Под Цезарем подразумевался римский полководец, вернее - его "Записки о галльской войне", а под г-жой дю Шатле - вполне реальная женщина, супруга офицера, проводившего основную часть жизни в гарнизоне, мать двоих детей [30, с. 9].

Идиллической жизни любовников, которые, поселившись в неком "обольстительном приюте",

К столу приходят прямо от постели.

Там завтрак, чудо поварских изделий.

Дарует чувствам прежнюю их мощь;

Потом налов среди полей и рощ

Их андалусские уносят кони...

Это, если верить свидетельствам современников, да и самому Вольтеру, любившему побродить с ружьем, - не что иное, как описание его тогдашней жизни в Сире.

Поэтому можно говорить о том, что в поэме есть место не только твердым убеждениям Вольтера, но и личным переживаниям.

Первое впечатление, которое возникает при прочтении "Орлеанской девственницы", что автор, высмеивая феодальные порядки и пороки власть имущих, не сочувствует и Франции в ее бедах. Однако, Вольтера нельзя заподозрить в непатриотичности. Он горячо сочувствовал бедам Франции эпохи Столетней войны, страданиям народа. Среди шуток, насмешек и дурачеств поэмы он нет-нет да и попридержит свою буйную фантазию, чтобы горестно и по серьезному сказать о бедствиях народа:

Дочь смерти, беспощадная война,

Разбой, который мы зовем геройством,

Благодаря твоим ужасным свойствам

Земля в слезах, в крови, разорена [6, с. 43].

В предисловии к поэме Вольтер указал на поэтическую традицию, которой следовал. Тут и "героикомическая" поэма "Война мышей и лягушек", которую древние греки приписывали Гомеру, и романы римских авторов Петрония и Апулея, и шутливые рыцарские поэмы итальянцев Пульчи, Боярдо, Ариосто, и сочинения соотечественников Вольтера - Рабле и Лафонтена. Конечно, все эти авторитеты названы лишь для того, чтобы оправдать традицией те вольности, которые автор "Девственницы" позволил себе в поэме: "В нашей "Девственнице" найдется гораздо меньше Дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде". Произведение Вольтера - лишь частично пародия на героическую эпопею; в большей своей части она скорее приближается к шутливой рыцарской поэме эпохи Возрождения, прежде всего - к Ариосто [22, с. 244].

Характеры героев Вольтера выдержаны довольно строго: Карл слабоволен и сластолюбив, как правитель - ничтожен; Агнесса наивна, хоть и не без лукавства; Ла Тримуйль прост и трусоват; его возлюбленная Доротея мила, искренна, простодушна и глубоко предана возлюбленному; Дюнуа пылок, восторжен и смел; Жанна по-крестьянски грубовата и беспредельно наивна. Она и внешне обрисована вразрез с дворянским идеалом хрупкой красоты - смугла, крепко сложена, во рту тридцать два белоснежных зуба и "рот до ушей". Попы, монахи, инквизиторы, святые воины-разбойники очерчены в поэме резко сатирическим пером. Песнь седьмая (история злоключений Доротеи) совсем гонит улыбку с лица читателя; здесь уже не до комизма, история мрачно-трагедийна. Дружба, возникшая между французом Ла Тримуйлем и англичанином д'Аронделем, символизирует в поэме бессмысленность вражды между народами. Война, война! Не от королей ли она? "Счастливцы, чей удел - спокойный труд" [16, с. 168].

Таким образом, для умов, склонных к размышлениям над большими проблемами общественной жизни, в поэме найдется немало пищи.

Интересна при рассмотрении вопроса данной главы работы повесть "Задиг, или Судьба", которую Вольтер посвятил маркизе Помпадур, фаворитке короля. Фимиам, курясь, вырисовывал причудливые арабески лести: "Прельщение очей, мука сердец, свет разума! Не целую праха от ног ваших, ибо вы почти не ходите, а если и ходите, то по иранским коврам или по розам" [11, с. 312].

Вольтер резвился и насмешничал, но философская основа повести была вполне серьезна. В пестрых картинах приключений Задига Вольтер изобразил современный ему мир, и, прежде всего, конечно, свою родную Францию, где под восточными именами и в восточных костюмах действовали его соотечественники. Придворные интриги, лесть и предательство вавилонского двора автор ассоциировал с современной Францией.

Восточные пряности, приправленные галльской солью, были в литературных вкусах эпохи. Востоком увлекалась вся Европа, после того как в 1704 году Антуан Галан опубликовал свои переводы знаменитых арабских сказок и познакомил европейского читателя с пленительной Шахразадой. К "восточному" маскараду прибегали просветители - Монтескье в "Персидских письмах" (1721), Дидро в "Нескромных сокровищах". В галерее сказочных персонажей Вольтера можно узнать и образованного разночинца, отвергающего сословные привилегии ("Разум старее предков"), и обездоленного французского крестьянина с его мечтой о клочке земли ("на земле, которая одинаково принадлежит всем людям, судьба ничего не оставила на мою долю") [13, с. 147].

Мир несовершенен. Это море зла, море нелепостей. Жизнь постоянно ставит перед Задигом неразрешимые загадки. Он не может разобраться во всей сложности людских отношений: "Мои знания, честность, мужество постоянно приносили мне только несчастья", - раздумывает он о себе. "Он готов был поверить,- пишет Вольтер,- что миром управляет жестокий рок, который угнетает добродетельных людей и покровительствует негодяям". Но ангел Иезрад разъясняет ему загадку мира: "Нет такого зла, которое не порождало бы добро" [11, с. 314].

А что произошло бы,- спрашивает Задиг,- если бы вовсе не было зла и в мире царило одно добро?

Тогда,- отвечает ангел,- этот мир был бы другим миром и связь событий определила бы другой премудрый порядок.

Какой же вывод? Примирение с сущим?

Жалкий смертный, перестань роптать на того, перед кем ты должен благоговеть! - поучает ангел Иезрад.

Но...- прерывает его Задиг [11, с. 316].

И это "но" повисло в воздухе. Ангел не стал слушать. Ангел улетел. Это "но" осталось, терзая сознание героя, как неразрешимый вопрос о нравственном смысле мира.

