Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

• Введение
• Реальность и вымысел в романе В.Скотта "Роб Рой"
• Заключение
• Список литературы

Введение

Исследователи отмечают, что к названию «Роб Рой» подошел бы подзаголовок «сто лет тому назад»: роман был написан в 1817 году, а действие его относится к 1715 году. Таким образом, Вальтер Скотт обратился к предыстории событии, изображенных в «Уэверли».

Первый вальтерскоттовский роман рассказывал о том, что было, как гласил подзаголовок, «шестьдесят лет тому назад»: действие «Уэверли» развертывалось в 1745 году, когда вспыхнуло восстание якобитов, возглавляемое внуком короля Джеймса (Иакова) II. То была уже вторая попытка шотландцев-националистов вернуть себе власть и независимость. А первая попытка была предпринята еще в 1715. году отцом «младшего претендента» -- «претендентом старшим» Джеймсом Стюартом, непосредственным наследником и шотландского и английского престола, утраченного Джеймсом II в 1688 году (это произошло, когда Джеймс Стюарт, будущий «старший претендент», появился на свет).

В «Роб Рое» исторические лица и события занимают значительно меньше места, чем в первом романе Вальтера Скотта, но это не означает, будто «Роб Рой» не носит исторического характера. В этом романе полно воплотился вальтерскоттовский метод воспроизведения прошлого -- через частные жизни, на примере рядовых участников событий: не обыкновенные люди составляют фон, на котором выступают деятели выдающиеся, а напротив, частный человек действует на фоне исторических фигур. Подобный композиционный принцип проявился прежде всего в отношении к самому Роб Рою, который, как уже указывалось, является в романе лицом эпизодическим.

Реальность и вымысел в романе В.Скотта "Роб Рой"

роман литературный психологический исторический

Романист может выдумывать свои персонажи и их биографии, так же как он может пренебречь историческими персонажами и их подлинной биографией. Если бы Скотт решил воспроизвести в своем романе жизнь какого-нибудь малоизвестного лица с документальной точностью, то это лишь помешало бы ему быть правдивым. Но в изображении нравов документальность полезна; она поддержит художника в его поисках и поможет ему воспроизвести эту другую, более общую и важную и вместе с тем более трудную правду.

Где же кончается в романе история и начинается вымысел? И что в нем правдивее: то, что зарегистрировано документами, или то, что создано воображением?

В романах Скотта наряду с историческими персонажами фигурируют вымышленные. Отличить одни от других не всегда легко. Королева Елизавета, претендент, лорд Аргаил и т. п. не вызывают сомнении в своей историчности. Но такие малоизвестные лица, как, например, лорд Хантинглен, лорд Дэлгарно («Приключения Найджела») или лорд Оксфорд («Анна Гейерштейн»), могут с одинаковым успехом сойти и за исторические и за вымышленные персонажи. Здесь на помощь читателю приходит сам автор, указывающий свои источники в предисловиях и комментариях. Если бы не эти пояснения, едва ли кто из читателей догадался бы о том, что Роб Рой является реальным историческим лицом.

Труднее с теми персонажами, которые, не будучи историческими деятелями, то есть не сохранив после себя следов в документах, тем не менее взяты из быта, из личных воспоминаний или из рассказов современников.

Говоря о своих прототипах, Скотт писал: «Хотя это близкое сходство встречается так часто и бывает столь значительно, что может показаться, будто автор писал с натуры, а не при помощи одной только фантазии, все же мы боимся прийти к какому-либо заключению, принимая во внимание, что образ, созданный как представитель особого круга лиц, если он точно воспроизводит общие их черты, должен походить не только на «рыцаря такого-то округа», но и на какое-нибудь частное лицо. Иначе и не могло быть. Когда актер Эмери играет на сцене йоркширского крестьянина с повадками, манерами и речью, характерными для этого класса и воспроизведенными с такой правдой и точностью, те, кто не знаком с этой областью и ее обитателями, видят только общую идею, «beau ideal» йоркширца. Но тем, кто знает Йоркшир и йоркширцев, игра и манера актера почти наверно напомнят какого-нибудь тамошнего жителя с такими же манерами и внешностью и, вероятно, совершенно незнакомого актеру. Вот почему мы, в общем, склонны думать, что отдельные события романа часто воспроизводят то, что случилось в действительности, но персонажи или целиком вымышлены, или же сочетают некоторые черты, заимствованные из реальной жизни и старательно завуалированные, с чертами, целиком вымышленными»

Так Скотт сформулирует свой метод создания персонажей и вместе с тем метод исторической живописи. Отдельные черты, выхваченные из истории и современности, облегчают работу, воображения и дают картине точность и остроту, которые производят впечатление живой реальности. Но портретов в романе нет и быть не может, так как все в нем подчинено замыслу художника и сплавлено в некое единство, более правдивое, чем реальная правда жизни.

