Субъективность как практика

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

Глава I. Субъект без задачи. Индивид, класс, место субъекта

Глава II. Практика ради практики

Глава III. Задача. Различение идеи и идеологии

Заключение

Список литературы

ВВЕДЕНИЕ

субъективность практика идеология

Что такое субъективность? Сама форма вопроса может поставить нас перед другими вопросами: где? В каких условиях? В этой работе мы должны прийти к этому определению, при этом обращаясь к пониманию ее постоянного воссоздания, за которое отвечают личные практики. Описывая природу практики себя, мы ищем заключения вопроса в коллективном, из чего становится понятно, что вопрос этот происходит из мира, и даже является ликом задачи. Обучение тому, чтобы стать субъектом есть разрешение еще в нем общественного значения. Поэтому вопрос «что такое субъект» есть обучение и уточнение собственной задачи через практики себя в мире.

Сам мир это еще и автоматический, повторяющий универсум знаковости. Идея несет за собой идеологию, практика - общественное подражание. В работе мы приводим различения, помогающие остраниться от захватывающего характера самой практики идеологии, при которой это понятие начинает казаться всеохватным. Идеи и реальность это постоянное взаимодействие во времени нашего осознания.

Введением мы пообещали многое, время держать обещание.

Глава I. Субъект без задачи. Индивид, класс, место субъекта

Что означает позиция субъекта в знаковом универсуме? Мощность его определяется через сумму свободного действия, которую ему позволяют осуществить. По отношению к тому, что называется свободой, не может быть никакого предданного права. В смысле прав человеку всегда вырыта яма: известно, где можно оступиться, а когда - нельзя. Изначально основанная на собственности человека свобода переделывает человека под события ответственности, доступ к которым определен набором глупостей. Обычная стратегия помогает избегать чересчур личного поведения, точно также как сонный, но караулящий позицию суслик бодрствует, поскольку коллективное оберегает его. Обналичивает поведение только видение фигуры, собственной позы. Так, всегда известно, где у чашки ручка, если за нее берутся с детства, и неизвестно почему нужно пить чай, обязательно держась за эту ручку, кто-то возмущается отсутствием церемонии, - а почувствуем ли мы дух Китая! Чем сильнее делается акцент в обществе на событиях ответственности, тем больше внедряется экономия свободного действия. Старая линия между работой и досугом стерта, в современной экономии она перенесена на поддержание коллективной модели и на отдаление от нее. Иначе говоря, коллективное, массовое преподносится как требующее затрат в любом случае. Для поддержания образца - отвечать на сигналы. Действовать по сигналу, то есть переводить волю в сигнальный план. Вспомним сравнения общества с организмом - не это ли верх усилий - отстраниться от закона, навязываемого желанием? В то же время утверждается обратное: «быть массовым проще всего». Противоречия здесь нет, ибо организм не рассуждает над собственным планом, он использует возможности, распространяется и захватывает территорию. Механика - это уже продуманный образ действия на определенной территории: это конкретные решения конкретных проблем. Внутренне она обосновывает обмен, коллективное сообщение, сама суть механического - идейное творчество субъекта, это воля прежде разума и разумной воли. Возьмем пример фабричного рабочего Мишле: он занят рутинным трудом, и в то же время у него довольно много времени на медитацию. Движения его размеренны, согласовано собирание деталей с сердечным ритмом. Теперь мы познакомим его с машиной. Что получается? «МАШИНА ЖЕ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ НИ МЕЧТАТЬ, НИ ОТВЛЕКАТЬСЯ» Мишле Ж. Народ. М.: Наука, 1965. С 39. - машина воссоздает перед человеком (еще не животным, еще не индивидом) ошибочное и правильное поведение. Такая-то однородная последовательность действий плохо вяжется с теми великими именами «честь, доблесть, справедливость», что не обходятся без принятия на себя ответственности, почему эти имена и блекнут, когда их выплавляют на конвейерах искусства, телевидения и снабжают ярлыком прав. Именно через эти имена имеют лицо, приобретают силу свободного действия.

Производим ли мы в знаковом обществе когда-нибудь вещи, продукцию? Вместе с ними производятся индивидуальные позиции: «я думаю», «я считаю». Та вещь, чей образ призывает воспроизводить понятия субстанциального, движется идеологически. То есть обходится существо вопроса: «о чем мы думаем, когда имеем дело с объектами?» Опять же, о притягательном образе, который мы покупаем, или о покупательной способности, которая обеспечивает минимум стабильности в обществе - мы не можем думать над тем, что стало объектом нехватки. Поэтому тот, которому подкладывают волю под его незаинтересованное обхождение с объектами - индивид. Далее индивид. Если в обществе учащается применение логики частного лица, то за этим стоят отношения отчуждения, иллюзорные отношения. Иллюзия здесь заключается в практике со-мнения. Если мы не поддерживаем образ действия, не используя образ вещи как пароль к нашему обществу, то мы переносимся. Бедные, одинокие, поношенные личности героически объединяются против объективного как такового: мы против устройства государства, мы исключаем возможность сотрудничества с загрязнителями окружающей среды, мы хотим «свободы от n». Общество озвучивает проблему, например, экономический кризис. И тогда мы, будучи уже не в силах производить благими темпами, чтобы не остановилось сердце, мы перед лицом события ответственности, уже не я, а Мы. Тогда в этих неопределенных отношениях класс замечает класс. Классовые отношения между субъектами подчинены уровню знания, где сплошные предикаты: христианские (свой-чужой), с коммунистическим лицом (красные-белые).