"Задиг" был закончен. Из Парижа тревожных сигналов не поступало. Кажется, все успокоилось. Вольтер и его приятельница маркиза Дю Шатле отбыли в Сире. Здесь царили наука и поэзия. Маркиза переводила сочинения Ньютона; Вольтер читал заезжим гостям сцены из поэм, трагедий, комедий, какие выходили из-под его щедрого пера. Это, кажется, была самая лучшая пора его жизни. Правда, политические противники по-прежнему досаждали пасквилями и клеветой. Вольтер негодовал, проклинал судьбу, но не оставался в долгу, посылая в стан врагов убийственные стрелы своих сарказмов.

Следует отметить, что не только Вольтер обращался к восточным мотивам при написании разоблачающих не правильную структуру современного им общества. Так, у другого представителя Просвещения - Монтескье, было произведение "Персидские письма", где устами вымышленных персидских путешественников тонко и ядовито высмеял порядки, господствовавшие во Франции и других странах Западной Европы [24, с. 92].

В наши дни, когда люди уже побывали на Луне, сама тема космического путешествия в произведении, написанном более двухсот лет назад, кажется чуть ли не научным предвидением. Но у повести другая задача. Создавая "Микромегас", Вольтер меньше всего помышлял о научной фантастике. Жители Сириуса и Сатурна понадобились ему лишь для "освежения" читательского восприятия,- прием, которым он пользуется почти в каждой своей философской повести. Прием этот, введенный в литературный обиход Монтескье, состоит в том, что обычные вещи ставятся на обозрение "чужих" для данного строя жизни персонажей, не способных судить по устоявшимся критериям. У этих "новичков" особо острое зрение, неослабленное привычкой и предвзятостью, они сразу замечают отрицательные явления и нелепости, с которыми люди свыклись, смирились и приняли за норму. В повести "Простодушный" нелепости европейской цивилизации выявлены через восприятие дикаря "гурона", в повести "Кандид" - наивного, неискушенного юноши, здесь, в "Микромегасе",- увидены глазами пришельцев из космоса [18, с. 236].

Повесть "Микромегас" - философская по преимуществу. Здесь упоминаются имена философов Лейбница, Мальбранша, Паскаля, с которыми не соглашался Вольтер, имена Локка и Ньютона, которых он всячески пропагандировал. Здесь рассуждения о гносеологических проблемах, о системе восприятий, об ощущениях, здесь поставлены нравственно-философские вопросы. Но главная мысль Вольтера сводится к тому, что люди не умеют быть счастливыми, что они ухитрились сделать свой крохотный мир полным зла, страданий и несправедливости [7, с. 185]. Читатель узнает, что планета наша бесконечно мала в масштабах мироздания, что человек бесконечно мал в масштабах этой бесконечно малой планеты. Ироническое смещение масштабов помогает Вольтеру разрушить незыблемые, казалось бы, средневековые авторитеты, показать мнимость земного величия "сильных мира" и нелепость устоявшихся государственных порядков его времени. Земля - это лишь комочек грязи, маленький муравейник; Средиземное море - болотце, а Великий океан - крохотный прудок. И споры из-за лишнего отрезка этого "комочка грязи" вздорны, смешны; а между тем люди, по воле своих правителей, истребляют друг друга в абсурдных и губительных войнах.

"Мне даже захотелось... тремя ударами каблука раздавить этот муравейник, населенный жалкими убийцами",- говорит разгневанный житель Сириуса. "Не трудитесь. Они сами... трудятся над собственным уничтожением",- отвечает житель Сатурна [7, с.188].

Нелепость положения вещей заключается в том, что люди могли бы жить счастливо, ибо как ни мала наша планета - она прекрасна. Космические пришельцы в восторге от нее. Да и от разума человеческих существ. Но беда в том, что человеческое общество плохо устроено и должно быть переделано на основах разума. Люди, "мыслящие атомы", по выражению гиганта Микромегаса, должны бы были "вкушать самые чистые радости" на своей планете, проводить свои дни "в любви и размышлениях", как и подобает истинно разумным существам.

В 1745 году Вольтер послал в Рим папе Бенедикту XIV свою трагедию "Фанатизм, или Пророк Магомет", которая была поставлена еще в 1741 году в Лилле и в 1742 году в Париже. Вольтер лукавил: его трагедия по видимости обличала зло ислама, но в действительности бросала вызов всем церквам и пророкам.

Кардинал Флери, первый министр Франции, глубокий старик, любезный собеседник и непреклонный реакционер, нашел в пьесе несколько мест, "недостаточно отточенных" и выразил желание, чтобы автор довел произведение до высшего совершенства (в лукавстве министр не уступал Вольтеру). Вот тогда-то и понадобился папа: к нему, главе "подлинной религии", был отправлен пакет с пьесой, клеймящей религию "ложную и варварскую".

Бенедикт XIV, двести пятьдесят четвертый по счету папа, уроженец Болоньи, в миру Просперо Ламбертини, любил искусство, писал сам, благоволил к художникам, довольно недоброжелательно глядел на слишком усердных служителей церкви, фанатиков и маньяков; он вел весьма светский образ жизни, что приводило в смущение его духовных слуг и очень нравилось философам; Мельхиор Гримм отзывался о нем как о самом "непогрешимом" из пап,- словом, это был папа в духе скептического XVIII века [17, с. 171].

Бенедикт XIV ответил Вольтеру любезным письмом, награждая его апостолическим благословением, и сообщил, что он прочитал "превосходную" трагедию с большим удовольствием. Папа прислал Вольтеру и медаль со своим портретом: пухлое, со вздернутым носом лицо, вид до смешного простодушный.

Историческое место Вольтера как мыслителя определяется тем, что он наметил программу французского Просвещения, поставил ряд фундаментальных методологических проблем и заложил основы просветительской критики религии. Социальные Идеи Вольтера соответствовали интересам торгово-промышленной верхушки французской буржуазии. По своему объективному значению его идеи имели революционный характер: они нацеливали прогрессивные силы общества на упразднение феодальных порядков и ниспровержение абсолютизма.

