Христианский тип культуры

Христианство привносит в понимание спасения новые элементы. Оно делает акцент на духовной стороне спасения -- освобождение от греха, мир, справедливость, но предполагает "просветление тела" и воскресение. Как пишет известный немецкий философ и богослов Р. Гвардини об Иисусе Христе: "Он освобождает человека от неизбежности чередования жизни и смерти, света и тьмы, подъема и спуска. Он разрушает околдовывающую монотонность природы, мнимо насыщенную личностным бытийным смыслом, но в действительности уничтожающую всякое личное достоинство". Поэтому спасение в христианстве предполагает преодоление главного из всех зол -- смерти, т.е. воскресение, победу духа над материей.

Две принципиальные особенности отличают христианство от остальных религий, в том числе и теистических. Это догматы троичности и боговоплощения. Согласно первому из них, единственная божественная сущность внутри себя представляет отношение трех личностей -- Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа. При этом Бог-Отец понимается как Творец мира, Бог-Сын -- как Логос, т. е. Слово в качестве абсолютного смысла, а Святой Дух -- как животворящее начало. Следует, однако, подчеркнуть, что само по себе учение о триединстве божества не является особенностью только христианства и встречается во многих религиях; так, говоря о культуре Древней Индии, мы упоминаем о тримурти -- триединстве богов Брахмы, Шивы и Вишну. При этом речь идет всего лишь о масках или двойниках одного безличного бога, и его "лица" ("ипостаси") не обладают независимым существованием. В христианстве, напротив, речь идет о парадоксальном взаимоотношении вполне полноценных личностей.

Эта парадоксальность выражается в непостижимой для разума форме: ипостаси "единосущны и неслиянны". Логический закон исключенного третьего требует, чтобы мы приняли либо нераздельность ипостасей, либо их неслиянность. В христианстве же должны быть одновременно приняты обе противоречащие друг другу характеристики внутренней жизни Бога как соотношения Его ипостасей. Если бы ипостаси были не единосущны, т. е. "раздельны", то они не были бы прозрачны и взаимопроницаемы, если бы они были "слиянны", то у них не было бы никакой личностной самостоятельности и они могли бы "слипаться" друг с другом, превращаясь в нечто нерасчлененное. "Единосущность и неслиянность" ипостасей составляет внутреннюю сущность христианского Бога, которая и называется "любовью".

Христианская любовь -- это не платоновский eras (греч. -- любовь), т.е. эротическая безличная необходимость, a agape (еще одно греческое слово для обозначения любви), т.е. свободная и жертвенная воля к полной самоотдаче и выходу из скорлупы своего "Я", независимо от того, кто стоит напротив этого "Я" -- "свой", "ближний" по роду, сословию, касте, религиозному закону, или "дальний" в этом смысле, в том числе враг и обидчик. Все эти люди, с точки зрения христианства, оказываются "ближними", поскольку принадлежат к одному человеческому роду. В Новом завете мы встречаем настоящий гимн любви. Апостол Павел пишет: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая, или кимвал (т.е. ударный инструмент, тарелки. -- А.П.) звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, -- то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, -- нет мне в том никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится".

Но если человек сотворен по образу и подобию Бога, а троичность -- сущность внутренней жизни Бога, то Любовь становится главной заповедью и жизни человеческой души, и межчеловеческих отношений. Как отмечал известный русский религиозный философ П.А. Флоренский, "без любви, -- а для любви нужна, прежде всего, любовь Божия, -- без любви личность рассыпается в дробность психологических элементов и моментов. Любовь Божия -- связь личности" [Флоренский, 1990, с. 178]. Но самой личностью распад на стихийные элементы переживается, напротив, как особого рода цельность, как самоопределение, стремление жить по-своему, тогда как на самом деле происходит подчинение стихийным, т.е. безличным природным импульсам. Я = Я -- вот закон подчинения личности безличным силам, ведущий не к свободе, а к произволу: не сам человек хочет, а ему хочется, не он делает, а с ним делается. Сами по себе и рассмотренные по отдельности инстинктивные влечения ни хороши, ни дурны. Более того, в определенных условиях необходима даже стимуляция некоторых инстинктов, которые считаются не слишком хорошими, -- например, полового инстинкта для женатого человека. В противоположность этому, цельность душевной жизни предполагает наличие субординации, четкой упорядоченности влечений, вложенных в нас природой. Без такой субординации личность действительно "рассыпается". Дробность личности, кажущаяся цельностью, искажает и разрушает межчеловеческие отношения, поскольку только «трояким подвигом веры, надежды и любви преодолевается косность закона тождества. Я перестаю быть Я, моя мысль перестает быть моею мыслью; непостижимым актом отказываюсь от самоутверждения "Я =Я" (Там же, с. 68).

Вторая отличительная особенность христианства -- догмат боговоплощения -- предполагает "нераздельное и неслиянное" единство в личности Иисуса Христа двух природ -- божественной и человеческой. Это отнюдь не "полубог" или "человеко-бог", образы которых были известны и язычникам. В Иисусе Христе, как считается, телесно обитает вся полнота Божества. Боговоплощение должно быть понято в рамках концепции творения мира Богом из ничего. Уже сам акт творения оказывается жертвенным актом, актом любви, поскольку Бог, как существо совершеннейшее, самодостаточен, не нуждается ни в ком и ни в чем другом. Это так называемый "кеносис" (греч. kenosis -- опустошение, уничижение) Бога. Как известно, согласно Ветхому завету творение мира было закончено в течение шести дней. Это означает, что дальше мир считался способным развиваться самостоятельно. Но человек, будучи сотворен свободным, должен был продолжать дело творения свободным сотворением самого себя, в чем человек, прошедший через грехопадение, показал свою несостоятельность. И тогда потребовалось новое творение в Боге и совершенном человеке одновременно -- Иисусе Христе. Только благодаря Иисусу Христу становится возможным обожение человека и человечества.

