О философии науки

«Вторая причина связана с тем, что квантовая модель для изображения реальных квантовых явлений описывает их с помощью некоммутативных величин, для которых от перемены мест сомножителей произведение меняется: т - хи Ф 0. В области применимости классической физики ничего подобного нет...» (с. 151). Это несовпадение произведений величин сначала воспринималось как крах квантовой механики - от непонимания, что прежние математические конструкции вовсе не универсальны, а тоже имеют свои области применения. Математика - дитя естествознания, и ей надо время от времени возвращаться к животворным источникам древа познания, к природе, чтобы обрести новые силы, поскольку естествознание имеет дело не с вымыслами, а с живыми материальными явлениями. Все они и некоммутативны, и неассоциативны, ибо иллюзия перестановочности и сочетательности действий умножения и сложения, называемая абстракцией арифметики, принимается в качестве базовой платформы для математического описания только на первых неуверенных шагах познания (например, в пятом классе коррекционной школы).

Далее Р.А. Аронов связывает некоммутативность с принципом дополнительности Н. Бора: дополнительностью пространственно-временных (х, Ј) ипричинных (р, Е) отношений между квантовыми объектами. Однако экспериментаторы трактуют соотношения неопределенностей В.Гейзенберга иначе: они связывают их с процессом измерения, при котором невозможно точно определить значение одной величины, если достаточно убедительно измерена сопряженная ей по соотношению неопределенностей другая величина; средние ошибки при измерениях дают значения всех неопределенностей. Но здесь СНГ граничит с методом размерностей (оно из опытных размерностей вытекает).

Обратное понимание этих следствий квантовой теории демонстрирует А.А. Гриб: «... Если операторы А и В не коммутируют, то нельзя говорить о сущности соответствующих свойств независимо от измерения. Физическая реальность становится тогда относительной [относительно чего «относительной»?], и безотносительно прибора нельзя говорить об элементе физической реальности.». Здесь просматривается «элемент» натурализма с примесью кантианства. Но идею «относительности» квантовых величин, определяемых в измерении, поддерживает Р.А. Аронов: «Относительность физической реальности в области применимости квантовой механики выступает как объективно существующая относительность дополнительных свойств квантовых объектов и взаимоотношений между ними, которые описываются в теории с помощью некоммутативного математического аппарата [А] как несуществующие независимо друг от друга, как несуществующие вне корреляции друг с другом. Однако отсюда вовсе не следует, что соответствующие свойства не существуют вне и независимо от их измерения с помощью прибора. [А - элемент неопозитивизма, но философа XX века заклинило на всеобщем и полном релятивизме].

Как нетрудно понять, в основе такого ответа [А.А. Гриба] лежит логическая ошибка - подмена одного утверждения, согласно которому относительные свойства квантовых объектов и взаимоотношений между ними не существуют независимо друг от друга, другим утверждением о том, что они не существуют независимо от их измерения познающим субъектом-наблюдателем» - с его методологией, выпестованной в Эволюции.

Условно можно сказать, что третья причина непонимания квантовой парадигмы - в путанице терминов, имеющих место в классической физике, с терминами квантовой механики. «Естественное отличие между свойствами квантовых объектов и их классическими проекциями, являющееся результатом взаимодействия квантового объекта с прибором, интерпретируется как следствие принципиально неконтролируемого действия на него процесса наблюдения». Кошка Э. Шредингера - следствие гипертрофированной роли познающего субъекта в «процессе наблюдения»; здесь опять отмечается перегиб палки позитивизма, замеченный М. Планком, в сторону субъективизма по И. Канту. Однако сам факт, что окружающий объективный мир дается homo преимущественно лишь благодаря его крайне слабым и неэффективным органам чувств (и домысливанию, в основном, метафизическому), отрицать нельзя.

Так как эта кошка оказалась весьма живучей, остановимся на ее судьбе еще раз. Так вот, эта кошка, полуживая - полумертвая «до измерения», спасается наблюдателем и выводится им из состояния прострации благодаря измерению и с помощью измерения. Что самое удивительное, то же самое происходит со Вселенной. Ученые просто-напросто пытаются распространить знания, полученные в малых областях пространства и времени их бытия, на непомерно большие объекты; они жаждут «объять необъятное», к чему иронично призывал Козьма Прутков, а получают абсурдные картины мироздания. Мало этого - научные работники распространяют на всю Вселенную свое любимое «я» в качестве воздействующего на все и вся наблюдателя, совершенно забывая, что это «я - ненавистное». Как и в случае создания «парадокса» близнецов в специальной теории относительности, К-метафизику квантовой механики отмечает А.М. Марков: «Могло случиться так, что, изучая микромир, мы нашли бы в нем вместо физических явлений, характеризующихся импульсом и координатой, принципиально новые физические явления, характеризующиеся понятиями, адекватными микромиру, но этого не случилось». То есть отсюда, из этого post factum, по мнению картезианцев, бурлит источник применения в квантовой парадигме живучей терминологии классической физики. Три интерпретации, о которых вспоминает маститый ученый, являются не чем иным, как: 1) для копенгагенской - метопизмом фараоновских мироощущений Птолемея (монументальный «Я» в центре Вселенной, а подданные вращаются вокруг Меня); 2) для вероятностно-статистической - производной от азартных вожделений завсегдатаев казино; 3) для индетерминистской (принципиально непознавательской) - агностицизмом ленивца, обреченного на быстрый путь в преисподнюю.

