Эстетические взгляды журнала "Отечественные записки"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

журнал отечественный эстетический литературный

В России эстетика, употребляя ленинское выражение, всегда имела «практически-политический» характер. На направление преобразованных «Отечественных записок» оказывали влияние представители различных течений в русском освободительном движении. В. И. Ленин - выделил два основных течения прогрессивной общественной мысли России в эпоху 1860--1880-х годов: просветительское и народническое. И хотя между этими течениями, как отмечал В. И. Ленин, по существу теоретических воззрений не было ничего общего, так как они ставили разные вопросы (борьба с феодализмом и абсолютизмом -- у просветителей, признание капитализма регрессом, вера в самобытность России -- у народников), в рассматриваемый период оба течения находились в определенной преемственной связи друг с другом, обращались к читателю с общей журнальной трибуны. Не случайно для характеристики воззрений и просветителей и народников В. И. Ленин использовал различные публикации одного журнала -- «Отечественных записок». Сосуществование и взаимодействие просветительских и народнических воззрений обусловило сложные, подчас противоречивые идейные позиции демократического журнала в трактовке теоретических и практических проблем русского освободительного движения в художественном и публицистическом исследовании пореформенной действительности.

Просветительская точка зрения на народные массы как движущую силу прогресса человечества -- это идея постоянно пропагандировалась в научно-публицистических, литературно-критических статьях и рецензиях, в художественных произведениях журнала. Обновленные «Отечественные записки» подвергли критике труды тех историков «старой школы», в которых история государств сводилась к придворным интригам, военным победам, и поражениям, а короли, графы и полководцы изображались «руководителями истории», распорядителями, судеб человечества. Надо оставить в покое героев,-- писал Д. Л. Мордовцев, полемизируя с «Русским вестником», - а заняться простыми смертными, и показать, почему эти смертные голодали или страдали, почему медленно продвигалось их развитие и почему они иногда, как, например, в пугачевщину, причиняли большие беспокойства генералам и графам, и без сомнения будут причинять таковые, пока история будет заниматься не их судьбами, а судьбою генералов и графов.

Читателю «Отечественных записок» были представлены две народнические «формулы прогресса» -- теоретическое обоснование конечной цели, тактики освободительной борьбы против существующего строя, против феодальной и капиталистической эксплуатации трудящихся в сложившихся исторических условиях. Первая из них появилась в ноябрьской книжке журнала в 1869 г. и принадлежала перу молодого сотрудника Н. К. Михайловского. На вопрос, вынесенный в заголовок научно-публицистической статьи «Что такое прогресс?», Михайловский отвечал следующим образом: «Прогресс есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми. Несправедливо, вредно, неразумно все, что задерживает это движение. Нравственно, справедливо, разумно и полезно только то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов». «Социологическая аксиома» Михайловского родилась в полемике с «органической теорией» Г. Спенсера и реакционно-буржуазными идеями социал-дарвинистов, оправдывавших существующие порядки, социальное неравенство, и в этом смысле, несмотря на теоретическую отвлеченность, имела публицистическое звучание. Через три месяца редакция предоставила место в журнале для обширной критической рецензии на собственную публикацию, открыв тем самым дискуссию по актуальным теоретическим проблемам. Автор рецензии «Формула прогресса Михайловского» негласный сотрудник журнала П. Л. Лавров высоко оценил «отрицательную часть» формулы-- критику спенсеровской теории и реакционных идей западноевропейских и отечественных социал- дарвинистов, заявив, что формула русского социолога займет «одно из видных мест в ряду известных мне теорий прогресса, выставленных в Европе, в особенности с точки зрения социологической». «Положительная часть» формулы, особенно практические рекомендации социолога, вызвали возражения рецензента. Прежде всего, Лавров не согласен с антиисторическим, по его мнению, выводом Михайловского о том, будто прогресс связан лишь с примитивными формами человеческого общежития- простой кооперацией «неделимых». «Формула прогресса» Михайловского, замечает Лавров, не дает представления об истории как процессе развития, а сводит ее к серии «неудачных попыток человечества к лучшему»; общество, вполне удовлетворяющее требованиям этой формулы, выглядело бы обществом далеко не прогрессивным. По мнению Лаврова, разделение общественного труда останется явлением прогрессивным до тех пор, пока социалистическая теория, овладев массами, не воплотится «в справедливейшие общественные формы». В заключение Лавров предлагает читателю свою формулу прогресса, не отрицавшую, но «поправлявшую» теорию прогресса своего молодого идейного единомышленника: «прогресс... есть процесс развития в человечестве сознания и воплощения истины и справедливости путем работы критической мысли личностей над современной им культурой».

Оба варианта народнической теории прогресса -- и выдвинутый Лавровым критерий общественного блага (свободное и всестороннее развитие личности, воплощение в общественных формах истины и справедливости), и обоснованная Михайловским идея целостного развития «неделимого» в условиях социалистической кооперации труда равноправных личностей -- были направлены против социального неравенства, против феодальной и капиталистической эксплуатации работника, указывая пути, средства и методы борьбы за изменение существующего строя в сложившихся исторических условиях конца первого пореформенного десятилетия, когда «одновременно с упадком революционных настроений в крестьянстве нарастает оппозиционная волна интеллигенции и студенчества, двигателем прогресса, главным действующим лицом в освободительной борьбе объявляется не масса, а «критически мыслящий» разночинец, который борется за интересы народа, поднимает массу до уровня сознательной личности, возвращая народу накопившийся долг образованного меньшинства. «Нам нужно побольше людей, которые бы... посвящали свою жизнь и мысль на критику настоящего, на борьбу со всем гнилым...» -- писал Лавров в статье «Цивилизация и дикие племена». Задача «развитых людей», по его мнению, состояла в том, чтобы «дать возможность развития людям, не имеющим этой возможности», для чего необходимо «обязательно бороться против культурного слоя, отнимающего у части людей эту возможность». «Мы поняли, что сознание общечеловеческой правды и общечеловеческих идеалов далось нам только благодаря вековым страданиям народа, -- заявлял от имени «образованного меньшинства» Михайловский. - Мы не виноваты в этих страданиях, не виноваты и в том, что воспитывались на их счет, как не виноват яркий и ароматный цветок в том, что он поглощает лучшие соки растения. Но принимая эту роль цветка из прошедшего, как нечто фатальное, мы не хотим ее в будущем... Мы пришли к мысли, что мы должники народа».

