Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Жизнь и творчество Иосифа Бродского



Введение

Как известно, в западных странах не считалось предосудительным проживать в других государствах. Это одно из различий нашей страны и западных государств. Представители советской интеллигенции могли попасть за рубеж через процедуру изгнания. Русские эмигранты советского периода традиционно делятся на три группы: первая волна - те, кому пришлось покинуть страну сразу после или во время Гражданской войны; вторая волна, к которой относятся люди, бежавшие на Запад или оставшиеся там во время Второй мировой войны; и третья волна - эмигранты, покинувшие страну в 60-70-ые годы и позднее.

Предметом моего исследования является представитель третьей волны эмиграции - Иосиф Александрович Бродский. Я лично считаю Бродского выдающимся человеком, мыслителем и гением изящной словесности. В литературе Иосифа Александровича часто ставят в один ряд с Пушкиным и Лермонтовым, называя его третьим великим русским поэтом. В этом и состоит актуальность данной темы. Мы имеем возможность созерцать творчество такого человека, являясь практически его современниками.

Итак, в своем реферате я постараюсь осветить биографию Иосифа Александровича, а также рассмотреть его творческий путь.

Для подготовки своей работы я использовала непосредственно произведения Иосифа Александровича, его сочинения, а также книгу Льва Владимировича Лосева «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии». В этой книге содержится вся исчерпывающая информация о жизни и творчестве Бродского. Также были использованы: сборник интервью с поэтом - здесь собраны все интервью, которые давал Иосиф Александрович; достаточно популярная в России работа Соломона Моисеевича Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» - это своеобразная книга бесед, разговоров журналиста с поэтом; работа Якова Аркадьевича Гордина, литератора, «Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского». в ней содержатся интервью с Бродским, с самим Гординым, его рассказы об их общении с поэтом.



1. Биография И.А. Бродского

Иосиф Александрович родился 24 мая 1940 года в Ленинграде. Он родился в еврейской семье, отец Александр Иванович Бродский - военный фотокорреспондент, мать Мария Моисеевна Вольперт - бухгалтер. Детство будущего поэта пришлось на войну, отец в это время служил в Японии, Иосиф с матерью были эвакуированы в Череповец. С детства, со школьного возраста, как говорил поэт в различных интервью, он уже испытывал давление от окружающих по поводу своей национальности, но он никогда не отказывался от того что, он еврей.

Поведение Бродского всегда отличалось смелостью, полным пренебрежением к существовавшим канонам. В своем эссе «Меньше единицы» он пишет «Мы пошли в школу, и, как ни пичкала нас она возвышенным вздором, страдания и нищета были перед глазами» - Бродский с юных лет критиковал и обличал советскую действительность, за что, собственно и поплатился. Он бросил школу, даже не получил основного образования. Работал на заводе «Арсенал» фрезеровщиком, ездил в геологические экспедиции в Азию, загорался идеей стать врачом, месяц работал помощником патологоанатома в морге, пытался поступить в морское училище, но его не приняли. В то же время он много читал - в первую очередь поэзию, философскую и религиозную литературу, также античных авторов, начал изучать английский и польский языки.

Я считаю, парадокс Бродского в том, что, будучи человеком даже без основного школьного образования, он достиг огромных высот в своей деятельности. На протяжении всех лет жизни в эмиграции он занимал профессорские должности в общей сложности в шести американских и британских университетах, в том числе в Колумбийском и в Нью-Йоркском. Бродский преподавал историю русской литературы, русскую и мировую поэзию, теорию стиха, выступал с лекциями и чтением стихов на международных литературных фестивалях и форумах, в библиотеках и университетах США, в Канаде, Англии, Ирландии, Франции, Швеции, Италии.

