Аристократическая культура эпохи Хэйан в Японии: эстетические и этические принципы

А редкие описания природы в “Гэндзи моногатари” подчинены двум задачам -- подчеркнуть настроение героя и ввести читателя в ситуацию. В более поздних моногатари (например в “Товадзугатари”) оба типа описаний становятся более пространными. Горегляд В.Н. Классическая культура Японии: Очерки духовной жизни. Спб.: Петербургское Востоковедение, 2006. С. 267. Синхронное описание явлений природы и эмоциональной подвижности становится у Мурасаки отчасти и литературным приемом: “Теперь же, погрузившись во мрак отчаяния, она не поднималась с ложа, а травы в саду тянулись все выше, выше и, колеблемые пронизывающим поля ветром, придавали окружению бесконечно унылый вид. Лишь лунный свет проникал в дом”. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) в 4-х кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С.11.

Стоит отметить, что в литературе этого времени герой произведения никогда не вступает в борьбу с природой и никогда не стремится владычествовать над нею. Литературный идеал - растворение личности в окружающей природе, полное слияние его с нею, деперсонализация лирического героя (особенно в поэзии). Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С.170. Иногда человек настолько близко чувствует природу, настолько тесно с нею связан, что осознает себя только как органическую и неотъемлемую ее часть, это можно увидеть в 73 дане «Записок у изголовья»: «Спрятаться в укромном месте интереснее всего летом. Удивительно короткая ночь уже кончается, делается светлее, а вы еще ни капли не спали. Все перегородки с вечера так и остались открытыми, поэтому вам прохладно и все вокруг видно...» Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 73. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Как уже говорилось, основной эстетической категорией являлось моно-но аварэ ("печальное очарование вещей"). "Поэты,-- пишет Анэсаки Масахару,-- утонченные в эстетическом чувстве и настроенные чувством аварэ, видели в явлениях природы образы и движения, отзывающиеся на их собственные эмоции и страсти, и бывали глубоко взволнованы различными переменами и аспектами природы". Цит. по: Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 156. Умение найти в объекте природы скрытое очарование значило проявить тонкость чувствования, эстетический вкус.

Общепринято было любоваться предметами, "глубокими" по скрытому в них очарованию: цветением сакуры весной, багряными листьями клена или полной луной на безоблачном небе осенью, первым снегом зимой.

Однако настоящее очарование природы человек постигает не тогда, когда познает ее сокровенное, выделяет главное ее качество, а тогда, когда это сокровенное зходит в соприкосновение с эмоциями человека, будит его чувствительность. Очарование становится таковым только в момент эмоциональной реакции на него, и чем сильнее реакция, тем выше ценится ее источник. Это можно увидеть в «Дневнике Издзуми Сикибу»: «Прошло несколько дней, и однажды лунной ночью, когда я сидела у порога, любуясь светлой луной, от принца принесли письмо. «Что вы теперь? - изволил написать он. - Смотрите ли на луну?

Вспоминаешь ли ты

О том, о чем я вспоминаю?

К далеким вершинам

Клонится луна, как будто бы с ней

Расставаясь, вздыхаю печально…» Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений. Дневник. Пер. и предисл. Т. Соколовой -Делюсиной. М., 2004. С.213-214. URL: http://coollib.net/b/221053/read в формате FB2. (11.02.2013)

Природа здесь существует не сама по себе, а в эстетическом восприятии человека. Но и поведение человека тоже является источником его эмоционального переживания точно в такой же плоскости, что и окружающая природа. Оба явления тесно связаны. В этой плоскости Сэй Сёнагон рассматривает других людей в четвертом дане: "В третий день третьей луны солнце сияет ярко и безмятежно. В эту пору начинают цвести персики. Слов нет, прелестна бывает ива, но и она прелестнее всего, когда почки еще свернуты, как шелковичные коконы. А распустившаяся она выглядит плохо. Если от красиво цветущей сакуры наломать длинные ветки и поставить их в большую вазу -- они привлекательны. Когда возле этой вазы ведут разговор какие-либо гости или даже братья государыни, одетые в наоси цвета сакуры, из-под которых виднеются полы идасиути-га,-- это очень красиво". Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 4. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Этот отрывок также может проиллюстрировать важную особенность эстетического взгляда хэйанской культуры. Она заключалась в том, что Хэйанцы не искали эстетического наслаждения за пределами определенного круга явлений природы. Поэтому в литературе тото времени можно встретить такие замечания: "Дорога здесь не была особенно красивой. Багряных листьев на кленах еще не было, цветы уже все завяли, виднелись только метелки травы сусуки." Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки). Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С. 60. Этим словам вторит «Дневник Сарасина»: "Отсюда начиналась страна Мусаси. Ничего особенно интересного заметно не было. Песок прибрежный был не белый, а словно грязь, и поля, про которые я слышала, будто на них цветет трава Мурасаки, покрывал лишь тростник и мискант...". Там же. С. 64. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013)

Ярким выразителем такой эстетической избирательности служит и произведение «Записки у изголовья». Показателен 37-ой дан, где рассматриваются достоинства цветов: «Цветы грушевого дерева не в почете у людей...Цветком груши называют лицо, лишенное прелести. И правда, он непривлекателен на вид, окраска у него самая скромная...Цветы павлонии благородного пурпурно-лилового оттенка тоже очень хороши, но широко растопыренные листья неприятны на вид». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 37. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Только в XIV в., когда широко распространилась практика ухода на природу и практика созерцания, такая избирательность стала отвергаться. Эстетический смысл стали искать и находить в любой частичке природы: "Если к случаю, то очаровать может все что угодно". "Все на свете имеет особенную прелесть в своем начале и в завершении" ("Записки от скуки"). Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 214.

