Средства экспликации иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка (прагматический и переводческий аспект)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Кубанский государственный университет»

(ФГБОУ ВПО «КубГУ»)

Кафедра общего и славяно-русского языкознания

Выпускная квалификационная работа магистра

Средства экспликации иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка (прагматический и переводческий аспект)

Работу выполнил(а) Ю.В. Картавцева

Факультет филологический, курс 2 (магистратура)

Направление 032700.68 ? Филология

Нормоконтролер

кандидат филол. наук

доцент В.В. Чалый

Краснодар 2014



ВВЕДЕНИЕ

Среди бытующих в культурной практике явлений есть ряд таких, которые при широкой распространенности не получили в науке полного, однозначного и непротиворечивого описания. Один из примеров тому - ирония. Ее присутствие постоянно наблюдается в речи, ее легко улавливает интерпретатор литературного текста, но попытка раскрыть ее внутренний механизм всегда сопряжена с затруднениями.

Данная категория, как известно, неразрывно связана со смехом, с комическим. Смех же является не только выражением жизнерадостности, душевного здоровья, доброжелательного общения среди людей, но и формой неприятия и осуждения ими того, что их окружает, насмешка над чем-либо. Этой стороной ирония связана с комическим.

Несомненным достоинством иронии, является ее многоплановость, многомерность, сочетающаяся с внешней емкостью и лаконичностью формы. Иронический смысл, создаваемый огромнейшим набором языковых средств, может порождать самые разнообразные ассоциации, в том числе и образные. В системе художественного произведения ирония близка к метафоре, соединяющей и противопоставляющей несовместимое и, благодаря этому, показывающей явления действительности в самом неожиданном ракурсе.

На лексико-семантическом уровне, который рассматривается как отправная точка интерпретации любого вида иронии, вопрос о средствах ее репрезентации в ткани художественного произведения не получил еще довольно полного и всестороннего освещения; недостаточно разработаны также проблемы, связанные с особенностями интерпретации иронического контекста.

Актуальность исследования как раз и обуславливается не только малоизученностью данного феномена, но и слабой осознанностью механизмов создания иронического эффекта самим автором. Ирония возникает скорее по наитию, чем по расчету автора, и зачастую степень ироничности текста зависит больше от его таланта и писательских способностей, чем от рационального использования лингвистических средств. Рациональное осмысление способа создания иронического эффекта возможно только при осознании языковых средств выражения иронии, что также позволяет объективно анализировать те или иные тексты.

Научная новизна. Настоящее исследование дает возможность расширить представление об иронии, исследовать данное понятие более широко за счет рассмотрения в качестве иронически маркированных единиц не только слов, у которых иронический компонент объективно входит в структуру значения, и средств, традиционно относимых к средствам создания иронического эффекта, но и ряда образных средств языка. Последние подвергаются специальному и всестороннему исследованию, что способствует углублению знания о специфике функционирования иронии в контексте и многообразии аспектов проявления этого феномена.

Изучение иронии с лингвистической точки зрения и классификация средств ее создания добавляют новую грань в исследование иронии как языкового феномена и позволяют более полно рассматривать это явление в последующих работах.

Объектом исследования и описания является ирония, выступающая, с одной стороны, как феномен эстетики (рассматриваемый зачастую в составе более общей категории комического) и, с другой стороны, стилистики (рассматриваемый как один из тропов, основанный на контрастном противопоставлении формы и содержания).

В качестве предмета исследования нами выбрана ирония, находящая свою экспликацию в художественных произведениях известного немецкого писателя Э.М. Ремарка. В центре внимания - средства вербальной репрезентации иронии в художественном тексте и особенности интерпретации иронического контекста.

Цель работы - выявить и сопоставить закономерности репрезентации иронии в художественном произведении. Достижение указанной цели подразумевает решение следующих конкретных задач:

- установить статус иронии в свете традиционных и современных филологических исследований; выявить ее особенности как составляющей категории комического и средства эмоционально-оценочной критики.

- проследить семантические преобразования смысла в иронически употребленной единице текста.

- проанализировать иронию в качестве стилистического приема;

- проанализировать средства создания иронии с учетом их сущностных характеристик;

- обозначить проблемы, возникающие при переводе иронических текстов, и указать пути их преодоления.

Методологической базой исследования послужили идеи и концепции, изложенные в работах известных исследователей, таких как Походня С.И. (Походня, 1984), Иткина Н.Л. (Иткина, 1986)

Методы исследования. При отборе примеров языковой реализации иронии и установлении ее признаков, а также при описании наблюдаемых иронически маркированных единиц в вербальной и символической форме используются методы наблюдения и обобщения; метод интерпретации результатов наблюдения; дистрибутивный метод при изучении иронического контекста; метод компонентного анализа при выделении дифференциальных признаков иронии и интегральных признаков иронически маркированных единиц текста.

Положения, выносимые на защиту:

1. Ирония - явление прагматически маркированное. Использование иронии обусловлено внутренними и внешними экстралингвистическими факторами, стремлением создать особый комический эффект и тем самым воздействовать на адресата, заставить его пересмотреть свое поведение или точку зрения на конкретную ситуацию.

2. Репрезентация иронии осуществляется при помощи языковых средств, для которых выражение иронии во многих случаях является непосредственной прагматической функцией. Прагматический потенциал средств и способов вербальной репрезентации иронии раскрывается в четко обозначенной коммуникативной ситуации. Участвуя в создании иронии, указанные средства и способы служат для выражения осуждения, обвинения, упрека, возражения, протеста и просьбы.

3. Выбор средств, с помощью которых оформляется ироническое высказывание в оригинальном и переводном текстах зависит от стоящей перед адресантом коммуникативной цели.

