Военная трилогия Куприна как роман воспитания

Но и этот умный и тактичный человек имеет свой порок, который сильно снижает нравственно его в целом привлекательный облик: он совращает несовершеннолетних девушек из простонародья.

Уже упоминался нами корпусной генерал, в котором отразились черты одного из последних представителей военной суворовской школы, генерала Драгомирова, командовавшего Киевским военным округом. Он не перестает напоминать офицерам, что именно солдаты мужественно переносят все тяготы войны, подставляют грудь под вражеские пули, спасают своих командиров, что это они, в первую очередь, выигрывают сражения.

Однако описание положительных явлений занимает в повести ничтожное место. Армейская действительность была бедна отрадными фактами.

3.6 Офицеры-идеалисты в повести Куприна.

З.6.1 Л. Назанский как учитель Ромашова и рупор некоторых

идей автора

Образ Василия Ниловича Назанского - второй по важности после главного героя. Умный, образованный, он является учителем поручика (Ромашов так и называет его в своих мыслях), на многое раскрывает глаза молодому офицеру, многое объясняет, дает советы, укрепляет в нем желание изменить свою жизнь.

Перед нами предстает как бы возможная перспектива для Ромашова, если ему не удастся вырваться из этой среды, перспектива страшная. Это один из лучших результатов военного воспитания: беспросыпный пьяница, безвольный, опустившийся человек, стоящий на грани сумасшествия, но не делающий зла, человек умный и добрый от природы. Глядя на него, мы понимаем, что большего доказательства гибельного влияния офицерского быта даже на самых лучших и неиспорченных людей, быть не может. Этот молодой еще человек - уже духовно мертвец, в нем выработался душевный пассивизм, понимание того, что ничего изменить нельзя, что жизнь его окончена. А ведь это трагедия общественного значения! Назанский сам это прекрасно понимает, и поэтому старается помочь Ромашову, спасти его от повторения собственных ошибок (любовь к Шурочке Николаевой).

Этот персонаж появляется всего лишь в двух главах повести, но не является эпизодическим, так как несет значительную идейно-нравственную нагрузку. Назанский не может быть положительным героем, но значение этого образа очень велико. Это проводник практических идей и философских размышлений самого автора.

«Значение Назанского определяется, во-первых, тем, что именно в его уста вложены Куприным авторские рассуждения, подводящие итог царской армии, и, во-вторых, так же тем, что именно Назанский формирует положительные, позитивные ответы на вопросы, которые возникают у Ромашова»⁵¹, - считает В. Афанасьев.

Впервые мы встречаемся с Назанским в пятой главе, когда Ромашов, назло Шурочке, приходит к нему на квартиру, вид у которой крайне запущенный. Василий Нилович подтверждает, что взял отпуск по причине запоя, но это для него вовсе не болезненное состояние, а именно в это время он счастлив. «В обыкновенное время мой ум и моя воля подавлены. Я сливаюсь тогда с голодной, трусливой серединой и бываю пошл, скучен самому себе, благоразумен и рассудителен» (IV, 46), - говорит Назанский. До какой же степени грязна и плоха действительность, что нескольких рюмок водки человеку достаточно, чтобы чувствовать себя более свободным, если умному человеку необходим этот способ избавления от всего окружающего, ухода в. мир мечтаний и рассуждений?

Назанский не способен активно протестовать против действительности, так как по натуре своей он человек добрый, мягкий, и, кроме того, травмирован несчастной любовью. Он оказывает лишь пассивное сопротивление, форма которого- пьянство. Только оно дает ему возможность жить и мыслить свободно, чувствовать себя человеком.

Назанский - философ, многие его взгляды сложны и противоречивы, но он затрагивает многие аспекты человеческого бытия, практически оценивает их и прежде всего, конечно себя: «Почему я служу?.. Потому что мне с детства твердили и до сих пор все кругом говорят, что самое главное в жизни -это служить и быть сытым и хорошо одетым... И вот я делаю вещи..., которые мне кажутся порой жестокими, а порой бессмысленными» (IV, 46). В трезвом состоянии он просто не смеет задумываться о любви, о красоте, об отношении к человечеству, к природе, о равенстве и счастье людей, о Боге, так как офицеру непозволительно думать о возвышенных материях, а запой дает ему такую возможность. Назанский прекрасно понимает, что это безумие разъедает его, но это состояние так сладостно. Когда он рассуждает, то вся его внешность преображается, кажется, что в нем горит какой-то внутренний свет.

В этот момент перед нами не мертвец, а красивый и мудрый человек, живущий во всю мощь своей души. Как жаль, что это лишь результат воздействия алкоголя... Здесь возникает логический парадокс поведения .Назанского, как бы опрокинутая действительность: пьян - мудр. Великодушен, жизнерадостен; трезв - моральный труп.

Его речи увлекают и Ромашова, и читателя. Но с многими положениями можно поспорить. Вот, например, фразы Назанского об абсолютной свободе человеческого духа и человеческой личности, решительно ничем не связанной с обществом: «Кто вам дороже и ближе себя? - Никто. Вы - царь мира, его гордость и украшение. Вы - бог всего живущего. Все, что вы видите, слышите, чувствуете. Принадлежит только вам. Делайте, что хотите. Берите все, что вам нравится» (IV, 208). Мы узнаем в этих рассуждениях индивидуалистическую философию Ницше: Назанский считает, что вера в свое «Я» уничтожит неравенство, пороки и зависть, и все люди станут богами, жизнь станет прекрасна, так как в другом человеке вы будете видеть равного себе, и не посмеете его оскорбить. Но так ли это? Все равны, нет никакого деления, нет государства, нет коллектива, каждый сам за себя. Очень сомнительно, что, увидев в себе бога, человек оценит бога в других, a не будет стремиться подчинить их себе, что доказывает многовековая история человечества. Этот индивидуализм приводит к отрицанию не только общества, но и любви к ближнему, к людям вообще. Назанский не понимает, почему должен любить всех: идиотов, калек, прокаженных, тупиц, рабов и жертвовать своей жизнью ради людей будущего. «Ненавижу прокаженных и не люблю ближних» (IV, 208), - говорит он, так как считает, что общество, большая его часть, состоит из рабов и безнадежно испорченных людей, которых нельзя уважать, тем более любить, к ним можно относится лишь с отвращением. Таких людей в своей жизни он видел немало, и видит их сейчас вокруг себя, этих порочных офицеров и затуканых солдат.