Одним из тяжелейших периодов его биографии является преследование Бродского. В 1963 году начинается активная травля Иосифа Александровича. 29 ноября 1963 года в «Вечернем Ленинграде» появился статья «Окололитературный трутень» некоего Якова Михайловича Лернера, руководителя народной дружины. В этой статье данный товарищ обвинял поэта в тунеядстве. Он назвал Бродского «пигмеем, самоуверенно карабкающимся на Парнас». Исключить Бродского из комсомола или института было невозможно, так как он ни там, ни там не числился, а вот за «тунеядство» могли судить. «Он продолжает вести паразитический образ жизни. Здоровый 26-летний (!) парень около четырех лет не занимается общественно полезным трудом», - говорилось в заключительной части статьи. Тунеядец, пишущий формалистические и упадочнические стишки, пресмыкающийся перед Западом. Вследствие всех этих событий Бродский до февраля находился в Москве, чтобы как-то избежать нападок. Но плюс ко всему в этот же момент в его жизни происходит еще одна драма, личного характера. Он узнает, что его возлюбленная, Марина Басманова, которой, собственно, и посвященная большая часть творчества поэта, предала его. Она изменила ему с его же другом. И Бродский очень сильно переживал, он не смог оставаться более в Москве и отправился обратно в Питер. По приезду его сразу же арестовали. Произошло это 13 февраля. Арест, избиение… 14 февраля, на следующий день у него произошел инфаркт.

В Дзержинском районном суде слушание дела Бродского состоялось 18 февраля. И.М. Меттер так описывает свои впечатления от этого события: «Поразительно для меня было, что этот юноша, которого только теперь я имел возможность подробно разглядеть и наблюдать, да при том еще в обстоятельствах жестоко для него экстремальных, излучал какой-то покой отстраненности - [судья] Савельева не могла ни оскорбить его, ни вывести из себя, он и не пугался ее поминутных грубых окриков. Лицо его выражало порой растерянность оттого, что его никак не могут понять, а он в свою очередь тоже не в силах уразуметь эту странную женщину, ее безмотивную злобность; он не в силах объяснить ей даже самые простые, по его мнению, понятия».

Допрос, который вела судья Савельева, был откровенно направлен на то, чтобы сразу же подтвердить обвинение Бродского в тунеядстве.

«Судья: Чем вы занимаетесь?

Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю…

Судья: Никаких «я полагаю». Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам! Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! У вас есть постоянная работа?

Бродский: Я думал, что это постоянная работа.

Судья: Отвечайте точно!

Бродский: Я писал стихи! Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю…

Судья: Нас не интересует «я полагаю». Отвечайте, почему вы не работали?

Бродский: Я работал. Я писал стихи.

Судья: Нас это не интересует…»

Судья задает Бродскому вопросы по поводу его краткосрочных работ на заводе и в геологических экспедициях, литературных заработков. Она отказывалась признавать литературную работу Бродского работой и самого Бродского литератором.

«Судья: А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.

Судья: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?

Судья: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Судья: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят… где учат…

Бродский: Я не думал, что это дается образованием.

Судья: А чем же?

Бродский: Я думаю, это от Бога…»

Это было первое слушание. Второе было назначено на 13 марта. В итоге Бродского осудили на максимально возможное по указу 1961 года наказание - «выселить из гор. Ленинграда в специально отведенную местность на срок 5 лет с обязательным привлечением к труду по месту поселения».

В течение семи лет между возвращением из ссылки в 1965 году и отъездом за границу в 1972-м у Бродского был странный статус в советском обществе. Он оставался в поле зрения КГБ, хотя прямые преследования прекратились. Скандальная история с судом и арестом Бродского привела к перевороту в ленинградском Союзе писателей, было выбрано новое правление, в целом либеральное, относившееся к Бродскому благосклонно. Членом Союза писателей его сделать не могли, так как он почти не печатался, но при Союзе существовала некая «профессиональная группа», которая объединяла разнородных литературных поденщиков - полужурналистов, сочинителей песенных текстов, авторов эстрадных скетчей и цирковых реприз и т.д. Туда, сразу по возвращении в Ленинград, пристроили и Бродского. Таким образом, он получил штамп в паспорте, охранную грамоту от обвинений в тунеядстве. Он продолжал, как и до ареста, переводить, писать детские стихи, которые иногда печатались в журналах «Костер» и «Искорка», пробовал другие занятия - например, литературную обработку дубляжа иностранных фильмов на киностудии «Ленфильм». Изредка ему платили за чтение стихов в частном порядке, собирая дань со слушателей. Иногда он латал дыры в скудном бюджете, продавая букинистам альбомы репродукций в красивых зарубежных изданиях. Их привозили в подарок иностранные знакомые.