Народнические идеи о роли интеллигенции, публицистически обоснованные в «Отечественных записках» Лавровым и Михайловским, не только не противоречили наметившейся в конце 60-х годов «не народнической» демократической программе некрасовского журнала, но углубляли и конкретизировали ее, эти идеи отвечали настроениям передовой части общества. Вера Лаврова «в провиденциальную миссию интеллигенции противоречиво соединялась у него (это противоречие в той или иной форме и степени было не только личное, но общее для большинства революционных народников) с верой в народ, в крестьянскую массу и с надеждами на возможность возбуждения народной, крестьянской «социалистической революции». Сформулированная Михайловским идея «долга» образованного меньшинства также была проникнута стремлением вывести массу из бессознательности, помочь народу осознать «собственное величие», удовлетворить два извечных желания народа-труженика-- «желание жить правдой, и желание жить, а не прозябать». И потому усиление политической реакции в конце 60-х годов закономерно сопровождалось острым эстетическим размежеванием. По тому, какую литературную позицию занимал писатель, каким идейно-художественным тенденциям он симпатизировал, можно было почти безошибочно судить о его социально-политических идеалах, о том, чьи политические и социальные интересы художник защищал, а также можно было предполагать, против каких литературно-эстетических явлений он будет выступать и какие поддерживать. Именно поэтому выбор идейно-эстетической программы был так важен для русских журналов.

Сходство и различие идейно-эстетических программ журнала «Отечественные записки» и других журналов этого периода

Когда Некрасов после закрытия «Современника» приобрел новую журнальную трибуну, эхо каракозовского выстрела еще продолжало звучать. Самым главным отзвуком его стала широкая волна реакции, захлестнувшая общественную жизнь России конца 60-х -- начала 70-х годов. Литераторы-охранители стремились опередить друг друга в изъявлении преданности «повелителю всея Руси». Со страниц газет и журналов они взывали к искоренению «язвы» революции.

Общество охватила мания шпионства и доносительства. Она проникла и в литературу. Донос стал одной из характерных черт литературной полемики. «Весьма заметная особенность современной журнальной полемики... в том, что полемизирующие стороны весьма часто употребляют слово "донос"», -- писал внутренний обозреватель «Дела» в одной из последних книжек журнала за 1867 год. Активизацию «полицейско-сыскного направления» в литературе отметил и «Вестник Европы».

На литературную поверхность всплыла вся реакционная накипь, почувствовавшая силу. «Начали появляться какие-то темные издания с темными издателями, -- вспоминал позднее Глеб Успенский, -- имевшими одну цель -- ловить в мутной воде не рыбу, а деньги».

Всякий литератор, не принадлежавший к направлению Каткова, считал себя обреченною жертвою и был уверен, что его «непременно, потому только, что он литератор, арестуют»;

В этих условиях новая редакция «Отечественных записок» делает все для того, чтобы демонстративно отмежеваться от своих либерально-охранительных «предшественников», сосредоточивая усилия на прокламировании своей политической позиции. Журнал обращается к политической проблематике и в литературно-критических материалах, и в публицистке, и в беллетристике, и в журнальной поэзии.

Для журнала и лично для Некрасова эти выступления приобретали особую важность в связи с известным муравьевским эпизодом, который столь основательно скомпрометировал поэта, что и его новая литературная инициатива вызывала настороженность в кругах демократической интеллигенции. Дело», например, под любым видом продолжало напоминать поэту о его грехопадении, осложняя журнальные взаимоотношения и разобщая силы демократической журналистики в единой борьбе с российским самодержавием. Настроениям настороженности способствовал и раскол среди бывших сотрудников «Современника», который нашел отражение в пасквильной брошюре М.А. Антоновича и Ю.Г. Жуковского «Maтериалы для характеристики современной русской литературы» (1869), игравшей на руку противникам «Отечественных записок». В адрес Щедрина со страниц журналов «Дело» и «Вестник Европы» тоже раздаются упреки в отсутствии у него политических убеждений, каких-либо определенных общественных идеалов. «Объективность» редакции, а точнее, ее идеологическую целенаправленность пытались проверить и представители революционной России, в частности А.А. Слепцов, приславший в «Отечественные записки» статью о Лассале, вырезанную позже по требованию цензуры из февральской книжки журнала за 1871 год. И этот эпизод подтверждает мысль о том, сколь настойчив был Некрасов в политической реабилитации своего нового журнального детища. Эта позиция стала причиной того, что с первых же номеров «Отечественных записок» к ним было привлечено внимание цензуры, уловившей в журнале дух закрытого «Современника».

С достаточной определенностью в первые же годы существования заявили «Отечественные записки» и свою социально-экономическую программу, которая, будучи фактором «внелитературным», тем не менее оказывала самое непосредственное воздействие на формирование литературно-художественного облика журнала. Основным пунктом социальной программы «Отечественных записок» были последовательная, защита экономически» интересов народа и борьба с крепостническими пережитками. По тому, как различные журнальные органы относились к «мужицкой» проблеме, можно было почти безошибочно определять их классовые интересы и симпатии, а вместе с этим идейно-художественный облик.

«Русский вестник», например, незыблемо стоял на сугубо дворянских позициях, позициях отживающего сословия, постепенно оттесняемого от кормила власти продуктом новых, капиталистических отношений -- буржуазией. А потому журнал был далек от крестьянских интересов, боясь прозевать собственные. Его не волновал и злободневный общинный вопрос, все шире проникавший в литературно-публицистическую сферу.