Экономические отношения реальны, когда ограничивают нас в выборе внутри знания. Сама же продукция продолжает изготавливаться для кого-то. Когда позиция индивиды касается ответственности, то дистанция между субъектами закрепляется за незнанием. Идеология конкретизирует их. Идеология защищает для нас плоды воображения класса, тех больших групп, поскольку реальность масс бесчеловечна. Так ее феномен можно было бы поместить в реальность театра Арто, где никакого человека с нравом и характером не дано. Показать формообразование, изначальное кипучее состояние элементов, соединение и разделение элементов было бы задачей художника масс. - Арто А. Театр и его двойник. Спб.: Симпозиум, 2000. С 139. Мы знаем свирепые массы, бунтующие, даже восстающие в бессмысленном притяжении ценностей (они собрались в театре, они в кафе везде, везде - Ортега-и-Гассет), но знаем ли мы среди них упорствующего субъекта? Это взбирающийся по склону горы Ницше, это стоики с их различением неизбежного, того, что можно избежать и того, что не зависит от тебя.

«Личность неприкосновенна…», неприкосновенность переписки, - все это говорит о существовании кого-то. Я с ним не знаком. С обоюдного согласия наши стороны признаются, что не знают друг друга Независимость частного лица, переписки, жилища есть позитивные нормы, предполагающие естественным наличие онтологии индивидов, которые прежде всего должны быть снабжены барьерами, разделены друг от друга. - Тарновский Е. Н. Четыре свободы. Спб.: Макет, 1995. С 53., - с этого незнания начинается свобода личности. Как это было в Англии? Habeas Corpus Act. В суд должен быть явлен ответчик, дистанция должна сократиться до минимальной, где ясно и отчетливо выговаривается право. Государство является концерном по производству таких ситуаций dictio, когда есть определенная речь и поза, соединенные в истине. Также как в театре Арто, к подлинному слову готовят тело и позицию. Нам ведь не нужно знать досконально с кем имеем дело. Происходит то же самое - подмена разумной воли образом действия. Вместо задачи - проблема и решение. Но может личность, о которой идет речь - Я? Государство существует в сокращениях дистанции между: 1) собой как телом (Гоббс) и спрашивающим (располагающим в ответу) 2) истцом и обвиняемым 3) спрашивающим и истиной. Среди них субъект - тот, кто вносит неравенство в получившиеся отношения. Рядом с объективной логикой есть и та, к которой она, впрочем, стремится, то есть воссоздание себя из глубины общего. Понятие субъекта, ищущего причины нехватки, придумано экономикой имеющей ориентир на некое равенство. Равны перед друг другом только пещерные люди (когда излишек объективного сведен к выживанию этого тела), поэтому требовать имущественного равенства значит основывать права на чем-то другом, на какой-то особенности своей позиции в коллективе. Гражданин - почему это скорее идеология, чем задача быть гражданином? Ответ в примитивном поведении. Особенность примитивного поведения заключается в том, что выигрывает только необходимая тактика, остальные отбрасываются. Сейчас этот минимум - исполнение коллективного долга (окружи себя вещами, выбирай, протестуй), предполагающий государство в качестве схемы выживание коллектива. Откуда берется схема?

Явно - не от субъекта. Позиция субъекта сама проявлена через феномены идеологии, а та предлагает перенести ответственность, уйти от мира беспорядочной воли в коллективное аморальное. Я считаю, думаю - класс действует, или же я действую как класс - а класс думает в моих интересах, восполняя систему ценностей. Заявления ученых: «Но прогресс не остановить « является главным достижением идеологии - наука должна сохранить себя как институт, это откровение, загадку объективного совершенствовании. Вся личная свобода в избегающим кризисов производства дальнейшим усилением потребления обществе основана на собственности - это из кладовой либерализма. Сознание вещного, факта вещи включает в себя освобождение от условий ее производства - это из современной мистики. Механическое отношение к свету есть самое загадочное. Откуда свет происходит - спрашиваем мы - и наиболее внятным оказывается описание способа его производства, дружно отвечаем: электрификация происходит так-то … или же электрификация страны проводилась… Схему - изобретают. Изобретение схемы предшествует ее реализации, иначе не позволяет рынок. Классовая логика для себя есть единственно возможная логика бытия - зачем эти идеи, что мы различаем за вещами?! Субъект, запрятанный внутрь интерпретаций мира, позиций - плюрализма мнений, он означает ли сам по себе некоторую идею? Идея построена некотором тождестве слова, неутомимый Секст спрашивает: о чем вы говорите, когда вычленяете свои идеи - Справедливость, Благодеяние и тд. В том-то и заключается провокационный для наших способностей характер идеи: а о чем ты думаешь? И сразу ищется то самое юридическое тождество личности, выражаемое в образе. И мы обращаемся к образу как к постоянному подтверждению собственного присутствия в месте речи. Я думаю о том-то, - говорит индивид, - я думаю так-то. Лично мы оперируем образами, привязанными к восполнению нашей телесности, чтобы предоставить свободу образам государства, конкретным образам действия, наконец закрепленном в уличном движении, в наполняющих нас вещах, автоматах.

Линии образования, линии власти пропускают по себе субъекта - глупым становится тот, кому не хватает собственного взора, кто слишком отдалился, изменяя представление о положенной дистанции. На двоечника смотрит весь класс, на обвиняемого - присяжные, порученный власти субъект обязан признать, что ни одно его мнение не является принадлежащим множеству. У него забирают его изначальную множественность - быть означаемым, когда субъект взывает к своим правам - воля уже завершилась, началась строгая индивидуация. Запущенный механизм желания отстраняет также человека как означающее - только в теории существуют некоторые плотники, рабочие великой страны. Они слишком логичны, как кантовские «розы», растут только в сознании. В обществе индивиду не хватает того, что описано в защищенном от варьирования концентрационном списке. Потребности - это всегда программа телесного действия: встал с постели - нечто общественно важное - удивился этому и купил - возврат к началу. К событию ответственности принадлежат цепочки, то разрушаясь, то восстанавливаясь. В целом же, никто не становится означаемым без вступления в соответствующее общество носителей означающего, где, например, писателям раздаются перья союза писателей. Самим же означающим становятся по принуждению: «можешь - значит должен». Жижек С. Хрупкий Абсолют или почему стоит бороться за христианское наследие. М.: Художественный журнал, 2003. Гл 14. Перед нами два вопроса: 1) Если субъект может себя восстановить - что послужит ему опорой как волнам пассы Моисея? 2) если же субъект утрачен - кто те распорядители здравого образа мысли, за которыми сохраняется способность «божественного взора»? Здесь мы используем замечательное понятие Бибихина - Бибихин В. В. Философия права. М.: ИФ РАН, 2005

