Региональные связи рязанской книжной культуры во второй половине XVI столетия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат по теме:

Региональные связи рязанской книжной культуры во второй половине XVI столетия

Раздел 1. Связи рязанских епископов с северорусскими центрами книжности второй половины XVI в.: Антониево-Сийским, Соловецким, Кирилло-Белозерским монастырями

В XVI веке в Рязанском крае сложились оригинальные традиции рукописной книжности. Несомненно, образованные люди в разных концах Русского государства, в том числе в Рязанском крае, были вовлечены в процесс активного взаимообогащения в сфере книжной культуры. Представляется, что уже в первой половине столетия развитие местной книжной культуры должно было подготовить условия для складывания региональных связей с крупнейшими центрами книжности второй половины XVI в. Очевидно, видную роль в этом сыграла библиотека рязанских владык, поскольку рязанская кафедра являлась частью единой иерархии Русской Православной Церкви.

Однако современные представления о высоком уровне книжной культуры в Рязани этого времени мы вынуждены основывать на источниковой базе, которая носит исключительно фрагментарный характер. Непосредственно описи рязанских библиотек XVI в., в том числе библиотеки Рязанского архиерейского дома в настоящее время неизвестны. Поэтому, в первую очередь, источниками будут древнейшие библиотечные описи крупных монастырских книжных центров. Их анализ помогает получить наиболее четкое представление о региональных связях в русской, и в частности, рязанской книжной культуре XVI в.

В описи книг библиотеки Антониево-Сийского монастыря 1597 года упомянуты «данья» (книжные вклады) двух рязанских владык - Филофея (I раздел) и Феодосия (II раздел описи). По данным П. М. Строева Филофей, епископ Рязанский и Муромский занимал кафедру с 1562 по 1568 год1. Именно с епископом, занимавшим рязанскую кафедру в этот период, М. В. Кукушкина связывает вклад в Антониево-Сийский монастырь пяти книжных кодексов: «Данья Филофия, владыки рязаньского: книга Правила, в десть, да книга

Василий Великий, в десть, а в ней заставицы фрясские писаны твореным золотом, поволочена кожею; да книга Триодь постная, печать московская, в десть; да книга Триодь цветная, письмяная, в десть; да книга Апостол тетр, в десть, поволочены кожею»2.

В рамках настоящего исследования имеет смысл обратить внимание на тот факт, что в редакции Жития основателя Антониево-Сийского монастыря с похвальным словом и службой Антонию, написанной в 1579 году царевичем Иваном Ивановичем (более первоначальная редакция жития, по данным В. О. Ключевского, написана монахом Ионой по поручению игумена Питирима в 1577 - 1578 гг.), упоминается первый составитель жития сийский инок Филофей. По мнению М. В. Кукушкиной, «В. И. Корецкому... удалось доказать, что первому составителю Жития Антония (монаху Филофею ?) помешали завершить составление жития волнения крестьян»3. По наблюдениям В. И. Корецкого, инок северной обители начал писать житие со слов уже редких очевидцев-современников основателя монастыря4. На наш взгляд, нет оснований сомневаться в том, что рязанский епископ Филофей имел определенную связь с Антониево-Сийским монастырем, поскольку вклады совершали чаще всего лица, имеющие непосредственное отношение к той или иной обители, чаще всего постриженники, либо те, кто рассчитывал в будущем уйти в монастырь «на покой». Если это так, предположим, что будущий рязанский епископ Филофей - книжный вкладчик Антониево-Сийского монастыря - мог быть постриженником севернорусской обители и, не исключено, первоначальным составителем Жития Антония Сийского. Косвенным подтверждением этой гипотезы может служить тот факт, что в рукописной Минее служебной на декабрь (РГБ, Вол. № 97), созданной при рязанской епископской кафедре (подр. см. след. §), помещена именно та редакция службы Антонию Сийскому, которая была написана в 1579 году царевичем Иваном, упоминающим в собственном сочинении агиографического характера имя своего предшественника монаха Филофея. Возможно, неслучайным является тот факт, что среди рукописей Рязанской ученой архивной комиссии оказался список XVIII в. Службы и Жития преподобного игумена Антония Сийского5. К сожалению, нам неизвестно современное место хранения рукописи.

Для нас может представлять интерес и наблюдение, которое может иметь отношение, возможно, к какому-то периоду развития рязанской письменной традиции. Изучая специфику древнерусского культа святых Бориса и Глеба, Б.

А. Успенский заметил, что «после прославления св. Владимира в навечерие дня его памяти (15 июля) стали читаться те же "летописные" паремьи, что и в каноне Борису и Глебу ("Братие, в бедах пособиви бывайте... ", "Слышав Ярослав..." и "Стенам твоим, Вышегороде..."), -несмотря на то, что описанные в них события не имеют прямого отношения к житию Владимира».

В числе других памятников ученый в первую очередь ссылается на Устав Иосифо-Волоколамского монастыря 1553 года (ГИМ, Син. № 337, л. 335, 340 об.) и на утраченный Устав Филофея Рязанского га Соловецкой библиотеки (№ 1116, л. 348об., 353об.), на особенности содержания которого указывал А. А. Дмитриевский6. Конечно нельзя не считаться с возможностью того, что приводимое Б. А. Успенским в контексте рассмотрения древнерусского Борисоглебского культа наблюдение о вставочном характере паремий из канона Борису и Глебу случайно основано в значительной степени на двух рукописных монастырских Уставах XVI в., один из которых определенно представлял рязанскую книжно-рукописную традицию. Но, зная о выявленных связях волоколамских и рязанских книжников в XVI столетии (см. § 2 наст, гл.), а также учитывая показанное в I главе настоящего исследования значение культа святых Бориса и Глеба для древнейшей рязанской истории и книжной культуры, нельзя не рассматривать вероятность влияния рязанской книжно-литературной традиции, связанной с древним почитанием первых собственно русских святых, в обоих рукописных памятниках.

Исходя из приведенных наблюдений и учитывая следующие свидетельства книжных описей Иосифо-Волоколамского монастыря, представляется возможность выдвинуть предположение о, может быть, еще одном факте в малоизвестной биографии церковного деятеля с именем Филофей и об отношении его к древнерусскому культу святых Бориса и Глеба. В описях 1573 и 1591 гг. записано: «Псалтырь игумена Борисо-Глебъского Филофея, заставица и строка золотом прописана» (л. 156-156 об.). И в другом месте среди рукописей форматом «в полдесть» упомянут «Служебник бывшаго игумена борисоглебского Филофея» (л. 223)7. Речь, несомненно, идет об одном и том же человеке, бывшем игумене монастыря, не исключено, находившегося в рязанских пределах. Известен Муромский Борисоглебский монастырь. Таким образом, нельзя исключить возможность того, что борисоглебский игумен Филофей и Филофей, епископ Рязанский и Муромский могли быть одним и тем же лицом, в разное время занимавшим разные должности в лестнице церковной иерархии.