Единственная забота катковского журнала заключалась в доказательстве того, что в этом лучшем из миров все устроено чрезвычайно хорошо, что правительство само оперативно и своевременно может урегулировать все социальные конфликты. Впрочем, русская жизнь и не дает почвы для таких конфликтов. Рецензируя книгу В.В. Флеровского «Положение рабочего класса в России», «Русский вестник» упрекал автора в намеренном сгущении красок, в тенденциозном подборе фактов и цифр «с целью представить русского простолюдина поверженным в совершенно отчаянное положение, особенно после его освобождения». Апологетика крестьянской реформы, будто бы исчерпавшей все социальные конфликты и трения, -- одна из тенденций публицистики и беллетристики журнала Каткова. «Русский вестник» верно уловил направленность «Отечественных записок» на разоблачение пережитков крепостничества в русской действительности 70-х годов и всячески стремился его нейтрализовать. Уже после смерти Некрасова, в статье о творчестве поэта М. де-Пуле ставил ему в упрек постоянно тоскливую, «ноющую ноту» по поводу живучести крепостнического рабства. Рассуждения «святорусского богатыря» Савелия о том, что у мужика.

Цепями руки кручены,

Железом ноги кованы,

Спина... леса дремучие

Прошли по ней-- сломалися

Катковский критик называет «галлюцинацией больного воображения», «карикатурной работой одряхлевшей кисти»". «Докуда хныкать, -- с пафосом вопрошал он, -- об отошедших в историю страданиях и не уметь, не смочь или не сметь повести речь о страданиях и болячках новой жизни, о их врачевании, о путеводных идеалах современности».

Значительно больше, нежели «Русский вестник», уделял внимания крестьянскому допросу «Вестник Европы», правда, решая его со свойственным журналу умеренным либерализмом, который отчетливо выявился, например, в ряде статей, подводящих итоги десятилетию реформ. К тому же «Вестник Европы» практически отмахнулся от другого острого вопроса экономической политики России -- «рабочего», считая его лишь частным проявлением неправильной аграрной политики. В конечном счете журнал Стасюлевича сомкнулся с «Русским вестником», выступив с апологетикой экономического состояния России, с критикой «бессмысленности» и «безнравственности» борьбы народа за улучшение своего положения, еще раз подтвердив тем самым всегдашний удел умеренного либерализма.

Журналом, наиболее близким «Отечественным запискам» с отношении к правительственным реформам, было «Дело». Оно тоже протестовало против всех и всяческих проявлений «Отмененного» крепостничества, делая общее для всех русских просветителей «дело». В статье «Сила нужды» (1868, № 4) II.В. Шелгунов выступил с резкой критикой тех «злобствующих людей», недвусмысленно намекая на «Русский вестник», которые «направили всю свою желчь на крестьянское дело и на так называемых ими народников». Публицист «Дела» защищает русского крестьянина от расхожих обвинений охранительной прессы в том, что в своих бедствиях виноват он сам, не умев воспользоваться представленными ему благодеяниями, погрязнув в пьянстве, лени и невежестве. «Я не стану доказывать, -- писал Шелгунов, -- что каждый русский крестьянин уподобляется красотой Аполлону Бельведерскому, умом -- Минерве и благонравием -- добродетельному Катону. Наш мужик вообще непредусмотрителен, невежествен и совершенный еще сын природы, которого не коснулась умственная культура. Но только из этого вовсе не следует, что он сам причина своих бедствий и что от него должны быть отняты самоуправление и свобода». Однако альфой и омегой своей деятельности сделали крестьянскую реформу только «Отечественные записки». О бедственном положении деревни, не имеющей даже хлеба, говорит в «Записках метафизика» В. Слепцов. Крестьянскому вопросу посвящает свои статьи Г. Елисеев. Публикуются очерки Скалдина «В захолустье и в столице», Максимова «Народные преступления и несчастия». Как знаменательное напоминание появляются статьи Д. Мордовцева о Пугачеве и о политических движениях русского народа.

Наиболее отчетливую оценку -- с позиций революционной демократии -- пореформенное десятилетие, социальные и нравственные итоги, крестьянской реформы нашли в щедринских «Письмах о провинции», «Признаках времени » в «Итогах». Основной вывод, к которому приходит сатирик, -- живучесть крепостничества, меняющего свою окраску, умело приспосабливающегося к новым, реформированным условиям, поскольку политическая власть, порождением которой было крепостное право, оставалась прежней. Но сила этих произведений Щедрина не в простой констатации бедственного положения народных масс, а в умелом соотнесении экономических процессов России с процессами идеологическими, нравственным потенциалом общества. С этой точки зрения крепостное право по-прежнему продолжает угнетать мужика, вколотив в него рабскую психологию, обездолив его не только материально, но и духовно, ибо главная его беда в том, что он беден сознанием своей бедности. «Главная и самая существенная причина бедности нашей народной массы, -- утверждали "Отечественные записки", -- заключается, по нашему мнению, в недостатке сознания этой бедности»^. «Масса успела воспитать в себе только раболепное тяготение к силе, да еще бессознательно равнодушное отношение не только к общим интересам, но даже и к тем, которые ближайшим образом затрагивают ее собственную жизнь». Но там, где есть приниженность человеческой личности, где есть рабство, там неизбежно царствует произвол. И потому «все, что носит на себе печать произвола, все, что не мешает проявлениям его дикости, может быть столь же безошибочно названо крепостничеством.

Такая глубина социального анализа эпохи, проникновения в диалектику связей экономики и политики в журналистике конца 60-х -- 70-х годов более не встречается, п уже одно это свидетельствовало о серьезности и основательности социально-экономической платформы «новорожденного» журнала.

Материал этот, казалось бы, «внелитературный», но без него нельзя с достаточной полнотой понять как журнальную позицию, так и идейно-художественный облик издания, его эстетическую программу.