Назанский знает, что были и есть люди более сильные и честные, бесстрашные, способные на подвиг, но они же и более хищные. Их готовность погибнуть за других ему непонятна и чужда. Своя жизнь намного дороже, чем чье-то призрачное счастье. Человек живет один раз, и пренебрегать своим настоящим в пользу какого-то будущего очень глупо. И что поразительно: этот ходячий мертвец обожает жизнь во всем ее великолепии: «Если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот последний миг меня спросят: «Ну что, и теперь жизнь прекрасна?», я скажу с благодарным восторгом: «Ах, как она прекрасна! Сколько радости дает нам одно только зрение! А есть еще музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение - золотое солнце жизни, человеческая мысль!» (IV, 202).

Живи ради себя, лови мгновение, забудь о других, о будущем - это философия бездействующего, безвольного, дряблого Назанского. Но почему же он не живет по своим правилам: не может? Не хочет? Или просто привык жалко влачить свое существование?

И тут возникает первое противоречие: между идеями Назанского и его жизнью.

Противоречие второе: Василий Нилович отвергает любовь к ближнему, а потом говорит, что когда каждый человек почувствует себя богом, возникнет любовь, и он станет «светлой религией мира». Может ли возникнуть из любви к себе любовь к другим? Сначала отвращение к ближнему, нежелание помочь ему (невольно вспоминается афоризм Ницше - «падающего толкай»), а потом любовь, и жизнь будет прекрасна. Как это все произойдет? Назанский твердо верит в эту грядущую жизнь, не отказывается делать что-нибудь для будущего, содействовать его приближению. «Назанский - человек крайностей, и противоречит он сам себе на каждом шагу: то, что выглядит в его речах аналогией ницшеанского индивидуализма, успешно отвергается им самим»⁵²,. - пишет Ф.И. Кулешов.

Так, Назанский, отвергнув борьбу «в пользу грядущего», потом говорит, что нужно совместное выступление против «двуглавого чудовища», которое олицетворяет царизм (двуглавый орел) и связанные с ним произвол, насилие, унижение, оскорбление человеческого достоинства.

«Один я его осилить не могу, но рядом со мной стоит такой же-смелый и такой же гордый человек, как и я, и я говорю ему: «Пойдем и сделаем вдвоем так, чтобы оно ни тебя, ни меня не ударило. И мы идем» (IV, 209).

И это уже не теория «крайнего индивидуализма», которая так возмутила Л. Толстого: «Я не читаю этих гадостей, я сделал исключение и не рад»⁵³, а теория «разумного эгоизма», вариант ее: не жалость к ближнему и жертвенность собой, а осознание своего человеческого достоинства и уважения к правам каждой личности ведет к объединению людей, которые жаждут свободы.

В речах Назанского отражаются взгляды не только на человека и его будущее, но и особенно сильное критическое отношение к настоящему, начиная с общей картины, изображающей все. Что связывает «крылья человеческой души» в виде «двуглавого чудовища» и заканчивая отдельными сторонами действительности.

Великая радость жизни - любовь - опошлена, превратилась в тайный блуд, позорный грех, стала темой для грязных анекдотов и похабных опереток. Назанский защищает любовь светлую, красивую, чистую, поет гимн этому чувству, призывает «негрязно думать о женщине», предоставить ей свободу выбора. Любовь (даже неразделенная) - безумное блаженство, и лучше сойти с ума от любви, чем от паралича и гадких болезней!

Назанский прославляет земную жизнь, славит каждое мгновение, призывает Ромашова любить ее, бросить службу, ведь «любой бродяжка живет в десять тысяч раз полнее и интереснее, чем Адам Иванович Зегржт или капитан Слива... Не все ли равно: есть воблу или седло дикой козы с трюфелями..., умереть под балдахином или в полицейском участке. Все эти детали, маленькие удобства, быстро проходящие привычки. Они только затеняют, обесценивают самый главный и громадный смысл жизни... Есть только одно непреложное, прекрасное и незаменимое - свободная душа, а с нею творческая мысль и веселая жажда жизни» (IV, 211).

Смелы и язвительны обличения Назанского в адрес военщины. Он осуждает поединки, которые, по сути, не что иное, как убийство, зверское отношение к солдатам, разоблачает перед Ромашовым многих людей, которых тот уважал (Плавский, Стельковский, Рафальский), не верит, что офицеры служат интересному, полезному делу, ибо они - паразиты, дает характеристику этому сословию: «... все это заваль, рвань, отбросы. В лучшем случае - сыновья искалеченных капитанов. В большинстве же - убоявшиеся премудрости гимназисты, реалисты....» (IV, 203).

Общество не простит им их косности, слепоты и глухоты ко всему новому, придет час расплаты, причем не только для военных, но и для всех поработителей («настанет время великих разочарований и страшной переделки»). Назанский отрицательно относится к войне, хотя и вспоминает о прошедших временах, когда «война была общей хмельной радостью, кровавой и доблестной утехой» (очередное противоречие в воззрениях Назанского).

Ф.И. Кулешов так объясняет эти противоречия: «В затуманенном мозгу Назанского мысли растекаются в разные, порой прямо противоположные стороны, ему не всегда удается соединить их в стройную«логическую цепь, и эта бросающаяся в глаза противоречивость составляет отличительную черту его мысли, его речей, всего его характера»⁵⁴.

С одной стороны, Назанский мелок, если взять для сопоставления другие произведения русской литературы, но на том фоне, где он действует, его фигура велика и недостижима людишкам вроде Сливы, Дица, Осадчего. Даже Ромашов, несмотря на то, что он главный герой повести, превосходит Назанского только по своей чистоте и неиспорченности, интеллектуально же он еще не дорос до осмысления всех противоречий жизни. Ромашов не мог высказать те идеи, которые провозгласил Назанский. В его монологах есть, конечно, схематичность, противоречия, и это мешает, по мнению многих исследователей, придать образу Назанского цельность и законченность, но значение его все же велико: образ Назанского служит как бы «вещественным доказательством» гибельного влияния офицерского быта на умного и вначале неиспорченного человека. Кроме того, этот образ важен для понимания образа Ромашова, смысла его трагедии.