При описании библиотеки и архива Антониево-Сийского монастыря во Вкладных книгах Сийского монастыря (с 7084 по 7202 (1576-1694) гг.), в которых «древнейшие годы в позднейшем (второй половины XVII в.) списке, а остальные современны», А. Е. Викторовым зафиксировано: «Под 91-м годом записано: "Книги данья Филофея, владыки Рязанского: Правила в полдесть, книга Великий Василий в десть, а в ней заставицы фряския, книга Треодь Постная, печать московская" и т. д.»8. Не совсем ясно, к какому столетию следует относить указание «под 91-м годом». Возможно, это указание относится к концу XVI века. Если относить его к XVII веку, то следует, вероятно, думать, что в этот значительный промежуток времени рассматриваемые рукописи могли отсутствовать в монастырской библиотеке, или были затеряны, а «явились» лишь в 1691 году, к тому же, вероятно, в неполном составе. Помимо прочего, вызывает недоумение тот факт, что формат первой книги обозначен «в полдесть», тогда как в описи 1597 года формат листа в "Правилах" - «в десть». Возможно, это ошибка писца. Не исключено, что он использовал какую-то из более ранних описей.

Можно дать другое объяснение причине появления, возможно, позднего, но близкого описи 1597 г. свидетельства Вкладной книги о рязанских рукописях. Известно, что в Антониево-Сийский монастырь в 1599 году был сослан будущий патриарх, отец основателя новой царской династии Федор Никитич Романов, постриженный в монастыре под именем старца Филарета. Из ссылки Филарет был освобожден в начале 1606 года. От него в 20-е годы XVII века в монастырь поступали вклады, в том числе книжные. Патриарх Филарет присылал в обитель через игумена Иону различные богослужебные книги для переписки, а затем велел отсылать их в Москву. Однако, Е. А. Рыжова предполагает, что «не только книги из столицы копировались в монастыре, но и книги из библиотеки Антониево-Сийского монастыря переписывались для патриарха»9. Таким образом, книги рязанского епископа Филофея могли попасть в Москву в списках (возможно, туда могли поступать и оригиналы); в конце XVII века они опять попали в Антониево-Сийскую библиотеку. Итак, скорее всего, запись о книжном вкладе рязанского епископа Филофея появилась во Вкладных книгах Антониево-Сийского монастыря в конце XVII века. Рассмотрение некоторых из этих вопросов имеет определенное отношение к проблеме «опричной» политики царя Ивана Грозного в деле секуляризации владений церкви. С. И. Сметаниной показано, что «крупнейшим духовным

землевладельцем на исторической карте Рязанского княжества являлся Рязанский владычный дом»10.

С достаточной уверенностью можно говорить о том, что рязанский епископ Филофей был человеком, знакомым с книжной культурой, а также идейно-политической борьбой своего бурного времени. Кроме его вкладов в Антониево-Сийский монастырь, в научной литературе известно упоминание о принадлежавшей ему книге в составе библиотеки Соловецкого монастыря. Как уже сказано, о его Уставе XVI в. из этой книгохранительной (№ 1116) мы знаем только по описанию XIX века А. А. Дмитриевского". М. В. Кукушкина также упоминает владыку Филофея Рязанского среди книжных вкладчиков Соловецкого монастыря12. Суда по всему, это наблюдение основано в значительной мере на свидетельстве источника, значение которого впервые оценил Н.Н. Зарубин. Это вкладная книга Соловецкого монастыря (СПб. ФИРИ РАН [бывш. Архив ЛОИИ], колл. 2, № 152), в которую записывались вклады в монастырь с 1539 г. по XVIII в. включительно: «Владыка резанский Филофей положил на образы окладу и денгами дал и жемчюгу и золотых и иные рухляди и что после его осталося образов и книг, и всякие рухляди, всего на двесте на семьдесят на три рубли [л. 109]»13. (Выделено мной - Д.Г.) Обращает на себя внимание тот факт, что исходя из общей стоимости вклада рязанского владыки (273 р.), он стоит на втором месте после вклада «иноземца» А. И. Голубовского (300 р.), превышая, например, вклады митрополита Филиппа (206 р.), митрополита Макария (65 р. и «зделал часы болшие»), патриарха Иоасафа (216 р.), князя Д. М. Пожарского (208 р.), митрополита Исидора (171 р.) и других крупных вкладчиков. Правда, в отличие от большинства записей о вкладах, где упоминаются книги, книжные памятники, принадлежавшие Филофею Рязанскому, отдельно не перечислены. Этому можно попытаться найти лишь гипотетические объяснения. Книги составляли не самую ценную часть вклада бывшего рязанского владыки. Либо, наоборот, они были многочисленны. В таком случае все равно неясно, почему их хотя бы не перечислили, как это было сделано для многих вкладов с книгами, в том числе для крупных книжных вкладов, описанных в большинстве случаев достаточно подробно, например, в отношении книг патриарха Иосафа, боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского и старца Сергия Шелонина (в миру московского подьячего Семена Михайлова сына Московитина).

Необходимо обратить внимание на тот факт, что рязанский епископ Филофей упомянут среди других русских епископов в «Слове на перенесение мощей митрополита Филиппа» Сергия Шелонина. Слово было создано в Соловецком монастыре в XVII веке после обретения мощей15. Как известно, Филипп (Колычев), митрополит всея Руси, бывший игумен Соловецкого монастыря, был убит Малютой Скуратовым по приказу царя Ивана Грозного. В «Слове на перенесение мощей митрополита Филиппа» епископ Филофей Рязанский назван в числе русских церковных иерархов, созванных царем Иваном IV на «освященный собор» в Москву.

