Лингвокультурологический аспект сравнения в современном русском языке

Размещено на http://www.allbest.ru/

Лингвокультурологический аспект сравнения в современном русском языке

1. Лингвокультурологический аспект в русском языке

1.1 Лингвокультурологический аспект

В условиях глобализации нашего мира ни у кого не вызывает сомнения факт, что для успешного ведения дел на мировом рынке необходимо не только знание языков, но и культурных особенностей людей той или иной страны.

В конце XX века началось активное развитие науки, которая изучает язык как феномен культуры - лингвокультурологии. Это определенное видение мира сквозь призму национального языка. В рамках этой науки язык выступает не только как орудие культуры, но и как выразитель особой ментальности.

Язык и культура находятся в диалоге, во взаимодействии. Язык способен отражать культурно-национальную ментальность его носителей. Гумбольдт В. и Потебня А. утверждали, что язык - это духовная сила.

Язык и культура, будучи относительно самостоятельными феноменами, связаны через значения языковых знаков. Согласно гипотезе Э. Сепира и Б. Уорфа, структура языка и системная семантика его единиц коррелирует со структурой мышления и способом познания внешнего мира у того или иного народа.

Каким образом система культурных ценностей отражается в языке?

У каждой культуры есть свои ключевые слова: для немцев - это точность, порядок, для американцев - индивидуализм, приватность, для японцев - коллектив, командная работа, и так далее. Примечательно, что в России такими словами являются душа, тоска, коллективизм. Чтобы быть ключевым словом культуры, слово должно быть общеупотребительным, частотным, должно быть в составе фразеологических единиц и пословиц.

В разных культурах разные представления о мире отражены в языке. Приведем несколько примеров.

В западной культуре существует понятие «человек - хозяин вселенной», поэтому в языке существует большое количество слов, начинающихся с приставки self - (сам) - самоопределение, самообразование, даже self-made man (человек, сделавший себя сам), что означает, что человек добился в жизни многих успехов вследствие саморазвития. В восточных культурах, где понятия «человек - властелин природы» не существует, преобладает более гармоничное сосуществование человека с внешним миром. В языках таких культур вы не встретите слова «я», написанного с заглавной буквы.

Ярким примером того, как язык соотносится со структурой мышления и способом познания внешнего мира у разных народов, является понятие времени. «Время - деньги» - типичное словосочетание для англоязычных культур, тогда как южная Европа не оценит этого понятия. В слово «пунктуальность» также вкладывается разный смысл. Для немца это означает быть на встрече точно в назначенное время, для японца - за десять минут до встречи, для итальянца - задержаться минут на двадцать.

В случае, если вам необходима перевозка мебели следует обратиться к профессионалам. Это позволит сэкономить время и деньги.

Языковые явления определяются социокультурными явлениями в обществе. Индивидуализм и коллективизм, материализм и одуховленность, так называемые линейное и системное восприятия мира, отношение к окружающей среде и времени (о чем говорилось выше), пространству, способы общения - все эти и другие отличия отражаются в языковых явлениях.

1.2 Контекстно обусловленное слово как образец лингвокультурологических исследований

Средневековая традиция русской культуры характеризуется двойной моделью религиозной и светской письменности. Каждая модель имела соответствующий статус, степень авторитетности конкретное назначение. Церковная литература рассматривалась как безусловно истинная. В пределах данной культуры писатель был не создателем, а носителем высшей истины. В этой связи возрастало значение нравственного аспекта. Характерной для религиозной традиции была функция пророческая.

В литературе XVII в. происходит трансформация традиций религиозной письменности. Наблюдается тенденция преодоления мистического ореола создания слова человеческого, которое может быть подвергнуто проверке и критике. Подобная тенденция характерна в общем для западноевропейских культур. Иная картина вырисовывается для русской культуры, точнее русской лингвокультуры, поскольку несоответствия области культуры русской по сравнению с западноевропейскими культурами относятся именно к области языковой культуры. По этому поводу Ю.М. Лотман подчеркивает «принципиально различное отношение в обществе к труду художника, архитектора, актера и т.д., с одной стороны, и к творчеству поэта - с другой». В пределах западноевропейской культуры XVII в. поэт и другие деятели искусств находились в одном ряду, имели одинаковый статус. А в русской культурной традиции XVII в. музыкант, архитектор, живописец считались людьми «низких» занятий, поскольку это были профессии для вольноотпущенников, крепостных и иностранцев. Данные профессии были ближе к ремеслу наряду с поваром и парикмахером). Поэт же в России - человек благородного занятия, поэтому поэзия в социальном отношении закрепилась за благородным сословием. В XIX в. поэзия - «язык богов» - становится монополией дворянства, превращается в язык Бога. В русской лингвокультуре поэты - пророки, прорицатели. Поэт - носитель высшей истины, поскольку слово его даровано свыше. Его слово наделено особой авторитетностью, оно уже есть Слово.

В этих условиях «Дихотомия «поэзия-проза» как бы замещает средневековое «церковнославянский язык - русский язык»». При этом происходит процесс отделения поэзии от государства, и со временем она превращается в самостоятельную, а затем и в противостоящую силу. Поэзия приобретает статус духовного авторитета. Нивелирование русской церкви в петровский период способствует развитию и росту культурной ценности поэзии. Вместе с тем поэзия берет на себя функции распространения религиозных представлений. В целом национальная модель не изменяется. Изменения компенсируются перераспределением функций.