Назанский - духовный наставник Ромашова, впитавшего многое из высказываний своего старшего товарища, и оба они противостоят в повести остальному офицерству.

3.6.2 Самовоспитание Ромашова

Но главным в повести все же является образ Георгия (Юрия) Ромашова. Основа всего произведения - история внутреннего развития, самовоспитания поручика.

Ромашов, безусловно, положительный образ, но нисколько не идеализированный, имеющий и сильные, и слабые стороны. Характер его противоречив, и он никак не может служить какой-то схемой, примером для подражания. Этот образ абсолютно жизнен и правдив, и эта правдивость достигается высоким художественным мастерством Куприна в создании психологически верных человеческих характеров.

Ромашов - это молодой человек, характер и жизненная позиция которого еще не сложились, поэтому мы видим его в непрестанном движении, развитии, следим за его духовным ростом, за процессом самовоспитания, который проходит стремительно, в течение каких-то двух месяцев (события в повести разворачиваются с начала апреля до начала июня).

Прошлого Ромашова мы практически не знаем, его писатель оставляет за рамками повести, кроме некоторых необходимых сведений, важных для понимания этого образа.

Мы знаем, что вот уже полтора года как он служит в полку, то есть прошла половина обязательного срока службы после училища. В начале ее Ромашов мечтал о славе, военной карьере. Он наметил себе строгую программу жизни: «В первые два года - основательное знакомство с классической литературой, систематическое изучение французского и немецкого языков, занятия музыкой. В последний год - подготовка к академии. Необходимо было следить за общественной жизнью, за литературой и наукой, и для этого Ромашов подписался на газету и на ежемесячный популярный журнал. Для самообразования были приобретены: «Психология» Вундта, «Физиология» Льюиса, « самодеятельность» Смайльса...» (IV, 28).

Но эти начинания так и не были воплощены в жизнь из-за безволия поручика: книги лежат непрочитанными, и лишь денщик изредка сметает с них пыль.

А их хозяин пьет много водки, имеет грязную связь с полковой дамой, играет в карты и скучает, проклиная службу. Но мечты о подвигах и славе еще не покинули Ромашова, полутора лет оказалось недостаточно, чтобы понять их несостоятельность.

Мечты его мстительные, фантастические, опьяняющие: «Вот, назло им всем, завтра же с утра засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию» (IV, 21).

Ромашов видит себя офицером генерального штаба, исправляющим ошибки полковника Шульговича, потом усмиряющим бунт рабочих на заводе с помощью стрельбы. Иногда он мечтает о том, как поедет шпионом в Германию и, добыв ценные сведения, геройски погибнет, а иногда о том, как во время войны, будучи полковником, увлечет личным мужеством солдат и тем самым решит исход сражения. Мечты красочны, а действительность сера, скучна и удручающа. Безволие и мечтательность - главные черты характера Ромашова. Кроме того, он добр, мягок, справедлив. Этим он и отличается от всех других офицеров полка.

В начале повести это человек конфузливый, мешковатый, робкий, в какой-то степени даже смешной из-за своей неловкости. Неслучайно Куприн фиксирует внимание на невзрачной наружности своего героя/постоянно напоминает об очках, которые Ромашов поправляет в минуты замешательства («Ромашов...., без надобности поправляя очки и откашливаясь, вмешался в разговор» (IV, 23)). Речь его сбивчива, он погружен в свои мелкие личные мечты и переживания, постоянно путается, не может решить ничего окончательно. Смешна его привычка думать о себе в третьем лице словами бульварных романов: «Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком грусти...» (IV, 18).

На протяжении всей повести мы видим, как меняется главный герой, как учится мыслить, как развиваются его природные качества, как он становится благороднее и лучше, как все больше и больше увеличивается расстояние между ним и другими офицерами (происходит плодотворный процесс самовоспитания).

Все начинается с противоречий в самом себе: в душе Ромашова сталкиваются гуманный человек и тщеславный офицер, мечтающий о славе, пусть даже ценой чужих жизней (расстрел рабочих). Сидя под домашним арестом, он размышляет о себе и вдруг осознает, что он - личность, неповторимая, отличная ото всех: «Его вдруг ошеломило и потрясло неожиданно-яркое сознание своей индивидуальности...» (IV, 60). Это открытие противоречит воинской дисциплине, основанной на беспрекословном подчинении приказам, на правиле, быть как все. Осознав себя как личность, Ромашов признает индивидуальность других, их право на уважение, и восстает против обезличивания человека на военной службе, начинает по-другому относится к своим подчиненным, к солдатам: «Вот их сто человек в нашей роте. И каждый из них - человек с мыслями, с чувствами, со своим особенным характером, с житейским опытом, с личными привязанностями и антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о них? Нет - ничего, кроме их физиономий... Что я сделал, чтобы прикоснуться рукой к их душам, своим я к ихнему я? - Ничего» (IV, 64).

Это большой прогресс для героя. От острого чувства справедливости, заступничества за солдата Шарафутдинова в начале повести Ромашов приходит к тому, что видит в солдате человека, равного себе, брата. От обиды за распекание в присутствии сослуживцев, которое он считает унижением собственного достоинства, - к подлинному пониманию ценности человека, к действию.

На рассуждения Сливы, что солдат надо драть «как сидоровых коз», Ромашов отвечает открыто и уже неробко: «Бить солдата бесчестно!.. Это стыдно!» (IV, 105). И вся эта речь, выношенная, выстраданная, уже не напоминает нам спотыкающиеся возражения героя в начале повести; он находит для своей фразы самые ясные и четкие слова. Более того, Ромашов смеет угрожать капитану Сливе подачей рапорта, запрещает ефрейтору Шаповаленко бить солдат, спасает от самоубийства забитого солдата Хлебникова. Ромашов действует! И это ярче всего доказывает его духовный рост, несмотря на то. что дикие предрассудки и нелепые традиции офицерства все еще живы в нем.

Если первоначально сам процесс мышления угнетает Ромашова, то затем возможность мыслить рождает у молодого офицера радостные ощущения: «Раньше он не смел и подозревать, какие радости, какая мощь и какой глубокий интерес скрываются в такой простой, обыкновенной вещи, как человеческая мысль» (IV, 173).