12 мая 1972 года Бродского вызвали в отдел виз и регистрации ленинградской милиции (ОВИР).

«Я знал, что из ОВИРа гражданам просто так не звонят, и даже подумал, не оставил ли мне наследство какой-нибудь заграничный родственник. Я сказал, что освобожусь довольно поздно, часов в семь вечера, а они: пожалуйста, можно и в семь, будем ждать. Принял меня в ОВИРе полковник и любезно спросил, что у меня слышно. Все в порядке, отвечаю. Он говорит: вы получили приглашение в Израиль. Да, говорю, получил; не только в Израиль, но и в Италию, Англию, Чехословакию. А почему бы вам не воспользоваться приглашением в Израиль, спрашивает полковник. Может, вы думали, что мы вас не пустим? Ну, думал, отвечаю, но не это главное. А что? - спрашивает полковник. Я не знаю, что стал бы там делать, отвечаю. И тут тон разговора меняется. С любезного полицейского «вы» он переходит на «ты». Вот что я тебе скажу, Бродский. Ты сейчас заполнишь этот формуляр, напишешь заявление, а мы примем решение. А если я откажусь? - спрашиваю. Полковник на это: тогда для тебя наступят горячие денечки. Я три раза сидел в тюрьме. Два раза в психушке и всему, чему можно было научиться в этих университетах, овладел сполна. Хорошо, говорю. Где эти бумаги? Это было в пятницу вечером. В понедельник снова звонок: прошу зайти и сдать паспорт. Потом началась торговля - когда выезд. Я не хотел ехать сразу же. А они на это: у тебя ведь нет уже паспорта». Бродский был слишком привязан - к родителям, сыну, друзьям, родному городу, слишком дорожил родной языковой средой, чтобы уезжать безвозвратно. У ленинградского КГБ были, однако, свои виды на старого клиента. Представился удобный случай избавиться от непредсказуемого поэта раз и навсегда. Бродскому не дали толком ни собраться, ни попрощаться. 4 июня 1972 года, через десять дней после своего 32-летия, Бродский вылетел из Ленинграда в Вену. Покидая страну, как казалось и оказалось, навсегда, собираясь в аэропорт «Пулково», Бродский написал письмо Генеральному секретарю КПСС Леониду Брежневу:

«Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне дает твердое сознание того, что все, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и еще послужит только к славе русской культуры, ничему другому. Я хочу просить Вас дать возможность сохранить мое существование, мое присутствие в литературном процессе. Хотя бы в качестве переводчика - в том качестве, в котором я до сих пор и выступал. Смею думать, что работа моя была хорошей работой, и я мог бы и дальше приносить пользу. В конце концов, сто лет назад такое практиковалось. Я принадлежу к русской культуре, я сознаю себя ее частью, слагаемым, и никакая перемена места на конечный результат повлиять не сможет. Язык - вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живет, а не клятвы с трибуны. Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Все плохое, что выпадало на мою долю, с лихвой перекрывалось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге. Я хочу верить и в то, и в другое. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота - доброта. От зла, от гнева, от ненависти - пусть именуемых праведными - никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу. Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно мое тело, душа моя ему еще пригодится».

Итак, Бродский оказался в Вене, после, в Лондоне. В США он прибыл 9 июля 1972 года. С самого начала его американской жизни был задан повышенный темп. Уже 21 июля он полетел в Западный Массачусетс к своему американскому переводчику Джорджу Клайну, чтобы поработать с ним над книгой избранных стихов. Благодаря газетам и в особенности телевидению, оповестившим страну о приезде русского поэта-изгнанника, на Бродского сыпались бесчисленные приглашения. Клайн рассказывает, что с лета 1972-го до весны 1973 года он выступал вместе с Бродским в качестве его переводчика в университетах и колледжах Америки около тридцати раз.