Исторический подход явно подчеркивает особое развитие классического периода в истории русской литературы. Это - эпоха, отличающаяся от предыдущего и от последующего периодов в развитии русской классической литературы. В данный период отмечаются динамические и противоречивые тенденции. Эта эпоха охватывает огромный исторический период между Пушкиным и Чеховым. Она рассматривается и воспринимается как единое целостное явление органического единства. В этот период русская литература становится мировой литературой. Ю.М. Лотман в развитии русской литературы классического периода отмечает два существенных момента, два типа самосознания культуры: «…осознания себя как процесса эволюционного и осознания себя как процесса взрывного. Это оказывает обратное влияние на развитие и придает ему исключительно усложненный характер». Как полагает Лотман, русскую литературу и культуру в целом характеризует самосознание в терминах «взрыва и резких перемен катастрофического характера». Русская культура классического периода, рассматриваемая как органическое единство, вместе с тем внутри себя разграничивается на основе различных структурных модусов с бинарной и тернарной системами.

Бинарная структура предполагает деление на положительное и отрицательное, добро и зло, греховное и святое. Бинарная система представлена творчеством Лермонтова, Гоголя, Достоевского. Размышляя над творчеством Ф.М. Достоевского, Д.С. Лихачев сравнивает мировидение Достоевского с готической вертикалью: «Верх и низ жизни, бог и дьявол, добро и зло, постоянные устремления его героев снизу вверх, социальный разрез общества с его низами и «высшим светом», бездны и небо в душе героев - все это располагается по вертикали и может напоминать готическое построение того мира, который изображал Достоевский».

Тернарная модель включает в себя бинарную структуру с дополнением экзистенциального мотива: мир добра, мир зла и мир, характеризующийся признаком существования и не имеющий однозначной моральной оценки.

Между добром и злом находится пространство существования, мир жизни. Эта модель начинается от А.С. Пушкина, находит свое продолжение в творчестве Л.Н. Толстого и завершается творчеством А.П. Чехова. «Тернарная модель, - отмечает Ю.М. Лотман, - создает в русской литературе возможность - оправдания жизнью и вносит, рядом с религиозно-этической оценкой нравственности, ее эстетическую и философскую оценку, представление о том, что бытие нравственно по своей природе, а зло есть уклонение от природы бытия. Отсюда - характерная для русской литературы XIX в. мысль об искажении благородной сущности человека и представление о социальном как о вторжении созданного человеком зла в благородную сущность человеческой личности». Модель эта имеет глубоко национальную сущность.

Механизм действия тернарной модели таков: в отличие от бинарной, она движется не от модели к реальности, а наоборот, от реальности к модели. При сравнении прозы Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого выявляется различное действие моделей - бинарной и тернарной: «У Достоевского идеологический замысел иллюстрируется реальностью, у Толстого - реальность вступает в конфликты с идеологической схемой и всегда представляет нечто более богатое». Бинарная модель может рассматриваться как идеальная модель, которая так или иначе вступает в конфликт с эмпирической реальностью. В тернарной модели присутствует диалектический механизм. Пушкинский этап (начало тернарной модели) представляется эклектичным. Однако подобная эклектичность - не результат соединения случайно собранных противоречий, а разнообразие бесконечных потенций развития. Чеховский период полагается исчерпывающим, имеющим итоговый характер, и путь от него был отмечен не продолжением и преемственностью, а взрывом и преодолением.

Ю.М. Лотман отмечает, что предложенная им схема есть лишь одна из возможных моделей развития литературы XIX в. Так, с одной точки зрения литературный процесс является жестко организованным, с другой - это движение, определяемое случайными обстоятельствами. С точки зрения читателя, литература - бесконечный ряд завершенных произведений. С точки зрения самого писателя, его собственное произведение - это незаконченный текст, который он будет создавать до конца своих дней. Ю.М. Лотман, размышляя над русской литературой классического периода делает вывод о том, что она не представляется легко описываемой и моделируемой структурой, «подобно тому, как нельзя одну реку перейти дважды, нельзя один раз и навсегда изучить историю литературы: река меняется». Теоретический аспект лингвокультурологических вариантов в поэзии отражен в лингвопоэтическом направлении теории словесности в работах Б.А. Ларина, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, продолживших традиции А.А. Потебни, А.Н. Веселовского, а в структурно-семиотическом направлении представлен работами Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова и др.

В книге «Мысль и язык» А.А. Потебня связывает поэтичность языка с понятием символизма: «Символизм языка, по-видимому, может быть назван его поэтичностью; наоборот, забвение внутренней формы кажется нам прозаичностью слова. Если это сравнение верно, то вопрос об изменении внутренней формы слова окажется тождественным с вопросом об отношении языка к поэзии и прозе, т.е. к литературной форме вообще».

А.А. Потебня охарактеризовал поэтическое произведение следующим образом: «Элементам слова с живым представлением соответствуют элементы поэтического произведения, ибо такое слово и само по себе есть уже поэтическое произведение». По словам ученого, «поэзия есть преобразование мысли посредством конкретного образа, выраженного в слове, иначе: она есть создание сравнительно обширного значения при помощи единичного сложного (в отличие от слова) ограниченного словесного образа (знака)».

Это неполное определение. Как первичное создание поэтического образа, так и пользование им (вторичное создание) сопряжено с известным волнением, иногда столь сильным, что оно становится заметным постороннему наблюдателю: «Лицо его (импровизатора) страшно побледнело; он трепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он… отер платком высокое чело, покрытое каплями пота» (А.С. Пушкин)». А.А. Потебня считает поэзию, как и науку, лишь способом мышления, употребляемым взрослыми и детьми, цивилизованными и дикими, нравственными и безнравственными. Определение поэзии, по мысли ученого, «не должно заключать в себе никаких указок на содержание и достоинство образа».