Глава II. Практика ради практики

Не связанный общественный практикой образ действия, вынуждает субъекта к какой-то иной практике. В чем же опора субъекта? Не принуждает ли язык ответить - в объекте? В знании продукции, запечатлевающей лик происходящего в его пребывании в общественных отношениях. Однако, здесь мы на перепутье. Ведомство теории не в состоянии связать разнообразные методы исследования даже о человеке в единую науку с единым объектом, та же самая свобода в бесконечном уточнении объекта в физике. Здесь Гейзенберга цитирует Маркузе. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М.: Издательство АСТ, 2003. С 412. Ею пользуется практический разум, принимаясь за гипотезу о единстве объекта, будь это государство или космос. Пока в теории сменяются установки, например, космическое пространство начинает объясняться не как эфир, а как материя, практически может совершаться лишь обоснованное в общественной практике. В теории объект постоянно подчинен переработке, в то время как мы пытаемся одеть его в образ. Общественная практика заключается в разработке ценностей, выпуске товаров, в пересмотре исторических возможностей, через которые мы знаем себя. Дело и в том, что меняется объекты знания, и в том, что мы знаем ограниченным образом (немного биологии, немного математики, немного BBC, на другом полюсе крайние специалисты и энциклопедисты), в то время как речь идет о жизни в обществе как некоем целом горизонта ожиданий. Мы упомянули взгляд, понятие божественного взора, который Бибихин иллюстрирует примером иностранца, приехавшего в Россию ревизором.

Зовут ревизора - Кюстин. Восстановление полноты смысла выявляет несомненно скрытые посылки, которые не отмысливаются, хотя именно на них основан текущий образ действия. Что удивляет Кюстина? Боготворят государя русские, а сами живут в жутком бесправии. Внешне соблюдается блеск, лихая игра румянца на щеках женщин, показная нарядность, но их избы внутри - грязь по углам, нечистоплотность… Внутренняя сторона для практики, через внешнее о ней рассказывают. Нет - о практике нельзя говорить вместо практики. Общественное постоянно об руку с личным. Тот же самый русский стиль субъективности оживляется повышением крепости и определяется постоянной возможностью разрешить конфликт сил, интересов через случай. Крепость есть утвержденное положение, от которого начинают судить о существующих порядках. Оно утверждается извне, как и это странное для Кюстина перепоручение судьбе всякого точного толкование права. Существует негласное установление, такое как коррупция, - и вот это есть теория, право? На лицо недоверие перед теорией, различаются по установке жизнь на виду у других, и личный быт. Позиция надсмотра позволяет нам перейти к внутреннему характеру практик, не привлекая сюда позицию другого, мнения. Практика, возникающая в таких общественных формах как политик, деятель культуры, изначально предполагает позицию надсмотра, заботы над собой, важно определить кто надсмотрщик: ты или зрители, ты или избиратели?

Поэтому упуская пространственный характер практики, субъект восстанавливает целое в другом месте. Через забвение прекрасного и справедливого в собственном взоре, отдавая себя на попечения «просто людям», тому, что «просто понравилось», а в постоянном экономическом процессе он перепоручает себя классу. Почувствовать изменчивость ценностей, объектов, да разве на это направлены труд, экономика? Приходится повторять поход на работу, заимствовать образцы воспитания. А еще требуется уберечься от придания повторению негативный смысл - разрушители машин, недовольные автоматизацией, бюрократизацией - могут прогуливаться в сторонке. Наличие в практике рутины замечается недовольным сознанием, но условия бунта этого сознания, в принципе психического процесса, задаются моделью общественной жизни. Десублимация принадлежит городской среде, ее идея заключается в распределении точек разрядки напряжения в ограниченных городской средой местах работы-жилья-отдыха. Поэтому практика должна учитывать условия пространства.

Даже если по роду занятия мы обращаемся лишь с представителями объективности, Объективность самолета заключается в понятии того, что вообще можно знать о самолете как модели сконструированной так-то, в таком-то обществе, расширяется это понятие на ряд объектов опыта. мы ориентированы на то, чтобы узнавать свой мир в них, продолжаться. Стремление к ним реализуется в пространстве десублимации, где каждый ориентируется на идеалы. Неужели каждый? Это проблематичное утверждение, так как мы явно разрушаем цепь интерпретант, когда направляем себя через идеал. Возьмем ситуацию послевоенного времени, когда Роберт Локамп Ремарк Э М. Три товарища. Л.: Лениздат, 1959., один из трех товарищей, живет в мире, чью событийную цепь можно свести к инварианту пьянка - возлюбленная - воспоминание - драка - автомобильная поездка (или гонка). Что беспокоит героя, когда он думает о потере возлюбленной, заставляет кидаться на грубияна, вспоминать так, что комната уплывает из-под ног? Идеал воина. Цепь событий протянута к тому, кто осваивает их, участвует, идеал здесь суть комплекс задания связности миру, проводящий время случающегося. Не нужно заниматься идеями, проясняя идеал, сама организация событий участия есть конкретная реализация необходимого поведения, которое заключено в следовании голосу совести, веры, напеву любви - когда теплится росток сознания. Конкретное возражение разума, предложенное в формулировках: «надо просто жить», «есть просто музыка» само выдвигает положение о синтетическом характере практики, она для чего-то… Это практику себя просто не осуществляют, предпочитая произрастать на почве потерянным семенем. Как связаны события мы можем не понимать, тем не менее можем успешно осуществлять эту связь, выдерживая разные маски. Итак, необходимость может быть захвачена репрезентативными институтами - это одно, второе - когда индивид действует через них, что позволяет ему сознавать принятие и не-принятие посылок общества, распределять энергию, и (если бы мы представили первые два в качестве кругов Эйлера) объединяет их центральный круг практик ради практики - это третье.