«Что нравится лично мне, так это то, что здесь я был оставлен наедине с самим собой и с тем, что я могу сделать. И за это я бесконечно благодарен обстоятельствам и самой стране. Меня всегда привлекали в ней дух индивидуальной ответственности и принцип частной инициативы. Ты все время слышишь здесь: я попробую и посмотрю, что получится. Вообще, чтобы жить в чужой стране, надо что-то очень любить в ней: дух законов или деловые возможности, или литературу, или историю. Я особенно люблю две вещи: американскую поэзию и дух [американских] законов. Мое поколение, группа людей, с которыми я был близок, когда мне было двадцать, мы все были индивидуалистами. И нашим идеалом в этом смысле были США: именно из-за духа индивидуализма. Поэтому, когда некоторые из нас оказались здесь, у нас было ощущение, что попали домой: мы оказались более американцами, чем местные».

Здесь, в США, Бродский стал готовить два сборника стихов, это «Часть речи» и «Конец прекрасной эпохи». С особенным трепетом он относился к первому, в итоге он был посвящен Родине, родителям. Критических отзывов на новые книги Бродского было немного. Бродский как поэт на своем родном языке раньше стал достоянием филологии, чем критики. О нем писались литературоведческие диссертации, статьи и делались доклады.

В Америке Бродский жил в трех городах: в Энн-Арборе, Нью-Йорке и Саут-Хедли. Он преподавал в Мичиганском университете и штате Массачусетс. Но преподаванием, как пишет Лев Лосев, это назвать было сложно: «Бродский был самоучкой и о педагогике, особенно англо-американской, по существу, не имел ни малейшего представления. Поэтому он предлагал своим американским студентам то, что мог - читать вместе с ним стихи его любимых поэтов. В университетских каталогах его курсы могли именоваться «Русская поэзия двадцатого века» или «Сравнительная поэзия», или «Римские поэты», но в классе происходило всегда одно и то же - читалось и подробнейшим образом комментировалось стихотворение».

Попав в североамериканский континент, Бродский начал много путешествовать. Он подолгу жил Лондоне, Париже, Амстердаме, Стокгольме, Венеции, Риме. Он не любил туристического целеустремленного ознакомления с достопримечательностями, но обладал способностью обживать новые города - знал в них скрытые шедевры архитектуры и просто уютные уголки, рестораны в стороне от туристских троп в боковых улочках, куда ходит только местная публика, читал местную прессу, увлеченно обсуждал городские сплетни. Особенно известно, как Бродский любил Венецию. Конечно, эта любовь была оттого, что Венеция невольно напоминала ему родной город Петербург. Бродский очень был сроднен с мостами, каналами, водой. Первый раз он прибыл в Венецию, когда там была зима. Замерзшая река, белый покров не оставили его равнодушными, и он навсегда теперь был связан с этим городом. Здесь же он встретил женщину, с которой связался узами брака, здесь же и был похоронен.

Таким образом, мы можем удостовериться в том, насколько сложен и тернист был жизненный путь Бродского. Преследования властей, предательство любимой женщины, отсутствие заработка, изгнание. Но все это не подкосило поэта. Возможно, что именно благодаря всем этим событиям появилось на свет столько прекрасных стихотворений Иосифа Александровича.

2. Творческий путь поэта

Несомненно то, что Бродский был очень талантливым человеком, нестандартным, тем более, для той эпохи, отсюда он был очень восприимчивым. На его творчество оказывало огромное влияние место, где он родился и вырос. Поэтика Бродского была проникнута питерской сыростью, меланхолией, архитектурой, сильно пострадавшей во время бомбёжек, бесконечные перспективы петербургских окраин, вода, множественность отражений - все это непрерывно присутствует в его творчестве, особенно в раннем периоде, который, как я считаю, был самым плодотворным у поэта. И в доказательство я хочу привести стихотворение под названием «От окраины к центру»:

Вот я вновь посетил

эту местность любви, полуостров заводов,

парадиз мастерских и аркадию фабрик,

рай речный пароходов,

я опять прошептал:

вот я снова в младенческих ларах.

Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.



Предо мною река

распласталась под каменно-угольным дымом,

за спиною трамвай

прогремел на мосту невредимом,

и кирпичных оград

просветлела внезапно угрюмость.

Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.