А.Н. Веселовский предлагает сравнительный подход к вопросу о языке поэзии и языке прозы. Говоря о различии между ними, он подчеркивает следующее: «Мы скажем, не обинуясь: язык поэзии с лихвой орудует образами и метафорами, которых проза чуждается; в ее словаре есть особенности, выражения, которые мы не привыкли встречать вне ее обихода, ей свойственен ритмический строй речи, которого за исключением некоторых моментов аффекта чуждается обыденная, деловая речь, с которой мы обыкновенно сближаем прозу».

Поэтический язык А.Н. Веселовский характеризует как торжественный, возбуждающий удивление. В поэзии употребляются выразительные, конкретные слова, вызывающие ассоциацию. Ученый считает, что поэтический язык и язык прозы имеют одни и те же основы: ту же конструкцию, те же риторические фигуры, те же слова, эпитеты, метафоры, образы. Язык прозы рассматривается в качестве лишь противовеса поэтическому языку. «В стиле прозы, - пишет А.Н. Веселовский, - нет, стало быть, тех особенностей образов, оборотов, созвучий и эпитетов, которые являются результатом последовательного применения ритма, вызывавшего отклики, и содержательного совпадения, создававшего в речи новые элементы образности, поднявшего значение древних и развившего в тех же целях живописный эпитет».

Рассуждая о подъеме литературы в прозе в связи с усилением демократических интересов, А.Н. Веселовский предлагает осмыслить данный факт как «аристократизацию поэзии». Взаимодействие поэтического языка и языка прозы, согласно мнению ученого, вызывает вопрос психологического характера: «В прозе является не только стремление к кадансу, к ритмической последовательности падений и ударений, к созвучиям рифмы, но и пристрастие к оборотам и образам, дотоле свойственным лишь поэтическому употреблению… Язык поэзии инфильтруется в язык прозы; наоборот, прозой начинают писать произведения, содержание которых облекалось когда-то, или, казалось, естественно облекалось бы в поэтическую форму», поскольку поэтический язык считается архаичнее языка прозы.

В противовес сказанному в формальном направлении считается, что работа поэтических школ сводится к накоплению и выявлению новых приемов расположения и обработки словесных материалов и, в частности, гораздо больше к расположению образов, чем к созданию их. Формальный подход на первый план выдвигает не результат, а сам процесс. Во главу угла ставится значение функционирования творческой лаборатории человека искусства.

Р.О. Якобсона поэтическое слово интересует во временном ракурсе: прошлое - настоящее - будущее. Говоря о новейшей русской поэзии, он подчеркивает следующее: «Каждый факт поэтического языка современности воспринимается нами в неизбежном сопоставлении с тремя моментами: наличной поэтической традицией, практическим языком настоящего и предстоящей данному проявлению поэтической задачей». Ученый считает, что развитие теории языка поэзии будет возможно лишь тогда, когда поэзия будет восприниматься с социальной точки зрения, что позволит создать «поэтическую диалектологию». Р.О. Якобсон вводит в интерпретацию «поэзии функциональный подход, рассматривая поэзию как «язык в его эстетической функции». Поэтический язык - это «мир эмоций, душевных переживаний, как «складочное место, куда сваливается все, что не может быть оправдано, применено практически, что не может быть рационализировано».

О.Н. Тынянов отмечает, что законы развития сюжета в стихе иные, чем в прозе. Поэтический язык и язык прозы отличаются также по восприятию и воспроизведению образа. Функция образа в них различна. По мнению Б.А. Ларина, «мастерство словесных эффектов у поэта совсем другого рода и имеет совсем иное назначение, чем во всех остальных типах речи… ни в каком смысле недопустимо называть поэтическую речь «диалектом» (здесь имеет место полемика с положениями А.А. Потебни. - В.Т.) поэтической речи не свойственна замкнутость, недоступность непосвященным». Б.А. Ларин в итоге признает продуктивность эстетического исследования, которое, как он полагает, «будет менее предвзятым». В.В. Виноградов считает науку о речи литературно-художественных произведений ступенью к науке о языке поэзии. «Поэтическая речь, - пишет ученый, - искомая величина, речь художественных произведений - данность. И только через исследование приемов словесной организации литературных произведений можно приблизиться к раскрытию поэтических форм языка вообще, чтобы замкнуть принципиальное выяснение их природы в особую дисциплину о поэтической речи». Рассуждая об образном строе лирики Пушкина. Г.В. Степанов подчеркивает, что «поэтические формулы» являются для поэта не только как данные, но и как заданные, побуждающие поэта к импровизации. В связи с этим ученый полагает, что в искусстве «смыслотворчество» реализуется как «образотворчество».

О разновидностях языка Г.О. Винокур говорит как о представлении различных функций языка. При этом одна и та же система языка может служить разным областям культуры, иметь различное жизненное назначение, «выражать различные модусы сознания». Язык, таким образом, представляется как материал логической мысли, науки. В этом случае срабатывает функция передачи смысла особого рода. Язык как материал искусства включает работу художественной функции: «Поэтическое произведение, разумеется, содержит в себе не просто язык, но прежде всего - мысли и чувства, выраженные в языке».