Явлением тесно связанным с эстетической избирательностью являлась поэтизация действительности, в частности и природы.

Японская песня адаптировала многие китайские поэтические приемы и тропы, художественные образы, что дало мощный толчок развитию собственной национальной поэтической традиции, своей техники и риторики, собственной образности. Девять ступеней вака. Японские поэты об искусстве поэзии. Изд. подготовила И.А. Боронина. Отв. редактор Е.М. Дьяконова. М., Наука, 2006. С. 115. Так, широко распространены были аллюзии к китайским и стихам или прозе:

«В предутренний час,

В час разлуки всегда выпадает

Обильно роса.

Но прежде таким печальным

Не бывало осеннее небо...» Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 187.

Это стихотворение является отсылкой к стихотворению Бо Цзюйи «Вечером, стоя...»

Конечно же, ссылались и на национальных поэтов: «- Ах, какая досада!- посетовал Государь.- Что же, придется сегодня позволить вам сорвать одну ветку. Тюнагон молча спустился в сад и, сорвав прекрасную хризантему, возвратился к государю». Там же. Т.1. С. 60. В словах Государя содержится намек на стихотворение Ки-но Тодана (Ваканроэйсю, 784): «Слышал я, что в твоем саду цветы вырастают прекрасными./ Так прошу у тебя разрешения сорвать хоть одну весеннюю ветку». И Тюнагон понял Государя без дополнительных объяснений, потому что аристократ того времени был обязан знать множество произведений прозы и поэзии, как зарубежной (китайской), так и национальной.

Частое использование подобных отсылок хоть и облегчало сообщение, понимание между вельможами, создавая общее художественное пространство, однако одновременно и ставило некоторые ограничения для творческого процесса, сужало круг явлений достойных внимания.

Еще одним эстетическим ограничителем было широкое использование устойчивых образов, выражений, метафор, гипербол и т. д. Связаны они были, естественно, не только с явлениями природы (например, «не просыхают рукава» -- плакать), но в данном контексте будут рассмотрены только имеющие отношение к природной тематике.

Так, можно немало привести примеров подобных образов: дым, поднимающийся в небеса, или туман -- постоянный образ-символ: любящее и тоскующее сердце верит, что, увидев этот дым, любимая поймет его чувства; дикий гусь -- традиционно персонифицирован в образе вестника, а крик первого гуся («хацукари») - постоянный образ осени; смена сезонов, их приход и уход традиционно ассоциировались с путниками; стоны одинокого оленя -- образ глубокой осени и т. д. и т. п. Утаавасэ. Поэтические турниры в средневековой Японии (XI - XIII вв.) / Пер. с яп., предисл. и коммент. И.А. Борониной. СПб.: Гиперион, 1998. С. 192-212.

Можно было бы еще долго перечислять, но хотелось бы обратить внимание на последний образ - стоны одинокого оленя. Сэй Сёнагон в 119 дане, называющимся «То, что глубоко трогает сердце», пишет: «Как волнует сердце лунный свет, когда он скупо точится сквозь щели в кровле ветхой хижины! И еще -- крик оленя возле горной деревушки». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 119. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) А это уже пишет 1йдругой автор в «Дневнике Сарасина»: «Однажды мы подумали, что уже наступил рассвет - так много людей с шумом и гомоном спускалось с гор, но когда мы, удивившись, выглянули, оказалось, что к самой галерее подошли олени и кричат. Вблизи их голоса вовсе не так поэтичны, как об этом говорят». Дочь Сугавара-но Такасуэ. Дневник Сарасина (Сарасина никки). / Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. Спб.: Гиперион, 1997. С. 116. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013) Налицо конфликт действительности и поэтического образа, и нужно сказать, хэйанский аристократ всегда делал выбор в пользу последнего, преломляя природные явления в нужном ему эстетическом ракурсе.

И здесь хотелось бы добавить несколько слов о самом этом эстетическом ракурсе. Как уже говорилось, главной эстетической категорией эпохи Хэйан было моно-но аварэ, но существовали и другие. Одна из них - окаси - красота забавного, неприметного, не вызывающего сильных чувств. Вороны, спешащие к своим гнездам, напоминают об аварэ («какое грустное очарование!»), а светлячки тускло мерцающие в темноте, или вереница диких гусей навевают ощущение окаси, милой красоты. Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 1. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Позже Мотоори Норинага объединил эти чувства, говоря об аварэ забавного (аварэ-ни окасику). Григорьева Т. П. Красотой Японии рожденный. М., 1993. С. 94. Окаси у Сэй-Сёнагон часто принимает характер того, что мы называем чувством умиления, трогательности. У Мурасаки - пронзительный лиризм: «Солнце садилось, и небо, затягиваясь облаками, завораживало (аварэ). От горы падала тень, и быстро темнело. Наперебой стрекотали цикады, и гвоздика, поникшая у изгороди, казалась такой жалкой» Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.3. С. 154. (окаси). Сэй-Сёнагон умиляют: «детское личико, нарисованное на дыне; ручной воробышек, который бежит вприпрыжку за тобой, когда ты пищишь на мышиный лад: тю-тю-тю!». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 151. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 в ( 11.01.2013) Ее приводят в восторг цыплята на длинных ножках, такие беленькие, славные (сиро окасигэ-ни). Григорьева Т. П. Красотой Японии рожденный. М., 1993. С. 95.