Таким образом, боговоплощение -- это тоже "кеносис", самоуничижение Бога, свободный акт любви и смирения с его стороны. И акт боговоплощения начинает новое творение, поскольку сотворение человеком самого себя не удалось из-за грехопадения. То, что Иисус не только Бог, но и человек, изменило все и для человеческого рода в целом. Действительно, нам кажется, что человеческий род состоит из отдельных самостоятельных и независимых друг от друга организмов. Но на самом деле это не так. Как пишет К.С. Льюис, "в жизни каждого человека был момент, когда он представлял из себя часть организма своей матери, а еще раньше -- часть организма своего отца, которые в свою очередь были частью его дедушек и бабушек. Если бы вы могли видеть человечество на протяжении времени, как видит его Бог, оно выглядело бы для вас не как масса отдельных точек, разбросанных тут и там, а как единый растущий организм, более всего напоминающий гигантское, необычайно сложное дерево. Вы увидели бы, что каждый человек связан со всеми другими" (Льюис, 1992, с. 373). Следовательно, то, что происходит с одним человеком, должно оказывать воздействие на весь человеческий род. А Иисус не только Бог, но и человек.

Тем самым мы подходим к пониманию сущности Церкви. Церковь -- это не храм, а определенным образом организованная совокупность людей как особое, надындивидуальное тело. Действительно, в Библии в целом, а не только в Новом завете говорится о почти "брачной" связи, существующей между Богом и Его народом, причем Бог выступает как Жених, а Израиль -- как Невеста. В новозаветных текстах Женихом называется Иисус Христос (см.: Мф. 22: 1 -- 13; 25: 1 -- 13). Но только в Послании апостола Павла к ефесянам отношения Церкви и Христа изображаются как отношения жениха и невесты, которые должны стать "плотью одной": "Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела" (Еф. 5: 22 -- 23). И там же: "Посему оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению к Христу и к Церкви" (Еф. 5: 31 --32). А в Откровении Иоанна Богослова написано: "И пришел ко мне один из семи Ангелов, у которых было семь чаш, наполненных семью последними язвами, и сказал мне: пойди, я покажу тебе жену, невесту Агнца" (Откр. 21: 9).

Здесь налицо особое понимание тела, как общности людей, телесности вообще и слова, становящегося плотью, о котором мы говорили в лекции о древнееврейской культуре. Поэтому еще одно понимание Церкви в христианстве не будет чем-то неожиданным: Церковь -- Тело Христово, состоящее из верующих как из "клеточек". Апостол Павел прямо говорит, что Церковь -- это именно тело Христа (Ефес. 1: 23), и конкретизирует такое понимание следующим образом: "Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, -- так и Христос, Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные, и все напоены одним Духом. Тело же не из одного члена, но из многих" (1 Кор. 12: 12 -- 14). "Посему страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены. И вы -- тело Христово, а порознь -- члены" (1 Кор. 12: 26 - 27).

Таким образом, Церковь -- это особого рода общность людей. Следует подчеркнуть, что церковное тело имеет не только пространственное измерение: в него входят и те, кто некогда жил, в него могут войти и те, кто еще только должен родиться. Поэтому это -- невидимое или мистическое тело Христа, пронизанное Духом Святым.

Слово "дух" -- один из переводов еврейского слова ruah {дыхание, ветер, воздух или даже пустое пространство). В иудаизме "руах" понимался как особым образом действующая сила божественного вдохновения, побуждающего совершить то или иное действие. Важно подчеркнуть, что понятие "дух" соотносится не только с отдельным человеком, но и с человеческой общностью.

В самом деле, когда люди объединяются в группы, принято говорить о едином для данной группы "духе". Иными словами, с помощью слова "дух" принято обозначать некую невидимую побуждающую к действию и объединяющую человека с другими людьми силу. Одна из наиболее емких характеристик "духа" принадлежит средневековому католическому богослову св. Фоме Аквинскому. Он пишет: «Название "дух", очевидно, заимствовано из представлений о дыхании живых существ, которые вдыхают и выдыхают воздух. Вследствие этого данное название обозначает всякое побуждение и всякое движение любого тела. Так, ветер называется дуновением (или духом). Поскольку воздух невидим, название "дуновение" (или "дух") в дальнейшем переносится на все невидимые и динамичные субстанции и силы. По этой причине душа, суть которой -- восприимчивость, ангелы и Бог называются духами, и Бог, действующий через посредство любви, совершенно правильно называется духом, ибо любовь вызывает определенную движущую силу» (цит. по: Margerie de, 1975, p. 52). К этому следует добавить еще одну данную Фомой характеристику: "Поцелуй есть символ мира, ибо с помощью рта, которым целуются, человек также дышит. Следовательно, когда люди целуются, они объединяют свой дух с целью установления мира и согласия". (Ibid).

Итак, "дух" оказывается неким недоступным органом чувств, началом, ориентированным именно на объединение во времени и пространстве. Может ли это начало стать разъединяющим? В общем случае ответ должен быть утвердительным, но здесь нет никакого противоречия со сказанным ранее. Дух каждой локальной человеческой группы служит для нее объединяющей силой, но во взаимодействии друг с другом "духи" различных человеческих групп не обязаны быть согласованными. Только Святой Дух является силой, способной объединить весь род человеческий.