В семиотической традиции тартуско-московской школы предлагается следующее соотношение в интерпретации поэзии и прозы:»… стихотворная речь (равно как и распев, пение) была первоначально единственно возможной речью словесного искусства. Этим достигалось «расподобление» языка, отделение его от обычной речи. И лишь затем начиналось «уподобление»: из этого - уже резко «непохожего» - материала создавалась картина действительности, средствами человеческого языка - строилась модель-знак. Если язык по отношению к действительности выступал как некая воспроизводящая структура, то литература представляла собой структуру структур. То, что литературное произведение - органическая структура, определяет и решение вопроса о соотнесении поэзии и прозы». Подобного взгляда придерживается и В.Н. Топоров: «Происхождение «поэтической» функции неотделимо от происхождения самого языка, и «первоговорящий» был одновременно и «первопоэтом», поскольку сам выход в слово (область и статус до того неизвестные) образует обращение на сообщение ради самого сообщения…что и составляет суть «поэтической» функции».

Ю.М. Лотман отмечает, что путь исследования словесности можно рассматривать как описание движения, идущего от поэзии к прозе как более сложной структуре. Следующий этап - этап вытеснения поэзии прозой. В дальнейшем поэзия и проза функционируют как самостоятельные, но коррелирующие художественные системы.

В итоге Ю.М. Лотман подчеркивает, что проза (имеется в виду художественная) возникла на фоне конкретной поэтической системы как ее отрицание с реализацией так называемого минус-приема. При рассмотрении возможности взаимокорреляции поэзии и прозы уместным представляется вопрос о характере действия порождающих моделей. «Здесь совершенно ясно, - пишет Ю.М. Лотман, - что стиховая модель будет отличаться большей сложностью, чем общеязыковая (вторая войдет в первую), но не менее ясно, что моделировать художественный прозаический текст - задача несравненно более трудная, чем стихотворный». Ю.М. Лотман считает неверной постановку следующего вопроса: «Зачем нужна поэзия, если можно говорить простой прозой?», поскольку «проза не проще, а сложнее поэзии». Для изучения единой идейно-художественной природы словесного искусства Ю.М. Лотман предлагает структурный анализ стиха, который позволил бы преодолеть недостаток, заключающийся в попытках «перекинуть мостики между двумя независимыми системами».

XX в. дал России поэта, «судьба и весть» которого отличаются масштабностью, не вызывающей сомнения. Творчество Осипа Мандельштама не вписывается в академические рамки: «Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться - самая пустая затея, - размышляет С.С. Аверинцев. - Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы. Что касается литературы, не будем забывать, что в его лексиконе это слово бранное…».

1.3 Поэзия серебряного века как объект лингвокультурологических описаний

Пожалуй, ни в одной культуре, кроме русской, нет такого количества литературных отступников», составляющих неформальный пантеон писателей и поэтов. Символично, что время рождения этой творческой плеяды поэтов представляет собой непрерывный ряд отметин на временной оси: 1889 - год рождения Анны Ахматовой, 1890 - Бориса Пастернака, 1891 - Осипа Мандельштама, 1892 - Марины Цветаевой.

С.С. Аверинцев, желая представить целостную картину, следующим образом характеризует творчество Мандельштама: «Несогласуемые между собой, не сводимые воедино представления о Мандельштаме - словно проекции трехмерного тела на плоскость… Чтобы получить три измерения, восставляют к прямой перпендикуляр, проводят через две прямые плоскость, а затем восставляют новый перпендикуляр, на сей раз - уже к плоскости. Поэзия, по Мандельштаму, - пространство даже не трехмерное, а четырехмерное. Можно понять, что поэт только и занимается восставлением «перпендикуляров», что он весь - поперек и наперекор самому же себе («себя губя, себе протиивореча…») и что это - не только от странностей психологии, от извилин биографии, но прежде всего потому, что иначе ему не освоить полноты измерений своего мира».

Как свидетельствует С.С. Аверинцев, последовательная художническая воля Мандельштама далека от демонстративного вызова. Вначале творческого пути это проявляется как некое отрицание. По словам К. Брауна и Н.А. Струве, у раннего Мандельштама отмечалось «преизобилие» отрицательных эпитетов (небывалый, невыразимый, неживой, недовольный, неизбежный, ненарушаемый, неожиданный, нерешительный, неунывающий, неутоленный, неутолимый, бесшумный, безостановочный), которые внутри стиха приобретают особую силу:

От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей…

Отрицание при этом выполняет функцию утверждения:

…Но люблю мою бедную землю,

Оттого, что иной не видал…

Подобное явление свойственно также мироощущению Марины Цветаевой:

Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами…

Для техники и образности Мандельштама характерно господство аскетической сдержанности, в них нет редких, звонких, изысканно-богатых рифм, как у Вячеслава Иванова. Аскетичность проявляется также в осторожном употреблении имени, имени собственного: «Легче камень поднять, чем имя твое повторить» (поэтическая вера Мандельштама). «Любое имя, - указывает С.С. Аверинцев, - как бы причастно у него библейскому статусу имени Божия, которое нельзя употреблять всуе. Установкой на субстанциональный характер акта именования исключено расточительное употребление «экзотических» имен для декоративных целей, как это было обычным у Брюсова или Волошина».

