Стихотворения-послания К.И. Галчиннского

Лиричны по своему настроению и другие стихотворения этого периода - «Srebrna akacja» («Серебряная акация») и «Dzika rуїa» («Дикая роза») (оба -- 1942г.). Эти произведения -- яркий пример того, как Галчинский переходит в своей поэзии от изображения чувств и состояний лирического героя к изображению объекта его поэзии (это видно даже по названию произведений). В них образ лирического героя уходит на второй план, его словно затеняет образ возлюбленной, которой поэт даёт такие лирические имена, как Дикая Роза и Серебряная Акация. Вот что пишет по этому поводу дочь поэта Кира: «Он звал её тысячами имён. Она была Натой, Наталкой, Натусей, но и Павликом, и Аистёнком. Дикой Розой и Серебряной Акацией. Маленьким домашним оберегом. И лирикой и музыкой. И десятой, ещё не известной, музой. Маленьким Боженькой и Эвридикой. Грузинской княжной и египетской королевой. Трогательной принцессой на горошине, убежищем для грешных и пристанищем для заблудших. Фонарём для завороженной дрожки, майской ночью, луной, звёздной синевой, светом мира и песней его пути. Была умной, как сова... Это её он просил вывезти его на счастливые острова...» [Галчинская].

Начало стихотворения «Srebrna akacja» («Серебряная акация») построено как образец пейзажной лирики: автор улавливает мгновения, движения, штрихами передавая красоту цветущей акации: он восхищается её запахом, шумом, цветением. Словно рефрен звучат слова: это сам сон, это сам блеск, серебряные акации ; серебряный ветер, серебряная пыль, серебряные акации ; запах злаков, серебряный дым, акация серебряная .

Акация для него песня, что летит от лирического героя, с которым ассоциирует себя автор, до его возлюбленной:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод	Художественный перевод (А. Черенкова) [Галчинский 2003]
akacja to jest pieњс, gdy sк wysrebrza, pіynie do twoich ust i do mne wraca - na chwaік maіych bуstw srebrna akacja	Акация - это песня, покрытая серебром, плывёт/течёт до твоих уст и ко мне возвращается - на славу маленьких божеств серебряная акация.	Акация - это песнь, песня расцвета. маленьким слава богам, любви посланцам - от губ летят к губам лепестки акаций.

Перед серебряными акациями герой готов стоять, как пред иконой: «Palк przed nimi serce, jak u ikony» (Зажгу перед ними сердце, как у иконы).

И лишь в конце произведения Галчинский пишет о том, что его возлюбленная для него тоже ассоциируется с этими цветущими, серебряными акациями: именно ей, любимой, лирический герой поклоняется как божеству, ею он так же восхищается, ей цветущие акации поют гимн, и ей поёт свою торжественную песнь сам автор.

Выше уже было указано, что данное стихотворение Галчинский прислал своей жене в качестве подарка на очередную годовщину свадьбы (8 июня 1942 года): Посылаю тебе стихотворение, которое уже давно хотел тебе прислать. Пусть это будет моим скромным подарком для тебя на годовщину нашего чудесного бракосочетания .

Из писем поэта мы можем понять, что он верил в неслучайность встречи именно с Натальей, в то, что эта встреча была уготована Всевышним и что эта встреча случилась именно с Натальей, а не с другой женщиной. 11 июня 1941 года он писал: Часто обоим нам нелегко; но именно Ты и именно я встретились затем, чтобы жить в такое время. Подумай об этом глубоко. Сегодня годовщина нашей свадьбы! .

Свою любимую поэт воспевает и в образе Дикой Розы. Она его пленит и очаровывает, она помогает перенести самые тяжёлые жизненные ситуации. И опять, как и в предыдущем стихотворении, Галчинский лишь в последней строфе объединяет образ Дикой Розы и образ возлюбленной в один:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод
O Dzikiej Rуїy droga њpiewa pieњс i њmieje siк, zіoty znacz№c њlad. Dzika Rуїo! Њwiecisz przez mrok. Dzika Rуїo! Sіyszysz mуj krok? Idк - twуj zakochany wiatr.	О Дикой Розе дорогая пела песню И смеялась, золотой оставляя след. Дикая Роза! Ты светишь сквозь мрак. Дикая Роза! Слышишь мой шаг? Я иду - твой любимый ветер.

Образы цветов (Дикой Розы) и цветущих растений (Серебряная акация) возникают не только в стихотворениях поэта, они неизменно появляются и в письмах, адресованных жене. Так, например, поздравляя жену с годовщиной свадьбы, Галчинский желает, чтобы ей приснились самые красивые ирисы (в письме от 11 июня 1941 года), стихотворение «List jeсca» («Письмо узника») поэт присылает, по его собственному замечанию, вместо пасхальных гиацинтов (письмо от 19 марта 1942 года).

Цветы же являются главными выразителями мысли поэта в стихотворении «To nic, їe droga daleka…» («Ничего, что дорога далека…») (1942 г.). Цветы, посаженные самим Господом вдоль дороги (т.е. жизненного пути поэта), дважды (в конце каждой из двух строф стихотворения) говорят и просят: «Miejcie nadziejк!» (Имейте надежду!).

О необходимости верить и надеяться Галчинский писал в письме от 11 июня 1941 года, приводя большую цитату из Евангелия от Марка (гл. 11: 22 - 24): «Сказал Господь Своим ученикам: имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его, - будет ему, что ни скажет. Потому говорю вам: всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, - и будет вам ». Эти слова поэт обращает к своей жене, эти же слова «произносят» цветы для лирического героя стихотворения и для его возлюбленной.

Кроме того, в этом стихотворении отчётливо звучат и переплетаются другие мотивы, намеченные в поэзии Галчинского данного периода: мотив дороги как жизненного пути и тоски, одиночества поэта-пленника (Ничего, что дорога далека, что требуется тосковать и ждать ). Подкрепляется это ощущение и появившимися в стихотворении образами вечернего неба, ангела и Вифлеема (и соответственно, Вифлеемской, путеводной звезды -- ср.: жена для поэта -- путеводная звезда, возлюбленная лирического героя -- свет его пути). Путеводная звезда здесь ещё и дикая роза: Ничего, что скитание/странствие длится долго, ведёт меня запах/ аромат дикой розы .

В этом стихотворении более отчётливо по сравнению с предыдущими звучит религиозный мотив, проявляющийся и в словах «Имейте надежду!», которые перекликаются со словами Христа «Имейте веру Божию», и в образах ангела, Вифлеема, и в том, что цветы посажены самим Господом.

Христианское звучание имеет и следующее произведение - «Matka Boskla Stalagуw» («Богоматерь Лагерей») (27 сентября 1944 г.).