Следует сразу же оговориться, что мы совершенно не касаемся вопроса о сущности "духа", его свойствах или способах, которыми он действует на людей. В рамках данного изложения нас интересует не субстанция "духа", а его функции, независимо от того, как в действительности эти функции осуществляются. В частности, считается, что именно "дух" побуждает к действию человеческую душу. Тем не менее сам человеческий дух может испытывать различные состояния -- радость, горе, печаль и т. д. Считается, что бывают случаи, когда действия человека определяются не его собственным, а каким-то иным, посторонним "духом" -- "духом зависти", "духом заблуждения" и т. д.: эти посторонние "духи" словно "нападают" на душу человека. Они не подчиняются человеческой воле, как не подчиняются человеку его собственные силы. Точно так же действует и "Дух Божий", побуждающий Божьих избранников пророчествовать и совершать определенные действия. Это создает серьезную проблему "различения духов", т.е. выявления подлинного источника, побуждающего к слову и действию. Важно подчеркнуть, что, согласно иудаистской традиции, Бог достигает своих целей не плотским, физическим принуждением, а силой Духа. Посредником между Богом и миром оказывается Слово. Слово -- это Откровение Божьей Воли. Только благодаря христианству мог возникнуть единый, целый и целящий (т.е. делающий неким целым) Дух, который именно потому и называется Святым: святость предполагает чистоту в буквальном смысле отсутствия примесей. Иисус -- Сын Божий именно в том смысле, что Он слушает не духов предков (род), не Небо ("территориальное царство"), не будущее (Израиль), не природу (Греция), а Бога как Слово: "И Слово стало, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца" (Ин. 1: 14). Иисуса вдохновляет эта загадочная, невидимая сила, которая заставляет человека любить и страдать, говорить и слушать, короче -- повиноваться. Эта сила и есть Бог -- Отец христианства, а Иисус -- воплощенное Слово. И только после Его искупительной жертвы Святой Дух может проявить Себя как дыхание Бога, преображающее человека и человечество, делая людей способными подчиниться велениям Божьей воли. Верующие в Иисуса Христа получают доступ к действию Святого Духа.

Но первоначально Святой Дух сошел не на всех, а на тех, кто был объединен единой верой в воскресшего Иисуса Христа: ведь для получения дара нужно верить в Того, кто этот дар дает. Святой Дух сошел на апостолов, которые и стали "зародышем" Церкви. И хотя Святой Дух дается лично каждому, но происходит это только тогда, когда все вместе. В Церкви как Теле Христовом начинает обитать Святой Дух, и Иисус Христос воскресает в Церкви телесно. Апостолы после смерти Иисуса стали Телом Его Духа, и тем самым была основана Церковь (Пятидесятница, 30 г. н.э.). Церковь как особая общность становится и особой формой жизни, поскольку заменяет принадлежность к национальному, этническому и т. п. локальному коллективу принадлежностью к целостности церковного тела, в границах которого только и проявляется действие Святого Духа. Таким образом, Дух Божий сопровождал и направлял действия Иисуса Христа во время Его земной жизни, а после Его крестной смерти в качестве Святого Духа наполняет Его учеников и делает реальностью Его телесное присутствие в совокупности тел апостолов. Именно Святой Дух, продолжая жить в них, дает им силы для выполнения функции Его представителей на земле.

Важно подчеркнуть связь прихода Святого Духа с крестной смертью Иисуса. В связи с этим Святой Дух называется еще Утешителем (в православной традиции ударение падает на второй слог).

Иисус говорит перед распятием: «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: "куда идешь?" Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин. 16: 5 -- 7). Здесь Иисус представительствует за весь человеческий род. Он страдает и умирает за него. Поэтому Иисус -- это первая добровольная жертва, это жертвователь и жертва в одном лице.

Говоря в предыдущих лекциях о роли жертвоприношений в формировании единства человеческой группы, мы подчеркивали, что без жертвы это единство вообще невозможно: жертва "притягивает" к себе разнонаправленные векторы насилия и гасит агрессивные импульсы. Такова же, в сущности, и смерть Иисуса, делающая Его Христом. Но здесь имеется одно существенное отличие. Жертва и жертвователь до Него были резко отделены друг от друга, и боль, страдания жертвы не принимались во внимание, были как бы невидимыми. После Иисуса становится очевидной цена мира и согласия. Эта цена -- смерть, отказ от жизни или ее части как выход из цепи причинно-следственных связей, умножающих боль и страдания мира. После Иисуса мир и согласие должны обеспечиваться не принесением безгласных жертв, а принесением в жертву самого себя -- отказом от всего того, что разъединяет, умножает страдания других. Христианская любовь жертвенна, ее суть составляет смерть как отказ от части самого себя, и только так можно "пробиться" к другому. Поэтому смерть становится источником жизни, не являющейся результатом причинно-следственных связей. Иными словами, чтобы воскреснуть вместе с Иисусом Христом, нужно сначала вместе с ним умереть. В этом тайна крестной смерти Иисуса и Его воскресения: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то остается одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" (Ин. 12: 24 -- 25).