Обращение к идеальному подразумевает вкус, предельно обращенный к объекту. Практика субъективности вносит дистанцию, обучает тому, как ее вводить между общественными ожиданиями и идеалом, отсылая к вкусу как к становлению неизменного. Пространство десублимации это границы дозволенного осознанию. Вкус к объективному это не предпосылка некого навязанного идеала, а работа критики существующего пространства. Так создается область поиска - сильное впечатление, выдающееся событие - то, где всегда можно перестать быть прежним, переродиться. Только лишь через раскрытие идеального характера окружающего субъект собирается, иначе остаются только побеги вроде «я сделал то-то», «я есть такой-то». Объективное выступает как то, чем идеал предстает перед субъектом, когда субъект достигает области распознаваемости того, что осуществлено благодаря внутренней необходимости. Вкус возникает как чувство удовольствия от того, что я смог сделать независимым объектом сознания. Ведь в общественной практике все проще, действия и предпосылки разведены. Классическое отчуждение относится к теоретической установке, исследуйте продукт, находите в нем источник неравенства. Но само неравенство имеет исток в типах субъективности. Человек решает, каким ему быть внутри цепи этих мощных, апеллирующих к Я цепочках событий, но когда приходит объективное действо, он уже не может сойти со своей позиционности. Это рытье окопов, обучение жестам и способность приостанавливать внутренний диалог. Задача практик - уметь быть готовым к завершенности через интерпретанту, не упуская собственного поля смысла. Практика субъективности подразумевает возвращение к себе самой в мире: будь инженером, будь алхимиком, будь буржуа - только научись быть отдельно и от этого тоже.

Предпосылка здесь в любом случае не осмысливается, она догматична - существует, пока ей подчиняется индивид. Телеология поступка, как показывает Маркс, направлена на общественные отношения, мы можем либо изменять их или поддерживать. От нашего общения в существующих условиях зависит, как мы будем сознавать. То, к чему мы не можем приложить критику, осуществить историческое - попадает под ведомость идеологии. Тот, кто отрицает идеологическое пространство, опять же расходует энергию в его же пользу, так как логос протеста, это одна из сторон живущей идеологии. Так что реализация в объекте идеала скорее требует субъекта своим условием, нежели чем само является его воспроизведением. Выдвинем положение о том, что где нет задачи, там мы будем переживать индивидуализацию, возможно весьма насыщенную, но не субъекта. Чего стоят парады, объединение перед лицом Врага! О вкусах можно спорить, Арендт отмечает у Канта суждение вкуса как тот исток, откуда черпается возможность политического суждения. Вкус (в отличии от переводимого зрения и слуха на геометрически-математический лад) как чувство имеет форму непроницаемо индивидуальную, и общество (не считая человека как род (Man) и исполняющего автономную волю) как собрание индивидуальностей удерживается возможностью разных групп формировать общее суждение вкуса без познания. - Arendt H. Lectures on Kant`s political philosophy. Chicago: Chicago University Press, 1993. и спор может продолжаться вечность, ту самую вечность, где на абсолютно равных началах развиваются самая здоровая рыночная экономика, при посредничестве технического, того способа отношения, при котором имеются не связанные с сознанием объекты и отдельные моменты осознания себя субъектом. То есть та практика иного рода, практика субъективности, не связанная с обществом, еще и не принимает заранее данную объективность, она внимательно относится к отчуждаемому.

Знаковые смещения не могут затронуть существо поступка. Воля, смерть, базальные комплексы, несправедливость - срабатывает феноменальный рычаг и, каким бы прекрасным гражданином я не был, я завершаю событие. Это шанс субъективности. У субъекта получится заявить о себе, и это войдет в случай глупости, будет представлено как явное несовершенство закона или конкретного случая по сравнению с образом действия. Идеология появляется без дыма и огня: достаточно нарушать правила - признавая претензии Штирнера - церковь хочет от меня один образ, либералы - чтобы я подтверждал свое присутствие либеральным образом действий. Сам Штирнер желает свой собственный образ. В полной предикации, в мире присутствует он, на чем спотыкается индивид - императив субъективности - будь собой.

Здесь следует прояснить, почему знаковый мир вообще является чем-то устойчивым. Картина мира складывается из свободных актов, которые связаны внутри устойчивого целого. Субъекту быть этим целым не позволено. Им может быть, к примеру, нация. Бенедикт Андерсон определял перепись, картографию и музей условиями стимулирующими воображение большой организации. Оказывается, что пустив через сито каталога несколько народностей можно получить одну нацию. Помимо того, что в языке происходит новое сгущение - им является нация - кое-что происходит и с переписанным в индивид субъектом. Музей показывает историю армии, а это история мужского (задействуется как пароль для пропуска тебя в общество здоровых мужчин, а вообще-то и к осознанию бесконечности отцовской истории), а карта развертывает само тело субъекта, подлинную анатомию его частей. Везде разбросаны определенные практики субъективности, собранные понемногу из разных культур, сложившиеся внутри какой-либо проекции воображаемого. Что нам снится - армия, партия, или семья? Под мощностью сил, если те направлены на сознавание, открыта способность быть субъектом. Не следует обсуждать конкретные идеологические условия, они меняются. Субъект - тот, кто вполне способен изобретать сценарии внутри семиотических машин. Одно дело - хлебать свою пайку, другое - контролировать свое питание. Существует императив (он не принадлежит только к конкретной практике), последовательно проводимый в политической жизни, в практиках очищения, вокруг которого вертится разделение мнимых и подлинных практик. Этот императив - «сперва позаботься о себе» Наши ключевые книги по данному вопросу: Фуко М. Герменевтика субъекта. Спб.: Наука, 2007. Адо П. Духовные упражнения и античная философия. Спб.: Катарсис, 2005..

