Этика нравственной солидарности и соучастия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Республики Беларусь

Учреждение образования

"Гродненский государственный университет имени Янки Купалы"

Юридический факультет

Реферат

Этика нравственной солидарности и соучастия

Гродно, 2013

Введение

На фоне массового ожесточения нашего общества, ухода людей в свои собственные проблемы, когда забота проявляется в лучшем случае о членах семьи, а сострадание к слабым выдается за анахронизм, темы деятельного сочувствия и солидарности могут показаться отжившими или представляющими только академический интерес. Однако в действительности это не так. Человек по-прежнему не может жить вне общества своих собратьев по виду. Как и у всех общественных животных, его связь с сообществом не ограничивается материальными интересами, а носит глубокий биологический характер: необходимость общения с людьми инстинктивна. Лишение такого общения вызывает у человека психические расстройства и физическую деградацию.

Между тем жизнь человека в обществе, обращение индивида с окружающими его людьми подчиняется определенным правилам поведения, усваиваемым в детстве из его культурной традиции. Несомненно, существование человеческого общества невозможно без соблюдения таких правил. Одним из таких правил-норм является солидарность (от франц. solidaire "действующий заодно") т.е. активное сочувствие каким-либо действиям или мнениям, единство мыслей, интересов. Можно сказать, что солидарность - это своего рода инстинкт, биологическая основа, на которой держится общественная жизнь. Как и все инстинкты, он неустраним. Хотя конечно это инстинктивное поведение должно быть закреплено воспитанием. Сегодня без поддержки такого инстинкта солидарности современному обществу грозит распад, и последствия такого распада в нашем столетии достаточно очевидны.

Солидарность можно рассматривать на различных уровнях: индивида, социальной группы, нации…Сегодня, быстрое увеличение путей и средств коммуникаций в "режиме реального времени", например телекоммуникация, необычайный прогресс информатики, увеличение товарообмена и обмена информацией, процессы урбанизации и глобализации, формируют новые отношения между людьми. Впервые с начала истории человечества стало возможным, по крайней мере, технически установить отношения между людьми, которых отделяют огромные расстояния и незнакомых между собой. Формируется единая человеческая семья, единое общество. Это единство и взаимозависимость людей и народов, проявляется на каждом уровне. Однако, вместе с феноменом единства и взаимозависимости, который постоянно увеличивается, во всем мире продолжает существовать большое неравенство между развитыми и развивающимися странами. Это неравенство поддерживается разными формами эксплуатации и коррупции, которые отрицательно сказываются на внутренних и международных отношениях многих стран. Эти процессы выводят проблему солидарности на международный уровень. Теперь солидарность между людьми может перешагнуть государственные границы, поднять на уровень не только индивидов и групп, но и на уровень народов и наций. Сегодня, как никогда, важно осознание того, что процесс роста взаимозависимости между людьми и народами должен сопровождаться такими же интенсивными усилиями на этико-социальном уровне, чтобы избежать печальных последствий несправедливости в глобальном масштабе, которые не могут, не отразится и на самых процветающих сегодня странах.

Все вышесказанное указывает на актуальность темы моей работы. Ее основная цель заключается в том, чтобы показать, что солидарность особенным образом отражает социальную природу человека, а также подчеркивает равенство всех людей в достоинстве и в правах. Без неё невозможно существование и дальнейшее развитие общества на национальном и международных уровнях.

Достижение указанной цели предполагает решение следующих задач:

- определить понятие и содержание солидарности, эмпатии и соучастия;

- показать важность солидарности и соучастия в жизни каждого человека и общества в целом;

- предложить модель устройства общества, основанную на солидарности и христианских ценностях.

1. У истоков солидарного сознания

Как я уже отмечала выше, солидарность рождается из потребности жить в обществе, из необходимости в совместном сотрудничестве, органически требующем взаимопомощи. Одним из непосредственных стимулов к оказанию помощи как раз и выступает эмпатия - весьма многогранное ментальное и социальное явление.

Понятие "эмпатия" возникло довольно поздно - в начале ХХ столетия. Создателем нового термина, скроенного по образцу слова "симпатия", как некоторая его спецификация, принято считать англо-американского психолога Э.Б. Титченера (ученика признанного основателя психологии, немецкого ученого В. Вундта). Впервые это понятие нашло применение в эстетике для выражения и постижения субъективного опыта в искусстве. Описывая исходный смысл новообразованного слова, Вебстеровский словарь определяет его как интеллектуальную идентификацию с опытом чувствования, мышления или установками другого. Примерно с таким же набором значений оно вошло затем в другие языки и в разнообразную специальную литературу. В одном из отечественных справочников по психологии читаем: "Эмпатия (от греч. empatheia - сопереживание) - способность человека к параллельному переживанию тех эмоций, которые возникают у другого человека в процессе общения с ним" [2, 12]. Более емкое и удачное определение эмпатии дал американец Дж. Иган, подчеркнувший важность в ней когнитивного начала и взаимной связи в сопереживании: "Эмпатия - это способность понимать и проникать в мир другого человека, а также передать ему это понимание" [3, 7].

Эта способность принадлежит не только индивидам, но может характеризовать и взаимодействие групповых субъектов. Подобный коллективный, а в известных отношениях и институциональный аспект эмпатии прочно связан как с социальной психологией, так и с социологией. Так, в ряду важнейших предпосылок морали энциклопедия "Википедия" усматривает "общественность человека, его способность к сопереживанию другим (эмпатия) и альтруистические позывы" [4]. А видный этнолог, этик и социолог права проф. Б.Х. Бгажноков в своих монографиях убедительно показал, что "эмпатия - основа всех социальных институтов, поддерживающих в отношениях между людьми необходимый уровень порядка, согласия, доверия, что относится в полной мере и к праву" [5, 88].