Вольтер принадлежал к числу идеологов, которые, не создав собственной политической теории, подготовили почву для последующего развития политико-правовых учений. Влияние вольтеровских идей в той или иной мере испытали все французские просветители.

Вольтер предвосхищал буржуазные общественные порядки, которые должны были сменить крепостничество, тормозившее дальнейшее экономическое развитие.

Однако он был достаточно последовательным, в отличие от Руссо в отношении к современности. Так, Руссо писал: "Это (монархия) последний предел неравенства и крайняя точка…" [25, с. 142]. Русо отождествлял монархию с анахронизмами феодального уклада.

Вольтер считает внеэкономическое принуждение анахронизмом. По его мнению, оно должно неизбежно уступить место свободному труду. "Франции нужны люди, - говорил Вольтер, - у которых бы не было ничего, кроме их рук и доброй воли… они будут продавать свой труд тому, кто больше всех заплатит, и это заменит им собственность" [31, с. 10].

Рассуждая о порядках в Европе, мыслитель говорил: "Существуют пороки управления, более заразные, чем чума, и неизбежно несущие с собой беды для Европы от одного её конца до другого.

Какой-нибудь из государей затевает войну, и, веруя в то, что Бог - всегда с большими батальонами, он удваивает число своих войск; и вот его сначала разоряет надежда стать победителем; это разорение, бывавшее до того следствием войны, начинается у него раньше первого пушечного выстрела.

Сосед его принимает те же меры, дыбы оказать ему сопротивление; постепенно все государи - каждый в свой черёд - удваивают, таким образом, свои армии; сельские местности вдвойне разоряются; земледелец, выжатый дважды, неизбежно остаётся при половине своего скота, помогающего ему утучнять его землю, и при половине средств, предназначенных для её обработки. И так весь свет страдает от этого почти равнозначно, даже если преимущества обеих сторон равны" [31, с. 10].

Вольтер, изобличая порочность общества говорил: "Законы, касающиеся справедливого распределения благ, часто бывают подготовлены столь же скверно, как и ресурсы обременённого долгами правительства. Поскольку все люди обладают одними и теми же страстями, одной и той же приверженностью к свободе, поскольку почти каждый человек являет собой сочетание гордости, алчности, корысти, великой склонности к сладкой жизни и беспокойства, требующего активной деятельности, то не должны ли они все иметь одни и те же законы, подобно тому, как в госпитале потчуют одинаковой хиной всех больных, страдающих перемежающейся лихорадкой?

На это обычно отвечают, что в достаточно цивилизованном госпитале каждая болезнь имеет своё специфическое лечение; однако это не относится к нашим правительствам: все народы больны нравственно, но нет даже двух режимов, кои подходили бы друг на друга" [31, с. 8].

Вольтер говорит, что современная ему Франция порочна, ее система неправильная. Конечно, страна более развита, чем была в прежние времена готов, франков. Вольтер пишет: "Разве людям было лучше во времена готов, гуннов, вандалов, франков и великого западного раскола?

Я отвечу, что тогда нам было гораздо хуже. Но я утверждаю: люди, стоящие ныне во главе правительств, будучи гораздо более просвещёнными, нежели тогда, должны понимать позорность того, что общество не усовершенствовалось в соответствии с приобретёнными знаниями. Я утверждаю: все эти светочи до сих пор мерцают во мраке. Мы выходим на свет из глубокой ночи и питаем надежду на яркий день. …" [31, с. 8]. В данной цитате ярко выражено отношение Вольтера к современной ему власти. По его мнению, правительство само должно нести в массы идеи просвещения, так как оно образовано, однако власть имущие только покровительствуют анахронизмам.

Таким образом, Вольтер являлся выразителем интересов и философии нового нарождающегося класса буржуазии, которая набирала силу несмотря и на то, что государственная система во Франции имела множество феодальных анахронизмов. Социальные идеи Вольтера соответствовали интересам торгово-промышленной верхушки французской буржуазии.

По своему объективному значению его идеи имели революционный характер: они нацеливали прогрессивные силы общества на упразднение феодальных порядков и ниспровержение абсолютизма.

Выставлением порочности феодального общества в негативе и его несостоятельность пропитаны многие произведения Вольтера как литературные, так и философские. Будучи представителем нарастающей буржуазии, Вольтер был ярым противником феодальных порядков, однако он не касался самого института монаршей власти.

Следует также сказать, что религиозность, по мнению Вольтера - один из самых анахронизмов современного ему обществу.

В отношении феодальных пережитков все представители просвещения, в том числе и Вольтер, склонялись к тому, что анахронизмы следует уничтожать, тем самым давать возможность пробиваться другой формации, только в том, какой она будет у них были разногласия.

3. Проект "Общества будущего" в видении Вольтера

В предыдущей главе работы мы рассмотрели, что в феодальном обществе вызывало критику со стороны Вольтера. Были рассмотрены взгляды Вольтера на религию, в основном христианство, нетерпимость к феодальным пережиткам. Следует определить какую же систему политического и государственного управления Вольтер предпочитал всем иным, существовавшим.

Само Просвещение можно разделить на периоды по взглядам представителей. Собственно просветителями старшего поколения являются Монтескье и Вольтер. Одним из ярких представителей младшего поколения просветителей является Жан Жак Руссо.

У каждого представителя Просвещения по данной проблеме были свои взгляды. Разнились и концепции появления Политическую организацию будущего "царства разума" Вольтер не стремился определить во всех подробностях. Он сосредоточил свое внимание на пропаганде идей законности и либеральных методов осуществления власти, предоставляя другим просветителям разработку проектов идеального устройства государства. Вполне ясно ему было одно - управлять государством должны только собственники. Признавая естественное равенство ("мы все в равной степени люди"), Вольтер решительно отвергал как социальное, так и политическое равенство. "В нашем несчастном мире не может быть, чтобы люди, живя в обществе, не разделились бы на два класса: один класс богатых, которые приказывают, другой - бедных, которые служат" [13, с. 129].

Теоретически он отдавал предпочтение республике, но считал, что она мало применима на практике. Образцом государственной организации своего времени Вольтер называл парламентские учреждения в Англии. Политический идеал Вольтера, особенно в последних работах, приближался к идее разделения властей.