Джаз предместий приветствует нас,

слышишь трубы предместий,

золотой диксиленд

в черных кепках прекрасный, прелестный,

не душа и не плоть -

чья-то тень над родным патефоном,

словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.

В ярко-красном кашне

и в плаще в подворотнях, в парадных

ты стоишь на виду

на мосту возле лет безвозвратных,

прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,

и ревет позади дорогая труба комбината.

Добрый день. Ну и встреча у нас.

До чего ты бесплотна:

рядом новый закат

гонит вдаль огневые полотна.

До чего ты бедна. Столько лет,

а промчались напрасно.

Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.

По замерзшим холмам

молчаливо несутся борзые,

среди красных болот

возникают гудки поездные,

на пустое шоссе,

пропадая в дыму редколесья,

вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.

Это наша зима.

Современный фонарь смотрит мертвенным оком,

предо мною горят

ослепительно тысячи окон.

Возвышаю свой крик,

чтоб с домами ему не столкнуться:

это наша зима все не может обратно вернуться.

Не до смерти ли, нет,

мы ее не найдем, не находим.

От рожденья на свет

ежедневно куда-то уходим,

словно кто-то вдали

в новостройках прекрасно играет.

Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

Как легко нам дышать,

оттого, что подобно растенью

в чьей-то жизни чужой

мы становимся светом и тенью

или больше того -

оттого, что мы все потеряем,

отбегая навек, мы становимся смертью и раем.

Вот я вновь прохожу

в том же светлом раю - с остановки налево,

предо мною бежит,

закрываясь ладонями, новая Ева,

ярко-красный Адам

вдалеке появляется в арках,

невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.

Как стремительна жизнь

в черно-белом раю новостроек.

Обвивается змей,

и безмолвствует небо героик,

ледяная гора

неподвижно блестит у фонтана,

вьется утренний снег, и машины летят неустанно.

Неужели не я,

освещенный тремя фонарями,

столько лет в темноте

по осколкам бежал пустырями,

и сиянье небес

у подъемного крана клубилось?

Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.

Кто-то новый царит,

безымянный, прекрасный, всесильный,

над отчизной горит,

разливается свет темно-синий,

и в глазах у борзых

шелестят фонари - по цветочку,

кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Значит, нету разлук.

Значит, зря мы просили прощенья

у своих мертвецов.

Значит, нет для зимы возвращенья.

Остается одно:

по земле проходить бестревожно.

Невозможно отстать. Обгонять - только это возможно.

То, куда мы спешим,

этот ад или райское место,

или попросту мрак,

темнота, это все неизвестно,

дорогая страна,

постоянный предмет воспеванья,

не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.

Это - вечная жизнь:

поразительный мост, неумолчное слово,

проплыванье баржи,

оживленье любви, убиванье былого,

пароходов огни

и сиянье витрин, звон трамваев далеких,

плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.

Поздравляю себя

с этой ранней находкой, с тобою,

поздравляю себя

с удивительно горькой судьбою,

с этой вечной рекой,

с этим небом в прекрасных осинах,

с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.

Не жилец этих мест,

не мертвец, а какой-то посредник,

совершенно один,

ты кричишь о себе напоследок:

никого не узнал,

обознался, забыл, обманулся,

слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.

Слава Богу, чужой.

Никого я здесь не обвиняю.

Ничего не узнать.

Я иду, тороплюсь, обгоняю.

Как легко мне теперь,

оттого, что ни с кем не расстался.

Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.



Поздравляю себя!

Сколько лет проживу, ничего мне не надо.

Сколько лет проживу,

сколько дам на стакан лимонада.

Сколько раз я вернусь -

но уже не вернусь - словно дом запираю,

сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.

В момент, когда Бродского арестовали настоящей трагедией для него была потеря женщины, которую он считал женой, а все остальное - лишь абсурдными обстоятельствами, усугубляющими эту трагедию. И зима этого периода для него прошла под знаком любовной коллизии, а не борьбы с режимом. В это время он продолжал работать над лирическим циклом «Песни счастливой зимы». Название не было ироническим - цикл проникнут воспоминаниями о счастливом периоде любви, зиме 1962/63 года:

Песни счастливой зимы

на память себе возьми,

чтобы вспоминать на ходу

звуков их глухоту:

местность, куда, как мышь,

быстрый свой бег стремишь,

как бы там ни звалась,

в рифмах их улеглась.