Замысел христианской культуры

Исходным пунктом будет ситуация соприкосновения четырех типов культуры в черте римского лимеса. Эти типы культуры, соприкоснувшись друг с другом, обнаружили, что они непроницаемы друг для друга, и никакое их ненасильственное объединение невозможно. Второй момент, который мы должны учесть, также упоминался ранее. Речь идет о том, что с момента своего выделения из животного мира человек предпочел мириться с опасностями, порожденными жизнью в коллективе, чтобы с помощью этого коллектива, первичной человеческой общности, защитить себя от опасностей, исходящих от природы, окружающей среды в целом. Первичная человеческая общность при этом выступает как область мира, т.е. отсутствия конфликтов и раздора. В свою очередь, мир внутри человеческой группы не возникает автоматически, его создание и поддержание требует определенных усилий и механизмов культуры.

Для рода характерна прочная связь отдельного человека с родовым коллективом, имеющим не только пространственное, но и временное измерение (связь с предками). Мир и означает наличие и устойчивое существование родовых связей, причем сам род понимается в качестве "тела" духа культурного героя. Поэтому всякий вред роду извне понимается как нанесение ущерба духу предка и неизбежно вызывает кровную месть (ведь дух не может ограничиваться только одним поколением). В варварских племенах, осаждавших Рим и частично охваченных его лимесом, объемлющей все и вся связью было родство. Любопытно, что римляне отмечали почти полное отсутствие у ряда варварских племен представления о "правовых" преступлениях по отношению к членам семьи -- например убийства. Не менее важно, что это касалось и инцеста. Такие преступления представлялись настолько чудовищными, что оказывались по ту сторону всех норм, регулирующих жизнь родового коллектива. Ведь преступления такого рода превращали семью б совокупность "атомизированных" групп, каждая из которых была заражена неизлечимой болезнью раздора, агрессии, насилия. Поэтому эти преступления были "вне закона", преследовались безжалостно и без исключений. Мести подвергался не только сам преступник, но и вся его родня. Кровная месть разъедала мир родов изнутри и даже подрубала многие роды под корень.

Не следует забывать и о том, что алтарь, т.е. специальное возвышенное место для жертвоприношений, также является изобретением родов. Мы уже говорили, что, скорее всего, первые жертвоприношения были человеческими, и лишь затем люди заменяются животными и растениями. В сущности, и кровная месть должна быть понята как разновидность человеческого жертвоприношения. Но это объясняет и разрушительные, сметающие все на своем пути импульсы, исходящие от варварских племен. Дело в том, что сами эти племена вряд ли воспринимали свой основанный на человеческой крови внутренний мир как приятный. Исторические данные позволяют предположить наличие попыток ослабить принципы этого кровавого порядка. Но сделать это можно было, только ослабив требования, которые род ставку перед благополучием и честью. Борьба варварских племен против внешних врагов и в частности против римлян; была отвлекающим фактором, обеспечивавшим определенную стабильность. внутри самих племен при минимуме убийств "своих" "своими"; Так что воинственность варварских племен, доставлявшая столько хлопот римлянам, имела под собой основания важные, просто необходимые для выживания самих этих племен. Каждое племя было просто вынуждено враждовать с другими племенами и "чужаками" вообще. Правда, агрессивность и враждебность по отношению к "чужим" несколько уравновешивалась гостеприимством как специфической чертой родового уклада. Тем не менее, никакой реальный выход навстречу другим культурам невозможен, и культура родов остается замкнутой, непрозрачной для других культур и нетерпимой ко всякой чуждости.

"Территориальные царства" переносят на землю упорядоченность движения звезд на основе священного брака Неба и Земли. Так возникает оседлость и само представление о населенной территории. Фараон, или царь, становится «сыном Неба» и богом. Через него Небо передает людям свои императивы, и ритм жизни людей начинает следовать ритмам жизни звезд и соответственно времен года. А это, в свою очередь, создает условия для устойчивого разделения труда. Из этих классов впоследствии возникают сословия и касты. Мир в "территориальных царствах" предполагает четкость классовой (сословной, кастовой) структуры, соответствие каждого человека предопределенному ему месту. Территория каждого такого царства -- это не какая-то "часть" мира, это сам мир, и за его пределами можно встретить разве что "варваров". Вечный порядок как пространственная замкнутость и отсутствие будущего, даже его боязнь, -- вот условие мира в этом типе культуры.

Тем не менее, в "территориальных царствах" мы встречаем различные попытки несколько ослабить этот жесткий, ориентированный; на вечность порядок. В Древнем Египте это была реформа Эхнатона, продолженная затем Моисеем в другом месте, поскольку она и могла осуществиться только с помощью "исхода".

В Древнем Китае в 206 г. до н.э. приходит к власти императорская династия (Первая, или Старшая, династия Хань). Однако император для обоснования законности своих авторитета и власти вынужден был апеллировать к древним порядкам, и главным авторитетом при этом становится Конфуций. Именно в конфуцианстве содержались детальные предписания относительно того, каких правил человек должен придерживаться в тех или иных конкретных ситуациях. В итоге конфуцианство превращается в государственную религию. Несмотря на светский характер конфуцианства, его "фоном" является представление о священном браке Неба и Земли, и этот брак может быть гармоническим только тогда, когда человек строго придерживается того места, которое ему отведено во всеобъемлющем космическом порядке инь и ян. В этой общественной системе никакие изменения недопустимы, поскольку они представляют собой угрозу для стабильности. Попытка подлинной модернизации не удалась. Тем не менее, новая династия все же "запускает" эон с "нулевого момента" и предотвращает приход периода дряхлости и упадка.

