Размещено на http://www.allbest.ru/

1. Понятие ментальности

Ментальность - глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное; относительно устойчивая совокупность установок и предрасположенностей индивида или социальной группы воспринимать мир определенным образом. Ментальность формируется в зависимости от традиций культуры, социальных структур и всей среды жизнедеятельности человека, и сама в свою очередь их формирует, выступая как порождающее начало, как трудноопределимый исток культурно-исторической динамики. «Зазор» между практически независимым от истории «коллективным бессознательным» с его «архетипами» (К. Юнг) и исторически изменчивыми «формами общественного сознания» (марксизм) локализует тот уровень, на котором располагаются структуры ментальности. Гуманитарная наука 20 в. скорректировала идущее от Просвещения и типичное для классического рационализма 19 в. отождествление сознания с знанием и сферой разума, подкрепленное ценностным предпочтением когнитивно-письменной формы культуры перед всеми остальными, выдвинув и развив лишенное однозначности представление о ментальности. Духовная атмосфера, в которой развивались представления о ментальности, характеризуется отказом от европоцентризма и монолинейного прогрессистского видения истории. Фиксируя устойчивую настроенность внутреннего мира человека, сплачивающую его в социальные группы и исторические общности, ментальность служит средством анализа и объяснения в гуманитарном знании, особенно в той мере, в какой его предмету присуще динамическое историческое измерение. Поэтому представление о ментальности разрабатывалось главным образом в исторических науках, особенно в исторической антропологии и в «новой исторической науке», основы которой были заложены в 1930-х гг. французскими учеными, группировавшимися вокруг журнала «Анналы».

Конкретные социолого-исторические исследования были посвящены анализу детской, национальной, тоталитарной, европейской, африканской, бюрократической, средневековой и др. видов ментальности. Интерсубъективный по своей сущности мир ментальности, осознаваясь и рационализируясь только выборочно, «пятнами», связывает высокорационализированные формы сознания (науку, философию, политическую идеологию, религию и др.) с миром бессознательных структур, с неосознанными культурными кодами, определяя тем самым образ целостной жизни человека. Природное и культурное, рациональное и эмоциональное, индивидуальное и общественное - все эти оппозиции «перекрываются» на уровне ментальности, растворяясь в ее структурах. Термин «ментальность» встречается уже у Р. Эмерсона (1856), однако свое продуктивное и многоплановое развитие понятие ментальности получило гл. о. во франкоязычной гуманитарной науке. М. Пруст, отмечая новизну термина «ментальность», с симпатией к новшеству вводит его как достойный внимания неологизм в свой словарь, заодно проникая в дотоле неизвестные пространства душевно-духовной жизни человека. В 1922 Л. Леви-Брюль в исследовании «Первобытное мышление» («La mentalitй primitive») различает два типа ментальности - дологический и логический, подчеркивая несоизмеримость мышления австралийских и африканских племен с характерным для него «законом партиципации» и основанного на логическом законе противоречия и представленного в европейской традиции рационального мышления. Важной вехой в истории концепций ментальности стали работы французского историка Ж. Лефевра, введшего в качестве объяснительного средства представление о «коллективной ментальности». Исследуя феномен массовой паники, охватившей летом 1789 множество французских деревень и спровоцированной убеждением в грозящей крестьянам опасности со стороны банд разбойников, грабящих и разоряющих все на своем пути, историк пришел к необходимости углубленного подхода к анализу психологии масс, поведение которых, особенно в кризисную эпоху, нельзя объяснить без учета структуры коллективной ментальности. Историк обнаружил, что коллективная эмоция (в данном случае «великий страх») легко направляется на новый объект, если первоначальный объект страха разоблачается в качестве иллюзорного. Исследуя поведение «революционных толп», Лефевр показал, что за привычной идеолого-политической «событийной» историей скрывается ее глубинный источник, в котором переплетаются психологические и социальные моменты - подчиненная особым закономерностям динамика коллективной ментальности.

Коллективная и индивидуальная ментальность представляют для Лефевра своего рода биологически обусловленные константы. У другого историка, основателя (наряду с ментальностью Блока) школы «Анналов», Л. Февра понятие ментальности, напротив, лишено биологицистского истолкования. Отталкиваясь от работ А. Баллона и Ш. Блонделя, Февр разрабатывает контуры исторической или социоисторической психологии, развитой впоследствии И. Мейерсоном, 3. Барбу и др. В манифесте школы «Новых Анналов» (1946) Февр подчеркивает, что мыслительные привычки и установки, навыки восприятия и эмоциональной жизни наследуются людьми от прошлых поколений без ясного осознания их, хотя он и называет «сознанием» весь этот блок, генерирующий импульсы, формирующие историю и самого человека. Ментальность мыслится Февром не как биологически укорененная константа поведения, а как исторически складывающаяся структура, определяющая мысли, чувства, поведение людей, их ценности и «жесты». В исторических реконструкциях ментальности обнаруживается прежде всего как причина «отставания» или «сопротивления» переменам в социополитической и идеологической сферах (инерционность ментальности).

