Аристократическая культура эпохи Хэйан в Японии: эстетические и этические принципы

Государственные указы, устанавливающие правила использования цветов являются еще одним свидетельством большой важности костюма: в течение эпохи Хэйан неоднократно издавались указы в тщетной надежде обуздать экстравагантные устремления знати. Например, при императоре Дайго увлечение ярко-красными одеяниями распространилось настолько, что придворный советник Миёси-но Киёюки в 917 г. подал докладную записку, где посчитал придворную моду одним из пагубных проявлений способных «уничтожить государство» и просил государя ввести строгий запрет на подобные одеяния при дворе. Докладная получила высочайшее одобрение, однако, как видно из текстов более поздних указов, придворная мода на ярко-красные одеяния сохранилась, а запреты реального действия не возымели. Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 297-298.

Важным дополнением к костюму служил аромат. Ароматические композиции составлялись из таких душистых растений как нард, сандал, мускус, клевер и другие травы. Умение составлять ароматы почиталось за искусство, а одним из признаков вкуса и утонченности была способность отличать друг от друга традиционные букеты (называвшиеся, например, «душистое одеяние», «кавалер в ожидании», «сливовый цвет»), талант к созданию собственных оригинальных ароматов и компетентность в суждениях о творениях других. Cambridge History of Japan 2. Heian Japan/ Edited by Donald H. Shively and William H. McCullough. Cambridge University Press, 1999. Р. 396. Специфическим развлечением было соревнование в угадывании букета ароматов: одновременно возжигалось несколько видов благовоний, и участники игры должны были назвать по запаху составные букета. Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 19. Устраивались также соревнования по приготовлению ароматов: «Для составления ароматов существуют вполне определенные и всем известные предписания, но, разумеется, многое зависит от вкуса самого составителя. Поэтому сравнивать ароматы, учитывая тончайшие их оттенки, - занятие весьма увлекательное». Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) в 4-х кн./ Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т. 2. С. 231.

Особое внимание было уделено главному аксессуару костюма -- складному вееру, который был изобретен в Японии в X веке. Веер был двух типов, один для зимы и один для лета. Первый делался из склеенных деревянных полосок, а материал, цвет и украшения должны были соответствовать полу, возрасту и социального статусу хозяина. Последний был бумажный с выступающими ребрами на одной стороне, его использование не было связано ни с какими ограничениями. В веере предпочтительной была элегантная простота, а роскошного орнамента было не достаточно для того, чтобы соответствовать стандартам взыскательных ценителей. Эта тенденция, пожалуй, проявлялась и в других областях прикладного искусства и оказала влияние на формирование сложного баланса между, с одной стороны, роскошной, сияющей красотой отливающих золотом шкафов, малиновых одеяний и пурпурных воздушных занавесей и, с другой стороны, спартанской строгостью, чистыми линиями, и холодной, сумрачной обстановкой помещений. Cambridge History of Japan 2. Heian Japan/ Edited by Donald H. Shively and William H. McCullough. Cambridge University Press, 1999. Р. 397.

Таким образом, костюм и дополняющие его веер и аромат играли важнейшую идентификационную роль. По нему можно было судить о положении в обществе, возрасте, вкусу, настроении и т. д. В то же время, на примере костюма и аксессуаров хорошо наблюдаются изменения эстетического вкуса японской знати: яркость и экспрессивность периода Нара уступила место приглушенности, сдержанности, элегантности эпохи Хэйан.

4.4 Пища

Свою утонченность хэйанские аристократы стремились проявить в том числе и в пище. Повседневный пищевой рацион придворных аристократов включал высококалорийную пищу: жареная рыба, уха, соль, мисо, лапша, побеги периллы, очищенный рис, овощной салат с соевой пастой или рыбой, вареное на пару «таро», растительный желатин (яп. кантэн), «намасу» (не только с рыбой, но и с курятиной и с утятиной), китайские пирожные, фрукты и несколько видов сакэ, а в Хэйане получили распространение более двадцати видов этого напитка, кроме того, хэйанцам были известны многие китайские вина). Любопытно, что в официальном своде правил внутридворцового распорядка «Кимписё» сказано, что «начинать трапезничать необходимо с пирожных (яп. Каси)», а в энциклопедии «Вамё Руйдзусё» упоминается восемь видов «каси». Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 338.

Более разнообразным было меню для торжественных случаев. Известно, что во время пиров, которые устраивали знатные хэйанцы, аристократы пытались перещеголять друг друга в изысканности явств, подаваемых к столу. В «Синсаругакуки» упоминаются не только различные виды продуктов, но и указано из каких провинций наиболее предпочтительно доставлять те или иные кушанья: отборный рис -- лучше всего в Овари и Цукуси, рисовые лепешки «моти» из Оми и Хида, караси из Оми, лосось из Этиго, рачки-«ами» из Бидзэн, морское ушко-«аваби» из Оки, морская капуста из Танго, хурма из Мино, каштаны из Тамба, литокарпус из Вакаса, дыни из Ямато и т. д. Описания пиров в хэйанских дневниках изобилуют различными деликатесами: трепанги, политые соком женьшеня, жареный морской окунь с подливкой из винной гущи, рыба-«тай» на вертеле, вареные на пару ракушки с лапшой и растительным желатином, вымоченная в гуще сакэ медуза с уксусом и имбирем, каракатица в соевой пасте с добавлением мяса карпа, морской еж и морской окунь с маринованными овощами, суп из ракушек с овощным салатом, жареный осьминог, «намасу» из дикой утки, кусочки курятины с вареным «таро» и большое разнообразие сакэ. Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 337.

Но даже при ничтожно малом гастрономический интересе блюдам придавался изысканный вид, и они съедались в чопорным молчании гостями, каждый из которых и все вместе старались создать атмосферу элегантности. Cambridge History of Japan 2. Heian Japan/ Edited by Donald H. Shively and William H. McCullough. Cambridge University Press, 1999. Р. 399.