Но эти вновь обретенные мир и согласия покупаются другой ценой. Постоянное пребывание на своем месте, соблюдение всех правил, рутина -- все это означает постоянное нервное напряжение. Выход был указан Лао-цзы, подчеркнувшим важность Ничто. Вспомним его образ колеса, которое не может вращаться без пустоты (Ничто) в ступице (втулке). Совместная жизнь, согласно Лао-цзы, подобна такому колесу. Она может существовать лишь при условии, что имеется и возможность "у вэй" -- недеяния как формы Ничто. Недеяние дает возможность расслабиться, ускользнуть из своей "ячейки" в космическом порядке, но не выводит за пределы культуры "территориального царства".

В Древней Индии мы встречаемся с другой ситуацией. Если не происходит "исхода", как в Египте, и к власти не приходит новая династия, как в Китае, то классовая структура превращается в "окаменелость", затвердевает и становится системой каст. Поскольку каждой касте свойственны свои императивы, табу и правила поведения, то для Древней Индии характерны многообразие и пестрота регламентирующих поведение правил, религиозно-философских систем и религиозных практик. Но человек в Древней Индии оказывается привязанным к своей касте, к своему месту в обществе, и, в конечном счете, в космическом порядке значительно сильнее, чем в Древнем Китае. И эта связность, эта кардинальная несвобода воспринимается как путь страданий, как бесконечное вращение колеса рождений. Отсюда столь характерное для древнеиндийской культуры стремление к самоуглублению, которое рассматривается в качестве способа разгадать загадку жизни и избавиться от страданий. Жизнь объявляется Майей, под покровом которой скрывается истинная реальность. Но систему каст, как считается, нельзя отменить или разрушить, как нельзя отменить и космический порядок. И все же, как провозгласил Будда, можно "угасить" свою волю, свои желания и стремления и тем самым вырваться из колеса рождений. С другой стороны, мы должны жить вместе, а это невозможно без воли, желаний и стремлений. Путь, указанный Буддой, мог и может быть реализован только в монастырях. Как и в случае Лао-цзы, буддизм не выводит за пределы культуры "территориального царства".

Это удалось сделать только Моисею. Израиль верит, что Бог все творит заново, и он является Божьим народом лишь постольку, поскольку освобождает своих детей для неопределенного будущего. Исаак не был принесен в жертву ни духу Авраама, ни Богу. В роду сын подчинялся духу отца, и это имело место даже после того, как отец умирал. Израиль освободил своих сыновей от такой зависимости, от связи с непреложной традицией. Поэтому Яхве -- это Бог и Авраама, и Исаака, и Иакова. Яхве каждый раз начинает заново, и это непосредственно открывается каждому поколению Израиля. Сущность иудейского закона и состоит в освобождении сыновей от власти отцов. Иными словами, для достижения одного и того же результата каждое поколение должно действовать по-другому. Этот дух новизны и обновления и делает человека сыном Авраама. Неизменный закон заключается в верности закону изменчивости.

Следование закону создает мир и согласие. Еврейское "шалом алейхем", родственное арабскому "садам алейкум", означает "мир вам*. "Шалом" при этом связывается не только со здоровьем и материальным благополучием, но и с религиозным порядком, непорочностью перед Богом и отдельного человека, и всего еврейского народа. Важно, что индивидуальное благополучие считается осуществимым лишь на основе общественного благополучия, а оно возможно только при сохранении "завета" (союза) между Богом и Божьим народом. Этот "завет" одновременно является и определенным правовым порядком, в котором Бог -- это источник власти, а Божий народ должен подчиняться божественной власти в виде иудейского, закона. Только подчинение, закону обеспечивает "святость", которая и есть свобода народа Ветхого завета.

Тогда нарушение мира должно пониматься как нарушение завета, которое может иметь как внешние (война), так и внутренние (грех) причины. Естественно, что война против внешнего врага при этом понимается в качестве борьбы Яхве против чужих богов (идолов, кумиров), а поражение свидетельствует не столько о силе противника, сколько об ослаблении "завета", т.е. о внутренних причинах -- грехе. Таким образом, на основе иудейского закона была создана общность, нетерпимая к другим общностям: мир с врагами невозможен, их следует убивать, не беря никаких трофеев, но тот, кто входит в "завет" через обрезание как символ принятия иудейского закона, становится своим. Поэтому "шалом" применяется не по отношению к другим народам и культурам, а к внутренней области, подчиненной "завету". Здесь также нет внутренних возможностей "завета" для выхода за пределы культурной (религиозной) замкнутости.

В Древней Греции понятие о "мире" сформировалось довольно поздно, и поздно появилась богиня мира -- Eirena (Эйрена). Более того, функции этой богини были несколько ограниченными, поскольку она, как считалось, обеспечивала богатство и спокойную, здоровую жизнь в перерывах между войнами. То, что в древнееврейской культуре называлось "шалом", не имеет в культуре Древней Греции, точного соответствия. Ближе всего к нему стоит понятие "закона" (nomos). Но нарушение "закона" у греков повреждает не сам закон, а приносит вред нарушителю. Это свидетельствует, что "закон", согласно пониманию древних греков, имел божественное происхождение, и только софисты, как мы помним, превращали его в человеческое изобретение. Сократ, а вслед за ним и Платон вернули "закону" божественный статус.

