределения, каждый раз представляет опасность для всех участников. И ёще сложность: безо всяких записей (так как это опасно) помнить множество фамилий, имён, адресов, составов семей, возрастов детей, нужд их - и в согласии с этим всем распределять помощь, да встречать при этом не только благодарные слёзы, но выдерживать атаки обид, жалоб, подозрений, подогреваемых КГБ через их агентуру в зэках и бывших зэках. Чтобы эту систему впервые создать и наладить - нужен был человек исключительных организационных качеств и сердечно-умственной направленности. Алик Гинзбург и был таким: два его предыдущих лагерных срока наслоились и спрессовались в нём как вечная преданность узникам Архипелага и феноменальная память о многих из них. Наталья Дмитриевна вела долгую, шумную изнурительную кампанию в защиту Гинзбурга и Фонда. А ещё ей предстояло залатать, а может быть, заново выстроить канатоходную цепочку, а для этого неизбежны были личные встречи со "стартовыми" звеньями, а значит, поездки в Европу. Не имея никакого гражданства, она должна была для любой поездки испрашивать визу, документы по несколько недель бродили по европейским консульствам, и тогда все её передвижения были заранее известны. Оттого возрастал многократно риск переправки денег. Единственный выход - взять американское гражданство. В штатном вермонтском управлении Солженицын с женой заполнили анкеты. Через несколько недель их вызвали в иммиграционную службу Вермонта. Текст присяги Солженицыну не понравился. "Готовы ли вы с оружием в руках защищать Соединённые Штаты?" "…Клянусь, что я буду носить оружие в интересах Соединённых Штатов…" Вот оно. А воевать-то предстоит против моей родной страны. И вы же не способны вести войну против коммунистов как таковых, - вы уже сейчас объявили её как против русских. Против русских я не пойду". Газеты кричали: "Солженицын нанёс пощёчину Америке!"
С весны 1985 года с приходом к власти в СССР М.С. Горбачёва и начала перестройки и гласности появилась призрачная надежда на перемены, хотя режим в лагерях оставался суровым, а то и ужесточался. Весной 1986 года деятельность Фонда временно прекратилась в связи с арестом нескольких связных и возбуждением уголовного дела. А в декабре 1986 года - снятие ссылки с Сахарова. И возвращение его в Москву без препятствования западным корреспондентам снимать и спрашивать о чём угодно. Солженицын пишет: "Тем временем американские политические наблюдатели, которые чаще смотрят лишь по поверхности и привыкли к сочетанию имён "Сахаров-Солженицын" - то раз возвратили Сахарова из ссылки, теперь натурально ожидают: а Солженицыну уже были предложения? Они (да и многие на Западе) не понимают: между Сахаровым и Солженицыным - разность эпох. Сахаров - нужен этому строю, и имеет великие заслуги перед ним, да и не отрицает его в целом. А я - режу их под самый ленинский корень: или этот строй, или мои книги".
В феврале 1987 года началось постепенное освобождение политических заключённых. Проступает первое, ещё само себе не верящее движение в культуре, опережающее всякое другое освобождение: возвращали из тьмы произведения Ахматовой, Платонова, Набокова, Гумилёва, даже Мережковского с Гиппиус. Посмертно восстановили в союзе писателей Пастернака. "Как не закружиться голове?. Встрепенулась Россия? Неужели? Да не голова закружилась, а - целый мир закружился".
В марте 1987 года до Солженицына доходят слухи из Москвы: нынешний редактор "Нового мира" С.П. Залыгин собирается печатать "Раковый корпус"! Тёплый ветерок с Родины! В Америке этой новости мало кто обрадовался, третья эмиграция в основном негодовала - как же антикоммунист Солженицын вдруг "поддержит Горбачёва"?"Солженицын исподтишка готовится к прыжку на родину!" Размах сенсации оказался столь неожидан, что советский МИД, а потом и Союз писателей уже через день опроверг её: ни одно произведение Солженицына не рассматривается к печати. Американские газеты писали: "Будь это правдой, это бы стало самым радикальным примером за всё время горбачёвской "гласности"… "Официальные лица быстро опровергли это сообщение. Но на короткий миг это была волшебная фантазия, будто радуга взошла над сибирским Гулагом посреди зимы".
