Артур Шопенгауэр: эристика или искусство побеждать в спорах

Так со дня на день возрастало количество этих ленивых и легко верных последователей, потому что как только мнение получало за себя достаточное число голосов, следующие уже полагали, что оно могло достигнуть этого лишь благодаря прочности своих оснований. Остальные должны были допустить то, что допускалось всеми, чтоб их не считали беспокойными людьми, восстающими против общественного мнения, и дерзкими мальчишками, которые хотят быть умнее всех на свете.

Тогда уже немногие, способные к суждению, должны молчать, а те, которые могут говорить, совершенно неспособны иметь собственное суждение, а представляют только отголоски чужих мнений, которые они защищают с большею ревностью и нетерпимостью. Они ненавидят в думающем иначе не столько другое мнение, которого он придерживается, сколько нахальство благодаря которому он судит самостоятельно, на что они никогда не отважатся и что в душе отлично сознают. Короче сказать, мыслить станут очень немногие, а свое мнение хотят иметь все поголовно. Что же им при таком положении вещей остается, как не зазубрить и голословно повторять готовые чужие мнения, вместо того, чтобы составлять их самим! Если дело происходить таким образом, то что же значить голос ста миллионов людей? То же, что какой-нибудь исторический факт, который встречаешь повторяющимся у сотни исторических писателей, когда потом оказывается, что все они описали его друг с друга, так что в конце концов все сводится к сообщению одного и того же (Bayle. Pensees sur les cometes. Vol. I, P.10). Dico ego, tu dicis, sed denique dixit et ille: Dictaque post tot ties, nil nisi dicta vides. Тем не менее в cnopе с обыкновенными людьми можно пользоваться общим мнением, как авторитетом. Вообще, когда спорят между собою две заурядные головы, оказывается, что избираемое ими обеими оружие большею частью сводится к авторитетам; авторитетами они тузят друг друга. Если более способной голове приходится иметь дело с плохой, то и для этой последней самое благоразумное взяться за тоже оружие, выбирая его сообразно слабым сторонам противника. Против оружия логических оснований противника ex hypothesi, окунувшись в пучину неспособности к мышлению и суждению, достаточно крепко закален, как Зигфридт. При законодательстве, в судах диспуты производятся только при помощи авторитетов, авторитета твердо установленного закона. Для осуждения достаточно отыскать и привести соответствующую статью закона, то есть такую, которая применительно к данному случаю. Но и здесь остается большое поле действия для диалектики, потому что, в случай надобности, данный случай и закон, хотя они собственно и не подходят друг к другу, переворачиваются на все стороны до тех пор, пока не окажутся подходящими или наоборот.

Уловка 27. Когда не знаешь, что отвечать на утверждения противника, то можно с деликатной иронией признаться в своей не компетентности: "То, что вы говорите недоступно моему слабому уму; может быть вы и правы, но я не понимаю этого, потому отказываюсь высказать какое-либо мнение". Таким образом слушатели, у которых пользуешься уважением, вполне убеждены, что твой противник говорить ужасный абсурд. Так, например, по выходу в свет "Критики чистого разума" или, вернее сказать, в самом начале того периода, когда оно стало интересовать и волновать людские умы, многие профессора диалектической школы объявили: "мы этого не понимаем", думая, что таким путем им удалось очень тонко и хитро отделаться от этого. Но когда некоторые последовали новой школы доказали им, что они вправь были это сказать, так как действительно ничего не поняли, то эти ученые старой школы страшно рассердились. Этой уловкой можно пользоваться только в том случае, когда вполне сознаешь, что пользуешься в глазах слушателей большим авторитетом, чем твой противник; например, когда спорят профессор и студент.

В сущности этот прием принадлежит к предыдущей уловке и составляет особенно коварный способ замены достаточных оснований собственным авторитетом. Опровергать эту уловку можно следующим образом: "Простите, но при вашей проницательности, вам не составить ни малейшего труда понять это; виноват, конечно, я, так как слишком неясно изложил предмет", а потом следует разжевать и положить противнику в рот, вопреки его собственному желанию, для того, чтобы он сам пришел к убеждению, что, действительно, сначала ничего не понял.

Таким образом уловка возвращена обратно. Противник этим хотел внушить слушателям мысль, что мы принимаем за тезис "абсурд", между тем мы доказали только всю его "непонятливость". И то и другое не переступает границ вежливости и приличия.