В своих идейно-эстетических принципах «Дело» также в известной мере сближался с «Отечественными записками».

Эта близость проявилась прежде всего в том, что «Дело» выступило сторонником некрасовского журнала в разоблачении либерально-консервативных литературных тенденций, в частности антинигилистической. Журнал подверг резкой критике произведения Лескова и Достоевского, явившиеся, по его мнению, «художественной облавой», «художественной травлей» революционно настроенной молодежи. Эти писатели, по убеждению журнала «Дело», «до такой степени окатковились, что в новейших своих романах "Бесы" и "На ножах" слились в какой-то единый тип, в гомункула, родившегося в знаменитой чернильнице редактора "Московских ведомостей"». Этим гомункулом под фамилией Лесков-Достоевский-Стебницкий и написан «выдающийся» антинигилистический роман «Бесы -- на ножах», иллюстрирующий передовицы "Московских ведомостей».

Обращая внимание на то, что «журнальные скоморохи и болтуны становятся на место полезных деятелей», «Дело» говорит о том, что литераторы-охранители нашли себе достойных соратников в лице писателей-натуралистов, тоже играющих на руку политическим рутинерам, всем тем, кто стремится дискредитировать прогрессивную общественную мысль. В статье о романе «Бродящие силы» Авенариуса, который пытался доказать, что распущенность нравов есть порождение демократической- литературы, Шелгунов обращает внимание на «органическое расстройство» общественного организма, вызванное отнюдь не «злонамеренной пропагандой», а самой правительственной политикой (1868, № 3). Резкой критике подвергся Авенариус, а вместе с ним и Боборыкин, выступивший с «клубницистским романом «Жертва вечерняя», в периодических «Общественных и литературных размышлениях» Д. Минаева (Дело, 1868, № 5).

«Дело» говорит об отсутствии активного гражданского духа, апатии, «бессодержательности и полнейшем отсутствии,цеди» в литературе и обществе. Также «Дело» объявило поход против всей дворянской эстетики. Редактор журнала Г.Е. Благосветлов и его сотрудники титуловали Тургенева, Григоровича, Писемского не иначе как представителями «отжившей школы», которая судит о жизни с «сахарной точки зрения». Ожидать чего-то от них -- значит «сеять на голом камне и надеяться на обильную жатву». «Жизнь и литература требуют новых и свежих сил, -- заявлял Благосветлов, -- которые бы стояли на уровне с новыми потребностями другого поколения и другой общественной обстановки». С этих позиций и рассматривается в журнале все творчество Тургенева конца 60-х - начала 70-х годов. Творчество этого беллетриста, по выражению Благосветлова, представляет «тончайшие кружева, которые не могут ни греть, ни прикрыть тело, но могут украшать его». Антипатию вызывали у «Дела» произведения Льва Толстого, в частности роман «Война и мир», в котором, по мнению журнала, нет общественно значимой мысли, а есть только любовная интрига, «тоненькая струйка обыденной жизни» одного семейства. Нашему времени, заявляет Шелгунов в статье «Русские идеалы, герои и типы», «требуются писатели иного закала, иного направления, иных способностей», нежели Толстой или Тургенев.

«Эстетическая школа» изжила себя. Характеристикой позиции журнала Дело», занятой им по отношению к крупнейшим русским писателям, могут служить, например, следующие суждения: «Писемский, Толстой, Достоевский, Тургенев -- все это люди отжившей литературной школы. Как только они уклоняются от описания прочувствованной ими жизни и как только им необходимо поставить и ответить на вопрос или решить его, и даже не решить, а провести анализ и осмыслить явление в общем строе жизни, -- тут они сами извращают свое чувство и несут такую галиматью, до какой дописался граф Л.Н. Толстой в четвертом томе своего романа "Война и мир"». Естественно, после столь категорического отлучения от литературной современности ни один из названных писателей не предпринимал ни малейших усилий для сотрудничества в «Деле». Столь прямолинейная эстетическая кастовость, разумеется, не могла не отразиться и на художественном уровне журнальной беллетристики.

Предавая «анафеме» крупнейших художников слова, «Дело» настойчиво ратовало за тенденциозное искусство, решая этот вопрос в соответствии с требованиями демократической эстетики. Особенно активно разрабатывалась проблема тенденциозности и идейности в литературно-критических выступлениях Ткачева _г который длительное время был идейным рупором журнала «Дело». Опровергая измышления теоретиков «чистого искусства», «Дело» заявляло о том, что «дидактическая, тенденциозная сторона... и есть самая важная и существенная» в художественном произведении, что оно должно поучать и вразумлять», а потому «немыслимо без тенденции». «Дело» стояло на стороне искусства, вмешивающегося в непосредственную жизнь общества, относящегося к ней с политической и социальной заинтересованностью.

Вообще, пути развития эстетической мысли в журналах «Дело» и «Отечественные записки» во многом родственны. И прежде всего -- в общих принципах материалистической эстетики. В литературно-критических и публицистических выступлениях Шелгунова, Ткачева, Шашкова провозглашалось «первенствующее значение действительности по отношению к искусству, которое воспроизводит ее. Часты в журнале обращения к эстетическим воззрениям Н.Г. Чернышевского, разумеется -- по цензурным мотивам -- без упоминания его имени. Однако тот, кто на этом основании заключил бы, что в отношениях между двумя демократическими журналами существовали благодушие и умиротворение, глубоко бы ошибся. Сугубая принципиальность редакторов «Отечественных записок» порою вызывала нарекания «Дела», стремившегося к какой-то «сверхпартийной» объективности и компромиссному объединению всех журнальных сил, приводившие зачастую к стычкам отнюдь не принципиальные свойства. Еще сегодня «Дело» могло говорить, что некрасовский журнал, «в смысле развивающего и воспитательного значения и последовательности развития идей, гораздо выдержаннее "Вестника Европы"». А назавтра заявляло: «По своей бесцветности "Отечественные записки" приближаются к тому времени, когда они находились под единовластием г. Краевского. Конечно, в них нет уже таких нелепых сочинителей, как Incognito, Щеглов, Крестовский, поэтому и дух не тот; но, во-первых, невозможно определить характер этого измененного духа, а во-вторых, значительная часть статей подходит ко всякому духу или даже не содержит в себе никакого духа». Эти упреки еще не означали принципиальных разногласий между журналами, не означали, что «Дело» ближе к либеральной журналистике, нежели к «Отечественным запискам». Но они вносили диссонанс в отношения, тем более что многие из этих упреков трудно было оправдать.

