Трагедия Григория Мелехова в романе "Тихий Дон"

«Жребий брошен! - говорил человек у карты, опираясь на кий, как на копье. - Мы за баррикадами боремся за наше и за мировое право - раз и навсегда покончить с эксплуатацией человека человеком».

Панорама времени замкнулась, обрела свои границы, жесткие композиционные очертания.

Истоки «Тихого Дона» - у порога мелеховского куреня. На тропинке, ведущей от берега Дона к родному базу, происходит и последняя встреча с Григорием: «Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына…

Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Чтобы понять глубокую художественную целесообразность и эффективность подобной структуры произведения, следует привести слова Ромена Роллана о композиции «Войны и мира» Л. Толстого:

«Меня вначале сбили с толку некоторые архитектурные особенности, таинственное величие которых я впоследствии постиг, - вход и выход через маленькие двери, причем последняя дверь так и остается открытой…Начало и конец показались мне несоразмерными с грандиозностью здания в целом… Потом я понял…Уже при этом первом чтении я смутно чувствовал: произведение не начинается и не кончается, как сама жизнь. Да оно и есть жизнь всегда движущаяся».

Не надо обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить, что и в «Тихом Доне» «вход и выход через маленькие двери» (как же иначе определишь обрамляющие эпопею эпизоды) и в «Тихом Доне» «последняя дверь так и остается открытой…» (фабульного завершения судьба Григория не получила)… И при чтении романа Шолохова возникает ощущение непрекращающегося движения жизни, стирается грань между жизнью и ее художественным отражением.

Шолохов, освещая путь Григория, не поставил точку в тот момент, когда герой находится в рядах Красной Армии, хотя, как уже было сказано, на это имелись основания в действительности, в этом направлении его подталкивала критика и даже читатели, потому что концепция его романа не сводилась к судьбам казачества в годы гражданской войны, а обнимала широкий круг проблем социалистической революции. Писатель в освещении первого этапа революции имел возможность опереться на опыт последующих лет, что создавало предпосылку показа Григория Мелехова в широкой исторической перспективе.

Путь Григория в рядах Красной Армии не получил завершения, ибо писатель связывал с его образом проблемы, решение которых осуществлялось по мере дальнейшего развития и углубления социалистической революции.

Неоднократно высказывалось мнение, что Шолохов не показал подробно Григория в конной Буденного якобы потому, что служба у красных не затрагивала его сердца, не касалась нравственных основ его личности, была лишь способом замолить грехи, избежать справедливого возмездия за участие в мятеже. Подобное суждение возможно лишь при полном игнорировании индивидуального своеобразия характера, которому ни в малейшей мере не были свойственны ни лицемерие, ни приспособленничество. Высказанная им еще Копылову мысль о том, что главное в достижении победы - это «дело, за которое в бой идешь», идеально гармонировала с его прямой, благородной натурой. Поэтому рассуждения о том, что в Первой Конной Григорий сражался за чуждые ему интересы, неправоверны. Он сражался там за идеалы, не в полной мере осознанные им, не во всем объеме и полноте осмысленные, но приемлемые в главном, ибо то была борьба за свободу родины, против интервентов. То были давние его враги - генералы и офицеры, представители барства, неприязнь к которым была старинной и непреходящей.

Григорий Мелехов возвращался в хутор Татарский как демобилизованный красный командир нравственно очищенным, обретшим равновесие, преодолевшим душевный кризис, печать которого так резко обозначилась на его облике в дни мятежа.

Он возвращался домой с сознанием своего права на мирную жизнь, с честными намерениями и чистыми помыслами.

Ранним осенним утром вернулся Григорий Мелехов в родной курень - демобилизованный красный командир. Мать он уже не застал в живых. Безмерным было счастье Аксиньи, а дети…Их любовь, их тоска, их незащищенное сердце вносят в повествование мотив, с которым невозможно не считаться при решении проблем, связанных с образом Григория. Рождается желание благополучного сюжета. Такова логика непосредственного отклика на мысли и стремления героя «Тихого Дона».

«Всем не потрафишь. Ведь пишут же: Григорий Мелехов должен остаться живым. Всем хочется хорошего конца. А если, скажем, конец будет пасмурный?»

Это было сказано в августе 1938 года - именно в те дни и было, вероятно, найдено решение судьбы Григория и развязка «Тихого Дона».

Посетив родные могилки, Григорий думал о детях: «Какие-то они стали не по летам сдержанные, молчаливые, не такие, какими были при матери».

