Ретроспектива политических и социальных событий 1933-1945 гг. в Германии в художественной литературе и публицистике

Как показывает анализ газетного текста, «стертые» метафоры в политическом дискурсе часто оживают. «Ожившие» метафоры - это тоже характеристика газетного текста.

Стертость метафоры, с модальной точки зрения, определяется употребительностью метафорической модели. Так, модель персонификации столь употребительна, что метафорические выражения типа Москва утверждает, партия настаивает, город ожил, Белый дом молчит даже не воспринимаются как метафоры. Не менее употребительна и метафора войны: солдаты партии, победа дипломатии, огонь критики. Однако стоит журналисту отойти от обычных употреблений такой модели, введя дополнительные характеристики или заменив главное слово в метафорической модели синонимом, как метафора оживает, несмотря на «стертость» общей модели: дорога прогресса - скоростная магистраль прогресса, европейский дом - европейский теремок; огонь критики - бронебойный огонь критики. В метафорическую модель вводятся ранее не упоминавшиеся компоненты: механизм голосования - ржавый механизм голосования, отладить механизм голосования.

Если стандартные формы газетного текста в большей мере классифицированы и описаны и не так быстро меняют свой репертуар, то при описании экспрессивных форм необходимо учитывать отсутствие полной их характеристики в языке газеты в связи с его неоднородностью и частой изменяемостью.

При анализе газетного текста можно выделить три типа лексической экспрессии. Это так называемый социально-функциональный тип лексической экспрессии, взаимодействие в речи слов с контрастивным стилистическим значением, что, соответственно, нарушает стилистическую однородность текста. («Ни один из лидеров фракций не может сейчас претендовать не роль неформального лидера Думы. На роль же лидера в разборках и скандалах - пожалуйста», «Известия», 07.07.2006; «Это круто - гордиться Родиной сегодня», «Комсомольская правда», 13.10.2005).

Появление в языке газеты единиц градуированного типа лексической экспрессии обусловлено наличием в реальной действительности объектов, явлений, степень определенного признака которых выше или ниже некоторой средней социальной нормы, социального стандарта, регистрируемого семантикой собственно номинативных слов (Петербург - могучий культурный центр, таящий в себе колоссальный потенциал, который еще предстоит раскрыть, «Час пик», 18.05.2005; Огромной провинциальной России должна казаться смешной мания исторического величия, которой мы все в Москве больны, «Известия», 10.02.2007).

Так как нейтральное составляет норму, на фоне которой воспринимаются отклонения, то одной из главных категориальных особенностей лексической экспрессии в газетном тексте является альтернативность, сопоставительность, выбор между нейтральным и не нейтральным, нормативным и ненормативным способами выражения.

Развитие любого национального языка знает эпохи либерализации и консервации, при смене которых и достигается обновление. Демократизация речи сегодня прежде всего связана с обновлением литературного канона за счет внутренних языковых ресурсов, за счет заимствований из нелитературных сфер общенародного языка. Все, что используется в раскованной бытовой речи, сегодня допускается в письменные тексты (на страницах газет и в современной художественной литературе). Сегодня языковой вкус определяется всеохватывающей переоценкой ценностей. Постоянное присутствие жаргонизмов в газете как бы стабилизирует их, снижает их жаргонность, «олитературивает». Отрываясь от жаргона, такие единицы теряют свою экспрессию и со временем становятся принадлежностью литературного стандарта (музыкальная, политическая, модная тусовка, политический, милицейский беспредел, студенческая халява).

С появлением в газетах уголовной хроники в общий язык широким потоком влился «блатной» язык и близкие к нему слова: бабки - деньги, баксы, грины, зеленые - доллары. Газетчики сознательно вводят в свой язык арготизмы (Общак банды превышал 100 миллионов… Появился в Москве грузинский вор в законе… Выставили квартиру одного художника.).