Размышляя о творчестве Мандельштама, С.С. Аверинцев проводит параллели, сравнивая его с символистами: «Символизм немыслим без своей религиозной претензии. Символисты легко приступали к штурму верховных высот мистического восхождения; «новое религиозное сознание» было лозунгом их культуры. Старые критерии для отличения христианского от антихристианского или хотя бы религиозного от антирелигиозного отменялись, новых не давалось, кроме все того же: «гори!» Поэтому для символизма в некотором смысле все - религия, нет ничего, что не было бы религией. Акмеисты же, напротив, восстанавливают святость сакрального слова, устанавливая своеобразное табу. Мандельштам и Ахматова выражают «протест против инфляции священных слов». Парадоксально для творчества Мандельштама то, что его «матовый» стих и негромкий голос произвели столь громкий резонанс в русской культуре и литературе XX столетия. В завершение своих размышлений о творчестве Мандельштама С.С. Аверинцев отмечает, что это - «не беспроблемный симбиоз, в котором эксцессы рассудочности мирно уживаются с эксцессами антиинтеллектуализма. Это действительно противоречие, которое «остается глубоким, как есть». И установка «смысловика», и жизнь «блаженного, бессмысленного слова» остаются, оспаривая друг друга, неожиданно меняясь местами. Поэтому Мандельштама так заманчиво понимать - и так трудно толковать». Характеризуя фундаментальное значение творчества мастеров художественного слова, В.Н. Топоров подчеркивает зыбкость границ между прозой и поэзией, выявляя то универсальное начало, которое обеспечивает целостность сущего и творимого:» Ввиду тех решающих преобразований, которые привели в творчестве Ахматовой (и Мандельштама) к существенному изменению границ между прозой, поэзией и внеположенным миром, поэтическое пространство текста оказалось предельно углубленным и расширенным, его мерность увеличилась, оно приобрело тот статус неопределенности и многозначности, который лишает текст окончательности, законченности смысловых интерпретаций и, наоборот, делает его «открытым», постоянно пребывающим in statu nascendi и поэтому способным к улавливанию будущего, к подстраиванию к потенциальным ситуациям».

2. Сравнения в современном русском языке

2.1 Лексический состав современного русского языка с точки зрения происхождения

Лексика современного русского языка формировалась на протяжении столетий. Основу лексики составляют исконно русские слова. Исконным считается слово, возникшее в русском языке по существующим в нем моделям или перешедшее в него из более древнего языка-предшественника - древнерусского, праславянского или индоевропейского.

К исконной лексике относят все слова, пришедшие в современный русский язык из языков-предков. Поэтому исконно русская лексика распадается на 4 пласта, относящиеся к разным эпохам:

1. Индоевропейский пласт. К этому пласту относятся слова, имеющие соответствия в корнях слов многих других индоевропейских языков. Это, например, такие слова, как мать, сын, брат, волк, вода, нос, три, четыре, брать, быть и др. Эти слова являются исконными не только для русского, но и для многих других индоевропейских языков.

2. Праславянский (общеславянский) пласт. Слова этого пласта имеют соответствия во многих славянских языках, являются исконными для них, например: сердце, весна, дождь, трава, внук, тетя, водить, добрый.

3. К индоевропейскому и праславянскому пластам принадлежат всего около двух тысяч слов, но они составляют 25% слов нашего повседневного общения. Это легко понять: первыми, естественно, возникли слова, отражающие насущные человеческие потребности.

4. Древнерусский пласт. К нему принадлежат слова, возникшие в период единства Киевской Руси и общие для русского, украинского и белорусского языков: сорок, девяносто, ложка, кочевать, коричневый, вместе, белка, груздь.

5. Собственно русский пласт объединяет слова, возникшие после XIV века, то есть после распада Киевской Руси. Это почти все слова с суффиксами - чик/-щик, - тельств, - лк(а), - ность и многими другими, сложные и сложносокращенные слова: бабушка, летчик, пароход, МГУ. К нему также относятся слова, в этот период изменившие свое значение, например, красный в значении определенного цвета (в праславянском и древнерусском языках слово красный имело значение «хороший», что сохранилось а словосочетаниях красна девица и Красная площадь).

В различные эпохи в русскую лексику проникали заимствования из других языков. Для заимствования необходимо условие - наличие языковых контактов народов вследствие торговли, войн, культурного взаимодействия и т.д.

Заимствования используются для называния новых реалий и для переименования старых.

Выделяются заимствования из славянских языков (в частности, из старославянского языка) и из неславянских языков.

В период преобразований Петра I особенно активно заимствовались слова, связанные с мореходством, судостроением, военным делом, из голландского (шлюз, гавань, боцман), немецкого (солдат, шторм, штык) языков.

В XVIII-XIX века заимствовано большое количество слов из французского, итальянского, испанского, польского языков, которые связаны, в первую очередь, со светскими характером культуры этого времени: балет, партнер, вуаль (из французского), ария, баритон, импресарио (из итальянского), гитара, сигара, серенада (из испанского), вензель (из польского).

В русском языке представлены заимствования из скандинавских языков (крюк, пуд, сельдь), из финского языка (пурга, камбала, морж, тундра), единичные заимствования из китайского (чай), японского (каратэ, иваси), венгерского (гуляш).

В ХХ веке основным источником заимствований является английский язык, причем процесс заимствований активизируется во второй половине XX века. В 50-е гг. заимствованы слова джинсы, шорты, хобби, кемпинг, мотель. В начале 90-х гг. возникли политические, экономические и культурные условия, предопределившие предрасположенность к заимствованию: осознание страны как части цивилизованного мира, желание преодолеть отчужденность от других стран, открытая ориентация на Запад в разных областях.

В связи со сменой политического строя возникают новые реалии, понятия, что вызывает перенесение названий из чужой лингвистической среды на русскую почву: парламент, премьер-министр, мэр, префект, пресс-секретарь, пресс-атташе, пресс-релиз.