Но Р.А. Аронов полагает, что квантисты ввели действительно новые понятия: «относительные квантовые импульс и координату», «относительные квантовые энергию и время». Одна пара из этих пар величин (х, t) - непрерывные величины, как и в классической физике, а другая пара величин (p, E), им «дополнительных и относительно первых относительных» - дискретные величины. «Язык квантовой теории отнюдь не исчерпывается классическими макроскопическими физическими и математическими образами, а включает в себя также неклассические как математические, так и физические образы... Это - «язык» волновых функций, это - некоммутативный компонент математического аппарата квантовой теории и это - представление об относительности соответствующих свойств квантовых объектов и взаимоотношений между ними». Не вопрос о природе и умозрительное «приготовление волновых функций» рождает новые элементарные частицы, как считает А.А. Гриб, а реальный физический эксперимент; с помощью пустых философских идей мир не изменить и не понять. Но нельзя гипертрофировать роль наблюдателя в физическом мире, даже вооруженного прибором. Ибо мир существует и без прибора с его наблюдателем. Впрочем, они являются частью мира.

В целом интересные подходы цитированных авторов находятся в эпицентре научной картины мира, выработанной в начале ХХ века многими выдающимися естествоиспытателями и специалистами по философии науки. Но эта эпоха канула в лету. Как гласит название статьи Р.А. Аронова, «новый способ мышления о явлениях природы» действительно нужно развивать по всем направлениям, не пытаясь увековечить старые истины, но находить в них противоречия, парадоксы и антиномии - для опровержения отжившей системы знания и для создания и совершенствования приходящей ей на смену более актуальной картины мироздания.

В первой трети ХХ века прозелитизм теории относительности был естествен, так как релятивизм был метафизическим ответом в духе канткартезианства на пролапс позитивизма, понимаемый по М. Планку: «палка, наполовину погруженная в воду, кажется надломленной». Ну и чудненько! - восклицает релятивист. - На то они и органы чувств, чтобы им доверять, а логика - дело побочное, их не касаемое. В XXI веке реанимация примитивного релятивизма не добавляет сторонников в стан закостенелых революционеров. Физический релятивизм ХХ века был не только сфинксом с двумя головами - позитивистской и метафизической, но и отражением на менее информативной базе одной частной науки более глубоких преобразований в общественно-историческом развитии, когда желаемая «относительность» материально-экономических, социально-политических ценностей и, в особенности, имущественной собственности обрела форму лозунга, с которым фаланги одурманенных «пролетариев» добывали власть и богатство для других. И вовсе не «диалектический материализм рожала физика», а была зеркальным отражением социально-общественных потрясений в полном согласии с историческим материализмом: бытие (битиё и взрывы) определяет сознание, в том числе как научно-модернистское, так и ближневосточно-террористическое. На удивление периодически вопроизводящееся.

Метопистический пассеизм

Под критикой объективной науки М.Хайдеггер, используя вывеску критики модерности, проносит свою герменевтико-феноменологическую интерпретацию. Проводится критика объективизма в науке, но протаскивается идея герменевтико-феноменологического интерпретационизма. По выражению Д.Гинева, не являются философскими суждения М.Хайдеггера - это не философ в том числе потому, что, как все англосаксы, он строго аналитичен в своих упражнениях по философии науки (здесь цитируемый автор вторит У.Ричардсону), хотя другие его считают поэтом-герменевтиком. На самом деле М.Хайдеггер типичный агностик (время и бытие нам не даны непосредственно, но мы существуем во времени, то есть непосредственно связаны с бытием - «связаны», но «не даны»!). Путь критика объективизма (как предельное основание модерной научной рациональности [ее тематизированной составляющей, ибо «мир естественной установки» не отличается от «тематического мира» (Э.Гуссерль), хотя темы в науке слишком часто определяются не наукой]) проходит через радикализирование модерного (картезиански - кантианского) философского субъективизма. Традиция «протяженность как основной атрибут материи - физика» является субъективной, агностическая его форма - позитивизм. Данная К-метафизика уводит физику в сторону, противоположную А-метафизике Аристотеля.

М.Хайдеггер имел полное основание определять философский субъективизм-гуманизм модерности как сущностную часть модерной метафизики [влияющей на мышление ученого-физика]. Отсюда выливается «самодостаточность» тематической науки, ее когнитивного самоконструирования или когнитивного аутопоэйзиса (вспомним высказывание Аристотеля о поэтах), ее «онтического», бытового мышления. О науке утверждается как о чем-то, что «нельзя мыслить» не в связи с характеристиками ее собственной структуры и динамики, а только в контексте «метафизической сущности» модерной эпохи. Далее рассматриваются «мировость мира», «обыденная озабоченность» и т.п.