Однако, по утверждению В.Г.Костомарова, «первыми ощутили и отразили изменение речевого вкуса, когда оно еще только зарождалось, поэты и писатели, а не журналисты, подчинившиеся новому вкусу, когда он обратился в крайности моды» Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994. С. 69.. Читатели современной художественной прозы становятся свидетелями интересного языкового эксперимента. Сегодняшняя русская литература позволяет приблизиться к той языковой стихии, которая является отражением эпохи разрушения официальной идеологии, становления рыночной экономики и коммерциализации человеческих отношений.

Дискурс современной русской литературы многолик, что определяется многообразием тем и персонажей, которых не могло быть в официальной литературе до перестроечного периода. В современной прозе эффект часто достигается смешением (а подчас и сталкиванием) стилей: «Жена моя, Вера Степановна, кое-как смирилась с этим запоем, поскольку ежу, как говорится, было понятно, что я несу нечеловеческие нагрузки: работа на заводе, работа по дому…» (В.Пьецух).

Современные писатели активно привлекают табуированную лексику, сленг: «Под музыку Эрика К. выкуривают первый косяк…» (Е.Мулярова.); «Вот блин! Будет конец этой стройке или нам за такие бабки вечно по грязи ездить?» (А.Кабаков).

Характерная черта сегодняшней прозы - интертекстуальность («Рожденный ползать, подумаете вы, летать не может, вот навернется оттуда - мало не покажется…» (А.Кабаков), языковая игра:

- А как хоть называется-то книжка?

- Телефоны ота доя.

- Ота доя, - сказал муж мышь Василий. - Доя - это понятно. Доя кого-то. Доя какого-то Ота.

- От мужского рода, - возразила мышь Софа, широко зевая, - как ты себе это представляешь, доить Ота? (Л.Петрушевская)

Современной российской прозе свойственно обилие интонаций, представляющих множество непохожих друг на друга героев.

Так, это может быть речь человека «советских лет», который знает что такое «фашистская гестапа» и «советская чека», который утверждает, что «все кантовались в Сибири» (рассказ Евг. Попова «Феномен). Это может быть и речь интеллигента-литератора из рассказа Викт. Ерофеева «Белый кастрированный кот с глазами красавицы», которого система обвиняет в инакомыслии («…Вы слишком много на себя берете, вторгаясь в трансцендентность и узурпируя функции промысла»). Это и задавленная бытом «одна женщина» из рассказа Л.Петрушевской «Шопен и Мендельсон»: «Чё это вы все играете, здравствуйте, не пойму», и рабочий, пишущий «проект радикальной реформы, которая … должна вывести страну на рубежи полного процветания» (пародирование штампов новейшей российской демагогии), но, как признается сам герой, работа над проектом затянулась, поскольку он «крепко закеросинил» (рассказ В.Пьецуха «Я и перестройка»).

Ирония становится ведущей стилевой особенностью современной прозы, независимо от того, что именно является ее объектом, даже если это достаточно драматичные коллизии и судьбы.

Усиление в современных текстах активности экспрессивной лексики подтверждается также и входящими в Центр творческого развития русского языка (при МАПРЯЛ) известными писателями, лингвистами, философами. Проведенные в Центре выборы слов-2008 показали, что «яркая лингвистическая особенность 2008 года - выдвижение жаргонизмов и неологизмов на ведущие места в общественном сознании, уравнивание "верхов" и "низов" стилевой пирамиды…». Такая ситуация, по мнению М.Эпштейна, «говорит о кризисе объективной картины мира, об эмоциональном перевозбуждении как общества, так и языка, где оценка, ирония, насмешка начинают захлестывать предметно-понятийное содержание слов». В России выбраны слова и выражения 2008 года // http://www.polit.ru/news/2008/12/26/elect.html

Итак, анализ корпуса современных художественных и публицистических текстов позволил выявить в них общие языковые тенденции.

1. Не замкнутость словаря, связанная с поисками новой идеологии, нового мышления, нового адресата. Расширение словаря происходит за счет жаргона (профессионального, криминального, молодежного), просторечия, заимствований из иностранных языков («интержаргон»), научной терминологии, ненормативной лексики.