Существовали и другие оценочные категории: ёэн - «чарующее», в середине Хэйан становится одной из ипостасей аварэ, к концу периода приобретает качество эстетической категории; такэтакаси - "возвышенное"; тоосироси - "величественное", высшая степень такэтакаси - "возвышенного"; таэ - "изысканно-прекрасное", изящное; уруваси - "красивый", "привлекательный", одна из оценочных эстетических категорий, применявшаяся обычно на поэтических турнирах; фуга - "прекрасное", "красота" в самом общем смысле, в отличие от аварэ не имеет элегической окраски; ясаси - одна из оценочных категорий, применявшихся обычно на поэтических турнирах, означает "изящный", "изысканный", "утонченный". Девять ступеней вака. Японские поэты об искусстве поэзии. Изд. подготовила И.А. Боронина. Отв. редактор Е.М. Дьяконова. М., Наука, 2006. С. 392-408.

Однако господствующей эстетической категорией, которая постепенно поглощала остальные, оставалось моно-но аварэ, о чем и говорит японский исследователь Хисамацу Сэнъити: «В моно_но аварэ привносились разные оттенки, но своего эстетического смысла оно со временем не меняло... в комплексе моно_но аварэ неизменно». Цит. по: Григорьева Т.П. Японская художественная традиция. М., 1979. с.120. И здесь стоит добавить, что все последующие эстетические произошли от одного корня, имеют с моно_но аварэ общую родословную. Моно_но аварэ как бы изначально содержало в себе зародыши последующих категорий прекрасного.

Таким образом, те самые природные явления, которые в эпоху Нара служили источником непосредственного восхищения, в эпоху Хэйан стали рассматриваться сквозь целый комплекс эстетических норм при доминирующей категории моно-но аварэ, произошла эстетизация природы.

3. Мужчина и женщина в эпоху Хэйан

3.1 Любовные отношения: ухаживание и брак

Однако, несмотря на то, что природа была очень важной составляющей жизни аристократии Хэйана, все же, пожалуй, главная роль отводилась отношениям между мужчиной и женщиной, а именно, любовным отношениям. Любовная игра занимала доминирующее место в жизни, существовал даже своеобразный культ любви - ирогономи. Девять ступеней вака. Японские поэты об искусстве поэзии. Изд. подготовила И.А. Боронина. Отв. редактор Е.М. Дьяконова. М., Наука, 2006. С. 129. Стоит только хотя бы бегло ознакомиться с хэйанским моногатари, чтобы убедиться в том, что эта тема основная для всей повествовательной литературы той эпохи. Начиная с первого произведения по этой линии -- «Исэ-моногатари», мужчина и женщина господствуют на страницах моногатари нераздельно.

Вот как говориит об этом Н.И. Конрад: «Гедонистические тенденции пропитывают насквозь всю жизнь Хэйана, точнее сказать -- всю жизнь правящего сословия...Наслаждение, к которому стремились хэйанцы, было прежде всего чувственным: любовь -- и при атом не слишком романтическая -- занимала в их жизни главное место; женщина играла чрезвычайно важную роль. Но в то же время хэйанцы никогда не знали чего-нибудь похожего па рыцарский «культ дамы»... Женщина играла первенствующую роль только в качестве орудия наслаждения; самостоятельного и специфического значения за ней как таковой никто не признавал: она имела, так сказать, только «прикладную» ценность, как и всякая другая составная часть обстановки, только в гораздо большей, в количественном смысле, степени». Конрад Н.И. Очерки японской литературы. Статьи и исследования. М.: ХЛ, 1973. с. 84.

Продолжал существовать - и притом в придворной среде не менее прочно, чем в народной, - цумадои - брак, при котором муж не вводил жену в свой дом, а навещал ее у нее в доме. Кожевников В.В. Очерки истории Японии VII- XI вв.: Уч. пос. Владивосток, 2000. С. 134. Американский японовед У. Маккаллоу, исследовавший историю хэйанских брачных институтов на материале художественной литературы и хроникальных записей того времени, установил, что "супружеское местопребывание среди аристократов в период Хэйан было твердо аксорилокальным (когда супруги поселяются в доме родителей жены), дуалокальным (когда супруга живут раздельно и муж только иавещает жену) или неолокальным (когда супружеская пара поселяется в новом доме, независимо от тех и других родителей), и, что не менее важно, оно никогда не было вирилокальным" (т. е. молодые никогда не оставались жить в доме родителей мужа)". Mс Сullоugh W. H., Japanese Marriage Institutions in the Heian Period // "Harvard Journal of Asiatic Studies", 1967, vol. 27. 1967, vol. 27. P.105.

Женщина в эпоху Хэйан сохранила свою имущественную самостоятельность: она могла быть и владелицей поместья. Матрилинейный характер домонаследования подчеркивался тем, что даже при неолокальном браке дом назывался по имени жены, что отец передавал свой дом по наследству не сыну, а дочери, и тем, что к мужу переходило название дома жены в качестве второй фамилии (при нескольких замужествах подряд нередко все мужья таким способом получади одинаковое прозвище). Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 18.

Но в то же время, женщина в эпоху Хэйан росла за закрытыми дверями, а мужчина имел немного возможностей ее увидеть. Считалось, что знатная женщина (супруга или дочь) должна быть практически «невидима» (выезд за пределы внутренних покоев без позволения мужа или отца мог повлечь серьезное наказание) и «неслышима» (излишняя разговорчивость дамы считалась одной из официальных причин развода). Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 389. При этом родители девушки обычно «замалчивают ее недостатки и, приукрашивая достоинства, превозносят их повсюду». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 23. И, как ни странно, многие мужчины, даже не видя затворницу, уже готовы были сражаться за ее внимание: «Бывает и так. Мужчина никогда не видел девушки, но ему наговорили, что она -- чудо красоты, и он готов горы своротить, лишь бы заполучить ее в жены». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси). Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 260. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) В таких случаях, по-видимому, сильно сказывалась поэтизация действительности и общая атмосфера эстетизма.