В литературный язык входит новая терминология:

компьютерная: компьютер, дисплей, файл, винчестер, принтер;

спортивная: виндсерфинг, фристайл, бобслей, кикбоксинг;

финансовая, коммерческая: бартер, ваучер, дилер, дистрибьютер, инвестор, маркетинг;

политическая и общественная: имидж, консенсус, саммит, электорат;

культурная: спонсор, андеграунд, римейк, триллер, шоумен.

В разные исторические периоды, в том числе через посредничество других языков, в русский язык проникали грецизмы (философия, геометрия, политика, демократия) и латинизмы (республика, диктатура, студент). Большая часть заимствований из греческого и латинского языков входит интернациональный языковой фонд научной лексики.

При заимствовании слово осваивается русским языком: начинает записываться русскими буквами, приобретает свойственные русскому языку произношение и грамматическое оформление. Степень освоения заимствованных слов может быть различной. Большинство заимствованных слов полностью освоено русским языком, и ничто не напоминает об их нерусском происхождении.

2.2 Лексика современного русского языка с точки зрения сферы употребления

К общеупотребительной лексике относятся слова, используемые (понимаемые и употребляемые) в разных языковых сферах носителями языка независимо их от их места жительства, профессии, образа жизни: это большинство существительных, прилагательных, наречий, глаголов (синий, костер, ворчать, хорошо), числительные, местоимения, большинство служебных слов.

К лексике ограниченного употребления относятся слова, употребление которых ограничено какой-то местностью (диалектизмы), профессией (специальная лексика), родом занятий или интересов (жаргонная лексика).

Диалектизмы - это особенности диалектов, говоров, не соответствующие нормам литературного языка. Диалектизм - это диалектное вкрапление в русский литературный язык. В речи людей могут отражаться фонетические, словообразовательные, грамматические особенности диалекта, но для лексикологии наиболее важны диалектизмы, связанные с функционированием слов как лексических единиц - лексические диалектизмы, которые бывают нескольких видов.

Специальная лексика связана с профессиональной деятельностью людей. К ней относятся термины и профессионализмы.

Термины - это названия специальных понятий науки, искусства, техники, сельского хозяйства и пр. Термины часто искусственно созданы с использованием латинских и греческих корней и отличаются от «обычных» слов языка тем, что они, в идеале, однозначны в данной терминологии и не имеют синонимов, то есть каждому термину должен соответствовать только один объект данной науки. Каждое слово-термин имеет строгое определение, зафиксированное в специальных научных исследованиях или терминологических словарях.

Различают термины общепонятные и узкоспециальные. Значение общепонятных терминов известно и неспециалисту, что обычно связано с изучением основ разных наук в школе и с частым их употреблением в быту (например, медицинская терминология) и в СМИ (политическая, экономическая терминология). Узкоспециальные термины понятны только специалистам.

Термины принадлежат литературному языку и фиксируются в специальных терминологических словарях и толковых словарях с пометой специальное.

От терминов надо отличать профессионализмы - слова и выражения, не являющиеся научно определенными, строго узаконенными названиями тех или иных предметов, действий, процессов, связанных с профессиональной, научной, производственной деятельностью людей. Это полуофициальные и неофициальные (их иногда называют профессионально-жаргонными) слова, употребляющиеся людьми определенной профессии для обозначения специальных предметов, понятий, действий, зачастую имеющих названия в литературном языке.

Профессионализмы-жаргонизмы бытуют исключительно в устной речи людей данной профессии и не входят в литературный язык (например, у типографских работников: шапка - «крупный заголовок», марашка - «брак в виде квадратика»; у шоферов: баранка - «руль», кирпич - знак, запрещающий проезд). Если профессионализмы включаются в словари, их сопровождает указание на сферу употребления (в речи моряков, в речи рыбаков и пр.).

К лексике ограниченного употребления относятся также жаргонизмы - слова, употребляемые людьми определенных интересов, занятий, привычек. Слова, входящие в разные жаргоны, образуют интержаргон (чмо, прикол, крутой, тусовка). Жаргонная и арготическая лексика находится вне литературного языка и фиксируется только в специальных словарях.

2.3 Сравнение в современном русском языке

Понятие о степенях сравнения качественных прилагательных

В современном русском языке качественные прилагательные имеют две степени сравнения: сравнительную и превосходную. Что касается так называемой положительной степени, то она является исходной формой для образования основных степеней сравнения. Прилагательные в «положительной степени» не содержат в своем значении сравнения, они характеризуют качество безотносительно. Ср.: умный человек - Этот человек умнее многих; красивый цветок - Он принес цветок гораздо красивее моего и т.д.

Имя прилагательное в сравнительной степени обозначает качество, характерное для данного предмета в большей или меньшей мере по сравнению с теми же качествами в других предметах, а также по сравнению с качествами, которыми данный предмет обладал ранее или будет обладать в дальнейшем. Например: Эта книга интереснее прежней; Он стал заметно рассеяннее.

Имя прилагательное в превосходной степени указывает на самую высокую степень качества в предмете по сравнению с теми же качествами в других подобных предметах. Например: Из всех окружающих это был самый умный человек; Они нарвали красивейших цветов.

Таким образом, форма превосходной степени может употребляться как средство сравнения какого-то качества только в однородных, подобных один другому предметах (например: Из всех присутствующих это был самый заметный человек), тогда как форма сравнительной степени является средством сравнения какого-то качества или одного и того же лица, предмета в разное время его существования (например: Он теперь спокойнее, чем прежде) или самых разновидных предметов (например: Дом оказался выше башни).