Практическим языковым материалом исследования послужили художественные тексты из романов Э.М. Ремарка («Черный Обелиск», «Три товарища», «Триумфальная арка», «Ночь в Лиссабоне», «Возлюби ближнего своего», «На западном фронте без перемен», «Время жить и время умирать»), которые представляют собой образец прецедентных экспрессивных текстов. Объем картотеки выборки составляет 35 примеров из названных романов писателя.

Теоретическая значимость данного исследования связана с дальнейшей разработкой проблемы интерпретации переносных смыслов и иронического смысла в частности. Результаты данного исследования могут служить теоретической базой для выявления специфики репрезентации иронии на диахронной оси и динамики развития иронического контекста.

Практическая ценность. Ирония, являясь неотъемлемой частью современного дискурса (художественного, публицистического, политического и т.д.), требует пристального внимания, а изучение особенностей декодирования иронической информации во многом способствует адекватному пониманию высказывания на коммуникативно-прагматическом уровне как в моно-, так и в межкультурном общении. Поэтому основные положения исследования могут найти отражение в лингвистических и литературоведческих курсах «Интерпретация художественного текста», «Стилистика», «Теория коммуникации», в семинарах по стилистике и художественной речи, а также при написании студентами курсовых и дипломных работ.

Структура работы. Работа состоит из Введения, двух глав, Заключения и Списка использованных источников.

Апробация работы. Основные результаты и выводы докладывались и обсуждались на заседаниях кафедры общего и славяно-русского языкознания; отражены в выступлениях на 12-й, 13-й межвузовских научно-практических конференциях молодых ученых «Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения» (Краснодар, 2013, 2014). По материалам диссертационного исследования опубликованы 2 научные статьи («Вербальное представление иронии в художественной прозе Э.М. Ремарка» в 2013 г., «Прагматическая функция иронии» в 2014 г.).



1. Место феномена иронии в парадигме современного научного познания

1.1 Ирония в философско-эстетическом аспекте

Ирония имеет давнюю и многоплановую традицию изучения в разных отраслях знания, в рамках которой выделены основные свойства данного феномена и определены его функции в процессе познания и освоения действительности.

Возникновение понятия иронии относят к 6-5 векам до н.э., к так называемому антропологическому периоду развития античной мысли. Этот период характеризуется высоким интересом к проблемам человека, его внутреннему миру и бытию в разных формах проявления. Именно тогда ирония, обозначавшая ранее пустую болтовню, обман и насмешку, становится объектом научной, прежде всего философской и риторической рефлексии (Меликова-Толстая, 1996).

В философии и эстетике иронию относят к самостоятельной комической категории и связывают со специфическим (парадоксальным) познанием, осмыслением и преображением действительности. Выделяют две исторические формы иронии: сократовскую и романтическую.

Сократовская ирония является понятием с размытым значением и противоречивым толкованием.

О содержании иронии судят по характеристикам, которые дают ей (в диалогах Платона) собеседники и ученики Сократа. С точки зрения посторонних людей, суть иронии Сократа сводится к притворству, самоуничижению и мнимому незнанию.

С позиции самого Сократа, в его поведении и манере беседы нет ни тени притворства. Его цель - выявить истину, но сделать это незаметно. Он хочет только способствовать тому, чтобы люди смогли отделить истинные постулаты от заблуждений и предубеждений. Под видом незнания, за неуклюжей словесной оболочкой в сократовской иронии скрывается стремление к достижению совершенства: «...если послушать Сократа, то на первых порах речи его кажутся смешными... Кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех. Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны, а потом, что речи эти божественны, что они таят в себе множество изваяний добродетели и касаются множества вопросов, вернее сказать, всех, которыми подобает заниматься тому, кто хочет достичь высшего благородства» (Гросс, 2004: 79).

Современные исследователи находят, по крайней мере, четыре различных оттенка иронии Сократа:

1) постоянное использование таких риторических фигур, как «осмеяние, чтобы восхвалять» и «восхваление, чтобы осмеивать»;

2) мнимое неведение;

3) постоянное самоумаление и насмешливая симпатия к людям, идеям, событиям (современное проявление этого аспекта называют ироническим образом действия или иронической манерой);

4) соединение совершенно разных элементов в гармоничную мысль (ирония отстранения).

Сократовская ирония в целом представляет собой категорию, связанную с выразительными приемами, противоположными выражаемой идее. Идея гораздо глубже и значительнее, чем выражающие ее средства. Ирония понимается как инструмент для совершенствования жизни, объединяющий дидактическое и игровое начало. Его применение в любом качестве способствует выявлению смысла (Каган, 1991).

Изучение другой исторической формы иронии романтической - связано, в первую очередь, с именем Фридриха Шлегеля. Ирония понимается романтиками как способ художественного выражения трансцендентального, как универсальный принцип творчества. Этот принцип основывается на перенесении положений субъективного идеализма Фихте в сферу эстетики. Основной характеристикой иронии является превосходство субъективности над ее предметным выражением, проявляющееся в виде свободы художника по отношению к своему произведению. Тем самым художник одновременно реализует свою конечность, объективируя ее в виде текста, и снимает ее, пародируя созданный им текст. В иронии «все должно быть шуткой и все всерьез, все чистосердечно откровенным и все глубоко скрытым. Она содержит и пробуждает чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным, между невозможностью и необходимостью исчерпывающей полноты высказывания» (Шлегель, 1983: 91).

Из примата свободы художника над миром и творчеством романтики выводят следующее имманентное свойство иронии - ее парадоксальность: «Ирония - форма парадоксального. Парадоксально все хорошее и великое одновременно». Данное свойство проявляется в форме противоречия между обусловленностью художника рамками бытия и безусловным характером его творчества. Другой сферой преломления парадоксальности является необходимость связать в единое целое произведение и пародию на него. Кроме перечисленных выше признаков, неотъемлемой чертой иронии у романтиков считается ее игровое начало. С помощью игры в свободу происходит возвышение художника над конечным миром.