2. Новый виток метафоризации языка, цель которого - поиск авторского стиля, новых средств представления проблемы, темы. Современные газетные тексты изобилуют политической метафорой, основанной на «стертой» метафоре. Усилена также метафорическая нагрузка заголовка.

3. Интертекстуальность, игра смыслами и интерпретациями. Игра с текстами-«предшественниками» (один из ведущих приемов современной художественной литературы) становится в текстах публицистических средством манипулирования общественным сознанием. Вместе с тем интертекстуальность усиливает экспрессию и авторскую оценочность текста.

4. Усиление роли иронии, языковой игры (каламбуры, окказионализмы, парономазия, игра с прецедентными феноменами). Современные художественные и публицистические тексты часто отличаются тем, что ирония их буквально пронизывает, порождая неоднозначность смыслов и образов, что, безусловно, порождает неоднозначность восприятия этих текстов читателем.

5. Разрушение языковых штампов, характерных для языка прессы, проникновение газетных штампов в язык художественной литературы (игра с советизмами, штампами перестройки).

Таким образом, сходные тенденции в языке современной русской художественной литературы и газетной публицистики отражают живые процессы, которые происходят в российском обществе, переживающем коренную перестройку, а значит - находящемся в пути, в поисках того, что будет дальше. Именно с этим поиском новых смыслов, новых идей и хотелось бы связать процессы, происходящие в языке художественной литературы и газеты.

художественный литература публицистика лингвистический

ГЛАВА III. ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ЛЕКСИКИ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА В 1930-1940 гг

Первая империалистическая война, революции в России и в Германии, годы Веймарской республики, приход Гитлера к власти Вторая мировая война, поражение нацизма и расчленение Германии - вот исторический фон, на котором творят немецкие писатели. Особую ценность в современной немецкой литературе представляет один из величайших поэтов того периода Эрих Мария Ремарк (1898-1970 гг.)

Родился он в семье переплетчика в Оснабрюке. Ремарк принадлежит к поколению писателей, чьи взгляды сформировались под влиянием Первой мировой войны, которая на долгие годы определила круг тем, характеры его героев, их мировоззрение и жизненный путь. Прямо со школьной скамьи Ремарк шагнул в окопы. Вернувшись с фронта, долго не мог найти себя: был журналистом, мелким торговцем, школьным учителем, работал в авторемонтной мастерской.

Из глубокой внутренней потребности рассказать о том, что его потрясло и ужаснуло, что перевернуло его представления о добре и зле, родился его первый роман «На западном фронте без перемен» (1929), который принес ему успех.

В эпиграфе к роману он пишет: «Эта книга не является ни обвинением, ни исповедью, это только попытка рассказать о поколении, которое погубила война, о тех, кто стал ее жертвой, даже если спасся от снарядов». Но роман вышел за эти рамки, став и исповедью, и обвинением.

Это - история убийства на войне семи одноклассников, отравленных шовинистической пропагандой в школах кайзеровской Германии и прошедших подлинную школу на холмах Шампани, у фортов Вердена, в сырых окопах на Сомме. Здесь оказались уничтоженными понятия о добре и зле, обесцененными нравственные принципы. За один день мальчики превратились в солдат, чтобы вскоре быть бессмысленно убитыми. Они постепенно осознали свое ужасающее одиночество, свою старость и обреченность: «из клетки войны выход один - быть убитым».

Молодым героям романа, вчерашним школьникам, попавшим в пекло войны, всего по девятнадцать лет. Все, что казалось святым и незыблемым, перед лицом ураганного огня и братских могил - ничтожно и никчемно. У них нет никакого жизненного опыта, то, что они учили в школе, не может помочь облегчить последние муки умирающего, научить ползти под огнем, тащить раненного, сидеть в воронке.

Для этой молодежи война ужасна вдвойне, так как они не понимают, во имя чего посланы на фронт, во имя чего должны убивать французов и русских. Только одно согревает их - мечта поехать в отпуск.