Грядущие преобразования в обществе философ связывал с развитием знаний и подъемом культуры, которые, по его мнению, приведут к тому, что правителями будет осознана необходимость реформ. Стремясь направить государей на путь истины, он предпринял поездку к Фридриху Прусскому и вступил в переписку с Екатериной II.

Отношение Вольтера к революции было типичным для французских просветителей XVIII в. Оправдание предшествующих революций (например, казни английского короля Карла I), мечты о свержении тиранов у просветителей сочетались с рассуждениями о нежелательности кровопролития, о пагубных последствиях гражданской войны и т. п. В идеологии либеральной буржуазии к этим соображениям прибавляется страх перед выступлениями трудящихся масс. "Когда чернь примется философствовать, - утверждал Вольтер, - все погибло" [23, с. 36]. Просветители возлагали надежды на постепенные реформы сверху.

Среди других работ Руссо выделяется "Рассуждение о происхождении о основаниях неравенства между людьми" (1755). Здесь Руссо развивает идею общественного договора, знакомую нам по "Левиафану" Т. Гоббса. По мысли Руссо, человек по природе добр, а плохим становится в обществе. В первобытном состоянии люди равны, всё добывают своим трудом, и потому в первобытном состоянии нет ни зависти, ни насилия, ни других негативных нравственных качеств. Все люди здоровы, счастливы, и это общество - самая счастливая эпоха за все время существования человечества. Однако когда-то появился человек, взявший себе некоторый участок земли и сказавший: "Это - мое". Со временем возникают и другие формы собственности. Появляется железо, вырастает на этих участках хлеб, начинается торговля, так что и хлеб и железо есть зло для человечества, ибо приводят к неравенству.

Чтобы уничтожить неравенство, приводящее людей к несчастьям и бедствиям, нужно отвергнуть цивилизацию и вернуться в то состояние блаженства, в котором существовали первобытные люди.

Руссо, развивая далее положения об общественном договоре, говорит, что когда люди уже отошли от состояния свободы и счастья, понимают, что миром начинают править сильные. Эти сильные подавляют права и свободы других людей. В конце концов, народ объединяется и приходит к некоему договору, на основе которого власть передается некоей части народа. Люди отдают часть своей свободы или одному человеку, или нескольким людям, которые ими управляют. Но при этом вся власть остается у народа - сувереном, по терминологии Руссо, является народ, и суверенитет народа неотчуждаем, неотделим. Народу принадлежит вся полнота законодательной власти, а избранным ими правителям принадлежит только исполнительная власть [30, с. 12].

Монтескье заметил, что, скажем, жаркий климат способствует тому, что господствуют страсти, а не разум. В странах с жарким климатом людям не нужно бороться за свое существование, им не нужно строить теплые жилища, добывать пропитание с опасностью для жизни, шить теплую одежду. Поэтому им не нужно напрягать свой разум, чтобы совершенствовать жизнь. Они живут постольку, поскольку природа им это позволяет. К тому же этот климат способствует тому, что эти люди гораздо более страстны и разум не господствует над их страстями. Поэтому в жарком климате отсутствует привычка к труду, из-за чего возникает имущественное неравенство и рабство.

В странах же с очень холодным климатом люди вынуждены все время тратить на борьбу за жизнь. Люди только трудятся. Поэтому они грубы, поглощены заботой о собственном существовании и у них нет времени друг друга порабощать, а значит они свободны, но тоже не отличаются высоким уровнем развития, т. к. у них нет времени для занятия науками, искусством.

И только умеренный климат способствует тому, что люди вынуждены бороться за существование (строить жилища, добывать пищу), но все же у них остается свободное время, которое они могут посвящать совершенствованию жизнеустроения. Поэтому в этих странах (Европа как раз и находится в этом климате) возможно поступательное развитие цивилизации. Здесь люди уравновешены, разум и эмоции их находятся в гармонии; здесь в меньшей степени есть и рабство и анархия.

В умеренном поясе господствуют две формы правления: монархия и республика. Монарх, так же как и деспот в южных странах, является единственным правителем, но в отличие от южного деспота, который существует сам для себя, монарх уважает законы. Республика или монархия возникают в зависимости от других географических факторов: почвы, величины территории, от наличия морей или их отсутствия. Если страна мала, люди могут сами обмениваться информацией друг с другом, и тогда возникает республиканская форма правления. В странах же с большой территорией возникает монархия. Там, где почва плодородна, развивается земледелие, что обеспечивает изобилие и богатство; здесь люди консервативны, а такому складу ума также соответствует монархия. Там же, где почва хуже, люди вынуждены передвигаться с места на место, что способствует общению людей. Поэтому здесь возникает республика.

Таким образом, мы видим, что у Монтескье есть много интересных и верных наблюдений, но, однако, его концепция - это яркая форма географического детерминизма, когда форма правления определяется не потребностями человека, не верой в его собственный разум, а только внешними факторами.

Веря в исторический прогресс, Вольтер и Монтескье обычно не связывали его с политическим развитием масс, возлагая надежды на "просвещенного монарха" (Вольтер) или пропагандируя конституционную монархию по английскому образцу и теорию "разделения властей" (Монтескье).

Деятели второго этапа французских просветителей - Дидро, Гельвеций, Гольбах и др. - были в своем большинстве материалисты. Центральным событием этого этапа можно считать выпуск "Энциклопедии или Толкового словаря наук, искусств и ремесел" в 1751-1780 годах. Эта работа давала людям некоторое общее представление об окружающем мире, на основе которого уже должна была формироваться самостоятельная способность суждения у каждого человека, делающая его суверенной личностью.

По мере приближения революции росло влияние произведений, содержащих более радикальную критику феодального строя. Это, прежде всего, трактат Ж.Ж. Руссо "Об общественном договоре" (1762) [30, с. 14]. Именно эти просветители второй волны стали вдохновителями идей социальной справедливости, равенства, демократии. Однако, часто их идеи являлись утопическими. Так, Руссо выход из тупикового социального развития человечества видел в утрате современных ему ценностей и возврате к добродетелям прошлого, социально справедливого. В развитии науки, технологическом прогрессе Руссо видел упадок человеческой цивилизации. Он писал: "…исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью; обширные леса превратились в нивы…на которые были посажены и выросли вместе с урожаем рабство и нищета" [25, с. 140].