В биографии "Угодило зёрнышко промеж двух жерновов" Александр Исаевич пишет: "Между тем в СССР моё имя эти месяцы прополаскивалось. В слухах - что я уже подал в советское посольство заявление на возврат. Появилось открытое письмо правительству, что теперь, при наступлении гласности, было бы нестерпимой фальшью замалчивать и дальше Солженицына, который и требовал честной и полной гласности ещё 18 лет назад, - и предлагает отменить указ о лишении меня гражданства, дать возможность вернуться на родину; и издавать массовыми тиражами. Официальные лица откликнулись: "Дело о Солженицыне рассматривается в ЦК". Я же, хотя и понимал всю необязательность и уловку этого приёма - а сердце забилось. Всё же - тает стена, и изгнание моё идёт к концу! Да ведь по моему возрасту - уже надежда из последних. …Ещё когда они внутри себя-то разберутся: как же им со мной быть. Не зовут. А со стороны - не подгонишь. Значит, мне тем более молчать. Ибо: что я могу по совести сказать о горбачёвской перестройке? Но что-то началось - слава, слава Богу. Так можно - хвалить? Но все новизны пошли от начала нараскоряку и не так. Так надо - бранить? И получается - ни хвалить, ни бранить. А тогда остаётся - молчать. Да всё равно не удаётся глухо молчать. На 40-летие русской секции "Голоса Америки" просят: выскажитесь! А тут совпало чтение по неглушимому Би-би-си - двух томов "Марта Семнадцатого". И предложили они мне дать заключение к серии - прямо своим голосом, да в Россию! Ну как не согласиться! Сговорились на интервью. Исключительный случай обратиться не через заглушки, а полным голосом - к соотечественникам, сейчас, в такие бурные смутные месяцы, когда множатся противоречивые слухи, а власти обо мне воды в рот набрали - как не использовать? И что же сказать? Поманили "Раковым корпусом"? Но ведь он едва-едва не напечатан был - в 1967. Так всего-то - за двадцать лет - на столько продвинулись? А как же "Архипелаг"? Меня и выслали за него. А "Красное колесо"? Ещё когда докатится до места? Как же их предать? Да прежде всего - назвать их сейчас, в эфире! И заключил интервью: вернусь вслед за своими книгами, не в обгон их".
Между тем жизнь в Вермонте идёт свои чередом. Старшие сыновья - Ермолай и Игнат - осенью уезжают учиться в Лондон. Ермолай - в Итон, Игнат (уже пианист) продолжать учиться музыке у известного преподавателя. С родителями остаётся младший, Степан. Здесь, в Вермонте, меняется жизнь изгнанников, а оттуда - тёплый ветерок не обманул ли?