Произведение имеет сюжет: однажды вечером из букового леса, окружавшего лагерь, вышла Богоматерь лагерей. Она - молитва и спасение отчаявшихся, ночной покой и борьба дня:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод
Kіadк ci dіonie na wіosach, by miіosierdzie z odwag№ spleњж w sercu twoim, aїebyњ - czuіy i mocny - wytrwaі. Ja jestem spokуj twej nocy i walka dnia, i modlitwa, i dіugi obіok zіocisty - Matka Boskla Stalagуw…. Ja wiem, jak to wszystko boli, wiкc jestem do koсca z wami blaskiem nad wasz№ rozpacz№ i њladem na њnieїnej bieli, a jeszcze palm№ i wieсcem dla tych, co zкby zaciкli - jak deszczem sіodkim na kwiaty, spadam na wіosy rкkami.	Я кладу руки на волосы твои, чтобы милосердие с отвагой Сплелись в сердце твоём, чтобы ты - чувствительный и сильный - выдержал Я есть покой твоей ночи и борьба дня, и молитва, И длинное золотистое облако - Богоматерь Лагерей. Я знаю, как всё болит, поэтому до конца с вами Блеском над вашим отчаянием и следом на белизне снега, А ещё освящённой вербой и венцом для тех, кто стиснул зубы - Как дождём сладким на цветы, я падаю на волосы руками.

Всё -- заботы, печали, безнадёжно долгие дни и одиночество, письма --всё это Христос превратит в рубины, изумруды (любимый камень Галчинского), жемчуг, а самое большое горе -- в огромное дерево. Заключённым женщинам будут посланы сны о детях и добрых мужьях, о жизни, что звучит и льётся как прекрасная песня. А для погибших Богоматерь будет цветущей на могиле рябиной.

Очевидно, что в этом стихотворении образ лирического героя уходит на второй план, а повествование в большей части текста представляет собой монолог Богоматери. (Нужно также заметить, что её образ присутствует во всех письмах Галчинского: к ней он обращается с молитвами, её он просит защитить близких и родных и помочь им).

Этой же датой -- 27 сентября 1944 года -- помечено и другое стихотворение «Dopiero gdy wzejdzie ksiкїyc i swoje myњli uparte…» («Лишь когда взошла луна и свои мысли упрямые…»). Оно, как и большинство произведений, адресовано и обращено жене Наталье. Оно лирично и интимно: лирический герой отождествлён с автором, который метафорически говорит о том, что он каждый вечер перед очами своей жены «ставит стражу» из двух котов, призванных охранять сон любимой, и только с появлением первых лучей солнца и наступлением утра стражи-коты исчезают. Следует заметить, что К.И. Галчинский именовал себя в письмах жене Котом: всякое письмо он подписывал «Twуj Kot» (Твой Кот) или просто «Kot» (Кот).

В заключительных стихотворениях этого периода -- «Pieњс o fladze» («Песнь о флаге») (1 октября 1944г.) и «Piosenka warszawskich krzyїowcуw» («Песенка варшавских крестоносцев») (февраль 1945г.) -- Галчинский отходит от любовной лирики, от писем-посланий, и в его произведениях вновь появляется гражданский мотив. Патриотическая направленность «Песни о флаге» чувствуется даже явственнее, чем в «Песни о солдатах с Вестеплятте». Галчинский прославляет бело-красный флаг, являющийся одним из символов Польского государства. Рефреном звучат слова: красный как бокал вина, белый как снежная лавина, бело-красный . Он уподобляет флаг родного государства произведениям Шопена (Галчинский считал этого композитора одним из символов Польши): флаг как баллада/ ария Шопена, которую ткала/создавала Божья Матерь .

Что бы ни случилось, поэт верит в силу бело-красного флага, в то, что он всегда будет развеваться над его Родиной. Эти мысли и слова автор передаёт от лица самого флага. И даже вдруг прозвучавший выстрел (как символ войны) не способен лишить этого торжественно-воодушевлённого настроения:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод	Художественный перевод (А. Нехай) [Галчинский 2003]
Lecz woіaіy flagi: - Nie pіaczcie! Choжby jeden strzкpek na maszcie, nikt siк zmieniж barw nie oњmieli. Zostaniemy biaіo-czerwone, flagi њwiete, flagi szalone.	Но кричали флаги: - Не плачьте! Пока есть хоть один лоскут на мачте, никто не осмелится сменить цвет. Останемся бело-красными, Флаги священные, флаги неистовые.	И кричали флаги: - не плачьте! Пока есть хоть лоскут на мачте, цвет никто изменить не сможет. Он останется неизменный, - флаг неистовый, флаг священный.

И даже собравшаяся вместе нечистая сила не способна погубить бело-красный флаг, ведь он имеет Божественное покровительство. Финал произведения оптимистичен: флаг был унесён высоко на небеса девушкой, и уже оттуда он славит Польшу и покровительствует ей, оставаясь бело-красным непобедимым флагом:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод	Художественный перевод (А. Нехай) [Галчинский 2003]
Ale wtedy przyszіa dziewczyna i uniosіa flagк wysoko, hej, wysoko, ku samym obіokom! Jeszcze wyїej, gdzie siк wszystko zapomina, jeszcze wyїej, gdzie jest tylko sіawa i Warszawa, moja Warszawa! Warszawa, jak piosnka natchniona, Warszawa biaіo-czerwona, biaіa jak њnieїna lawina, czerwona jak puchar wina, biaіo-czerwona, biaіo-czerwona, hej, biaіo-czerwona.	Но тогда пришла девушка и унесла флаг высоко, хей, высоко, к самым облакам! Ещё выше, где всё предано забвению, ещё выше, где есть только слава и Варшава, моя Варшава! Варшава как песня вдохновенная, Варшава бело-красная, белая как снежная лавина, красная как кубок вина бело-красная, бело-красная, хей, бело-красная.	Но тут девушка к флагу подбежала, подняла его своими руками прямо к небу между облаками, вверх, где нет уже памяти жала, ещё выше, где только слава и Варшава, моя Варшава! Варшава -- гимн небывалый, Варшава -- город бело-алый, белее, чем в Альпах лавина, алее, чем в кубках вина, белый алый, белый и алый, гей, бело-алый!

Примечательно, что трактовка Галчинским цветов флага (белый -- цвет снега, красный -- цвет вина) не совпадает с официальной трактовкой значений цветов на флаге Польши, согласно которой белый символизирует чистоту помыслов, красный -- героическое прошлое народа, кровь, пролитую за Родину. Трактовка Галчинского, как кажется, носит исключительно поэтический и глубоко индивидуальный характер.