Шолохов широко осуществляет нравственно-психологическое обоснование идеи желательности благополучного исхода, снятия трагической коллизии. Однако желаемое не может выступать универсальным принципом художественности. Когда желаемое ставится над сущим, разрушается правда искусства. Об этом писал еще Гегель, имея в виду, вероятно, те произведения буржуазного искусства, в которых интересы мещанского благонравия и благополучия торжествуют над объективной правдой действительности:

«…Аристотель, как известно, видел подлинное действие трагедии в том, что она должна возбудить и отчистить страх и сострадание. Заявляя так, Аристотель понимал под этим не простое чувство согласия или несогласия с моим субъективным состоянием, приятное или неприятное, нравящееся или отталкивающее - это самое поверхностное из всех определений, которое только в новейшее время решили сделать принципом успеха и неуспеха».

Шолохов сурово отбросил «это самое поверхностное из всех определений», заметив: «Всем хочется хорошего конца. А если, скажем, конец будет пасмурный?».

На следующий день по прибытии Григория в родной хутор произошел разговор между ним и Михаилом Кошевым, внесший крутой перелом в течение сюжета.

Кошевой видит в Григории врага, Григорий же не понимает и не принимает его упреков и обвинений:

« - Враги мы с тобой…

- Были.

- Да, видно, и будем.

- Не понимаю. Почему?»

Кошевой прямо говорит о причинах своего недоверия:

« - Ненадежный ты человек.

- Это ты зря. Говоришь ты это зря!».

Драматизм ситуации усиливается. Григорий фактически признал правоту Кошевого, когда, «глядя в упор, спросил»: «А ты мне веришь?» Ответ был предельно ясен:

«Нет! Как волка не корми, он в лес глядит».

В глазах кошевого Григорий по-прежнему враг, ибо ему памятны дни восстания. Он судит Григория по его действиям, не вникая в их мотивы и обстоятельства. Поэтому, как ни оскорбительно это было для Григория. Кошевой все же напомнил ему о мародере и бандите Кирюшке Громове, который тоже вернулся в хутор из Красной армии, а теперь бежал в банду.

На Дону возникла угроза восстания. Михаил ведет разговор и оценивает Мелехова только с точки зрения складывающейся обстановки: в его представлении нет разницы между Григорием и Митькой Коршуновым:

«Я уже тебе сказал, Григорий, и обижаться тут нечего: ты не лучше их, ты непременно хуже, опасней».

Нетрудно заметить, что кошевой фактически повторил слова Штокмана о Григории, сказанные еще накануне Вешенского восстания. Штокман тогда укорял коммунистов Татарского за то, что они не взяли Мелехова «в дело». Теперь Кошевой видит в Григории только одного из главарей мятежа и не желает замечать перемен, происшедших в нем, не хочет вникать в те индивидуальные мотивы и причины, которые обусловили его судьбу.

Григорий, напротив, стремится предать забвению прошлое. Примечательно, сто аргументы Кошевого не разрушают полностью суждений Григория. Доводы Мелехова тоже не опрокидывают аргументов Михаила. Как будто бы и прав Кошевой, напоминая: «Они рядовые, а ты закручивал веем восстаниям». Но это не вся правда, ибо мы знаем, что Григорию принадлежала несколько иная роль в мятеже. Далеко не вся правда содержится и в словах Григория о причинах, толкнувших его на восстание.

Ни Григорий, ни Кошевой не способны охватить всей полноты мотивов и объективно взвесить все обстоятельства, ибо первый на все смотрел с точки зрения настроений человека, признавшего непреложность Советской власти и вернувшегося домой с желанием мирной жизни, другой - с точки зрения той роли, которая принадлежала Григорию в восстании, и напряженной обстановки на хуторе, на Дону.

Между тем диалог вновь приблизился к черте, за которой, казалось, уже невозможно было его продолжение. Григорий резонно замечает, что старого не переменишь, что поганую и длинную песню пережитого перепевать поздно. Но кошевой иного мнения, груз былого давит, слишком тяжкими были преступления Григория, чтобы их предавать забвению:

«Этого из памяти не выкинешь.

Григорий усмехнулся:

- Крепкая у тебя память!» - Диалог коснулся одной из самых острых проблем эпохи, проблемы революционного гуманизма, права на революционное возмездие и ответственности перед законами человечности.