Уловка 28. Очень легко можно устранить или по крайней мере сделать подозрительным, некоторые выставленные против нас утверждения противника. Надо только свести их к какой-нибудь презираемой всеми или неуважаемой категории, конечно, если эти утверждения имеют какую-нибудь, хотя самую слабую связь с ними. В таком случае обыкновенно восклицают: "э, голубчик, да ведь это манихейство! это арианство! Это пелапанство! Это идеализм! это спинозизм! это натурализм, пантеизм! рационализм! Это спиритизм! Это мистицизм! и т.д. При этом можно допустить следующее:

1) Что утверждение есть действительно идентично с приведенной категорией, или по крайней мере в ней заключается, тогда мы кричим: "о, это уже давно всем известно!"

2) Что категория эта совершенно опровергнута и что в ней нет ни на йоту правды.

Уловка 29. "Может быть это справедливо в теории, но на практике совершенно ложно. При помощи этого софизма люди в принципе соглашаются, но в то же время опровергают выводы, вопреки правилу: a ratione ad rationitum valet consequentia. Подобное утверждение домогается и требует невозможного, ибо что всем известно, то, что верно в теории, должно быть верно и на практике, в противном случае надо предположить, что в самую теорию вкралась какая-то ошибка, которую в данную минуту не заметили.

Уловка 30. Когда противник не дает никакого прямого ответа на вопрос или приведенный аргумент, а уклоняется посредством косвенного ответа, или задает в свою очередь вопрос, или каким-нибудь совершенно другим путем, не относящимся к делу, стремясь в то же время перескочить на какую-нибудь другую тему разговора, - то это именно служить лучшим доказательством, что мы коснулись случайно его слабой стороны, иначе, что он умышленно умалчивает об этом. Поэтому надо все время напирать на этот пункт и не выпускать противника даже тогда, когда мы сами еще не знаем, в чем именно заключается эта слабая сторона, которой мы коснулись.

Уловка 31. Данная уловка, если только ею можно воспользоваться, заменяет собою все остальные. Вместо того, чтобы производить влияние на ум противника основаниями, надо при помощи мотивов действовать на волю противника и слушателей. Ничего, если слушатели склоняются на сторону противника, они сейчас вернутся к нашему мнению, хотя бы оно происходило из дома умалишенных. Обыкновенно один лот воли гораздо больше имеет значения, чем целый центнер понимания и убеждения. Конечно, так поступать можно не всегда, но только в известных случаях, например, если можно дать понять противнику, что если он своему взгляду будет придавать большое значение, то сильно повредит своим интересам. И он моментально откажется от своего взгляда, с такой быстротой, как обыкновенно бросают неосторожно взятый руками раскаленный кусок железа. Если, например, духовное лицо защищает какой-нибудь философский догмат, то стоить только ему напомнить, что он таким образом грешит против основного догмата своей церкви, как он моментально от него отступится. Если землевладелец распространяется и доказывает громадную пользу машин в Англии, где паровая машина исключает почти совершенно людской ручной труд, дайте ему понять, что скоро паровые машины заменят упряжных лошадей, причем он понесет большой убыток, так как упадет цена на лошадей всех заводов, а следовательно и его многочисленного и благоустроенного завода, и увидите, что из этого выйдет. Quam temere in nosmet legem sancimus iniquam. То же происходить, если слушатели принадлежать к одной с нами секте (роду занятия, оружия, клубу и т.д.), а противник к другой. Пусть его тезис будет верен, но раз мы намекнем, что он противоречить общим интересами" упомянутого цеха, все слушатели станут считать его аргументы слабыми и жалкими, хотя бы даже они были превосходны, наши же - на самом деле самые фантастические кажутся им верными и хорошими. Присутствующие хором подадут за нас голос, а побежденный противник сойдет, понура голову, со старта.