4.5 Празднества

Вполне естественно, что хэйанские вельможи стремились максимально эстетизировать и свои торжества, используя в качестве антуража все вышеперечисленное: архитектурные особенности помещений, произведения искусства, бытовые мелочи, костюм, пищу.

В период Хэйан придворная аристократия выработала своеобразный «стиль жизни», многие элементы которого были заимствованы из арсенала китайской придворной культуры, и одним из «показателей принадлежности» человека к аристократическому кругу являлась организация так называемых «званых пиров».

Внутренние (то есть проходившие во «внутренних покоях» дворца или усадьбы аристократа) пиры (яп. найэн) представляли собой один из важнейших элементов «культурной жизни» знати эпохи Хэйан. Пиры являлись не просто времяпрепровождением, но и одной из форм управления государством. Для начала необходимо сказать, что существовало множество разновидностей и форм пиршеств: после религиозных церемоний, по случаю счастливых знамений, по случаю прибытия гостя (гостей), в качестве завершающего элемента государственных ритуалов, по причине прибытия иностранных послов или представителей региональных элит во дворец и т. д. Именно на пирах заключались договоры между странами и отдельными территориями, налаживались добрососедские отношения между различными родами, а также устанавливались социальные связи между конкретными людьми. Однако, помимо этого, хэйанские пиры -- это и способ реализации идей «фурю» об изящности жизни представителей образованной элиты. Довольно распространенным явлением были так называемые выездные пиршества, где на лоне природы занимались стихосложением, играли на музыкальных инструментах, а сам процесс винопития был эстетизирован. Известно, что хэйанские аристократы не только по причине определения вкусовых качеств, но и для получения большего чувственного удовольствия от такого благородного напитка как вино, зачастую не просто пили его, а капали себе на язык. Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. С. 397-398. Правда, источники донесли до нас одну запись о винопитии не в столь утонченных целях. В 911 г. Уда устроил состязание для восьмерых своих подданных, в глотках которых вино исчезало "подобно воде, выливаемой в песок". Дело кончилось последствиями, обычными для отравившихся алкоголем. Нужно заметить, однако, что подобные варварские забавы были чересчур грубы для придворных Хэйана: развлечения, не поддававшиеся эстетизации, не имели права на место в их жизни. Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. М., 1988. С. 84. URL:http://www.modernlib.ru/books/mescheryakov_a/geroi_tvorci_i_hraniteli_yaponskoy_starini/read_1/ в формате DOC. ( 11.01.2013)

Еще одним очень распространенным явлением эпохи Хэйан были поэтические турниры. Организация и проведение турниров были строго регламентированы. Участники делились на Левую и Правую партии (команды), а судило их жюри из членов императорского дома и высших сановников -- любителей и знатоков поэзии. Регламентированы были не только организация и процедура турнира, но и одежда участников -- ее форма, расцветка и т. д. Кроме того, специально отбирались пьесы для музыкального сопровождения и интермедий. Обязательными аксессуарами были макеты живописных мест (обычно пейзаж-побережье- «сухама»), которые создавали живописный фон для поэтических произведений. Песни записывались на красивой цветной бумаге и складывались в драгоценные ларцы. Утаавасэ. Поэтические турниры в средневековой Японии (XI - XIII вв.)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. И.А. Борониной. СПб.: Гиперион, 1998. С. 5-7.

Песни оценивались обычно по двум критериям: соответствие, во-первых, правилам и нормам стихосложения и, во-вторых, эстетическим критериям эпохи, идеалу прекрасного, общепринятому в то время в хэйанской придворной среде. Таким идеалом было «моно-но аварэ». Считалось, что поэт должен чувствовать красоту мира и уметь ее выразить в изящной форме. Тематика песен была строго определена, а поэтический язык тщательно очищался от грубых и неблагозвучных слов, от простонародной и примитивной лексики, стремясь к максимальной красоте и изысканности выражения. Критерии эти были выработаны в соответствии со сложившимся поэтическим каноном. Там же. С. 7-8.

Поэтические турниры проводились в системе принятых тогда состязаний в изящных искусствах. Об этом свидетельствуют, в частности главы из романа «Повесть о Гэндзи», описывающие состязания в искусстве приготовления ароматов, Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) в 4-х кн./ Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Т. 2. С. 228-234. а также сравнения картин. Там же. Т. 2. С. 7-18.

К началу Х в. поэзия стала практически ведущим видом искусства. Мало того, она приобрела еще и важную социальную роль, как средство светского общения. Сложение стихов сделалось постоянным атрибутом придворного быта и ритуала. Стихами-«танка» обменивались друзья и возлюбленные, любое подношение сопровождалось стихотворением. Миниатюрная «танка» была общепринятой формой эмоционального отклика на ситуацию, событие. Стихи слагались на празднествах, во время императорских выездов, на охоте, даже на богомолье. Например, в биографии поэта Мицунэ записано, что он сопровождал экс-императора Уда в паломничестве к святыне Исияма в 916 г. и по просьбе государя слагал там песни. В биографиях многих крупных поэтов - Цураюки. Тадаминэ, Мицунэ, Томонори упоминается о сложении стихов на увеселительной прогулке экс-императора Уда к реке Оикава в 907 г. Утаавасэ. Поэтические турниры в средневековой Японии (XI - XIII вв.)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. И.А. Борониной. СПб.: Гиперион, 1998. С. 17. Также в плане приверженности к стихосложению в любой ситуации показателен отрывок из «Путешестивия из Тоса», приписываемого Ки-но Цураюки: «Среди прибывших с ними были также люди из губернаторской резиденции. Они заглянули к нам, выказав тем самым свою чувствительность. И так, говоря о горечи разлуки, эти люди решили, как говорится, всем сообща управиться с сетью ртов и вытянули к нам на берег моря песню... Когда они ее произнесли, тот, кто уезжает, очень похвалил их и продекламировал...В это время кормчий, которому незнакомо чувство очарования вещей, уже нагрузившись вином, захотел поскорее выйти в море...И мы приготовились садится на корабль. При этом некоторые из присутствующих стали декламировать по-китайски стихи, сообразные случаю». Ки-но Цураюки. Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки). Пер. с яп. В.Н. Горегляда// Горегляд В. Н., Ки-но Цураюки. М.: Наука, 1983. С. 2-3. URL: http://webreading.ru/prose_/prose_classic/ki-no-curayuki-dnevnik-puteshestviya-iz-tosa-tosa-nikki.html в формате RTF. (11.02.2013)