Кошевой не может забыть кровь, пролитую Григорием во время восстания: «Много ты наших бойцов загубил, через это и не могу легко на тебя глядеть». Григорий придерживается иного взгляда: «Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю…» Столкнулись два характера, два разных взгляда: кто же прав? Содержание диалога расширяется. Григорий роняет слова, придающие особую идеологическую и нравственную остроту всему разговору:

«Ежли все помнить - волками надо жить».

Но следует заметить, что реплики Григория начинают приобретать большую весомость, речь его звучит более уверенно и энергично, как только дело коснулось проблем нравственных. Теперь он мог опереться на свою субъективную честность, моральную непричастность к преступлениям, которые связывались с белогвардейцами. Высказывания кошевого, наоборот, несколько утратили энергичность, в них все явственнее и явственнее стало проскальзывать раздражение. Пора подводить черту. Резко меняется тон реплик Григория. Все его попытки пробудить в Кошевом хотя бы простую заинтересованность в своей судьбе ни к чему не привели. Григорий говорит резко и прямо:

«Одно хочу тебе напоследок сказать: против власти я не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет. А возьмет, буду обороняться!».

Он убежден, что честная служба в Красной армии, ранения дают ему возможность отстаивать свое право перед Советской властью: он свои преступления искупил кровью.

Михаил Кошевой такого права за ним не признает. В Григории он видит побежденного врага и требует, чтобы он безоговорочно капитулировал перед революционным правосудием, которому и дано определять степень вины и меру наказания.

Ненависть становится взаимной, хотя ясно, что чувство Григория - это ответная реакция на резкость тона и даже глумливые нотки, проскользнувшие в речи Кошевого. Хотя Кошевой и возмутился, услышав от Григория: «До чего же ты сволочной стал, Михаил!» - и напомнил ему: «Эти, знаешь, офицерские повадки бросать надо», - объективно складывается впечатление, что осужденные им «повадки» проявились у него самого.

Так закончился диалог-поединок, и Кошевой в этом столкновении нравственной победы не одержал… А кто же победитель? Ведь Григорий тоже вынужден был временами отступать перед доводами Михаила.

Григорий, возвращаясь домой, начисто отрицал всякую возможность своего участия в каком-либо движении, направленном против Советской власти. Его позиция сводилась к нейтралитету смертельно уставшего человека, его стремления не шли дальше семьи и хозяйства. Кошевой, наоборот, начисто отрицал возможность его неучастия в движении, направленном против Советской власти, если такое движение возникнет. Но состоявшийся разговор повлиял ли на них, поколебал ли их позицию? Кошевой еще сильнее укрепился в неприязни и недоверии. Опрометчивая реплика Григория: «Против власти не пойду до тех пор, пока она меня за хрип не возьмет», - только обострила его подозрения. Григорий же понял, что ему предстоят серьезные испытания. Его надежды на жизнь мирного труженика и семьянина оказались поколеблены. Таковы уроки, вынесенные действующими лицами романа. Объективный же смысл приведенного диалога значительно шире и серьезнее. Здесь подведены итоги определенного этапа пути Григория и созданы сюжетные предпосылки дальнейшего развития действия. Реальная обстановка в стране была такова, что еще рано было говорить об окончательном разрешении проблем, связанных с людьми типа Григория Мелехова, а следовательно, о сюжетном завершении судьбы героя.

Практически выбывает из романа Михаил Кошевой. Григорий остается наедине со своими мыслями. Однако Шолохов не воспроизводит их непосредственно. Следует размышление в форме несобственно-прямой речи, в которой нелегко уловить грань, отделяющую мысли автора и персонажа:

«Что ж, все произошло так, как и должно было произойти. А почему его, Григория, должны были встречать по-иному? Почему, собственно, он думал, что кратковременная честная служба в Красной Армии покроет все его прошлые грехи? И, может быть, Михаил прав, когда говорит, что не все прощается и что надо платить за старые долги сполна?

…Григорий видел во сне широкую степь, развернутый, приготовившийся к атаке полк. Уже, откуда-то издалека, неслось протяжное: «Эскадро-о-он…» - когда он вспомнил, что у седла отпущены подпруги. С силой ступил на левое стремя, - седло поползло под ним…Охваченный стыдом и ужасом, он спрыгнул с коня, чтобы затянуть подпруги, и в это время услышал мгновенно возникший и уже стремительно удалявшийся грохот конских копыт

Полк пошел в атаку без него…».