Пауль Боймер едет в отпуск, желая прикоснуться к родному дому как к живительному роднику. Но возвращение не приносит ему упокоения: ему теперь не нужны стихи, которые он писал ночами, ему смешны и противны разговоры обывателей о войне. Он чувствует, что у него теперь нет не только будущего, но и прошлого. Есть только фронт, гибель товарищей и страх ожидания смерти. Вглядываясь в документы убитого им француза, Боймер говорит: «Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем. Ах, если бы нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли!» Пауль будет убит последним из одноклассников, в октябре 1918-го, «в один из тех дней, когда на фронте было так тихо и спокойно, что военные сводки состояли из одной только фразы: «На западном фронте без перемен». Чернявский Г.И. Большевизм и национал-социализм: сравнительный анализ двух форм тоталитаризма. Харьков, 1993. С. 292.

В романе Ремарка - жестокая правда и тихий пафос неприятия войны, что определило жанровые особенности книги как психологической повести-плача, хотя в отличие от Олдингтона, подчеркивающего, что он писал реквием, Ремарк нейтрален.

Автор не ставит своей целью докапываться до истинных виновников войны. Ремарк убежден, что политика - это всегда плохо, это всегда вред и зло для человека. Единственное, что он может противопоставить войне, - это мир природы, жизнь в ее нетронутых первозданных формах: чистое небо над головой, шелест листвы. Силы герою идти вперед, стиснув зубы, дает прикосновение к земле. В то время как мир человека с его мечтами, сомнениями, тревогами и радостями рушится, природа живет.

Именно потому роман стал обвинительным документом, что Ремарк так ярко раскрыл трагедию целого поколения. Ремарк клеймит войну, показывая ее жестокий звериный лик. Его герой погибает не в атаке, не в сражении, он убит в один из дней затишья. Погибла человеческая жизнь, единожды данная и неповторимая. Пауль Боймер всегда говорит «мы», он имеет на это право: таких, как он, было много. Он говорит от имени целого поколения - живых, но духовно убитых войной, и мертвых, оставшихся на полях России и Франции. Их позднее назовут «потерянное поколение». «Война сделал нас никчемными людьми... Мы отрезаны от разумной деятельности, от человеческих стремлений, от прогресса. Мы больше не верим в них», - говорит Боймер.

Продолжением фронтовой тематики у Ремарка станут романы «Возвращение» (1931) и «Три товарища» (1938) - правдивые истории о жертвах войны, которых обошли снаряды. Усталые, опустошенные, растерявшие надежды, они так и не смогут прижиться в послевоенных буднях, хотя и исповедуют мораль выживания - дружбу и братство.

Место действия романа «Три товарища» (1938) - Германия 20-30-х гг.: безработица, инфляция, самоубийства, голодные, бледные тени перед сверкающими витринами продовольственных магазинов. На этом сером безрадостном фоне развертывается история трех товарищей - представителей «потерянного поколения», чьи надежды убиты войной, неспособного к сопротивлению и борьбе.

Отто Кестер, Готфрид Ленц и Роберт Локамп были на фронте, теперь все трое работают в авторемонтной мастерской Кестера. Их жизнь пуста и бессмысленна, они полны ненависти и презрения к миру, их окружающему, но не менее сильно их убеждение, что мир изменить нельзя.

Некоторый интерес к политике испытывает лишь Ленц, за что друзья называют его «последним романтиком». Дорогой ценой платит Ленц за этот интерес: его убивают парни «в сапогах военного образца, в новых кожаных крагах светло-желтого оттенка». Ремарк нигде не говорит, что его герой убит фашистами. И месть его друзей за Ленца - это лишь акт личной мести, не более, в нем нет и следа социальной ненависти, сознания общественной опасности фашизма.

Светлой нотой в рассказе о безрадостном существовании друзей звучит рассказ о любви Локампа и Пат, но и эта любовь обречена на гибель: Пат неизлечимо больна. Ради ее спасения Кестер продает последнее, что у него осталось, но все напрасно.