Что же касается способов знакомства, то одним из них было «подглядывание». «Подглядывание» («каймами») - одна из первых стадий сближения. Соколова-Делюсина Т.Л. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. Приложение. М., 1992. С. 8. Подглядывать можно было с улицы, если ты не имел доступа в дом, или из сада, если ты был в близких отношениях с хозяином.

Хорошая возможность для знакомства представлялась на синтоистских и буддистских праздниках, когда женщины отправлялись взглянуть на торжественную процессию из повозки. Поклонник мог заметить разноцветный надушенный рукав, а иногда даже разглядеть лицо женщины: «В давние времена, в день состязаний на ристалище правой гвардии, в стоящем напротив экипаже, из-под нижней занавески слегка виднелось лицо дамы, и кавалер, в чине тюдзё бывший, так сложил:

“Не вижу” тебя - не скажу,

и “вижу” сказать не могу...

Придется бесплодно весь день

в тоскливых мечтах провести мне

с любовью к тебе...”

Впоследствии он узнал, кто она». Исэ-моногатари/ Пер. Н.И. Конрада. М.: Издательство «Наука», 1979. С. 212.

Если у мужчины возникало желание добиться большего то, он стремился завязать знакомство с кем-нибудь из прислужниц девушки, которые, как правило, выступали в роли посредниц между своей госпожой и внешним миром. Заручившись поддержкой прислужницы, мужчина передавал своей избраннице письмо, в которое обязательно входило стихотворение-танка, рассказывающее о чувствах поклонника.

Если девушка была расположена к поклоннику, то общение в форме обмена стихами могло продлиться достаточно долго и на данном этапе очень важную роль играли как сам талант к стихосложению, так и почерк, материал и оформление письма. Здесь не было второстепенных деталей, все они должны были удовлетворять утонченному вкусу вельмож и служить побуждением к дальнейшему общению: «Это письмо, написанное на мягкой, тонкой бумаге, было еще прекраснее первого, и только совсем уж неисправимая затворница могла остаться к нему равнодушной». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 256. В этом плане интересен еще один отрывок из «Повести о Гэндзи»: «Веер оказался насквозь пропитанным нежным ароматом благовоний, которыми, как видно, пользовалась его владетельница. Внимание Гэндзи привлекла сделанная с отменным изяществом надпись... Содержание песни было довольно неопределенным, но в почерке чувствовалось явное благородство, и в сердце Гэндзи неожиданно пробудился интерес к хозяйке веера». Там же. Т.1. С. 58. Мужчина мог проникнуться сильным чувством к девушке на основании одного лишь почерка: «Увидев, сколь благороден почерк госпожи Акаси - право, ему позавидовала бы любая знатная дама,- госпожа Мурасаки невольно подумала: «Вот потому-то он и…» Там же. Т.1. С. 277. Почерк даже мог вызвать чувство аварэ: «Надобно ли говорить о необычайном изяществе почерка Гэндзи? Монахини, давно миновавшие пору расцвета, пришли в восторг уже от того, с какой небрежной утонченностью было сложено это крошечное послание, и слезы умиления потекли из их померкших очей.» Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 97.

Умение слагать танка ценилось не меньше и также подвигало мужчину на активные действия: «В давние времена у одного не особенно благородного человека была в услужении женщина одна. В нее влюбился бывший в должности секретаря Фудзивара Тосиюки. Эта женщина по лицу и по всей наружности своей была красива, но молода еще была и в переписке неопытна, она не знала даже, что говорить, тем более стихотворений слагать не умела. Поэтому ее хозяин писал ей сам черновики и давал ей переписывать,-- и тот, в приятном будучи заблуждении, восхищался ими...И, по обычаю, хозяин вместо дамы послал в ответ ему стихи такие...Так сказал он, и тот, не успев даже взять дождевой плащ и шляпу, насквозь промокнув, второпях к ней прибежал». Исэ-моногатари / Пер. Н.И. Конрада. М.: Издательство «Наука», 1979. С. 119-120.

Часто к письму прилагалось какое-нибудь растение, которое должно было согласовываться с содержанием письма: «Когда же наконец рассвело, из тумана, окутавшего сад, возник чей-то слуга и, оставив ветку готовой распуститься хризантемы с привязанным к ней листком зеленовато-серой бумаги, удалился. - Как тонко! - восхитился Гэндзи, глядя на письмо, и по почерку узнал миясудокоро». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 175.

Кроме того, письмо было призвано показать образованность отправителя: «Однажды слуга, посланный одним придворным, принес мне ветку сливы. Цветы с нее уже осыпались. К ветке была привязана краткая записка: «Что вы скажете на это?» Я ответила всего два слова: «Осыпались рано». Придворные, толпившиеся возле Черной двери, принялись скандировать китайскую поэму, из которой я взяла мой ответ...Услышав об этом, император соизволил заметить: -- Это лучше, чем сочинять обычную японскую танку. Умно и находчиво!» Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 105. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Гармоничное сочетание всех составных частей послания служило гарантией того, что адресат ответит, даже если общение нежелательно: «Письмо было написано изящнее обыкновенного, и Гэндзи почувствовал, что не в силах его отбросить, хотя, казалось бы…» Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 175.