Стихотворение «Piosenka warszawskich krzyїowcуw» («Песенка варшавских крестоносцев») никогда не печаталось при жизни автора: оно, по свидетельству родственников поэта, существовало только в рукописном варианте, машинописный текст появился лишь в 1951 году, сделан он был женой Галчинского Натальей. В Польше впервые стихотворение было напечатано в 2014 году.

Данное произведение оптимистично и патриотично по своему звучанию и настрою (эти мысли подтверждаются и датой его создания). В первой строфе автор провозглашает начало крестового похода:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод
rozpoczyna siк krucjata, szukaj, bracie, gdzie twуj znak.	начинается крестовый поход, ищи, брат, где твоё знамя.

Помочь крестоносцам в их нелёгком деле должны святыни, которые своим блеском словно озаряют путь воинам:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод
jak Ariadny zіota nitka wiedzie nas odwieczny blask: z Kazaсskich Bram i z Ostrych Bram i z Czкstochowy њwieci nam i z Notre Dame zabіyњnie nam i pierzchnie wtedy mrok i kіam.	Как Ариадны золотая нить Ведёт нас вечный блеск: С Казанских ворот, И с Острых ворот, И из Ченстоховы светит нам, И с Нотр-Дам Засияет нам И исчезнет /рассеется тогда мрак и обман.

Как видим, Галчинский помещает образы варшавских крестоносцев в более широкий культурный и культурологический контекст. Свет от святынь, во-первых, он сравнивает с путеводной нитью Ариадны (и снова возникает мотив пути, пути как дороги и пути как жизни). Путь героям освещают и освящают Казанские ворота , Острые ворота (являются одним из символов Вильнюса и представляют собой ворота с часовней, где находится чудотворная икона Пресвятой Девы Марии), Ченстохова (считается духовной столицей Польши, где хранится чудотворная икона Божией Матери), Нотр-Дам (Собор Парижской Богоматери). Как видим, все эти святыни связаны с образом Божией Матери, которая неоднократно появлялась в произведениях поэта данного периода и в его письмах. Имена безызвестных героев-крестоносцев должны стать троном для Девы Марии:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Подстрочный перевод
Њwiat jak њwiatіo siк rumieni, jasnogуrski bije dzwon, wкdrujemy bezimienni, z naszych imion dla niej tron:	Мир как свет румянится, ясногорский бьёт колокол, странствуем безымянные, из наших имён для неё трон.

В данной строфе автор упоминает и монастырь Ясная Гора в Ченстохове.

К этому же времени -- к 1945 году -- относится создание стихотворения «Ojczyzn№ moj№ jest muzyka» («Родина моя -- музыка»). (Оно не включено в текст писем, что передавал и пересылал своей жене Галчинский; можно предположить, что это стихотворение написано после перевода поэта из лагеря Альтенграбов незадолго до освобождения, а потому сохранено самим автором, а позже перепечатано и опубликовано).

Указанное произведение тематически и образно продолжает предыдущие стихотворения данного периода. Своей Отчизной, Родиной поэт называет музыку и словно выводит на поверхность, делая очевидным, ещё один мотив, присутствовавший во всех выше рассмотренных стихотворениях -- мотив и тему музыки. Вспомним, что солдаты с Вестерплятте, возносясь на небо, поют, а само произведение называется «Песнь…», что возлюбленная, жена в «Письме узника» названа «песней моей дороги», а Серебряная Акация -- это песня, что плывёт до уст возлюбленной и возвращается к лирическому герою, что любимая о Дикой Розе поёт песню, что буковые деревья в лесу, откуда показалась Богоматерь, были подобны нотам и что Дева Мария обещает заключённым женщинам послать сны о жизни, звучащей как прекрасная песня, что произведения «Pieњс o fladze» («Песнь о флаге») и «Piosenka warszawskich krzyїowcуw» («Песенка варшавских крестоносцев») уже самим своим названием относят к теме музыки. И в свете всего этого неслучайными кажутся первые две строки произведения:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Художественный перевод (С. Шоргин)
Ojczyzn№ moj№ jest muzyka. A ty jesteњ jak nuta rzewna, z ktуr№ na ustach, po latach, wraca siк w muzykк jak do domu.	Отчизна моя -- это музыка. А ты -- словно главная нота, с которой вернусь сквозь годы я к музыке, словно к дому.

Музыка -- это то, что Галчинский любил, и в поэзии, и в жизни. Среди исследователей Польши бытует теория о том, что есть связь между той музыкой, что слушал поэт, и его произведениями, что «рождаются его стихотворения, имеющие такую глубокую связь с музыкой в целом, а с Бахом в частности» [Wspomnienia o Galczynskiem 1961, с. 492].

Часто через музыку польский поэт поэтизирует образ женщины. Указанный мотив присутствует и в данном стихотворении.

Очевидно, стихотворение написано после того, как поэт покинул лагерь Альтенграбов и в начале 1945 года был переведён в город Тангерхютте, затем на фабрику боеприпасов в Хиллерслебен, а потом для литейного производства железа в Гарделеген, но после освобождения всего лагеря и его заключённых британскими войсками оказывается в пересыльном лагере Хёкстера.

Уже тогда Галчинский осознаёт, что близко возвращение на родину, в Польшу, а потому звучание стихотворения оптимистично. Автор вспоминает о пяти годах плена как о том, что уже прошло:

Оригинальный текст [Oficjalna witryna…]	Художественный перевод (С. Шоргин)
Piкж lat milczaіem jak gіaz stoczony ponad pochyіoњж, piкж lat milczaіem jak lуd - co bкdzie, gdy lody popіyn№?	Пять лет я молчал, как будто с горы скатившийся камень, пять лет я молчал, как льдина, и ждал ледохода начала.

И чувством, неизменно бывшим с Галчинским в течение этих пяти лет, является любовь, которая способна разрушить все преграды и оказаться спасительной, вечной. Именно об этом пишет автор, именно это чувство -- любовь -- он благодарит за своё скорое возвращение домой.

Таким образом, стихотворения К. И. Галчинского, написанные им во время пребывания в рядах вооружённых сил Польши и в немецком лагере Альтенграбов, неразрывно связаны друг с другом, а также с его письмами данного периода. Это проявляется в наличии общих, сквозных мотивов и образов: мотив дороги как жизненного пути поэта («Письмо узника», «Серебряная Акация», «Ничего, что дорога далека…», «Дикая Роза», «Песенка варшавских крестоносцев») и образ возлюбленной как путеводной звезды; религиозный мотив («Песнь о солдатах с Вестерплятте», «Сон солдата», «Письмо узника», Ничего, что дорога далека…», «Богоматерь Лагерей», «Песенка варшавских крестоносцев», «Песнь о флаге») и образ Богоматери, мотив небесного (божественного) покровительства защитникам Родины и пленникам; образы цветов, неизменно ассоциирующихся с любимой («Сон солдата», «Серебряная Акация», «Ничего, что дорога далека…», «Дикая Роза»), и образ Кота, персонифицирующий поэта («Лишь когда взошла луна и свои мысли упрямые…»), мотив музыки и звучащей песни.