Таким образом, романтическая ирония представляет собой категорию, содержанием которой является идея о противопоставлении безграничных возможностей творческого субъекта ограниченному репертуару выразительных средств, с одной стороны, и конечности бытия, с другой. Ирония понимается романтиками как эстетическая игровая установка, объединяющая самовыражение с самопародированием. Ее функция состоит в освобождении личности.

Изучение иронии как философско-эстетической категории было продолжено Сереном Киркегором. Он рассматривал это явление в связи с проблемой действительного (этического) и кажущегося (эстетического) бытия человека. Проанализировав в своей диссертации сократовское и романтическое понимание иронии, Киркегор обнаружил расхождение между постулированным и реальным содержанием этой категории у романтиков (Киркегор, 1993).

Провозглашая иронию как принцип жизни и творчества, на самом деле романтики свели ее к игре. Результатом такого открытия становится требование Киркегора принять иронию в качестве экзистенциальной позиции.

Суть экзистенциального постулата иронии заключается в том, что жить нужно по закону наслаждения. Имманентным признаком иронии у Киркегора, как и у романтиков, поэтому считается свобода. В этом случае ироник сохраняет природную непосредственность и может выполнить свое жизненное предназначение - предаться наслаждению. Однако, поскольку условия наслаждения находятся вне ироника, они порабощают его. Взамен действительной ироник получает иллюзорную свободу - иронию. Иллюзия свободы углубляет и обостряет конфликт личности и мира и рано или поздно приводит ироника к отчаянию.

Изложенное понимание свободы как маркера иронии позволяет утверждать, что ирония понимается Киркегором как некая противоположность воли. Человек не может создать по своей воле непосредственного, природного бытия: индивидуальные особенности, склонности и способности закладываются и формируются независимо от его воли. Но человек в силах сотворить свое духовное бытие, актом выбора создать себя как личность. Поскольку ироник не совершает выбора, его воля не актуализируется и тем самым разрушается личность ироника.

По Киркегору, ирония - это не игра, а мощное оружие, направленное прежде всего против самого ироника (Киркегор, 1993).

То, что непрямое говорение способствует более тесному и живому контакту автора с читателем, искусству известно давно. Не только Сократ, но и рационалисты-просветители и сентименталисты охотно пользовались ироническими приемами и заставляли читателя извлечь идею из особым образом организованного материала «неавторитетной» авторской речи. Однако и у них, и у романтиков неавторитетность авторского слова была мнимой. М.М. Бахтин справедливо связал это с особенностями мировосприятия в идеалистических философских системах того времени. Вплоть до первой половины ХIХ в. в сознании европейцев господствовал монологический подход к действительности.

М.М. Бахтин один из первых дал анализ монологических и немонологических форм мировосприятия и соответствующих им способов общения. Он писал: «На почве философского монологизма невозможно существенное взаимодействие сознаний, а потому невозможен существенный диалог. В сущности, идеализм знает лишь один вид познавательного взаимодействия между сознаниями: научение знающим и обладающим истиной не знающего и ошибающегося, то есть взаимоотношение учителя и ученика, и, следовательно, только педагогический диалог» Объясняя поэтику романов Ф.М. Достоевского, Бахтин выдвинул тезис об их полифоничности. Полифонизм многоголосье, базирующееся на идеологическом равноправии людей, то есть на философском плюрализме, отраженно в этой картине мира. Философский плюрализм в отличие от философской монитарности видит человека бытие не пропущенным сквозь призму одного истолкования, а как бы раздробленным в бесчисленных гранях индивидуально-личностных путей. На основе этого удалось охарактеризовать новое качество мировосприятия - философский диалогизм (Бахтин, 1979).

Проявление этого качества в искусстве ныне изучаются очень активно. В одной из монографий М.М. Бахтина на эту тему мы находим два полезных для нас определения:

«Диалогические отношения - это отношения, возникающие… только тогда, когда один партнер воспринимает целостный образ другого в качестве желательного партнера взаимодействия на основе признания его принадлежащим к некой общности, к которой он причисляет и самого себя. Диалогические отношения есть диалектическое единство субъект-субъектных и субъект-объектных моментов, тогда как антидиалогические и индифферентные отношения имеют лишь субъект-объектную форму» (Бахтин, 1994: 35).

«Пространство диалога - пространство бытия человека, гуманного поведения. Оно находится между недоступностью, нереактивностью, депрессией и сверхактивностью, маниакальным упорством. Диалог требует некоей внутренней общности партнеров, однако отнюдь не согласия и отсутствия борьбы. Скорее наоборот ? при полном согласии … диалог умирает, как и при полной открытости» (Бахтин, 1994: 31).

При философском диалогизме ирония начала все более обнаруживать свое соответствие новым формам контакта личности с окружающим миром, так как моделируемые в тексте отношения между автором и читателем типологически приблизились к активному сотрудничеству в овладении истиной.

Таким образом, мы выяснили, что в рамках философско-эстетической традиции сложилось понимание иронии как тонкого и глубокого феномена, основанного на противопоставлении идей и выражающих их средств. Иронию рассматривают во взаимодействии с комплексом различных проявлений жизненной способности человека: мышлением, волеизъявлением, смехом, творчеством, игрой.

1.2 Историческое становление категории иронии

Историческое развитие категории иронии дает ключ к ее пониманию, поскольку современные модели иронических механизмов строятся на издавна известных концепциях.

Мы солидарны с утверждением В.О. Пигулевского и JI.A. Мирской, о том, что в современных концепциях, так или иначе, существует истолкование сократовской и софокловской иронии. Если ирония Сократа носит по преимуществу субъективный характер - отмечают исследователи - то ирония Софокла, напротив, является обнаружением объективного хода вещей, противоречащего устремлениям личности. В современном виде этот тип иронии описывается как ирония судьбы, событий, драматическая или трагическая ирония (Пигулевский, Мирская, 1990).