Таким образом, стоит только подвергнуть понятие исторического персонажа хотя бы предварительному анализу, как оно утрачивает свою первоначальную ясность и почти сливается с понятием вымышленного персонажа.

Но если все же нам удастся противопоставить тех и других, то это не значит, что в каждом данном романе мы сможем отделить историю от вымысла. История и вымысел распределены в равных дозах и в исторических и в вымышленных персонажах. Разница лишь в том, что для первых Скотт пользовался кое-какими биографическими данными, а для вторых эти данные ему приходилось выдумывать.

Что же касается самого сердца романа, его психологического содержания, то здесь история и вымысел смыкались в неразрывном единстве. Создавать психологию Людовика XI приходилось почти теми же средствами, что и психологию Квентина Дорварда, для Роб Роя материалов было не больше, чем для Фрэнсиса Осбалдистона, а герцог Ротсей, несмотря на свою историчность, оказался фигурой столь же вымышленной, что и кузнец Генри («Пертская красавица»).

Даже в тех персонажах, о которых имеются наиболее подробные сведения, элемент вымысла так же -- или почти так же -- велик, как и в персонажах вымышленных.

Из чего же созданы вымышленные персонажи? Если бы для них не было никаких исторических материалов то они, очевидно, не могли бы называться историческими. Значит, и романы, в которых они фигурируют, могли бы быть историческими только наполовину, а те, в которых исторические персонажи отсутствуют, и совсем не могли бы претендовать на историчность. С другой стороны, если принять во внимание громадную дозу вымысла, заключенную в исторических персонажах, то пришлось бы признать, что ни один роман Скотта историческим назвать нельзя. Это был бы вывод логический, но неверный.

Прежде всего, и для вымышленных персонажей был нужен, огромный исторический материал, хотя и другого, рода. Историзм Скотта заключался не в точном соответствии романа с документами, а в воспроизведении психологии и проблематики эпохи ее "души". А «душа» эпохи может быть выражена вымышленными персонажами так же, как и персонажами историческими. Этот вывод "подсказан самим творчеством Скотта. И все же между историческими и вымышленными персонажами есть большая и принципиальная разница.

Крупный исторический деятель известен читателю, но всякого рода историческим сочинениям. Биография его описана и рассказана много раз, и это налагает на романиста некоторые обязанности или, вернее, запреты. Романист не волен присочинять к его биографии факты, противоречащие истории, и слишком уж менять его характер ради нужд своего сюжета. Это было бы искажением истории, вызвало бы недоверие читателей и разрушило бы художественный эффект произведения. Установив этот принцип, Скотт вступил в полное противоречие с традиционным историческим романом классической эпохи, который обычно избирал своим героем крупное историческое лицо и делал с ним что хотел.

Известно, что Сократ был безобразен и не склонен к любовным интригам с молодыми девушками. Трудно себе представить Гая Юлия Цезаря изнемогающим от безнадежной любви. Ни история, ни легенда не дают оснований представлять Карла Великого в виде Селадона. Но исторический романист, избрав этих лиц своими героями, непременно должен был изобразить их пылкими и симпатичными влюбленными, полными надежд или повергнутыми в отчаяние.

Разумеется, это не было ни «ошибкой», ни легкомыслием. Таковы были законы жанра, господствовавшие в эпоху галантной литературной традиции и романической интерпретации истории.

Интерес истории заключался в том, чтобы в поведении великих мира сего обнаружить «прелестные слабости» и показать силу «нежной страсти», которой повинуются люди и боги. Цезарь был великий полководец и повелитель мира. Это было всем известно и никого не удивляло и не радовало. Но обнаружить в этом великом муже и непреклонном воине тайную любовь, восхищение перед какой-нибудь красавицей, пастушкой или придворной дамой, вскрыть тайные, романические мотивы его поведения или подвигов представлялось не только увлекательным, но и поучительным. В этом заключалась особая философия истории, связанная и с укладом придворной жизни и с антропологическими теориями века. Всякого рода «Тайные мемуары о дворе» такого-то короля и тому подобные сочинения исторического и романического характера иллюстрируют эти интересы эпохи. В разных вариантах они идут сквозь весь классицизм.