Способы образования форм сравнительной степени

В современном русском языке существуют два основных способа образования сравнительной степени: 1) при помощи суффиксов - ее (-ей) и - е, например: Как-то все дружней и строже, как-то все тебе дороже. И родней, чем час назад (Твард.). Этот способ называется синтетическим или простым; 2) при помощи слов более, менее. Этот способ называется аналитическим, или сложным (описательным), например: более сильный, менее высокий.

Синтетические формы сравнительной степени одинаково употребительны во всех стилях речи современного русского языка, тогда как аналитические используются чаще всего в стилях официальном, деловом, научном.

Формы сравнительной степени иногда осложняются приставкой по-для смягчения степени преобладания качества перед формой сравнительной степени, образованной обычным путем (посильнее, постарше, повыше). Такие образования являются, как правило, принадлежностью разговорного стиля речи, так как обладают большей экспрессией.

Отдельные прилагательные образуют формы сравнительной степени двояко: и при помощи суффикса - ее (далее, более), и при помощи суффикса - е (дальше, больше); причем первые формы употребляются преимущественно в книжном стиле речи

В некоторых случаях, наоборот, форма на - ее является просторечной по сравнению с формой на - е; например, бойчее и звончее - просторечные варианты, а бойче, звонче - общелитературные.

От прилагательных с основой на г, к, х, д, т, ст, в формы сравнительной степени образуются при помощи непродуктивного для современного русского языка суффикса - е. При этом наблюдается чередование согласных. Например: дорогой - дороже, далекий - дальше, глухой - глуше, молодой - моложе, богатый - богаче, простой - проще, дешевый - дешевле.

Прилагательные, употребляемые в синтетической форме сравнения, не изменяются по родам, числам и падежам, они не согласуются с именами существительными.

В предложении синтетическая форма сравнительной степени чаще всего служит сказуемым (например: В условиях Крайнего Севера олень выносливее собаки) и реже - определением (например: Ему хотелось посоветоваться обо всем с человеком постарше, поопытнее).

Аналитическая форма (сложная), которая включает в свой состав полное прилагательное, в предложении обычно выступает в роли определения (например: Более удобное убежище спасло бы всех нас), хотя может быть и сказуемым (например: Это убежище более удобное).

Если же в состав сложной формы степени сравнения входит краткое прилагательное, то она является сказуемым и при ней, как правило, употребляется сравнительный союз чем (например: Старший сын был более доброжелателен, чем младший).

Отдельные прилагательные, например громоздкий, дружеский, деловой, жестокий, запустелый, колкий и другие, не имеют синтетической формы степени сравнения. От них может быть образована форма степени сравнения лишь аналитически. Например: более дружеский, более деловой, более жестокий. Отдельные прилагательные образуют формы супплетивно, т.е. от других корней: хороший - лучше, плохой - хуже.

2.4 Сравнение в лингвокультурологическом аспекте

Сравнение - фигура речи, состоящая в уподоблении одного предмета другому, у которого предполагается наличие признака, общего с первым (Ахманова).

Сравнение - самый древний вид интеллектуальной деятельности, предшествующий счету (Эдуард Сепир). Культура неотделима от сравнения, а сравнение от культуры. По определению французского философа Мишеля Фуко, сравнение (сходство) - «самый универсальный, самый очевидный, но вместе с тем и самый скрытый, подлежащий выявлению элемент, определяющий форму познания… и гарантирующий богатство его содержания». И действительно, иногда сравнения непонятны, например, пьян как земля, пьян в дым, много, как собак нерезаных, - такие сравнения требуют дешифровки, дополнительных знаний, например, нужно помнить, что земля, будучи символом плодородия, предполагает напоенность (ср. эпитет сыра земля). Часто в сравнении актуализируются самые неожиданные признаки: скатерть белая, как снег, - здесь актуализируется не цвет (белизна), а нетронутость скатерти; белый, как полотно, - способность менять интенсивность.

Человек в русской языковой картине мира постоянно сравнивается с другим человеком, если сравниваемые похожи по характеру, поведению, образ жизни (жить, как барин; жить, как бирюк; жить, как белый человек; жить, как дикарь), труд / безделье (трудиться, как вол; работать, как лошадь; работать, как муравей; сидеть, как в гостях), бедность / богатство (беден, как церковная мышь; нищий, как Иов; богатый, как Крез), мысли, чувства, представления (пронзить, как мечом; застрять, в голове, как гвоздь; помнить, как в тумане; блеснуть, как молния - о мысли).

Именно сравнения как момент подобия вещей рождают метафоры, символы, обнаруживают мифологичность сознания. Многие загадки, анекдоты, паремии (пословицы и поговорки) основаны на сравнении. Еще в 1918 г. Е.Д. Поливанов, изучая японские загадки, выделил такой тип, как «загадки-сравнения», которые выглядят так: вопрос: «С чем можно сравнить бездельника?» - ответ: «С бумажным фонарем, ибо оба без толку болтаются».

Одним из ярких образных средств, способных дать ключ к разгадке национального сознания, является устойчивое сравнение. Формы эти в русском языке очень разнообразны это: творительный падеж сравнения (губы сердечком, губки бантиком, ноги ухватом, нос картошкой), сравнительная степень прилагательных при существительных в творительном падеже (лицо мрачнее тучи), сравнения с лексическими элементами «похож», «подобный» (прическа похожая на кактус), сложные прилагательные, содержащие элементы «подобный», «образный» (дугообразные брови, женоподобный мужчина), наречия, образованные от притяжательных прилагательных с формантом «по-» (по-лисьи хитер, труслив по-заячьи) и т.д.