Теперь попытаемся определить, в какой степени взгляды Вольтера на различные проблемы общественного развития совпадали со взглядами других просветителей, или отличались от них.

Политическую организацию будущего "царства разума" Вольтер не стремился определить во всех подробностях. Он сосредоточил свое внимание на пропаганде идей законности и либеральных методов осуществления власти, предоставляя другим просветителям разработку проектов идеального устройства государства. Вполне ясно ему было одно - управлять государством должны только собственники. Признавая естественное равенство ("мы все в равной степени люди"), Вольтер решительно отвергал как социальное, так и политическое равенство. "В нашем несчастном мире не может быть, чтобы люди, живя в обществе, не разделились бы на два класса: один класс богатых, которые приказывают, другой - бедных, которые служат" [13, с. 129].

Теоретически он отдавал предпочтение республике, но считал, что она мало применима на практике. Образцом государственной организации своего времени Вольтер называл парламентские учреждения в Англии. Политический идеал Вольтера, особенно в последних работах, приближался к идее разделения властей.

Грядущие преобразования в обществе философ связывал с развитием знаний и подъемом культуры, которые, по его мнению, приведут к тому, что правителями будет осознана необходимость реформ. Стремясь направить государей на путь истины, он предпринял поездку к Фридриху Прусскому и вступил в переписку с Екатериной II.

Отношение Вольтера к революции было типичным для французских просветителей XVIII в. Оправдание предшествующих революций (например, казни английского короля Карла I), мечты о свержении тиранов у просветителей сочетались с рассуждениями о нежелательности кровопролития, о пагубных последствиях гражданской войны и т.п. В идеологии либеральной буржуазии к этим соображениям прибавляется страх перед выступлениями трудящихся масс. "Когда чернь примется философствовать, - утверждал Вольтер, - все погибло" [23, с. 36]. Просветители возлагали надежды на постепенные реформы сверху.

Следует сказать, что по своим социальным воззрениям Вольтер был сторонником неравенства. Общество должно делиться на "образованных и богатых" и на тех, кто, "ничего не имея", "обязан на них работать" или их "забавлять". Трудящимся поэтому незачем давать образование: "если народ начнёт рассуждать, всё погибло" (из писем Вольтера). Печатая "Завещание" Мелье, Вольтер выкинул всю его острую критику частной собственности, считая её "возмутительной". Этим объясняется и отрицательное отношение Вольтера к Руссо, хотя в их взаимоотношениях и имелся налицо личный элемент.

Таким образом, Вольтер отрицал равенство людей, чем разительно отличался от представителей Просвещения второй волны, в частности от Руссо. Мыслитель считал, что каждому человеку следует занимать свое место в обществе, которое не может быть однородным. Следует напомнить, что Вольтер сам имел немалое состояние, и его можно было относить к богатому человеку. Он не желал, видимо, чтобы его состояние было достоянием большинства.

Другого, диаметрально противоположного мнения придерживался другой представитель Просвещения - Руссо. Одним из центральных вопросов в проблеме свободы человека и социальных взаимоотношений Руссо считает вопрос о происхождении неравенства. Появление собственности заставляет человека расставаться со своей свободой, которая по самой своей природе, и согласно своему понятию, неотчуждаема. Все дело в том, что в самой человеческой природе уже произошел перелом. Неравенство людей - продукт целого ряда переворотов, преобразовавших человеческую природу, "подобно тому, как, чтобы установить рабство, пришлось совершить насилие над природой, так и для того, чтобы увековечить право рабовладения, нужно было изменить природу" [13, с. 76].

Руссо выход из тупикового социального развития человечества видел в утрате современных ему ценностей и возврате к добродетелям прошлого, социально справедливого. В развитии науки, технологическом прогрессе Руссо видел упадок человеческой цивилизации. Он писал: "…исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью; обширные леса превратились в нивы… на которые были посажены и выросли вместе с урожаем рабство и нищета" [25, с. 140].

Важным источником в рассмотрении взглядов Вольтера является произведения "Задиг". Как и все сказки, вольтеровская повесть завершается светлым финалом: Задиг стал царем, мудрым монархом, монархом-философом. "Государство наслаждалось миром, славой и изобилием. То был лучший век на земле: ею управляли справедливость и любовь" [11, с. 325]. Но какую иронию ощущаем мы в этой просветительской утопии после всех картин бедствий и разочарований, которыми заполнена повесть!

Монтескье с негодованием отзывался о концентрации огромных богатств в руках реакционных церковников и в следующих словах охарактеризовал их: "…это компания жадюг, всегда берущих и никогда не отдающих; они беспрестанно накопляют доходы, чтобы наживать капиталы. Столько богатств оказывается в параличе: нет больше оборотов, нет коммерции, нет ремесла и мануфактур" [24, с. 93].

Таким образом, очевидно, что Монтескье и Вольтер - выразители нового общества - капиталистического. Они протестовали против засилья церкви, аристократии, которые не желали принимать новую фармацию и тормозили ее развитие.

Шли годы. Маркиза умерла. Фридрих II звал теперь Вольтера к себе. Испросив у Людовика XV разрешения на выезд, получив холодное: "Куда хотите!" - Вольтер покинул родину и прибыл в резиденцию прусского короля. Почести, ключ камергера, богатые дары и самые преувеличенные хвалы из уст короля ждали его в Сан-Суси. Но сон длился недолго. То, что издали казалось просвещенной монархией, вблизи предстало взору диким и беспощадным деспотизмом.

Вообще, можно отдельным вопросом рассматривать взаимоотношение представителя французского просвещения с видным монархиями Европы. Так, известен эпизод биографии Вольтера, когда его пригласил к себе ко двору прусский король Фридрих II. Кроме того, симпатии к Вольтеру испытывала и русская императрица Екатерина II.