10. К возврату
Журнал "Новый мир", как и положено авангардному изданию, активно добивался согласия советских властей на опубликование романов Солженицына, запрещённых цензурой. В результате многоходовых операций при поддержке обновленческих сил в руководстве КПСС такое право журнал получил осенью 1988 года с условием публикации в следующем году. Основываясь на этом, редакция "Нового мира" в качестве анонса опубликовала список намеченных к печати произведений находившегося в изгнании писателя. Анонс был помещён на тыльной стороне обложки, то есть на самом заметном для рекламы месте. Замысел редакции внешне состоял в придании дополнительной привлекательности журналу и в увеличении подписки на следующий год. Но вместе с тем этот шаг можно было бы понять и как попытку создать такое общественное мнение, при котором ни цензура, ни идеологи из ЦК КПСС не могли бы отступить от предварительного согласия на публикацию сочинений Солженицына. Именно так, видимо, Горбачёву и преподнесли появление анонса в сигнальном номере "Нового мира", который поступил в его аппарат до выхода основного тиража. Тотчас же было дано поручение заведующему отделом культуры ЦК КПСС Юрию Воронову потребовать от журнала замены обложки, чтобы не было никакого упоминания о Солженицыне. Можно представить переживания Воронова, хорошего поэта и демократично настроенного политика, когда он получил это предписание. Но куда в более сложном положении оказался главный редактор "Нового мира" Сергей Залыгин, обретший к тому времени авторитет одного из ведущих писателей страны и положение фаворита ЦК КПСС в его движении к гласности. Залыгин не принял требования, переданного Вороновым. Он сослался на то, что тираж уже полностью отпечатан и для замены вручную одной обложки на другую потребуются огромные деньги. Такие траты он не мог оправдать устным требованием заведующего отделением культуры ЦК КПСС. Если руководство КПСС настаивает на замене обложки, то пусть будет принято и прислано в редакцию официальное решение на этот счёт. Понятно, что в условиях начавшейся гласности такое цензорское решение, да ещё зафиксированное на бумаге, никто не мог бы себе позволить. Но "телефонное право" имело свои градации, и то, что можно было отвергнуть при разговоре на одном уровне, оказывалось действенным на другом. Следующим выразителем высшей воли стал Вадим Медведев, руководитель идеологического направления, бывший секретарь ЦК, поднятый на уровень члена Политбюро. Его устную речь нельзя было подшить к делу и представить в оправдание финансовым органам, зато она служила стопроцентным подтверждением того, что запрет на публикацию идёт не от чиновников партийного аппарата, а от самого политического верха страны. Неугодная Горбачёву обложка была содрана со всего многотысячного в ту пору тиража "Нового мира". Упоминание о Солженицыне было отодвинуто на какой-то срок. Но мышиная возня с уничтожением неугодной обложки лишь ненадолго задержала издание произведений писателя, возвращение которого читателям стало ассоциироваться с курсом Горбачёва на широкую гласность.
В годы перестройки, когда разрушительное вмешательство Запада во внутренние дела нашей страны стало очевидно, прицел эмиграции на один лишь коммунизм был уже явно недостаточным. Надо было одновременно противостоять и западному натиску, с учётом того, что коммунистическая идеология агонизировала, а внешний противник усиливал свою активность. "Перестройка" открыла для этого эмигрантам небывалую возможность - внутрироссийские средства массовой информации; тогда ещё у патриотов были солидные тиражи, и интерес к эмиграции был огромен. Но из русской национальной эмиграции этим воспользовались единицы. Большинство считало неэтичным критиковать антикоммунистический Запад в советской печати. И Александр Исаевич, видимо, всё ещё считал главной опасностью коммунизм. Он запрещал использование своей антизападнической публицистики ("Наши плюралисты" и др.), ждал, пока народ изучит многотомное "Красное колесо". Даже первое выступление Солженицына в советской печати со статьёй "Как нам обустроить Россию", содержавшее много верных мыслей, выглядело академично, "над схваткой": "Источник силы или бессилия общества - духовный уровень жизни, а уже потом - уровень промышленности. Если в нации иссякли духовные силы - никакое наилучшее государственное устройство и никакое промышленное развитие не спасёт её от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит. Разрушение наших душ за три четверти столетия - вот что самое страшное. Страшно то, что развращённый правящий класс - многомиллионная партийно-государственная номенклатура - неспособна добровольно отказаться ни от какой из захваченных привилегий. Десятилетиями она бессовестно жила за счёт народа - и хотела б и дальше так. А из бывших палачей и гонителей - кто хоть потеснён с должностей? С незаслуженного пенсионного достатка? … Самый модный лозунг теперь - "права человека". "Права человека" - это очень хорошо, но как бы нам самим следить, чтобы наши права не расширялись за счёт прав других? Общество необузданных прав может устоять в испытаниях. Никакие конституции, законы и голосования сами по себе не сбалансируют общество, ибо людям свойственно настойчиво преследовать свои интересы. Большинство, если имеет власть расширяться и хватать - то именно так и делает. Устойчивое общество может быть достигнуто не на равенстве сопротивлений - но на сознательном самоограничении: на том, что мы всегда обязаны уступать нравственной справедливости. Только при самоограничении сможет дальше существовать всё умножающееся и уплотняющееся человечество. И ни к чему бы всё долгое развитие его, если не проникнуться духом самоограничения: свобода хватать и насыщаться есть и у животных. Человеческая же свобода включает добровольное самоограничение в пользу других. Наши обязательства всегда должны превышать предоставленную нам свободу".