Друзья, готовые пойти друг за друга в огонь и воду, бессильны что-либо изменить потому, что они убеждены, что изменить ничего нельзя. «А что, собственно, мешает нам жить, Отто?» - задает вопрос Локамп, но на него не получает ответа. Не отвечает на этот вопрос и Ремарк.

Ремарк отвергал войну, был антифашистом, однако его антифашизм, в отличие, скажем, от позиции Барбюса, не включал коллективное сопротивление. Антимилитаристская позиция Ремарка явилась причиной того, что в 1933 году фашисты сожгли его книги. Ремарк эмигрировал из Германии.

В 1946 году Ремарк публикует роман «Триумфальная арка» о Париже 1938 года, в котором опять антифашистское сопротивление предстает как индивидуальный акт мести. Главный герой - немецкий эмигрант хирург Равик, антифашист, прошедший пытки гестапо, Испанию, а теперь вынужденный жить и оперировать под чужой фамилией, разделяя судьбу с другими героями книги, такими же эмигрантами (итальянкой Жоан Маду, русским Морозовым). Встретив в Париже гестаповца Хааке, пытавшего его, Равик решает его убить, хотя и мучается от бессмысленности этого поступка. Он, как и предыдущие герои Ремарка, верит в неизменяемость мира. Для Равика убийство гестаповца - не просто акт личной мести, это начало... Но начало не имеет продолжения: что же дальше? Такой вопрос задает себе Равик и не отвечает на него. В романе Ремарка все настойчивее звучит мысль о том, что человеческая жизнь бессмысленна. Образ Равика, который вошел в роман, распался, в романе действует совсем другой человек. Это один из людей «потерянного поколения» без веры в жизнь, в человека, в прогресс, даже без веры в друзей.

Пацифистский индивидуализм преобладает у Ремарка над открытым антифашизмом, что, вероятно, и определило послевоенный выбор - невозвращение ни в демократическую, ни в федеративную Германию. Приняв в 1947 году американское подданство, писатель жил в разных странах Европы, рассказывая о ностальгии и возвращаясь к войне, к опыту юности и своей автобиографии.

В романе «Время жить и время умирать» (1954) мы впервые знакомимся с новым героем Ремарка - это человек думающий и ищущий ответ, осознающий свою ответственность за происходящее. Чугров С. Этнические стереотипы и их влияние на формирование общественного мнения. // Мировая экономика и международные отношения, 1993. - №1. - С.46.

Гребер с первого дня войны на фронте Франции, Африки, России. Он едет в отпуск, и там в объятом страхом, сотрясаемом городе рождается большая самоотверженная любовь к Елизабет. «Маленькое счастье тонуло в бездонной трясине общих бедствий и отчаяния».

Гребер начинает задумываться, виноват ли он в преступлениях против человечности, должен ли он возвращаться на фронт, чтобы своим участием увеличивать число преступлений, чем искупить вину. В конце романа Гребер караулит схваченных партизан и наконец после мучительных раздумий решает их выпустить из подвала на свободу. Но русский партизан убивает его их той винтовки, из которой за минуту до этого Гребер убил гитлеровца. Таков приговор Ремарка человеку, который решил пойти дорогой активной борьбы. Во всех своих романах Ремарк утверждает: для всех, кто пойдет дорогой политической борьбы, наступит «время умирать»

3.2 Лингвистические особенности новой лексики ситуации «Настроение и мироощущение граждан Германии в связи с изменениями в политической жизни»

XX век для Германии стал трагическим веком. В этот век в Германии стала возможной победа тех, для кого тонкая пленка многолетней европейской цивилизации с ее гуманистическими традициями уважения к отдельной личности была лишь досадной помехой - и эта пленка была сорвана. Первопричин трагедии много - здесь и поражение в первой мировой войне, увенчавшееся позорным для Германии Версальским миром, вследствие чего в общественное сознание на достаточно широком срезе внедрилась идея реванша; здесь и экономическая нестабильность послевоенных лет. Вот как описывает герой-рассказчик из романа Ремарка «Три товарища» свое экономическое «процветание» в 1923 г., - «Тогда была инфляция. Мое месячное жалованье составляло двести миллиардов марок. Деньги выплачивали дважды в день, и после каждой выплаты предоставлялся получасовой отпуск, чтобы обежать магазины и что-нибудь купить, пока не вышел новый курс доллара».