Также можно заметить, что все эти темы, образы и мотивы переходят из стихотворения в стихотворение, взаимопроникают, словно создавая ткань, основу произведений, которые в свою очередь этими темами и мотивами будто цепляются друг за друга. Так, обращение к семейным и религиозным ценностям, символика цветов (герани) в стихотворении «Сон солдата» находит своё продолжение в нежном обращении к любимой, возвеличивании её до божества в «Письме узника», а также в стихотворении «Ничего, что дорога далека», где мотив ожидания встречи с любимой высвечен религиозной тематикой, а образ дикой розы из этого стихотворения в свою очередь получит продолжение в аллегорическом изображении возлюбленной в образе Дикой Розы и Серебряной Акации.

Эта особенность поэзии Галчинского (всего творчества в целом, а не только лирики рассматриваемого периода) была отмечена Марией Петровых, переводившей польских поэтов на русский язык, в следующем коротком, но весьма ёмком стихотворении:

Лесьмян -- он по вертикали --

В глубь земли и в глубь небес,

А Тувим -- в долины, в дали,

Где на горизонте -- лес.

А Галчинский?.. Разве просто

Обозреть его добро:

Зелень, серебро и звезды,

Звезды, зелень, серебро. [Петровых 1991, с. 176]

Рассмотренные в данной работе произведения поэта представляют собой как образцы патриотической, гражданской лирики («Песнь о солдатах с Вестерплятте», «Песнь о флаге», «Песенка варшавских крестоносцев»), словно обрамляющие собой весь цикл, так и образцы любовной лирики, писем-посланий, в которых на первый план выходят темы любви, семейных ценностей, ожидания встречи («Сон солдата», «Письмо узника», «Серебряная акация», «Дикая роза», «Ничего, что дорога далека…», «Лишь когда взошла луна и свои мысли упрямые…»).

В стихотворениях, причисленных к образцам гражданской лирики, мысли автора репрезентованы за счёт использования лирической маски: автор передаёт свои мысли и чувства от лица солдат («Песнь о солдатах с Вестерплятте»), польского флага («Песнь о флаге»), крестоносцев («Песенка варшавских крестоносцев»), Богоматери («Богоматерь лагерей»).

Лирический герой стихотворений-посланий близок автору. В таких произведениях автор идёт по пути от изображения своих собственных чувств к изображению и выведению на первый план адресата посланий. Неизменным адресатом этих писем и стихотворений-посланий явилась жена поэта.

Эту особенность -- обращение к жене Наталье, возвеличивание её образа до божества, так, что не только поэт, но вся природа словно служит и хочет угодить ей -- тонко подметил в своём стихотворении «Соловьи Ильдефонса-Константы» Давид Самойлов, который, как и М. Петровых, имел в виду лирику польского поэта в целом, а не только рассмотренные произведения:

Ильдефонс играет на скрипке, потом на гитаре,

И вновь на скрипке играет Ильдефонс-Константы Галчинский.

Ночь соловьиную трель прокатывает в гортани.

В честь прекрасной Натальи соловьи поют по-грузински. [Самойлов]

Письма Галчинского можно считать в некотором роде творческой лабораторией, в которой поэт ищет нужные образы, слова, мотивы. Например, в письме от 11 июня 1941 года поэт приводит цитату из Евангелия о том, что всякий человек в любой ситуации должен иметь надежду. Эти же слова - «Имейте надежду» - рефреном звучат в стихотворении 1942 года «Ничего, что дорога далека…». Письмо от 19 марта 1942 года начинается словами-обращениями к жене «Путеводная звезда», а стихотворение «Письмо узника», помещённое в это письмо, заканчивается словами: ты свет света и песня моей дороги/ пути . Метафора, связанная с образом Вифлеема, Вифлеемской (путеводной) звезды лежит в основе стихотворения, написанного полгода спустя, «Ничего, что дорога далека…».

Но письма же являются и следствием стихотворений: образы, использованные в текстах произведений, появляются потом в текстах писем. Так, после стихотворения «Письмо узника» поэт в письмах называет жену путеводной звездой.

Глава 4. Творчество К. И. Галчинского 1939 - 1946 годов и русская военная поэзия 40-х годов

«Поляки, не любя нас, всегда интересовались русской культурой и жили близкими к ней интересами. Они захлёбывались в русском море, но не боялись в нём утонуть» [Хорев 2012, с. 7 - 8], -- отмечал Давид Самойлов. На справедливость слов поэта указал исследователь В. А. Хорев, автор книги «Восприятие России и русской литературы польскими писателями». Но Хорев в этой же книге отмечал и то, что, несмотря на многовековые русско-польские политические, идеологические, экономические противоречия, в области культуры и искусства, в том числе, а зачастую -- прежде всего -- в литературе происходили взаимообмен, взаимообогащение, взаимовлияние, т.е. своего рода общение, которое оказывалось полезным обеим сторонам диалога [Хорев 2012].

Так, например, в 60-е годы XX века польская литература оказалась для русской интеллигенции, по выражению И. Бродского и В. Британишского, своеобразным окном не только в Польшу, но и в Европу. (Об этом было сказано в первой главе настоящей работы). В свою очередь в Польше знатоки и поклонники русской литературы, как заметил писатель Тадеуш Конвицкий, «играли в … интеллектуальной жизни позитивную роль. У них были открыты глаза, не зашоренные захолустным национализмом. Они реагировали на присутствие в … государстве восточных или почти восточных меньшинств. Они противостояли самодовольной реакции» [Хорев 2012, стр. 7].

Однако такой диалог оказывается полезным не только в деле познания культуры, литературы, искусства другой страны, другого, хоть и исторически родственного народа, но и в осознании уникальности черт своей культуры, литературы, искусства, поскольку на фоне другого, чужого отчётливее можно рассмотреть своё.

Данная глава настоящей работы будет посвящена рассмотрению лирики К. И. Галчинского 1939 - 1946 годов в сравнительном сопоставлении с русской военной поэзией 40-х годов. Такое рассмотрение, как кажется, поможет, с одной стороны, высветить те или иные особенности поэзии Галчинского, а с другой стороны, может оказаться полезным и при изучении русской литературы указанного периода.

Как было отмечено выше, творчество К. И. Галчинского 1939 - 1946 годов являет читателю и образцы гражданской поэзии, и образцы любовной лирики, реализующиеся преимущественно в жанре стихотворения-послания.