Еще одним развлечением были выезды за черту столицы. Участие в квази-официальных приятных поездках императорских персон и членов рода Фудзивара было и честью, и обязанностью, а также поводом для получения удовольствия и возможность продемонстрировать элегантный внешний вид и таланты. Такие события были, как правило, связаны с временами года, ориентируясь весной на цветение вишен в Китано и монастыре в Уриньине, осенью - на клены в Арасияма и на некоторые другие любимые места. Cambridge History of Japan 2. Heian Japan/ Edited by Donald H. Shively and William H. McCullough. Cambridge University Press, 1999. Р. 401.

Зимним видом развлечения была соколиная охота (единственный вид охоты принятый при дворе), которая, по-видимому, в угоду популярности этого вида спорта пренебрегала буддийским запретом на убийство живых существ. Охота была любимым развлечением, по крайней мере, одиннадцати императоров, от Камму в восьмом веке до Сиракава в двенадцатом.

Но каким бы ни был повод поездки, она обычно начиналась с процессии по городу, а заканчивалась музыкой, едой, вином и подарками от принимающей стороны. Небольшие частные экскурсии для подобных целей были несколько

менее формальные, но следуют одной и той же общей схеме. Cambridge History of Japan 2. Heian Japan/ Edited by Donald H. Shively and William H. McCullough. Cambridge University Press, 1999. Р. 401-402.

Таким образом, быт был практически повсеместно пронизан эстетизмом. От большинства бытовых явлений хэйанский аристократ старался получить утонченное удовольствие, почувствовать моно-но аварэ, будь то листок бумаги, тушечница или даже дверь. А различные торжества служили органичным продолжением быта, иногда почти что сливаясь с ним. И как видим в случае с соколиной охотой, религиозная этика не играла решающей роли при выборе развлечений.

5. Религия и хэйанская знать

5.1 Особенности отношения к религии хэйанских аристократов

В эпоху Хэйан основная часть японцев исповедовала две религии одновременно: исконную - синто и заимствованную с континента - буддизм. Один и тот же человек, в зависимости от ситуации, посещал либо синтоистское святилище, либо буддийский храм. Однако вера для большинства хэйанцев не означала следования какому-то определённому и строго систематическому вероучению. Буддизм, пришедший в Японию из Индии через Китай, не был однородным, но различные его направления не воспринимались верующими как противоборствующие. Национальная религия синто с её пантеоном природных божеств и духов предков также не мыслилась как альтернатива буддизму, мирно с ним уживаясь. Например, в «Дневнике Сарасина» мы видим, что девочкой героиня молится изваянию будды Якуси-нёрай, чтобы поскорее поехать в столицу и увидеть «все повести и романы», Дочь Сугавара-но Такасуэ. Дневник Сарасина (Сарасина никки).Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. Спб.: Гиперион, 1997. С. 88-89. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina (07. 01. 2013) но и синтоистская солнечная богиня Аматэрасу также представляется ей подательницей земных благ. Там же. С. 199. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina (07. 01. 2013)

Как можно заметить, молитвы для дочери Сугавара-но Такасуэ (автор «Дневника Сарасина»), в первую очередь, являются способом достижения какого-либо земного блага.

И, действительно, религиозные устремления хэйанской знати значительно окрашивались в земные тона. Так, Митицуна-но Хаха пишет в «Дневнике эфемерной жизни»: «Смысл моей молитвы сводился к тому, что я всегда была очень несчастлива, а теперь самочувствие мое хуже, чем в любое иное время на протяжении многих лет». Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С. 89.

Религиозный же путь - монашество или отшельничество - скорее, ассоциировался с лишениями и страданиями: «Отдать своего любимого сына в монахи, как это горестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно на бесчувственную деревяшку. Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 7. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Но ради справедливости стоит сказать, что к тому времени произошло значительное обмирщение монахов: «...Из двадцати монахов государственных провинциальных монастырей ни один в этом не раскаялся. Они обзаводятся женами и детьми, содержат семьи, работают в поле, занимаются торговлей и ростовщичеством». Миёси-но Киёюки. Рекомендации в двенадцати пунктах «Икэн дзюни кадзё»// Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. C. 74. Связано это, по всей видимости, было с тем, что слишком много людей, ища приюта или уклоняясь от налогов и трудовой повинности, шли в монахи. Там же. C. 91.

