Способы речевого воздействия в лингвистике

В современных исследованиях понятия стратегии и тактики рассматриваются с позиций различных подходов. Так, Т.А. ван Дейк и У. Кинч писали о дискурсивных, когнитивных и грамматических стратегиях как определенных операциях понимания и интерпретации дискурса [van Dijk, Kintsch, 1983: 49]. В прагмалингвистике стратегия определяется как «совокупность запланированных заранее теоретических ходов, направленных на достижение коммуникативной цели» [Клюев, 2002: 18]; как «способ прогнозирования действий коммуникантов» и «планирование процесса речевой коммуникации в зависимости от конкретных условий общения» [Иссерс, 2008: 54]. С точки зрения психолингвистического подхода, стратегия - это «детерминированный выбор класса решений», обусловленный конкретной ситуацией, а тактика - «исполнение определенного решения в звене реализации стратегии» [Леонтьев, 1999: 134].

В данной работе вслед за И.Н. Борисовой стратегия определяется как целенаправленный выбор фактов и «их подача в определенном освещении с целью воздействия на интеллектуальную, волевую и эмоциональную сферу адресата» [Борисова, 1999: 86]. Помимо этого, мы будем отталкиваться от мнения А.А. Горячева, согласно которому стратегия - эта некая сверхзадача, направленная на достижение прагматической цели, тактика - конкретное действие, реализующее данную стратегию [Горячев, 2010: 49]. Вслед за автором, в рамках данного исследования мы будем использовать термин «макростратегия», который наиболее полно соотносится с понятием сверхзадачи и отражает комплексный и интегральный характер коммуникативного намерения говорящего, которое может включать в себя различные стратегические векторы.

Как нами отмечалось в предыдущих разделах, судебный дискурс, будучи агональным по своей природе (особенно состязательный) часто рассматривается в терминах «войны», а его исход - как «победа» или «поражение». В этой связи исследование способов речевого воздействия с позиций стратегического планирования коммуникации и анализ коммуникативных стратегий и тактик, с помощью которых интерактанты влияют на динамику процесса и исход «риторической войны», представляется особенно актуальным. Выбор тех или иных тактик обусловлен спецификой и конвенциональными нормами судопроизводства, статусно-ролевыми характеристиками коммуникантов, динамикой контекста, а также интенциями говорящим и их установками на кооперативный или некооперативный тип взаимодействия.

Таким образом, в рамках нашего исследования мы выделяем три основные макростратегии речевого воздействия: макростратегию аргументации, макростратегию манипулирования и макростратегию суггестии. Какие факторы лежат в основе тактик, реализующих данные макростратегии, мы посмотрим в следующих разделах.

1.3.2 Специфика репрезентации тактик, реализующих макростратегию аргументации

Умение доказывать и убеждать, склонять слушателей к своей точке зрения и аргументированно опровергать доводы оппонента является первоосновой профессиональной компетенции судебного оратора. Убеждение - движущая сила судебных прений, ««поэзия закона» в судебном процессе, где абстрактные умозрительные принципы необходимо приспосабливать к коллизиям повседневности», как некогда сказал судья Верховного Суда США Э. Кеннеди [Malphurs, 2013: 62]. Убеждение посредством аргументации было и остается наиболее предпочтительным модусом судоговорения, в ходе которого стороны выдвигают аргументированные доводы в пользу того или иного положения, предлагаемого вниманию аудитории.

Логическая, доказательная сторона аргументации, предполагающая обоснование истинности некоторого положения посредством других истинных положений, не способна эффективно реализовать потенциал убедительности и обеспечить достижение прагматической цели говорящим. Поэтому, как нами отмечалось, важно подкрепить рациональное воздействие на разум воздействием на чувства и эмоциональную сферу слушающих. Необходимы дополнительные средства, которые подчеркивают, выделяют аргументативную силу [Eemeren et al., 2009: 99]. Используя аргументативные тактики, таким образом, говорящий должен четко представлять себе, насколько те или иные аргументы соизмеримы с ожиданиями аудитории, насколько то или иное выдвигаемое мнение приемлемо в каждом конкретном случае.