Но взгляды Скотта изменились. В 1813 году он утверждал, что «прикрасы поэтического вымысла скорее оскорбляют величие истории, чем отдают ей дань уважения», и потому «исторические персонажи можно вводить лишь эпизодически и так, чтобы не нарушать общепринятой истины».

Скотт делает различие между «философской» поэмой и «романтической» («romance»). Первая могла бы подробно рассказать, как король Альфред ввел «мудрый саксонский кодекс» и изгнал данов, но вторая должна иметь своим сюжетом не столь широкие, более разнообразные и непродолжительные события. Единственный эпизод из жизни Альфреда, пригодный для такой поэмы, -- это пережаренные им в хижине пастуха лепёшки.

И, наконец, еще одно соображение: «Каждый знает, чем должна кончиться поэма о жизни Альфреда. Как бы поэт ни старался, он может привести своих слушателей только к одному результату. Возбудить интерес такой поэмой чрезвычайно трудно».

Представления Скотта о романтической поэме но вполне совпадали с традиционными, но они характеризовали поэтику его будущего исторического романа. Приключения принца не могли стать сюжетом романа, потому что были слишком хорошо известны, а добавлять к биографии Карла Эдуарда вымышленные события было бы оскорблением истории. Наконец, эти приключения были лишь следствием события, а Скотт больше интересовался его причинами.

В романе, жанре, свободном от правил, главным героем могло быть вымышленное лицо. Что же в романе остается от истории в прямом и узком смысле этого слова?

В 1810 году появился роман Джейн Портер «Шотландские вожди». Скотт хорошо знал семью Портеров, в частности -- Джейн и ее старшую сестру Анну. «Шотландские вожди» -- исторический и патриотический роман. Задача его -- в том, чтобы прославить одного из спасителей Шотландии, ее национального героя Уильяма Уоллеса. Жизнь Уоллеса довольно подробно известна из хроник и к тому же обросла преданиями и вымыслом народного и литературного характера. Джейп Портер старалась придерживаться фактов, но иногда принуждена была добавлять романические элементы, которые она придумывала сама или заимствовала из художественной литературы, например -- из поэмы ее друга Томаса Кемпбелла «Бард Надежды». Она тщательно следовала хронологии, за исключением тех случаев (преимущественно во второй части), когда анахронизмы казались ей необходимыми для поддержания интереса. Близко следуя фактам, она, однако, изображала шотландских вождей XIII века, словно это были ее современники, так же как она изобразила бы Нельсона, если бы задумала взять его своим героем.

В романе нет «нравов», как их понимали прежде, -- ни одежды, ни оружия, никакой средневековой специфики. Правда, в предисловии Джейн Портер сообщает, что сама посетила все те места, где сражался и странствовал Уоллес, однако речь идет только о пейзажах, которым она, так же как Анна Рэдклиф, уделяет большое внимание.

«Шотландские вожди» несколько напоминают поэмы Скотта, особенно «Властителя островов». Это то же сочетание политической интриги, более или менее совпадающей с историческими фактами, и романического вымысла. Но никто бы не упрекнул Джейн Портер в том, в чем упрекали Скотта, -- в слишком большой дозе вымысла: то, что было недопустимо в поэме, считалось возможным в романе.

Читателям Джейн Портер не пришло бы в голову спросить себя, правда ли то, что рассказано в ее романе: интересные и патетические приключения, национальная борьба с англичанами, всеобщий подъем, любовь, измена и, наконец, трагическая гибель героя, спасшего свою страну, -- все это напоминало привычный галантно-героический роман, полный патриотических чувств.

Политическая деятельность королей и министров не составляет жизни всего общества, необходимые были вымышленные персонажи, чтобы показать другие социальные слои психологию низших классов, нравы, быт и культуру эпохи. Кроме того, исторические персонажи, вследствие своей немногочисленности, не могут создать массы, а общество без массы, согласно Скотту, не может быть изображено.

С вымышленными лицами романисту легче в том смысле, что он вправе наделить их любым характером и любой судьбой -- для того ли, чтобы ввести в роман психологию, не данную в исторических персонажах, или чтобы характеризовать возможности и закономерности эпохи, или, наконец чтобы воплотить свой нравственный замысел и построить сюжет. Разумеется, право это -- не произвол, и автор неизбежно подчиняется созданной им самим или его предшественниками «философии» эпохи. Но своему вымышленному герою он может поручить любую роль, чтобы изобразить частную жизнь, темные закоулки, интимные детали эпохи, о которых можно не узнать, а догадаться по скупым документам. Вымышленный персонаж может влюбляться, делать карьеру, вступать в заговоры или ошибаться в зависимости от возможностей эпохи или намерений автора.