Уловка 31. Озадачить и сбить противника с толку бессмысленным набором слов и фраз. Эта уловка основывается на том, что "люди, если что-нибудь слышат, привыкли думать, будто под фразами скрывается какая-нибудь мысль". Если противник такой человек, который в душе сознает свою слабость и привык слышать много непонятных вещей и делать вид, что все отлично понимает, то можно импонировать ему, засыпая его с совершенно серьезным выражением лица ученым или глубокомысленно звучащим абсурдом, от которого у него онемеют слух, зрение и мысль; все это можно выдавать за бесспорное доказательство своего тезиса. Всем известно, что подобную уловку употребляли в последнее время немецкие философы с поразительным успехом, когда имели дело даже с большим скоплением публики. Но так как exempla были бы odiosа, то сошлемся на старый пример, приведенный Гольдсмитом (Vicar of Wakefield, p.30).

Уловка 33. (Эту уловку надо употреблять одной из первых). Когда противник на самом деле правь, но на счастье приводить плохие доказательства, легко бывает опровергнуть это доказательство и приписать это опровержение опровержению всего тезиса. Вся суть заключается в том, что мы выдаем аргумента ad hominem за аргумент ad rem. И если противнику или слушателям случайно не придет на ум настоящее доказательство, тогда мы победили. Например, если кто-нибудь, доказывая, что Бог существует, приведет онтологическое доказательство, которое легко опровергнуть. Вот путь, благодаря которому плохие адвокаты проигрывают хорошие дела и стремятся оправдать их законом, который неприменим в данном случае, и не находят соответствующей статьи. Отсюда заключительный вывод: между спором in colloquio privatо s. familiaris и disputatio solemnis publica нет существенной разницы, разве только та, что в последнем случай требуется, чтобы тот, кто отвечает (Respondens), непременно оказался прав против возражающего (Opponens) и потому, в случай надобности, председательствующий (Рrаeses) спешит к нему на помощь. Кроме того аргументация производится более формально при чем эти аргументы очень охотно облекают в форму сурового, строгого вывода. Последняя уловка. Когда замечаешь, что перед тобою более сильный противник, придирайся к нему при первом удобном случае, будь с ним груб и двуличен. Придирка состоит в том, чтобы удалиться от предмета спора (так как здесь дело проиграно) и перейти на личную почву, т.е. таким или другим путем напасть на личность спорящего. Этот прием можно было бы назвать argnmentum ad personam, чтобы отличить от argumcntum ad hominem. Этот последний аргумент возвращается к объективному предмету и заставляет придерживаться того, что противник сказал или какого мнения придерживался о данном предмете раньше; когда же дело доходить до личности, то предмет уходит совершенно на задний план и нападение направляется на личность противника язвительно злобно и грубо. Такой переход можно назвать скачком от сил духовных к силам физическим или животным. Это излюбленный прием всех людей, так как большинство из них обладает способностью к выполнению его. Возникает вопрос: как надо поступать противной сторон, чтобы отразить это нападение? Если эта сторона захочет воспользоваться этим же орудием или тем же приемом, неизбежно произойдет драка, возникнет дуэль или судебный процесс об оскорблении. Ложно мнение, будто совершенно достаточно не обращать на это внимания и самому не переходить на личность противника. Гораздо больше можно разозлить противника, доказывая ему совершенно хладнокровно, что он неправ, а потому неправильно рассуждает и высказывает мнение (подобное встречается при всякой диалектической победе), чем грубым и оскорбительным возражением. Почему? А потому, что так говорить Гоббес: De cive, cap.

1) "Omnis animi voluptas omnisque alacritas in eo sita est, quo dquis habeat, quibuscumque conferense, possit magnifice sentire de se ipso". Для человека нет ничего выше удовлетворения его тщеславия, и не одна рана не болит сильнее той, которая нанесена ему самому. (Отсюда происходят подобного рода мнения, что "честь дороже жизни" и т.д.) Удовлетворение тщеславия возникает главным образом из сравнения самого себя во всех отношениях с другими, в особенности же по отношению духовных сил. Это действительно в сильной мере замечается во время спора. Отсюда понятно озлобление побежденного, хотя бы к нему и не отнеслись несправедливо; вот отчего он хватается за последние средства, за эту последнюю уловку, которой нельзя избегнуть при помощи простой вежливости. Однако ж хладнокровие может помочь и здесь. Стоить только, когда противник переходить на личную почву, заметить ему, что это к делу не относится, и, возвратившись опять к предмету, продолжать доказывать, не обращая внимания на нанесенное оскорбление, то есть, сделать нечто в роде того, что Фемистокл сказал Эврибиаду: (Бей, но выслушай). Правда, не всякий способен тат поступить. Поэтому единственно верное правило то, которое указывает уже Аристотель в последней главе своей Topicа: Не спорить с первым встречным, а только с тем, о ком знаешь, что у него достаточно ума для того, чтобы не сказать какого-нибудь такого нелепого абсурда, что потом самому же станет стыдно: с тем, кто может спорить основаниями, а не сентенциями, выслушивать доводы, вникать в них и, наконец, с тем, кто ценит истину, охотно выслушивает доводы даже из уст противника и достаточно справедлив, чтобы быть в состоянии, оказавшись неправым, если истина на стороне противника, мужественно вынести это. Отсюда следует, что из ста людей едва один достоин того, чтобы с ним начать спор. Что же касается остальных, то пусть они говорят, что им угодно, так как dcspirerc cst juris gentium, и следует подумать над тем, что говорить Вольтер: "la paix vaut encore mieux que la verite" и чему учит одна арабская пословица: "На дереве молчания висит плод его мир".