Неудивительно, что и для аристократов религия во многом превратилась в обыденность: «И вот, завершив все погребальные дела, множество людей, занятое ими, разъехалось. Теперь мы собрались в очаровательном горном храме, скучали». Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С. 53. А вот что пишет Сэй Сёнагон в дане «То, к чему постепенно теряешь рвение»: «Каждодневные труды во время поста...Долгое уединение в храме». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 26. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

В целом, религиозное рвение было связано, главным образом, с обрядами, паломничествами, вознесением молитв и чтением сутр: «Стараясь выучить наизусть священные сутры, твердишь их с запинками, то и дело забываешь и сбиваешься. Приходится вновь и вновь перечитывать. А между тем не только монахи, но и многие миряне, как мужчины, так и женщины, бегло и без всякого труда читают по памяти святое писание. Невольно думаешь с завистью: когда же и я достигну подобного совершенства?» Там же. Дан 58. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

О суетности устремлений аристократов говорит и отрывок из «Записок у изголовья», где бывший придворный чиновник посещает храм от скуки: «И все жe отставной придворный, верно, тоскует в душе, вспоминая прежние дни. Ему кажется, что он не у дела. От скуки заглянет в храм, послушает проповедь раз-другой, и вот его уже все время тянет туда». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 33. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 ( 11.01.2013)

Во многом светским мероприятием было и посещение храмов и святилищ, где, например, молодые люди стремились увидеть дам, обычно скрытых от их глаз: «Не успеют молящиеся вознести хвалу Будде и отбить поклоны, как эти господа с шумом встают и торопятся выйти первыми, поглядывая в ту сторону, где стоят экипажи дам. Воображаю, о чем тогда толкуют между собой приятели!» Там же. Дан 33. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 ( 11.01.2013)

Даже в монастырях юноши не теряли интереса к противоположному полу: «Молодые вельможи, что ни говори, льнут к женским кельям и посматривают в их сторону чаще, чем глядят на Будду». Там же. Дан 120. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 ( 11.01.2013)

Более глубокий интерес к религии, как правило, пробуждался либо с начавшимися старением и болезнями, либо в связи с какими-либо неприятностями и страданиями. Одним словом, он был связан с субъективными причинами. Например, дочь Сугавара-но Такасуэ обратилась к религии после того, как ее девичьи грезы не сбылись, а в уже немолодом возрасте она осталась в одиночестве после смерти мужа: «Если бы с ранних лет я не влеклась душою лишь к бесполезным сочинениям и стихам, если бы с утра до вечера помнила о молитве, совершала обряды, возможно, мне не пришлось бы увидеть эти сны тщеты земной». Дочь Сугавара-но Такасуэ. Дневник Сарасина (Сарасина никки).Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. Спб.: Гиперион, 1997. С. 198. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013) Поэтому она и начинает ходить в паломничества. Там же. С. 168. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013)

А Митицуна-но Хаха хотела уйти в монахини не из-за глубокой веры, а потому что ее муж был ей неверен, его чувства охладели, и это доставляло ей бесконечные страдания. У нее паломничества и затворничества в монастырях представляли собой попытку привлечь внимание мужа. В этом плане показателен такой отрывок из ее «Дневника»: «А я уже тогда допускала, что на этот раз он пришел ко мне в последний раз… И вот без него шли дни за днями. «Действительно, все произошло так, как я и ожидала», - думалось мне и от этого делалось еще печальнее, чем прежде...Я продолжала болезненно размышлять все об одном, ни о чем другом не могла думать, - всей душой хотелось умереть, но при мысли о сыне мне становилось еще печальнее. Тогда я затеяла с ребенком такой разговор. - Как мне быть? Может, я попробую переменить свою внешность и отрешиться от мира?» Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С. 79.

А вот мысли Мурасаки Сикибу о возможности пострижения в монахини: «Что бы люди там ни говорили, а я решила все помыслы обратить к будде Амиде и сутрам...Но ведь если даже и решу отвернуться от мира, еще будут минуты слабости - вплоть до тех пор, пока не вознесусь на облако. Вот и колеблюсь. Но годы подходят...» и чуть позднее добавляет: «Подводя итог, я должна признать, сколь глубоко привязана к этому миру. Но что я могу поделать?» Мурасаки Сикибу. Дневник. Перевод Л. М. Ермаковой// Восток, № 2. 1992. С.29. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)

Итак, мы видим, что средний хэйанский аристократ весьма поверхностно воспринимал религию, в частности буддизм и его нравственные предписания. Довольно немного можно найти в повестях и дневниках эпохи Хэйан нравоучительного. Разумеется, у авторов присутствуют рассуждения о дурном и хорошем, но эти высказывания носят больше личный, субъективный, ситуативный характер, и не претендуют на фундаментальность. Например, Сэй Сёнагон сама страдавшая от сплетен пишет следующее: «Завидовать другим, жаловаться на свою участь, приставать с расспросами по любому пустяку, а если человек не пойдет на откровенность, из злобы очернить его; краем уха услышать любопытную новость и потом рассказывать направо и налево с таким видом, будто посвящен во все подробности, -- как это мерзко!» Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 28. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) Ей вторит Мурасаки Сикибу, также натерпевшаяся при дворе от злых языков и недоброжелательности: «А уж если на тебя устремлены взоры, то тут уж не избежать колкостей по поводу того, как ты входишь и садишься, встаешь и выходишь...Тот, кто выходит из себя и задевает других, достоин насмешек...Кто-то при этом считает себя лучше других, говорит вещи ужасные и злобно смотрит прямо в глаза; а кто-то прячет свои чувства и выглядит вполне дружелюбно. И в этом - виден человек». Мурасаки Сикибу. Дневник. Перевод Л. М. Ермаковой// Восток, № 2. 1992.С.28. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)

У Сэй Сёнагон примечателен дан о сострадании: «Сострадание -- вот самое драгоценное свойство человеческой души. Это прежде всего относится к мужчинам, но верно и для женщин. Скажешь тому, у кого неприятности: «Сочувствую от души!» -- или: «Разделяю ваше горе!» -- тому, кого постигла утрата… Много ли значат эти слова? Они не идут из самой глубины сердца, но все же люди в беде рады их услышать». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 261. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) Здесь также видна относительность норм морали: для мужчин сострадание более важное качество, чем для женщин.

Итак, хэйанская знать весьма специфическим образом восприняла буддизм. Сплавив его в своем сознании с синто, сконцентрировав внимание не на нравственных принципах, а на внешних проявлениях, обрядовости, она переработала буддизм в соответствии со своими предпочтениями.