Картина сна увенчивает всю сцену с Кошевым, предвещая трагическое будущее Григория. Мотив одиночества вновь вторгается в повествование о Григории. Шолохов не дает прямой оценки происходящему, а воспроизводит действительность во всей ее полноте, в сложной и противоречивой игре сил, полагая в ней найти ответы на вопросы, которые так мучительно и даже грозно вставали перед героем романа. А пока только лишь намек на то, что Григория ожидают тяжкие испытания:

«Не думал он в этот предрассветный час, что еще не раз придется ему ходить в атаку и во сне и наяву».

Седьмая глава восьмой части «Тихого Дона», непосредственно следующая за сценой разговора Григория с Кошевым, - по существу, развивает мотивы, связанные с этой сценой. Спор между ними продолжается

Григорий рано утром вышел на улицу: «Надо на могилки сходить, проведать мать и Наталью».

На душе у него было тяжко и смутно, и он решил отправиться к Зыкову, чтобы в дружеском разговоре излить душу, попросить совета: «с кем же, как не с Прохором, мог поделиться Григорий своими самыми сокровенными думами?».

От образа Григория веет отрешенностью. Он, как призрак, движется в этот ранний час по безлюдному хутору. Повстречавшиеся старухи «молча, как чужому, кланялись Григорию и только тогда, когда он проходил мимо, останавливались и подолгу глядели ему вслед».

Если вначале Григорий «внимательно, словно в чужой местности, разглядывал знакомые с детства дома и сараи», то теперь уже «не смотрел по сторонам, шел, глядя под ноги, на белый, слегка увлажненный оттепелью и очень мягкий снежок, настолько мягкий, что он даже не ощущался под ногами и почти не скрипел». Он был погружен в себя, его мысли витали вокруг родных могил:

«Все кончено. Могилки присыпало снежком. А земля, наверно, холодная там, в глубине…Вот и отжили - да как скоро, как во сне. Лежат все вместе, рядом: и жена, и мать, и Петро с Дарьей…Всей семьей перешли туда и лежат рядом. Им хорошо, а отец - один в чужой стороне. Скучно ему там среди чужих…»

Скорбь и тихая грусть размышлений о дорогих покойниках, о быстротечности земного бытия, непосредственность ощущения могильного холода, неслышный шаг по мягкому снегу, среди утренней тишины - все это создает иллюзию призрачности, навевает мысль о слабеющих связях с этим миром. Многие, кто был дрог ему, ушли в могилу. Что же еще привязывает его к жизни? «потом Григорий стал думать о детях… Слишком много отняла у них смерть. Они напуганы. Почему Полюшка вчера заплакала, когда увидела его? Дети не плачут при встрече, это на них не похоже. О чем она подумала?».

Следуют один за другим эпизоды, постепенно вводящие Мелехова в курс действительной жизни. По мере того как расширялось его знакомство с обстановкой, все труднее было находить решения, в которых бы примирялись, сопрягались личные стремления и требования, диктуемые объективно складывающейся ситуацией. Именно взаимодействие субъективного и объективного создает источник развития характера.

Человек действует, подчиняясь не только влиянию внешней обстановки, но и внутренним побуждениям, в которых в снятом виде тоже таятся силы объективного мира. Диалектическое единство этих начал, а не прямолинейная связь между «историческим потоком» как совокупностью конкретных обстоятельств и характером содержит мотивы, определяющие судьбу человека.

В задушевном разговоре с Прохором Григорий как бы продолжает свой спор с Кошевым, выдвигает все новые и новые доказательства своих заслуг перед Советской властью, говорит о неутихающей от времени ненависти к белым: «Да чтоб я ихнюю власть опять устанавливал? Генералов Фицхалауровых приглашал? Я это дело спробовал раз, а потом год икал, хватит, ученый стал, на своем горбу все отпробовал!»

Казалось бы, Прохор Зыков, уверенно заявивший, что никакого восстания не будет и что казаки увлечены работой, «ажник хрипят, а пашут и сеют, как, скажи, каждый сто годов прожить собирается!» - внес ясность в ситуацию, наметил благоприятную перспективу перед Григорием. Однако это не снимает представления о неустойчивости обстановки на хуторе и внутренней неуравновешенности героя. Шолохов в совершенстве владеет мастерством динамического, сложного по своей структуре, полифонического диалога, который воспроизводит и движущуюся панораму жизни в единстве драматического и комического, патетического и бытового и внутренний мир человека в его развитии, в столкновении противоборствующих начал.