Римляне называли иронию столичным притворством, а Цицерон считал, что это такой вид смешного, когда мы говорим иначе, чем чувствуем, то есть когда мы серьезно шутим. Другими словами, ирония по Цицерону - троп, основанный на переносе значения по принципу противоположности. Именно этот подход лег в основу концепций риториков эпохи Возрождения, рассматривавших иронию в ряду других образных средств языка

Следовательно, восприятие иронии как риторической категории превзошло сократовское толкование ее как категории бытия. Подобная ситуация сохранилась вплоть до XVIII столетия.

Один из исследователей исторического становления категории иронии Е. Третьякова подчеркивает, что в эстетике классицизма иронию понимали как атрибут комического, прием смеховой критики в сатире (Третьякова). Принадлежность иронии к низкому стилю была строго зафиксирована, но при этом существовало выражение «ирония судьбы», означавшее роковое расхождение предположений человека с тем, что предрекли ему боги. «Ирония судьбы» соответствовала не комической, а трагедийной коллизии.

Большое внимание уделяется особому типу иронии - романтической иронии. Этот тип иронии рождается в XVIII - начале XIX века. Во второй раз в немецкой литературе возникает процесс кристаллизации структурных форм на основе иронии как типа эстетического отношения. По предположению Ю.Б. Борева, даже создается на определенный период художественного развития (романтизм) ирония как особый род литературы (Борев, 1957).

В Германии, начиная с XVIII века, идет наиболее интенсивная разработка теоретических вопросов иронии, взгляды на иронию в корне пересмотрены романтизмом. В своей эстетике романтики возвели ее на уровень жизненной философской позиции, отождествили с рефлексией вообще. Параллельно с отходом от риторического понимания иронии особое значение приобретает ирония как жизненная позиция, как диалектический инструмент философского рассуждения. Складывающееся в это время новое понимание иронии является вместе с тем расширением и переносом риторического толкования иронии на жизнь и историю, включающим опыт сократовской иронии.

Немецкие романтики глубоко задумавшиеся над сутью иронии, предчувствуют реальную иронию исторического становления. Их ирония направлена прежде всего на литературную форму, на эксперимент с нею, оказывающийся для них символичным актом снятия всего «неподвижного и застывшего» (Михайлов, 1987: 123).

Теоретики немецкого романтизма признавали иронию высшим принципом искусства. Ирония возникает в силу противоречия в гении высокого сверхчеловеческого и низменного человеческого начала.

В романтизме концепции иронии весьма разнообразны. Существовали такие, для которых был характерен взгляд на иронию как риторическое переворачивание смысла; выделялись два основных ее типа - ироническая и драматическая - в то время как все новейшие разновидности считались лишь модификациями двух. Так, романтическая ирония является лишь неопределенным историческим термином, который можно свести к двум названным значениям. Такая позиция находит ряд возражений, особенно при проведении стилистического анализа классических и современных форм литературных произведений, где явно обнаруживаются различные типы риторической иронии. В рамках данной концепции некоторыми романтиками выделяются ирония статическая и динамическая, устойчивая и неустойчивая, определяемая на основе соотношения явного и скрытого, утверждаемого и подразумеваемого в языковом выражении, что может быть выявлено с помощью трех критериев: степень прозрачности или скрытости, степень устойчивости к перестройке и поле обнаружения истины. Неустойчивая ирония, по мнению теоретиков романтизма, легко переходит в крайности скептицизма, нигилизма, релятивизма и плюрализма.

Внутри произведений, проникнутых духом иронии, царит настроение, которое с высоты оглядывает все вещи, бесконечно возвышаясь над всем обусловленным, включая сюда и собственное свое искусство, и добродетель, и гениальность.Хотя ирония, по словам Ф. Шлегеля, вызывает в нас чувство неразрешимого противоречия, и хотя тем самым она разлагает всякую патетически серьезную завершенность, в то же время в сфере искусства сама ирония, последовательно возведенная в главенствующий принцип творчества, неизбежно оказывается особым родом эстетического завершения. Иными словами, ирония, при всей ее изначальной враждебности патетике, должна быть поставлена в один ряд с тем или иным пафосом как «господствующим в произведении строем чувств».

Лирическая тема глубоко и серьезно разрабатывается Г. Гейне, который отмечает, что строй произведения может внезапно ломаться и его развязкой становится иронический финал. В других случаях произведение строится на противопоставлении сентиментального или восторженного и иронического, а также на столкновении разных слоев языка: сухого, нарочно прозаического и приподнятого, поэтического.

Е. Третьякова признает высшей ценностью романтического сознания свободу от несовершенства действительности. Этот принцип требовал «универсального иронизирования» - установки на то, чтобы художник подвергал сомнению не только реальные предметы и явления, но и свои собственные суждения о них. Западное искусство XIX века использует иронию как средство критики. Однако реалисты не придают этому типу эстетического отношения столь всеобщего значения, как романтики.

Теоретики послеромантического искусства устремили свои поиски к тому, чтобы универсализация иронии не препятствовала пониманию внутренней сути изображаемого, не делала предмет изображения беспомощной игрушкой в руках художника, не превращала ироническую игру в самоцель. На смену романтической субъективистской теории XX век дал ряд концепций объективной иронии. Самая известная из них - «эпическая ирония» Томаса Манна, который настаивал на том, что ирония необходима искусству как наиболее широкий и свободный от всякого морализаторства взгляд на действительность. Это «величие, питающее нежность к малому», помогает воссоздать целостный образ человека в искусстве, «ибо во всем, что касается человека, нужно избегать крайностей и окончательных решений, которые могут оказаться несостоятельными» (Тимофеев, 1948: 161).