Судебные прения, как один из видов коммуникативной деятельности, задействуют множество интерактантов - от судей и адвокатов до присяжных и других непрофессиональных участников судебного процесса, а соответственно, включают в себя множество разнонаправленных функций и целей, которые часто пересекаются и накладываются друг на друга. Риторическая аргументация учитывает полифонический характер этого взаимодействия, предлагая комплекс коммуникативных средств, которые интенсифицируют предрасположенность реципиента к принятию защищаемого мнения. Ведь на суде, как справедливо считает С. Пороховщиков, доказать - еще не значит убедить, особенно это относится к суду присяжных: «железная логика сильна для них только, пока им нравится подчиняться ей» [Пороховщиков, 1910: 315]. По мнению Н.К. Пригариной, аргументация - это сложный коммуникативный процесс, включающий в себя не только собственно содержательный, логико-рациональный компонент, но и задействующий психологические, эмоциональные, этические и экзистенциальные аспекты человеческой личности [Пригарина, 2009: 28-29].

Эффективность аргументации связана, прежде всего, с воздействием на аудиторию. Говорящие используют различные аргументативные техники с целью убедить, повлиять на мнение слушающих. Эти техники должны учитывать компетенции, систему взглядов, ценностные ориентации и многие другие критерии, интегрированные в позицию той или иной аудитории. Оратору необходимо идентифицировать себя с аудиторией, насколько это возможно, и уметь воспользоваться той информацией об ожиданиях, мнениях, опыте и ориентирах слушающих, которая ему известна.

Существенную роль в процессе аргументации играют ценностные ориентиры. Они отличаются от одной группы к другой и могут быть использованы в качестве критерия при выборе определенной аргументативной тактики. Этот критерий актуализируется тогда, когда происходит отход от нейтральности и равноценности, когда нечто рассматривается как более предпочтительное, первоочередное, соответствующее интересам и ожиданиям [Trapp, Schuetz, 2006: 139]. Ценности могут быть универсальными, общими, или же характерно специфичными для конкретной аудитории. Когда силы рационального аргумента недостаточно, или же говорящий преследует цель показать преимущество или предпочтительность какого-то довода, нежели его истинность, основой его стратегического выбора станет иерархия ценностей. Важным элементом этой ценностной иерархии являются топосы, или «общие места» («topoi»/«loci»), которые помогают говорящему найти общие темы, точки соприкосновения с аудиторией [Perelman, Olbrechts-Tyteca, 1969: 83]. Для того, чтобы аргумент был убедительным, чтобы собеседник с ним согласился, необходимо найти ту идею, которая покажется ему разумной, приемлемой и представить ее как общую позицию. Это общее и будет являться топосом. Поскольку каждый аргумент используется не изолированно, а в более широком прагматическом контексте, топосы могут служить индикаторами интенции говорящего.

Выбор того или иного аргумента, таким образом, необходимо рассматривать с позиций целеполагания, где говорящий, ориентируясь на коммуникативный контекст и аудиторию, задает направленность своей аргументационной линии, акцентируя доказательность или убедительность утверждаемых положений.

1.3.3 Специфика репрезентации тактик, реализующих макростратегию манипулирования

В предыдущих разделах нами были сформулированы основные конститутивные параметры речевой манипуляции как одной из форм речевого воздействия. Как отмечалось, языковые механизмы, лежащие в основе манипулятивных высказываний, задействуют неявный, завуалированный пласт лингвистических данностей, который не всегда возможно отделить от собственно информационного содержания. Манипулятивный потенциал обусловлен не столько наличием языковых единиц разных уровней, сколько особой интенциональностью и когнитивно-прагматическим контекстом; соответственно, распознать манипулятивную интенцию можно только с учетом таких параметров, как прагматическая цель, коммуникативное намерение, мотив.

Речевое воздействие на других участников судебного процесса - это доминантный вектор реализации прагматической интенции говорящего и в то же время основная цель, стоящая за выбором говорящим тех или иных языковых средств. На это обращали внимание многие отечественные и западные исследователи [Тютюнова, 2008; Le Cheng, A. Wagner, 2016; van Dijk, 2008; J. Cotterill, 2002 и др.]. Статусное неравенство участников судебного процесса, закреплённое процессуальными нормами, и четкое распределение ролей без возможности их произвольного изменения побудило многих исследователей говорить о судебной коммуникации в контексте реализации «власти», «доминирования» и «манипулирования» посредством языка [Conley, O'Barr, 1998; Matoesian, 1993 и др.]. В своей монографии «Дискурс и власть» Т. ван Дейк определяет спектр параметров, в рамках который происходит реализация институциональной власти в суде. Во-первых, по мнению ученого, профессиональные участники судебного процесса обладают полным коммуникативным контролем над ходом судебного заседания и принимают окончательное судебное решение, в то время как коммуникативные возможности подсудимого значительно ограничены - так как «все, что он скажет, может быть использовано против него» [van Dijk, 2008: 50]. Ответчик имеет право говорить только тогда, когда его просят об этом, и отвечать на вопросы только в установленной форме. Во-вторых, сама постановка и порядок вопросов может использоваться для реализации информационного контроля: общие вопросы, предполагающие однозначные ответы «да»/«нет», существенно сужают спектр возможных ответных реплик [van Dijk, 2008: 51].