При всем многообразии нюансов, в определениях данного понятия комбинируются, как правило, три аспекта эмпатии: отчетливое понимание чувств, мыслей, потребностей партнеров по общению, нравственно-эстетическое (или шире - ценностное) "вчувствование" в происходящие вокруг события и прочная аффективная сопереживающая связь с другими людьми [6, 320].

Несмотря на несомненную сопряженность эмпатии с рациональными оценочными критериями и нравственной рефлексией, многие исследователи показали ее совершенную независимость от "академического интеллекта" и, в частности, от результатов IQ.

Термин "альтруизм", который имеет прямое отношение к обсуждаемой теме, впервые ввел в обращение основатель социологии О. Конт - в значении, весьма близком к эмпатии [8,31]. "Живи для других", - провозгласил ученый, а его последователи позднее придали этой формуле более адекватную сути альтруизма форму: "Живи и помогай жить другим". В.П. Эфроимсон, опираясь на исходное определение Конта, понимал под альтруизмом "всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям" [9,46]. В контовской предельно рационалистической трактовке обсуждаемого феномена акцент делается преимущественно на этической составляющей. Альтруистические поступки совсем не обязательно движимы состраданием или сочувствием, они могут возникать и на идейной почве - "без эмоций", опираясь на вполне рациональное представление о должном, что заметно отличает альтруизм от эмпатии. Но как бы ни различались рациональные или иррациональные мотивы этих важных проявлений человечности, их отчетливо объединяет бескорыстное стремление оказать помощь кому-либо. Оба эти качества, соединяясь с переживанием коллективной идентичности и волей к взаимопомощи, порождают солидарность [10, 12].

В русской философии этот аспект проблемы затрагивал Владимир Соловьев, который с основанием утверждал, что альтруистическое начало нравственности "имеет свой глубокий корень в нашей природе, именно в виде чувства жалости, общего человеку с другими живыми существами" [11,35].

С изящной простотой оценивает место эмпатии в нашей жизни один из наиболее глубоких специалистов по затронутой теме - британский ученый Мартин Л. Хоффман в своем монументальном труде "Эмпатия и моральное развитие": "Для меня эмпатия есть искра человеческой заботы о других людях, клей, который скрепляет социальную жизнь воедино. Она может быть хрупкой, но все же, без сомнения, ей удалось выдержать целую эволюцию, и она, вероятно, будет с нами и дальше, пока существует человеческий род" [13, 12].

Не этим ли незримым эмоционально-аффективным клеем, скрепляющим людей в "надличные" целостности, соединяется в прочную социальную ткань множество "клеток" общественного организма? И не в его ли отсутствие мы наблюдаем болезненный распад и некроз указанной ткани? Хотя это всего лишь метафора, но весьма продуктивная.

Без эмпатии, этой поразительной способности даже не с полуслова, а скорее с "полувзгляда" понять друг друга, немыслимы ни совместные социальные эмоции, ни слаженное коллективное действие, ни сплоченная общность. Без нее нет ни альтруистических поступков, ни борьбы за справедливость, ни массового порыва, ни многих великих чувств, включая любовь и товарищество.

Античная этическая мысль концептуализировала одну из важнейших граней эмпатии посредством особого термина "агапэ" - сочетания жертвенной любви-сострадания и любви-добра. Последующая историческая эпоха, унаследовав это понятие, трансформировала его в идеал христианского милосердия. А много веков спустя Чарльз Пирс весьма проницательно увидел в "агапэ" даже высшую творящую энергию эволюции. В свою очередь, православная духовность в России сделала идею сострадания осевой для русской культуры, что во многом обусловило ее вершинные достижения. Вспомним здесь хотя бы Ф.М. Достоевского с его слезинкой ребенка как мерой социальных свершений или провалов и оглянемся заодно на время, которому принадлежим, чтобы оценить высоту и актуальность этой нравственной меры.

Не будучи целиком тождественной альтруизму и солидарности, эмпатия представляет собой их прямую предпосылку, глубоко укорененную в человеческой природе и в культуре одновременно [14, 234].

Исследования нейрофизиологических процессов на церебральном уровне указывают, в частности, на связь эмпатических реакций с лимбической системой мозга. В связи с этим некоторые авторы делают натуралистические выводы о том, что наш "мозг изначально устроен так, чтобы реагировать на определенное выражение эмоций, и, соответственно, эмпатия - это биологическая данность" [16, 108]. Однако не все разделяют подобную точку зрения.

Многие другие исследователи попытались поставить проблематику сочувствия и взаимопомощи в контекст эволюционного процесса. Человеческий мозг, как показывают исследования современных нейрофизиологов, заключает в себе три эволюционных пласта, каждый из которых соответствует крупному эволюционному шагу. Наиболее древнюю его часть биолог К. Саган условно назвал "рептильным мозгом", который, продолжая функционировать в окружении более молодых церебральных структур, играет важную роль в агрессивном, ритуальном и территориальном поведении, а также в установлении социальной иерархии [19, 43]. Он действует бесстрастно, вполне "машиноподобным" образом, и чужд всякому сочувствию. Лимбическая система, будучи более развитой, сформировалась с появлением млекопитающих, отвечая за сложную организацию и координацию их поведения. Она управляет множеством тонких эмоций, про которые принято думать, что они являются чисто человеческими, хотя прообразы их наблюдаются у других млекопитающих. И, наконец, существует "третий мозг" - новая кора (неокортекс), наиболее хрупкая и уязвимая, она в наибольшей степени связана с человеческой "сапиентизацией" и историческим становлением социальности. На стыке последних двух пластов мозга формируется и функционирует человеческая эмпатия. Как и всякое эмоциональное поведение людей, она находится под сильным влиянием не только физиологии, но и абстрактного мышления, локализованного в новых областях коры.