В журнале Благосветлова во всей силе проявился по-писаревски решительный и безапелляционный эстетический радикализм. Он сказался и в нападках на Щедрина, и в игнорировании художественного значения беллетристики «Отечественных записок». Глеб Успенский и даже Щедрин квалифицировались как копировальщики внешних сторон быта, «возделывающие один сырой материал» (Благосветлов). Щедринской сатире предъявлялось обвинение в зубоскальстве, отказе от решения глубоких общественных конфликтов, в мелкотемье. Этим самым ставилась под сомнение и литературная позиция «Отечественных записок», в которых сатирик был ведущей фигурой. В этом нельзя не видеть поздних отзвуков известной полемики «Русского слова» с «Современником». В значительной мере, безусловно, сказалась и личная неприязнь Благосветлова к Некрасову и Щедрину (последнего он издевательски называл «литературным фельдфебелем»). «Требовать от г. Щедрина того или другого определенного взгляда на окружающие его явления, осмысленного негодования от его сатиры, -- раздраженно писал редактор "Дела", -- это значило бы умолять надворного советника, исправно взыскивающего казенные недоимки, начертать нам какой-нибудь новый план общественной жизни». Даже Шелгунов, объективнее прочих сотрудников «Дела» относившийся к литературной продукции «Отечественных записок», и тот в середине 70-х годов не удержался, чтобы не упрекнуть Щедрина в «смехе ради смеха».

Излишняя резкость суждений об «Отечественных записках» в какой-то мере диктовалась и тем, что «Дело» претендовало на роль монопольного хранителя наследства демократической журналистики 60-х годов, в то время как появился новый орган, тоже поставивший своей целью продолжать заветы шестидесятников.

Литературно-критические статьи, характеризующие идейно-эстетическую программу журнала «Отечественные записки»

Основной вопрос, который ставили публицисты и писатели журнала, был крестьянский. Мужик «всем... нужен», - писал Салтыков-Щедрин, - а «ежели мужик так всем необходим, то надо же знать, что он такое, что представляет он собой как в действительности, так и in potentia, каковы его нравы, привычки и обычаи, с какой стороны и как к нему подойти». Малоземелье, тяжесть выкупных платежей и других налогов, юридическая, гражданская неполноправность народных масс, их обнищание подробно описывались в журнале. Реакционная печать, защищавшая помещичьи интересы, всегда встречала решительного противника в лице «Отечественных записок».Мужественно поддерживали сотрудники журнала русское революционное движение. «Отечественные записки» выступали против либеральных заигрываний правительства с обществом, принципиально отвергали монархическую форму государственного устройства. Они признавали неизбежность и закономерность революционной борьбы, знакомили своих читателей с общественным движением на Западе, показывали прогрессивную роль революций в пробуждении масс, в освобождении от феодального, церковного и монархического деспотизма. Немало страниц «Отечественных записок» было посвящено критике западноевропейского и русского капитализма, буржуазного либерализма и демократизма, и это, как отмечал В.И. Ленин, было особенно ценно в журнале. Салтыков-Щедрин правдиво изобразил русский капитализм в характерах Чумазого, Колупаева и Разуваева, показал, что их появление обусловлено строем русской пореформенной жизни. Но многие сотрудники, в первую очередь Михайловский и Елисеев, неисторически подходили к оценке русского капитализма и буржуазности. Они не понимали закономерности общественного развития, считали капитализм в стране временным, случайным явлением и склонны были искать причину развития буржуазных отношений где угодно, только не в характере производительных сил общества. Еще в начале 70-х годов Елисеев в статьях «Плутократия и ее основы», «Храм современного счастья, или проект положения об акционерных обществах» негодовал на правительство, которое, поддерживая русские промышленно-торговые круги, по его мнению, переносило в Россию западноевропейские капиталистические порядки. В дальнейшем публицисты-народники часто обращались к «обществу», интеллигенции и позднее даже к царским министрам с призывом спасти Россию от язвы капитализма. Возникновение рабочего класса в стране было отмечено журналом, однако «рабочий вопрос» не был понят и оценен в «Отечественных записках». Михайловский, например, в статье, посвященной съезду русских промышленников (1872, №8), подменил его крестьянским вопросом, утверждая, что в России рабочие - те же крестьяне. Это было ошибочное, вредное представление. Не сознавая исторической роли пролетариата, народники возлагали все свои надежды на русское крестьянство с его патриархальной общинностью. На страницах «Отечественных записок» было уделено известное внимание экономической теории марксизма. Журнал в 1872 г. устами Михайловского приветствовал выход русского перевода первого тома «Капитала», а до этого в журнале не раз использовались материалы немецкого издания в статьях Елисеева, Покровского и др. («Плутократия и ее основы», «Что такое рабочий день?»). В 1877 г. журнал вел полемику с буржуазными экономистами, либеральными публицистами (Ю. Жуковский, Б. Чичерин) по поводу первого тома «Капитала». Однако защита авторитета Маркса и в «Отечественных записках» 70-х годов велась весьма робко, поскольку публицисты журнала сами не поняли историко-философской концепции автора.