Роман Скотта полон вымышленных персонажей. Их гораздо больше, чем собственно исторических. Но они не являются "только носителями романической интриги, а выполняют более разнообразные и более широкие функции. Скотт создавал их не для того, чтобы наряду с политической интригой построить интригу романическую.

Одни из его вымышленных героев влюблены, другие нет. Это определено не столько заранее назначенным им амплуа, сколько, как и в жизни, возрастом и обстоятельствами. Нельзя противопоставлять романических, то есть влюбленных, героев Скотта характерным и, следовательно, не влюбленным. Противопоставление характерных и романических персонажей усвоенное более ранними и более поздними литературными эпохами, не относится к романам Скотта. Он мыслил исторически, независимо от того, изображал ли он влюбленного или честолюбца, отрицательного или положительного героя. Его историзм был основой его творческого метода, а писать вне своего творческого метода он, разумеется, не мог.

Действие исторического романа могло бы протекать только в пределах частной жизни, без каких-либо указаний на исторические события или политических деятелей. Но в романе Скотта непременно присутствует политическая линия. Много ли в ней подлинных исторических "фактов или вся она создана воображением из ничтожных и сомнительных данных -- неважно. Важно то, что частная жизнь героев развивается на фоне государственной жизни страны.

«Домашняя» сторона истории была, конечно, поразительным открытием Скотта. События часто рассматриваются сквозь сознание хозяйки, сидящей у своего очага, сквозь сознание оружейного торговца или пахаря, спасающего свою жатву. Иногда кажется, что это пейзаж, рассмотренный из-под какого-нибудь близлежащего куста, так что ноги лошадей, несущих всадников в атаку, видны лучше, чем расположение войск и общая тактика боя. Однако нарочитая «близорукость» наблюдателя не противопоставлена перспективам, которые открываются стоящему высоко над событиями философу. Это происходит потому, что частная жизнь людей не противопоставлена государственной жизни страны. При всем разнообразии точек зрения исторические процессы никогда не протекают обособленно в том или ином искусственно изолированном классе. События политической жизни страны находят отзвук в самых дальних ее уголках, и нет такой хижины или замка, на которых не отразилось бы тяжким ударом или неожиданным счастьем проигранное сражение реформация церкви или дворцовый переворот.

Индивидуальные судьбы неразрывно связаны с судьбами страны. Никто не исключён из этого закона -- ни тот, кто стоит у власти, ни тот, кто бедствует в глуши. Страна представляет собою единство, раздираемое противоречиями и спаянное общими для всех интересами. С одинаковым вниманием Скотт анализирует центробежную и центростремительную силы, борьба которых происходит почти в каждом его романе.

В «Роб Рое» высшие политические интересы связывают высокородного Вернона с горным разбойником, лондонским коммерсантом, шотландским судьей и десятком других людей разных сословий, занятий и положений. На это обращает внимание сам автор. «Как странно, -- говорит юный герой романа, -- что торговые дела лондонских купцов влияют на ход переворотов и восстаний!» Ему отвечает купец, обидевшийся за пренебрежение к его сословию: «Ничуть не странно, милый мой, ничуть не странно. Это все ваши глупые предрассудки... Я читал в «Хронике» Бэкера, как лондонские купцы нажали на Генуэзский банк, и тот нарушил свое обещание испанскому королю одолжить изрядную сумму денег, а это на целый год задержало выход в море испанской Великой армады... И они окажут большую услугу государству и человечеству, если не допустят, чтобы несколько честных лордов Горной Страны очертя голову кинулись на гибель со своими бедными, ни в чем не повинными приверженцами только потому, что не могут вернуть деньги, которые давно потратили, считая их по праву своими, и если вдобавок купцы спасут кредит вашего отца, а с ним и мои кровные деньги, которые мне причитаются с "Осбалдистона и Трешема"

В словах мистера Джарви перемешивается большое и малое, так же как и в действительной жизни: судьба восстания -- с кредитом торговой фирмы, общие интересы -- с интересами частными. И в этом заключается особенность не только «Роб Роя», но и всех других романов Скотта.