Ухудшение экономического положения СССР, слабость горбачёвского правительства приводят к усилению стремления отдельных республик выйти из состава СССР. Страна вступила в полосу дезинтеграции. С весны 1990 года горбачёвская администрация заметно теряет инициативу и, вынужденная постфактум принимать происшедшие изменения, начинает их законодательные оформления. Вводится новая государственная должность - президент СССР. Третий съезд народных депутатов СССР в марте 1990 года избрал президентом М.С. Горбачёва. Переход на 1991 год в СССР шёл очень тревожно. В общем настроении глубокого падения очередным беспомощным шагом Горбачёва было проведение всесоюзного референдума в марте 1991года о сохранении СССР. Солженицын пишет: "Однако при расшатанной всей обстановке в стране - какую опору мог предоставить референдум? Как поверхностно провели его - так за полгода результат его и смыло. В феврале 1991 Давид Ремник, более других американских наблюдателей проникший в суть происходящего, - напечатал в "Нью-Йорк ревью оф букс": "Когда в статье "Как нам обустроить Россию" Солженицын написал, что Перестройка ничего не дала, - эти слова казались жестокими. А сегодня - похоже, что так". В конце мая 1991 года достиг нас телефонными путями из новосозданного МИДа РСФСР запрос: Ельцин (ещё тогда не избранный в российские президенты), спешащий в конце июня первым же своим визитом представиться Президенту США, хочет приехать часа на два ко мне в Вермонт. С такой прямотой - вдруг живая и требовательная рука из России протянулась ко мне. Из одного сердечного порыва не мог Ельцин затеять такую сложность - ясно, что из расчёта политического: выставить меня своим союзником против Горбачёва. Я понимал, что у всех деятелей, всплывших на перестройке, нет ощущения долготы исторической России, нет сознания ответственности перед протяжённостью Истории, - откуда набраться им в их партийном прошлом? Но издали Ельцин был мне симпатичен, и я верил, что в чём-то важном сумею его подкрепить. … А через несколько дней напряжение снялось: Ельцин не приедет в Вермонт, не помещается в график".
19 августа 1991 года произошло выступление консервативного крыла в высшем руководстве СССР. Солженицын переживал за Россию, ждал от Ельцина конкретных шагов на пути оздоровления России. Публичного восторга он не выражал, хотя этого многие от него ждали. Александр Исаевич написал Ельцину тревожное письмо, что "есть решения, которых не исправить вослед". Он считал себя вправе "крикнуть ему о главных опасностях момента: не признавать административных границ между отделившимися республиками за государственные! И не принимать в поспешности пособия от Международного Валютного Фонда!" В конце сентября от Ельцина пришло письмо в напыщенных тонах, с благодушными заверениями, что Россия - на верной дороге. И - ни слова в ответ по сути письма Солженицына. В этом же сентябре праздновалось 200-летие штата Вермонт. Александр Исаевич присутствует на праздничном параде в Кавендише. На церемонию приехал вермонтский сенатор и привёз Солженицыну личное письмо от президента Буша. Писателю пришлось отвечать на многочисленные телевизионные вопросы, среди которых со знаменитой американской деловитостью уже звучали такие: "Согласны ли вы на переход России к рынку?" Он отвечает: "Да, согласен. Но после 70 лет коммунизма и 6 лет проигранной "перестройки" - предстоящая зима, с возможной нехваткой продуктов, будет проверкой нового государственного порядка". А через несколько дней новый генеральный прокурор России объявил в Москве о снятии с писателя обвинения в измене родине: "За отсутствием преступления дело Солженицына аннулировано".