Стихотворные послания занимают важное место и в официальной отечественной фронтовой лирике 40-х годов. К этому жанру относятся, например, «Жди меня» (1942г.) К. Симонова, «Бойцу Южного фронта» (1941г.), «Новогоднее слово» (1941г.), «Земляку» (1943г.), «Дорога на запад» (1942г.), «Партизанам Смоленщины» (1942г.) А. Т. Твардовского, «Послание друзьям» (1942г.) Т. Жарокова, «У эшелона обнимемся» (1942г.) Б. Богаткова, «Письмо к маме» (1943г.) М. Сурначёва и многие другие. Как видно уже из названия, такие стихотворные послания могут быть обращены не только к возлюбленной, к родным и друзьям, но и к целому поколению, на долю которого выпала война, иногда -- к будущим поколениям. Послание может включать в себя как любовные, так и общегражданские, патриотические мотивы, а также нередко и политические. Такие произведения близки агитационной поэзии, призванной поднимать боевой дух. Данное явление вполне закономерно, поскольку многие из приведённых в качестве примера произведений были написаны в первый год войны, т.е. в то время, которое традиционно принято считать периодом агитационно-плакатной поэзии. Однако эта особенность -- наличие агитационных мотивов -- сохраняется и в тех образцах жанра, что были написаны позже. Например, в стихотворении О. Берггольц «…Я буду сегодня с тобой говорить…» (16 октября 1941г.) находим:

…Я буду сегодня с тобой говорить,

товарищ и друг ленинградец,

о свете, который над нами горит,

о нашей последней отраде…

Товарищ, прислушайся, встань, улыбнись

и с вызовом миру поведай:

- За город сражаемся мы не одни, -

и это уже победа….

Мы знаем - нам горькие выпали дни,

грозят небывалые беды.

Но Родина с нами, и мы не одни,

и нашею будет победа [Берггольц].

Или в произведении «Бойцу Южного фронта» (1941г.) А. Т. Твардовский, обращаясь к неизвестному солдату, пишет:

И вся родимая держава,

И весь наш тыл, и фронт любой

Несут хвалу и честь по праву

Тебе, товарищ боевой…

Москва и дальний заполярный,

В снега ушедший городок

С одною думой благодарной

Обращены к тебе, браток [Военная литература].

Как видим, русская фронтовая поэзия не ограничивается исключительно любовным посланием, её тематика шире, а в роли адресата часто выступает собирательный образ (житель блокадного Ленинграда, боец Южного фронта) или вполне конкретный -- милая сердцу родная сторона, малая родина («Партизанам Смоленщины» А. Т. Твардовского), танковый экипаж («Дорога на запад» А. Т. Твардовского), весь русский народ («Русскому народу» (1941г.) С. Городецкого).

Те же стихотворения-послания, которые имели определённого адресата, часто воспринимались как обращение, послание не к конкретному человеку -- к жене или возлюбленной, а как к возлюбленной в общем. Таково произведение «Жди меня» К. Симонова, ставшее в своём роде хрестоматийным. Популярность этого стихотворения, как и многих других, объясняется универсальностью изображённого чувства - любви. Также в данном стихотворении появляется ещё один мотив, тесно связанный с темой любви, - мотив ожидания. В подобных произведениях неизменно возникают два образа: с одной стороны, образ женщины, томящейся ожиданием, переживающей за судьбу своего возлюбленного, а с другой - образ мужчины, для которого важным было знать, что его дома кто-то ждёт. Иллюстрацией этого положения являются строчки К. Симонова: «Ожиданием своим ты спасла меня… Просто ты умела ждать, как никто другой». Но были и противоположные примеры: жена не дожидалась мужа с войны и выходила замуж за другого. Об этом ещё одно стихотворение К. Симонова - «Открытое письмо» (1943г.).

В лирике же К. И. Галчинского примеров подобных стихотворений (адресат которых - обобщённый образ) мы практически не находим. Его стихотворения являются более интимными по сравнению с посланиями русских поэтов. Если адресат первых стихотворений-посланий Галчинского («Сон солдата», «Письмо узника») можно рассматривать обобщённо, то в последующих («Серебряная акация», «Дикая роза», «Ничего, что дорога далека…») произведениях, где происходит сужение мира лирического героя до адресата этих посланий, такое обобщение кажется затруднённым. К тому же, читателю, не знакомому с перепиской поэта и жены, очень трудно восстановить полный комплекс смыслов и мотивов, реализующихся в произведениях.

У Галчинского мотив ожидания неизменно подсвечен религиозной тематикой: молитвами, образами Богородицы, Христа, рая, Вифлеема, прямыми цитатами из Библии. Возникновение этого мотива в стихотворениях и письмах и появление указанных образов видится естественным для произведений польского поэта: он был религиозным человеком, и поэтому вера, религия занимает важное место в его лирике (не только рассматриваемого периода, но и в поэзии в целом). Отечественная поэзия 40-х годов, конечно, не обнаруживает большого количества религиозных мотивов и тем, но в произведениях этого периода встречаются отсылки к библейским текстам, к текстам православных богослужебных книг.

Например, Ольга Берггольц в стихотворении 1941 года «Покуда небо сумрачное меркнет…» пишет: «Клянусь тебе, клянусь, что мы бессмертны, / мы, смертью попирающие смерть» [Берггольц]. Данные строчки очевидным образом перекликаются с текстом акафиста Воскресению Христову: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав».

В основе сюжета стихотворения М. Зенкевича «У двух проталин» (1942г.) - воскрешение из мёртвых русского и немецкого солдата в Пасхальную ночь. Ожившие солдаты приветствуют друг друга традиционными христианскими формулами: «Christ ist erstanden!» - / сказал один, / Поняв неустанный / шорох льдин. / «Христос воскресе!» - / другой ответил, / Почуяв над лесом / апрельский ветер», а после возвращаются в первоначальное состояние: «И троекратно / облобызались,/ И невозвратно/ с весною расстались,/ И вновь онемело,/ как трупы, легли/ На талое тело/ воскресшей земли...» [Русская поэзия].

Своеобразным упрёком звучат слова К. Симонова в стихотворении «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…» (1941г.):

Как будто за каждою русской околицей,

Крестом своих рук ограждая живых,

Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся

За в бога не верящих внуков своих. [Поле славы 1988, с. 259].

Религиозные мотивы звучат и в стихотворении С. Наровчатова «В те годы» (1941г.), М. Светлова «Возвращение» (1945г.), П. Шубина «Я люблю тебя тою любовью» (1945г.) и других.

Следует всё же заметить, что религиозные мотивы поэзии 40-х годов ввиду официальной атеистической идеологии не так явственны и представлены довольно завуалировано лишь в отдельных произведениях некоторых поэтов. Хотя есть исследователи, которые указывают на религиозный характер поэзии периода Великой Отечественной войны. К такому выводу приходит А. Н. Смолина, опираясь на лингвистический анализ стихотворных текстов указанного периода, отмечая, что защитники Родины проявляют такие качества, как милосердие, мужество, доброта, жертвенность, справедливость, сострадание, любовь, терпение, правдолюбие, вера, надежда, т.е. предстают носителями высших христианских добродетелей [Смолина 2015, с. 243 - 268].