В отечественной науке на наличие эволюционных предпосылок этически окрашенного поведения людей, включая сочувственную поддержку, еще столетие назад обратил внимание видный социальный мыслитель П.А. Кропоткин: "Естественно, что... среди очень многих человекоподобных видов, с которыми человек находился в борьбе за жизнь, выжил тот вид, в котором было сильнее развито чувство взаимной поддержки, тот, где чувство общественного самосохранения брало верх над чувством самосохранения личного, которое могло иногда влиять в ущерб роду или племени" [20].

В пространстве истории эмпатия обогатилась культурным содержанием и обрела совершенно новые качества. Однако это достаточно пoзднее эволюционное и историческое творение предельно хрупко, и не только в силу часто встречающихся органических поражений мозга, которые влекут за собой состояние эмоциональной тупости с утратой способности сочувствовать. Еще более радикальной эмоциональной инволюции можно добиться социальными средствами в тяжких условиях культурной деградации и аномии. Тогда эмпатия может полностью "отключаться" разрушением этико-нормативной сферы, низводя людей едва ли не к уровню рептилий. А человек без эмпатии, действующий, по К. Сагану, под влиянием "рептильной" органики, есть самое опасное и наиболее жестокое существо на нашей планете. Именно из этой категории людей выходит огромное большинство насильников, убийц, террористов.

Глубинный эмоционально-аффективный слой человеческой психики действительно хранит врожденные предпосылки к эмпатии - способности к сочувствию, состраданию как одной из самых древних антропологических предпосылок социальности. С ранних стадий онтогенеза она проявляется, например, в чувствительности к признакам страдания другого и в потребности к ответному сочувствию, к эмоциональному и действенному отклику. Уже новорожденные младенцы, заслышав плач другого ребенка, сами начинают плакать как от собственной боли. А в возрасте четырех и более месяцев они плачут, едва завидев слезы в глазах у другого малыша. Еще не заговорившие дети (в возрасте всего лишь около года) при виде упавшего сверстника, приближаясь к нему, проявляют все признаки сочувствия [24]. Заслуживает внимания тот факт, что поведенческие аналоги описанных реакций есть и у наших ближайших сородичей в природе - приматов. Выявлены и половые различия эмоционального реагирования. У девочек обнаруживаются более высокие уровни эмпатии, нежели у мальчиков [25]. (Подобные преимущества сохраняются и у взрослых девушек и женщин.) Таким образом, возражать против наличия врожденных механизмов, которые являются биологическим субстратом эмпатии, не приходится, - они, бесспорно, обнаруживаются не только у людей, но также у некоторых других "общественных" животных. Более того, можно согласиться и с тем, что мы "от природы" награждены этой способностью, как и некоторыми другими, не в равной мере. И подобно тому как обнаруживается в раннем возрасте абсолютный музыкальный слух, у некоторых детей с малых лет может проявиться экстраординарный "эмоциональный слух" с необычайно высоким уровнем эмпатичности. Не столь редко, к сожалению, встречается и обратное, когда ребенок, а впоследствии и взрослый не в состоянии обозначить и понять эмоциональные переживания другого, что может повлечь отсутствие элементарной человечности. В одних случаях речь идет о медицинской патологии - например, такой, как "алекситимия", которая заключается в неспособности пациента определять и называть эмоции. Основные гипотезы в отношении данной патологии связывают ее происхождение с нарушениями церебральных структур. Сходные предположения выдвигаются также и относительно часто встречающейся неспособности психопатов к восприятию внутренних состояний других людей. Однако эмоциональная глухота и неэмпатичность могут не иметь в своем генезисе отношения к медицине и мозговым процессам, а обуславливаться обстоятельствами социализации.

Так или иначе, признание естественных предпосылок эмпатии вовсе не означает солидарности с чисто биологической трактовкой ее корней. У биолога Л. Бразерс были определенно не меньшие (если не большие) основания заявить, что сострадание вплетено прежде всего в социальный и культурный контексты и может быть объяснено содержательно лишь с обращением к их специфике.

В целом спектр эмпатических возможностей у людей определяется в решающей мере культурой, прежде всего ее ценностно-нормативной сферой. Культуре принадлежат не только собственно эмпатические установки окружения, но и средства деятельной помощи, "подсказывающие" людям или их группам характер содействия, социальной поддержки.

Без просоциальной ценностной ориентации и адекватной ей нормативной регуляции, без соответствующего культурного поощрения и тренировки немыслимы ни простейшие акты сочувствия и надлежащей помощи, ни нравственные подвиги во имя гуманности. К таким выводам приводят, в частности, исследования эмпатии в раннем детском возрасте, которые были выполнены М. Радке-Ярроу и К. Зэн-Уокслер в Национальном институте ментального здоровья США. Эти исследования показывают, что соучастие ребенка в невзгодах сверстников в высокой степени зависит от предварительных родительских ориентиров, "дисциплинарных установок", заложенных уже в начальной фазе воспитания. Если родители регулярно обращают внимание малыша на то, что его действие причинило боль или ущерб другому ребенку, он станет активнее проявлять сочувствие. Если же этого не будет, не разовьется и сострадание [27]. И даже в невербальных проявлениях родительского сопереживания младенцы получают свои первые уроки эмпатичного поведения.