Фрэнсис Осбалдистон не собирался участвовать в политических интригах претендента, но финансовые предприятия и коммерческая честь его отца вовлекли его в авантюры, смысл которых был ему самому непонятен. Подчиняясь общей необходимости, герой вступает в сложнейшие связи с окружающим миром, в своей среде и далеко за ее пределами, потому что он не один, потому что у него есть враги и друзья и потому что события общественного значения неизбежно и органически вырастают из всего людского коллектива страны и из всей массы действий, в ней совершающихся. Все предопределено и взаимосвязано, и человек, считающий себя незаметной и никому не нужной песчинкой участвует в -- потоке неотвратимых событий, изменяющих жизнь целой страны.

Связь героя со средой, в которой он осуществляет свою судьбу, присутствовала, конечно, в любом романе, кто бы ни был этот герой -- отшельник, спасающийся в своей пустыни, лесной разбойник или самовластный барон неприступного замка. Но у Скотта эта связь имела философский и принципиальный характер и потому оказалась особенностью его романов и большим художественным открытием.

Заключение

Понятие исторического события у Скотта так же неясно, как и понятие исторического персонажа. Заимствована та или иная линия сюжета из исторического памятника или придумана автором, иногда трудно определить, прежде всего, потому, что историческое зерно бывает микроскопически мало и едва различимо под слоями художественной интерпретации, затем потому, что достоверность сведений, сообщенных тем или другим памятником, бывает весьма относительна.

Итак, то, что мы считали собственно историческим элементом романа и вымышленным его элементом, почти сливается в одном понятии правдивого вымысла. Но как только исчезает это принципиальное противоречие между историей и вымыслом, становятся более ясными функции политического элемента и его отношения к событиям «частной жизни».

Подвергнув хотя бы самому поверхностному анализу любой исторический роман Скотта, можно прийти к тому же выводу. Интерпретация исторического факта заключает в себе значительно большую дозу правды, чем краткое, часто малосодержательное сообщение современных хроник или риторическое повествование более поздних историков-моралистов. Кроме того, самый факт может оказаться недостоверным, но интерпретация его -- правдивой. Факты, заимствованные из документов, могут быть так же недостоверны, как и факты, вымышленные Скоттом, -- и в этом случае вымысел окажется единственным носителем правды.

Таким образом, противопоставить правду и вымысел в романах Скотта бывает иногда труднее, чем это кажется с первого взгляда. В этом и заключается торжество исторического романа -- не потому, что он убедительно, при помощи какого-нибудь ловкого литературного приема, путает и смешивает то и другое, а потому, что, интерпретируя данные историей факты, он восстанавливает нечто большее -- душу эпохи в действии, которое одно и может ее выразить.

Все это касается только той части романов, которая рассказывает о политических событиях. Что же касается событий частной жизни, в которых действуют простые люди, характеры, заимствованные из области «нравов», то здесь все -- вымысел и все -- правда. Иначе говоря, в части, вымышленной целиком, заключается ровно столько же правды, сколько в часто собственно исторической.

Почему же нужно считать рассказанную в хронике отрывочную, необъяснимую и непонятную судьбу когда-то существовавшего человека более правдивой, чем судьбу, вымышленную ради характеристики эпохи и обстоятельств? Чтобы интерпретировать, понять и объяснить жизнь персонажа старой хроники, требуется столько же знаний и воображения, сколько и для того, чтобы придумать все самому.

Роман у Скотта не противопоставлен истории. Он мог бы сказать, какие элементы своего романа он заимствовал из биографии исторического лица и где нашел описание какого-нибудь древнего обряда. Но ни другим, ни себе он не сумел бы объяснить, где кончается история и начинается роман, потому что все было романом а все -- историей. Средствами романа он писал историю и воображением историка создавал роман.

Список литературы

1. Аникин Г.В., Михальская Н.П. История английской литературы. - 2-е изд. - М., 1985.

2. Зарубежные писатели. Библиографический словарь: В 2 ч. / Под ред. Н.П. Михальской. - М., 1997.

3. История английской литературы. Т. 1. Вып. 2. - М.; Л., 1945.

4. История зарубежной литературы XIX века: Страны Европы и США / Под ред. В.Н. Неустроева. - 2-е изд. - М., 1984.

5. История зарубежной литературы XIX в.: В 2 ч. / Под ред. Н.П. Михайльской. - Екатеринбург, 1991. - Ч. 1.

Размещено на Allbest.ru