Выдающееся значение имела литературно-критическая деятельность Салтыкова-Щедрина. После трагической гибели Писарева в 1868 г. отдел литературной критики «Отечественных записок» остался без руководителя. Это побудило Салтыкова-Щедрина внимательно заняться отделом и принять в нем активное участие. Его статьи «Напрасные опасения», «Уличная философия», «Бродящие силы» и др., а также многие рецензии явились серьезным вкладом в русскую литературную критику. В статье «Напрасные опасения», которую современники рассматривали как программную, Салтыков-Щедрин выразил свое революционно-демократическое понимание роли и задач литературы в новых исторических условиях. Отвергая стоны либеральной критики об упадке беллетристики, он, верно, уловил новые черты русской литературы, когда на смену дворянским писателям пришел разночинец, и возникла задача создания нового типа положительного героя. Именно в ней «Отечественные записки» выступили с оценкой литературного момента и наметили перспективы развития демократической беллетристики. Статья Щедрина определила программу беллетристической школы «Отечественных записок» практически на весь период их существования, в которую, разумеется, время и эволюция демократической идеологии вносили свои коррективы. Характеризуя предшествующую литературу, Щедрин отмечает, что она имела «кастический» характер, не задумывалась «с» деловом, реальном отношении к жизни» и потому в ней все более возрастали требования «эстетического и отвлеченного свойства». Изобилие обеспеченного досуга, которым обладали дворянские литераторы, вело к «умственному дилетантизму», порождало только сомнение и бессилие, и герои той эпохи -- это «люди распутья, люди скучающие, невидящие в жизни целей». Для «Отечественных записок» принципиально важно было подчеркнуть необходимость действенного, практического отношения литературы к жизни во избежание бесплодного расковыривания «собственных болячек». Исходя из этого, журнал намечает задачи литературы и в области изображения элемента «воспитывающего»,то есть интеллигенции, и элемента «воспитываемого»,то есть народа, определяя два основных объекта, художественной разработкой которых и займется беллетристика «Отечественных записок». Щедрин подчеркивает, что эти две силы выдвигаются на передовую линию общественно-литературной борьбы самой логикой новых социально-экономических отношений пореформенного времени. Это же обстоятельство диктует и необходимость новых принципов воспроизведения как народной среды, так и героя из среды «воспитывающей». К чему же сводится суть щедринских требований и одновременно суть литературно-художественной программы «Отечественных записок»?

Не отрицая значения предшествующей литературы и даже считая ее «заслуживающей полного уважения», Щедрин в то же время обращает внимание на отсутствие в ней истинного понимания социальных потребностей. Он считает, что «лишний человек», созданный трудами писателей-предшественников, не содержит в себе никаких общественно значимых идеалов. Он начинен только «сомнением», в то время как новая действительность, расширившая сферу человеческой деятельности, требует и человека деятельного. И потому «уяснение типа ненужного человека необходимо должно вызвать потребность в уяснении, типа человека нужного». Как бы ни был симпатичен «лишний человек», он все-таки представляет анормальность своей невозможностью слиться с «живым делом». Его бездействие не искупается и высоко развитым чувством справедливости. Само это чувство еще не делает его «новым человеком», подчеркивает Щедрин.

Салтыков-Щедрин высоко оценивает творчество Решетникова, считает чрезвычайно полезным обращение молодой литературы к жизни простого народа. Пусть в ней нет еще крупных имен, но направление, по которому она идет, плодотворно. Салтыков-Щедрин осуждает писателей, умышленно или нечаянно искажающих образы «новых людей». В статье «Уличная философия» он резко критикует Гончарова за грубую клевету на разночинца-революционера. Особое возмущение критика вызвало то, что Гончаров пытался в образе Марка Волохова из романа «Обрыв» опорочить социалистическую доктрину, отрицающую частную собственность. Это был урок не одному Гончарову, но и Тургеневу, написавшему роман «Дым», Достоевскому, автору «Бесов», Лескову и другим писателям, выступившим против передовой разночинной молодежи.

«Деятельные и положительные типы», советуют «Отечественные записки», следует искать в демократической среде, которую составляют народ и разночинная интеллигенция. «Может статься, -- замечает журнал, говоря о новых типах, -- что та среда, в которой они обретаются, представляет собою грубую и неприятную на взгляд массу, изнемогающую под игом разнородных темных сил; очень может быть, что это даже и не масса, а простая безобразная агломерация единиц, тянущих в разные стороны и не сознающих никакой общей цели. Но иной среды, от которой можно было бы ждать живого, не заеденного отрицанием слова, покуда еще не найдено, а потому литература не только имеет право, но даже обязана обратиться прежде всего к исследованию именно этой грубой среды и принимать даваемый ею материал в том виде, как он есть, не смущаясь некрасивою внешностью и не отвращаясь от темных сторон, которые ее обусловливают». Так вопрос о новом человеке, о положительном герое современности неизбежно перерос в другой -- в вопрос об отношении к народной жизни, о принципах ее исследования и изображения. «Отечественные записки» статьей Щедрина определяют программные положения и этого аспекта литературной политики журнала. Чтобы «проникнуть в сокровенную сущность» того разнородного материала, который поставляет литературе русская народная жизнь, необходимо понять общечеловеческие черты мужика в типической для него обстановке, придающей ему столь курьезную неповторимость. Задача первостепенной важности, по мнению «Отечественных записок», заключается в том, чтобы исследовать не отдельные личности, «стоящие в положении исключительном и преисполненном недомолвок», а целиком крестьянскую сряду, крестьянскую массу. «Нужна... целая крестьянская среда, нужна... такая картина, в которой крестьянин являлся бы у себя дома...» Только в этом случае можно постичь «побудительные причины», которые обусловливают социально-политическую суть народа, его «жизненные цели». В рецензии на роман Решетникова «Где лучше?» Щедрин с новой силой подчеркнул, что «покуда народные массы еще не в состоянии выделять из себя отдельных героических личностей, такая точка зрения на художественное воспроизведение народной жизни есть единственно верная». Таково литературно-художественное кредо Щедрина, нашедшее подкрепление в статьях и рецензиях как самого сатирика, так и других сотрудников «Отечественных записок». Эта линия, указывает М. В. Теплинский, «совпадала с точкой зрения Писарева», призывавшего «уважать народ, надеяться на него, вдумываться в его интересы, смотреть на совершающиеся события с точки зрения этих интересов...»⁶⁸. Сходные с щедринскими мысли высказывает Скабичевский, в частности в статье «Живая струя. (Вопрос о народности в литературе)» (1868, № 4). Позднее их защитником и пропагандистом станет Михайловский.