Т. о., ментальные структуры служат одновременно и продуцирующим основанием и препятствием для исторического движения, благодаря чему оно и приобретает свой неповторимый уникальный характер, на воссоздание которого и должна прежде всего ориентироваться история. Образцами раскрытия и воссоздания ментальности различных эпох и социальных слоев служат работы историков нового поколения школы «Анналов» (Ж. Ле Гоффа, Р. Мандру, Ж. Дюби и др.), а также исследования историков культуры, науки, искусства (И. Хейзинга, Ж.-П. Вернан, П. Франкастель, Э. Панофскиидр.). Концепция коллективной ментальности, сложившаяся в истории и социоисторической психологии, имеет свои аналоги в таких конструкциях, как, напр., понятие «социальный характер», предложенное Э. Фроммом в работе «Бегство от свободы» (1941). Как и в исторических исследованиях коллективной ментальности, в работе Фромма разрабатывается модель взаимодействия социальных, экономических и психологических факторов, предполагающая наличие действующих между ними системы двойственных связей. Согласно такой модели, все социально-экономические и политико-идеологические мотивы активности людей имеют шанс на успех в истории лишь при условии их «резонанса» с социопсихологической аурой, в которой они действуют. Рациональное начало как жизнеспособное образование структурировано на матрице социально значимой эмоциональной структуры, причем их локальное взаимопереплетение может расширяться по своего рода автокаталитическому механизму. Создавая такую и подобную ей модели, концепции ментальности способствовали формированию новой методологической атмосферы в гуманитарном знании, противостоя редукционизму в его самых разных вариантах - как со стороны, напр., «экономизма» марксистской окраски, так и со стороны позивитизма, намечая тем самым продуктивные междисциплинарные синтезы психологии, лингвистики, этнологии, исторических дисциплин и других наук о человеке, включая и философию. Структурализм, отвергая концепцию Леви-Брюля «дологической» первобытной ментальности, способствовал дальнейшему развитию и углублению этих концепций и исследований, вводя семиотический подход и распространяя на всю культуру лингвистические модели. Однако в той мере, в какой структурализм переходит в постструктурализм, отношение к понятию ментальности меняется. Это ясно прослеживается, напр., у М. Фуко, выдвинувшего понятие «эпистема», которое можно истолковать как интеллектуальную проекцию структуры ментальности соответствующей эпохи и ее культуры. Но уже в его «Археологии знания» (1969) еще встречающееся здесь и позитивно употребляемое понятие ментальность сменяется негативным к нему отношением. Высоко ценя Ф. Броделя и школу «Анналов» (эта оценка была взаимной), Фуко, однако, перенес акцент с «психологии» на «дискурс» как практику, истолковав последнюю в предельно десубъективизированной тональности. «Суверенность коллективного сознания», как объясняющий принцип, содержащийся в некоторых концепциях ментальности, отвергается Фуко на том основании, что он, как считает философ, априорно и догматически унифицирует само по себе дисперсное «поле» истории. Фуко призывает историка вынести за скобки все подобные синтезаторы, такие, как, напр., представления о «влиянии», «развитии», «предшественнике» и т.п. представления, вносящие презумцию автономного «антропологического субъекта» и «исторического сознания», на которые историком послушно нанизываются исторические «факты». Однако нельзя и преувеличивать подобныйразрыв Фуко с традицией «новой истории», потому что и Февр, и Бродель, призывая к всеобъемлющему синтезу наук о человеке в рамках преображенной истории, развивая глобальный историзм, стремились как раз внести аналитически обнаруживаемое разнообразие и дискретность (столь дорогие Фуко) в тотализирующие и континуализирующие историю концепты «духа», «индивида», «сознания» и т.п.

В философии культуры М.Б. Туровского понятие «ментального пространства» выступает ресурсом и гарантом «очеловечивания» человека в ходе исторического самосозидания. Это понятие было введено Туровским потому, что он не увидел возможности вывести человечность человека, исходя из принципа предметной деятельности, сформулированного в рамках марксистской традиции. Человек формирует себя в качестве субъекта истории, опираясь на надиндивидуальное содержание, наполняющее ментальное пространство. В ментальном пространстве, по Туровскому, фиксируется «интегральность надиндивидуальных директив человечества, диктующих нормы человеческого отношения к миру». Подобное применение понятия ментальности показывает, что оно может использоваться и для описания феномена свободы человека, в то время как в обычных «историях ментальностей» понятие ментальности предстает скорее как компонент описания зоны необходимости, поскольку человек как личность находит в коллективной ментальности то, что ограничивает и детерминирует его свободу и творчество.