Выше уже было отмечено, что гражданские стихотворения также присутствуют (но не являются доминирующими) в творчестве Галчинского 1939 - 1946 годов. Эти произведения, как и лирические послания, высвечены религиозной тематикой: в «Песенке варшавских крестоносцев» святыни, связанные с образом Девы Марии, освещают путь крестоносцев; в стихотворении «Богоматерь Лагерей» появляется образ самой Божией Матери. Одним из мотивов гражданской поэзии Галчинского этого периода является мотив вознесения: на небеса унесён флаг Польши («Песнь о флаге»), в стихотворении «Песнь о солдатах с Вестерплятте» погибшие солдаты возносятся на небеса, в рай, и оттуда покровительствуют Варшаве и всей Родине. С одной стороны, здесь очевидным образом реализован религиозный мотив (вознесение души в рай), а с другой -- мотив небесного покровительства.

Отечественная военная поэзия 40-х годов обнаруживает мотив прямо противоположный мотиву вознесения на небеса: если у Галчинского смерть воинов (защитников Вестерплятте) подразумевает бессмертие души, её спасение и пребывание в раю (в соответствии с христианским учением), то в советский поэзии за смертью физической не следует бессмертие души. Например, в стихотворении «Я убит подо Ржевом» (1945 - 1946 гг.) А.Т.Твардовского, в котором повествование ведётся от лица погибшего солдата (у солдата него нет имени, а значит, его монолог -- это ещё и речь от лица всех погибших), читаем:

Я - где корни слепые

Ищут корма во тьме;

Я - где с облачком пыли

Ходит рожь на холме;

Я - где крик петушиный

На заре по росе;

Я - где ваши машины

Воздух рвут на шоссе;

Где травинку к травинке

Речка травы прядёт,

Там, куда на поминки

Даже мать не придёт… [Поле славы 1988, с. 303]

Смерть физическая не подразумевает бессмертия души, мёртвые превращаются в часть природы. Такой же мотив - в стихотворениях «Его зарыли в шар земной» (1944г.), «Мы ушли на заре…» (1944г.) С. Орлова:

Под землей наши руки с корнями сплелись.

И не слышим мы - дождь ли идёт по России,

Или дымом сугробы в полях завились…

Только хруст корневищ сквозь прогнившие кости,

Только голос подземных ручьёв…

На забытом, заросшем крапивой погосте

Мы лежим, может, год, может - тыщу веков [Военная литература].

Даже в упомянутом выше стихотворении М. Зенкевича «У двух проталин» солдаты воскресают, но потом уже «невозвратно» становятся мертвецами, т.е. никакое бессмертие души здесь не имеется в виду.

Однако русская поэзия даёт надежду на спасение, которое возможно в памяти живущих, в памяти последующих поколений, так как истинное бессмертие бойца только в победе над врагом. И эта победа нужна не только павшим, но и живым:

И у мёртвых, безгласных,

Есть отрада одна:

Мы за Родину пали,

Но она спасена…

Нам свои боевые

Не носить ордена,

Вам -- всё это, живые,

Нам -- отрада одна:

Что недаром боролись

Мы за Родину-мать… [Поле славы 1988, с.303], - находим у Твардовского в произведении «Я убит подо Ржевом». Стихотворение «Русская пехота» (1943г.) И. Сельвинского заканчивается словами, выражающими ту же самую мысль:

Он [солдат] падёт. Но встанет слава.

И на вражий дот

Имя падшего по праву

Роту поведёт.

Он победе вроде брата,

Даже за милка.

Против русского солдата

Смертушка мелка. [Поле славы 1988, с. 305]

Следует отметить, что смерть солдат, бойцов воспринимается не как жертва, а как долг. Эта идея читается в стихотворении Галчинского «Песнь о солдатах…», и в произведениях советских поэтов.

У К. И. Галчинского погибшие солдаты, оказавшись на небесах, становятся незримыми покровителями, защитниками города (шире -- страны), готовыми в случае необходимости вновь спуститься на землю. В советской поэзии подобного мотива небесного покровительства не находим. Но есть близкая идея: погибшие становятся помощниками живых бойцов. Продолжают дело павших фронтовые братья («Я убит подо Ржевом»), с именами погибших военных товарищей бойцы пойдут в атаку («Русская пехота»). И. Эренбург в стихотворении «1941» (1941г.) пишет о том, как все встали на защиту Родины: «ополчились нивы и луга», «дерево и то стреляло вслед», «партизанили кусты» [Поле славы 1988, с. 268]. В произведении есть следующие строчки, раскрывающие мотив помощи погибших живым:

Шли с погоста деды и отцы,

Пули подавали мертвецы…

Смерть предстала им не в высоте,

А в крестьянской древней простоте… [Поле славы 1988, с. 268].

Советским солдатам покровительствуют не небесные защитники, а павшие, их ведёт не путеводная звезда, а красноармейская:

И что ни миг - то крепче наши силы,

И что ни час - грознее наш удар,

И что ни день - светлее над Россией

Горит красноармейская звезда! [Поле славы 1988, с. 260], - читаем в стихотворении «Пою тебя, страна моя!» (1941 г.) В. Гусева.

Таком образом, мы видим, что религиозный мотив вознесения, покровительства в советской поэзии 40-х годов получает своеобразную трансформацию, обусловленную официальной идеологией того времени. Также нужно отметить, что такая трансформированная система, приспособленная к потребностям времени, как кажется, создаётся по законам устройства системы религиозной: место Бога на небе занимает советская звезда; смерть воспринимается как долг; истинное бессмертие возможно только в памяти потомков, в грядущей победе; устремление бессмертной души вверх, к небесам, заменятся движением вниз, к корням, тленного тела.

Наличие большого количества религиозных мотивов и образов в поэзии Галчинского и их незначительное количество в отечественной лирике объясняется не только религиозностью польского автора и отсутствием её у советских поэтов. Официальное отношение к религии в Польше и СССР было различным. Как известно, в СССР на государственном уровне была запрещена пропаганда религии, а идеологией был провозглашён атеизм. Несмотря на это, перепись населения 1937 года показала, что две трети сельского и треть городского населения считали себя верующими. На это косвенно указывают и приведённые выше в качестве примеров стихотворения, которые были написаны в 1941 - 1942 годах, т.е. до изменений в религиозной политике.