Очевидно, что принятая субъектами ценностная ориентация, их моральные принципы могут как поощрять, так и подавлять эмпатическое поведение - например, исключая (включая) некоторую категорию людей из числа (в число) достойных сочувствия и сострадания. А.А. Бодалев и Н.В. Васина отмечают, например, такой элементарный факт, что в некоторых случаях к экстраординарно взволнованному, "взвинченному" лицу эмпатия уменьшается - ему могут и не помочь под давлением незримого негативного стереотипа. Но есть и другой, более важный критерий срабатывания эмпатической реакции. Групповое деление на "своих" и "чужих", традиционная дифференциация партнеров по общению на категории "мы" и "они" нередко является достаточным фактором, запускающим или отторгающим сочувствие и содействие. Мимо страданий "расово неполноценных" элементов в фашистской Германии и на оккупированных ею территориях проходили, вероятно, с тем же равнодушием, с каким в современной России проходят мимо бедствующих беженцев, инвалидов или детей-беспризорников. Механизм блокирования эмпатии в обоих случаях идентичен. Аналогичные дискриминирующие критерии использовались всеми элитами в классовых обществах в отношении трудящихся, на которых нормы гуманности не распространялись.

Культурная детерминированность делает сострадание социально-обусловленным свойством не только у индивидов, но и у коллективных (групповых) субъектов. В зависимости от специфики социокультурной системы, а также "социальной ниши" той или иной общности, уровень и формы сострадательной активности могут сильно различаться. Под действием общественных обстоятельств эмпатичные установки и ориентации могут, развиваясь, возвышаться до высот гуманизма, но могут и сводиться к нулю, особенно когда дело касается групп, которые рассматриваются в качестве враждебных [28]. Подобное обнаруживается в ситуациях межгрупповых конфликтов. Например, Р. Вильямс, изучая взаимодействие коллективных субъектов (групп), выявил корреляцию между нарастанием конфликтов в условиях углубляющегося неравенства и снижением межгруповой эмпатии [29]. Чем более конфликтно и поляризовано общество, тем менее эмпатичны взаимоотношения между его членами, особенно по линии различных социально-статусных или этнических групп. Иначе говоря, та или иная форма групповых предпочтений или возможной групповой дискриминации является стимулом или к выражению эмпатии, или, напротив, к ограничению интенсивности последней и возможно даже к полному ее "выключению". Подобные примеры все мы могли наблюдать в том насилии, которое сопровождало этнополитические конфликты при распаде СССР и особенно развернулось в постсоветский период [30].

Определенным фильтром для запуска или блокады эмпатического процесса в соответствующих случаях выступает (наряду с эмоционально-аффективной оценкой) житейская социальная категоризация, которая дифференцирует общественный статус и меру фрустрации пострадавшей стороны с учетом возникших для нее последствий, что побуждает субъекта либо игнорировать проблему, либо оказать помощь. Бомж, лежащий без чувств на тротуаре, привлечет к себе несопоставимо меньшее внимание, нежели просто споткнувшаяся юная девушка. Ныне эта "раскладка" людей становится жестким, а зачастую и жестоким ограничителем для проявлений человеческого сострадания. На подобной тенденции, несомненно, сказывается неоправданно резкое возрастание социальных контрастов и дистанций в нашем обществе, неумолимо разрывающих живую ткань общения. В сегодняшней сильно дифференцированном обществе не очень любят даже "социально близких" (если воспользоваться этим подзабытым термином), и уж определенно недолюбливают тех, кто отстоит на значительной общественной дистанции - "социально далеких". Классовый подход, от которого пыталось откреститься постсоветское общественное сознание, проявляется ныне в предельно заостренных и упрощенных формах.

Возьмем простейший случай. Те или иные страдания ребенка в цивилизованном обществе, согласно общепринятым нормативным критериям, могут обеспокоить столкнувшихся с ними людей больше, нежели аналогичная ситуация со взрослым человеком. Вместе с тем имеющиеся в России (по минимальному счету) 5 миллионов беспризорников не породили в нашем обществе боли, стыда и страстного желания им помочь - ни в сердцах простых граждан, ни тем более у элиты, так кичащейся своими сомнительными свершениями. Достойны самой жесткой оценки условия, порождающие детскую беспризорность, уровень которой теперь в два с половиной раза выше, чем даже в годы Великой Отечественной войны [32]. Нельзя пройти мимо и того вопиющего факта, что около половины остальных детей России недоедает, судя по массовому недобору веса и других физиологических нормативов призывниками в медкомиссиях военкоматов. За всем этим, несомненно, стоит рекордный дефицит сочувствия, особенно по социальной вертикали. В столь острой форме в различных обществах он проявлялся лишь в эпохи, предшествующие революциям и гражданским войнам, а также в ходе последних, что указывает на огромные риски для будущего Российской Федерации и всех славянских народов.

В ледяном пространстве дикого рынка на глазах вымораживается всякая нравственность, рассыпаются незримые идентификационные скрепы общесоциального и общенационального порядка, заменяясь в лучшем случае группоцентричным - клановым или корпоративным сознанием [34]. Угрозы, вытекающие отсюда, неисчислимы. В этой связи значение эмпатии, воплощенной в действиях еще уцелевших институтов общественной и государственной помощи, невозможно переоценить. Взаимная социальная поддержка значимых групп представляет собой наиболее эффективный способ сохранения единства и целостности общества.

Таким образом мы можем сделать следующие выводы:

Во-первых причины, порождающие эмпатию в наиболее широком социальном контексте, носят, как правило, когнитивный характер. Речь идет о многочисленных "бесконтактных" ситуациях, когда роль жертвы (или жертв) событий, зачастую удаленных, условно "примеряется" на себя потенциально сочувствующими субъектами, в том числе групповыми. В подобных случаях связь между сторонами опосредуется информацией, которая может передаваться живыми носителями, системами СМИ и электронного сообщения. Последствиями родившейся подобным образом эмпатической реакции могут стать как моральные, так и материальные проявления солидарности, вплоть до акций политического свойства. Важно, что в описанном процессе эмпатия из привычного психологического, межиндивидуального взаимодействия превращается в многоплановую социально-групповую, часто и институциональную акцию, а тем самым - в факт социологии. Для обозначения подобного класса явлений целесообразно использовать возникшее в западной специальной литературе словосочетание "социальная эмпатия", которое предложил проф. Роберт Райх (Robert Reich, США), известный американский ученый и влиятельный общественно-политический деятель [35]. Он не только ввел в научный оборот данное обозначение, но и инициировал обсуждение таких перспективных проблем, как "Социальная справедливость и социальная эмпатия" и "Неравенство и социальная эмпатия". По его справедливому замечанию, "без сочувствия самый смысл существования общества сводится до минимума".