2. Первобытная ментальность

Согласно концепциям эволюционизма и анимистической школы в этнологии, а затем социологического рационализма Э. Дюркгейма, есть элементы примитивной ментальности, относящиеся к архаическому типу общества. В этих первых исследованиях, в которых еще нет точного определения понятия «примитивная ментальность», первобытные народы явно или скрыто противопоставляются развитым народам, иерархически распределяются формы мысли.

Решающий вклад в разработку понятия «примитивная ментальность» внес Л. Леви-Брюль (1857-1939). Он сделал поразительное открытие: оказывается, первобытный человек мыслил совсем не так, как современный. Дело вовсе не в том, что мышление было неразвитым. Оно было принципиально другим. Леви-Брюль назвал его «дологическим» и считал магически связанным с предметами внешнего мира. Ученый отметил трудности, которые возникают при попытке постичь коллективную жизнь бесписьменных народов, исходя из наших современных представлений.

Леви-Брюль, сопоставив первобытную и современную ментальность, поднял вопрос о том, существует ли, вообще говоря, универсальная логика. Это навлекло на него многочисленные упреки. В результате произошла определенная корректировка изначальной позиции. Французский исследователь изучал разнообразные нравы примитивных народов и в итоге засомневался в том, существует ли единство человеческой природы. Он обратил внимание на колоссальное непонимание между людьми, которые были сформированы разными культурами.

Ученый выдвинул теоретическую догадку о том, что умственные функции зависят от форм общественной жизни.

Исследователь видел, что можно обстоятельно проанализировать психологию людей, даже если максимально отдалиться от исследования современных форм мысли. Он начал изучать мышление тех народов, которых тогда называли дикими, примитивными. В первобытной ментальности прежде всего бросалась в глаза огромная роль эффективности, которая затмевала собой рациональный аспект поведения. Именно в этом Леви-Брюль увидел разницу между примитивной ментальностью и логическим мышлением.

Для того чтобы отличить первобытную ментальность от ментальности современного человека, Леви-Брюль характеризует ее как мистическую, основанную на вере в сверхъестественные силы. Мышление первобытных людей он назвал дологическим. При этом речь у Леви-Брюля шла вовсе не о том, что оно предшествует или противоречит логике, а о том, что оно подчиняется не исключительно законам нашей логики, особенно принципу тождества. Первобытная мысль, сформированная коллективными представлениями, которые не являются чисто интеллектуальными, как бы не замечала противоречий в самом ходе рассуждения.

Иначе говоря, дологическая ментальность подчинялась принципу, который не входит в логику нашей рациональной науки, а именно принципу сопричастности (патриципации). Это означало, что одно и то же существо может быть собою и чем-то иным. Э. Канетти утверждал, что знаки, по которым бушмен узнает приближение животного или человека, - это знаки на его собственном теле. Такие предчувствия представляют собой зачатки превращений. Исследователь предупреждал: ради того, чтобы знаки сохранили свою ценность для исследования превращений, не нужно вносить ничего постороннего в мир бушменов.

Получается, тело одного и того же бушмена становится телом его отца, его жены, страуса и антилопы. Способность его быть в разное время то одним, то другим и потом снова самим собой имеет для него огромное значение. Последовательность превращений определяется внешними причинами. Это чистые превращения: каждое существо, ощущаемое бушменом, остается тем, что оно есть. Превращения отделены друг от друга, иначе они не имели бы смысла: отец с его раной - не жена с ее ремнями; страус - не антилопа. Собственная самотождественность, от которой бушмен может отказаться, сохраняется в этих превращениях. Он может быть тем или другим, но то и другое отделено друг от друга, и потому между ними он всегда остается самим собой.

Как разъясняет Леви-Брюль, первобытный человек чувствует себя не только человеком, но и животным, поскольку он причастен к роду своего тотема. Он может одновременно находиться там, где он спит, и там, где разворачивается действие его сновидения. Из этих характеристик ментальности первобытного человека вытекает, что он мало способен к абстракции и обобщению. Он более восприимчив к качественным, чем к количественным отношениям. Его восприятие природы и всех существ сглаживает различия между природой и ее творениями.

Первобытный человек верил в действенность тайных сил, что приводило его к мистическому мировосприятию. Человек с таким мировосприятием способен к технической деятельности лишь постольку, поскольку этот вид активности основывается на законах физики, но не требует их ясного осознания. В известной мере человек, говоря метафорически, может вести паровоз, не зная его устройства. Он не воспринимает себя в качестве отдельного субъекта, а скорее, склонен рассматривать все существа как носителей смутных безличных сил. Точно так же индивид не мыслит себя вне своей группы. Он причастен к тому, что его окружает, и не выделяет себя из своей среды.