После начала Великой Отечественной войны советская власть пересмотрела своё отношение к церкви: деятельность Союза воинствующих безбожников была прекращена. 4 сентября 1943 года состоялась встреча И. В. Сталина с митрополитом Сергием, в результате которой было разрешено созвать Архиерейский собор и вернуть из заключений и ссылок оставшихся в живых священнослужителей. В стране вновь стали открываться храмы: если к концу 1939 года в СССР было чуть более ста действующих храмов и 4 монастыря, то к 1949 году их стало 14,5 тысяч и 69 соответственно. Были переизданы богослужебные книги, Библия, молитвословы [Карамазов 2011, с. 629 - 630]. Такой поворот в отношении властей к религии объясняется, во-первых, тем, что церковь обладает мощным мобилизирующим потенциалом, а во-вторых, государству нужен был сильный идеологический союзник в борьбе с фашистами. Этим союзником стала церковь, тем более что немецкие власти тоже пытались сыграть на религиозных чувствах: на оккупированных территориях гитлеровцами поощрялись все формы религии, но были запрещены любые связи с московским митрополитом, а немецкая пропаганда заявляла о том, что целью Германии является (наряду с борьбой с тоталитарным режимом) освобождение церкви от атеистического государства.

Иной ситуация была в Польше. В то время как в СССР организовывал свою деятельность Союз воинствующих безбожников (1925 год), Православная церковь Польши была признана автокефальной (17 сентября 1925 года состоялось официальное провозглашение), а господствующей религией государства было принято католичество (1927г.). Со стороны властей Польши гонений на церковь (в том виде, как это было в СССР) не было, однако жизнь внутри самой церкви в этот период характеризуется противостоянием православия и католицизма, в результате чего правительство страны было вынуждено подчинить церковную жизнь государственной власти. И всё же, несмотря на столь категоричные меры, борьбы с религией и священством не было.

Обращаясь к стихотворным посланиям, стоит обратить внимание и на то, что и Галчинский (преимущественно в письмах), и фронтовые поэты показывают, как важно каждое письмо, пришедшее из дома. Эта весточка от родных становится символом ожидания и любви. «Натуся, очень-очень утешили меня Твои открытки, потому что уже начинал тяжело грустить и переживать », - пишет К. И. Галчинский в письме от 11 декабря 1944 года.

Эта же мысль звучит в стихотворении М. Исаковского «Огонёк» (1942г.):

И подруга далекая

Парню весточку шлёт,

Что любовь её девичья

Никогда не умрёт…

И просторно и радостно

На душе у бойца

От такого хорошего

От её письмеца. [Русская поэзия]

М. Джалиль, судьба которого в чём-то похожа на судьбу Галчинского, в стихотворении «Песня девушки» (1942г.) пишет о том, как бойцу важна любая весточка из дома:



Весть о том, что и жду, и люблю,

Я джигиту пошлю своему.

Весть о том, что я жду и люблю,

Всех подарков дороже ему. [Джалиль]

Не только в «Песне девушки», но и в других произведениях М. Джалиля, вошедших в «Моабитскую тетрадь», автор говорит о том, что любовь -- одно из тех чувств, которое помогает пленнику жить в неволе, а солдату сражаться на поле боя. Например, в послании «Любимой» (1943г.) читаем:

Солдатский путь извилист и далёк,

Но ты надейся и люби меня,

И я приду: твоя любовь - залог

Спасенья от воды и от огня. [Джалиль]

Суровая правда жизни показана в стихотворении Н. Панченко «Снова дождь, и мы на марше» (1942г.): похоронки приходили не вовремя, с опозданием, а потому девушки, жёны продолжали писать своим любимым, в то время как солдат был уже мёртв.

Ещё более остро пишет Ян Сатуновский в произведении 1945 года о том, что солдату писем от возлюбленной ждать бессмысленно: вероятно, она погибла.

Писем нету (и не будет). Поздно.

(На стене - без рассуждений - без пяти;

врут наверно); боже, почему так долго - полдень?

(окна, ласточки) пойти пройтись;

пусть мне кто-нибудь тебя напомнит [Сатуновский 1994, с. 158].



В некоторой степени стихотворение Галчинского «Песнь о солдатах с Вестерплятте» сближается с произведениями Я. Сатуновского 40-х годов. Кажущееся внешне лишённым эмоций стихотворение «Как я их всех люблю…» (1942г.) на самом деле несёт в себе трагизм. Трагизм этот - в обыденности и привычности смерти:

Все мы смертники.

Всем

артподготовка в 6,

смерть в 7 [Сатуновский 1994, с. 156].

Эти строки в определённой мере сближаются со следующими строчками Галчинского: «prosto do nieba czwуrkami szli їoіnierze z Westarplatte» (просто на небо четвёрками шли солдаты с Вестерплятте). Польский поэт, как и Сатуновский, заключает некоторые строки в скобки, так что эти строки словно имеют характер попутной ремарки, незначительного примечания. Однако это не так. В этих строках -- и трагизм, и отчаяние, и внешне безэмоциональная констатация факта.

Как я их всех люблю

(и всех убьют).

Всех -

Командиорв рот:

«Ру-тб, вперёд, за Ру…»

(одеревенеет рот) [23 Сатуновский 1994, с. 156].

И здесь можно провести параллель со строчками стихотворения польского поэта: «А лето было прекрасным в тот год»; «А на земле в тот год было столько вереска на букеты» , в которых за внешней безэмоциональстью скрываются трагизм и отчаяние.

Другие стихотворения Я. Сатуновского: «Я уеду, как приехал…» (1942г.), «В подлом, бессовестном бою…», «Сейчас, не очень далеко от нас…» (1944г.) -- так же резко, остро, беспощадно говорится о войне, о погибающих людях, о том, как люди становятся расходным материалом кровавой бойни. Следует также указать и на то, что подобные мысли в поэзии Сатуновского сопрягаются с идеей неприятия советской власти:

…Хотя бы всюду уже, что ли,

советская настала власть,

чтобы люди стали

меньше слёз напрасно проливать [Сатуновский 1994, 156], -

читаем в произведении «Отвяжись, не вой, на…» 1942-го года, лирический герой которого, обращаясь к командирам, медсёстрам и военным товарищам, прощается с ними, поскольку готов к тому, что его жизнь заберёт война (он даже сам предлагает войне её забрать: «вот моя жизнь, / возьми её, война» [Сатуновский 1994, 156]). Процитированный отрывок -- заключительные строки, на первый взгляд никак не связанные с предыдущим текстом. Но в них заключена важная мысль: пусть всюду настанет советская власть, которая будет гарантом мира и свободы, тогда люди не будут проливать слёзы. Но эти строки вводятся союзом «хотя» со значением уступки, а ещё частица «что ли» усиливает это значение, добавляя оттенок вероятности, допустимости события («Хотя бы всюду уже, что ли, / советская настала власть…»). Автор таком допущении словно соглашается на господство советской власти, а взамен этого будут прекращены человеческие страдания, названные «напрасные слезами».