После периода обмена письмами, если ни одна из сторон не испытывала разочарования, делали следующий шаг к сближению, а именно: мужчина наносил первый визит своей избраннице. Несколько раз он посещал ее дом, переговариваясь с ней через прислужницу, затем, после обмена новыми письмами, получал возможность беседовать непосредственно с предметом своей страсти через занавес. Мужчина, как правило, сидел на галерее, а женщину сажали за опущенными занавесями, к которым приставляли еще и переносной занавес. На данном этапе отношений были важны голос, умение поддерживать беседу, обладание музыкальными талантами: «Вынув из-за пазухи флейту, мужчина заиграл, сам себе подпевая: «Тени там так густы…» Тут и женщина - как видно, ее японское кото было настроено заранее - начала подыгрывать ему, искусно, и мелодия была под стать этой прекрасной лунной ночи. Мелодии в ладу «рити» всегда кажутся особенно изысканными, если их извлекают из струн нежные женские пальцы и если к тому же они долетают до вас из-за занавесей. Восхищенный мужчина подошел поближе». Там же. Т.1. С. 32.

Не менее важна была и грамотность речи: «Когда кто-нибудь (хоть мужчина, хоть женщина) невзначай употребит низкое слово, это всегда плохо. Удивительное дело, но иногда одно лишь слово может выдать человека с головой. Станет ясно, какого он воспитания и круга». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 188. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Но особенно ценились чувствительность и утонченность: «Намерения Гэндзи с самого начала не были столь уж решительными, а когда выяснилось, что дочь принца Хитати лишена всякой чувствительности, он вовсе потерял к ней интерес». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 117.А чрезмерная замкнутость, неумение поддержать беседу, непринужденную любовную игру считались фактически неэтичными: «Поверьте, я никогда не пыталась внушить госпоже, что союз с вами недопустим. Я полагаю, что причина ее молчания кроется в ее чрезмерной застенчивости - и только. - Но, право же, подобная застенчивость выходит за рамки приличий!» Там же. Т.1. С. 118.

Дальнейший ритуал ухаживания также должен был подчиняться как эстетическим и этическим нормам, причем зачастую слитым воедино. Если мужчина и женщина сблизились, то утром кавалеру следовало уйти на рассвете, как можно раньше, пока весь дом погружен в сон. Разумеется, все это давало влюбленным повод для самых утонченных переживаний, окрашенных сладкой печалью неизбежной разлуки. Здесь не было незначительных мелочей: «Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа… Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но склонившись к своей подруге, шепчет ей на ушко то, что не успел сказать ночью. Как будто у него ничего другого и в мыслях нет, а смотришь, он незаметно завязал на себе пояс… А ведь случается, иной любовник вскакивает утром как ужаленный. Поднимая шумную возню, суетливо стягивает поясом шаровары...Стоя на коленях, надежно крепит шнурок своей шапки-эбоси, шарит, ползая на четвереньках, в поисках того, что разбросал накануне... Лазит он по всем углам. С грохотом падают вещи. Наконец нашел! Начинает шумно обмахиваться веером, стопку бумаги сует за пазуху и бросает на прощанье только: - Ну, я пошел!». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 63. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Вернувшись со свидания, следовало немедленно - «пока не просохла роса» - написать стихотворное любовное послание своей даме. Не отправить такое послание - оскорбление для женщины: «Давно уже миновала время, когда можно было ждать письма, и Таю, кляня себя, жалела госпожу. Сама же девушка, до крайности смущенная произошедшим, даже не понимала, сколь оскорбительна подобная задержка обычного утреннего послания». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 121.

Поведение мужчины и женщины должно было напоминать прекрасный танец, где нет места неверному движению, способному разрушить чувство моно-но аварэ. Игра в любовь велась грациозно, по всем правилам этикета, и религиозно окрашивалась смиряющим верованием в быстротечность земного бытия.

Если отношения устраивали обоих, то мужчина делал предложение: «Обыкновенный человек предложение о браке делает либо через подходящего посредника, либо через служанку». Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки). Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С.19.

При заключении брака мужчина проводил в доме женщины три ночи подряд, после чего родственники жены устраивали пиршество, на котором происходило оглашение брака (токоро-араваси -- букв. «обнаружение места»), после чего он считался официальным и муж мог открыто посещать дом жены в любое время. А жена посещать дом мужа могла лишь в исключительных случаях, потому что это вызывало сильное общественное порицание: « -Пожалуй, я обратно поеду с тобой. Еще раз тебе, наверное, нельзя приезжать. - Что подумают люди даже о том, что я приехала сюда теперь? А если увидят, что ты провожаешь меня, будет, я думаю, еще хуже». Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки). Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С.50-51.

Вызывалось подобное осуждение, видимо, тем, что в чрезмерной привязанности мужа и жены друг к другу было что-то от общественного вызова, ведь нормой для мужчины того времени была полигамия.