Центральная роль митрополита Филиппа в формировании оппозиции грозному царю показана следующим образом: «Блаженному же Филиппу митрополиту согласившуся съ епископы и укреплыиеся ecu межи себя, еже противъ такового начинания стояти крепце, еже государства не разделяти, и быти по-прежнему вкупе. Един же от них, саном епископ, наветова им, свади их съ царем, совет их ему сказа, властолюбием обьять, ласканием подшед, дабы сана своего не отпасти...»16. И далее: «И тако начаша на святопомазанную главу ковъ ковати, сему же поспешникъ бяше Пиминъ архиепископъ новгородцкий, единако злобу держаше на блаженнаго Филиппа, винам же тем началницы суть сии, якоже и вси ведять: Пафнотей суздальский, Филофей резанский епископ и от церковного же чину протисингел Евстафий, царевъ духовникъ (тогда бо ему в запрещении бывшу от святителя Филиппа церковных ради неких винъ), а от царьского синклита - первый царевъ советникъ Малюта Скуратов. Наипаче же исполняя свою злобу сингел Евстафей, клеветаше царю...»17. Далее в тексте агиографического произведения XVII в. при описании «покаяния» Ивана Грозного содержится другое упоминание о рязанском епископе, имеющее в царском «волеизъявлении» еще более неоднозначный смысл: «Раскаяся зело о бывшем, тщашеся отмщение велико сотворити всем.... Повеле... привести Пимина, архиепископа Новгородского да владыку Филофея Резанского. И повеле их из сану изврещи, и в черныри облещи, и послати в заточенье. Пимина... - на Веневу в монастырь Николы чюдотворца. Филофея... - в Соловецкий монастырь. Соловецкого же игумена Паисею, иже лжесвидетельствова на старца своего, якоже Июда на Христа, во остроеь Валамский заточити повеле»™. Обращает на себя внимание то, что в ссылку попали далеко не все, кто якобы имел отношение к делу митрополита Филиппа, более того, вероятно, не самые главные в этом темном деле лица.

Приведенные свидетельства, хотя и позднейшего агиографического характера, требуют самого пристального рассмотрения и оценки. Во-первых, бросается в глаза явное несоответствие в следующих датах. Митрополит

Филипп был убит, исходя из текста Слова «в лето 7078 (1570) году месяца декабря в 23 день»19. Филофей, епископ Рязанский и Муромский занимал кафедру с 1562 по 1568 год (по данным П. М. Строева «в исходе 1568 [или начале 1569 г.] лишен сана»). А. А. Зимин полагает, что сведения о пребывании Филофея на рязанской кафедре могли быть взяты из Жития митрополита Филиппа. Вообще ученый считает, что «вторая половина 60-х годов XVI в. -темное время в истории церковной иерархии, и данные П. М. Строева неполны и сбивчивы»20. В библиотеке Рязанской ученой архивной комиссии имелось Житие митрополита Филиппа в списке XVII в. Трагические события, связанные с покушением на жизнь преосвященного и ссылкой других церковных иерархов, могут объяснить причину столь короткого периода деятельности Филофея как главы рязанской владычной кафедры. Во-вторых, приведенные свидетельства могли иметь эмоциональную окраску, учитывая место создания Слова на перенесение мощей - Соловецкий монастырь. Правда, нельзя сказать, что Слово было очень популярно в среде монастырской братии (сохранилось всего несколько списков, в том числе черновик), что подметил П. В. Знаменский21. Более объективным представляется рассмотрение возможности несколько иной трактовки участия рязанского церковного иерарха в трагических событиях опричного времени.

Прежде всего, в описываемых событиях понятна более чем заметная, и даже исключительная роль подвергнутых вскоре опале именно названных церковных деятелей. В объяснении этого важного факта, несомненно, может помочь оценка исторической действительности и условий на момент середины XVI столетия при взгляде на взаимоотношения светской и духовной властей. В Слове есть упоминание об «освященном соборе». По мнению А.А. Зимина, «главным мотивом было сопротивление высших церковных иерархов централизаторской политике Ивана IV....Вопрос о том, когда Филипп открыто, выступил против опричнины, очень запутан... Опалы, постигшие как сторонников митрополита, так и его противников из среды высших церковных иерархов, показывают, что дело митрополита Филиппа отнюдь не сводится к личному противоборству с ним царя Ивана IV. Это была одна из последних страниц той длительной борьбы, которую вела сначала великокняжеская, а потом царская власть за включение церкви в государственный аппарат»22. Еще на Стоглавом соборе 1551 г., как известно, правительством Ивана IV был поставлен вопрос о секуляризации церковно-монастырских земель в государственную казну. Вероятно, духовные власти в первую очередь.

Новгорода, а также Рязани долгое время оставались среди наиболее авторитетных и влиятельных сил на Руси. Поэтому подобные требования царя не могли не затронуть их интересы. Это объективно противоречит представлению о пассивном принятии ими экспансионистской политики светских властей.

Большинство актовых материалов Соловецкого монастыря XVI в. не позволяют получить достоверное представление о всем периоде пребывании там сосланного Филофея Рязанского. Правда, в братском синодике Троицкого Анзерского скита, где встречаются имена игуменов и архимандритов, а также братии Соловецкого монастыря (с начала обители и до XX века), в разделе до 1674 года под именем Филофей упоминаются схимонахи, иеромонах и монах (л. 6-13), но бывший рязанский епископ не назван23. Несмотря на то, что по этому важному источнику пребывание Филофея в Соловецком монастыре не прослеживается, сохранилась опись строений и имущества Соловецкого монастыря 1582 года (СПб. ФИРИ РАН, кол. 2, № 124), в преамбуле которой упомянут Филофей Рязанский: «Лета 7090 майя в 5 день по государеве цареве и великого князя Ивана Васильевичя всея Русии грамоте игумен Ияков, приехав в Соловецкой монастырь, да з бывшим резанским епископом Филофеем, да с старцы соборными: с старцом Мисаилом Назимовым, да с келарем с старцом с з Галахтионом, да с казначеем с старцом Акакием...». В соответствии с указанной иерархией в «скрепе» документа (по лл. 2 - 62, разные почерки) вторым по счету идет «рукоприкладство» Филофея24. Достаточно очевидным.