Григорий Мелехов не обладает способностью самоанализа. В нем нет склонности наблюдать за течением своих чувств. Григорию чужда рефлексия. Противоречия его сознания - это отражение противоречий жизни. Шолохову надо было искать приемы психологического анализа, отличные и от Достоевского и от Л. Толстого, объектом творчества которых был человек иного склада, иной нравственной структуры. Григорий не похож ни на рефлектирующего героя Достоевского, ни на героя Толстого, занятого проблемами нравственного самопознания и самоусовершенствования. Григорий Мелехов - натура активная, действенная, теснее и непосредственнее связанная с жизнью в ее исторических, социальных и бытовых проявлениях. Его практические действия активного участника событий, имеющих историческое значение, намного опережают процесс их осознания героем. Своеобразным лейтмотивом его характеристики являются слова, полные смятения, сомнений, неуверенности: «Дай мне сказать: у меня вот тут сосет и сосет, кортит все время…Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый... Зараз бы с красными надо замириться и - на кадетов. А как? Кто нас сведет с советской властью? Как нашим обчим обидам счет произвесть?»

Григорий наделен способностью активного отклика на явления окружающего мира. Поэтому для психологического анализа такое большое значение приобретают постоянные взаимодействия между характером и обстановкой, связь между объективными фактами жизни и реакцией героя, получающей выражение то ли в речи, то ли в мыслях, настроениях, отраженных во внутреннем монологе или в форме несобственно-прямой речи.

Григорий глубоко возмущен тем, что Кошевой не доверяет ему. Однако, рассказывая «об одном хохле с Украины», который просил оружие, чтобы в село не пустить ни бандитов, ни красных, он простодушно роняет: «Вот и я зараз вроде этого хохла думаю…». Невольно возникает сомнение, рождаются мысли об основательности недоверия к нему.

Прохор Зыков сообщает, что в соседних округах поднялось восстание. «Мне теперь будет трудновато», - думает Григорий. Он крайне встревожен: ему предстоит сегодня же явиться в Вешенскую на регистрацию. Действительность властно напоминает о себе, побуждает к действиям, требует прямых ответов. Трагическая коллизия, выраженная в обобщенной формуле: «и встал он на грани в борьбе двух начал…» - не преодолена. Так же, как и в действительности, - борьба этих двух начал не прекратилась, только, может быть, несколько спала ее напряженность.

Григорий по-прежнему не выработал ясной позиции, не обрел твердой почвы, хотя по всему видно - насколько шире стал его взгляд на мир, трезвее и глубже самооценки:

«…Я с семнадцатого года хожу по вилюжкам, как пьяный качаюсь…От белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби…»

Григорий понимает, что ему не следовало демобилизовываться из Красной Армии, «тогда и обошлось бы для меня все по-хорошему. Примечательно, что он, откровенно признавая свою промежуточность, фактически разграничивает мотивы, которые его отъединяли о белых и от красных. Григорий считает естественным, что у белых он был чужой, на подозрении: «Да и как могла быть иначе? Сын хлебороба, безграмотный казак, - какая я им родня? Не верили они мне!» Другое дело - красные. Хотя Григорий и говорит, что потом и у красных так же вышло, но по существу - далеко не так. Недоверие белых его не обижало, зато как только он заметил, что комиссары не сводят с него глаз в бою, горькая обида охватила, «сердце захолодало».

«Остатнее время я этого недоверия уже терпеть не мог больше. От жару ить и камень лопается».

Шолохов внимательно вглядывается в течение чувств Григория, в оттенки настроений, чтобы безошибочно прочертить линию эволюции его характера в соотнесенности с обстановкой как движущимся историческим потоком, который несет героя. Разговор с Прохором уже многое прояснил, дальше события развертываются стремительно: Григорий отправляется в Вешки, проходит регистрацию в военкомате, где ему было предложено встать на учет в политбюро Чека, как бывшему командиру повстанцев. Он колеблется, его охватывают сомнения и страх. Встреча с Фоминым, сообщившим, что бывших офицеров арестовывают пачками и что в округе стало неспокойно, усугубила опасения Григория и привела к формально неожиданной, но глубоко психологически мотивированной развязке: пришло решение не уклоняться от явки в Чека.