В октябре 1993 года в результате конституционного кризиса произошёл государственный переворот. В ходе противостояния между главой исполнительной власти РФ президентом Ельциным и законодательной властью, представленной Верховным Советом во главе с его председателем Хасбулатовым были исчерпаны все законные способы разрешения кризиса. Произошли вооруженные столкновения. Здание Верховного Совета на Краснопресненской набережной - "Белый дом" - подверглось танковому обстрелу. Множество людей погибло. Вечером 4 октября "Белый дом" был взят, руководство Верховного Совета арестовано. Официально погибшими считается 150 человек, оппозиция даёт более суровую оценку этим событиям, называя число в несколько тысяч убитых. Конституционный кризис был решён в пользу президента. Власть Советов на территории России прекратилась. Расстрел коммунистического парламента и оппозиции Солженицын воспринял как тяжёлый выход из тупикового мучительного двоевластия в России. Оценка им октябрьских событий: "…нынешнее столкновение властей - неизбежный и закономерный этап в предстоящем долголетнем пути освобождения от коммунизма… теперь, может быть, народ станет жить хоть немного лучше…" была дана в интервью Независимому Российскому телевидению. И накануне возвращения в Россию писатель назвал Верховный совет "сторонниками тоталитарной власти" ("Новый мир", 1994, № 7). Но тоталитаризм ли отстаивали защитники "Белого дома", который был согласен на одновременные досрочные перевыборы парламента и президента? И был ли "совершенно неизбежен и закономерен" расстрел танками людей, в большинстве безоружных, на основании незаконного указа? Конечно, надо переизбрать обе ветви власти. Но больше всего этого не хотела коррумпированная команда Ельцина - ведь многим пришлось бы отвечать перед судом. Главное: если парламент был плох, то расстрелявшие его "демократы" давно проявили себя как сила гораздо худшая, разрушительная и во внутренней, и во внешней политике - почему ей сопротивлялись многие люди, а не только парламент. Жаль, что эти перекрасившиеся "демократы", развалившиеся страну и разграбившие народное достояние, показались Александру Исаевичу меньшим злом. Впрочем, это неудивительно, если вспомнить, как освещался этот конфликт во всём мире: или "демократ" Ельцин, или - "коммунизм-тоталитаризм". Этим ложным предлогом ельцинская команда оправдала и удушение всей оппозиции. Поэтому слова писателя о "закономерном этапе" вызвали в патриотических кругах наибольшую критику. Как раз в тех кругах, на которые Александр Исаевич только и мог бы опереться в своих планах обустройства России. Уже гораздо позже, в России, Солженицын вспоминал: "Устойчивое отвращение к коммунизму заслонило мне тогда, что вели Ельцина вовсе не государственные соображения, а только жажда личной власти. Уличные расправы были жестоки беспричинно, а верней - террористически нагнать общий страх. Число погибших 4 октября 1993 года превзошло число жертв "Кровавого воскресенья" 1905 года, никогда не прощённого Николаю Второму. Но патриотическое крыло надолго вперёд не забыло мне моего заявления о неизбежности и закономерности".
С переходом на 1993 год Фонд Солженицына уже легально действовал в России. Через Минздрав США по пути защищённых отправок в Социально-правовую коллегию РСФСР шли посылки, затем они передавались в Фонд. Это были посылки старым зэкам, доживающим в нищете - лекарства, витамины, продукты. Фонд закупал консервы, растительное масло, сухофрукты, бельё, тёплую одежду, обувь - и из Америки шли целые контейнеры с сотнями тяжёлых коробок - В Москву, Томск, Владимир.