Добавление

О значении логики и редкости ума. По моему мнению, значение логики исключительно теоретическое, как науки, необходимой для познания существа и правильного течения умственной деятельности и вследствие этого должна быть только аналитикой, а отнюдь не диалектикой. Никакой практической пользы по отношению правильного мышления и к отысканию истины логика не дает. Большой вопрос, поможет ли кому-нибудь в спорах это знакомство с диалектикою? Нет сомнения, что одержит победу в спорах всегда тот, кто от природы одарен остроумием и быстрой смекалкой, а не тот, кто отлично выучил правила диалектики. Если кто захочет приобрести навык в ведении споров, то по моему мнению, он достигнет гораздо скорее успехов, читая диалоги Платона, из которых многие представляют прекрасные образцы диалектической ловкости, в особенности же в тех местах, где Сократ строить ловушки софистам и потом ловит их, чем тщательным изучением диалектических трудов Аристотеля, так как его правила слишком далеки от каждого данного случая для того, чтобы можно было применить их и для того, чтобы подбирать их и приноравливать к случаю нет времени. Логика должна и может привести единственно к формальной истине, но не к материальной. Она рассматривает понятия, как данную вещь и единственно поучает, как с ними надо обращаться, при чем всегда остается в сфере понятия; но существуют ли действительно in rerum natura вещи, соответствующим этим случаям, согласуются ли понятия с настоящими вещами или к вещам самовольно вымышленных, это до нее совершенно не касается. Вот почему при самом серьезном и при самом правильном мышлении может быть полнейшее отсутствие содержания, или содержание может блуждать и кружиться около абсолютных призраков. Так было в схоластике, так бывает во многих важных рассуждениях при произвольных тезисах, особенно же в философии. Выводить мнения из мнений - вот все, чему поучает логика и что может сделать ум, предоставленный самому себе. Но, чтобы как следует и безошибочно исполнить это, ум вовсе не требует никакой науки о законах своей деятельности, но действует правильно совершенно самостоятельно, лишь только ему предоставлен, полный произвол и коль скоро он предоставлен самому себе. Совершенно неосновательно думать, что от логики можно иметь какую-нибудь практическую выгоду и что она может научить правильному мышлению: в таком случав следовало бы вывести заключение, что тот, кто не учился логике, всегда противоречиво мыслить, не признает закона исключенного третьего, то есть, что между двумя противоположными положениями не может быть третьего или же соглашается с выводами подобными следующему: Всё гуси имеют две ноги: Хай имеет две ноги, Следовательно Хай-гусь. Тогда пришлось бы думать, что только благодаря логике человек узнает, что думать и выводить такие заключения, как мы сейчас привели, нельзя. Конечно, в таком случае логика была бы необходима, но человечеству пришлось бы очень плохо. На деле, разумеется, это не так; совершенно неправильно говорить о логике там где разумеет здравый ум. Приходится иногда читать такого рода похвалы "писателю": в сочинении много логики", вместо того чтобы сказать: "Оно содержит правильное суждение и выводы"; или часто слышишь: "ему бы следовало прежде поучиться логике", вместо: "ему бы следовало поработать умом и подумать прежде чем писать". Много встречается ошибочных суждений, ошибочных же заключений, когда дело касается чего-нибудь серьезного, встречается замечательно редко; можно сделать ошибочный выводы только второпях, но стоит немного подумать и ложность этого вывода сразу обнаруживается и исправляется. Здравый разум настолько же всеобщ, насколько редко правильное и серьезное суждение. Но логика дает указание только того, как следует заключать, то есть, как обращаться с суждениями уже готовыми, а не того, как получить первоначально эти суждения. Возникновение их лежит в наглядном познании, которое находится вне сферы логики. Суждение переносит наглядное познание в абстрактное, а на - это в логике мы не встречаем правил. В заключении никто не ошибется, потому что оно состоит только в том, что там, где ему даны всё три термина, оно правильно определяет их