Прежде чем показать к чему приводит практика субъективности в следующей главе, в этой мы обязаны представить, к чему применяется подобная практика субъективности. Мнимые практики всегда требуют привести под истину о себе очередное воображаемое сообщество. Кто это - Я? Вместо того, чтобы быть событием, их вектор направлен исключительно в сторону будущего. Я - это Мы, и, не доходя до явления русской соборности, это Мы - владеющая чистая осуществленность. Отношения владения пусты, но они являются каркасом для достижения объективности собственного вкуса. Его навязывают, убеждают в его сложенности, но не используют как критическую процедуру, В этом смысле парадоксы: «объективность вкуса», «лжец» всегда выносят за пределы реального, позволяя переосмыслить , подчинить реальное трансцендентальной идее. Решение предполагает пересмотреть условия задачи. «Лжец» привлекает идею метаязыка, суждение «я лгу» как ограничитель условий, при которых нечто становится ложным, то есть никакого указания на факт, но определение характера. Идея вкуса подразумевает поиск проекта, схемы под то чувство удовольствия, которое разделяется несколькими людьми. цель утопает в бюрократическом государстве, его навязывают через механизацию, тематизированное по-научному сущее, наконец, когда мы относимся к другим людям как «к средству, а не как к цели». Практика должна повернуть к субъекту, философская практика должна найти основание в овладении собой. Древний императив «позаботься о себе» повернуться к жизни как чистой множественности ситуаций сред проявленных я-позиционностей, в которой случается осознание себя как творящего.

Следовало бы продолжить Маркса в том смысле, что настоящая практика материализма не зависит от общения между индивидами, ибо она создает количественное пространство до разделения труда, до применения власти, терапии, знания. Есть два пути до референтов материи: через ценность (Wert) и через труд. Ценности устанавливаются исходя из текущего уровня совершенства людей, имеющих власть, то есть речь идет об извращенно представленном идеале. Маска, затмившая все цена ненужных вещей, разодетый объект - чего хочет добиться Маркс, когда говорит нам про этот объект, как не приблизить реальную трудовую ценность. Добивается ли он? Исходя из материальной практики - нет. Поясним.

Отношения преподнесены нам так, что нельзя прочитать динамику, усилия трудящегося - кто-то зашибает себе горб, слепнет, но его усилия впустую. Если взять книгу Мишле «Народ», то можно увидеть разные идеальные группировки, не только Буржуазия - Пролетариат. Например, фабричные рабочие - мастер, крестьянин - земля, в них продукт имеет очевидную ценность взаимодействия. Крестьянин живет с землей, нехотя покидает ее, охотно возвращается, фабричный рабочий стремится стать мастером цеха, и под присмотром мастера воплощает продукт своих ожиданий. Возможность признания сплачивает группировки отношений. Перспектива практики материализма - обеспечить всех чистым пространством оценки труда. Что можно сделать? Вот они, референты, с их практикой, проявят себя, когда мы избавимся от классов, от государства, от всех форм прочтения ценного как чего-то абсолютного. Однако та практика, которая позволяет включить историю в рассмотрение природы объекта, тут же сопоставляется с решительной революционной деятельностью. Это указывает на то, что из материализма не сделаны все выводы как из практики, большее место предусмотрено другой - революции. Основано данное обращение на предпочтении рефлексии, то есть подобная чистка посылок (здесь мы не затрагиваем широкий смысл революционной практики во внеисторическом смысле - революция через кино по Годару 60-х, когда каждый показывает свой труд через кино), предполагает материю как материю для формы. Имущественное неравенство само является выражением совершенств, на языке товарной логики. Изначальное неравенство постоянно: человеческие амбиции, идеальные устремления, пусть и забытые. Нужно раскрыть понятие материи так, чтобы оно было направлено на совершенствование субъекта, а не отсылало к преобразованиям нации, государства, иначе говоря, чтобы оно не уходило в теоретическую деятельность, оставляя простор для революции. Материя есть еще и до формы, в любом случае производитель сохраняется, сохраняется потребитель, в пределах одного тела. Практика осуществляется одним ко многому. Это похоже на долгий диалог установки неделания: чтобы я себе не мыслил в качестве метафизической системы, какая религия не освящала меня, а партия принимала в свои ряды, вот он «я который делает». Утренняя «зарядка» стоика начиналась с того, что задавался образ отношения к другим людям, задавались императивы, вспоминать о которых следовало в жизненных ситуациях как раз вызывающих напряжение памяти. Например, стоические тексты прорабатывают отношение к другим людям еще до того, как мы, будучи их читателями, столкнемся с индивидами и культурами. Революционное «совпадение условий деятельности с формами общения» - это настоящее событие, к которому можно обратиться только через свою субъективную позицию. Переведем это на современный лад в форме вольного эксперимента, уже без буржуазии и наемных рабочих. Надо обратиться к неравенству внутри себя. Обострены типы отношения друг к другу, под ними вскипает конфликт уровня «мы производим - вы потребляете». Под формально и схематически различенной схемой «господин-раб» вибрирует одна материя, производящая и отрицающая это производство. Нет заданного отношения господина, но есть тот, кто диктует первенство производства над потреблением, за чьей спиной скрыт неделимый остаток. Вот они-то нам и есть эти движущие количества, материя в своей этимологии несет заряд материнства, то есть порождения. Порождение-производство, потребление-угасание. Из материи происходят подвижные части, в нее же возвращаются. Практика ведет к пробуждению из материи, к пробуждению из той мертвенной зоны, которую мы зовем установленным порядком - нет достаточного основание для практики - кроме самой практики.