Известно, что Вольтер переписывался с правительницей Российской империи. Парадокс состоит в том, что во времена Екатерины II Россия была деспотичной феодальной страной, с сильным влиянием православия и отсталостью политических взглядов. Вот, с чем боролся в своем творчестве Вольтер было в России. Невежество и отсталость российского народа открывается в письмах Екатерины Вольтеру. Императрица пишет: "Я получила ваше письмо от 27-го февраля, в котором вы советуете мне совершить чудо, изменив климат моей страны. В былое время город, из которого я вам пишу, был весьма привычен видеть разного рода чудеса, или, вернее сказать, благодушные жители его чаще всего были согласны принимать самые обыкновенные вещи за проявление чудодейственных сил" [27, с. 276].

Однако некоторая привязанность Вольтера к российской императрице может объясняться еще и тем, что в своих письмах она высказывалась за необходимость переустройства политического устройства России. Екатерина II писала: "…Впрочем, со своей стороны, я сделаю все, что будет только в моей власти, чтобы доставить Петербургу возможность дышать лучшим воздухом" [28, с. 14].

Как известно, революционных перемен с приходом Екатерины к власти не произошло. Екатерина II оправдывалась: "Эти законы, о которых уже так много говорят теперь, в конце концов, еще совсем не выработаны. И кто в состоянии ответить теперь, что они окажутся действительно хороши и разумны? В сущности, только потомству, а не нам, будет под силу решить этот вопрос" [28, с. 14]. Начинали издаваться журналы, развивались науки, однако сама система оставалась, причем более анахронична, чем французское общество.

Скорее всего, Вольтер на месте был бы сильно разочарован, как будет разочарован в Пруссии, однако его честная переписка с императрицей говорит в пользу того, что Вольтер считал ее тем, монархом, который и должен быть у власти, что имело объяснение в его концепции идеального государственного устройства. Именно разумный монарх, по мнению Вольтера - основа идеального государства.

В письмах из Берлина Вольтер много и охотно говорит об историческом труде своем "Век Людовика XIV", который занимал тогда его главное внимание, жалуется на свои телесные недуги, подсчитывает, что из двадцати зубов, с которыми он прибыл в Пруссию, сохранил лишь шесть, обещает друзьям привезти на родину свой скелет, - но ни слова о маленькой философской повести "Микромегас", которую он написал в 1752 году, ни слова, может быть, потому, что считал повесть пустячком. А между тем этот прелестный "пустячок" до сих пор читают с увлечением.

Следует подробней остановиться на отношении Вольтера и других представителей эпохи Просвещения к абсолютизму. Так, Монтескье был категорически против абсолютной монархии, в ее олицетворении - деспотии. В "Персидских письмах", он высмеял самого "короля-солнце" - Людовика XIV, который, по словам Монтескье простирал власть не только на замученные тела своих подданных, но и на их души, заставляя их мыслить так, как он этого хочет, мог возвысить и унизить каждого, как этого ему хочется [25, с. 92].

Монтескье разделял три формы правления и устройства государства. Он выделяет деспотизм, монархию и республику. Первая форма правления, по мнению Монтескье, наиболее негативная. Монархия отличается тем, что в принципах власти стоит честь монарха, наиболее же справедливой формой государственного управления является республика [25, с. 96-101]. С этим не соглашается Вольтер, считая, что республика приводит к хаосу.

Более радикальных взглядов придерживался Жан-Жак Руссо. Прежде всего, этот представитель Просвещения резко выступал против неравенства. Руссо утверждал, основываясь на теории "общественного договора", что идеи создания государства со временем омрачились, государство в своем развитии превратилось в жесточайшее орудие знати и богачей для порабощения народа, для углубления социально-политического и имущественного неравенства. В процессе дальнейшего развития, государство, по мнению Руссо, вырождается в деспотию, которая делает всех равными в бесправии [25, с. 132].

Вольтер бежал из Пруссии. С него довольно было мерзостей, которых он насмотрелся и во дворце короля, и за стенами его. Свои впечатления он описал потом в "Мемуарах", которые побоялся напечатать и даже, по слухам, пытался уничтожить. Вездесущие издатели, однако, не дремали, и книжечка вышла в свет, едва Вольтер умер, и даже в одной из тайных типографий Берлина, под боком у самого Фридриха II.

Отъезд прошел не без осложнений. На границе французского гостя задержали, подвергли домашнему аресту. Биографы писателя, пожалуй, несколько драматизируют этот эпизод. Вольтер лукавил. Он хотел увезти томик стихов Фридриха II, в которых содержались нелестные отзывы о европейских венценосных особах [22, с. 189]. Фридрих боялся дипломатического скандала.

Покинув в 1753 году пределы прусского государства, Вольтер какое-то время скитался, не находя постоянного пристанища, и наконец обосновался своим домом, купив неподалеку от швейцарской границы (ради безопасности!) замок Ферне. Сюда приезжали гости. Их шумная толпа часто досаждала "фернейскому патриарху". Так теперь стали именовать Вольтера. Он уже скупился на время, а гости отнимали золотые минуты: тратить их понапрасну, когда голова полна самых обширных планов, когда мир требует его постоянного вмешательства, - было жалко. И он скрывался в своей спальне и сказывался больным, но читал, писал, диктовал, отправлял в иной день до тридцати писем во все уголки Европы [10, с. 196].

Имя Вольтера зазвучало в речи далеких от литературы, "некнижных" людей как имя защитника угнетенных и "бича угнетателей".

"Мир яростно освобождается от глупости. Великая революция в умах заявляет о себе повсеместно",- сообщал Вольтер своим друзьям [22, с. 199].

Теперь у берегов Женевского озера, почти свободный, почти независимый, дряхлый телом, юный умом, Вольтер создавал свои художественные шедевры.

В 1758 году он написал лучшую свою философскую повесть "Кандид, или Оптимизм". Здесь снова, как в "Задиге", поднимается вопрос о нравственном смысле мира. Следует отметить некоторые детали духовной жизни XVII - XVIII веков. Знаменитый астроном Кеплер в 1619 году в сочинении "Гармония миров" установил законы движения планет - все в мире предстало упорядоченным и целесообразным. Позднее Лейбниц развил учение о мировой гармонии. Добро и зло оказались в его понимании равно необходимыми и как бы уравновешивали друг друга. С этим согласились многие умы, в том числе и Вольтер. В повести "Задиг" это видно достаточно ясно. Для Вольтера характерно стремление применить законы природы к обществу и на их основе переустроить общество - такое стремление весьма характерно для эпохи Просвещения.