Во-вторых совершенная неспособность к эмпатии обычно указывает либо на наличие психических нарушений у соответствующих лиц, либо на девиантную отягощенность определенных (например, криминальных) групп и нравственную деградацию их участников, либо на дурное воспитание и (или) идеологическое давление, блокирующее нравственные чувства. Возможна и комбинация перечисленных факторов, под влиянием которых формируются социопатии и девиантное поведение в статистически значимых размерах. Особую роль в падении уровня социальной эмпатии в пору кризиса играет разрушающая все оценочные процессы аномия. Моральный и правовой распад на фоне аномии идет рука об руку с изживанием сострадания. Дефицитность эмпатии обычно продуцирует агрессивные асоциальные проявления - как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. Это, в частности, хорошо изучено на подростковых и детских группах. Исследования показывают, что несформированность чувства сострадания открывает прямую дорогу в криминальный мир и что развитие эмпатии с детских лет есть наилучшая профилактика потенциальной жестокости [38]. В то же время для эпохи кризисов характерна общая "деэмпатизация" культуры, которая охватывает прежде всего сферы нравственности и обычая. Она влечет за собой рост посягательств на жизнь, на витальные интересы масс, а также санкционирует экспансию криминального и политического насилия.

В-третьих о крайних проявлениях усиливающегося дефицита эмпатической реакции в нашем обществе (и не только в среде юного поколения) прямо говорит рост насилия, убийств и экзогенной смертности вообще, особенно в молодежной среде. Не будет преувеличением считать, что подобные статистические показатели связаны обратной пропорцией с динамикой социальной эмпатии, они лучше любых других измерений свидетельствуют о фактическом ее уровне в обществе.

Процесс деэмпатизации массового сознания подрывает культурную идентичность нашего народа, важнейшей частью которой всегда была способность к состраданию. Кроме того, этот процесс подрывает и функционирование всех правовых институтов, создавая угрозу личной и общественной безопасности. Ведь идея права, по справедливой оценке Б.Х. Бгажнокова, "реализуется через систему принципов и норм сочувственного, понимающего мышления и поведении. С полным на то основанием мы можем сказать, что все правовые положения и учреждения исторически развились на этой базе. Ученый убедительно показывает, что существенная для жизни общества концепция социальной справедливости представляет собой не что иное, как этико-юридическую рационализацию эмпатического мировосприятия, сочувствия и сострадания. И, следовательно, в случае ослабления или утраты последних происходит разрушение этого важнейшего регулятивного основания социальной жизни.

Основой стабильного развития общества может быть только конструктивное взаимодействие социальных институтов, социальных групп и отдельных граждан на основе взаимопонимания, а значит - эмпатии, согласия. Такое взаимодействие требует не только межиндивидуальной отзывчивости, но и взаимного сочувствия между социальными общностями. Особенно велико значение эмпатии в элитных группах, которые в отсутствие этого свойства зачастую просто не справляются со своей миссией, будучи не в состоянии воспринять настроения и запросы масс, а тем более адекватно ответить на возникающие ситуации.

Значение эмпатии, воплощенной в действиях еще уцелевших институтов общественной и государственной помощи, невозможно переоценить. Взаимная социальная поддержка значимых групп представляет собой наиболее эффективный способ сохранения единства и целостности общества. Но такой способ может принести свои плоды лишь при смене либеральной парадигмы (с ее крайне эгоцентричным девизом "помогай себе сам и только себе") на солидарную, с безусловным преобладанием просоциальных ценностей.

2. Проблема солидарности и соучастия

Слово "соучастие" согласно Толковому словарю Ожегова - это совместное участие в чём-либо. На сегодняшний день соучастие чаще понимают в негативном отношении, возможно, это связано с закреплением данного понятия в Уголовном Кодексе, как участие двух и более лиц в совершении преступления. Однако такая оценка не справедлива. Очевидно, что можно и нужно соучаствовать в самых разных сферах: в делах семьи, на работе, в обществе. Можно также сказать, что сострадание-это соучастие в беде другого человека. В этом смысле, можно сказать, что соучастие является синонимам слова "солидарность", которое понимается как активное сочувствие каким-либо действиям или мнениям, единство мыслей, интересов.

Слово солидарность (solidarite) получило особенно широкую популярность под влиянием сочинений Ог. Конта. В системе Конта слово солидарность является одним из центральных понятий. Оно раскрывается в "Курсе позитивной философии" как категория этическая, политическая и юридическая. Солидарность, по Конту, -- согласие, связанность некоторых элементов, некоторого целого. Солидарность -- это связанность частей целого в общем целом. В этом смысле солидарность есть закон космический, биологический. Этот закон переносится Контом и на общество. В организме части и целое солидарны, т. е. во время действия части тела содействуют друг другу. Общество, по Конту, есть тоже организм. Следовательно, солидарность частей и целого в индивидуальном организме имеет место и в социальном. Конт говорит: "Все возможные стороны социального организма, все социальные элементы находятся между собой в существенной солидарности". Начало солидарности проникает семью, корпорацию, государство. Позитивная философия Конта раскрывает солидарность как всеобщий космический закон, как всеобщий биологический закон, как всеобщий закон общественной эволюции; рост солидарности -- это фЭлпт истории. Это с объективной стороны. Со стороны субъективной, это -- максима воли, правило поведения, а также долг человека. Психологически это сознание зависимости и чувство личного значения. Сознание личного значения -- дань эгоизму; сознание зависимости -- дань альтруизму. Задача человека подчинить эгоизм альтруизму. Это осуществляется благодаря социальной солидарности.[ ] Уже в 40-х гг. XIX в. слово солидарность получило у нас широкое распространение.