Ранней весной 1993 года началось строительство нового дома на пустовавшем участке в Троице-Лыково под Москвой. Стройка двигалась бурно всё лето и осень, но возникла полоса трудностей - и зимой, при первой же оттепели, по всей площади потекла крыша. Весна-лето 1993 года были последними для Солженицына в Вермонте. Он тщательно готовился к поездке в Европу для прощания, писал речи для герцогства Лихтенштейн и Вандеи. В Лихтенштейне, в Международной Академии философии Александр Исаевич читал речь по-русски, а Ермолай, заранее переведший речь, стоял рядом и озвучивал по-английски. Потом были Цюрих, Париж, провинция Вандея, поездку в которую Солженицын задумал ещё год назад. В Германии "почтительно озирали мы соборы Майнца, эту мрачную готику, любовались уютными уличками благоустроенных немецких городов - знакомились с древними камнями Европы и тут же прощались - а в глаза так и наплывали ждущие нас российские полуразорённые поля, укромные среднерусские перелески, деревянные переходы через ручьи и бревенчатые избы, далеко перестоявшие сроки своей жизни".
В январе 1994 года стало ясно, что дома не будет к переезду Солженицыных. Однако откладывать и дальше возврат в Россию невозможно, решили временно устроиться в городе. Солженицыны решают возвращаться в Россию круговым путём через Дальний Восток и Сибирь. Они поедут в спецпоезде в сопровождении компании Би-би-си, которой решили дать исключительное право на съёмку фильма о возвращении семьи на родину.
Весной 1994 года в доме Александра Исаевича наступила "эпоха укладки" - архивов, книг в сотни картонных коробок. Сыновья оставались доучиваться. Предстояло прощание с Америкой. С вермонтцами всё прошло очень тепло: Солженицын пришёл на их ежегодное городское собрание, искренне поблагодарил за терпеливое и дружеское соседство, передал им в библиотеку дюжину своих книг на английском языке. Вермонтцы подарили писателю мраморную плиту с выбитой сердечной надписью: что протягивают семье Солженицыных руки на прощание, а если они вернутся - то вновь протянут с дружеским приветствием.
С американской "элитой" на прощание пришлось давать интервью CBS, журналу "Форбс" - но они получились бесцветные, неинтересные. А кавендишское интервью разнеслось по всему миру - и посыпались отовсюду заявки на интервью. Но Солженицын теперь настроился разговаривать - с русскими и в России.
Возвращение на родину вермонтского отшельника предчувствовалось и ожидалось многими с самого начала перестройки и рассматривалось всеми сторонами как важный политический шаг, который должен был гарантировать (в том числе и западным партнёрам) необратимость демократических перемен. Солженицын действительно вернулся, но он совершенно не нуждался в прощении великой социалистической Родины. Именно потому он не приехал, пока СССР не развалился. Кроме того, он вернулся не в то пространство, откуда был изгнан, а в пространство принципиально новое - на стройплощадку новой государственности.
11. Прощание с жителями кавендиша
28 февраля 1994 года.
Граждане Кавендиша! Дорогие наши соседи!
Семнадцать лет назад на таком же вашем собрании я рассказал, как меня выгнали с родины, и о тех мерах, которые я вынужден был принять, чтобы обеспечить спокойную работу, без назойливых посетителей.
И вы сердечно поняли меня и простили мне необычность моего образа жизни, и даже всячески оберегали мою частную жизнь, за что я вам был глубоко благодарен все эти годы и завершающе благодарю сегодня! Ваше доброе отношение содействовало наилучшим условиям моей работы.
Я проработал здесь почти восемнадцать лет - и это был самый продуктивный творческий период моей жизни, я сумел сделать всё, что я хотел. Часть моих книг, те, которые в хорошем английском переводе, я сегодня преподношу вашей городской библиотеке.