О чем же думает Ромашов? О военной службе. О том, что она бессмысленна и бесцельна, и все ненавидят ее: и солдаты, и офицеры, и он сам: «Вся эта военная доблесть, и дисциплина, и чинопочитание, и честь мундира, и вся военная наука, - все зиждиться только на том, что человечество не хочет или не умеет, или не смеет сказать «не хочу!» (IV, 62).

Наивные рассуждения Ромашова о том, что с войнами можно покончить, если все заявят: «Не хочу воевать!» - и бросят оружие, а в случае беспорядков пойдут воевать добровольцы, а не регулярная армия, которая не нужна совсем, далеки от понимания основ жизни, причин войны, хотя помыслы его прекрасны и в высшей степени гуманны.

Герой думает о том, что ему надо как можно скорее уйти в отставку (лишь закончатся обязательные три года), выбирает себе новое занятие (пишет повесть «Последний роковой дебют»), и тогда приходит к выводу, что существование сословия военных вообще незаконно: «Каким образом может существовать сословие, - спрашивал сам себя Ромашов, - которое в мирное время, не принося ни одной крошечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чужие одежды, живет в чужих домах, а в военное время -идет бессмысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами» (IV. 174).

Выбирая себе новую профессию, он никак не мог остановиться на одной из них и пришел к выводу, что огромное число интеллигентных профессий основано на недоверии к человеческой честности. Люди этой категории быстро черствеют и опускаются, сталкиваются с трудностями и становятся равнодушными формалистами. А люди, которые должны делать внешнюю жизнь удобной, служат только богатству.

Отвергнув профессии, рожденные недоверием к человеку или богатством, Ромашов приходит к выводу, что «существует только три гордых призвания человека: наука, искусство и свободный физический труд» (IV, 174). Он начинает мечтать о литературной деятельности, его тянет написать повесть или роман о скуке, ужасе военной жизни. Но терпит неудачу: в уме все складывалось отлично, а на бумаге выходило неуклюже, бледно, шаблонно. «И хотя для служения науке и искусству у него нет необходимых данных, а путь к завоеванию права на свободный человеческий труд ему неведом, само стремление Ромашова к деятельности на благо человека, его отказ от честолюбивых мыслей о военной карьере, которыми он тешил себя в начале повести, показательны»⁵⁵, - отмечает исследователь творчества Куприна В. Афанасьев.

Мы видим, как на протяжении всей повести в Ромашове растет дух протеста, но это состояние непостоянно. То он полон решимости и защищает Хлебникова, то, стоя перед полковником Шульговичем, опять чувствует себя беспомощным и жалким, когда тот усомнился в правдивости его слов о болезни матери. Прежде смирный и тихий Ромашов осмеливается роптать даже на Бога, обвиняя его в несправедливости к людям: «Ты! Старый обманщик!!!» (IV, 171), Но по натуре он человек спокойный, такие порывы ему несвойственны, поэтому очень быстро сменяются апатией, равнодушием, подавленностью, и тогда он стонет, жалуется, убеждает себя в том, что его действия ничего не поправят, или вообще ставит крест на своей жизни. То Ромашов считает, что протест необходим (люди должны сказать «не хочу» войне), но это потом, а когда надо решить что-то сейчас, заняться изменением существующего, он советует терпеть: «Хлебников, тебе плохо? И мне нехорошо, голубчик, мне тоже нехорошо, поверь мне. Я ничего не понимаю из того, что делается на свете. Все - какая-то дикая, бессмысленная, жестокая чепуха! Но надо терпеть, мой милый, надо терпеть... Это надо!» (IV, 170).

А почему сейчас надо терпеть, а сказать «нет» можно будет потом? Ромашов этого не знает. Он не приготовлен и непригоден для борьбы, слишком безволен и слаб духом, часто сомневается и ничего не может решить окончательно. Единственное твердое решение - уйти в отставку, но и оно может осуществиться только через полтора года.

В мечтах Ромашова, в его размышлениях отразились поиски путей к истине, справедливости, к разумной, красивой жизни, и они, безусловно, свидетельствуют о духовном возмужании героя. Но этот процесс останавливает внезапная и бессмысленная смерть, она не дает осуществить задуманное.

Внутренние монологи Ромашова, в которых поставлены такие основные проблемы «Поединка», как воспитание молодого офицера, взаимоотношения личности и общества, смысла и назначения человеческой жизни, замечательны, в них мы видим позицию самого автора. Они наполнены обличительным пафосом и содержат неприукрашенную правду не только о жизни армии, но и обо всем государственном и общественном строе России.

3.6.3 Главный герой в оценке критики

В критической литературе исследователи часто ставят вопрос о том, кто же все-таки Ромашов: герой в подлинном смысле этого слова или маленький, жалкий, приниженный человек, не способный ни на какие решительные и смелые поступки? Мнения на этот счет расходятся. Так, критик журнала «Новый мир» Л. Михайлова в своей рецензии на трехтомное собрание сочинений Куприна писала в начале 50-х годов: «Если бы Ромашов носил не погоны пехотного подпоручика, а зеленую тужурку студента, мы скорее всего увидали бы его на студенческой сходке, в кругу революционной молодежи»⁵⁶.

А.К. Павловская высказывает прямо противоположную точку зрения: «...в характеристике Ромашова подчеркивается нежизнеспособность подобных людей, несостоятельность их борьбы за свободу личности. Куприн понял, что Ромашовы не нужны больше в жизни»⁵⁷.

А. Волков отмечает: «На протяжении всей повести Ромашов предстает как неудачник, как слабый человек. Между тем он не трус, парализована лишь его воля, ибо он принадлежит к поколению усталой и разочарованной интеллигенции»⁵⁸.

Мы не согласны с этими точками зрения. Ромашов - явно не революционный тип, ему не хватает характера и решимости, но он борется как может. А если стать на позицию Павловской, то мы исказили бы авторский замысел. Ведь если Ромашовы не нужны, тогда повесть оказывается без положительного героя, без примера, а как же идеи, которые связаны с этим образом? Ведь маленький протест влечет за собой большой!