В 1755 году землетрясение разрушило город Лиссабон. Погибло более тридцати тысяч его жителей. Вопрос о мировом зле снова стал предметом философских размышлений. От стихийных бедствий в природе мысль переходила к бедствиям социальным. В поэме "О гибели Лиссабона" (1756) Вольтер заявил, что отказывается от признания "мировой гармонии" и от лейбницианского оптимизма. Развенчанию этой теории и посвящена повесть "Кандид, или Оптимизм". ("Что такое оптимизм?" - "Увы, - сказал Кандид,- это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо" [11, с. 328]).

Безносый Панглос, гонимый, избиваемый, терзаемый, едва не повешенный, едва не сожженный, чудом спасшийся и снова бросаемый в море бед, вечный образец слепой и благодушной глупости, проповедует... оптимизм. ("Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров!")

Простодушный и наивный Кандид не решается подвергать сомнению проповедь своего учителя. Он готов верить Панглосу, но: "...мой дорогой Панглос, - сказал ему Кандид, - когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему?

- Я всегда был верен своему прежнему убеждению,- отвечал Панглос. - В конце концов, я ведь философ..." [10, с. 217].

Мир фактов разрушил теорию Панглоса, причем больше всех пострадал он сам,- но он ведь философ! Однако что же теперь делать? Впасть в отчаяние? Мрачный ипохондрик Мартен, проповедующий в повести пессимизм, никак не по душе ни Кандиду, ни автору. Таким образом, Вольтер не дает конкретных рекомендаций. Достаточно того, что читатель проникнется идеей несовершенства мира. Что же касается дальнейших перспектив истории, то ведь "человек родился не для покоя", и надо возделывать наш сад", так как "работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду" [10, с. 219]. Отрицая философию Лейбница и английских писателей XVIII века (например, Шефтсбери), оптимизм которых вел к примирению со злом, будто бы "необходимым элементом мировой гармонии", Вольтер был оптимистом в другом смысле, а именно - верил в совершенствование человечества и всех его социальных институтов. Важное место в его повести занимает описание идеального государства Эльдорадо (от испанского el dorado - золотой, счастливый). Вольтер использовал рассказ испанского путешественника Франсиско Ориллана о якобы виденной им в 1541 году между Амазонкой и Ориноко золотоносной стране. В XVI веке этому очень верили. Упоминаемый в повести англичанин Ролей отправился в 1595 году на поиски Эльдорадо и даже доносил королеве Елизавете о будто бы виденных им там чудесах.

Вольтер посмеялся над фантазиями путешественников, но воспользовался легендой об Эльдорадо для своей утопии. Вольтеровское Эльдорадо противопоставлено в повести государству иезуитов в Парагвае (1609-1768). Иезуиты, поработившие индейцев, хвастались, что будто бы установили в Парагвае христианское государство без частной собственности (имущество индейцев было объявлено "собственностью Бога"!). "Los padres (святые отцы - авт.) владеют там всем, а народ ничем",- иронизирует по этому поводу Вольтер [3, с. 223]. В Эльдорадо же нет монахов, там не "сжигают инакомыслящих", там нет тюрем, там никого не судят, там нет тирании и "все свободны". Вольтер прославил "невинность и благоденствие" жителей Эльдорадо. Однако хвалу "невинности" народа не следует понимать в плане руссоистской идеализации "естественного состояния". Эльдорадо - вполне цивилизованная страна. Там имеется великолепный дворец наук, "наполненный математическими и физическими инструментами" [8, с. 247].

В Эльдорадо не ценят золота, и потому оно не приносит никому зла; между тем стоило Кандиду вывезти несколько мешков этой "желтой глины" за пределы идеального государства, как оно стало творить свои обычные беды. Для справедливого общества Вольтер не нашел места в реальной действительности XVIII века; утопическое Эльдорадо было прообразом того будущего, о котором мечтали просветители.

Последние повести Вольтера, написанные уже рукою дряхлой, нисколько не указывают на угасание таланта. В "Простодушном" (1769) он ведет полемику с теорией "естественного человека" Жан-Жака Руссо. Вольтера пугал плебейский радикализм Руссо, который отрицал прогресс, так как видел, что в классовом обществе он сопровождается ростом неравенства между людьми и несет все новые бедствия. Еще в 1750 году, когда Руссо прислал Вольтеру свой первый трактат "Рассуждение о науках и искусствах", в котором камня на камне не оставил от европейской цивилизации и пел хвалу неиспорченному "естественному человеку", "дикарю", Вольтер решительно отмежевался от его идей: "Когда читаешь Ваше сочинение, так и хочется встать на четвереньки" [21, с. 189].

Однако теперь, через двадцать лет, он готов был частично согласиться с Руссо, отвергнув лишь его крайности. В повести Вольтера дикарь Гурон нравственно превосходит цивилизованных европейцев, он честнее и разумнее их. "Я истратил на свое образование пятьдесят лет, но боюсь, что в отношении здравого смысла мне не справиться с этим полудиким ребенком", - размышляет учитель Гурона. Это не означает отказа от цивилизации: в ней много нелепостей, предрассудков, их нужно отбросить, но сохранить ценности культуры. Пройдя курс наук, уже цивилизованный Гурон осознает, что "из животного превратился в человека" [16, с. 488].

В "Простодушном" нет ни сказочно-декоративного камуфляжа для "опасных" идей, ни сказочно-счастливого конца, как в других повестях Вольтера. Герои ее действуют в реальной обстановке; это Франция времен Вольтера. История любви Гурона и мадемуазель де Сент-Ив, рассказанная несколько сентиментально, во вкусе тех дней, кончается трагически. Девушка гибнет, пожертвовав своей честью ради спасения жениха; в мире, где она живет, нет счастья для честных и бескорыстных людей. Но зло не в цивилизации, не в культуре, не в искусствах и науках, а в безнравственном устройстве общества. "Из худа не бывает добра",- утверждает теперь Вольтер - автор "Простодушного", словно возражая Вольтеру - автору "Задига" [9, с. 339].