соотношения, а в этом никто не ошибется. Самая большая трудность и опасность ошибки лежит в установлении и распределении посылок, а не в извлечении из них заключений: последнее делается неизбежно и само собою. Другое дело отыскание посылок, а здесь как раз логика покидает нас: отыскать сначала propositio major есть дело рефлектирующего рассудка, например, сказать: "Bсе животные, имеющие легкие имеют голос". Если суждения эти правильны и находятся на лицо, то вывод заключения есть детская игра, а к нему только и относятся логические правила. Правильность суждений логика предоставляет рассудку, и в этом вся трудность. Итак, нечего бояться ложных заключены, а только ложных суждений, как это и подтверждается на каждом шагу опытом. Не только рефлективный рассудок, которому обязаны все великие открытия и важная истины, оказывается исключительным в единичных личностях и вообще совершенно не составляет принадлежности человека, но даже рассудок, имеющий уже правило, понятие, абстракцию и массу отдельных случаев, данных ему наблюдением, - рассудок, все задачи и цель которого основывается единственно на том, чтобы убедиться, подходят ли известные случаи под данное правило; даже субсумирующий, как я утверждаю, рассудок едва ли можно приписать обыкновенному человеку; по крайней мере у большинства людей он чрезвычайно слаб. Мы видим, что даже там, где суждение людей не совсем подкуплено личными выводами и интересами (как по большой части бывает), все-таки главным основанием считают авторитет; они идут только по чужим следам, повторяют только то, что слышали от других, и хвалят, и ругают все единственно по примеру других. Раздались аплодисменты - они начинают аплодировать, раздается свист - и они начинают свистать. Если видят, что другие бегут за кем-то - и они, не отдавая себе отчета, бегут вслед за ними. Если видят кого-нибудь покинутым, боятся подойти к нему. В жизни большинства людей, наверно нет ни одного такого случая, о котором можно было бы сказать, что они порешили так поступить и обсудили единственно на основании собственного рассудка. Они похожи в этом случае на овец, идущих за бараном: если он перескочил через забор или через ров, скачут все до одного и он; если обошел, обходят и они. Не будь этого, как можно объяснить факта, что каждая новая, освещенная собственным светом, вооруженная вечною силою истина, несмотря на все эти достоинства и преимущества, всякий раз при своем появлении должна выдерживать такой отпор со стороны застарелого заблуждения. Поройтесь в истории науки вы убедитесь, какой богатырский бой выдерживала всякая важная новая истина при своем появлении. Сначала принимают ее гробовым молчанием, не обращают на нее никакого внимания, потом противопоставляют ей с триумфом божка старого заблуждения в надежде, что она окаменеет перед ним, как перед головой Горгоны. Но так как подобный опыт, конечно, терпит фиаско, то поднимается отчаянный крик, шум и гам, затем начинают критиковать и поносить ее. Благодаря чему же она остается целой и невредимой? Естественно, благодаря тому, что с течением времени начинают с ней соглашаться и принимают ее отдельные лица, добиваются какими-либо путями авторитета и в конце концов переносят свое мнение и прививают толпе. Совершается это весьма медленно, и окончательный результате получается только тогда, когда человек, сделавши открытие, окончил свое жалкое существование на земле и отдыхает после многотрудной и многострадальной работы. Кому нужны примеры, пусть вспомнить историю Коперника, Галилея, пусть прочитает историю открытия кровообращения Гарвея и признание ее всеми учеными спустя тридцать лет. Насколько всякий человек одарен рассудком, свидетельствует история литературы всех народов. Хотите ли вы нового примера, прогрессивное движение которого и развитие наверно все переживете? Возьмите теорию Гёте; в этой теории величайший человек, которого в течение многих столетий произвела Германия - Гёте, опровергает самым ясным, убедительным и доступным образом старое заблуждение Ньютоновской теории красок. Книга его написана уже десять лет; с тех пор я и еще несколько других признали ее справедливость и открыто объявили это миру. Остальная часть ученого