представляется высокое положение Филофея Рязанского (его имя стоит впереди таких важных монастырских должностных лиц как келарь и казначей), которое он сохранял в Соловецком монастыре, надо думать, как минимум до 1582 года, т. е. около 10 лет. Эти наблюдения входят в противоречие с представлением о ссыльном церковном деятеле, который якобы был замешан в заговоре против бывшего игумена Соловецкого монастыря митрополита Филиппа. Примечателен тот факт, что в 1577 году на Соловках началось строительство каменного храма святому Николаю25. Культ св. Николая Чудотворца обрел одно из самых заметных проявлений именно в Рязанском крае XVI столетия. В рассматриваемое время могли существовать рязанско-соловецкие книжные связи. Во всяком случае, нельзя исключить такую возможность, что через Филофея севернорусские книжники могли познакомиться с рязанской книжной традицией. Важным аргументом в пользу необоснованности обвинительного тона против рязанского епископа Филофея со стороны автора «Слова на перенесение мощей митрополита Филиппа» является упоминавшаяся книга из библиотеки Соловецкого монастыря, известная по описанию XIX в., - Устав, принадлежавший Филофею Рязанскому. Если бы рязанский владыка на самом деле имел отношение к «навету» на митрополита Филиппа, бывшего игумена Соловецкого монастыря, братия, очевидно, не оставила бы его книги в обители. Возможно, рязанские книжники могли познакомиться с северной традицией еще раньше. Рязанский владыка Кассиан (1551 - 1554) до принятия епископского сана, по предположению П. М. Строева, был архимандритом новгородского Юрьева монастыря26. Судя по всему, он был близок по взглядам нестяжателям середины XVI века, в частности видному последователю заволжских старцев Артемию, которого в начале 50-х гг. обинили в ереси. Епископ Кассиан Рязанский, вероятно, единственный из высших церковных иерархов, выступил на соборе в защиту старца Артемия. Позднее он заступился за соловецкого старца Иоасафа Белобаева, также нестяжателя, обвиненного в ереси27. Важные сведения о связи рязанского епископа с соловецким старцем приводит А. В. Карташев: «...соловецкий монах Исаак Белобаев, бывший старцем в монашестве Рязанского епископа Кассиана»28. Вероятно, это может указывать на то, что Кассиан был постриженником севернорусской обители. Очевидно, в 1554 году был созван специальный собор, на котором был обвинен в ереси Матвей Башкии, подверглись серьезной критике взгляды и, вероятно шире, общественно-политическая позиция епископа Кассиана Рязанского. Об этом свидетельствует «Сказание вкратце о соборе на Матвея на Башкина, на еретика, и о епископе Касьяне Резанском» (текст опубликован), что нашло отражение и в «Жалобнице благовещенского попа Селивестра» и «Жалобнице благовещенского попа Симеона»29. "Нервно больной" рязанский епископ осуждался за критику сочинения Иосифа Волоцкого против новгородских еретиков («Просветитель»). Кроме того, на церковном соборе был затронут вопрос о троичности божества30. Владыка Кассиан, как и благовещенский протопоп Сильвестр, новгородец по происхождению, который был близок умеренным нестяжателям, резко отрицательно относился к использованию труда холопов. Не вызывает сомнений активное участие рязанского епископа в бурных общественно-политических событиях середины XVI в., в которых многие исследователи склонны видеть проявление реформационно-гуманистического мышления. Такая позиция владыки, несомненно, требовала познаний в книжной мудрости.

Известно Евангелие (БАН, Сол. № 1), написанное в 1551 году «благословением» настоятеля Соловецкого монастыря игумена Филиппа монахом Иосафом Белобаевым. Рукопись И. Белобаева представляет интерес в художественном отношении: «Все большие заставки и инициалы этой книги московского происхождения не нарисованы, а искусно вклеены в книгу, а миниатюры - вшиты. Причем последние - того самого редкостного типа, который описан О. С. Поповой и отнесен ею к византийской традиции: евангелисты изображены стоящими и пишущими на подвешенных свитках». Н. Н. Розовым на примере этого кодекса, написанного близким рязанскому владыке соловецким монахом, показано пересечение на Соловках новгородских и московских художественных традиций в годы настоятельства Филиппа Колычева. Возможно, оправдано представление о том, что с отмеченными явлениями в книжном творчестве могли быть знакомы и в Рязани третьей четверти XVI в.

При рассмотрении связей рязанских книжников с общерусскими книжными центрами нельзя не вспомнить о еще одном крупном центре книжной культуры - Кирилло-Белозерском монастыре. Богатая библиотека обители уже с XVII века была источником пополнения государственных, корпоративных и частных собраний33. Однако, до нас все-таки дошла рукописная книга XVI в., свидетельствующая об определенных рязанско-белозерских связях XVI столетия. Это Апостол-тетр XVI в. (РНБ, собр. Кирило-Белозерского монастыря, № 112/117), в котором на листе 457 об. записано: «Сия богоглаголемая книга Кириллова монастыря дана на Рязань в церковь чудотворца Кирилла в...Никитинсково»34. Очевидно, в какой-то период эта книга опять возвратилась в Кирилло-Белозерский монастырь. О возможных связях с авторитетной обителью и ее книгохранительной в Рязани в 50-е годы XVI века может свидетельствовать то, что епископ Кассиан Рязанский в 1554 году, вероятно, был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь.

Некоторые исследователи считают, что рязанскому владыке Кассиану принадлежал «Сборник» второй четверти XVI века (РГБ, Вол. № 566), который позднее попал к другому рязанскому епископу - Леониду36 (об этом владельце, который оставил записи на книге, и о содержании сборника будет сказано далее в § 2). Н.С. Тихонравов считал, что этот рукописный сборник возник, вероятно, накануне Стоглавого собора. Ученый указал на наличие в составе сборника нескольких статей, которые полностью или частично вошли в Стоглав (статьи о церковных неисправностях, слово о крестящихся и др.). Н.А. Казакова

поддрежала мнение о первоначальной принадлежности Сборника владыки Леонида (Протасьева) Кассиану Рязанскому и существенно дополнила выводы исследователя XIX века, предположив творческий подход первого владельца: «Возможно, что Кассиану, тесно связанному с Кирилло-Белозерским монастырем, принадлежала новая переработка "Собрания некоего старца"». Список «Собрания» в настоящей рукописи относится к третьей редакции, представляя ее краткий вид. В качестве доказательства книжных связей бывшего рязанского владыки Кассиана с Кирилло-Белозерским монастырем Н.А. Казакова привела данные о книжном вкладе Кассиана в Кирилло-Белозерскую книгохранительную в 1557 году - две рукописи РНБ по Каталогу рукописей Кирилло-Белозерского монастыря (лл. 113 об. - 114). Таким образом, рязанские книжники действительно могли поддерживать контакты и с Кирилло-Белозерской обителью. Однако, картина этих связей пока не поддается более существенной реконструкции в виду отсутствия достаточного количества известных нам источников, необходимых для более конкретных выводов.