Нам ближе всего точка зрения В. Афанасьева, который считает, что Ромашов «отнюдь не герой, а средний, во многом заурядный человек, и если даже у этого среднего, ординарного человека окружающая среда вызывает чувство протеста, значит, весь ее уклад несовместим с принципами человечности и, гуманности. Сама гибель Ромашова в момент, когда он сделал попытку вырваться из этой среды, говорит о ее активной враждебности всякому, кто так или иначе вступает в столкновение с ней»⁵⁹.

3.7 Плачевные итоги подготовки и воспитания офицерства

Изображая офицерство в «Поединке», Куприн с беспощадной правдивостью говорит о темных, безотрадных сторонах жизни русской армии, говорит с болью и горечью, показывая, что даже лучшие из офицеров не в состоянии хотя бы сколько-нибудь изменить сложившийся уклад, не пытаются изменить его и, в конце концов, гибнут.

Во всем многообразии перед нами проходит длинная вереница офицерских типов, демонстрирующая всем своим существованием и поведением плачевные итоги воспитания в военных учебных заведениях. Хотя, несмотря на все пороки воспитания в кадетских корпусах, мы видим людей, еще здоровых морально и физически. Но, возможно, тоска армейской жизни сломает и их судьбы, как это происходит в повести с талантливыми офицерами.

Большинство же из них лишены благородства, человечности, службу несут, как «принудительную, неприятную, опротивевшую барщину». «Скуки ради» забавляются тем, что заставляют своих денщиков заучивать непонятные им слова или произносить нелепые фразы.

В «Поединке» со всей силой художественного обобщения запечатлены сцены насилия и «возмутительного бесправия» солдат, которые для высшего командного состава вовсе не люди, а некие человеко-единицы, марширующие, стреляющие и муштруемые, чтобы опорой «трону»: «Готовились к майскому смотру и не знали ни пощады, ни устали. Ротные командиры морили свои роты по два и по три лишних часа на плацу. Во время учений со всех сторон, изо всех рот и взводов слышались беспрерывно звуки пощечин. <...> Унтер-офицеры жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словесности, за потерянную ногу при маршировке, - били в кровь, выбивали зубы, разбивали ударом по уху барабанные перепонки, валили кулаками на землю» (IV, 142).

А ведь вспомним: общаться с посторонними людьми вне стен училища юнкерам запрещалось, поощрялось враждебное отношение к гражданскому населению. И во всем этом была своя логика: юнкер должен был чувствовать себя существом особой породы, членом избранного, привилегированного сословия, а это делало его лишь тупым и точным исполнителем предписаний военного начальства. И разве выше нарисованная картина - не отголосок проведенных в военных учебных заведениях лет?

Шкала унижения в армии идет по нисходящей линии: генерал грубо и пренебрежительно обращается с командиром полка, командир в свою очередь «цукает» (как тогда говорили) офицеров, а офицеры - солдат, срывая на них всю злобу мелких неудачников, всю житейскую муть, жгущую сердце.

Почти все офицеры в «Поединке» - это скопище ничтожеств, тупиц, трусливых карьеристов и невежд, для которых Пушкин - только «какой-то там шпак».

Они начисто оторваны от народа, варятся в грязноватом и нудном быту. Пьянство, разврат, драки в собрании - вот круг интересов, ограничивающий жизнь высшего военного сословия, сознание которого насквозь отравлено армейским цинизмом.

Нет серьезных интеллектуальных увлечений, глубоких раздумий, а если и есть, то они становятся формой бегства от ужасающей действительности, пошлости всего окружающего, грубости и жестокости.

«Это каста с ни на чем не основанном представлением о своей исключительной роли в жизни страны, о «чести мундира»⁶⁰, - справедливо замечает К. Паустовский.

И это бывшие кадеты и юнкера, а сегодня - воспитатели! Какой же результат возможен от их деятельности, от их личного примера? Ответ один: воспитание себе подобных!

3.8 Неудовлетворенность Куприна произведениями, входящими

в трилогию

Великого художника Куприна всегда отличала большая требовательность к себе, к своему творчеству. И даже после того, как самое замечательное из его произведений увидело веет и встретило признание всей передовой России, автор продолжал мучиться судьбой главного героя повести.

В интервью корреспонденту «Петербургской газеты» Куприн заявил, что не совсем доволен повестью: «Последние главы скомканы. Пришлось торопиться к выходу очередной книжки «Знания» и наскоро диктовать.

Я хотел, например, дать целую картину дуэли между Ромашовым и Николаевым, а вынужден был ограничиться только одним протоколом секундантов».⁶¹

Но А. Волков считает, что «взыскательный мастер был явно несправедлив к своей повести, говоря о ее «скомканности». Стремительное развертывание событий, усиление внутреннего ритма заключительных сцен диктовались драматизмом содержания. Что касается сцены дуэли, она, конечно, была бы под силу писателю, умевшему так проникновенно изображать драматические ситуации»⁶².

Но нужна ли была такая сцена? Сухой рапорт штабс-капитана Дица именно в силу контраста между бездушными строками военного чинули и трагичностью произошедшего, производит такое потрясающее впечатление, какого, наверное, не могло бы произвести самое подробное и талантливое описание. И когда мы читаем последнюю главу повести, нам кажется, что не штабс-капитан Диц, а сама официальная Россия - чиновничья, казенная, бесчеловечная, - вынесла свою «резолюцию» о молодой, несчастной жизни скромного офицера, стремившегося к какой-то неясной ему, но опасной для режима правде.

Беспокойство, неудовлетворенность Куприна были связаны, однако, не только с тем, что сцена гибели Ромашова осталась ненаписанной. Главное не в этом. У художника был творческий замысел, которому «мешала» смерть Ромашова. Это замысел нового произведения, являющегося продолжением «Поединка», где Куприн хотел лагерю «сытых» противопоставить лагерь «голодных», в котором, покинув армию, окажется Ромашов.

Однако внутренняя логика повествования и развития характеров не могла быть нарушена чутким художником. Глубокий драматизм судьбы главного героя - столь одинокого и беззащитного - требовал его гибели.