В русской философии термин "солидарность" приобрел особую значимость в связи с распространением в России идей утопического социализма. Мы встречаем его уже у Герцена и петрашевцев, но одной из центральных категорий социальной философии понятие "Солидарности" стало у идеологов народничества с конца 60-х гг. XIX в. В теоретических воззрениях П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Л.И. Мечникова, П.А Кропоткина, Н.К. Михайловского и других деятелей народнического движения Солидарность рассматривается как важнейший фактор развития человеческого общества, возрастание которого ведет к прогрессу и всеобщему благоденствию, а утрата приводит к взаимной борьбе за существование, к нищете и эксплуатации человека человеком. М.А. Бакунин, например, понятие "Солидарность" рассматривает в теснейшей связи с понятием "свобода", характеризуя эти два понятия как взаимно обусловливающие и взаимно дополняющие. "Социальная солидарность, - пишет он, -- является первым человеческим законом, свобода составляет второй закон общества. Оба этих закона... составляют всю сущность человечности. Таким образом, свобода не есть отрицание солидарности, наоборот, она представляет собой развитие и, если можно так сказать, очеловечение последней" (Бакунин М.А. Избр. филос. соч. и письма. М., 1987. С. 332). Бакунин рассматривает солидарность как согласование всех материальных и общественных интересов каждого с человеческими обязанностями каждого.

Еще более широкое понятие "солидарности" просматривается у П.Л. Лаврова. Он усматривает её не только среди людей, в человеческом обществе, но и в органическом мире в целом. Анализируя учение Дарвина о борьбе за существование как факторе эволюции, Лавров не соглашается с представлением о всеобщем характере борьбы всех против всех. Уже у насекомых и животных, подчеркивает он, образуются объединения, в рамках которых существует не борьба, а взаимная поддержка и солидарность. Она обеспечивает выживание вида в борьбе с другими видами и является фактором эволюции и прогрессивного развития вида. В человеческом обществе инстинктивная солидарность членов общества, перешедшая к человечеству от сообществ животных и насекомых, дополнилась еще солидарностью прочувствованной, т.е. солидарностью любви, солидарностью в борьбе за наслаждения, а затем и осознанной солидарностью в борьбе за нравственный идеал. "Инстинктивная солидарность первобытной привычки, первобытного предания скрепилась идей нравственного долга, и сознанная солидарность стала на ее место... Сознанная солидарность, продукт борьбы за существование и высшая форма орудия в этой борьбе, была в то же время отрицанием грубого, первоначального фазиса этой борьбы, когда всякая особь была врагом всякой другой, и, чем ближе были между собой особи, тем яростнее они боролись за жалкие средства существования" (Лавров П.Л. Философия и социология. Избр. произв. в 2-х т. Т. 2. М., 1965. С. 373). Но, возникнув как продолжение и развитие солидарности в органическом мире, человеческая солидарность стала разрушаться под влиянием индивидуализма и стремления к наживе. Экономическая борьба разрушила, по мнению Лаврова, складывающуюся общечеловеческую солидарность. Буржуазное начало конкуренции разъело её между людьми, выдвинуло на передний план личный интерес, который привел к всеобщей борьбе всей против всех. В этих условиях и возникли учения социализма, которые призваны вернуть общество к началам солидарности и братства. "Социализм выступил на смену истории как требование солидарности всего человечества" (Там же. С. 377). Именно взаимная помощь всех членов общества является тем средством, которое может привести к победе в борьбе за достижение всеобщего равенства и благоденствия. Но общественная солидарность, согласно Лаврову, может быть прочной лишь при устранении экономической конкуренции. В качестве нравственной задачи Лавров выдвигал необходимость вырабатывать в себе и в других те "привычки солидарности", без которых осуществление лучшего общественного строя совершенно немыслимо.

Н.К. Михайловский понятие "солидарность" тесно увязывает с понятием "кооперация". Как и Лавров, он подчеркивал, что в условиях, допускающих эксплуатацию человека человеком, ни о какой солидарности в обществе не может быть и речи. Солидарность может существовать только между людьми, равными по их положению в обществе, а такое равенство возможно только в условиях простой кооперации. По Михайловскому, солидарность вызывается самими условиями простой кооперации, где отсутствует разделение труда между отдельными членами, где общая цель вызывает взаимное понимание и как следствие -- солидарность интересов. Люди разные, находящиеся в одном и том же положении, имеющие одни и те же цели, стремления, мысли и чувства, имеют возможность проникнуться жизнью своего товарища, прочувствовать эту жизнь и относиться к нему, как к самому себе. Только в таких условиях и возможна истинная солидарность и взаимопомощь.

Из всех народнических идеологов понятию солидарность больше всех внимания уделял Л.И. Мечников, который поместил это понятие в самый центр своей социологической концепции. Он рассматривал рост солидарности в обществе как главную движущую силу исторического прогресса. Социология как наука, писал Мечников, имеет предметом своих исследований явления солидарности -- от связи в мире многоклеточных до производственной кооперации людей. Как и Лавров, он усматривает эти явления уже в органическом мире. "Биология изучает в области растительного и животного мира явление борьбы за существование, социология же интересуется только проявлениями солидарности и объединения сил, т.е. факторами кооперации в природе" (Мечников И.И. Цивилизация и великие исторические реки. М., 1924. С. 43). Причем если Бакунин тесно связывал проявления солидарности со свободой человека, то Мечников рассматривал и факты "принудительной солидарности", и факты "вынужденной солидарности", которые он связывал с уровнем развития кооперации. Степень же свободы, по Мечникову, показывает лишь уровень солидарности, являясь критерием прогресса. Социальный прогресс в основном проходит те же ступени соучастия, что и в органическом мире. Подневольные союзы, держащиеся внешней принудительной силой, сменяются подчиненными союзами, возникающими вследствие разделения труда, которые в свою очередь должны уступить место свободным союзам, в которые индивиды объединяются "в силу общности интересов, личных наклонностей и сознательного стремления к солидарности" (Там же. С. 65). Без солидарности, писал Мечников, немыслимо объединение людей в свободную кооперацию, немыслим любой социальный прогресс.