Рассмотренная глава поражает стремительностью действий. Однако пафос главы - в глубоком раскрытии внутреннего мира героя: Как ни тяжело было Григорию, он не теряет самообладания, мужественно оценивает себя, трезво взвешивает шансы. Чувство суровой самокритики выступает как признак его духовного роста, благородной способности подняться над эгоистическим инстинктом. Он познал меру вещей в суровых испытаниях эпохи, и жизнь ему теперь дорога лишь своей возможностью выполнить долг отца перед детьми, труженика - перед землей. Мотив суровой самооценки и мужественного признания ответственности за свои преступления звучит все напряженнее, косвенно утверждая мысль о его социальной и нравственной ценности, о духовных возможностях, таящихся в его натуре. Насколько беспощаден был Григорий к себе, свидетельствуют исполненные иронии и трезвого реализма его размышления, своеобразно обрамляющие главу:

«В глупой, ребячьей наивности он предполагал, что достаточно вернуться домой, сменить шинель на зипун, и все пойдет как по писаному: никто ему слова не скажет, никто не упрекнет, все устроиться само собой, и будет он жить да поживать мирным хлеборобом и примерным семьянином. Нет, не так это просто выглядит на самом деле». И, «поднимаясь по каменным ступенькам двухэтажного здания политбюро, он думал: «Кончать - так поскорее, нечего тянуть! Умел, Григорий, шкодить - умей и ответ держать!».

Правда, в первом случае в эмоциональной окраске есть оттенок, идущий и от автора, зато замыкающие главу слова, исполненные горечи и презрительной иронии, - это самооценка героя в ее чистом виде…

Создается целостное представление о нравственном состоянии Григория, о возможностях его характера, о наиболее вероятной перспективе, если исходить лишь из его внутренних побуждений. Но Шолохов закрепляет представление о нем и в портрете, скупом по внешним приметам, но чрезвычайно психологически емком. Таким увидел Григория Прохор:

«Опаленное солнцем и ветрами лицо Григория горело густым, бурым румянцем, лишь у самых корней зачесанных назад волос кожа светилось матовой белизной. Он был спокоен, этот видавший виды служивший, с которым война и невзгоды сроднили Прохора. Слегка припухшие глаза его смотрели хмуро, с суровой усталостью».

Усиливается ощущение неразрешимости складывающейся трагической ситуации. Если схематично воспроизвести ход последующих событий, то впечатление предопределенности трагического исхода становится еще более отчетливым. Вернувшийся с регистрации из Вешенской Григорий окончательно убедился, что ареста ему не избежать. Созрело решение - на время скрыться, уйти. Сообщение о том, что Кошевой настаивает на его немедленном аресте перед приехавшими из станицы уполномоченными, ускоряет развязку: Григорий бежит из Татарского, скрывается по глухим углам.

По дороге в хутор Рубежный, место очередного его пристанища, Григория захватывают фоминовцы. Он попадает в банду «связанным», не разделяя ее целей и методов борьбы. При первой же возможности покидает банду и вместе с Аксиньей бежит на Кубань. Шальная пуля убивает Аксинью. Григорий в землянке дезертиров. И, наконец, сломленный, расставшийся с намерением «обороняться», если Советская власть «возьмет за хрип», он появляется у порога родного куреня. Такова схема. Если следовать только этой схеме, то легко сделать два вывода, на первый взгляд противоречащие один другому: в трагическом исходе присутствует фатальная предопределенность, авторские намерения в основном сводятся к развенчанию, осуждению героя. Эти два вывода, по существу, в упущенном виде отражают суть противостоящих научных концепций: «концепция исторического заблуждения» и «концепция отщепенства» как возмездия за индивидуализм, приведший героя к полному отрыву от народа. Простое логическое рассуждение, однако, показывает уязвимость того и другого взгляда. Если Григорий лишь «жертва исторического заблуждения», то, собственно, в чем же тогда социальная» нравственно-философская поучительность его судьбы, каковы уроки, вытекающие из его пути? Костанция факта социальной двойственности крестьянства и сложности его пути в социалистической революции едва ли может составить цель художника.

Если же Григорий - это лишь индивидуалист, ставший отщепенцем, то непонятно, чем же порожден трагический пафос финала «Тихого Дона»? Крах отщепенца не может быть основой трагедии.

Шолохов в картине жизни «дона воспроизводит соотношение классовых сил, обстановку, сложившуюся в стране, особенно в деревне, к концу гражданской войны. Ситуация, возникшая в Татарском, доносит дыхание эпохи; настроения и отливы, колебания в движении моря народной жизни.