Уже после смерти Куприна стал известен характер неосуществленного замысла романа «Нищие». М.К. Куприна-Иорданская в своих воспоминаниях приводит следующие слова писателя: «Я... не могу оторваться от Ромашова... Я вижу, как, выздоровев после тяжелой раны, он уходит в запас, вижу, как на станции Проскурово его провожают только двое его однополчан - Бек-Агамалов и Веткин. Он садится в поезд и, полный надежд, едет, как ему кажется, навстречу новому, светлому будущему. И вот он в Киеве. Начинаются дни безработицы, скитаний, свирепой нужды, смены профессий, временами прямо нищенства - писем к «благодетелям» и «меценатам» с просьбой о помощи... И, обитая в трущобе, среди проституток встречает Шурочку Николаеву»⁶³. То есть, в этом произведении писатель хотел рассказать о подноготной большого города.

Сам же Куприн так определил идейно-художественную концепцию «Нищих»: «Основной замысел романа - показать потерю красоты и свободы чистых и непосредственных переживаний в будничной мещанской узкой борьбе за существование»⁶⁴. Но этот замысел писатель не осуществил.

О том, что Куприн не был до конца доволен «Поединком», говорят и различного вида корректуры в переизданиях. Уже во втором издании свыше 150 исправлений, большинство из них касалось языка и стиля повести. Куприн вообще был очень строг к своему творческому наследию, порой даже слишком критически оценивал созданные им произведения.

Первую часть трилогии - «Кадеты» - он считал «слабой, ученической книгой», а «Юнкера» - сказкой. «Отцу хотелось забыться, и поэтому он взялся писать «Юнкеров». Ему хотелось сочинить нечто, похожее на сказку»⁶⁵, -вспоминала Ксения Куприна.

Но несмотря на неудачи и недочеты, творчество Куприна - одна из ярчайших страниц летописи русской литературы начала XX века.

Глава 4. Художественное мастерство писателя

4.1 Особенности творчества, эстетические принципы

Куприн был настоящим художником, был современен и на протяжении четырех с лишним десятилетий откликался на запросы и требования времени своими произведениями, и художественными, и публицистическими. Есть времена, когда на гребне славы оказываются посредственности, уловившие момент, потом о них забывают; творчество же истинных писателей вечно. О талантливости Куприна убедительно говорит уже тот факт, что он писал в те же годы, что и Толстой, Чехов, Горький, Бунин, Вересаев. «И стать в. один ряд с этими великими было очень трудно. Куприн достиг этой вершины, и многие его произведения («Олеся», «Поединок», «Гранатовый браслет») являются уникальными образцами литературы конца XIX - начала XX века.

Как и творения любого талантливого автора, произведения Куприна отмечены чертами такого художественного своеобразия, которое делает их неповторимым литературным явлением.

Огромной заслугой Куприна является то, что он ввел в русскую литературу конца XIX - начала XX века военную тему, тему армии, которая до этого занимала внимание лишь второстепенных беллетристов, и замечательных произведений, затрагивающих ее, не было. А Куприн не просто обратился к ней, он создал такие произведения, которые привлекли внимание общественности к проблеме армии, заставили по-новому взглянуть на нее, вызвали бурные споры. Причем его произведения на военную тему не потеряли своей актуальности и сейчас, когда вновь на повестке дня вопрос о воспитании будущих офицеров, о взаимоотношениях между военнослужащими; о том, что та армейская система, которая существует сейчас, калечит молодых людей и нравственно и физически.

Прошло 100 лет со дня опубликования повести Куприна «Поединок», а она по-прежнему злободневна. И это страшно... Страшно, что мы повторяем ошибки предыдущих поколений, а не учимся на них...

Но Куприн не был только автором «Поединка» и других произведений на военную тему. Его интересовали люди, их жизнь, и это отразилось в его творчестве.

Куприн был последовательным реалистом. «Я лично люблю правду, голую, бьющую по головам, - говорил он в 1905 году. - Потому нахожу, что писатель должен изучить жизнь, не отворачиваясь ни от чего...»⁶⁶. И несмотря на мрачные и суровые годы жизни, творчество Куприна пронизано необычайным оптимизмом, верой в человека, любовью к жизни. В одном из своих очерков 1914 года писатель отмечал: «Человек пришел в мир для великой свободы, творчества и счастья»⁶⁷.

Может быть, поэтому многие его произведения несут на себе некоторый романтический налет («Олеся», «Гамбринус», «Гранатовый браслет», «Суламифь»). Будучи реалистом, Куприн отдает долг и романтизму, но не уводит читателя в мир грез и фантазий, а находит романтику в повседневной жизни, труде, в чувствах простого человека, который способен на возвышенную любовь, какую и воспевал писатель. Он поднимал самых заурядных героев в глазах читателей, показывая их прекрасные качества.

Но это не мешало ему уделять внимание быту своих героев, что хорошо видно в. нашей трилогии, хотя причислять ее к «бытовикам» было бы нечестно, так как быт необходим автору для лучшей обрисовки характеров действующих лиц, созданию той атмосферы, в которой только и мыслимы те герои. Офицерское собрание в «Поединке» описано так подробно и обстоятельно потому, что без этого мы не поймем до конца тоску мечтателя Ромашова. Куприн разделял точку зрения, что человека формирует среда, и изображал эту среду ярко и выразительно.

Почти все произведения Куприна основаны на его личных наблюдениях и мыслях, о чем он сам неоднократно говорил.

Куприн не увлекался теоретическим обобщением своего творческого опыта, но все же разработал ряд собственных эстетических принципов, которыми руководствовался при создании своих произведений.

Таковы «десять заповедей», сформулированные им при встрече с начинающим автором⁶⁸:

1. «...Найди образные, незатасканные слова, лучше всего неожиданные (чего стоят хотя бы сравнения в «Поединке). Дай сочное восприятие виденного тобою...»

2. «...Помни, что так называемые «картины природы» в рассказе видит действующее лицо: ребенок, старик, солдат, сапожник. Каждый из них видит по-своему...»

3. «Изгони шаблонные выражения... Всегда живописуй, а не веди по-

лицейского протокола»

4. «Красочные сравнения должны быть точны... Ничего вычурного».

5. «.. .Живописуй образ речью самого говорящего...».

6. «...Не бойся себя настоящего, будь искренне, ничего не выдумывай, а подавай, как слышишь и видишь».

7. «Никогда не выкладывай в рассказе твоих намерений в самом начале. Представь дело так, чтобы читатель ни за что не догадался, как распутывается событие... Пиши так, чтобы он не видел выхода, а начнешь выходить из лабиринта, делай это добросовестно, правдиво, убедительно...».