Три из пяти книжных памятников по описи книг Антониево-Сийского монастыря 1597 г. (два рукописных кодекса известны в составе современного книгохранилища) были созданы, судя по всему, при рязанской епископской кафедре. Кормчая, упоминаемая первой среди пожертвованных епископом Филофеем книг, в настоящее время известна в составе рукописного фонда Библиотеки Академии Наук (БАН, Арханг., № 211). Кодекс в лист, на 712 лл., содержит в своем составе, кроме того, текст Русской Правды пространной редакции (с л. 684 об.). Еще во второй половине XIX века настоящий список Кормчей книги, принадлежавший рязанскому епископу, хранился в Антониево-Сийской библиотеке.

Написаішая полууставом книга имеет самоназвание - «Книга, глаголемая Кръмчия, рекше правило закону». На листе 1 помещена современная времени написания книги владельческая запись: «Сия книга, глаголемая правило, владыкы Филофея Рязанскаго». По содержанию книга разделена на 110 глав39. По поводу рязанской Кормчей XVI в. А.Е. Викторов сделал замечание: «Судя по выпискам, рукопись почти буквально сходна с Никодимовскою Кормчею 1620 года (№ 238 собрания гр. Румянцова)»40. Вероятно, рязанская рукописная книга является ранним списком Кормчей этой редакции (во всяком случае, она древнее упоминаемого памятника 1620 года) и близка непосредственному оригиналу Кормчей из собрания графа Н.П. Румянцева.

В описи книг Антониево-Сийского монастыря 1597 г. во втором разделе под названием «старые монастырские книги» упомянут книжный вклад из 8 рукописей другого рязанского епископа Феодосия: «Данье владыки Феодосья рязанского. Четыре книги Охтаики на осмь гласов, в десть. Да Охтаик перваго гласа, в полдесть. Да Шестодневец, ветошь, в полдесть. Да два устава, один в десть, а другой в полдесть». Известен только один епископ Рязанский и Муромский под именем Феодосии (Вятка), но время его короткого пребывания на епископской кафедре точно неизвестно - в период между владычеством Сергия (1569 - 1572) и Леонида (1573 - 1586). М.В. Кукушкина считает, что около половины книг во втором разделе описи Сийской библиотеки входило «в первоначальный состав библиотеки игумена Антония, остальные поступили позднее, но до пожара в 1593 г., и, по всей видимости, были внесены в более ранние инвентарные книги, откуда их и переписали. Среди этих книг имеются рукописи "данья"... "владыки Феодосия рязанского"...». Как известно, Антониево-Сийский монастырь был основан игуменом Антонием в 1520 году. Поэтому рязанские рукописи могли попасть в монастырскую библиотеку равно как в середине, так и последней четверти XVI века, или в рассматриваемый временной промежуток. Надо признать заметной роль рязанских епископов Филофея и Феодосия, кстати, немногих, если не исключительных книжных вкладчиков такого высокого духовного звания, в формировании библиотеки Антониево-Сийского монастыря.

С точки зрения особенностей сохранившихся книжно-рукописных кодексов владыки Филофея из Антониево-Сийского монастыря наиболее интересна книга, содержащая сочинение раннехристианского писателя Василия Великого «О постничестве». Важно, что она искусно украшена «фряжским» орнаментом. Рукопись дошла до настоящего времени в составе центрального российского книгохранилища (БАН, Арханг., № 1206). Содержащаяся в книге вкладная запись 1583 г. с краткой палеографической характеристикой украшений рукописи (скопированной с подготовительного черновика (?) описи 1597 года) является, судя по всему, более ранней по отношению к описи. В приписке на книге зафиксированно: «Книга Великий Василий в десть, а в ней заставицы фрясские, писана твореным золотом, позолочена кожею... данья Филофея, владыки рязаньского...». Дата написания приписки свидетельствует, вероятно, о том, что она возникла спустя некоторое время после принятия книг от рязанского епископа, быть может, на этапе библиографической работы монастырских книгохранителей. То есть, на наш взгляд, запись 1583 года в рукописи Филофея, скорее всего, не является в полном смысле вкладной, так она возникла уже после вклада и содержит палеографическую информацию.

Рукописный кодекс в лист, на 527 лл. (3 л. утрачены - ?) написан «полууставной декоративной скорописью» в 30 - 40-е годы XVI столетия. Мастер-книгописец использовал насыщенные черные чернила, а также золото при расцвечивании заголовков, исполненных вязью, и инициалов печатного типа. Но главными элементами в оформлении рукописи, по мнению М. В. Кукушкиной, являются «"заставицы фрясские" на л. 1, 39, 177, т.е., по определению современных палеографов, заставки неовизантийского стиля со старопечатными клеймами»46. Настоящая рукопись могла послужить оригиналом созданного уже в Антониево-Сийском монастыре списка XVI в. «О постничестве Василия Великого», 4 °, 580 л., п/у (БАН, Арханг., № 245)47. Обращает на себя внимание профессиональная работа рязанского книжника, что убеждает в возможности существования сложившейся традиции орнаментирования рукописных книг уже в 30 - 40-е годы XVI века.

Как известно, в первой половине XVI века в рукописных книгах получили распространение балканский (плетеный) и иеовизантийский орнаментальные стили. Первый господствовал еще в XV веке, а второй стал преобладающим во второй половине XVI столетия. Кроме того, под влиянием западноевропейских орнаментов с гравюр на меди в рукописях получил хождение растительный (травный, генуэзский, или итальянский) - «фряжский» орнамент. Еще в начале XX века исследователи обратили внимание на схожесть этого орнамента со старопечатным при рассмотрении особенностей новгородской книжной традиции, знакомой с немецким искусством. Первым заметивший это А.И. Некрасов считал, что «с древнейших времен немецкое влияние на новгородское искусство было "многообразным" и большинство новгородских рукописей, датированных 30 - 50 гг. XVI в., имеют растительные мотивы: буйную, густую и широкую "извивающуюся" траву... такой орнамент широко использовался в гравюре как на меди, так и на дереве...»48. Генезис русского растительного орнамента А.И. Некрасов видел в орнаментальных традициях поздней готики, особенно заметно проявившихся в XV - XVI вв. в Германии, а также в чем-то характерных для фламандско-французской книжности XV века.