А впереди был еще знаменитый экономический кризис конца 20-х - начала 30-х годов. Миллионы немцев жили в постоянной тревоге за свой завтрашний день, а законным образом избранное парламентское правительство все чаще демонстрировало собственное бессилие. Впрочем, едва ли возможно было в одночасье возродить подорванную войной экономику, в короткий срок «навести порядок», не попирая при этом принципы гуманности и законности. Да только миллионам обездоленных это было безразлично. Люди ждали решительных действий. Миллионы рассуждали так, как рассуждала уже после прихода Гитлера к власти работница Анна из романа Л. Фейхтвангера «Семья Опперман»: «В общем, переворот был необходим. Прежние правители… и шагу не делали без множества оговорок, оговорок на «законнейшем основании»… Новые правители хитры и грубы, но они действуют».

Демократическое правительство все в большей степени теряло популярность, и все большее количество людей испытывало потребность в «сильной руке», которая сумеет «навести порядок» в экономике, обеспечить всех трудоспособных рабочими местами, привлечь к принудительному труду разного рода «паразитов» (включая и представителей «далекой от народа» интеллигенции), «очистить» Германию (без всякой оглядки на «букву» давно потерявших авторитет законов) от не слишком качественного «человеческого материала» (для начала - хотя бы от людей с криминальными наклонностями) и, главное, несколько умерить аппетиты крупной буржуазии (опять же - по возможности без всякой оглядки на разного рода «формальности», вроде права собственности).

Подобные настроения, конечно, не могли охватить всю Германию, но они носились в воздухе, они были достаточно распространенными, с ними невозможно было не считаться - равно как и с приобретающими все большую популярность национал-социалистскими лидерами с их простыми и конкретными обещаниями в короткий срок вытащить Германию из хаоса, с их презрением к «гнилой» европейской цивилизации со всеми ее атрибутами, вроде «прав человека» или «правового государства», с их весьма привлекательной идеей национального превосходства (а это действительно пьянящее чувство - чувство собственного превосходства по праву рождения, вне зависимости от личных качеств или личных достижений), с их презрением к интеллекту и апелляцией к «здоровому» животному началу в человеке. Это тоже, увы, может быть привлекательным для того, кто в силу каких-то причин не сумел приобрести достаточно богатого культурного багажа - и вдруг открыл для себя (вернее, ему открыла это нацистская идеология), что, оказывается, его необразованность и малокультурность - это вовсе не недостаток, что он-то как раз и ближе к «здоровой природе», нежели разного рода «высоколобые» интеллектуалы, что, оказывается, «…профессорская наука оказывает губительное воздействие: она уводит прочь от инстинкта» и что вообще «с твердым характером можно многого добиться в жизни даже при ничтожных знаниях» (это выдержки из стенограмм «застольных» речей Гитлера в Ставке).

А если прибавить сюда тонкую игру на человеческой потребности в чуде: реальность была достаточно беспросветной, и многие испытывали потребность забыться, снять с себя личную ответственность за собственные поступки, передоверить свое «Я» какому-нибудь «вождю»-чудодею, который бы в конце концов привел народ к «всеобщему счастью»? А если прибавить сюда искусное моделирование образа врага, доведшего Германию до национального позора (в лице демократических лидеров, «гнилых» интеллектуалов, евреев, «космополитов», да и вообще всех тех, кто не был согласен с националистскими идеями) ? А если прибавить сюда один из «стержневых» принципов национал-социализма - романтически окрашенную идею грядущей «Великой Германии» как высшего приоритета, перед которым должны померкнуть интересы отдельной личности - «песчинки» внутри великого Целого? Это привлекало не всех, даже не большинство - но, к сожалению, достаточно многих.