В поэзии К. И. Галчинского 1939 - 1946 годов, несмотря на близость взглядов автора в этот период правым, конечно, подобных мотивов не обнаруживаем. К тому же ситуация в Польше довоенного времени и периода Второй мировой войны была не той, что в СССР, а Галчинский не был советским гражданином.

Тема любви в лирике поэтов-фронтовиков неизменно смыкается с переживаниями за родных и близких, находящихся в тылу или эвакуации. Так возникает ещё одна тема отечественной поэзии данного периода - тема семьи. Аналогичные мысли мы находим в строках писем и стихотворений К. И. Галчинского. Находясь в плену, польский поэт постоянно тревожится за свою семью: мать, жену и дочь. Об этом мы можем судить по его письмам: «Постоянно переживаю/ тревожусь о Ваших насущных потребностях, но знаю, что мои молитвы сохранят Вас в здравии. Знаю и верю» , - читаем мы в письме от 11 июля 1941 года. «Мне было очень тревожно /мучительно, когда Ты была больна, и Кирюша, и Мама. Но после Твоей открытки из Кракова вижу, что твоё настроение /состояние улучшилось, и благодаря Божьей Матери всё хорошо. Знаю, что люди не позволят моей жене умереть» , - пишет Галчинский в письме 11 декабря 1944 года.

Не только письма, но и поэзия проникнута чувством тревоги за семью. В стихотворении «Сон солдата» только что вернувшийся домой солдат спрашивает о том, все ли здоровы, а тишина в доме -- лучшее, что он мог услышать, ведь тишина -- знак того, что дочка спит в своей колыбели, а жена и мать здоровы. А в стихотворении «Лишь только месяц взошёл и свои мысли упрямые…» лирический герой уверен, что пока стражи-коты охраняют его возлюбленную, с ней ничего не случится:

Так коты стоят на страже и мне уже ничего не нужно,

Потому что знаю, что под охраной моих котов ничего не случится с твоими глазами…

Символом семейного счастья для лирического героя Галчинского становятся цветы: цветы герани кажутся ещё более яркими, красными вернувшемуся домой солдату. Перечисление обыденных вещей, предметов быта (колыбельная, герань, клумбы, калитка, рукавичка/варежка, горячий чай) помогает поэту предать атмосферу домашнего уюта, повседневной жизни, которой он лишён в плену.

Подобные мотивы обнаруживаем в поэзии уже указанного Яна Сатуновского. В его стихотворении «У нас был примус…» (1941г.) встречаем и вечно шумящий примус, и громыхающие кастрюли, и чайник, и кран, но именно с помощью этих непоэтичных предметов автору удаётся рассказать о своём довоенном домашнем быте. И тем трагичнее звучат заключительные строки произведения: «Теперь у нас ничего нет. / Вы эвакуированные» [Сатуновский 1994, с. 155]. Использование местоимения «вы» в заключительном стихе неслучайно: эта строка как бы звучит не от лица лирического героя, вспоминающего о том, что составляло его жизнь, но понимающего, что теперь «у нас ничего нет», а от третьего лица, словно безэмоционально выносящего приговор. Тот факт, что теперь у лирического героя не осталось дома, не осталось ничего, - не его вина. Интересно и то, что в этих строках нарушена хронология (Вы эвакуированные - Теперь у нас ничего нет): состояние «Теперь у нас ничего нет» - это следствие эвакуации, следствие войны. Домашняя идиллия разрушается этими заключительными словами так же, как разрушается идиллическая картина семейной жизни в стихотворении К. И. Галчинского заголовком «Сон солдата».

Переживания Я. Сатуновского за дочку и её судьбу, тоска по ней нашли отражение в другом его произведении -- «В Рязани пироги с глазами…» (1942г.).

Тоска по семье, переживания за родных -- мотив, встречающийся не только в «неподцензурной» поэзии Сатуновского, но и в официальной. Как и в стихотворении «Сон солдата», в произведениях советских поэтов находим мотивы тоски по дому, семье, возлюбленным, домашнему быту. Таковы, например, тексты стихотворений, ставших ещё в военное время известными песнями: произведение А. Суркова «В землянке» (1941г.), В. Агатова «Тёмная ночь» (1943г.). А. Т. Твардовский в послании «Земляку» (1943г.), говоря о доме, который, без сомнения, у каждого свой, перечисляет универсальные приметы родной стороны: могилы предков, детские воспоминания, неизменно связанные с отчим домом, детские игрушки, деревья перед окном. Однако заканчивает поэт выводом, отрывающим послание от сугубо семейной плоскости и переводящим мысли в более общее измерение:

У каждого своя родная сторона,

У каждого свой дом, свой сад, свой брат любимый, --

А родина у всех у нас одна [Военная поэзия].

О долгожданной встрече матери с сыном, вернувшимся с войны, пишет М. Джалиль в стихотворении «Праздник матери» (1943г.), а о дочери, которую видит во сне пленник, -- в стихотворении «Сон в тюрьме» (1943г.). В этих произведениях, как и у А. Т. Твардовского, «мысль семейная» зачастую сопряжена с «мыслью народной», поскольку авторы, говоря о семье, пишут и о Родине. Например, в указанном произведении «Праздник матери» находим слова сына:

Ну, не плачь, мать, не плачь,

Нам достаточно слёз.

На алмазном клинке

Я победу принёс.

Ради наших побед

За Отчизну свою,

Гордо крылья сложив,

Братья пали в бою.

Не тревожь ты их снов,

Не тоскуй, не зови…

Я на знамени нёс алый цвет их крови… [Джалиль]

Или послание Г. Столярова «Сыну»:

Но никакие строгости, родимый,

Не в силах вырвать память о тебе.

Я весь с тобой и с Родиной любимой

В страданиях совместных и борьбе [Огонь войны].

Таким образом, видим, что часто стихотворения, посвящённые семье, семейным ценностям, содержат и общенародные мысли, мысли о Родине. По замечанию А. М. Абрамова, «родина всегда оставалась центральной темой и центральным образом их [советских поэтов] творчества» [Абрамов 1975, с. 25]. Эта особенность характерна для военных произведений отечественной поэзии, в то время как у Галчинского такого сопряжения практически не встречаем. Это можно объяснить, с одной стороны, тем, что польский поэт не был непосредственным участником боевых действий: он попал в плен в первые дни Второй мировой войны. Галчинский, будучи в плену, находился в определенной информационной изоляции (хотя он письма от жены ему приходили), в то время как те польские поэты, которые оставались на оккупированных территориях или были в эвакуации, очень много писали о Родине, и на первое место в их творчестве вышла именно гражданская лирика.