<………>

Значит, это весна.

То-то крови тесна

вена: только что взрежь,

море ринется в брешь.



По приговору Бродского выслали на место поселения в Коношский район Архангельской области, деревню Норенская. Жизнь в ссылке оказалась не страшна. Конечно, ссылка не была повседневной идиллией, случалась тоска по дому, порой томило ощущение полной заброшенности, но вспоминал о ней Бродский по-другому: «Один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и не хуже, но лучше - пожалуй, не было». Впечатления сельской жизнью вылились в такие стихотворения, как «К Северному краю» «В деревне Бог живет не по углам…», «В распутицу».

В деревне Бог живёт не по углам,

Как думают насмешники, а всюду.

Он освящает кровлю и посуду

И честно двери делит пополам.

В деревне Он - в избытке. В чугуне

Он варит по субботам чечевицу,

Приплясывает сонно на огне,

Подмигивает мне, как очевидцу.

Он изгороди ставит. Выдаёт

Девимцу за лесничего. И в шутку

Устраивает вечный недолёт

Объездчику, стреляющему в утку.

Возможность же всё это наблюдать,

К осеннему прислушиваясь свисту,

Единственная, в общем, благодать,

Доступная в деревне атеисту.

В ссылке Бродский продумал основы поэтического искусства. Он их изложил в письме Якову Гордину от 13 июня 1965 года. Там есть два основных положения. Первое касается психологии творчества, второе, которое Бродский называет «практическим», - принципов построения отдельного поэтического текста, стихотворения. Психологически автор должен следовать только своей интуиции, быть абсолютно независимым от правил, норм, оглядки на авторитеты. «Смотри на себя не сравнительно с остальными, а обособляясь. Обособляйся и позволяй себе все, что угодно. Если ты озлоблен, то не скрывай этого, пусть оно грубо; если весел - тоже, пусть оно и банально. Помни, что твоя жизнь - это твоя жизнь. Ничьи - пусть самые высокие - правила тебе не закон. Это не твои правила. В лучшем случае они похожи на твои. Будь независим. Независимость - лучшее качество на всех языках. Пусть это приведет тебя к поражению (глупое слово) - это будет только твое поражение. Ты сам сведешь с собой счеты; а то приходится сводить счеты фиг знает с кем. Самое главное в стихах - это композиция. Не сюжет, а композиция. Надо строить композицию. Скажем, вот пример: стихи о дереве. Начинаешь описывать все, что видишь, от самой земли, поднимаясь в описании к вершине дерева. Вот тебе, пожалуйста, и величие. Нужно привыкнуть картину видеть в целом… Частностей без целого не существует. О частностях нужно думать в последнюю очередь. О рифме - в последнюю, о метафоре - в последнюю. Метр как-то присутствует в самом начале, помимо воли, - ну и спасибо за это. Композиция, а не сюжет. Связывай строфы не логикой, а движением души - пусть тебе одному понятным».

Бродский уехал в ссылку одним поэтом, а вернулся другим. Перемена произошла не мгновенно, но очень быстро. Стихи первого ссыльного года, 1964-го, в основном написаны в той же поэтической манере, что и стихи 1962-1963 годов. Поэтому те и другие так органично соединились в книге «Новые стансы к Августе». В ссылке Бродский много работал, много читал. Он открывал для себя англо-американскую поэзию. Переводов этих стихов на русский не было, книги ему привозили друзья, так он начал изучать английский язык.

Попытки наладить совместную жизнь с любимой женщиной продолжались еще два года после ссылки. Они жили то вместе, то порознь. В октябре 1967 года у Марины и Иосифа родился сын Андрей, но вскоре после этого, в начале 1968 года они разошлись окончательно. Это событие можно проследить в стихах Бродского.

На прощанье - ни звука.

Граммофон за стеной.

В этом мире разлука -

Лишь прообраз иной.

Ибо врозь, а не подле

Мало веки смежать

Вплоть до смерти: и после

Нам не вместе лежать.