Пристальное внимание к «фряжским» заставкам позволило А.И. Некрасову впервые сделать следующее важное наблюдение: «...немецкая гравюра ходила по рукам еще до начала книгопечатания и вызвала себе рукописные подражания. Однако есть случаи, что пытались в рукописях

оттискивать и гравюры, приготовляя у себя в России деревянные клише по немецким оригиналам, быть, может, с некоторыми изменениями». Несколько позднее исследователь осторожно предположил возможность того, что существовал конкретный путь и источник таких заимствований в русском искусстве украшения рукописной книги - гравюры Израеля ван Мекенема. В 1960-е годы это предположение принципиально поддержал и развил Е.Л. Немировский, а окончательно доказал Н.П. Киселев, указавший, в частности, на инициалы из опубликованного им «Большого прописного алфавита» ван Мекенема. Е.В. Зацепина проследила появление элементов западноевропейских орнаментов в заставках русских рукописей конца XV - начала XVI века. М.Н. Тихомиров, а вслед за ним А.А. Сидоров указали на возможность и голландского влияния в русских книжных украшениях, тем более, что немецкий гравер по меди ван Мекенем в конце XV века работал в г. Махольме, в 10 км от голландской границы.

Таким образом, к середине XVI века можно говорить о динамичном развитии рязанской книжной культуры. 'Это создало условия для книжных вкладов рязанских церковных иерархов и книжников в известные русские монастыри. Сохранились данные о книжных вкладах рязанских епископов Филофея и Феодосия в Антониево-Сийский и Соловецкий монастыри, а также некоторые из самих упоминаемых в книжных описях рязанских кодексов, которые попали в северные русские монастыри во второй половине XVI века. Отдельные признаки в украшениях сохранившихся рукописей говорят о знакомстве рязанских книжников с передовыми тенденциями в искусстве украшения рукописных книг. Рязанские церковные иерархи были образованными людьми и были не чужды, как владыка Кассиан Рязанский, реформационно-гуманистическим влияниям в русской культуре середины XVI в. Проанализированные свидетельства источников и научные данные показывают факторы развития местной книжно-рукописной традиции и условия знакомства местных книжников с общерусскими явлениями духовной жизни XVI в.

Раздел 2. Рязанские книги в Иосифо-Волоколамском монастыре: рязанско-волоколамско-новгородские книжные связи XVI в.

рязанский книжный культура епископ

Сохранившихся и четко атрибутированных рязанских рукописей XVI в. известно не так много. Поэтому определяющее значение для настоящего исследования приобретают свидетельства древнейших книжных описей общерусского значения. Наибольшее число книг, связанных с Рязанью, зафиксировано в подробных описях книг XVI в. крупнейшего Иосифо-Волоколамского монастыря (в настоящем диссертационном исследовании ссылки даются на опубликованные описи 1545 и 1573,1591 гг.).

Большинство этих книг было украшено «фряжским» ("итальянским") орнаментом. Некоторые исследователи склонны считать, что русские первопечатники познакомились с западноевропейскими печатными книгами не за границей, а в Москве. Позднее один из путей проникновения западноевропейских кодексов в Россию мог быть связан с пленными-переселенцами периода Ливонской и других войн51. На наш взгляд, более оправданно не замыкать исследовательскую перспективу в решении этих и других близких вопросов только на столице Русского государства.

Два видных церковных деятеля XVI столетия митрополит Даниил и епископ Леонид (Протасьев) были связаны, с одной стороны, с Иосифо-Волоколамским монастырем, а с другой стороны, - с Рязанью. Волоколамский период деятельности Даниила может дать представление, по всей видимости, о раннем складывании рязанско-волоколамских связей XVI века. С именем Даниила, монаха, игумена Иосифо-Волоколамского монастыря (сразу после игуменства Иосифа Волоцкого), а с 1522 года - митрополита всея Руси, Б.М. Клосс связывает создание крупнейшего общерусского летописного свода - Никоновской летописи, известной повышенным интересом к рязанской истории. Вслед за выявлением А.Г. Кузьминым определенных текстовых особенностей Никоновской летописи, указывающих на Рязань, Б.М. Клосс приводит свидетельства рязанского происхождения митрополита Даниила, что отмечает и А.А. Зимин. У митрополита Даниила было прекрасно иллюстрированное рукописное Евангелие с «фрясскими» заставками на золоте.

Во второй половине XVI столетия значительные книжные вклады в Иосифо-Волоколамский монастырь осуществлял Леонид. В 1562 - 1565, 1568 -годах Леонид (Протасьев) дважды являлся игуменом этого монастыря, а с по 1586 год, как принято считать, он возглавлял Рязанскую епископию. Б.М. Клосс считает Леонида Протасьева человеком, «не лишенным книжных интересов, заботившемся о пополнении библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря», который был «самым значительным вкладчиком Иосифо-Волоколамского монастыря». В Синодике рязанского кафедрального собора 1631 года было записано о вкладе колокола владыки Леонида «в дом Пречистые Богородицы и Архистратигу Михаилу». Для нас первостепенное значение имеет то, что он был крупным книжным вкладчиком. В научной литературе не раз отмечались объективные факторы, которые особенно благоприятствовали поддержанию книжных традиций в Волоколамской обители: институт наставничества и учительства, вовлеченность монастырской братии в церковную и общественно-политическую жизнь государства, книжные вклады бывших постриженников и передачи книг в монастырь после их смерти. Вероятно, большая часть книг с «фрясскими» заставками поступила в монастырскую библиотеку от владыки Леонида Рязанского именно в период его пребывания в 70-е - 80-е десятилетия XVI века на рязанской кафедре. Иными словами, какие-то из этих рукописей, а возможно и отдельные митрополичьи книги, судя по четко зафиксированным в описях преобладающим орнаментальным особенностям, были образцами современных тенденций в искусстве украшения книги и переплетного дела и в целом - результатом заметного развития рязанской книжной культуры в XVI веке. В настоящем параграфе диссертации одной из основных задач является показ отмеченных явлений на основе анализа волоколамских книжных описей.