Но главное достижение древнегреческой культуры -- концепция "умиротворенной" природы -- позволяла увидеть другого только как объект, который можно созерцать и воспевать в поэзии. Зрелая древнегреческая культура превращает в объекты даже богов. К богам больше не взывают, им не подчиняются -- их самих подчиняют законам мысли и превращают в некое "Божественное". Древнегреческий гуманизм видит в другом человеке не другого в его неповторимости, а только то, что является общим для грека и этого другого. Поэтому неудивительно, что в эпоху эллинизма усиливается влечение к чисто практическим проблемам регулирования человеческого поведения, тогда как интерес к отвлеченным философским спекуляциям заметно ослабевает. Завоевания Александра Македонского взломали перегородки между локальными разнородными культурами, но не создали подлинного объединения. Таким образом, древнегреческая культура также не смогла стать основой общечеловеческого единства.

В Древнем Риме эпохи империи объединяющим принципом, как мы помним, становится Pax Romana. В условиях постоянных завоеваний и расширения территории умиротворение, "дарение мира" рассматривалось в качестве фундаментального принципа. Считалось, что принести мир может лишь тот, кто его имеет, а потому обладание "миром" приписывается самой могущественной силе. Однако у римлян на место Бога заступает кесарь, который объявляется и сам считает себя Богом (кесарево безумие). Поэтому в древнеримской культуре понятие мира осмысляется в терминах победителя и побежденного. При этом именно на победителя возлагается обязанность обеспечения мира, согласия и правового порядка на завоеванных территориях.

В итоге Pax Romana становится и обозначением определенного типа культуры. Существенно, однако, что вечный мир для римлян означал вечное римское господство. Особенно принципиальным это становилось на границах с другими культурами, что за редкими исключениями (Греция) приводило к игнорированию своеобразия завоеванных культур. Единство Pax Romana могло строиться только на насилии, на нивелировании культурных различий, которые, словно прочные стальные обручи, удерживали империю от распада. Очевидно, что объединение, созданное с помощью насилия, должно сохранять насильственные методы для защиты от любого другого насилия -- как внешнего, так и внутреннего. Как только идеология Pax Romana начинает "разрыхляться" (мир начинает толковаться в качестве безопасности, благополучия, благоприятных условий для торговли и т. д.), фактору власти и насилия придается все меньшее значение. А это означало начало распада насильственно созданного объединения. Pax Romana также не смог стать орудием подлинного объединения разнородных культур. Объединяющая сила возникла из недр древнееврейской культуры, охваченной римским лимесом.

Для Божьего народа неустранимое существование по соседству других народов представляло собой серьезную проблему. Наиболее часто используемой формулой для объяснения был "гнев Божий". Длительное подчинение иудеев римскому владычеству придавало этой проблеме предельную остроту и выводило за рамки возможностей объяснения на основе иудейского закона. В самом деле, как объяснить римское господство, не прибегая к положению, согласно которому Бог "завета" устранился от забот о Своем народе? А это означало бы признание нарушения "завета", что было бы равносильно самоубийству древнееврейской культуры. И действительно, в рассматриваемый нами исторический период древнееврейская культура вступила в фазу окостенения. Неизменная верность закону изменчивости разъединяла поколения, хотя и делала их всех сыновьями Авраама. Выход навстречу "другому" оказывался по-прежнему невозможным.

Иисус начинает как верный сын Авраама, но затем выходит за рамки окостеневающего иудейского закона, поставив авторитет Бога выше авторитета Авраама и Моисея. Тем самым он стал не только сыном Авраама, но, прежде всего, Сыном Божьим и одновременно Сыном Человеческим: ведь его родословная теперь опускается ниже Авраама -- к Адаму. Поэтому Иисуса называют еще новым Адамом, тогда как собственно Адам становится "ветхим". Поэтому Иисус первый стал Сыном Человеческим (а не сыном Авраама, сыном культурного героя, сыном неба и т.д., т.е. какой-то частной, отдельной от других "точкой отсчета"). Такими же сынами Божьими и сынами человеческими должны были стать и первые христиане. Как пишет апостол Павел, "ибо все, водимые Духом Божьим, суть сыны Божий" (Рим. 8:14). И еще: "Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы -- дети Божий. А если дети, то и наследники, наследники Божий, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться" (Рим. 8: 16 -- 17). Поэтому у Иисуса две родословные: Матфей (Мф. 1) в качестве отправной точки берет Авраама, а Лука опускается по нисходящей до Адама: Иисус -- сын "Енохов, Сифов, Адамов, Божий" (Лк. 3: 38).

Несмотря на то, что Иошуа (Иисус) означает "Яхве спасает", Он принес спасение не только Израилю, но и трем остальным дохристианским типам культуры. Иисус отважился разорвать свою исключительную связь с иудаизмом именно тогда, когда пришло время для согласованного сосуществования разнородных культур. Как мы видим, это была общая проблема культур, охваченных римским лимесом и не способных выйти за пределы своего ритма жизни. Какие-либо настоящие отношения между варваром и римлянином, рабом и свободным, иудеем и эллином были совершенно исключены. Иисус сделал относительными все предшествующие типы культуры, выявив границы иудейского закона: по словам Иисуса, "... суббота для человека, а не человек для субботы; посему Сын Человеческий есть господин и субботы" (Мк. 12: 27 - 28).

Иисус добивается этого с помощью отрицания всякой определенности своего "социального положения", отказа от всего, что сделало бы его значительным и влиятельным. Он делает себя способным жить в любом ритме жизни -- в системе семейных отношений (род), в системе разделения труда ("территориальное царство"), в рамках иудейского закона (Израиль) и, наконец, в соответствии с правилами поэтического гения (Греция; притчи Иисуса -- образцы поэзии высочайшей пробы). Но Он не абсолютизирует ни один из этих ритмов, не становится пленником ни одного из них. Тем самым Он дал всем дохристианским культурам возможность пережить самих себя. Он парадоксальным образом преодолел закон Израиля, исполнив егг. Он показал, что человек переходит от изолированности к связи со всем родом человеческим, предав себя смерти, отказавшись от своих частичных обязанностей и начав все заново. Тем самым смерть стала источником новой жизни. Вся жизнь Иисуса была духовным умиранием, завершившимся физической смертью на кресте. И именно крестная смерть делает Иисуса Христом.