О каких конкретных практиках шла речь в античности и как мы с этим соотносимся? Адо предлагает рассматривать философский текст как ограничитель тех практик, которые применялись для творения облика философа. Текстом становилось то, что не противоречило общей догматике школы. То есть физика, логика, этика были определенными типами практик, а записаны, чтобы быть разобраны с учителями школы. Как же изучались их положения самостоятельно? Физическое - двояко. Стоики. С одной стороны, физические упражнения, с другой стороны особый способ растолковывать мир. Что такое представить мир физически? Очиститься от антропоморфических, личных представлений, рассматривать мир как целое, как обновляющееся единство космических законов, признавая смертность, распад живого. Обрести божественное, практикуя понимание разумности природы, умеряя значение славы и богатства. Возлюбить всех людей за то, что они своими телами составляют единое разумное тело. На уровне физического понимания мы предстаем перед великой природой как таковой без прежних различий, такое абстрагирование не есть рассуждение в рамках теоретической физики, а непосредственное рассмотрение мира как грандиозного объединения людей, космических законов и разумной исполненности. Адо П. Духовные упражнения и античная философия. Спб.: Катарсис, 2005. С 160.

«Итак, дело обстоит следующим образом: определенные индивиды, определенным образом занимающиеся производственной деятельностью, вступают в определенные общественные и политические отношения». МАРКС

Именно это высказывание надлежит перевернуть, чтобы перейти к сути дела. Настоящая практика направляется вектором от тела. В этом смысле она независима от потребностей, она повторяет одиночное во многом. Создавать дистанцию одного во множестве значит прорабатывать те понятия, которые даются нам предпосылочно. Что такое быть с телом согласно атомистической логике, сравнимо ли оно с феноменальным ансамблем ближайшего Лейбница? Наше знание в его логической форме чрезвычайно далеко от тех хитростей, что творятся вблизи. В то же время понятие всегда задействует определенную мимику, жесты, выстраивает под себя пространство. Может, стоит начать вовсе не с приятия понятия, но с того какие телесные отношения придется при нем практиковать. Субъекту самое время поставить перед собой задачу чистого количества. По отношению к общественному производству объективного - что я могу? Что я могу как я, пока вокруг есть мы, они? Революционная практика ставит этот вопрос перед тем, кто уже отказался от уродливых и несоразмерных политических, социальных тел ради скромного места единичного человека в общественных отношениях. Надо лишь помнить, что каждый в меру собственной сознательности заботиться о себе, и идеал того, что мы знаем о другом человеке, заключен в тех практиках, которые он сознательно применяет, чтобы войти с нами в пространство телесности. В практике должно прослеживаться формирование собственной телесности (в этом смысле размышления могут заставлять нас сидеть, расхаживать, взбираться в горы Близкий текст по этой теме - Подорога В. А. Метафизика ландшафта. М.: Наука, 1993.).

Посмотрим, какую диету можно прописать из этих 3 пунктов:

1) - начинать день с того, чтобы встав, обдумывать заповедную мантру, наперекор переполненной желанием речью: «Мое действие будет устремлено к благу множества». (физика)

2) - не сосредотачивайтесь на том, что приносит насыщение. «Поскольку это лишь орудия, то я не буду привязываться к тому, что насыщает меня». (этика)

3) - своей речью постарайся создать условия для другого я. «Я буду больше слушать и соглашаться, чтобы не собирать плодов поспешной критики и безрассудности». (логика)

Различим ли здесь стоицизм? Различается сама процедура, ее историческая форма, но отнюдь не ситуация. То, что мы привели лишь то, что может быть изречением, потом это превращается в медитацию. Размышления над фразой перед сном, обдумывая насколько в ситуациях воплотился императив, когда была затронута его проблемная зона. Размышления над фразой с утра, чтобы эти принципы вели нас, независимо от смены настроения или даже даруя моральное чувство. Адо П. Духовные упражнения и античная философия. Спб.: Катарсис, 2005. С 152.

Мы знаем, что так или иначе подобного рода императивы имеют многие. Но что значит? Отделив их от практик общественных институтов, мы еще не приобрели связность, системность. Помимо очевидного предложения Маркузе сделать критику использования существующих возможностей развития общества практикой для медитаций, мы должны рассматривать каждый текст, имеющий претензию на философское содержание как исполнимый практически. Это - возможный путь. Возьмем эпикуреизм Торо и соответствующую книгу «Уолден». В последовательном выполнении им аскетической практики, состоящей из двух моментов: 1) эпикурейско-стоического принципа наслаждением каждым моментом жизни, каждой ее вибрацией 2) воплощенной им, отказавшимся от излишних связей с вещами, в жизни на природных уловиях, Адо различает философскую практику.

Так, темы мысли, волнующим и беспокоящим нас сейчас, концепты и идеи могут быть прочитаны расширяющим их до мировости субъектом. Самое главное - вглядеться, стараться постичь тот способ отношения, который идея задает, особенный тип субъективности (в этой связи дыхательные практики могут существовать как в монашеских дисциплинах, так и как собирание души вне религии).

Глава III. Задача. Различение идеи и идеологии

Необусловленная практика исходит отнюдь не из набора процедур, которые оставляют время нашей жизни расплывчатыми определениями смысла, направленности и так далее. Особенность философской конверсии заключается в повторении исходного пункта, перед которым нет ни данного прошлого, ни ожидаемого будущего. Конверсия происходит, например, когда отказываясь от условий прежнего состояния пшеницы дикой (и сознательно впервые подводя черту под ними), обращаются в религию. В не меньшей мере политическая процедура обращает гражданский интерес в необходимую деятельность по переустройству общества. Каждый поворот такого рода проходит напряжение философской задачи: что такое быть субъектом? Поскольку на этот вопрос, в наших примерах искатель Бога и политик, отвечают как бы автоматически, мы можем заключить, что задача перед ними стоит не в форме развивающегося вопроса, а императива.