Мужчина, кроме главной жены, мог иметь несколько жен и наложниц. Главная жена именовалась Госпожой из Северных покоев (усадьба аристократа, состоявшая из садика, пруда, ручейка и целого комплекса строений разного назначения, среди которых постройка для главной супруги хозяина располагалась в северной части усадьбы). Другие жены жили отдельно, как правило, в собственных усадьбах, полученных ими в наследство от родителей. С ними супруг поддерживал так называемые визитные отношения. Горегляд В.Н. Классическая культура Японии: Очерки духовной жизни. Спб.: Петербургское Востоковедение, 2006. С. 201. Мужские измены были обычным делом, и хотя излишняя ветреность порицалась, однако не очень рьяно: « - Впрочем, я не слышал, чтобы тебя обвиняли в чрезмерном легкомыслии или неразборчивости, да и непохоже, чтобы ты мог воспылать страстью к какой-нибудь из здешних дам или потерять голову из-за столичной красавицы. Что же это за тайный союз, навлекший на тебя такие упреки? - вопрошал Государь. А надо сказать, что сам он, хотя лет ему было уже немало, отнюдь не чуждался этой стороны жизни и даже в унэбэ и нёкуродо особенно ценил миловидную наружность и благородство манер, поэтому в его время во Дворце служило немало весьма достойных особ». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 142. Моральное осуждение зависело от разных нюансов (положение в обществе, возраст и т.д.), но не относилось к самому факту легкомысленного поведения: «Как же быть? По миру пойдет обо мне дурная слава, меня станут называть коварным соблазнителем. Когда бы речь шла о взрослой и разумной особе, люди, решив: «Очевидно, они заключили союз по обоюдному согласию», не стали бы осуждать меня. Но в этом случае… Если принцу откроется истина, я окажусь в весьма затруднительном положении». Там же. Т.1. С. 107. А иногда ветреность даже оправдывалась, если внешность мужчины соответствовал эстетическим канонам: «Глядя на его прекрасное юное лицо, Таю не могла не улыбнуться в ответ. «Ах, право, было бы только странно, если бы женщины, с ним связанные, не испытывали мук ревности. И разве не понятно его стремление во всем потакать своим желаниям, ни с кем особенно не считаясь?» - подумала она». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 123.

К женщинам применялись более строгие принципы, однако при соблюдении внешних приличий, зачастую связанных с эстетикой, утонченностью, общество закрывало глаза на их похождения: «Была там некая Гэн-найси-но сукэ, особа уже немолодая, но весьма благородного происхождения, утонченная, всеми почитаемая, но вот беда - сластолюбивая необычайно и не отличающаяся особой разборчивостью». Там же. Т.1. С. 143. А в «Ямато-моногатари» описывается случай, когда даже муж снисходительно отнесся к неверности жены: « И вот в дом нынешней своей жены привел он женщину из Цукуси и там же поселил... А кавалер этот по делам службы часто ездил по провинции, и женщины оставались вдвоем. И жена из Цукуси тайком завела себе возлюбленного...Так и жили они, но как-то стороной он узнал, что есть у второй жены возлюбленный. Хотя он сам любил ее, но все же не очень близко к сердцу принимал и оставил все как есть». Ямато-моногатари / Пер. с яп., исслед. и коммент. Л. М. Ермаковой. М., 1982. С. 158.

Брак не был очень прочен, и оба супруга могли свободно из него выйти, а единственным отчетливым признаком развода являлось возвращение написанных ею писем, но мужчина мог этого и не делать, ведь прекращение посещений мужем жены подразумевало конец супружеской связи. Пасков С.С. Япония в раннее Средневековье: VII-XII века. Исторические очерки/ Отв. ред. Г.И. Подпалова. Изд. 2-е. - М.: Книжный дом «Либроком», 2011. С. 124. И зачатую мужчина не видел в этом ничего морально предосудительного: «В давние времена кавалер годы целые вестей о себе не подавал, и дама -- разумной, видно, не была она,--склонившись на слова пустяшные другого, служанкой стала у него в провинции; и тут пришлось ей выйти к тому -- своему прежнему знакомцу -- подавать обед... Она, стыд ощутив, ответа не дала ему...Кавалер тогда:

«И это она,

та, что бежала

от свиданья со мной?

Годы прошли, а жестокость ее --

будто растет все!» Исэ-моногатари / Пер. Н.И. Конрада. М.: Издательство «Наука», 1979. С.84-85.

Таким образом, мы видим, что в отношениях между мужчиной и женщиной существовал специфический набор ситуативных этических принципов, которые в большинстве случаев подменялись принципами эстетическими. Так, эстетика сопровождала отношения между мужчиной и женщиной на протяжении всего периода ухаживания и брака. Здесь чрезвычайно ценились красота, чувствительность, утонченность и умение ощутить моно-но аварэ, не нарушить красоту момента, а неуклюжести, замкнутости и, вообще, отсутствию светских навыков придавался оттенок морального осуждения.

3.2 Женский идеал в эпоху Хэйан

Яркой демонстрацией такого любопытного соотношения эстетических и этических норм являлся образ идеальной женщины.

Безусловно, выработка идеала красоты происходила под сильным воздействием эстетического образца китайской культуры, однако нельзя не отметить определенной эклектичности заимствованного образа. Возможно, таким образом менялось представление о красоте в Японии: сначала за идеал был принят корейский образец, когда же усилилось влияние китайской цивилизации, изменились современные каноны и были "скорректированы" каноны прошлого. Так, пропорции и позы придворных дам явно соответствуют канонам танской живописи -- круглые овалы лиц с полными щеками, удлиненные узкие глаза, маленький рот с пухлыми губами Витязева О. Представление об идеале женской красоты в Японии периода Хэйан// История и культура традиционной Японии / Отв. ред. А.Н. Мещеряков. М.: 2008. (Orientalia et Classica: труды Института восточных культур и античности; вып. 16). С. 401.

Большинство описаний в литературных источниках делает акцент на красоте и ухоженности волос. Еще встречается изображение высоких танских причесок: "...И я подумала, что когда густые волосы государыни завязаны на затылке, это делает ее еще привлекательнее" Мурасаки Сикибу. Перевод Л. М. Ермаковой// Восток, № 2. 1992. С.10. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013). Однако подобные описания эпизодичны.