Современному человеку очень трудно осмыслить то, что в христианской традиции связывается с божественностью Христа, поскольку на уровне обыденного сознания существуют совершенно фантастические, но по большей части натуралистические представления о богах и Боге. В эпоху разгула неоязычества действия богов и Бога представляются по аналогии с действием физических сил. Между тем именно сила, вкладывающая вопросы и заставляющая нас отвечать на них, -- это и есть наш "бог". Так это понимали и древние. Но человек никогда не дает настоящего ответа только с помощью слов, он должен отдать все свои жизненные силы служению своему "богу" -- искусству, науке, спорту и т.д. Даваемые им ответы могут использовать самые различные средства, а отнюдь не только язык. Но почти никто не служит какому-то одному богу на протяжении всей своей жизни. Поэтому боги преходящи. И осознав это, человек может обратиться к Богу, вопросы и императивы которого значимы везде и всегда. В лекции, посвященной древнееврейской культуре, мы показали, как это отражается в именах Бога -- Элохим (множественное число) и Яхве (единственное число). Элохим при этом понимается в качестве различных сил процесса творения, а Яхве есть тот, кем он будет ("Я есть Я"), и это впервые позволяет провести различие между прошлым и будущим. Иисус потому Сын Божий, что Он служит не какому-то отдельному и преходящему богу, а Богу, которому подчинены эти боги и который творит будущее.

Но сделать свое сыновство реальностью нельзя только с помощью слов, только с помощью притч и проповедей. Грехи, пороки и язвы общества не может исправить никакой сверхчеловек -- это, согласно иудейскому закону, прерогатива самого Бога. И высшим кощунством, согласно иудейскому закону, является претензия человека на божественность. Такая претензия уничтожала бы вечное ожидание будущего, возвещенного пророками, равно как и строгий монотеизм. Но если Сын Божий действует не как "целитель", а как белые кровяные тельца в кровеносных сосудах общества, погибающие в борьбе? Ведь так, в сущности, действует любая жертва. Яхве говорит "нет" любой человеческой воле (исполняется всегда воля Бога, а не человека), но Иисус и не переступает через это "нет". Он отказывается от малейшего насилия ради спасения мира. Насилие лишь увеличило бы страдания мира, и Он предпочитает страдать Сам: "Он, будучи образом Божьим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, был послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени" (Фил. 2: 6 -- 9).

Вокруг Иисуса были люди, воплощавшие культурные ценности рода, "территориального царства", Израиля и Греции. Но не было ни одного, который мог бы сказать, что принадлежит хотя бы к двум типам культуры. Иисус был первым, кто, благодаря любви как "открытости", одновременно принадлежал к четырем культурным типам, одним своим существованием отрицая единственность и абсолютность каждого из них (т.е. его императивов). Именно поэтому Иисус представлял собой смертельную опасность для замкнутого, изолированного.существования всех четырех типов культуры и для всех их он должен был бы выступать в качестве потенциальной жертвы, задача которой поглотить импульсы злобы и насилия ко всему чужеродному. Реальной жертвой он стал только для древнееврейской культуры, поскольку именно к ней принадлежал по происхождению. Вся жизнь Иисуса была подчинена закону, который позволял людям преодолеть разделение: закону любви, смирения, отказа и жертвенности. Именно поэтому его жизнь должна была завершиться крестной смертью в качестве добровольной жертвы.

И это было высшей точкой человеческого отношения к смерти. Роды, как мы помним, отрицали смерть: культурный герой не умирал, его дух говорил сквозь маску шамана. "Территориальные царства" обходили смерть, строя храмы, пирамиды и мумифицируя покойников, т. е. ориентируясь на вечность. Израиль лишь терпел смерть в процессе ожидания Мессии. Греция забывала о смерти в художественном и философском творчестве. Но только Иисус придал смерти позитивное значение. Он умирает не так, как умирают за государство, науку, искусство, идеалы и т.д. Такого рода жертвенная смерть исходит из представления о вечности и неизменности того, за что умирают. Так легко встречали смерть, например, античные герои и вообще представители всех дохристианских культур. Их смерть предполагала бессмертие той системы межчеловеческих отношений, к которой они принадлежали. Крестная смерть Иисуса имеет совсем другое качество и совсем другой смысл. Он умирает для того, чтобы вместе с Ним умерли те четыре типа культуры, ценности которых Он собрал в своей душе. Это смерть для старой жизни ради любви к новой. Это "исход" из старого мира* окончательный разрыв всех старых связей.

Умереть должны были бы подошедшие к тупику в фазе окостенения четыре культуры, объединенные римским лимесом. Смерть Иисуса является заместительной жертвой, поскольку эта смерть замещает собой принесение каждой культурой в жертву самой себя ради трех остальных (вместо того чтобы их уничтожить). Если бы Иисус не был распят, а ограничился бы только проповедями и притчами, то Он стал бы основателем еще одного учения, а Его дух стал бы лишь одним среди враждовавших между собой духов эпохи. Вся земная жизнь Иисуса была как бы подготовительным этапом, свидетельствующим, что Он -- Сын Божий и Сын Человеческий, а не сын Авраама. И Его смерть -- это смерть за форму жизни, выпадающую из всех существовавших до Него форм.