8. «Обдумай материал: что показать сначала, что после...».

9. «... Пиши так, чтобы было видно, что ты знаешь свой предмет основательно... ходи и смотри, вживайся, слушай, сам прими участие. Из головы никогда не пиши».

10. «Работай! Не жалей зачеркивать, потрудись «в поте лица». Болей своим писанием, беспощадно критикуй... А, главное, работай, живя...». (Этот принцип Куприн зачастую сам не соблюдал. У него часто встречаются плохо «отделанные» рассказы и повести, в том числе и «Юнкера»).

Остальные «заповеди», большая часть которых касается языка, ярко отразились в творчестве самого Куприна, им он следовал всю свою жизнь.

Необходимо отметить, что в своих произведениях Куприн продолжал традиции русской классики. Вслед за Гоголем, Пушкиным, Достоевским он обращается к теме «маленького человека». Ведь почти все его герои - это маленькие люди, в том числе и офицеры из «Поединка», и кадеты, и юнкера из одноименных произведений. Своими книгами Куприн внушал чувства уважения и сострадания к ним.

Положительные герои его «офицерской трилогии» не всегда наделены мужеством и бесстрашием, которое толкает их на поиски справедливости. Как личности слабые, часто безвольные, герои Куприна видят несовершенство мира, но лишь сочувствуют борцам, так как сами не способны на решительные действия. Но они живут в твердом убеждении, что человек рожден для свободы и счастья, для красивой любви, труда и всех радостей жизни.

Но отличие Куприна в том, что его «маленькие люди» не сломлены средой, как у классиков XIX века, они хотя и погибают, но одерживают моральную победу (Ромашов в «Поединке»). Поэтому в его произведениях нет такого чувства безысходности, которое возникает при чтении произведений вышеупомянутых авторов. Книги Куприна полны оптимизма, гуманистической веры в человека и человечество, в завтрашний день, который непременно будет прекрасным. Все его творчество - поэтизация земной жизни.

Однако при всей верности традициям русской литературы XIX в., Куприн внес в нее нечто, что шло от его собственных взглядов на жизнь, от его личного темперамента. Например, он не был сторонником краткости, лаконичности. «Надо писать любовно, не стесняя себя размером, не боясь изобилия художественных образов, сравнений, мелких черточек, - писать так, чтобы позволить себе в корректуре роскошь убрать лишнее, загромождающее. Особенно это важно вначале, пока писатель не оседлал технику...»⁶⁹ - писал Куприн в письме начинающему автору.

Он учился у классиков, но создал свою собственную писательскую манеру, и это обеспечило ему почетное место в русской литературе.

Сюжеты его книг правдивы, они выведены из самой жизни и столь же напряжены и драматичны, описательных элементов мало, каждая деталь многозначительна, служит дальнейшему углубленному раскрытию идеи. Так, в «Поединке» обращает на себя внимание такая ситуация: проверив на бюсте Пушкина меткость револьвера, Веткин отдает этот револьвер Ромашову. И эта художественная деталь здесь не случайна, она несет большую идейную нагрузку: в данном случае подаренный Веткиным револьвер - это то самое «ружье», которое, говоря словами Чехова, непременно «должно выстрелить». И действительно, буквально через два дня с этим револьвером Ромашов пойдет на дуэль. Или еще: Николаев именно в присутствии Ромашова просит жену перевести с немецкого слово «соперник», пошлая мещанка Петерсон посылает письма в розовых конвертах с изображением голубя, солдаты весь день и при всех обстоятельствах жуют хлеб...

Однако предметно, вещное окружение героев воспроизводится у Куприна без детализации и подробностей, в той мере, в какой это необходимо для представления о бытовой стороне жизни героя, а через это - о его вкусах и склонностях. Писатель фиксирует нише внимание на вещах и предметах постольку, поскольку это имеет прямое отношение к персонажам его произведений, в которых реализуется художественная идея.

Как уже нами отмечалось, у каждого из героев Куприна есть свое лицо, есть нечто такое, что сразу и резко выделяет его среди окружающих. Писатель освещает каждый образ ярким светом изнутри и внешне, так что даже герои второго плана наделены ярко выраженными чертами собственного характера.

Этому способствует и то, что Куприн не забывает дать внешнее очертание каждой человеческой фигуре - лицо, выражение глаз, мимику, жесты, помогая и нам понять внутреннюю сущность человека, увидеть то, что неизбежно «просвечивается», «пробивается» сквозь его наружную оболочку. Природа во всем ее многообразии и изменчивости обычно дается у Куприна в субъективном восприятии героев, как контрастная параллель их душевному состоянию (прием эпического параллелизма).

В описании природы, а также человеческих лиц, окружающей их обстановки нас поражает меткость взгляда писателя, сила художественного изображения, яркость и сочность красок, точно и правдиво воссоздающих картину или портрет, то есть та, выражаясь словами Куприна, «здоровая и простая художественность», которая обладает огромной силой эмоционального воздействия.

4.2 Своеобразие стилистики и языка произведений Куприна

(на материале повести «Поединок»)

Оригинальная писательская манера Куприна нашла отражение и в языке его произведений.

Над совершенствованием языка и стиля писатель работал всю жизнь и достиг великолепных результатов. В своих произведениях он предстает оригинальным мастером, знатоком русского литературного языка, добившимся классической ясности и простоты в стилевой манере письма, в выборе художественно-изобразительных средств. Владение образным словом Куприна высоко оценивали великие современники. Так, Л.Н. Толстой отмечал: «Он (Куприн) пишет прекрасным языком. И очень образно. Он не упустит ничего, что бы выдвинуло предмет и произвело впечатление на читателя»70. И.А. Бунин называл язык Куприна «метким и без излишеств щедрым»⁷¹.

Рассмотрим особенности стиля Куприна на материале его повести «Поединок» как наиболее зрелом и совершенном произведении «трилогии воспитания».

Продолжая и развивая традиции русской классики - Тургенева, Чехова (а также устного народного творчества), писатель огромное внимание уделял пейзажу, который не «отчужден» от героя, не изолирован, а воспринимается его глазами.