Григорий Мелехов, при всей неповторимости своей судьбы и характера, воплощает эту массу не только в ее возможностях и перспективах. Он оказался той призмой, которая своеобразно преломляла процессы, происходившие в глубинах крестьянской жизни, в сознании и психологии человека - труженика земли. Однако события, непосредственно затронувшие Григория, проявились в таком индивидуальном варианте, в таком соотношении борющихся тенденций, что наметилась опасность трагического исхода. Кризис, возникший в связи с разорением страны, усталостью и истощением крестьянства в условиях военного коммунизма, был разрешен. противоречие, связанное с трудностями осуществления революции, было преодолено. В этом состояла общая закономерность, которая в своем конкретном жизненном проявлении порождала тысячи и тысячи форм, разновидностей, модификаций.

Резко индивидуальная судьба и подчеркнуто своеобразный характер героя «Тихого Дона» лишь расширяли возможность более глубоко познания закономерностей эпохи с ее героикой и нечеловеческими трудностями, с ее трагическими конфликтами и исторической перспективой. Григорий вновь оказался на изломе времен. Шолохов ставит его лицом к событиям, которые приобретают все более угрожающий характер. Батареец Крамсков, с его призывом «перевоевать», и настойчивое требование Кошевого немедленно арестовывать Григория, продиктованное не только обстановкой, но и неприязнью к нему - заставили оторваться от детей и от семьи, угасили на мгновение вспыхнувшее чувство ответственности и стыда «перед человеком в политбюро», который напрасно будет его ожидать на очередную явку. Григорий раздираем противоречивыми чувствами. Две возможности скрыты в субъективных свойствах его сознания, в положении, которое создалось. С одной стороны, он отчетливо понимает невозможность, нежелательность, безнадежность борьбы с Советской властью, поэтому такой резкой была его отповедь подгулявшему батарейцу (уроки Вешенского восстания не прошли даром); с другой - сам Григорий понял, насколько реальна опасность ареста и даже расстрела: напряженная обстановка в круге и непримиримая позиция Кошевого, представляющего революционную власть на местах, не оставляли ему почти никакой надежды на благополучный исход. Григорий бежит, покидая детей и Аксинью, расставаясь с последней гарантией своего гражданского права, которую предоставляла ему служба у Буденного, звание красного командира.

Приведя Григория Мелехова в банду Фомина, Шолохов с суровой трезвостью и сарказмом рисует картины бандитских налетов, кровавых расправ с коммисарами, морального растления и духовного убожества тех, с кем теперь свела Григория судьба. Драматизм положения усугубляется тем, что Мелехов понимает позор и преступность участия в банде.

Единственную мысль он лелеет: найти случай и сбежать. Иллюзия возможности нейтралитета была прочной и не позволяла увидеть всего трагизма пути, избранного им, и безнадежности попыток самообороны на этом пути. То были не дороги, а тупики, но Григорию это не дано было знать. В этом состояла не только его вина, но и беда.

Преодолеть состояние человека, вставшего «на грани в борьбе двух начал», когда эта борьба еще продолжается и непосредственно его затрагивает, требуя определенных ответов, Григорий не смог, не нашел ни внутренних сил, ни поддержки со стороны.

На последних страницах «Тихого Дона» - это сломленный, опустошенный человек. Крайне необходимо образ Мелехова на последних этапах его пути рассмотреть в более широком плане, имея в виду, что тот или иной исход его судьбы касается не только его самого, но затрагивает и других. Речь идет прежде всего об Аксинье и детях Григория - Мишатке и Полюшке.

Аксинья - олицетворение женственности, нравственного обаяния. Любовь была той единственной сферой, где проявились силы ее души, красота характера, поистине неисчерпаемая нравственная энергия. По своему психологическому складу, по гордой непокорности, силе и непосредственности эмоционального отклика на окружающий мир, по абсолютной нравственной чистоте и искренности Аксинья в какой-то степени повторяет нравственный облик Григория Мелехова. Но если Григорий богатство и силу своей необузданной натуры раскрывал, принимая участие в исторических событиях, то мир Аксиньи ограничен семьей, домом, хутором…

Те нравственные силы, которые веками копились и кристаллизовались в народе, получили свое воплощение в женских образах «Тихого Дона». Если Ильинична олицетворяла неизбывную силу материнского чувства, а Наталья несла в себе трепет верного сердца, нежного и требовательного, то в Аксинье с небывалой мощью воплотилась любовь самоотверженная, не заботящаяся ни о чем, кроме своего утоления в ответном чувстве любимого, пренебрегающая всем: и властью традиций, и мнением окружающих, и тяготами жизни.