Следует особенно подчеркнуть ту настойчивость, с которой «Отечественные записки» борются за героя из масс, против титанических, исключительных личностей. Так, журнал ставил в особую заслугу Решетникову то, что он рисует не жизнь титанов, а «обыденных смертных, которых мириады кишат повсюду». Эти же мысли развиваются и в анонимной рецензии, принадлежащей, по всей вероятности, Скабичевскому, посвященной творчеству Эркман-Шатриана (1871, № 8). «Героем поэтического произведения, -- указывает автор рецензии, -- может быть не один только герой, в истинном значении слова, т. е. обладающий необыкновенными умственными и нравственными силами, но и всякий заурядный человек массы, жизнь впервые показала нам, что драматические коллизии заключаются не, в одних только титанических жизненных столкновениях... но в самой обыденной будничной канители, разыгрывающей ежедневно потрясающие трагедии, героями которых является та самая пестрая толпа слуг, факельщиков, могильщиков, воинов, поселян, которая в старинных трагедиях стояла на заднем плане, прислуживая главным героям и их величию». Эти высказывания имели для «Отечественных записок» принципиальное значение именно в связи с формировавшейся в этом журнале беллетристической школой, герои которой содержали в себе полемический «запал» против литературы, не способной отрешиться от «титанизма». Не трудно догадаться, что речь идет о беллетристике «Дела». Именно ей адресуются постоянные упреки Щедрина в ходульности героев, в декламации, в отсутствии художественной правды.

Но особенной настойчивостью в этом отношении отличался Скабичевский, который, начиная со статьи «Новое время и старые боги» (1868, № 1), взывал к изображению не титанических личностей, а обычных, заурядных людей, к необходимости «находить человека в слабом, беспомощном, загнанном и забитом труженике, и карать мерзавца, как бы ни был этот мерзавец красив, умен и энергичен». Чтобы быть хорошим человеком, замечал критик «Отечественных записок», нет необходимости иметь «титанические силы». Причем «Отечественные записки» увязывают эти литературные задачи с практическими задачами русского общества. Журнал считает, что поиски борцов-титанов, их апологетика ведут «к бесплодному отчаянию и разочарованию» и в конечном счете к потере веры в людей. Именно в этом Скабический видел основной практически-политический недостаток беллетристики «Дела». Вызывая огонь на себя, критик осмелился даже провести параллель между «тенденциозными романистами вроде Бажина, Шеллера, Омулевского» и беллетристикой «Русского вестника», одинаково далекими от правды жизни, хотя и руководствовались они разными идейными соображениями. Такая позиция «Дела» может, по мнению Скабичевского, привести к вредному «самообольщению».

Таким образом, программа изображения народной жизни и героя из демократической среды определилась в «Отечественных записках» достаточно четко.

Одновременно «Отечественные записки» определяют не только «угол зрения» на народную жизнь, но и тональность ее изображения. Журнал говорит о необходимости объективного исследования жизни простолюдинов, без идеализации и поверхностного окарикатуривания, не «ташкентствуя» и не «лебезя», не «нагибаясь» и не «кокетничая». Верность тона в отношении к народу «Отечественные записки» иллюстрируют опять-таки произведениями Решетникова, в творчестве которого «по преимуществу сказался тот плодотворный поворот нашей беллетристики», указанный в статье «Напрасные опасения». Решетников, отмечает анонимный рецензент «Подлиповцев» (1867), относится к народу «с необыкновенною простотою и правдивостью», он нисколько не идеализирует крестьян, «не выставляет слащавыми мужичками или сахарными пейзанами»^.

Литературно-художественная программа «Отечественных записок», как видим, в некоторых существенных моментах была полемична по отношению к журналу «Дело». Но разрабатываемые журналом Благосветлова принципы изображения народа и интеллигенции во многом сходились с тем, что предлагали демократической литературе «Отечественные записки». Пафос журнальной деятельности, считало «Дело», должно составлять исследование экономического положения страны, от которого зависит решение других общественных вопросов. «Публицист нашего времени, -- подчеркивал Шелгунов в статье "Русский индивидуализм" (Дело, 1868, № 7), -- публицист, какой требуется теперешним моментом русской общественной жизни, должен быть прежде всего человеком самого серьезного экономического воспитания. Перелом, совершающийся в русской жизни, есть перелом экономический, следовательно, нам нужны и писатели экономические! На все вопросы мы должны смотреть или исключительно с экономической точки зрения, или с преобладающим экономическим оттенком. Как только мы сойдем с этого пути, мы впадем немедленно в ошибку и все наши выводы будут ложными. Чтобы действовать в духе своего времени, публицисты наши должны обратиться к примеру писателей, сошедших со сцены. Они должны проникнуться экономической теорией и иметь способность отыскивать и создавать параллели при разрешении социальных вопросов». И далее Шелгунов настаивал на том, что публицист должен понимать, «насколько экономические законы управляют социальной жизнью общества». Говоря о деятелях, «сошедших со сцены», Шелгунов, конечно, в первую очередь имел в виду Чернышевского, имя которого находилось под цензурным запретом. Однако своеобразие социально-экономической позиции журнала Благосветлова заключалось в том, что в нем материал, связанный с исследованием крестьянской жизни, не пользовался какой-либо «привилегией» по сравнению с другим. Заявляя о настоятельной необходимости «добросовестного исследования вопросов, вытекающих из условий современной русской жизни», об изучении «внутренней жизни России», «Дело» интересуется вообще отношениями труда и капитала, считая что, крестьянский вопрос должен в настоящее время уступить свое первенство «рабочему вопросу». Объяснялось это своеобразной социологической позицией журнала, особым оттенком его просветительской идеологии. Не вдаваясь в подробности, поскольку это тема самостоятельного исследования по философии русского просветительства, следует отметить, что первостепенным фактором прогресса, «Дело» считало ум,, знание, идею, в противоположность чувству, которому отдавала предпочтение, к примеру, литература и журналистика; славянофильской и народнической ориентации или толстовство. Это течение просветительства более характерно для русской общественной мысли и отражает специфические черты общественного сознания крестьянской России. К нему тяготели и «Отечественные записки», что служило одним из поводов для полемических выпадов «Дела», постоянно декларировавшего свое ультразападничество.