В начале XX века, русские символисты вновь подхватили романтическую иронию, заставило А. Блока выразить опасения по поводу негативного потенциала тотальной иронии в статье «Ирония» (1908 г.), характеризуя ее как болезнь, буйство, кощунство, результат опьянения, как симптом утраты человеческого в человеке. «Проклятая ирония», «разлагающий смех», «древняя болезнь», «разрушающий», «опустошительный смех», «страшная зараза» - вот те ярлыки, которыми награждает А. Блок иронию (Блок, 1982: 211), имея в виду явление, характерное для литературы и искусства прошедшего девятнадцатого столетия и начала двадцатого.

В наше время иронию можно рассматривать как одну из фундаментальных особенностей художественного языка XX столетия, поскольку иронический принцип, понятый как принцип дистанцирования от непосредственно высказанного, принцип неуверенности в возможности прямого высказывания является конститутивной чертой мышления. Эта черта связана с характерным для духовной ситуации эпохи ощущением «плена языка», плена иллюзий, стереотипов восприятия, идеологий и мифов, встающих между субъектом и объектом, заслоняющих живого человека, разрушающих идентичность опыта переживания реальности.

Исследуя особенности развития и функционирования иронии в 20-е годы XX столетия, в постреволюционный период, Л.A. Посадская отмечает, что ирония проявляла свои возможности отражения и оценки действительности в произведениях разных писателей: на уровне жанра - в романе-антиутопии Е. Замятина; в едкой сатире М. Булгакова, не принявшего абсурда новой действительности; в веселом, но точном смехе В. Катаева, И. Ильфа и Е. Петрова; в грустной усмешке М. Зощенко и др. (Посадская, 2013). В начале столетия русские символисты вновь подхватили романтическую иронию, доказав тем самым острую необходимость иронии в переломные эпохи, когда рушатся старые устои, наступает разочарование в идеалах.

Следует отметить, что в последние два десятилетия XX века ирония становится основной стилевой доминантой в нашей литературе, что, безусловно, связано и с новым общественным сломом на рубеже веков, и с распространением поэтики постмодернизма в мировой и общественной литературе. На это обращено внимание не только многих ученых, но и переводчиков, которые первыми столкнулись с трудностями передачи постмодернистской иронии: «Расплывчатость границы между серьезным и чересчур серьезным, когда чересчур серьезное перетекает в ироническое, - один из признаков того типа творчества, которое называют постмодернизмом» (Трофимова// http:wvAv.russ.ru/culture/2002-04 27html) . Многие черты постмодернисткой иронии заставляют вновь обратиться к романтическому пониманию этой эстетической категории, с которой ее роднят схожие установки. По мнению Е. Трофимовой, ирония связывается с явлением творческой свободы и неангажированности, с принципом релятивизма, то есть с возможностью переходить от одного взгляда к другому, менять мнение или художественную стилистику, подчеркивая этим относительность и ограниченность всех установок и правил.

В целом, постмодернизм рассматривается как иронический пафос, то, что условно можно назвать «имиджевой иронией».

Таким образом, мы можем сказать, что объектом иронии становятся не только конкретные явления или категории, но и вся система стилевых и ценностных иерархий, под сомнение ставится любая упорядоченность, поскольку в каждой из них есть отношения главных и подчиненных элементов.

1.3 Предпосылки возникновения термина «ирония»

Полное и последовательное изучение сущности такого явления в литературе и искусстве, как ирония, невозможно без обращения к вопросу об этимологии самого термина «ирония» и изучения исторических и культурных условий его появления. Обращение к истокам понятия, которые обнаруживаются в далеком прошлом науки, во многом способствует более глубокому его пониманию. Для того, чтобы вписать новейшие взгляды в общую историю изучения понятия «ирония», необходимо охарактеризовать основные предшествовавшие этапы. Краткое введение в историю проблемы поможет перейти к совершенному понимаю ее сути, раскрытию сущности определения иронии и семантической многослойности самого понятия.

Процесс создания нового, по словам В.И. Вернадского, часто подразумевает повторную интерпретацию теории прошлого с позиции настоящего, ее уточнение и расширение с использованием данных современной науки (Вернадский, 1988).

Исследователи признают, что за вопросами, встающими перед современной лингвистической наукой, существует огромная традиция, начало которой положено в античности. Для большинства отечественных и зарубежных справочных изданий характерно признание греческого происхождения термина «ирония». Подтверждение тому находим в «Словаре литературоведческих терминов» Д. Чавчанидзе (Чавчанидзе, 1974: 247) и др.

В «Этимологическом словаре русского языка» М. Фасмера прослеживается цепочка заимствований этого термина через польский язык или скорее французский, немецкий из латинского от греческого «eironeia» (Фасмер, 2004: 356). На заимствование термина из греческого языка посредством французского указывает и Л.Л. Крысин (Крысин, 2003: 321). Значение же его в греческом языке сводится к следующему: ирония - тонкая насмешка, выраженная в скрытой форме, притворное самоуничижение, притворство в речи.

И.С. Алексеева, изучая историю перевода во времена античности, указывает на тот факт, что древнегреческая цивилизация мало подпитывалась воздействием извне и ощущала себя как самодостаточная (Алексеева, 2004). У греков за несколько веков сформировалась разносторонняя и систематизированная словесная культура, как устная, так и облеченная в письменную форму. Необходимости в переводе произведений с чужих языков не возникало, и на протяжении всего периода греческой античности не обнаружено ни одного произведения литературы, которое являлось бы переводом. Это еще одно подтверждение того, что именно Грецию следует рассматривать как родину большого количества терминов стилистики, поэтики и литературоведения. Истоками современной традиции иронии являются теоретические рассуждения авторов о «мнимой похвале» и «мнимом уничижении», об «обмане простодушных глупцов» (Алексеева, 2004: 64).