Безусловно, отразились на судьбе Германии в XX веке и специфические условия, в которых происходило развитие германской государственности в предыдущих столетиях. Дело в том, что к началу 30-х годов XX века Германия - страна богатейшей духовной культуры - не обладала достаточно развитой традицией политической демократии и защиты прав отдельного человека.

Позади - долгие века феодальной раздробленности, когда Германия была разделена на 36 микрогосударств, в каждом из которых власть безраздельно принадлежала монарху. Естественно, что в таких условиях вмешательство государственных органов практически во все дела своих подданных было практически тотальным, а зависимость подданных от государства была практически абсолютной. При этом в большинстве германских княжеств воля государства была практически тождественной воле князя, который мог карать и миловать по своему усмотрению, порой не особо оглядываясь на законы собственного княжества.

Можно вспомнить в этой связи гофмановских героев, которые в чем-то напоминают марионеток в руках правителя: одного и того же человека в один момент можно обрядить в министерский мундир с орденом Зелено-пятнистого тигра, а в другой момент этим же человеком можно перебрасываться, словно мячом («Крошка Цахес» Гофмана). Подобная традиция почти тотального государственного вмешательства отразилась и на немецком социалистическом движении: еще в XIX веке многие лидеры этого движения делали ставку на дальнейшее усиление вмешательства государства в жизнь своих подданных, на «полицейский социализм», который обеспечивал бы всеобщее казарменное равенство и «железный порядок» (кстати, некоторые направления немецкого социалистического движения XIX века не были чужды и идей расовой чистоты, и антисемитской идеологии). Увы, относительно демократическим и правовым государством, с надежной системой защиты прав личности, с четким приоритетом права перед личной властью Германия стала лишь незадолго до прихода к власти нацистов.

Это, увы, недостаточный срок для того, чтобы победа тоталитарного режима стала невозможной (можно провести в этой связи параллель с судьбой России, которая только начиная с 1861 г. стала очень медленно, постоянно останавливаясь и даже отшатываясь назад, превращаться в правовое и демократическое (по меркам своей эпохи, разумеется) государство - и к 1917 г. просто не успела пройти ту часть пути, которая сделала бы дальнейшее движение необратимым).

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Айххольц Д. Цели Германии в войне против СССР. Об ответственности германских элит за агрессивную политику и преступления нацизма // Новая и новейшая история, 2002. - № 6. - С. 89.

2. Бессарабова Н.Д. Из метафорического фонда. Предисловие к словарю // Журналистика и культура русской речи, 1997. Вып. 4.

3. Борозняк А.И. Рец. на кн.: Stiften gehen. NS -- Zwangsarbeit und Entschadigungsdebatte. Koln, 2002 // Новая и новейшая история, 2003. - № 1. - С. 245-248.

4. Борозняк А.И. Так разрушается легенда о «чистом вермахте»… Современная историография ФРГ о преступлениях нацистской армии в войне против Советского Союза // Отечественная история, 1997. - № 3. - С. 107-120.

5. Бровко Л.Н. Германская социал-демократия в годы фашистской диктатуры. 1933-1945. М., 1988.

6. Васильева Т.Е. Стереотипы в общественном сознании: социально-философские аспекты. М., 1988.

7. Ветте В. Образ России как расово-идеологического врага… // Германия и Россия в ХХ веке: две тоталитарные диктатуры, два пути к демократии. Кемерово, 2001.

8. Видеман Ф. Гитлер глазами его адъютанта // ННИ, 1998. - № 5-6.

9. Введение в практическую социальную психологию. Под ред. Ю.М. Жукова, Л.А. Петровской, О.В. Соловьевой. М., 1998.

10. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.

11. Гребенникова Н.С. Зарубежная литература XXвек: Учеб. пос. / Н.С. Гребенникова. - М.: Владос, 2002.