«Человеческий ум есть главный фактор прогресса», -- заявлял Шелгунов в статье «Социально экономический фатализм», характерной для просветительства «Дела». Только ум может избавить общество от социально-экономического фатализма, направив общественное развитие в необходимое для счастья человека русло. Вот кредо шелгуновской статьи: «Указывая направление, в каком пойдет социально-экономическая жизнь человечества, мы должны указать все прогрессивные элементы этого поступательного движения. А потому, указывая на силу социально-экономического фатализма, творящего социально-экономический круговорот, мы не можем не обратиться еще раз к основному фактору прогресса -- к человеческому уму. Только ум есть двигающая сила, только интеллект двигает человечество. Прочно не то, что создается фатализмом, а что создается сознанием. Мы должны совершать сознательно свой путь и заменить фаталистическую силу силою собственного сознающего ума. Тогда на помощь прогрессивному фатализму явится новый элемент, который выразится в руководящем принципе, и вот тот пункт, с которого совершится поворот умственной жизни человечества. Темная фаталистическая сила сменится сознанием».

Такими людьми, «сознательно перестраивающими свою социально-экономическую жизнь» на началах ума, во имя счастья большинства, являются «новые люди», представители интеллектуального труда. Из работников же «мускульного труда», с которыми «Дело» связывает прогресс общества, журнал отдает предпочтение рабочему, у которого умственный элемент более развит, чем у крестьянина. На этой основе «Дело» вступает в полемику со статьей; «Напрасные опасения», уличая «Отечественные записки» в славянофильских поползновениях.. Этому посвящены «Внутренние обозрения» Гайдебурова в ноябрьском и декабрьском номерах «Дела» за 1868 год. Обозреватель категорически отвергает мысль о том, что литература должна обратиться к народу, исходя из того, что народ невежественен, что «крестьянская среда настоящего времени пропитана насквозь такими недостатками, которые нужно искоренять, а никак не поддерживать»⁷⁸. Но «Отечественные записки» и не призывали к поддержке народных недостатков, тут «Дело» просто-напросто в азарте полемики перехлестнуло через край. Критика «Делом» поэтизации нравственных достоинств народа в целом была справедлива. Но адресатом ее, конечно, «Отечественные записки» этого периода, чуждые славянофильских и сугубо народнических теорий, быть никак не могли. Это уж было от лукавого! Это шло от ортодоксального понимания славянофильства, которое Гайдебурову чудилось за каждым упоминанием слова «народ». «Понятное дело, -- заключал обозреватель, -- что мы не имеем в виду устранять от участия в специально-крестьянских интересах ни литературу вообще, ни беллетристику в частности; напротив, мы считаем такое участие в высшей степени необходимым; но это не значит, что мы желаем указывать нашей литературе на народ как единственный источник для ее существования. Говорить это -- значит невольно впадать в тон славянофильских теорий, хотя бы это происходило и в силу иных побуждений, не имеющих ничего общего со славянофильскими». А вскоре Шелгунов, солидаризируясь с «Отечественными записками», заявит о том, что нового героя, нового «задумавшегося Рудина» надо искать в народной среде, «в том источнике, в котором отыскивал его Решетников». Но художественной реализации этого заявления в журнале «Дело» так и не суждено было сбыться.

Охарактеризованная ситуация обусловила и тематические предпочтения беллетристики «Дела», сосредоточившей свое внимание на отображении жизни разночинной интеллигенции (в том числе -- «новой» женщины, которая, по мнению журнала, «при настоящих условиях своей жизни всего легче может сделаться «новым человеком») и рабочего вопроса. Крестьянская тема не стала в этом журнале ведущей, подчиняющей весь идейно- эстетический комплекс. В центре внимания «Дело» был не мужик-крестьянин, а разночинная интеллигенция. Расхождения в эстетической позиции, обусловили впоследствии и литературно-художественную практику русских журналов. Специфика функционирования литературной школы в журнале «Отечественные записки» проявляется и в том, что эстетические принципы ее, при всем их единстве, отражая социодинамику массово-коммуникативного искусства, находились в постоянном движении, эволюционировали в зависимости от практически-политических задач, которые возникали перед «Отечественными записками» на том или ином отрезке их истории. Это проявилось, в частности, в художественном решении главнейших проблем, волновавших беллетристов «Отечественных записок»: проблемы интеллигенции и положительного героя (деятеля) и проблемы народа и принципов изображения народной жизни. Активизация с начала 70-х годов народнической общественной мысли вносила существенные коррективы в ту программу реалистического воспроизведения действительности, которая была намечена в статье Салтыкова-Щедрина «Напрасные опасения», определившей основные черты складывающейся беллетристической школы «Отечественных записок». Произошла, в частности, «переакцентировка» проблематики. Вопросы, связанные с жизнью интеллигенции, главенствующие в беллетристике журнала конца 60-х -- начала 70-х годов, отодвинулись на, второй план, уступив приоритет проблемам жизни крестьянства. Вместе с этим интерес к народной жизни получил «специализацию» в соответствии с теми краеугольными камнями, которые лежали в основе народнической социально-экономической доктрины. Точкой приложения художественно-аналитической мысли сотрудников «Отечественных записок» становится община и воздействие на нее плутократизма.