Можно представить задачу, поставленную философской школой, как расстояние между вопросом и правильным ответом, заполняемым дискуссией, Адо П. Духовные упражнения и античная философия. Спб.: Катарсис, 2005. С 254. но нельзя на этом останавливаться. В школе рассуждение о том, «что такое Бог» должно заканчиваться конкретным ответом, и в то же время оставаться открытым вопрос, над которым ученик должен поломать голову - что такое Бог. Идеология и идея как выражение смысла и сам смысл должны быть различены на всех этапах конверсии субъекта в свою форму. Примемся за это, первый лик задачи - императив.

Хочу действовать во благо! - мы знаем, что подобное утверждение ставило на колени племена Америки, и оно же было тем отчаянием, которое испытывал не знающий себя Алкивиад. Идея лишена субъективного, так как призыв исходит из самого реального, насущного, вопрошающего о себе человека. Уверенность в императиве, исток которого чистое повторение императива, есть проливающийся свет разума, которым мы исследуем наше положение. Его окончательная форма не должна вводить в заблуждение мышление, скорее здесь действует вкус и, чтобы ограничиться от навязанного вкуса, практика вкуса. Мы постепенно развиваем положение о принципиальной незавершенности сущего. Цель, которая стоит перед становлением, есть мера человека. Сущее не завершено в том смысле, что цель всегда открывает способ взаимодействия, и тут же преобразования себя. Способность включать свет, осуществляемая ежедневно при нажатии на спусковой крючок электросети, летать на алюминиевых крыльях. От того, какую проблему решает тело, зависит преобразование техники. Вспомним героев Платонова, рабочих, которым нет дела до тела, Макар, чье тело бросает из стороны в сторону, пока он одержим идеями. Пустынный народ джан, заведенный когда-то, разбросанный по мелким селениям и вновь собирающийся. Сноска на соответствующие повести Платонова. Зачем? Определенный режим экономии сил, вот чем обеспокоена мысль о теле. Представленная негативно, техника есть поблажка, но уже внутри мыслимого становления: летать, светить. Техника позитивно отлична от завершенной схемы, всякий раз дополняет императив. Последний сам подразумевает пространство для исполнения, а пространство есть сжатие условий телесности. Как неразумное дитя появляется перед нами техника, перед которой мы ставим всегда задачу технологии себя.

Хочу действовать во благо! - ради кого? Чего? Императив возникает как минимальная заинтересованность в идеальном, полное согласие с тем, что некий порядок реального все-таки есть. Чем дольше я живу с ним, допустим по стоической методе, повторяю - тем сильнее закрепляются отношения, которых реальность должна достигнуть. Маркузе: Идея Блага центрирует вокруг себя моральность и эффективность, и факт умиротворенного общества становится доступен нам как результат освоения соединения идей. Если трансцендентальный проект утверждается в головах, то позже он осваивается действительностью. «Это только идея», «это невоплотимая идея» - раздается допущение, предпосылка, которая отрицает проблематичную природу реального. Без императива, из-за которого мы чувствуем необходимость подтверждать, бороться, опровергать, идти на согласие, существует возможность пустого подтверждения, борьбы, при которой не озвучивается содержание проблемы, опровержения без оценки противоборствующей стороны, согласие с авторитетом. Средством для этого является закосневшая сторона императива, почитающая необходимость в вещах идеология.

Как производится избыток прошлого? Если в астрономии нам не хватает показаний аберрации, дополнительных вычислений, чтобы установить истинное положение планеты перед наблюдаемым телом через телескоп, то идеологии не хватает настоящего, чтобы стать задачей. Идеология это прошедшее практики, ее пространственная форма, уже не замечающая субъекта. Идеи всегда движутся из пункта А в пункт Б, запечатлеваясь в формах. Да, они могут выходить из употребления, из осмысления, но они еще оставляют логос. В нем мы согласны забыть о собственных усилиях, о том как быстро они тают в коллективном бессознательном, и проводятся через групповые позы и жесты; мы согласны забыть о близости высшего космоса или хаоса. Сложенность событийного ряда, которую мы обозначили через следование идеалу, дополняется групповой активностью. Суслик бодрствует, хотя его тело в этом не нуждается, он стоит на страже границ стаи. Переживание личного в общественном при сохранении разумного есть испытание.

Можно сосредоточиться, отдать силы внимания прошлому. Тогда совершенство обретает вещный статус, и мы возвращаемся в старую ситуацию слов и вещей. Идеология подразумевает нас потребляющими, без лишних мыслей, но уже действующими. А с чего мы должны избирать объект мысли? Неужели действительность не снабжает проблемами коллективно-индивидуального свойства? Само существо вопроса есть ловушка, когда вопрос этот подразумевается имеющим ответ в общественной практике. Коллективы это достойные собеседники завершенного объекта. Происходящее не обусловленное ни целью, ни имеющее причины, которую мой рассудок постигал бы в истории, подразумевает, что я остаюсь среди грамматических конструкций, среди потенциальных вместилищ моей активности и вечных убеждений. Идеология есть прошлое без метода его осознания в настоящем.

Можно сосредоточиться на настоящем. Ситуация, в которой обыденное сознание замечает себя - мыслить или не мыслить. Далеко не всегда это напряжение испытывается и мы уже перечислили меты (Воля, смерть, базальные комплексы, несправедливость…), сама же альтернатива есть отсутствующее состояния мышления. Пропустить негативный характер реального, на самом деле очень просто, прибегая к тем устоявшимся словесным образованиям, запускающим то, что заранее можно интерпретировать. Тема времени интересует меня в приложении временной разметки к процессуальности, удержании в порядке мышления того, что есть в порядке событийности и наоборот. И это есть сближение с настоящим. Почему бы нам не действовать согласно императиву, раскрывая его, вместо того, чтобы по просьбе идеологии заниматься воссозданием картины настоящего, запасая лишь прошлое в качестве привычек, реальной культурной жизни, еще одной безосновательной логики. Еще одна логика это следующая за той, что слабовольно отрицается или признается. Мы признаем или отрицаем, что являемся заложниками определенных общественных отношений. Что такое заложник? Это не признание, это обещание следовать любой другой практике, лишь бы она была исключительно коллективной или же индивидуальной. Крен в любую сторону, консерватор и либерал обитают на одной ступени.