Другими немаловажными факторами являются классовая принадлежность, национальность и пол. Как отмечает Т. ван Дейк [van Dijk, 2008], а также Д.Мэйнард [Maynard, 1984], эти факторы могут либо усилить, либо ослабить субординацию между участниками судебного процесса. По мнению исследователей, например, обвиняемые, принадлежащие к среднему классу, производят более положительное впечатление на судей и присяжных, а поэтому у них больше шансов снискать к себе их расположение. Они лучше осведомлены о процедуре судебного разбирательства, их речь более разнообразна и связна, а приводимые факты звучат более правдоподобно. Подсудимые из менее благополучной социальной среды не так успешно справляются в выполнением этих задач, а потому находятся в более уязвимом положении [van Dijk, 2008: 51]. С другой стороны, принадлежность обвиняемого к определенной категории (возраст, пол, национальное меньшинство) может стать орудием манипуляции в руках адвоката и может быть использована для смягчения вины подсудимого. Д. Мэйнард отмечает, что адвокат может манипулировать определенными конвенциональными характеристиками тех или иных категорий людей и укоренившимися в общественном сознании стереотипами об их поведении: Автор пишет: «…если подсудимый - служитель церкви почтенного возраста, уважаемый в обществе, добропорядочный и набожный, то его вряд ли можно назвать человеком, который был бы способен совершить кражу в магазине…» [Maynard, 1982: 204].

О речевом манипулировании правомерно говорить в том случае, если из всего множества лингвистических средств интерпретации действительности выбираются именно те, что содержат необходимые говорящему смысловые оттенки значения, коннотации и ассоциации, которые индуцируют соответствующую эмоциональную реакцию о реципиента и подталкивают его к умозаключениям, и действиям, желательным для манипулятора и нежелательным для манипулируемого. При этом мы согласны с мнением И.В. Беляевой, исследовавшей речевую манипуляцию в лингвоюридическом аспекте, которая отмечала, что «манипулятивным дискурс делает не наличие специфических единиц лексического или грамматического уровней, а, прежде всего, интенции адресанта и контекста, в котором происходит коммуникация» [Беляева, 2009: 7].

Условие успешности приемов речевого манипулирования заключается в том, что человек - в большинстве случаев - не желает тратить ни времени, ни интеллектуальных или эмоциональных усилий на то, чтобы усомниться в сообщениях, подвергнуть их критическому осмыслению. Пассивно окунуться в информационный поток гораздо легче, чем вдумчиво взвешивать каждый довод или аргумент, ведь поиск истины в потоке множественных интерпретаций - психологически трудный процесс. С.Г. Кара-Мурза называл это «сужением сознания» и «экономией мышления», справедливо отмечая, что люди с абсолютной легкостью и уверенностью принимают одно-единственное, «усредненное» толкование полученного сообщения, руководствуясь укоренившимися предрассудками, понятиями, стереотипами [Кара-Мурза, 2007].

Разумеется, манипулятивное речевое воздействие не сводится к насильственному навязыванию каких-либо чуждых реципиенту моделей мышления и установок, но предполагает своеобразную «настройку» его сознания на восприятие этих установок - так, чтобы новый взгляд на внушаемую идею не диссонировал с уже укоренившимися в сознании представлениями. Язык, обладающий способностью к гибкой модификации, задействует порой едва заметные точки соприкосновения, объединяющие те или иные понятия, что позволяет «перекидывать» неожиданные смысловые мосты от одних представлений к другим, зачастую вопреки ожиданиям самого говорящего. Именно на этом базируется выбор тех или иных манипулятивных тактик.