5.2 Преломление религии в свете эстетики

Такими предпочтениями были эстетизм и поэтизация, при которой действительность была интересной и ценной не сама по себе, а только в свете сложных поэтических представлений. Через эту призму и преломлялся японский буддизм и синтоизм.

Очень ярко эту тенденцию можно увидеть в «Записках у изголовья» Сэй Сёнагон: «Проповедник должен быть благообразен лицом. Когда глядишь на него, не отводя глаз, лучше постигаешь святость поучения. А будешь смотреть по сторонам, мысли невольно разбегутся. Уродливый вероучитель, думается мне, вводит нас в грех». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 33. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) А «толстый бонза» оскорбляет ее взгляд и кажется «претенциозно-пошлым». Там же. Дан 149. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013) Нелепый же вид священнослужителя, независимо от его сана, вызывает у Сэй-сёнагон не менее ироническую реакцию, чем у окружающих. Там же. Дан 12. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

В домах знати часто устраивались чтения сутр, но они воспринимались в большей степени как светское собрание, где можно было показать себя: «На них были шаровары из переливчатого лилового шелка и тончайшие кафтаны, а сквозь шелка просвечивали легкие исподние одежды цвета бледной лазури. Самые молодые щеголяли в одежде прохладных тонов: шаровары с синевато-стальным отливом поверх исподних белых. Государственный советник Сукэмаса вырядился как молоденький, что не соответствовало святости обряда и вызывало невольную улыбку». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 35. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Паломничества, также помимо своей основной цели - просьбы о чем-либо у высших сил (земном или возвышенном) - служили демонстрацией вкуса, власти, богатства и отдыхом от повседневности. Ambros B. Liminal Journeys Pilgrimages of Noble Women in Mid-heian Japan // Japanese Journal of Religious Studies, Vol. 24, No. 3/4, Pilgrimage in Japan (Fall,1997). P. 341. Описание одной из таких поездок содержится в «Записках у изголовья»: «Чтобы посетить храм или полюбоваться красивым видом, дамы, примерно одного и того же звания, отправились вместе из дворца, где они служат. Дамы не наряжались в лучшие платья: осторожность не мешает в дороге. Но края их одежд красивыми волнами выбегают из-под занавесок экипажа. Увы, восхищаться некому! Никто из знатных людей не встречается на дороге, ни на коне, ни в экипаже. Какая досада!» Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 98. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Да и прибыв на место, аристократы немало внимания уделяли окружающим красотам: «...На этот раз их проводили в том горном храме, где матушка скончалась. Я слышала, как закононаставник сказал нам: - Вы собрались сюда совсем не для того, чтобы любоваться осенними горными склонами. В том месте, где она когда-то закрыла свои глаза, постарайтесь проникнуть в толкование смысла сутр». Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)/ Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. С.48.

Вот и для Сэй Сёнагон пребывание в храме связана с эстетическими переживаниями: «Когда в пору первой луны я уединяюсь в храме для молитвы, мне хочется, чтобы все вокруг было сковано стужей и засыпано снегом. Это так прекрасно!» Она непрестанно отмечает различные детали, не упуская из виду ни того, кто во что одет, ни запахов, ни звуков. Все должно соответствовать ее утонченным чувствам и настраивать на возвышенный лад: «В святилище с устрашающей яркостью горело множество огней. Не только постоянные светильники, но возжженные паломниками лампады озаряли блистающие лики божества. Неизреченное великолепие!» Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 120. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Естественно, что и религиозные празднества преломлялись сквозь эстетическую призму. На крупные церемонии, люди стекались со всей страны, чтобы полюбоваться красочным зрелищем, и поэтому у них вызывало недоумение, когда кто-то начинал в этот день паломничество: «Люди, конные, пешие и в экипажах, удивленно спрашивали: «А это что? А эти куда?», - и кое-кто усмехался, а то и вышучивал нас... Одни смеялись над нами: «Уж не богомольцы ли? Мало им дней в году!» Но был среди них и разумный разумный человек: «К чему послужит нам то, что мы будем услаждать свой взор? А этих людей, укрепившихся в вере, Будда, несомненно, пожалует своей милостью. Как мы суетны! Заняты зрелищами, а надо бы, как они, молиться», - но только он один был такой рассудительный». Дочь Сугавара-но Такасуэ. Дневник Сарасина (Сарасина никки).Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. Спб.: Гиперион, 1997. С.166-167. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013)

Тем временем, торжественную, красочную обстановку должны были создавать и сами зрители: «Самое возмутительное в моих глазах -- явиться на праздник в обшарпанном, плохо убранном экипаже». Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси)/ Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. Лит.», 1975. Дан 230. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

Таким образом, эстетизм, завоевав все прочие сферы жизни хэйанского аристократа, проник и в сферу религии. Здесь вырисовывается картина, согласно которой, японский буддизм вызревал более в лоне искусства, чем «чистой мысли», а эстетика взяла на себя функции переработки и усвоения новых философских идей и этических норм, приспосабливая их к особенностям национального мировосприятия.

5.3 Светская эстетика и религиозные искусство

Как следствие, процесс повсеместной эстетизации коснулся и религиозного искусства и архитектуры.

Храмы в городе различались по внешнему виду в зависимости от религии. Синтоистские святилища сохраняли многие элементы традиционной японской архитектуры: легкий каркас, система свай и утяжеленная крыша с широким карнизом, а буддийские храмы часто копировали китайские образцы (многоярусные пагоды с изогнутыми крышами), но с тенденцией преобладания декоративных элементов над функциональными. "Строительство храмов и монастырей в тот период стало своего рода самоцелью дома Фудзивара. Храмы были как бы продолжением их дворцов",--отмечают авторы "Истории японского искусства". Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. С. 17. Как следствие, исчезла тяга к монументальности форм, более слитным и непринужденным стало взаимодействие архитектуры с окружающей природой. Виноградова Н.А. Искусство Японии. М., 1985. С. 23. Облик пагод IX--X веков стал более разнообразным. На основе слияния местных и привнесенных традиций в их конструкциях был применен ряд новых решений, отвечавших нарастающей тяге к живописности. Там же. С. 24.