Складывается впечатление, что в этот период формируется новый эталон -- длинные волосы. В "Записках у изголовья», например, сказано: "Пряди разметанных волос льются по полу волнами - с первого взгляда можно понять, какие они длинные". Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 36. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 ( 11.01.2013) Предпочтение явно отдается густым прямым волосам, а курчавые относятся к разряду того, "что считается претенциозно пошлым". Там же. Дан 149. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Можно с уверенностью сказать, что волосы были предметом гордости хэйанских аристократок: "Занавес касается ее волос, ниспадающих блестящими прядями... сколь прекрасны эти волосы-- густые вплоть до самых кончиков...". Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 104. Надо отметить, что длина волос была также своеобразным показателем социального статуса. Так, обычно придворные дамы носили длинные волосы, чуть длиннее собственного роста.

Немаловажной деталью в образе дамы была косметика. Чаще всего использовали белила, румяна, краску для бровей и помаду. Белила накладывали в несколько слоев, которые образовывали своеобразную маску. Так описывает это Сэй Сёнагон в "Записках у изголовья": "На девушках были надеты зеленые шлейфы с густо окрашенной нижней каймой, китайские накидки, длинные ленты стелются сзади вдоль шлейфа, концы шарфа падают с плеч, лица густо набелены". Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 103. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Считается, что хэйанские дамы выщипывали брови и вместо них на лбу наносились две широкие черты. Кроме этого, было принято чернить зубы: «Из-за приверженности старой монахини к обычаям прошлого девочке до сих пор не чернили зубов, но сегодня Гэндзи распорядился, чтобы ее лицу придали соответствующий нынешним требованиям вид, и она была особенно хороша с начерненными зубами и четко очерченными бровями». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.2. С. 130. Последним штрихом была помада: "Она наложила на губы ярко-алую помаду, тщательно причесалась и принарядилась". Там же. Т.2. С. 165.

Важное место в образе отводилось костюму. Одежда была многофункциональна: она служила определенным статусным показателем, указывая на принадлежность дамы к сословию и рангу. По костюму хэйанской дамы можно было определить семейное положение дамы и ее статус внутри семьи, судить о ее благосостоянии, равно как и о ее вкусе -- все зависело от подбора тканей, расцветок и узора.

Таковы были внешние характеристики идеальной женщины, но существовал, конечно же, ряд требований и ко внутреннему ее содержанию. Например, в «Новых записях о саругаку», составленных прославленным ученым мужем Фудзивара-но Акихира (989?-1066), автор рассуждает, какие характерные идеальные черты должны быть присущи аристократке. Он отображает не только черты внешнего облика, но и «внутреннюю красоту» -- определенные морально-этические каноны, нормы, которым должна следовать дама. Вот как он представляет красавицу, которая в его повествовании называется Двенадцатой госпожой: "Говорит она немного, но в ее словах есть особая манера -- говорить только о важном. Голос у нее тихий. Слова -- понятны... Девушка прилежна в обучении, старательно прописывает знаки письмом, известным под названием „следы птичьих лапок". Поскольку она со строгостью воспитывалась во внутренних покоях, подальше от чужих глаз, то никто о ней ничего толком не знал. Но слухи о ее красоте стали быстро распространяться в Поднебесной. И хотя она и жила в дальних покоях, красота ее стала эталоном во всем мире". Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 151.

Несколько расплывчатые описания придворных фрейлин дает в своем «Дневнике» и Мурасаки Сикибу. У нее нет четких критериев, по которым можно судить о достоинствах женщин, однако наиболее часто упоминающиеся черты таковы: ладно скроена, изящна и женственна, сердцем мягка и приятна, красивые волосы, белая кожа. Мурасаки Сикибу. Дневник/Перевод Л. М. Ермаковой // Восток, № 2. 1992. С.23. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)

Однако в «Повести о Гэндзи», когда друзья Гэндзи делятся друг с другом любовным опытом, создается более конкретный облик дамы. Причем, по всей видимости, существуют отдельные представления о должном для жены и для возлюбленной: «Не спорю, развязность манер, легкость нрава могут быть уместны в женщинах, прислуживающих во Дворце. С ними встречаешься от случая к случаю, обмениваешься речами… Но в женщине, которую ты собираешься сделать своей единственной опорой в жизни…» Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 33. Жена не должна требовать постоянного внимания и иметь неискоренимые пороки. Там же. Т.1. С. 25. Среди таких пороков, пожалуй, главными были ветреность и ревность: «Не менее глупо, когда жена, преисполненная негодования, отворачивается от мужа потому лишь, что он позволил себе вступить в какую-нибудь мимолетную, случайную связь...Ветреность же должно считать наипервейшим для женщины пороком». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 26-27.А вот о предпочтительных качествах жены: «Оставим же в стороне вопрос о происхождении и не будем говорить о наружности. Если женщина не проявляет удручающе дурных наклонностей, если она благоразумна и не строптива, этого вполне достаточно, чтобы мужчина решился остановить на ней свой выбор... В женщине важен кроткий, миролюбивый нрав, а дополнить эти качества внешней утонченностью не так уж и мудрено». Там же. Т.1. С. 26.