мира ругала ее и твердо держится до сих пор старого мнения Credo Ньютону. Своим отношением к этому вопросу он готовит потомству прекрасные анекдоты. Так мало принадлежит рассудок существенным свойствам человека, как такового! Величайшие крикуны - бараны вожаки. Благодаря им могут существовать литературные журналы, посредством которых люди позволяют составлять суждения для неизвестных лиц, достаточно бесстыдных, чтобы являться непризнанными судьями, и достаточно трусливых, чтобы нападать анонимно на книги, написанные не анонимно; и люди позволяют a priori навязывать себе эти суждения. Таким образом, оказывается, что венки эти, символы славы и триумфа, раздают у современников журналисты, венки, зелень которых не увядает, пока не вышел из обращения годичный журнал. Но никогда не увядающее венки, украшены не сусальным золотом и мишурой рождественских елок, а настоящим - венки, которые не увядают и перед которыми одно за другим проходят столетия, эти венки раздаются далеко не журналистами. Недостаток рассудка, заменяемого по большей части чужим авторитетом, имеет еще сильного врага в собственной воли и склонности. Воля всегда тайный враг разума. Потому-то чистый рассудок и чистый разум означают такой рассудок и разум, которые совершенно свободны от влияния воли, то есть склонности и только подчиняются собственным законам. Вследствие этого я дам вам правила, как следует поступать, когда стремитесь убедить кого-нибудь в истине, находящейся в прямом противоречии с заблуждением, которого он крепко придерживается, а следовательно составляющем для него некоторые интересы. Интересы бывают или материальные (то есть, сущность заблуждений составляет для него выгоду, например, если он имеет много подданных, а ты стараешься доказать ему варварство крепостного права), или же единственно формальный (то есть, придерживается ошибочного взгляда единственно потому, что один раз уже он согласился с этим взглядом и отречение от него и вы то же время признавание правоты другого стоило бы ему слишком дорого). Правила, как поступать в данных случаях, чрезвычайно легкие и естественные; а между тем, несмотря на все это, очень редко применяются. Обыкновенно поступают наоборот: вследствие горячности, поспешности и желания добиться во что бы то ни стало правоты с громким шумом и криком мы оставляем человека, придерживающегося совершенно противоположного заблуждения, согласиться с нашим выводом. Благодаря этому упомянутый человек закусывает удила, напрягает свою волю против всех оснований и суждений, приводимых нами впоследствии, о которых он уже знает, к какому ненавистному для него заключению они приведут. Благодаря этому приему все сразу рушилось. Согласно же нашему правилу мы должны, наоборот, хранить свое заключение совершенно in petto, изолировать его и выставлять только посылки, но зато полно, ясно и всесторонне. Отнюдь мы не должны выводить сами заключения, но заставить это сделать того, кого хотим убедить. Признать это он может потом втайне, сам для себя и с тем большею правдою. Тогда он легче согласится с истиной, так как не будет стыдиться, что его убедили а наоборот - будет гордиться тем, что познал истину и пришел к такому убеждению сам. Так тихо и незаметно должна проникать истина среди людей. В торжественных и опасных случаях, где является некоторый риск в противоречии, освещенном заблуждениями, бывает недостаточно не высказывать и скрывать заключения; можно даже вывести совершенно ложное заключение, согласное с освященным заблуждением, когда посылки вполне установлены.

Антоний: Yes, Brutus says he was ambitious - And Brutus is an honorable man.

Как бы обман ни был очевиден, он замечается не сразу, так как люди слишком объяты и опутаны заблуждением. Правильное заключение постепенно могут вывести только они сами люди, ибо основа познания, как и всякая основа, влечет за собою неизбежно свое последствие и истина выходить наружу (так поступал Кант). Вот, каким образом должна в этот мир прокладывать себе путь истина!

К сожалению в электронной версии пришлось опустить оригиналы цитат на др. греческом, что впрочем, не отразилось на смысле высказанного, но все же исчезла возможность толкования перевода.