В этот же период Бродский пытался устроить свою публикацию в московских журналах. Однако, глагол «пытался» слишком громок для этого. Для того чтобы добиться печатания, необходимо было проявить некоторую дипломатичность, на что Бродский оказался неспособен. Когда его привели к писателю Рыбакову, который мог помочь с публикациями, он настолько рассердил Рыбакова своим высокомерием, что тот и тридцать лет спустя с негодованием вспоминал в мемуарах о встрече с «плохим человеком, желавшим без конца читать свои малопонятные стихи». Когда В.П. Аксенов, чтобы познакомить Бродского с редакцией «Юности», привел его с собой на заседание редколлегии, «Иосиф на этой редколлегии, наслушавшись того советского кошмара, в котором жили писатели «Юности», просто лишился сознания. <…> Говорил, что присутствовал на шабаше ведьм. А на самом деле это был максимально возможный тогда либерализм».

В конце 1965-го или в самом начале 1966 года Бродский сдал в ленинградское отделение издательства «Советский писатель» рукопись книги стихов. Книгу он предполагал назвать «Зимняя почта» и, она была составлена из стихотворений 1962-1965 годов. Рукопись обсудили, но… За «но» следует перечисление неприемлемого в стихах Бродского - библейская тематика («Исаак и Авраам»), упоминание Бога, ангелов, серафимов. Участники совещания объясняют, почему все-таки книгу следует издать: чтобы прекратить «всяческие разговоры», «разрушить легенды, возникшие вокруг его имени». Отзывы рецензентов, поэта В.А. Рождественского и критика В.Н. Альфонсова, датированы октябрем и ноябрем. Оба рецензента решительно поддерживают издание книги. Если этого можно было ожидать от В.Н. Альфонсова, то отзыв поэта Всеволода Рождественского (1895-1977), который даже об «Исааке и Аврааме» пишет, что это поэма «интересная в замысле, содержательная и светлая по колориту», неожидан. Но рукопись, несмотря, на достаточно положительное к ней отношение была Отдана Бродскому обратно. Пару лет спустя его вызвали в ленинградское управление КГБ и предложили сделку: он будет информировать их об иностранцах, с которыми встречается, а они употребят свое влияние на то, чтобы сборник стихов Бродского был опубликован. После этого Бродский окончательно махнул рукой на идею издания книги на родине.

Его первая настоящая книга, «Остановка в пустыне», вышла в Нью-Йорке в 1970 году. Это большая книга - в ней семьдесят стихотворений, поэмы «Исаак и Авраам» и «Горбунов и Горчаков», еще четыре перевода из Джона Донна в конце. Основную часть рукописи Бродский передал американскому профессору и переводчику его стихов Джорджу Клайну в Ленинграде в июне 1968 года. Это было опасное предприятие и для вывозившего рукопись контрабандой американца и тем более для Бродского. После недавнего процесса Синявского и Даниэля уже само словосочетание «передача рукописей на Запад» звучало как «шпионаж» или «предательство родины».

Через несколько лет после выхода «Части речи» и «…Эпохи» появляется на свет сборник «Урания». Здесь творчество Бродского становится более метафизичным, это микрокосмос, где уживается Бог и черт, вера и атеизм, целомудрие и цинизм. Его поэзия чрезвычайно объемна и разнопланова. Обращаясь к Урании, Бродский пишет:

Днем и при свете слепых коптилок,

видишь: она ничего не скрыла

и, глядя на глобус, глядишь в затылок.

Вон они, те леса, где полно черники,

реки, где ловят рукой белугу,

либо - город, в чьей телефонной книге

ты уже не числишься. Дальше к югу,

то есть к юго-востоку, коричневеют горы,

бродят в осоке лошади-пржевали;

лица желтеют. А дальше - плывут линкоры,

и простор голубеет, как белье с кружевами.

«Зачастую, когда я сочиняю стихотворение и пытаюсь уловить рифму, вместо русской вылезает английская, но это издержки, которые у этого производства всегда велики. А какую рифму принимают эти издержки, уже безразлично» - так говорит Бродский о «технологии» своего творчества. «Больше всего меня занимает процесс, а не его последствия. Когда я пишу стихи по-английски, - это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы психологические, эмоционально-акустические идентичны».