Леви-Брюль, проведя сущностные демаркации между первобытной и цивилизованной ментальностью, отметил, что между ними возможны оттенки и переходы. Например, у австралийцев сопричастность (патриципация) переживается непосредственно во всеобщей однородности, в то время как у американских индейцев, менее примитивных, священное отделено от профанного, и сопричастность только представляется, изображается. Если излагать теорию таким образом, то в ней есть эволюционный аспект. Впрочем, Леви-Брюль уточнил, что человеческий дух не может полностью обойтись ни без логики, ни без сопричастности. В такой трактовке получается, что первобытная ментальность является одной из постоянных структур человеческой природы.

Введя это выражение для того, чтобы показать, что речь идет об элементе, столь же важном для мысли, как интеллектуальные категории Аристотеля, Леви-Брюль обозначил им особый тип опыта, в котором примитивный человек ощущает контакт со сверхъестественным. Вмешательство сверхъестественных сил открывается посредством неожиданного. Эти силы могут быть благими или злыми, приносить удачу или неудачу. Но это не означает, что первобытный человек озабочен исключительно такого рода феноменами. Магия, сны, видения, игра, присутствие мертвых дают первобытному человеку мистический опыт, в котором он черпает сведения о реальном мире.

Более детальное изучение верований австралийцев и папуасов убедило Леви-Брюля в том, что мифология примитивных народов не организована, но исходит из типа довольно однородного опыта, который объясняется аффективной категорией сверхъестественного. Мифический мир текуч. Категории в нем не выделены, мифы имеют трансцендентную и животворящую силу. Они укрепляют чувство сопричастности. Что касается символов, то они преображают откровение в конкретный опыт, позволяя охватить невидимое. Впрочем, символизм характерен для менее примитивного этапа, нежели прямое ощущение единства реального и сверхъестественного.

В результате этого анализа характеристиками примитивной реальности становятся уже не ее безразличие к логике и отсутствие абстрагирования, а, скорее, тип опыта, который разрабатывается затем в мифах и символах, чтобы сформировать ту пережитую целостность, которая остается беспорядочным мышлением, невзирая на единство тональности.

В «Записных книжках» (1949), опубликованных через десять лет после смерти Леви-Брюля, он вновь противопоставил два вида ментальности, но теперь это противопоставление было смягчено еще больше. Изучение архаических народов позволяет нам лишь осознать важность определенного аспекта человеческого мышления. Этот аспект в скрытом виде присутствует и при интеллектуальных операциях. «Логическая структура человеческого духа повсюду одинакова» - этот вывод Леви-Брюля способен был разрушить гипотезы его первых книг, если бы в его творчестве не сохранилось, по крайней мере, новое освещение роли сопричастности и аффективности в нашем постижении мира. Все же современную ментальность Леви-Брюль характеризовал как логическую, организованную и рациональную.

Первобытную ментальность изучал не только Леви-Брюль, но и неокантианец Э. Кассирер. По его мнению, примитивная ментальность отличается от нашей не какой-то особой логикой, а прежде всего своим восприятием природы. Это восприятие не является ни теоретическим, ни прагматическим, оно симпатическое, т.е. позволяющее слиться с натурой. Примитивный человек способен делать эмпирические различия между вещами, но гораздо сильнее у него развито чувство единства с природой, от которой он не отделяет себя.

Человек первобытного общества еще не приписывает себе особого, уникального положения в природе. В тотемизме он не просто рассматривает себя потомком какого-либо вида животного. Эта связь проходит через все его физическое и социальное существование. Во многих случаях данная связь выступает в форме отождествления: члены некоторых тотемических кланов в прямом смысле слова объявляют себя птицами или какими-либо другими животными. Следовательно, глубокое чувство единства живого сильнее эмпирических различий, которых первобытные люди не могут не замечать, но с религиозной точки зрения эти различия оказываются для них второстепенными.

Поколения людей также образуют единую непрерывную цепь, которая поддерживается через перевоплощение предков. И это чувство непоколебимого единства жизни настолько сильно, что оно приводит даже к отрицанию смерти. В примитивных обществах она никогда не рассматривается как естественное явление. Мысль о том, что человек смертен, по своей природе глубоко чужда первобытной религиозной жизни. Это позволяет провести четкое различие между мифологической верой в бессмертие и позднейшими философскими попытками доказать бессмертие, например в «Федоне» Платона.

Как подчеркивает Э. Кассирер, если что и нуждается в объяснении для первобытного человека, то это не факт бессмертия, а факт смерти. По его словам, первобытная религия есть, быть может, самое сильное и энергичное утверждение жизни, какое мы находим в человеческой культуре.

3. Ментальность современного человека