Маркузе по-своему затрагивает нерв обращения к идее, под которым подписывается Мы. Англия, Оксфордский университет, конституция, государство, описываются в языке как активные агенты, когда же мы не просто подвержены движению их как означающих, а заинтересованы в осмыслении действительности: чем мы занимаемся? Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. М.: Издательство АСТ, 2003. С 465. Так возникают спорные понятия, о которых мы не сразу способны условиться с реальностью, в них есть некоторый элемент той формы множественного, имеющий оперативный критерий для вычленения. Партия дает некоторый знаковый разбег, иерархию, но с чего мы взяли, что партии без нас не будет? Будет. Прежде всего как идея, которой занимаются многие люди. Поскольку императив пытается поймать задачу в реальной ситуации мы переходим на другой уровень, где нарастает напряжение между реальным и идеальным, Я и Мы, там, где есть необходимость в настоящем.

«Неопределенное уже не просто несовершенство познания или нехватка в объекте; это объективная, полностью позитивная структура, уже действующая в восприятии в качестве горизонта или центра.» Делез Ж. Различие и Повторение. Спб.: Петрополис, 1998. С 209.

«Идея -- конкретное универсальное, где объем и содержание понятий неразрывны не только в силу включения разнообразия и множественности, но и особенного в каждой из своих разновидностей.» Там же. С 217.

Положение моей практики субъективно. Его основание каждый раз - сама практика, повторение ничто, или же не сущностного момента. Идея позволяет развиться объективности из повторения способа обращения к ней. Задача принадлежит миру, можно никогда не интересоваться тем, что такое «кровь», и не создавать императива познать «кровь», но мы не перестаем иметь дела с кровью как символом, с ее потерей и образованием внутри нас, когда мы бежим, молодеем, откуда она берется. Проблемы постоянно оказывают на нас влияние. Вакцина от чумы создается благодаря тому, что возникает вера в виртуальное существование того, что слишком уж беспросветно называется реальным. Реальна эта кровь или кровь как тельца в ней? Мы называем идею несущностным и тут же полным определением происходящего. Сознание всегда занято протекающим, измеряется это силами, направленностью и прочими пространственными расположениями внимания. При таком подходе мы не сомневаемся в том, что каждый раз упускаем нечто значительное. Полное определение реальности углубляет нас в ту расстановку сил, которые могут скрываться под 1) одним понятием, 2) представлением и 3) областью применения.

Понятие. Кант писал Кант И. Критика чистого разума. М.: Эксмо, 2008. С 440., что понятия употребляется вместе с отрицанием только по отношению к другому понятию в суждении. Идея несущностна именно благодаря доопределению реального в суждениях. Что не понимает Цицерон в эпикурейской убежденности в существовании богов, это то, как связано с существованием божественного существа «кровь как бы кровь» Цицерон. Философские трактаты. М.: Наука, 1985. С 82.. Однако, если не придавать Божеству конкретный лик, не давать крови разливаться по его прекрасному, сравнимым с человеческим телом, то перерезаются путы реального, связывающие нас с силой веры. Это понимает сам Цицерон, отчего отходит на предшествующую нам позицию - к религиозным обрядам, которые являются формой внутренней достоверности практик. Мы же должны усвоить, что в ситуации, когда Мы - это всегда становление. Идеи не производятся, и когда их конкретная форма преподносится как всеобщие отношения, закрепленные в вечности меж личностями, они действуют как идеология. Идеология есть конкретная процедура запрета на трансценденцию изысканным путем. Мы - это не просто единство или разногласие двух сердец, даже те, кто спорят внутри нас, соглашаются, эти голоса суть участники диалога. В диалоге доопределяется понятие, обозначается суть дела и побочное. «Кровь как бы кровь» - может нам воссоздать на данном этапе понимания сущности и роли божества его через реальное. Критика эмпиризма часто имеет исток в том, что агента для исполнения протяженного ищут в области трансцендентального. В объекте идеи, который мы называем принадлежащим и к опыту, и к схеме, со стороны схемы неизбежен вопрос: к чему эта прямая речь, это представление, это? - пример не такой уж сложный на первый взгляд, и уж совсем глупый, - взгляд, брошенный на чашку. То, как построено предложение, не выдает секрета - мы всегда рассуждали об этом, умели мыслить эту чашку, но если допустить укорененность объекта в трансцендентальном, чем он предстает? До привычного опыта сознания имеется знакомство с вещью, первые данные - это чаще всего цвета, фигура, звук - но полная беспомощность зрения, слуха и осязания, если нет примечательной особенности, такой как фон другого пространства между ручкой и торсом чашки, присущее сосуду углубление. Мало ли подобной нужды? Когда мы пытаемся объяснить, как важно осуществить переливание ее именно сейчас, когда разбираем ее состав, когда виртуальным при изучении ей быть важнее, чтобы не пролить ее в реальном. У бытия спрашивают о том, как частные множества обретают конституцию события. Субъект это тот, кто способен выдержать задачу, когда она уже разворачивается в форме диалога.

Представление - лик сопоставления единичного в понятии и множественного в чувственном опыте. С напряжением времени лик гаснет. Слово расходится с вещью, красный флаг уже не существует как особенное в идее империи, теперь (здесь мы примеряем друг к другу советского патриота и пост-советского националиста) проявления существования и политики империи будут везде, где есть эмпирическое красное. Но возникновение красного отнюдь не расширяет опыт националиста, повторяется именно тот, когда-то свершившийся в качестве значимого опыт. Так что по отношению к случаям применения рассудка сужается прогностические возможности цели, анализ снисходит до опознания представления как понятия. Невероятная свобода идеологии в том, что она заставляет субъекта использовать рассудок как задающий трансцендентальный образец. Для идеологии как постановки представления вечным, проблемный пункт, заключенный в вопросе - что есть особенное? - обойден.