Психологическая основа сравнения была отмечена Иваном Михайловичем Сеченовым: «Все, что человек воспринимает органами чувств, и все, что является результатом его мыслительной деятельности (от целостных картин мира до отдельных признаков и свойств, отвлеченных от реалий, до расчлененных конкретных впечатлений), может соединяться в нашем сознании ассоциативно». У него сравнение предстает как один из способов восприятия мира в его признаках. Аналогичную роль сравнениям отводил и А.А. Потебня, утверждая, что самый процесс познания есть процесс сравнения. Итак, сравнение может выступать как способ познания мира, способ закрепления результатов этого познания в культуре.

В культуре (литературе) разных эпох сравнению отводилось различное место. Известнейший русский литературовед Владимир Яковлевич Пропп писал, что в русском эпосе сравнение занимает второстепенное положение, ибо вся структура поэтической выразительности эпоса направлена не на сближение по сходству, а на дифференциации по отличию. В средневековой культуре, по свидетельству Д.С. Лихачева, наблюдается пристрастие к отдельным видам сравнений: сравнений, основанных на зрительном сходстве, немного, зато часто встречаются сравнения, подчеркивающие осязательное, обонятельное, вкусовое сходство. В древнерусской литературе сравнения касаются внутренней сущности сравниваемых объектов, эксплицируя эту сущность и пытаясь ее раскрыть с разных сторон. Так, Сергий Радонежский в «Похвальном слове» писал о Боге: «светило пресветлое, цвет прекрасный, звезда незаходимая, кадило благоуханное».

В сравнениях древности отмечается стремление передать движение, ритм (время сравнивается с текущей водой, жизнь с дорогой и т.д.). Как указывает филолог-классик Ольга Михайловна Фрейденберг, «даже в камне подмечается полет, в башне - падение».

В.В. Виноградов заметил, что сравнения нового времени (XI-XX вв.) ориентированы на реалии. Для них типично передать внешнее сходство сравниваемых объектов, сделать объект наглядным, создать иллюзию реальности: «Как барс пустынный, зол и дик» (М. Лермонтов), «Поезд шел медленно, как гусеница» (М. Булгаков). В сравнении М. Лермонтова мальчик наделяется свойством, которое, с точки зрения человека, находится у барса на первом месте, - злоба и дикость, т.е. через сравнение с реалией создается новая внутренняя форма (ВФ), усиленная эпитетом «пустынный», что делает данное сравнение экспрессивным. Такие сравнения привлекают внимание к характерным деталям, делают их более наглядными. Эти сравнения не просто реконструируют первоначальную образность либо создают новую, они придают панорамность образу: «Егорушка, сидящий на облучке и подпрыгивающий, как чайник на конфорке» (Чехов). Здесь в реальный план врывается образный, насыщает его смыслами, символическими наслоениями, создает «двоемирие», по терминологии Виктора Максимовича Жирмунского.

Бесспорно, что сравнение близко к метафоре. Исключение из сравнения компаративной связки (как, подобно, словно, будто и др.) и предикатива (подобен, напоминает и др.) - основной прием создания метафоры. Особый тип сравнений нового времени - это сравнения-метафоры. В них устанавливаются нетривиальные отношения между двумя понятиями: «Сердце, как яблоня, плачет» (А. Блок). Здесь создается особая художественная реальность, вероятнее, даже символ реальности. Это сравнение держит читателя во вла­сти автора, но в то же время оставляет свободу для сотворчества.

Библиография

лингвокультурологический лексический русский сравнение

1. Аверинцев С.С. Поэты. М., 1996.

2. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания. // Вопросы языкознания. 1995. №1.

3. Аскольдов С.А. Концепт и слово // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология. М., 1997.

4. Ахмадеева С.А. Аппликативная метафора: структурные, морфолого-семантические и коммуникативно-прагматические особенности функционирования в языковом и речевом аспектах: Автореф. дис…. канд. филол. наук. Краснодар, 1999.

5. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1967.

6. Ахмадеева С.А. Аппликативная метафора: структурные, морфолого-семантические и коммуникативно-прагматические особенности функционирования в языковом и речевом аспектах: Автореф. дис…. канд. филол. наук. Краснодар, 1999.

7. Бабкин А.М. Русская фразеология, ее развитие и источники. - Л., 1970.

8. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

9. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

10. Бахтин Н.М. Из жизни идей. М., 1995

11. Бурак А.Л. Translating Culture: Перевод и межкультурная коммуникация.-М.: «Р. Валент», 2002.

12. Буслаев Ф.И. Риторика и пиитика // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. М., 1997

13. Буянова Л.Ю. Языковая личность как текст: жизнь языка и язык жизни // Языковая личность: экспликация, восприятие и воздействие языка и речи. Краснодар, 1990.

14. Валгина Н.С. Синтаксис современного русского языка. - М., 2000.

15. Валгина Н.С., Розенталь Д.Э., Фомина М.И. «Современный русский язык. Учебник»

16. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997.

17. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М., 1990.

18. Виноградов В.В. К построению теории поэтического языка // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста: Антология.М., 1997.

19. Витгенштейн Людвиг. Культура и ценности // Даугава. 1992. №2.

20. Витгенштейн Людвиг: человек и мыслитель: Пер. с англ. М., 1993

21. Гвоздарев Ю.А. Основы русского фразообразования. Ростов н/Д. 1977.

22. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1980. Т. 1-4.

Размещено на Allbest.ru