Свидетельства книжных описей служат нам незаменимыми источниками. В описи 1545 года содержатся указания на два книжных вклада (по 5 книг), данных бывшим игуменом Леонидом Протасьевым в Иосифо-Волоколамский монастырь. Будучи рязанским епископом, Леонид продолжал осуществлять значительные книжные вклады в свою бывшую обитель. В описях при упоминании рязанских рукописей, например, можно встретить даже емкие характеристики содержания. Упоминается «полудесное» Евангелие рязанского владыки. Другое Евангелие, в четверть, принадлежавшее казначею рязанского епископа Митрофану, представляло собой, возможно, более древнюю рукопись60. В печатном Апостоле рязанского епископа Леонида отмечена особенность переплета книги: «Апостол в десть печатной, переплетка по-немецки, владыки Леонида Резанскаго» (л. 136 об.). Вообще, при упоминании книг рязанского епископа, а также старца Митрофана, часто встречаются указания на такие особенности переплета рукописной книги как "переплетка по-немецки", "застешки немецкие"62. В этих указаниях можно увидеть в полном смысле отличительные, бросавшиеся в глаза особенности переплета. Они имели, вероятно, специфику, которую нельзя было спутать с местной русской манерой переплетного искусства. Это могла быть определенная школа книжного переплета, или независимая группа мастеров немецкого происхождения, либо мастерская, развивавшая подобные приемы. В такой мастерской, скорее всего, были и свои мастера художественного украшения книг.

Апостол (в четверть) с "немецким" переплетом также принадлежал казначею рязанского владыки старцу Митрофану63. Некоторый свет на определенные отношения двух церковных деятелей-книжников проливает ранний факт пересечения и взаимодействия их интересов. До нас дошел небольшой по формату рукописный кодекс (ГИМ, Епарх., № 215 [291]), в котором записано: «Лета 7079 дал сей ермолои игумен Леонид Протасьев при книгохранителе Митрофане»64. Эта запись для настоящего исследования имеет очень большое значение и смысл, так как легко объясняет интересующие нас детали биографии видного книжного вкладчика, который был связан с Рязанью. Судя по всему, отношения Леонида и Митрофана основывались на общих книжных интересах. Связи владыки Леонида и бывшего книгохранителя Митрофана с волоколамскими книжниками, очевидно, должны были оказать заметное влияние на развитие рязанской книжной культуры в рассматриваемый период.

Кроме вышеупомянутых рукописей в монастырских библиотечных описях указаны еще несколько книг казначея старца Митрофана, в том числе его «данья» (вклады по душе). В монастырскую библиотеку попали, по всей видимости, несколько рукописей Митрофана в составе книг владыки Леонида66. Митрофан мог взять с собой в Рязань сформированную уже в волоколамский период библиотеку, которую, в таком случае, в обители должны были хорошо знать. Другое замечание также является достаточно четким указанием на рязанско-волоколамские книжные связи при Митрофане: «Канунник в осминку, прибыл после переписи, Веньямина Илинархова, а прислал владыка резанской, сказывает здешней, быль у Митрофана» (л. 219 об.)67. С достаточно малой долей вероятности имя упоминаемого писца Вениамина (Веньямина) Илинархова (Елинархова), тем не менее, можно попытаться отождествить с писцом Вениамином (Веньямином, Венъямином) Новгородцем на основании того, что у обоих имелись большеформатные книги под названием «Соборник». Характерные особенности содержания записей первоисточника говорят о том, что волоколамские книгохранители отличали рукописи Леонида и Митрофана, что может свидетельствовать о существовании у них отдельных библиотек в Рязани. Очевидно, через Леонида в Волоколамский монастырь рукописи Митрофана могли попасть после смерти последнего. Еще в одной четьей рукописи ("Василий Новый"), данной Митрофаном в свою бывшую книгохранительную, волоколамские книжники могли быть особенно заинтересованы, о чем Митрофан мог знать как бывший хранитель69. Книжные вклады казначея рязанского епископа Митрофана «по душе» в Иосифо-Волоколамский монастырь, как и просто принадлежавшие ему книги, менее многочисленны чем Леонидовы, но данные об их существовании не менее значимы, поскольку свидетельствуют об активном пополнении старцем своей библиотеки.

Книга Василий Новый могла иметь общий протограф с другой рязанской рукописью, которая в XVII веке хранилась в Рязанском Спасском монастыре: «Книга Василия Новаго, писменая, въ четверть», как и «Книга Симеона Новаго Богослова», была отмечена в Рязани среди тринадцати древнейших и, вероятно, наиболее интересных по составу текстов рукописей при сборе информации в основных хранилищах «степенных» монастырей России70. Во Вкладной книге Солотчинского монастыря 1691 г. была также отмечена книга «Симеон Новый Богослов», а также книги «фряжской печати».

В тексте описей волоколамской книгохранительной содержится упоминание о лицевой рукописи владыки Леонида Рязанского с изображением евангелиста Иоанна Богослова. Опись 1573 г. в этом месте содержит позднейшую дополнительную приписку о его печатном Евангелии опять с указанием на «немецкий» переплет (дополнительная запись отсутствует в описи 1591 г.). Особый переплет уже на печатной книге еще раз доказывает наличие, возможно, нескольких мастеров-переплетчиков высокой квалификации, скорее всего, и в Рязани. Также лицевыми наверняка были рукописи, одна из которых принадлежала митрополиту Даниилу73. Б. М. Клосс пишет о том, что непосредственно в период пребывания на Рязанской владычной кафедре «по заказу Леонида был переписан годовой комплект служебных Миней (Вол. № 94-105), который бывший Волоколамский игумен подарил монастырю в качестве вклада в 1583 г.». Об этих сохранившихся до настоящего времени рукописях есть указание и в библиотечных описях XVI века. На Минеях, некоторые из них украшены тонкими киноварными инициалами и вязью, имеется однотипная запись (с датой и без) о вкладе «по душе» богослужебных книг владыки Леонида76. Внимание археографов привлек тот факт, что в декабрьскую Минею (РГБ, Вол. № 97) была включена служба Антонию Сийскому, сочиненная в 1579 году царевичем Иваном Ивановичем.

Составивший одігу из редакций жития, стихиры и службу основателю Антониево-Сийского монастыря, царевич Иван Иванович, по мнению М. В. Кукушкиной, был одним из самых известных писателей XVI века78. Учитывая замечание Б.М. Клосса о несомненно рязанском происхождении полного годового комплекта служебных Миней, можно со всей уверенностью предположить, что в Рязань к этому времени уже попал список сочинения старшего сына Ивана Грозного. Обращает на себя внимание совсем незначительный срок с момента создания произведения до переписки его в рязанскую рукопись (1579-1582/3 гг.). Поэтому подчеркнем, что книжные контакты Рязани с Антониево-Сийским монастырем, Волоколамским книжным центром и Новгородом носили, очевидно, далеко не односторонний характер. Кроме того, в описях библиотеки Иосифо-Волоколамского монастыря названа отдельная рукопись с упомянутыми сочинениями царевича Ивана Ивановича79. Совсем не исключено, что эта «тетрать», либо ее оригинал мог попасть в Волоколамскую библиотеку через рязанское посредство.