Однако в отличие от наблюдаемого единодушия исследователей в признании авторства термина «ирония» за греками о времени заимствования не упоминается. Термин «ирония» широко освоен русским языком и принадлежит к разряду слов, заимствованных из других языков, но воспринимаемыми в настоящее время единицами русского языка, которые обладают русской словоизменительной парадигмой, реализуют русские словообразовательные модели и модели построения словосочетаний. Таким образом, «ирония» на уровне бытового общения воспринимается как общеупотребительная лексическая единица, и, как правило, выражает общее представление о комической ситуации, ситуации критики или осмеяния. Как говорят ученые-терминологи Б.Н. Головин и Р.Ю. Кобрин, слово «ирония» реализует свое нетерминологическое значение (Головин, Кобрин, 1987).

В речи профессионалов (филологов, искусствоведов) «ирония» приобретает значение и функции термина, т.е. имеет специальное значение, выражающее профессиональное понятие и применяемое в процессе познания и освоения научных объектов и отношений между ними.

Общеизвестно, что изначально термины появляются тогда, когда начинает развиваться наука, теоретическое знание. Любой вид трудовой деятельности рождает свою терминологию. Возникновение в древнегреческой науке интереса к ораторскому искусству (VI ? V вв. до н.э.) наряду с философскими, этимологическими и грамматическими исследованиями не может не наводить на мысль о том, что появление некоторых (а возможно и многих) терминов современного литературоведения и стилистики датируется именно этим периодом. Известно, что в основе обучения риторике лежало чтение и воспроизведение текстов художественной прозы. Античная риторика состояла из пяти частей: нахождение материала, расположение, словесное выражение, запоминание и произнесение. Словесное выражение включало учение о трех стилях (высоком, среднем и низком) и о трех средствах возвышения стиля (отборе слов, сочетании слов и стилистических фигурах (анафоре, эпифоре, симплоке, антитезе, оксюмороне, хиазме, умолчании и др.).

В произведениях античной литературы прослеживаются попытки создания специальной терминологии. У Аристофана и Филемона, встречается ироник-обманщик; Цицерон утверждал, что мастер иронии - блестящий оратор, умеющий проповедовать в непрямой форме. По мнению Н.Л. Иткиной, одно из лучших определений иронии дано риториком античности Квинтилианом: «Говорить иронически - значит хвалить, ругая, и ругать, восхваляя» (Иткина, 1986: 143).

«Поэтика» Аристотеля хотя и не содержит термина «ирония», тем не менее, опосредованно указывает на знакомство его современников с этим приемом: «... а более легкомысленные (поэты) изображали действия людей негодных, сочиняя сперва насмешливые песни, как другие сочиняли гимны и хвалебные песни» (Каган, 1991: 251).

Дальнейшее развитие теории (I в. до н.э. ? 1 в, н.э.) идет уже в отрыве от практического применения. Исследователи этого периода отмечают, что изменившиеся политические условия жизни греческих городов в монархиях Александра Македонского и его преемников совершенно уничтожают роль политической речи и очень суживают роль речи судебной.

С. Меликова-Толстая указывает на тот факт, что теория продолжает жить только в школе (не столько риторической, сколько грамматической), в рамках которой уточняются отдельные понятия и термины, детализируется система (Меликова-Толстая, 1996).

Что касается античного Рима, в момент революционных бурь в I в. до н.э. риторика приобретает роль большой общественной силы. В этот период теория вновь встретилась с практикой, и красноречие в обстановке ожесточенной классовой борьбы становится актуальным.

Калькирование римлянами многих греческих терминов, перевод произведений греческих авторов на другие языки, в том числе латинский, во многом способствовало распространению зародившихся в Древней Греции слов, и в особенности терминов, и закреплению их в языках, как Европы, так и Азии. «Риторика» Аристотеля, например, переводится на арабский язык, в V в. - на сирийский, с XII в. с арабского и греческого - на латынь.

Н.М. Караченцева отмечает, что терминология тропов контраста была одной из наиболее обширных уже в момент первого объединения определенных категорий риторики под родовым термином «троп» александрийским грамматиком I в. до н.э. Трифоном. Сюда входили антифраза, ирония, сарказм, астеизм и др. (Караченцева, 1999).

Риторический подход к языковым явлениям на русской почве появился в момент второго знакомства русской филологии с терминологией тропов и фигур - в рамках западной, латинской, традиции, породившей «Риторики» XVII в. - Макария и М. Усачева. В качестве особенностей непосредственно латинской исторической традиции Н.М. Караченцева выделяет толкование иронии в духе Квинтилиана - ирония есть хитрое молчание. Весьма значимую деталь в толковании иронии и открытии действительной специфики ее понимания добавили термины «насмеяние» и «поругание». Если для Квинтилиана ирония - фактор загадочности, то для автора русской «Риторики» ирония - насмешка, которая может проявляться с разной степенью ироничности.

После XVII в. в отношении терминологии тропов контраста проявились две противоположные тенденции - к сохранению ее в полной форме и к сокращению. Первая тенденция реализовалась в «Словаре» Н.Ф. Остолопова, где, кроме родового термина иронии, было приведено семь видовых терминов: астеизм, диасирм, мимезис, микретизм, сарказм, хариентизм, хлеазм. С другой стороны, у М.В. Ломоносова, А.С. Никольского, А. Донского сохраняются всего три видовых термина - сарказм, хариентизм, астеизм. В настоящее время возобладала последняя тенденция (Караченцева, 1999: 87-88).

Подведя итог, мы можем отметить, что общность происхождения термина «ирония» не влечет за собой его одинаковое дальнейшее развитие и освоение языками различных культур и лингвистических традиций. Существование зафиксированных словарями терминов, родственных «иронии», в различных языках позволяет сделать вывод об определенных расхождениях в лингвистических и социально-культурных традициях, например индоевропейских языков.