О нобелевской премии. Бродский всегда полагал, что он может быть отмечен этой высоко престижной наградой. У него была в характере спортивная, состязательная жилка - с юных лет его непосредственной реакцией на чужие стихи было: я могу это сделать лучше. К различным призам и наградам, которые посыпались на него после 1972 года, он относился прагматически или иронически, не придавая им большого значения. Но Нобелевская премия имела для него, как и для всех русских, особый ореол. Работа Нобелевского комитета держится в секрете, но, по слухам, Бродский был номинирован уже в 1980 году, когда лауреатом стал Чеслав Милош. И вот появляются сведения о нобелевском отборе 1987 года, куда был включен Бродский. Присуждая премию, Нобелевский комитет лаконично формулирует, в чем состоит главная заслуга лауреата. В дипломе Бродского стояло: «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью».

Присуждение Нобелевской премии Бродскому не вызвало таких споров и противоречий, как некоторые иные решения Нобелевского комитета. К 1987 году он уже был знакомой и для большинства симпатичной фигурой в интеллектуальных кругах Европы и Америки. Его мемуарную прозу находили умной и трогательной. Его стихи в переводах вызывали уважение, а иногда и восхищение, и все на Западе знали о его поэтической славе на родине. Когда журналистам и публике было зачитано решение Нобелевского комитета, аплодисменты, по свидетельству ветеранов, были особенно громкими и долгими. Бродский в первом же интервью сказал о премии: «Ее получила русская литература, и ее получил гражданин Америки».



Заключение

Очень велик разброс мнений при оценке творчества Иосифа Бродского. Его поэтика парадоксальна. Ее отличительная черта это соединение эксперементаторства и традиционности. Во многом развитие его творчества шло наперекор основным тенденциям, действующим как в русской, так и в европейской поэзии, однако уже сейчас видно, что путь этот отнюдь не приводит к тупику и сочетание неканонической лексики с напряжённым метафоризмом и сложным метрико-строфическим построением находит всё новых приверженцев. Как я уже говорила ранее, во введении, Бродский - выдающийся поэт, знакомый всему миру. Но полное и глубокое осмысление поэзии Бродского еще впереди.

Парадоксальна у Бродского не только поэтика, но и судьба. Уезжая из России в 1972 году, он не знал, удастся ли ему когда-нибудь еще увидеть родину. После прихода к власти Горбачева, Бродского все чаще стали спрашивать, не хочет ли он вернуться домой. Бродский говорил одному интервьюеру: «Первое: дважды в одну и ту же речку не ступишь. Второе: поскольку у меня сейчас вот этот нимб, то, боюсь, что я бы стал предметом разнообразных упований и положительных чувств. А быть предметом положительных чувств гораздо труднее, чем быть предметом ненависти. Я несколько раз собирался приехать в Россию инкогнито, но то времени нет, то здоровья не хватает, то какие-то срочные задачи требуется решать. Кроме того, возвращение уже не имеет смысла. Все, кого мне хотелось бы повидать, либо мертвы, либо вышли замуж».

Иосиф Александрович умер 27 января 1996 года. Первоначально планировалось похоронить Бродского в Саут-Хедли. Но этот план по разным причинам пришлось отвергнуть. Из России от депутата Государственной думы Галины Старовойтовой пришла телеграмма с предложением перевезти тело поэта в Петербург и похоронить его на Васильевском острове, но это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину. К тому же могила в Петербурге была бы труднодоступной для семьи. Да и не любил Бродский, возможно, как раз из-за его популярности, свое юношеское стихотворение со строками «ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…». С властями Венеции была заключена договоренность о месте на старинном кладбище Сан-Микеле. На скромном мраморном надгробии высечены слова из элегии Проперция: Letum поп omnia finit, что означает «со смертью все не кончается».



Список использованных источников и литературы

поэт бродский литература творческий

1. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 2006.

2. Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского. М., 2010.

3. Иосиф Бродский: Большая книга интервью. Под ред. И. Захарова, В. Полухиной. М., 2000.

4. Лосев Л. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М., 2006.

Размещено на Allbest.ru