Культуры, как и все в мире, подчинены закону энтропии, закону рассеяния, распада и разрушения. Поэтому основной закон разрозненных языческих историй -- закон деградации и смерти. Сразу же после создания мира у него есть только один путь развития -- удаление от своего истока. В противном случае (возвращение в лоно создателя) происходило бы прекращение существования мира как чего-то отдельного и самостоятельного. Поэтому мир, подчиняясь закону энтропии, должен развиваться в сторону упадка. Когда цикл мира (в языческих концепциях исторического времени) достигает своего минимума, происходит мгновенное восстановление исходного состояния. Циклическое время предполагает возможность обойти смерть.

В противоположность этому христианство, опираясь на иудаистскую эсхатологию, говорит, что смерть нельзя ни обойти, ни обмануть так, как это делали язычники. Иисус Христос всей своей жизнью и крестной смертью доказал это. Нужно впустить смерть в саму жизнь и уже там преодолеть ее. Концепция конца света и Страшного Суда обозначает особую точку зрения. Тот, кто хочет спасти свою жизнь (т.е. сохранить ее в неизменности), потеряет ее, поскольку не в его силах победить смерть, а тот, кто ради Иисуса Христа потеряет ее (т.е. в жертвенной любви открывается навстречу другому), спасет ее. Таким образом, смерть становится ключом к новой жизни. Иисус Христос научил людей предвосхищать свою смерть и тем самым побеждать ее, ибо смерть можно попрать только смертью. Язычник привязан к своим святыням и не хочет ничего слышать о том, что его святыни, все его привязанности смертны. Он не способен признать, что все это умрет, что всему этому нужно дать умереть, когда придет время. Поэтому язычник не в состоянии отделить себя от своих святынь и неизбежно умирает вместе с ними.

Люди побеждают смерть, когда они начинают считать свои земные привязанности относительными. Тем самым они предвосхищают неизбежную смерть всех своих земных привязанностей -- своего рассудка, своих старых связей, идеалов, святынь, обычаев, традиций и т.д. Нужно дать умереть части своих ценностей и привязанностей, чтобы их всех не настигла полная и окончательная смерть. В предвосхищении своего конца (Страшный Суд) культура может преодолевать смерть. Поэтому вера в конец света составляет один из существенных элементов христианства. Ведь вера в конец света предполагает признание чего-то, что выходит за пределы существующего и кажущегося вечным порядка вещей. Иными словами, мир умирает, а мы выживаем для другой жизни. Жизнь и крестная смерть Иисуса Христа -- это зримый образ того, как надо жить, чтобы не умереть окончательно. Переосмысленное "memento mori" (лат. "помни о смерти") становится краеугольным камнем христианской культуры, живущей в линейном историческом времени.

В нашу эпоху индивидуалистической психологии значение крестной смерти Иисуса затемняется поверхностным пониманием смерти в качестве события, имеющего отношения лишь к "биографии" отдельного человека. Но смерть каждого отдельного человека касается, вообще говоря, всего человеческого рода. Иисус не умер в одиночестве, а был окружен апостолами, которые становятся телом Святого Духа. В этой новой общности исчезают границы между культурами. Апостол Павел пишет: "А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою. Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, упразднив вражду Плотию Своею, а закон заповедей учением, дабы из двух создать в Себе Самом одного нового человека, устрояя мир, и в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем; и, пришел, благовествовал мир вам, дальним и близким, потому что через Него и те и другие имеем доступ к Отцу, в одном Духе" (Еф. 2: 13 -- 18).

Но это означало, что только после крестной смерти Иисуса Христа могло начаться возникновение первых общин, члены которых получили презрительное имя "христиане". Сами первые общины называли себя Церковью (греч. ek-klesia -- вызванные). Они и действительно были "вызваны" из своих "ветхих", т. е. прежних, форм жизни (типов культуры) в новую жизнь. Церковь становится прообразом этой новой культуры -- христианской. Возникает то, что называется Pax Christi (христианский мир), основанный на Новом завете между Богом и всем человеческим родом (а не только Израилем). Границей мира родов и Израиля был другой, чуждая культура вообще; "территориальное царство" и Греция связывают границы своего мира со своей территорией (так же поступает и Рим), Pax Christi всеобщ по своему замыслу. Замысел христианской культуры и состоит в том, чтобы создать общечеловеческую культуру. Спустя почти два тысячелетия, в разделенном, пропитанном ненавистью, воюющем мире этот замысел кажется потерпевшим поражение. Но христианство не упраздняет грех и смерть, оно лишь дает человеку средства для их преодоления, и, как пишет О. Розеншток-Хюсси, "история спасения на земле -- это победа единственного числа над множественным. Спасение пришло в мир многих богов, многих земель, многих народов. Над всеми ими оно ставит единственное число: один Бог, один мир, один человеческий род". И в этом смысле история христианской культуры еще отнюдь не завершена.

Литература

1. Бердяев Н.А. смысл истории. - М.: Мысль, 1990.

2. Гече Г. Библейские истории - 2-е изд. - М.: Политиздат., 1989.

3. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. - М.: Искусство, 1990.

4. Пигалев А.И. Культурология: Учебник. - Волгоград: Изд-во Волгоградского гос. университета, 1998.

5. Розанов в.В. Религия Философия. Культура / Сост. и вступ. ст. А.Н. Николюкина. - М.: Республика, 1992.