1.4 Лингвистические теории иронии

Явление иронии становилось неоднократно объектом исследований в различных областях лингвистики: экспериментальной фонетики, психолингвистики и социолингвистики, лингвостилистики и прагмалингвистики. Во многих исследованиях по стилистике, под влиянием узкого понимания иронии в эстетике и литературоведении, прочно утвердилась трактовка иронии как стилистического приема, основанного на противопоставлении прямых и переносных значений слова (т.е. на антифразисных отношениях) и ничем в ряду других экспрессивных средств (напр., как гипербола, литота) не отличающегося.

Например, И. Р. Гальперин характеризуя иронию в плане словоупотребления, отмечает, что ирония - это стилистический прием, посредством которого в каком-либо слове появляется взаимодействие двух типов лексических значений: предметно-логического и контекстуального, основанного на отношении противоположности (противоречивости) (Гальперин, 1981).

Это определение, как нам кажется, раскрывает языковую природу иронии как стилистического приема: в контексте произведения актуализируется новое значение слова, которое, однако, не подавляет полностью словарное его значение, а воспринимается читателем вместе с ним, так что к предметно-логическому значению слова добавляется контекстуальное ироническое значение. Таким образом, в основе иронического употребления слова лежит двуплановость значения слова. Поэтому ирония и является контекстуально обусловленным явлением.

Мы склонны придерживаться мнения, что взаимодействие двух типов лексических значений, основанных на отношении противоположности, для выражения иронии в тексте художественного произведения свойственно не только словам, но и словосочетаниям и предложениям.

Однако некоторые исследователи считают, что ирония относится к фигурам, в основе которых лежит замещение одного выражения другим, противоположным по значению: «Ирония - это употребление слов, словосочетаний или предложений в смысле обратном тому, который непосредственно в них выражен, с целью внесения критически-оценочной характеристики предмета речи» (Караченцева, 1999: 89).

Однако наметившийся подход к иронии как к оценке или способу мировосприятия привел лингвистов к необходимости разграничения двух понятий: иронии как эстетической категории и иронии как языковой категории.

При рассмотрении иронии в тексте художественного произведения большое значение имеет замечание С.И. Походни о необходимости более глубокого изучения эстетической категории иронии в стилистике и лингвистике текста (Походня, 1984). Актуальность такого подхода обусловлена тем, что при рассмотрении иронии только как стилистического приема исследования ограничиваются изучением, только языковых единиц в их частном, контекстном функционировании. При таком подходе мировоззренческая категория иронии выпадает из поля зрения исследователя.

Одной из отличительных особенностей современной науки о языке является, бесспорно, тенденция к углубленному изучению смысловой стороны языковых явлений. Она проявляется и в теории текста, где вызвана необходимостью рассматривать средства и единицы коммуникации с учетом всех лингвистических, социальных, психологических факторов. Линейный характер языка и многомерность объективной действительности способствуют развитию полифункциональности языковых единиц, обуславливают возможность реализаций многообразных семантических функций не только эксплицитными, но и имплицитными средствами. Особую значимость приобретает изучение имплицитного смысла высказывания в художественном тексте, поскольку одну из характерных особенностей подлинно художественного произведения составляет его смысловая емкость.

Важной особенностью, определяющей формы и способы использования лексического материала языка в художественных текстах, является то, что в целях выражения иронии автор выбирает в лексическом составе языка слова, сами по себе не обладающие иронической насыщенностью, и почти никогда не употребляет для создания иронического эффекта слова, в которых иронически экспрессивный элемент объективно входит в структуру значения. В лексической системе языка существуют немногочисленные языковые единицы, обладающие узуально закрепленным смыслом. Как правило, это слова риторически завышенные, обладающие высоким положительным эмоциональным зарядом, которые в своем исконном первоначальном значении вышли из употребления и выступают как средства иронической оценки. Эти слова с закрепленным экспрессивным оттенком получают в словарях пометку «ирон.» (Фасмер, 2004: 90-114).

Вследствие закрепленности в языке узуального, привычного характера иронической маркированности таких слов, выразительность их весьма ограниченна, но они могут быть эффективным источником выражения иронии в индивидуально-художественной речи, например:

Kern sprang mit einem Satz aus der Gondel. Er war plotzlich zu Hause.

«Steiner!» rief er strahlend. «Gottlob, ich bin wieder da!»

«Das sehe ich. Der verlorene Sohn, heimgekehrt aus den Verliesen den Polizei!» (Remarque. Liebe Deine Nachsten).

Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Он вдруг оказался дома.

? Штайнер! - закричал он сияя. - Слава богу, я снова здесь!

? Вижу. Блудный сын возвратился из полицейских застенков! (Пер. Э. Венгеровой).

На основе данного примера мы видим, как переводчик с помощью таких лексических единиц (блудный/полицейские застенки) передает иронический смысл заложенный писателем в художественный тексте. Для выражения иронии Э.М. Ремарк чаще используют нейтральную лексику, но подвергают ее ироническому осмыслению. Закрепленность иронической коннотации за отдельными словами в сознании носителей языка не колеблет данного положения, т. к. она связана с узуальной типичностью иронических контекстов данных лексем, т. е. подчиняется общим закономерностям контекстной реализации иронического смысла:

Die Abschusse sind deutlich zu horen. Es sind die englischen Batterien rechts von unserm Abschnitt. Sie beginnen eine Stunde zu fruh. Bei uns fingen sie immer erst punkt zehn Uhr an.

«Was fallt denn denen ein,» ruft Muller, «ihre Uhren gehen wohl vor» (Remarque. Im Westen nicht Neues).

С той стороны явственно слышались выстрелы. Это английские батареи, справа от нашего участка. Они начали обстрел на час раньше. При нас они всегда начинали ровно в десять.

? Ишь чего выдумали, ? ворчит Мюллер, ? у них, видать, часы идут вперед (Пер. Ю. Афонькина).