Развитие светской столичной культуры в XI--XII веках содействовало дальнейшим преобразованиям японской пластики. Как и амидийские храмы, воспроизводящие образ райских земель, скульптура становится частью утонченного декоративного ансамбля. Статуи алтарей храмов Хоодо в Удзи, Хокайдзи в Хайане, Фукидэра в префектуре Оита приобретают особую зрелищность и праздничную красоту благодаря дополняющим их живописным фонам, инкрустации стен и колонн, малым пластическим формам. Светскость столичной культуры усилила проникновение черт декоративности и в позднехэйанскую пластику. Облик божеств приобрел рафинированное изящество, богини милосердия стали изображаться в виде нарядных придворных красавиц. Виноградова Н.А. Искусство Японии. М., 1985. С. 28. Таким образом, суровая монументальность нарской скульптуры постепенно сменилась спокойной торжественностью, простота и сдержанность -- изысканностью и изяществом, желание быть верным натуре -- стремлением к созданию идеального образа. Не столько сила религиозного чувства была выражена в скульптуре этого времени, сколько духовная утонченность и эстетизм. Всеобщая история искусств: в 6 т./ Под ред. Б.В.Веймарна и Ю.Д.Колпинского. М.: Государственное издательство «Искусство», 1961. Т.2. С. 459. URL: http://narod.ru/disk/53543989001.543be55f9b5b6a05e9ea8948e8eae668/13009.zip.html (01.02.2013)

Развитие столичной культуры на протяжении периода Хэйан повлекло за собой расцвет декоративных искусств. Предметы утвари XI--XII веков отмечены печатью изысканной красоты. Усложнение духовных потребностей и развитие художественного вкуса знати сказались и на внутреннем убранстве храмов. Лак, занявший в быту хэйанской знати важное место, стал широко применяться в храмовом зодчестве, для покрытия домашней утвари, предметов обихода. Совершенствуется его технология. На первое место выдвигается техника маки-э. Легкие, гладкие изделия из лака, сияющие в полумраке комнат, составили широкий круг предметов повседневности. Поэтизация действительности - характерная черта духовной жизни периода Фудзивара - проявилась в изощренно-эстетическом осмыслении всего предметного мира, в размывании границ между религиозным и светским искусством. Виноградова Н.А. Искусство Японии. М., 1985. С. 31.

Отдельно стоит сказать о тенденциях в синтоистском искусстве. Искусство синто многим обязано буддизму, однако на него оказала воздействие и придворная культура эпохи Хэйан. Аристократия и император вели свое происхождение от божеств, поэтому весьма значительно инкорпорирование элементов дворцовой культуры, имперского ритуала в обиход святилищ и ритуалы. Презентация святых и божеств в одеждах придворных, формы некоторых святилищ, подобных дворцам знати, параферналия, которую использовали в святилищах все это ведет свое происхождение из императорского дворца и находится под сильным влиянием дворцового ритуала. Боги, святилища, обряды Японии: Энциклопедия синто / Под ред. И.С. Смирнова; отв. ред. А.Н. Мещеряков; отв. секр. В.А. Федянина. (Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности; вып. 26) М.: РГГУ, 2010. С. 282. Фигуры синтоистских божеств, одетые в придворные одежды, получили название дзокутай («мирской облик»). Скульптура, создаваемая для определенного святилища, испытала влияние деревянной архитектуры (как буддийской, так и светской), впитала ее стилистику, она откликалась на новации стиля, на новые колористические решения. В хэйанских фигурах часто подчеркивалась изнеженность, гедонизм. Там же. С. 283. Костюм синтоистского священника, который принято относить к произведениям синтоистского искусства, также испытал влияние придворного костюма эпохи Хэйан. Там же. С. 286.

Таким образом, светская эстетика скорректировала развитие религиозного искусства в сторону утонченности, декоративности, мягкой изящности. И архитектура, и внутреннее убранство храмов и святилищ не только выражали религиозно-философские идеи, но и, в значительной степени, служили источником эстетического наслаждения, которое хэйанский аристократ так стремился получить.

Заключение

Итак, эпоха Хэйан была периодом беспрецедентного взлета различных искусств, литературы и поэзии, но, наверное, главное ее значение заключается даже не в этом, а в образе мышления, в мировоззрении, выработанным хэйанской знатью, продолжением которого являлись эстетические и этические принципы.

На становление этого мировоззрения повлияли разнородные силы: национальное верование синто, пришлый китаизированный буддизм, сама китайская цивилизация, а также, в какой-то степени, конфуцианство и даосизм. Результатом их взаимовлияния стало рождение хэйанской культуры, отмеченной эстетизмом, гедонизмом, какой-то особой хрупкостью и ощущением эфемерности бытия. Важной ее особенностью являлось неразделенность эстетического и этического. Граница между этими принципами была весьма размытой.

Истоки данного явления, возможно, стоит искать в этнопсихологии самих японцев, которые, в свою очередь, могли повлиять на характер местной религии синто, не содержавшей в себе этического учения. Поэтому и неудивительно, что эстетика, ко времени взаимовлияния синтоизма и буддизма уже достигшая значительного расцвета и проникшая во многие сферы жизни общества, взяла на себя функции даже переработки и усвоения новых философских идей и этических норм и, отбирая и видоизменяя их, принялась разрабатывать стиль мировосприятия, т. е. отчасти выступила в роли философии.