12. Дюльффер И. От союзника к пособнику в тотальной войне. Военные и общество в Германии, 1933-1945 гг. // Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции. Результаты исследований / Под ред. В. Михалки. М., 1997.

13. Зарубежная литература XX века:Учеб. для вузов / Под ред. Л.Г. Андреева.-2-е изд., испр. и доп. - М.: Высшая школа, 2003.

14. История зарубежной литературы конца XIX - начала XX в.:Курс лекций / Под ред. проф. М.Е. Елизаровой и проф. Н.П. Михальской. - М.: Высшая школа, 1970.

15. История второй мировой войны 1939-1945. Т. 1. М., 1973.

16. История и психология. М., 1971.

17. Клюге Р.-Д. По ту сторону европейского сознания? Исторические и современные аспекты германо-славянских взаимосвязей. // Славяноведение, 1992. - №2. - С.24-29.

18. Ковалева Т.В. и др. История зарубежной литературы (вторая половина XIX - начало XX веков): Учеб. пос. / Ковалева Т.В., Кириллова Т.Д. , Леонова Е.А. - Минск: Завигар, 1997.

19. Корнева Л.Н. Основные тенденции развития современной немецкой историографии национал-социализма // Германия и Россия в ХХ веке: две тоталитарные диктатуры, два пути к демократии. Кемерово, 2001.

20. Костомаров В.Г. Языковой вкус эпохи. М., 1994.

21. Мыльников А.С. Народы Центральной Европы: формирование нацинального самосознания XVIII -XIX вв. СПб., 1997.

22. Мировые войны в ХХ веке. Кн. 3. Вторая мировая война. Исторический очерк. М., 2002.

23. Оболенская СВ. Образ немца в русской национальной культуре XVIII - XIX вв. //Одиссей. Человек в истории. М., 1991.

24. Орлов Ю.А. Журналистская теория и журналистское образование в нацистской Германии // Вестник МГУ. - Сер. 10. Журналистика, 1992. - № 1-2.

25. Петрей П. История о великом княжестве Московском. // Пер. Шемякина А.Н. М., 1867.

26. Полосин И.И. Немецкий пастор Одерборн и его памфлет об Иване Грозном (1585). М., 1950.

27. Робер М.- А., Тильман Ф. Психология индивида и группы. М., 1988. С. 85-86.

28. Руткевич А.М. Хайдеггер и нацизм // ВФ, 1988. - № 11. -- С. 19-25.

29. Ступин В.А. Когда тают сумерки идолов, брезжит кровавый рассвет магов // Ступени, 1992. - № 3. - С. 34-38.

29. Тиммерман Г. Российско-германские отношения в контексте общеевропейского сотрудничества // Вторая мировая война и преодоление тоталитаризма. М., 1997.

30. Тодоров Ц. Понятие литературы / Ц. Тодоров // Семиотика. - М.: Прогресс, 1983.

31. Ухванова-Шмыгова И.Ф. Дискурс-анализ в контексте современных исследований / И.Ф. Ухванова-Шмыгова // Методология исследования политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов: сб. науч. трудов. - Минск: Белгосуниверситет, 2002.

32. Фабри И. Религия московитов. // Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. / Сост. Кудрявцев О.Ф. М., 1997.

33. Чижевская Е.Е. Дискурс политика / Е.Е. Чижевская // Методология исследования политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов: сб. науч. трудов. - Минск: Белгосуниверситет, 1998.

34. Штадеи Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. М., 1925.

35. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса; диссертация доктора филологических наук. - Волгоград, 2000.

36. Чернявский Г.И. Большевизм и национал-социализм: сравнительный анализ двух форм тоталитаризма. Харьков, 1993.

37. Чугров С. Этнические стереотипы и их влияние на формирование общественного мнения. // Мировая экономика и международные отношения, 1993. - №1. - С.42-55.

38. Энциклопедия литературных героев: Зарубежная литература XX века. - М.: Олимп, АСТ, 1998.

39. Lippman W. Public Opinion. New York -Toronto, 1965.

Размещено на Allbest.ru