Следует отметить, что и в переводе художественного текста сохраняется коннотация, закрепленная за иронически маркированными словами, понятными русскоговорящему читателю.

Ироническое звучание лексических единиц основано на сознательном нарушении функционирования универсального свойства словесного знака ? его ассиметрического дуализма. Двойственность словесного знака устраняется в речи под влиянием контекста, что делает возможным коммуникацию. В тексте с иронической направленностью писатель нарушает эту закономерность, поскольку в большинстве случаев иронический эффект основан на создании и обыгрывании смысловой неоднозначности. От того, насколько глубоко будет понята и оценена читателем эта смысловая неоднозначность, зависит адекватное восприятие им иронической информации, заложенной в тексте, например:

«Was ist denn das?» fragte er (Ravic) den Gartner, der neben ihm ein Beet ausgeworfener Erde glattete.

«Spiegel», antwortete der Gartner, ohne aufzublieken.

«Das sehe ich. Das letztemal, als ich hier war, war das noch nicht da.»

«Lange nicht hier gewesen?»

«Drei Monate.»

«Ah, drei Monate. Das hier haben sie in den letzten zwei Wochen gemacht.Fur den Konig von England. Kommt zu besuch. Kann er sein Gesicht dann drin abspiegeln.»

«Schauderhaft», sagte Ravic.

«Naturlich», sagte der Gartner, ohne erstaunt zu sein (Remarque. Arc de Triomphe).

? Что это такое? - спросил он садовника, разравнивавшего свежевскопанную клумбу.

? Зеркала, ? ответил тот, не поднимая глаз.

? Сам вижу, что зеркала. Но до моего отъезда из Парижа я их не видел.

? Давно это было?

? Три месяца назад.

? Три месяца!... Их поставили на прошлой неделе. По случию приезда английского короля. Пусть себе глядится.

? Кошмар! - сказал Равик.

? Согласен, ? ответил садовник без всякого удивления (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Так двойственность смысла не только не вводит читателя в заблуждение, а помогает понять, глубже прочувствовать отношение писателя к своим персонажам. Это предполагает более углубленное изучение смысловой стороны исследуемых явлений.

На плодотворность применения широкого филологического подхода к художественному тексту, сочетающего лингвистические, и литературоведческие методы его анализа, указывали такие филологи как М.М. Бахтин (Бахтин, 1994), И. Ф. Виноградова (Виноградова, 1956).

Таким обзор научной литературы в области изучения иронии свидетельствует о внимании исследователей к содержательной роли иронии в художественном произведении, к многоплановости этой разновидности импликации, которая сочетается с внешней емкостью и лаконичностью формы.

Итак, восприятие иронии как элемента мировоззрения автора дает исследователю возможность выйти на более высокий уровень анализа художественного текста, который позволяет рассматривать иронию как текстовую категорию.



1.5 Прагматические функции иронии

Ирония является, как известно, содержательной концептуальной категорией художественного текста, позволяющей писателю имплицитно передать эмоционально-оценочное отношение к отображаемой действительности.

Прагматичность иронии в тексте определяется тем, что иронический акт является актом оценивания, а оценка стоит в преддверии выбора и решения, влекущих за собой переход к практическим действиям (Гомлешко 2008).

Критикуя то, что считается несовершенным, иронически говорящий активно воздействует на окружающих, на их образ мысли и на линию их поведения, например:

Ravic zog ein paar Scheine aus der Tasche.

«Mein Herr, Sie haben sicher keine Pyjamas. Ich kann Ihnen ein paar geben.»

«Danke, Bruder.» Ravic sah den Alten an. «Sie wurden mir sicher zu klein sein.»

«Im Gegenteil. Sie warden Ihnen passen» (Remarque. Arc de Triomphe).

Равик достал из кармана несколько кредиток.

? Мсье, у Вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.

? Спасибо, дорогой. - Равик посмотрел на старика. - Только она наверняка будет мне мала.

? Что вы, как раз в пору придется (Пер. Б. Кремнева и И. Шрайбера).

Мы можем отметить, что помимо реализации функции оптимизации межличностных отношений, которая заключается в соблюдении ироническими коммуникантами принципа вежливости можно назвать целый ряд более частных функций, также несущих определенную прагматическую нагрузку.

Одной из них является функция упрочения позиции говорящего за счет опровержения позиции адресата, которую называют эксклюзивной функцией или просто функцией опровержения. Действительно, ирония является чрезвычайно эффективным средством, которое коммуниканты могут использовать для доказательства правильности занимаемой ими позиции. Выражение иронического отношения может рассматриваться как процесс вынесения иронической оценки. В отличие от прямой оценки, косвенная оценка требует более активных действий адресата. Акт иронической оценки можно определить как кооперативный акт. Разумеется, любой речевой акт является актом кооперативным, но степень сотрудничества говорящего и адресата повышается при переходе от прямых к косвенным речевым актам, в которых говорящий маскирует свое намерение. Роль иронии в определении прагматического воздействия на адресата особенно велика потому, что она подспудно заставляет адресата обращаться к широкому контексту и переживать процесс оценивания своих действий на его фоне. В этом процессе участвуют как разум, так и эмоции. Ироническая оценка является своего рода синтезом эмоциональной и рациональной оценок:

«Wenn meine Alma dagewesen ware», erklarte Botther ruhig und mit gro?er Uberlegenheit, «dann hatte ich zunachst einmal die nachste Bierflasche in die Schnauze gekriegt. Darauf alles, was nicht angeschraubt gewesen ware. Und hinterher, wenn ich wieder zu mir gekommen ware, halle sie mich so erledigt, dass nur noch meine Schuhe ubriggeblieben waren. So ware das wohl geworden, du Kamel» (Remarque. Zeit zu leben und Zeit zu sterben).