В сфере литературы такая слитность эстетики и этики нашла выражение в категориях «макото» и «аварэ». «Макото» означало одновременнно и «искренность» и «мораль» и обозначало истинное отображение действительности в литературном произведении. Только истинность, то есть угол зрения под которым отображалась действительность, каждый раз понималась по-разному: сначала это была верность тому, что «видишь и слышишь», позднее - тому, что присутствует скрытно - моно-но аварэ, югэн, саби. Из этих эстетических категорий в эпоху Хэйан ведущей было моно-но аварэ.

«Аварэ», вышедшее из недр синто, где использовалось в ритуальных заклинаниях, в эпоху Нара стало выражать восхищение, восторг, но пока что не имело эстетического оттенка, приобретя его только к началу эпохи Хэйан. «Моно» (также имеющие синтоистские корни) означало «вещь», как любое явление этого мира. И слившись воедино эти два понятия стали означать «очарование вещей», а с укоренением буддизма и принципа мудзё - «печальное очарование вещей».

Изначально моно-но аварэ обитало преимущественно в сфере литературы (где олицетворяло истинное, моральное), однако как-то незаметно вошло и в реальную жизнь, став фактически мерилом того, что хорошо, а что плохо: красивое не может быть неистинным, а истинное -- некрасивым.

Этот принцип применялся ко всем сферам жизни аристократов, от природы до религии, от любовных отношений до быта.

В отношении природы, очень важной части жизни аристократа, этот принцип нашел выражение в разделении ее на прекрасную и безобразную, в отличие от предыдущей эпохи Нара, когда природные явления ценились такими, какие они есть. То есть то, что не могло вызвать моно-но аварэ, практически считалось не заслуживающим внимания. А вызывал моно-но аварэ определенный круг природных явлений, очерченный устоявшимися в поэзии образами-символами, метафорами, сравнениями и т. д.

Любовные отношения, будучи едва ли не осью, вокруг которой вращалась вся жизнь хэйанских вельмож, также были полностью эстетизированными. Кавалеры и дамы и в период ухаживания, и уже в браке (форма которого, по нынешним меркам, была весьма специфической) должны были соблюдать целый ряд неписанных правил. Целью этих правил было недопущение какой-либо дисгармонии, которая могла заключаться в безобразном внешнем виде, грубости, невежестве, бестактности и отсутствии вкуса, ведь все это могло помешать постижению моно-но аварэ в любовных отношениях. Утонченность внешняя и внутренняя стали подменять собой этические нормы, которые, нужно сказать, были весьма относительны и зачастую подменялись этикетом.

Эта тенденция определила и образ идеальной женщины, которая должна была быть наделена такими чертами как красота (округлые линии тела, очень длинные густые волосы, белая кожа), мягкость, нежность, покорность, чувство такта, наличие вкуса (элегантность) и определенным образом понимавшаяся образованность (каллиграфия, сочинение стихов танка и игра на музыкальных инструментах).

В отношении мужчины существовали несколько другие требования, но в общих чертах схожие: красота, элегантность и образованность. Однако разница здесь заключалась не столько в том, какие качества ценились, сколько в том, как они могли быть полезны в общественной и политической жизни. Выясняется зависимость бюрократической карьеры от перечисленных достоинств. И пусть не всегда выдающийся поэт мог далеко продвинуться по социальной лестнице (что зависело еще от конкретных обстоятельств), но такая возможность сохранялась. Вызвано это было тем, что вся жизнь императорского двора была пронизана эстетикой и духом наслаждений, а конфуцианство и его этические нормы, которые, предположительно, должны были сдерживать подобный гедонизм, не играли существенной роли и оставались достоянием лишь ограниченной части хэйанской знати.

Не менее сильно эстетизация затронула и быт аристократов. Здесь не существовало мелочей: все от чернильницы до архитектуры призвано было удовлетворять стремлению вельможи к эстетическому наслаждению, которое могло быть достигнуто созерцанием, например, дверей или кувшина.

Те же составляющие быта (архитектура, внутренняя обстановка жилища, одежда, пища, произведения искусства, различные мелочи и т. д.) служили антуражем для развлечений аристократов. Устраивались различные пиры, поездки, поэтические турниры, соревнования в составлении ароматов или написании картин, целью которых было подчеркнуть изящество жизни. Кроме того, подобные мероприятия служили ареной политической борьбы, которая осуществлялась через демонстрацию различных талантов, костюма, манер и др.

И, конечно, захватив все области существования знати, эстетика не могла не проникнуть в религиозную сферу. Там достаточно поверхностное усвоение буддизма (как носителя определенных моральных требований) сочеталась с применением эстетических критериев ко множеству элементов: внешний вид священника, внутренняя обстановка храма и т. д. Влияние светской эстетики отразилось и на религиозном искусстве: скульптура, живопись, храмовая архитектура и др.

Таким образом, подводя итог, можно сказать, что все сферы жизни хэйанского аристократа, осмысливались, в первую очередь, с точки зрения эстетики, основной категорией которой было моно-но аварэ. Это, конечно, не значит, что такие этические категории как, например, доброта или милосердие не ценились, но их наличие не являлось жестким требованием, а скорее имело характер пожелания. Упрощенно говоря, тот, кто мог ощущать моно-но аварэ считался хорошим человеком, тот кто не мог -- плохим. Красота и Истина для хэйанского аристократа слились воедино.

Список использованных источников и литературы:

Источники:

1. Дочь Сугавара-но Такасуэ. Дневник Сарасина (Сарасина никки) / Пер. с яп., предисл. и коммент. И. В. Мельниковой. Спб.: Гиперион, 1997. URL:http://litrus.net/book/description/5953/Sarasina_nikki_Odinokaja_luna_v_Sarasina в формате FB2. (07. 01. 2013)

2. Исэ-моногатари/ Пер. Н.И. Конрада. М.: Издательство «Наука», 1979. 288 c.