В одной из сохранившихся до настоящего времени рукописей (Служебник РГБ, Вол. № 89) имеется любопытная пространная характеристика Леонида, епископа Рязанского и Муромского, в том числе как книжного вкладчика Иосифо-Волоколамского монастыря: «Служебникъ святаго боголюбиваго владыкы великого господина нашего рязанскаго и муромскаго епископа Леонида служити по нем единому игумену въ соборе, а святаго владыку поминать доколе и церкви святаа стоить, понеже велию веру къ Богу и къ пречистей его Матери, и многими святыми образы златомъ и сребромъ украси, и книги божественныа написавъ, и имение много, злата и сребра и ризъ многоценныхъ монастырю Пречистыа предаде, и церковь благолепиемъ украси, а подписалъ грешный попъ Евфимие служебник его»80. Эта приписка, по наблюдению Б. М. Клосса, принадлежит известному волоколамскому книжнику Евфимию Туркову и доказывает то, что Леонид Протасьев был самым значительным вкладчиком крупнейшего русского монастыря81. Высокую оценку

Евфимию как книгохранителю и составителю наиболее подробной книжной описи 1573 года дает Р.П. Дмитриева82. Вслед за В.О. Ключевским А.А. Зимин отмечает немаловажные новгородские привязанности Евфимия Туркова как одного из наиболее плодовитых писателей Волоколамского монастыря: составление Жития Феодосия, архиепископа Новгородского, а также переписка в ряд сборников важных для истории Великого Новгорода грамот митрополита Макария и архиепископа Феодосия83. В этой связи интересен один из фактов биографии Леонида Протасьева: архиепископ Новгородский Феодосии, находясь при смерти, «благословил игумена волоцкого Леонида на участие в Полоцком походе 1563 г. и "предсказал" победу русского оружия». Важно мнение Н.Ф. Дробленковой о близости Леонида Протасьева к новгородским владыкам в 1550-е годы: «Как свидетельствует его челобитная [царю Феодору Иоанновичу - Д.Г.], в эти годы он был приближен ко двору новгородского архиепископа, будущего митрополита Макария, а впоследствии - новгородского архиепископа Феодосия». В дальнейшем при рассмотрении вопроса о новгородских связях владыки Леонида (Протасьева) нелишне вспомнить наблюдения об определенных новгородских интересах в творчестве Евфимия и о детали в биографии Леонида, о несомненной в этом смысле роли новгородского архиепископа Феодосия.

Несомненно, Евфимию Туркову, как одному из видных книжников своего времени, стоит доверять и, надо подчеркнуть, - это имеет прямое отношение к книжным вкладам Леонида Протасьева. Две детали в пространной записи-приписке на богослужебной книге о владыке Леониде вызывают особый интерес: «...и книги божественныа написавъ.... А подписалъ грешный поп Еуфимие служебникъ его». Во-первых, указание на написание книг (не на переписку, или списание) свидетельствует об авторстве этого лица, о его роли как составителя или редактора компилятивных сочинений, распространенных в средневековой литературе. Во-вторых, слово «служебник» Леонида, помимо очевидных коннотаций, у Евфимия может иметь значение и в том смысле, что два книжника поддерживали непрерывные контакты, даже находясь в разных местах.

Итак, наше представление о заметных рязанско-волоколамских книжных связях в период владычества в Рязани Леонида Протасьева в рассмотренном примере находит подтверждение в свидетельстве современника, книжные познания которого не подлежат сомнению. Надо заметить, что среди свидетельств о рязанских книгах в описях Иосифо-Волоколамского монастыря

не упоминается такой важный и достаточно распространенный тип средневековой рукописной книги, как «Сборник». К счастью, до настоящего времени дошел один известный нам сборник, точно принадлежавший Леониду Протасьеву (РГБ, Вол. № 566).

Н.А. Казакова разделяет мнение о возможности того, что первоначально сборник мог принадлежать епископу Кассиану Рязанскому: «По вероятному предположению Н.С. Тихонравова, рязанский владыка Леонид получил этот сборник от своего предшественника по кафедре, Кассиана, который был лишен епископской кафедры после того, как на соборе 1554 года он хулил "Просветитель" Иосифа Волоцкого»87. На предположение ученого XIX века обратила внимание и Н.Ф. Дробленкова, которая говорит о библиотеке епископа Кассиана: «Как предполагает Н.С. Тихонравов, вместе с рязанской кафедрой Леонид, очевидно, унаследовал и библиотеку своего предшественника, участника Стоглавого собора, в том числе принадлежавший ему сборник 1-й четв. XVI в. с материалами с Стоглавому собору 1551 г. (ГБЛ, Волок, собр., № 566), который в 1576 году был им отреставрирован». Н.А. Казакова выражает мнение, его разделяет и Н.Ф. Дробленкова, о том, что новая переработка сочинения «нестяжательской» литературы "Собрания некоего старца" Вассиана Патрикеева, список которого содержит Сборник Леонида, может объясняться «новым пробуждением интереса к вопросу о монастырском землевладении в связи с соборами 1580 и 1584 годов...». Н.Ф. Дробленкова приводит важные данные об участии Леонида в деятельности соборов: «В 1580 и 1584 гг., судя по актовым материалам, Леонид участвовал в работе соборов, на которых правительство провело ряд мероприятий, ограничивающих вотчинное монастырское землевладение. 15 января 1581 г. датируется подпись "епископа Резанского и Муромского Леонида" под Соборным приговором о запрещении духовенству и монастырям приобретать вотчины». На очевидные различия в тексте третьей части «Собрания некоего старца» по трем известным спискам, в том числе по списку из Сборника Леонида Протасьева, обратила внимание и Г.Н. Моисеева, рассуждающая о вероятных причинах популярности "Собрания": «Своеобразная "доработка" "Собрания некоего старца" может быть объяснена тем, что интерес, проявляемый в первой половине XVI в. различными социальными кругами к вопросу о церковном и монастырском землевладении, был так велик, что списки с произведений Вассиана Патрикеева могли расходиться еще до того, как он успел окончательно закончить свою работу». Окончательный вид «Собрание» имеет в одном из списков Кормчей. Я.Н. Щапов предполагает, что епископ Леонид Протасьев мог иметь отношение к новому появлению Кормчей в Рязани в XVI веке.