Пейзаж в «Поединке» всегда с подтекстом, соотнесен с душевным состоянием персонажей. Природа, обстановка, детали быта конкретно осязаемы, реалистичны, но в то же время они не самоцель, а служат дополнительным художественным средством, помогающим воссоздать внешний и внутренний облик героя.

Сравним два пейзажа из «Поединка». Первый: «Ровно подымалось по скату вверх роща с темной травой и с черными, редкими, молчаливыми деревьями, которые неподвижно и чутко прислушивались к чему-то сквозь дрему. А на самом верху, сквозь густую чащу верхушек и дальних стволов, над ровной, высокой чертой горизонта, рдела узкая полоса зари - не красного и не багрового цвета, а темно-пурпурного, необычайного, похожего на угасающий уголь или на пламя, преломленное сквозь густое красное вино. И на этой горе, между черных деревьев, в темной пахучей траве, лежала, как отдыхающая лесная богиня, непонятная, прекрасная белая женщина» (IV, 136).

Такой видит картину заката влюбленный Ромашов. Сочетание черного, белого, красного в другом случае воспринималось бы как нечто зловещее, мрачное. Здесь же создается торжественный, величественный фон, и среди этого великолепия вечера отдыхает она, его богиня - непонятная и прекрасная белая женщина. И в то же время ощущаешь тревогу, какое-то неясное беспокойство, и в сердце входит предчувствие беды. Недаром Куприн рисует закат в «траурном» обрамлении: черные деревья и темная трава (словосочетания повторены дважды: в начале и в конце отрывка).

А вот другая картина позднего вечера. Ромашов тяжело переживает свою неудачу во время смотра и бесцельно бредет по городу и по его окраинам. «Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел в лунном свете, холодно, глянцевито и страшно сияя своей зеленой металлической крышей. Улица была мертвенно тиха, безлюдна и казалась незнакомой. Прямые четкие тени от домов и заборов резко делили мостовую пополам - одна половина была совсем черная, а другая маслено блестела гладким, круглым булыжником. <...> Из светлой спящей травы печально подымались кверху голые, однообразные, холодные камни, бросавшие от себя одинаковые тонкие тени» (IV, 165).

В этом фрагменте тоже царят тишина и безмолвие, но ощущения торжественности, величия природы, а тем более таинственности уже нет. Все сияет холодным, мертвенным светом; тишина неживая; травы, хотя и светлые, но безотрадны на их фоне голые, однообразные, холодные камни. Автор увеличивает впечатление одинаковости, однообразия, холодности и строгости в природе, что напоминает Ромашову жизнь в полку, и он ощущает себя бесконечно одиноким среди безмолвия и печали природы. Там, в лесу, он жил надеждой, и мир казался ему «чудесной, таинственной лесной сказкой»», здесь же Ромашов предстает перед нами подавленным своим провалом на смотре, измученным.

Анализ языка художественного произведения очень важен для понимания его в целом, особенно, когда речь идет о таком тонком стилисте, как Куприн, в творчестве которого используются образные средства всех языковых уровней, начиная с фонетики (что традиционно для прозы) и заканчивая синтаксисом.

Куприн добивался звучности, музыкальности фразы. Аллитерация, ассонансы, анафоры встречаются в «Поединке» часто, как если бы перед нами была не повесть, а произведение лиро-эпического жанра (и это относится не только к «Поединку»). Так, путем частого повторения шипящих и свистящих звуков передается лесной шорох, треск веток и шелест платья Шурочки в сцене ее вечерней встречи с Ромашовым в саду:

«Он остановился. Сзади него послышался легкий треск веток, потом быстрые шаги и шелест шелковой нижней юбки. Шурочка поспешила к нему - легкая и стройная, мелькая, точно светлый лесной дух, своим белым платьем между темными стволами огромных деревьев. Ромашов пошел ей навстречу и без слов обнял ее. Шурочка тяжело дышала от поспешной ходьбы. Ее дыхание тепло и часто касалось щеки и губ Ромашова, и он ощущал, как под его рукой бьется ее сердце» (IV, 134).

Мы явственно слышим движения этих людей, улавливаем характерные звуки, вызванные этими движениями, и зрительное восприятие дополняется, обогащается звуковым образом.

В «Поединке» звучит истинно русская речь во всем ее многообразии, с фонетическими и морфологическими особенностями, с приметами южных и северных говоров: «Ни, ты меня не можешь зъесть, так что я и сам вовшеб-ник!» (IV, 171). Нарочито искажена речь солдат, для которых русский язык является народным.

Молодой солдат Мухамеджинов, татарин, вместо мягкого звука [л^,] произносит твердый: «3-заколу!» - кричал татарин испуганно и злобно» (IV, 8). А черемис Гайнан - вместо слова «пожайлуста» - поджаласта». Все эти особенности передают живую атмосферу разговора.

Коверкают русскую речь и офицеры, их жены, и делают это намеренно. Вот сентиментально растянутое, «насморочное» щебетанье Раисы Петерсон: «Нет, ск'жи-ите, граф, отчего мне всегда так жарко? Ум'оляю вас - ск'житe!..» (IV, 88).

А вот ломаный, вычурный язык поручика Бобетинского, который, подражая «золотой гвардейской молодежи», скверно «французил»: «Мон Шер амии, а нет ли у вас... как это называется... трех рюблей» (IV, 82) или «Me, мон амии! Но... мой дрюг... С какой стати? Пуркуа? Право, вы меня... как это говорится?.. Вы меня эдивляете!..» (IV, 81). Мы видим, поручик Бобетинский часто твердый звук [р] произносит мягко, особенно, когда после него стоит звук [у], а вместо начального «у» некстати вставляет «э». Такой нелепый язык является прекрасным средством индивидуализации образа, и автор использует его в целях иронии.

Богата и разнообразна лексика «Поединка». Куприн широко использует народную фразеологию, причем она вкраплена и в речевые портреты представителей других социальных групп, например, офицеров. Так, в речи капитана Сливы сказывается долгое и повседневное общение с солдатами (хотя, как считают многие исследователи, и сам Слива начинал с низших чинов, так как робеет перед начальством): «Нужны вы мне, как собаке пятая нога» (IV, 139), «Вам медведь на ухо наступил» (IV, 163), «Здесь вам не балаган на святой неделе» (IV, 166), «Во сне шубы не сошьешь» (IV, 101).