Наши сыновья росли и учились здесь, вместе с вашими детьми. Для них Вермонт - родное место. И вся семья наша за эти годы сроднилась с вами. Изгнание - всегда тяжко, но я не мог бы вообразить места лучшего, чем Вермонт, где бы ожидать нескорого, нескорого возврата на родину.
И вот теперь, этой весной, в конце мая, мы с женой возвращаемся в Россию, переживающую сегодня один из самых тяжёлых периодов своей истории, период нищеты большинства населения и падения нравов, период экономического и правового хаоса, - так изнурительно достался нам выход из 70-летнего коммунизма, где только от террора коммунистического режима против собственного народа мы потеряли до 60 миллионов человек. Своим участием я надеюсь теперь принести хоть малую пользу моему измученному народу. Однако предсказать успех моих усилий нельзя, да и возраст мой уже велик.
Подобные документы
Краткая биографическая справка из жизни писателя. Заслуги перед Отечеством. Арест Солженицына в 1945 году. Роль повести "Один день Ивана Денисовича" в творчестве писателя. Публикации Александра Исаевича, отличительные особенности его произведений.
презентация [2,4 M], добавлен 09.11.2012Детские и юношеские годы Александра Исаевича Солженицына. Начало литературной деятельности. Арест и заключение под стражей. Освобождение и реабилитация. Получение Нобелевской премии. Арест, обвинение в измене Родине, лишение советского гражданства.
презентация [851,7 K], добавлен 20.12.2014Биография Александра Исаевича Солженицына, его детство, юность и призвание на фронт в годы Великой Отечественной войны. Арест и заключение литератора, его освобождение, ссылка и изгнание из страны. Оценка творчества и публикаций писателя и публициста.
контрольная работа [56,4 K], добавлен 09.11.2011Краткий биографический очерк жизни и творчества известного русского писателя А.И. Солженицына, этапы его творческого пути. Лексико-стилистические особенности малой прозы А.И. Солженицына. Своеобразие авторских окказионализмов в рассказах писателя.
курсовая работа [44,3 K], добавлен 06.11.2009Жизненный и творческий путь А.И. Солженицына через призму его рассказов и романов. "Лагерная" тема в его произведениях. Диссидентство писателя в произведении "Красное колесо". Интенциальное содержание авторского сознания Солженицына, язык и стиль автора.
дипломная работа [186,6 K], добавлен 21.11.2015Исследование происхождения, семьи, детства и учебы русского писателя Александра Исаевича Солженицына. Его выступления против коммунистических идей и политики властей. Арест и ссылка. Анализ влияния Великой Отечественной войны на творчество диссидента.
презентация [793,1 K], добавлен 21.10.2015Детские годы Солженицына А.И. Учеба в Ростовском университете. Работа учителем математики в ростовской средней школе. Арест Солженицына фронтовой контрразведкой. Перевод писателя в марфинскую тюрьму и ссылка в Сибирь. Открытое письмо Съезду писателей.
презентация [1,5 M], добавлен 14.12.2011Характеристика времени тоталитарного режима в СССР. Раскрытие темы нравственного выбора в условиях несвободы на примере персонажей лагерной прозы и драматургии Александра Исаевича Солженицына. Определение вклада Солженицына в антитоталитарную литературу.
курсовая работа [81,3 K], добавлен 17.05.2015Изучение жизненного пути и литературной деятельности Александра Исаевича Солженицына - одного из ведущих русских писателей ХХ в. Центральная идея повести "Один день Ивана Денисовича". "Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956" – главное произведение А. Солженицына.
презентация [848,2 K], добавлен 18.12.2011Основные факты биографии ведущего русского писателя Солженицына. Первая публикация повести "Один день Ивана Денисовича". Политические акценты романов "В круге первом", "Раковый корпус". Оценки произведений писателя и его награждение Нобелевской премией.
презентация [1,5 M], добавлен 30.11.2012