«…Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Все отняла у него, все порушила безжалостная смерть». Все, что некогда наполняло жизнь Григория, а совсем недавно манило к себе: нежное сердце любимой, дети, тепло родного очага, очарование природы, радость труда, - погибло для него. Порвались связи с миром, черным цветом оделся окружающий мир: богатые силы, которыми исполнен был недавно Григорий, горячее стремление пожить мирным семьянином и тружеником не получили осуществления… Сложная совокупность мотивов, связанных с темой трагической судьбы героя, не сводит эту трагедию лишь к историческому заблуждению и личной вине. Историческое заблуждение было казачеством преодолено, личная вина, как единственная причина трагедии, не согласуется с объективным художественным смыслом последних страниц романа. Иначе не понять скорбную тональность последних страниц «Тихого Дона», где Григорий предстает сломленным, опустошенным, но еще сохранившим искру жизни, которая при последней вспышке, осветив страшное, бородатое лицо, все же напомнила о прежнем Мелехове.

Григорий остался верен себе, решив до амнистии вернуться в хутор ради того, чтобы «походить ишо раз по родным местам, покрасоваться на детишек…». Суровым приговором звучат авторские оценки героя на последних страницах «Тихого Дона»:

«Остались только дети. Но сам он все еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность для него и для других».

«Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Однако в этих словах, подводящих горестные итоги пути, на котором было многое - подвиги славы и кровавые преступления, страстные поиски правды и заблуждения, просветляющая душу любовь и ожесточение, - не только выражена строгая авторская оценка, но улавливается и горькая мысль самого Григория, в котором еще теплится как напоминание о былом способность мужественной самооценки. Он вернулся в родной хутор разоруженным: не только винтовку и наган он бросил в воды Дона, но не все, что вставало на пути его к народу, революции, теперь развеялось в прах. То было развенчание идеалов, порожденных социальной двойственностью, крушение иллюзий, навеянных противоречиями мелкобуржуазного сознания. Тема преодоления и снятия трагического конфликта воплощается в характере Григория Мелехова как возможность, получившая свое историческое осуществление в судьбах крестьянства в социалистической революции. Вот почему в «Тихом Доне» полная нравственная гибель или физическая смерть героя не согласовались с идейно- философской концепцией и делали невозможной традиционную трагическую развязку.

Вывод

Шолохов, создавший восьмую часть «Тихого Дона», овеянную трагизмом и проникнутую верой в победоносную силу дела революции, правды коммунизма, не мог не испытать влияния времени, не мог не учитывать состояния мира. Вот почему так всеобъемлюще и проникновенно звучит в «Тихом Доне» тема гуманизма, нетленной красоты человеческого сердца, охваченного любовным порывом и нежностью к ребенку, тоской по работе и трогательной привязанностью к родному очагу, очарованного поэзией родной природы. Недаром писатель одну из важнейших задач, предусмотренных замыслом «Тихого Дона», видел в том, чтобы передать «очарование человечности», и героя, несущего в себе этот бесценный дар, наделил трагической судьбой. Потускнеют краски жизни, мраком оденется мир, если исчезнут вечные ценности человечности красоты. Так случилось с Григорием, похоронившим Аксинью…

Как будто перед нами лишь образ потрясенной души Григория. Но он вписан в эпическую картину эпохи и соотнесен с философской концепцией автора, предостерегающего, что ошибки и преступления, заблуждения и просчеты, затрагивающие законы исторического движения, оплачиваются дорогой ценой, таят опасность тяжких последствий.

Я полностью согласна с критиком А. Хватовым. За свою короткую жизнь я прочитала довольно много различных произведений, но, прочитав произведение Шолохова «Тихий Дон», и посмотрев фильм, снятый по мотивам романа, сделала для себя вывод, что нет больше в русской литературе такого прекрасного, трогательного и в то же время трагического произведения, как это.

Список использованной литературы

1. А.В. Баранников; Русская литература XX века; «Просвещение», Москва 1993 г.

2. В. Гура.; Как создавался «Тихий Дон»; «Советский писатель», 1980 г

3. С.Н. Семанов; «Тихий Дон» - литература и история ; «Современник»,1977г

4. А. Хватов; Писатель и его герои; «Художественная литература», Ленинград 1969 г.

5. Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия; Москва 2006 г.; CD