Наверное, в условиях, когда браки среди высшей знати зачастую заключались по расчету, это были довольно разумные, практичные требования. Однако, думается, в мечтах мужчинам грезились несколько другие женщины: «Казалось бы, при всем желании невозможно отыскать в их доме ничего замечательного, и вот где-нибудь в дальних покоях встречаешь женщину с нежной, возвышенной душой, сумевшую достичь редкой утонченности в самых пустяковых навыках и умениях». Там же. Т.1. С. 24. Но и в изысканности должна была быть мера: «Можно быть крайне сдержанным во всех проявлениях своих и при этом уметь выказать сочувствие и понимание, когда того требуют обстоятельства...Когда женщина выставляет напоказ свои чувства, стараясь убедить всех в своей необыкновенной утонченности и заботясь лишь о том впечатлении, которое производит, она, сама того не желая, обнаруживает свои недостатки, которые в противном случае остались бы незамеченными». Там же. Т.1. С. 175. Порой кавалеры даже старались избегать подобных дам: «Ночевать одному во Дворце неприятно, если же пойти к кому-нибудь из дам, которые ни на миг не забывают о своей утонченности, придется дрожать всю ночь от холода, любуясь снегом». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С. 31.

Дабы действительно соответствовать идеалам, дама должна была с детства совершенствоваться в игре на музыкальных инструментах, каллиграфии, поэзии, живописи, умении к месту и со вкусом подобрать ткани и узор для наряда, в составлении ароматов и многом другом. Вот как описывает наставления отца дочери Сэй Сёнагон в "Записках у изголовья": "Прежде всего, упражняй свою руку в письме, затем научись играть на семиструнной цитре так хорошо, чтобы никто не мог сравниться с тобой. Но наипаче всего потрудись прилежно заучить на память все двадцать томов "Кокинсю". Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 23. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Обучение каллиграфии было призвано развить творческое начало и выработать свой собственный неповторимый стиль. Простое копирование считалось признаком бесталанности. Ритм, скорость нанесения черт, тональность туши, пространственная композиция -- в каждом случае это был экспромт. Сложившийся стиль письма -- это комбинация мастерства и воображения, умения меняться в зависимости от настроения и способности выразить в нем часть собственного мироощущения. Горегляд В.Н. Классическая культура Японии: Очерки духовной жизни. Спб.: Петербургское Востоковедение, 2006. С. 319.

Существовали строгие правила графической стилистики. Эти правила диктовали не только строгое соответствие стиля письма жанру сочинения, но и законы расположения знаков на поверхности листа относительно его параметров, и дозировку в употреблении иероглифов и знаков слогового письма, приличествующего мужчинам или женщинам, мирянам или монахам, и т. д. Несоблюдение какого-либо из этих правил могло нанести заметный ущерб в глазах общества автору и каллиграфу, так как японцы той эпохи были убеждены, что наслаждение текстом начинается не с его содержания, а с внешнего вида. Недаром крупнейшая писательница японского Средневековья Мурасаки Сикибу (конец X--начало XI в.) писала в своем дневнике, как она обеспокоилась, когда узнала, что при дворе ходят по рукам черновые листы ее "Повести о Гэндзи", переписанные не настолько искусно каллиграфическом отношении, чтобы писательница оставалась спокойной за свою репутацию. Мурасаки Сикибу. Дневник. Перевод Л. М. Ермаковой // Восток, № 2. 1992. С.16. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)

Кроме того, с раннего детства девочек также обучали игре на различных музыкальных инструментах: бива, кото и флейте. Музыка была не только развлечением, она создавала настроение, а окружающая среда могла увеличивать силу эмоционального воздействия: "И кото и флейта звучат особенно чисто и ярко осенней ночью, когда на небе ни облачка и все вокруг залито лунным светом...Право же, в осенние вечера даже флейта звучит слишком пронзительно...Именно весенней ночью сливаются в сладостном согласии все звуки". Там же. Т.3. С. 75. Изящество и мелодичность привлекали так же, как каллиграфический почерк или удачное стихотворение, а запоминающаяся манера игры могла стать мерилом симпатии или антипатии в отношении дамы.

Интересен вопрос о книжной образованности дамы. От женщины требовалось знание наизусть целых поэтических сборников (например, «Кокинсю»). Любая антология -- это не только сборник стихотворений в нашем понимании, для аристократии периода Хэйан -- это своеобразный "разговорник", хранилище множества устоявшихся эпитетов и метафор. Знание поэтических антологий служило не только мерилом образованности, оно было необходимо, чтобы разговаривать, писать, сочинять на понятном всем "языке чувств и образов". Умение быстро вспомнить какое-либо стихотворение из антологий на определенную тему, то есть эрудированность дамы, ценилось не меньше, чем умение подобрать наряд. Государь или государыня могли в любой момент попросить придворных дам написать "старинную танку, любую, что вспомнится". Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 159. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Таланты в каллиграфии и стихосложении могли способствовать придворной карьере аристократки: «Достойны зависти придворные дамы, которые пишут изящным почерком и умеют сочинять хорошие стихи: по любому поводу их выдвигают на первое место». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. Дан 23. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Однако изучение китайских языка и литературы совершенно не поощрялось: «Женщина, постигшая все тонкости Трех историй и Пяти книг, в моих глазах скорее проигрывает в привлекательности. Правда, я не могу сказать, что предпочел бы иметь дело с особой, не получившей вовсе никакого образования. Женщин не принято обучать наукам». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари): в 4 кн./Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. Ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т.1. С.37. И даже порицалось: «И вот всегда она такова. Оттого и счастье у нее такое короткое. И зачем женщине по-китайски читать? В старину женщинам читать сутры не позволяли». Мурасаки Сикибу. Дневник . Перевод Л. М. Ермаковой// Восток, № 2. 1992. С. 26. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013) Потому-то Мурасаки Сикибу и скрывала знание китайской письменности, делая «непонимающее лицо при виде написанного на ширме». Там же. С. 27. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)