"Царевна Вавилонская", написанная Вольтером в том же 1767 году, возвращает читателя в ярко раскрашенный мир сказки. Принцесса Формозанта и прекрасный пастух Амазан, разлученные, совершают странствия из страны в страну в поисках друг друга. Форма странствий избрана для политического обозрения мира. Здесь можно увидеть своеобразную политическую географию в аллегорических картинах и лицах: государство киммерийцев (Россия), где "мужчина" (Петр I) начал великие преобразования, а "женщина" (Екатерина II) их довершила, где царят искусства, великолепие, слава и утонченность; Альбион (Англия), где герои видят спокойствие, богатство, общее благосостояние, так как "государи отказались от неограниченной власти"; правда, партии ведут там борьбу "при помощи пера и интриг", но "не дозволяют друг другу осквернять священную сокровищницу законов". Антропокайи ("сжигатели людей") олицетворяют собой испанских инквизиторов. Земля, кишащая князьями, фрейлинами и нищими,- Германия. И, наконец, "желтые воды Тибра, зачумленные болота, редкие истощенные обитатели и нищие в старых, дырявых плащах" позволяют узнать Италию, Рим, где царствует "Старец семи холмов" (папа) [9, с. 341].

Говоря о размышлениях Вольтера в отношении "общества будущего", следует обязательно обратиться к его философским взглядам на процессы мироздания в целом и человека в частности. Надо отметить, что Вольтер всегда в своих произведениях выставлял тезис антагонизма чисто человеческого, природного и искусственного, придуманного человеком общества и мира с его лживыми законами и порядками, современником которых являлся Вольтер.

Большой интерес представляют вольтеровские размышления о жизни, об основных принципах её устройства, о человеке и обществе. Здесь его взгляды весьма прогрессивны (естественно, для того времени, так как сейчас известны и более смелые идеи).

Вся наша жизнь - "удовольствие и страдание", которые даны нам от Бога, так как мы сами не можем быть причиной собственных страданий. Хотя люди и считают, что всё делают справедливо и разумно, их поступками во всех случаях жизни руководит рутина; размышлению же они обычно предаются крайне редко, по особым случаям и, как правило, когда на него уже не осталось времени. Даже те действия, которые кажутся следствием воспитания и образованности ума, "являются на самом деле инстинктами. Все люди ищут удовольствий, только те, кто имеет более грубые органы чувств, ищут ощущений, в которых душа не принимает участия; те же, кто обладает более утончёнными чувствами, стремятся к более изящным забавам"

Все поступки людей Вольтер объясняет любовью к себе, которая "столь же необходима человеку, сколь кровь, текущая в его жилах", а соблюдение собственных интересов он считает двигателем жизни. Наше самолюбие "подсказывает нам уважение к самолюбию других людей. Закон направляет эту любовь к себе, религия её совершенствует" [24, с. 271]. Может показаться, что Вольтер, вообще говоря, невысокого мнения о людях, так как все их поступки он объясняет низменными причинами, но, по-моему, он всё-таки прав. Ведь объясняя наши поступки стремлением к удовольствию, он не ставит его целью всей жизни. К тому же, Вольтер убеждён, что в каждом человеке заложено чувство порядочности "в виде некоторого противоядия от всех ядов, которыми его отравляют"; а чтобы быть счастливым, вовсе не обязательно предаваться порокам, скорее наоборот, "подавляя свои пороки мы достигаем спокойствия, утешительного свидетельства собственной совести; отдаваясь порокам, мы утрачиваем покой и здоровье". Вольтер разделяет людей на два класса: "жертвующим своим себялюбием благу общества" и "полный сброд, влюблённый лишь в самого себя" [24, с. 272].

Рассматривая человека, как общественное существо, Вольтер пишет, что "человек не походит на других животных, имеющих лишь инстинкт любви к себе", для человека "характерна и естественная благожелательность, не замеченная у животных". Однако, часто у человека любовь к себе сильнее доброжелательности, но, в конце концов, наличие у животных разума весьма сомнительно, а именно "эти его (Бога) дары: разум, любовь к себе, доброжелательство к особям нашего вида, потребности страсти - суть средств, с помощью коих мы учредили общество". Ни одно человеческое общество не может существовать ни единого дня без правил. Ему необходимы законы, так как Вольтер считает, что благо общества является единственной мерой нравственного добра и зла, и удержать человека от совершения антиобщественных поступков может только боязнь кары законов. Тем не менее, Вольтер считает, что помимо законов необходима вера в Бога, хотя она и оказывает малое влияние на жизнь. Существование общества атеистов маловероятно потому, что люди, не имеющие узды не способны к сосуществованию: законы бессильны против тайных преступлений, и нужно, чтобы "бог-мститель" карал тех, кто ускользнул от человеческого правосудия. При этом необходимость веры не означает необходимость религии (Вольтер всегда разделял веру и религию) [23, с. 43].

Вольтер отождествляет повиновение Богу и законам: "древняя максима гласила, что следует повиноваться не людям, но Богу; теперь принято противоположное представление, а именно, что повиноваться Богу означает следовать законам страны. Другое дело, что законы могут быть несовершенны или правитель может оказаться плохим, но за плохое правление люди должны ругать лишь себя и негодные законы, учреждённые ими, либо недостаток у себя смелости, мешающий им заставить других выполнять законы хорошие". А если властитель злоупотребляет властью, то это вина людей, терпящих его правление. И если такое имеет место, то это хотя и плохо для людей, но безразлично для Бога. Вопреки общепринятому мнению, Вольтер всегда утверждал, что монарх - не помазанник божий: "отношения человека к человеку несравнимы с отношением творения к верховному существу, ... почитать Бога в облике монарха - кощунство" [22, с. 210].

Вообще, Вольтер не видел необходимости в существовании монарха (или подобного ему правителя). Он писал, например, что форма правления, принятая в Англии, гораздо прогрессивнее, чем во Франции, и поэтому выступал против революции во Франции, так как "то, что в Англии становится революцией, в других странах является лишь мятежом" [22, с. 210-211].