3. Ки-но Цураюки. Дневник путешествия из Тоса (Тоса никки). Пер. с яп. В.Н. Горегляда // Горегляд В. Н., Ки-но Цураюки. М.: Наука, 1983. URL: http://webreading.ru/prose_/prose_classic/ki-no-curayuki-dnevnik-puteshestviya-iz-tosa-tosa-nikki.html в формате RTF. (11.02.2013)

4. Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений. Дневник / Пер. Татьяна Львовна Соколова-Делюсина. Спб., 2004. URL: http://coollib.net/b/221053/read#t7

http://coollib.net/b/221053/read в формате FB2. (11.02.2013)

5. Миёси-но Киёюки. Рекомендации в двенадцати пунктах «Икэн дзюни кадзё» // Япония в эпоху Хэйан (794 - 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. C. 68-94.

6. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) / Пер. с яп., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. Санкт-Петербург, 1994. 352 с.

7. Мурасаки Сикибу. Дневник. Перевод Л. М. Ермаковой // Восток, № 2. 1992. URL: http://www.twirpx.com/file/150082/ в формате DOC. (12.02.2013)

8. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) в 4-х кн. / Пер. с яп. Т. Соколовой-Делюсиной, отв. ред. Т. П. Григорьева. М.:Наука, 1991. Кн. 1-330 с.; Кн.2 - 270 с.; Кн. 3.-304 с.; Кн. 4.-256 с.

9. Сугавара-но Фумитоки. Рекомендации из трех пунктов «Фудзи Микадзё» // Япония в эпоху Хэйан (794 - 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. C. 99-103.

10. Сэй-Сёнагон. Записки у изголовья (Макура-но соси) / Пер. со старояпонского Веры Марковой. М.: «Худож. лит.», 1975. URL: http://www.serann.ru/text/zapiski-u-izgolovya-polnyi-perevod-v-markovoi-9212 (11.01.2013)

11. Фудзивара-но Арихира. «Синсаругакуки»/Япония в эпоху Хэйан (794 -- 1185): Хрестоматия / Под ред. И.С. Смирнова; сост., введ., пер. с др.-яп. и коммент. М.В. Грачева. (Orientalia et Classica: труды Института Восточных Культур и античности; вып. 24.) М.: РГГУ, 2009. C. 147-153.

12. Ямато-моногатари / Пер. с яп., исслед. и коммент. Л. М. Ермаковой. М., 1982. 231 с.

Литература:

а) на русском языке:

13. Боги, святилища, обряды Японии: Энциклопедия синто / Под ред. И.С. Смирнова; отв. ред. А.Н. Мещеряков; отв. секр. В.А. Федянина. (Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности; вып. 26) М.: РГГУ, 2010. 310 с.

14. Виноградова Н.А. Искусство Японии. М., 1985. 244 с.

15. Виноградова Н. А., Каптерева Т. П. Искусство средневекового Востока. М., 1989. 240 с.

16. Витязева О. Представление об идеале женской красоты в Японии периода Хэйан // История и культура традиционной Японии / Отв. ред. А.Н. Мещеряков.(Orientalia et Classica: труды Института восточных культур и античности; вып. 16). М.: 2008. С. 393-425.

17. Всеобщая история искусств: в 6 т. / под ред. Б.В.Веймарна и Ю.Д.Колпинского. Т.2. М.: Государственное издательство «Искусство», 1961.URL: http://narod.ru/disk/53543989001.543be55f9b5b6a05e9ea8948e8eae668/13009.zip.html (01.02.2013)

18. Виноградова Н.А. Скульптура Японии. III - XIV вв. М.: Изобразительное искусство, 1981. URL:http://sculpture.artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000000/st004.shtml (22.01.2013)

19. Глускина А.Е. «Манъёсю» как литературный памятник // Манъёсю. Пер. А. Е. Глускиной, М., 1971. Т.1. С. 13-62.

20. Григорьева Т.П. Дао и логос. М.: Изд. фирма «Вост. лит.» РАН, 1992. 420 с.

21. Григорьева Т. П. Красотой Японии рожденный. М., 1993. 464 с.: илл.

22. Григорьева Т.П. Японская художественная традиция. М., 1979. URL: http://lib.aldebaran.ru/author/grigoreva_tatyana/grigoreva_tatyana_yaponskaya_hudozhestvennaya_tradiciya/ в формате RTF

23. Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X - XIII вв. М.: Наука, 1975. 386 с.

24. Горегляд В.Н. Классическая культура Японии: Очерки духовной жизни. Спб.: Петербургское Востоковедение, 2006. 356 с.

25. Девять ступеней вака. Японские поэты об искусстве поэзии / Изд. подготовила И.А. Боронина. Отв. редактор Е.М. Дьяконова. М., Наука, 2006. 439 с.

26. Ермакова Л.М. Синтоистский образ мира и вопросы поэтики // Восточная поэтика. Специфика художественного образа. Под ред. П.А. Гринцер. С. 157-184.

27. Завадская Е.В. Японское искусство книги (VII--XIX века). М.: Книга, 1986. 214 с.

28. История Японии. Т. 1. С древнейших времён до 1868 г.: Учебн. пособие/ Отв. ред. А.Е. Жуков. М.: Ин-т востоковедения, 1998. 659 с.

29. Кожевников В.В. Очерки истории Японии VII- XI вв.: Учебн. пособие. Владивосток, 2000. 204 с.

30. Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. Л., 1927. (Выдержки из книги) URL: http://www.stihi.ru/2010/02/16/283 (13.09.2013)

31. Конрад Н.И. Очерк истории культуры средневековой Японии, VII-XVI вв. М.: Искусство, 1980. 143 с.: илл.

32. Конрад Н.И. Очерки японской литературы. Статьи и исследования. М.: ХЛ, 1973. 462 с.