Наработанный научный потенциал социологии в основном покоится на трех главных социологических традициях: дюркгеймовской (так называемая "социологическая традиция"); марксистской ("конфликтологическая") и интеракционистской (символический интеракционизм и т.п.) [1].

Рассмотрим в этом аспекте концепцию Эмиля Дюркгейма: солидарность - основная тема его творчества. Говоря о функциях разделения труда, он выделяет две главные: 116 1) обеспечение производительности; 2) рождение солидарности. С одной стороны, "оно увеличивает одновременно производительную силу и умение работника, составляет необходимое условие материального и интеллектуального развития обществ, источник цивилизации" [2. С. 52]. Продолжая эту мысль, он говорит о том, что цивилизация сама по себе представляет абсолютную ценность и в связи с этим не нужно было бы искать других функций разделения труда. Однако второй важнейшей функцией разделения труда, о чем мы писали выше, является формирование солидарности между участниками разделения труда. С другой стороны, является фактором формирования солидарных отношений, как, например, в различных первичных группах, "где каждый имеет свою роль, сообразную с его характером, где есть настоящий обмен услугами. Один покровительствует, другой утешает, третий советует, четвертый исполняет, и именно это разделение функций, или, употребляя освященное выражение, это разделение труда, вызывает отношения дружбы" [2. С. 57-58]. Основной ячейкой социальной сплоченности Дюркгейм считает "профессиональный цех". Именно здесь люди, преследуя свои интересы, солидаризуются. "Профессиональная группа обладает всем, чем нужно, чтобы охватить индивида и вырвать его из морального одиночества, а ввиду нынешней слабости других групп только она может исполнять эту необходимую службу" [3. С. 523]. Таким образом, следствием разделения общественного труда является не только то, что оно увеличивает производительность функций, но и то, что оно их делает солидарными. Роль его в том, чтобы сделать возможным само существование общества.

По мнению Дюркгейма, в современном обществе разделение труда призвано интегрировать, инициировать равновесие. Поэтому оно должно иметь моральный характер, ибо потребность в общественном порядке, солидарности люди считают моральной.

Внешний символизирующий факт солидарности - право. Если социальная солидарность отражается в праве, то можно классифицировать различные виды права, чтобы исследовать затем соответствующие им виды социальной солидарности. Юридические права классифицируют по разным основаниям: 1) репрессивные; 2) "воспроизводственные".

Этим двум видам санкций соответствуют формы - механическая и органическая солидарности.

В первом случае действия индивида определяются коллективными интересами, а солидарность вытекает из того, что коллективное сознание перекрывает индивидуальное, совпадая с ним "во всех точках" (индивидуальность равна нулю). Органическая солидарность присуща обществу на стадии разделения труда. Здесь индивиды отличаются друг от друга, каждый имеет собственную сферу действий, формируется личность. Дюркгейм считал, что по мере разделения труда люди должны вырабатывать договорное право, которое оказывает регулирующее действие, т.к. определяет заранее то, что должно делать и что можно требовать. Э. Дюркгейм отрицает классовые конфликты и, естественно, не принимает учение К. Маркса.

Марксизм дал социально-экономическое обоснование классовой солидарности. Анализ процесса разделения труда в капиталистическом обществе приводит к выводу о конкуренции среди рабочих, которая разобщает пролетариат и приводит к более сильной его эксплуатации. Ответом являются стихийные выступления, которые постепенно переходят в более организованные. Ф. Энгельс писал, что значение рабочих союзов и организуемых ими стачек состоит в том, "что они представляют собой первую попытку рабочих уничтожить конкуренцию" [4. С. 354]. Здесь рабочие концентрируют свои силы, чтобы сообща выступать в защиту своих прав. Союзы рабочих способствуют сплочению неорганизованной массы пролетариев, где они "конституциируются как класс для себя" [5. С. 183].

В "Капитале" выявляется общность экономического положения рабочего класса, 117 коллективный характер его труда, что является объективным условием объединения рабочих промышленных предприятий, т.е. способствует формированию солидарности. Именно, одинаковые условия капиталистической эксплуатации приводят рабочих к необходимости защищать себя, объединяясь друг с другом. Давая анализ материальных условий, способствующих сплочению пролетариата, марксисты вместе с тем вскрыли социально-экономические причины его разобщенности. Как пример солидарности, приведшей к революции, Маркс описывает историю Парижской коммуны, "в которой рабочий класс был открыто признан единственным классом, способным к общественной инициативе".

Третья социологическая традиция - интеракционистская. Рассмотрим взгляды этой школы на примере исследований известного социолога Никласа Лумана. Кстати, у него понятие "интеракция" ("interaction") встречается чаще, чем "солидарность". С одной стороны, солидарность возникает в общностях, а последние невозможны без интеракции. С другой, отождествлять эти понятия нельзя. Н. Луман показал это на примере исследований этногенеза: этносы образуются на основе совокупности отличительных черт (благодаря чему различаются внутри общества), но это не обязательно ведет к солидарности внутри них [7]. Исходной позицией Н. Лумана является понятийное различение и практическая дифференциация интеракционных и социальных систем. Первые возникают, поскольку люди воспринимают интересы друг друга и потому вступают во взаимоотношения. Присутствие является поводом и одновременно границей образования системы. Общественные же системы представляют собой системы с повышенной коммуникацией. С расширением коммуникаций расширяется и общество. Каждое сокращение (срыв) коммуникаций - это отказ от общества.