1.3.4 Специфика репрезентации тактик, реализующих макростратегию суггестии

Суггестия, как отмечалось выше, обращена к бессознательным механизмам психической деятельности и предполагает некритическое восприятие информации реципиентом. Являясь косвенным видом речевого воздействия, она обеспечивает бесконфликтный, т.е. неосознаваемый, характер восприятия речевых стимулов и отсутствие целенаправленного анализа и оценки их содержания. Суггестия тесно связана с таким понятием, как «установка личности» [Узнадзе, 2001], т.е. целостный модус, состояние человека, определяющее его реакцию в той или иной ситуации. Установка базируется на совокупности процессов восприятия, памяти, внимания и воображения, задействует предшествующий опыт и является ключевым звеном в формировании сознательной деятельности человека. Суггестивный потенциал речевого воздействия, таким образом, заключается в целенаправленном моделировании или изменении установки реципиента посредством определенных мотивирующих элементов, которые обеспечивают необходимую суггестору ситуативную реакцию суггеренда.

Интерес с изучению суггестивного воздействия в судебной коммуникации обозначился в 1970-1980-е гг., с появлением экспериментальных исследований, авторы которых стремились выяснить, каким образом подача и обработка информации способна повлиять на мыслительные процессы интерактантов. Так, результаты эксперимента, проведенного американской исследовательницей Э. Лофтус продемонстрировали, что путем определенного структурирования информации и аранжировки фактов свидетеля легко дезориентировать относительно его же собственных воспоминаний о том или ином событии [Loftus, 1979]. Отмечалось также, что управление такими когнитивными функциями, как внимание и память реципиентов способно заставить их подсознательно модифицировать свои когнитивные схемы, в которых сводится воедино вся поступающая информация, эмоциональные реакции и оценки [Ridley et al., 2012]. Помимо этого, было установлено, что на степень внушаемости свидетелей влияют определенные ролевые характеристики интерактантов и социальные факторы: возраст; социальное положение; иерархические отношения между коммуникантами (авторитет говорящего и подчиненное положение реципиента); характер участия свидетеля в событии (активное действующее лицо или пассивный наблюдатель) и т.д. [Bottoms, 2009: 244].

Как отмечал Ф. Бартлетт, процесс воссоздания какого-то события является в большей мере творческой реконструкцией, нежели объективным воспроизведением запомнившихся деталей, поэтому при определенных условиях становится возможным «внедрение» субъективной информации в реконструируемые воспоминания [Bartlett, 1932; цит. по: Ridley et al., 2012: 315]. Память по своей природе схематична, она позволяет определенным образом структурировать предшествующий опыт - что особенно актуально в ситуациях, когда необходимо закодировать в памяти большие объемы информации. Воссоздавая контекст события, таким образом, суггестор может инкорпорировать в свой нарратив определенные суггестивные элементы в соответствии с желаемыми схемами и менять внутренние установки (а соответственно, и реакции) реципиента [Ridley, Gabbert, Rooy, 2012: 26].

Акцентирование внимания реципиента на тех или иных деталях события также способствует стратегическому реконструированию нарратива. Это касается как фокусирования внимания на фактах самого события, так и на той информации, которую суггестор инкорпорировал в процессе его воспроизведения.

Помимо этого, существенную роль в реализации суггестивного потенциала играют процессы творческого восприятия, или воображения («self-generated cognition and imagination»), которые подвержены стратегическому моделированию куда больше, нежели пассивные процессы кодирования вербальной информации [Gheorghiu, 1989: 318].

Соотношение сознания и бессознательного в психике человека характеризуется чрезвычайной динамичностью, благодаря чему суггестор получает возможность «настраивать» реципиента на восприятие определенных когнитивных схем и задавать вектор действий, что в конечном итоге способствует модификации их смысловых и целевых установок.

Выводы по Главе I

1. Речевое воздействие - это сложный интегральный феномен, объединяющий достижения целого комплекса смежных наук, а потому обнаруживающий значительную терминологическую вариативность. Суммируя парадигму существующих трактовок, можно определить речевое воздействие в широком смысле как акт коммуникации в аспекте целенаправленности и мотивированности, направленный на достижение конкретной цели.

2. Анализ различных таксономий способов речевого воздействия позволил сформулировать основные критерии их дифференциации: это корреляция рационального и эмоционального параметров, с одной стороны, и прямого и имплицитного - с другой. В рамках данного исследования на основании интегральных признаков были выделены следующие типы речевого воздействия: аргументация, манипулирование и суггестия.

3. Аргументация рассматривается в работе как способ прямого речевого воздействия, основанный на диалектического единстве логического (рационального) и риторического (эмоционального) начал и отождествляемый с собственно «убеждением» или «персуазивностью», предполагающим направленность на критическое мышление, нацеленность говорящего на воздействие конструктивным, ненасильственным путем, совершаемое не только в собственных интересах, но и в интересах реципиента.