По Луману, общество стало столь сложным, что не может быть представлено ни в каких интеракциях. Оно стало "мировым". Общественная система и система интеракций сильнее, чем прежде, специализируются на системообразующих типах, что подрывает любую возможность достижения в интеракционных системах "общинного" образца солидарности. Последний был связан с чувством принадлежности и защищенности, с конкретным жизненным смыслом, с безоговорочным принятием морали. В системах же интеракций контроль осуществляется не только применительно к ролям участников, но и к ролям противников. На одном пути общество проявляется через интеракции, на другом система интеракций отмежевывается от общества. Обе "модели" управления имеют место и остаются важными, но в наше время благодаря дополнительным ролям в системах интеракций контроль превалирует.

Параллельно с симметричными отношениями ролей приобретают значение системы интеракций, которые нацелены на асимметричные отношения. Это относится, например, к сфере профессионального труда (воспитатель-воспитанник, судья-обвиняемый, врач-пациент, политики-народ). Современное общество не становится независимым от интеракций. Наоборот, к ним усиливаются требования, особенно в сфере профессионального труда. Но системы взаимоотношений не воспринимаются больше в качестве института солидарности. Они больше служат осуществлению общественной интеграции. Общество становится частично зависимым, частично независимым от интеракций. Их интеграция сейчас может быть гарантирована только как системная интеграция, но уже не как социальная интеграция.

В настоящее время идеология солидарности складывается с учетом ее противостояния "индивидуализму". Солидарность - это установка индивидов, недовольных индивидуализмом. Уязвленные обществом, лишенные привилегий, они вынуждены помогать сами себе. Это ведет к образованию организаций, которые приступают к самопомощи: солидарность зарождается среди ущемленных. В качестве социальных требований они выдвигают сохранение и расширение социальных гарантий и материального обеспечения. Луман считает, что рано отказываться от забастовок и им подобных форм, но он против революций: забастовка всех против всех бесмысленна. "Социальные похвальные идеи ведут на основе интеракций к громогласной риторике и террору" [7. С. 86]. В то же время он отмечает дефицит солидарности в современном обществе. Только полная информированность о себе позволит обществу в какой-то мере его устранить.

Таким образом, понятие "соучастие" и "солидарность" являются близкими по значению. Понятие "солидарность" получив распространение под влиянием сочинений Огюста Конта, который считал солидарность космическим, биологическим законом, по которому действует как отдельный организм, так и общество, как социальный организм, получило признание в Российской империи в связи с распространением в России идей утопического социализма. Оно стало одной из центральных категорий социальной философии у идеологов народничества с конца 60-х гг. XIX в. В теоретических воззрениях П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Л.И. Мечникова, П.А Кропоткина, Н.К. Михайловского и других деятелей народнического движения Солидарность рассматривается как важнейший фактор развития человеческого общества, возрастание которого ведет к прогрессу и всеобщему благоденствию, а утрата приводит к взаимной борьбе за существование, к нищете и эксплуатации человека человеком.

Таким образом в социологии можно выделить три главных социологических традициях: дюркгеймовская (так называемая "социологическая традиция"); марксистская ("конфликтологическая") и интеракционистская (символический интеракционизм и т.п.). У Дюркгейма солидарность связывается с общественным разделением труда: солидарность -- это согласие в обществе без каких-либо кардинальных изменений в нем. У К. Маркса и Ф. Энгельса солидарность рассматривается через конфликт: она объединяет неимущих с целью революционного преобразования общества. Представители интеракционистской школы считают, что солидарность в современном мире - это своего рода суррогат прежней солидарности: она не может привести к революции, а выливается лишь в такие знаки протеста, как забастовки и митинги.

Одна из важных проблем теории солидарности связана с определением сфер, в которых устанавливаются солидарные отношения. Любой аспект идентичности человека, коллективного субъекта либо государства может стать основой для солидаризации -- с носителями такой же или близкой идентичности против носителей иной.

Солидаризация может быть гражданской, социально-политической, экономической, профессиональной, сословно-кастовой, имущественной, образовательной, культурной, языковой, этнической, цивилизационной, расовой, гендерной, региональной, а также экзистенциальной.

Среди уровней солидарности можно назвать следующие:

1. Общегражданская (общенациональная) солидарность: развивается при помощи символического и культурного ряда (гимна, герба и иных символов государственности), национальной идентичности, национальной культуры, национального информационно-коммуникативного поля.

2. Этническая, этнокультурная, языковая, расовая, конфессиональная солидарность: развивается по аналогии с общенациональной солидарностью, однако границы солидаризируемых сообществ могут не совпадать с государственными (например, общенациональная солидарность объединяет всех как граждан Республики Белорусь, тогда как этнокультурная -- всех белорусов, живущих как в Белоруси, так и за ее пределами, конфессиональная -- всех православных во всем мире и т. д.).

3. Локальная, региональная, субэтническая солидарность: проявляется в культурных и в политических аспектах -- в сепаратизме, в требованиях автономизации региона либо федерализации страны.

4. Гражданская солидарность граждан и общественных организаций как членов гражданского общества: реализуется в создании системы негосударственных структур, обладающих социальной субъектностью и возможностью влиять на государство и государственную политику. Гражданское общество выстраивается именно как самоорганизующийся механизм солидаризации и согласования частных интересов.

5. Повседневная солидарность граждан: проявляется, в том числе, против государства, его органов и представителей.