«Язык и «логика» дотематической предикативности постепенно подменяются определенной логико-лингвистической структурой «тематического отношения к миру» (мир здесь уже не горизонт, а тематическая реальность)». Но мир - не только тема (измышлений), но и горизонт развертывания «базисного познавательного интереса». Согласно концепции экзистенциального генезиса, научное исследование приобретает когнитивную самостоятельность, когда в результате «перешагивания» за горизонт обыденной озабоченности формируется (развертывается в собственном горизонте «теоретической практики») эпистемическое отношение, чье когнитивное структурирование определяется соответствующим базисным познавательным интересом. Концепция экзистенциального генезиса научных изысканий - антипод любой формы эпистемологического фундаментализма. Посредством раскрытия вторичности эпистемологического отношения формулируется решающий довод против любого философского дискурса, основанного на картезианском дуализме. Рассуждения о «когнитивном аутопоэйзисе», методологическом и семантическом холизме научных работ дают основания для тезиса, что концепция экзистенциального генезиса нуждается в связи с двумя разновидностями эпистемологического дискурса - дискурс о самоорганизации научного метода познания и дискурс о семантической структуре научных теорий. Этот тезис обобщается как взгляд о необходимости комплементарности между герменевтической феноменологией (и онтологией) и непрезентационалистской и нефундаменталистской эпистемологией. Здесь находится начало пути к формулировке постметафизической идентичности науки.

Понятие науки в хайдеггерианстве очень близко к логикопозитивистскому понятию единой науки. Неопозитивисты солидарны в восприятии науки как «объективного познания чистых фактов». Это значит, что в неопозитивизме принимается тугая метафизическая рамка, характеристики которой - эпистемологический фундаментализм, репрезентационизм, картезианский дуализм и пр., принимается для формулирования философской идентичности модерной науки. И в этом тоже - разновидность метафизики методологических критериев объективности науки Р.Карнапа. Речь о «постметафизической идентичности» модерной науки можно и следует понимать как попытку найти рамки, в которых наука «осознавала бы себя» (посредством критической реконструкции философских и методологических оснований своих исследовательских программ). Одной из таких рамок, по Д.Гиневу, может быть расширенная версия экзистенциональной концепции научного исследования. Поиск метафизической идентичности науки не является философско-научным вариантом постмодернизма потому, что требует находок новых оснований, а не радикальной реконструкции всяческих фундаментов. Далее, это не постмодернистское начинание, потому что предлагаемая постметафизическая идентичность в то же время есть такая же философская критика науки, которая имеет целью активирование «скрытых ресурсов» модерности, особенно ее «поэйзистской» и духовной частей. Понимание данной идентичности - составляющая общей задачи метафизики, реализовавшейся в модерности ХХ века.

О болезненном состоянии науки пишет В.В.Низовцев: «В уходящем столетии технократию олицетворяла физика. Именно ей выпала честь оказаться сверхнаукой и зеркалом методологий ХХ века. Именно ее мифологемы были на устах интеллектуалов и технократов. Релятивизм в физике шел рука об руку с идеологией двойных стандартов в социальной сфере». Более того, по существу, физика стала вотчиной для идеологов войны, разработчиков средств массового уничтожения людей. А эта традиция стара, как мир, и отвечает целям человечества: если оно появилось из «ничего», то в силу необходимости туда же уйдет. Но на эту тенденцию обратил внимание еще Анаксимандр, а затем и В.И.Ленин.

Критика архаического пассеизма, свойственного апологетам модерной «революции» в физике, начавшейся с «первой пятилетки» ХХ века, исходит не только из стана философов, но и продолжается физиками. Поскольку физика в ходе «революционных» взрывов была лишена онтологического базиса и насыщена иррациональной риторикой общественно-исторических преобразований (экспроприаций), существо перемен Я.Б.Зельдович и М.Ю.Хлопов определяют вполне лаконичным образом: «На основе теории Максвелла было достигнуто единое описание электрических, магнитных и световых явлений... Теорию Максвелла можно назвать Великим объединением XIX в. Максвелл говорит о единой среде, единстве электромагнитного и светового эфира. Объединение произошло на основе единого эфира. Физика ХХ в. исключила эфир, но сохранила объединение. Устранила фундамент, сохранив саму конструкцию». Но фундамент был этими авторами назван строительными лесами. Из этого не следует, что должен быть какой-то «фундамент», подобный «трем китам в океане», на которых плавает планета Земля. Фундамент должен быть онтологический, в духе Парменида, а не иллюзорно - относительный, связанный с видимым движением. Для планеты Земля это автономное, обособленное существование как движущегося в пространстве космического тела, связанного со всей Вселенной единством становления из «ничего» и возвратом в «ничто». Для физики конкретных взаимодействий этот фундамент также «находится» в предстановлении, в так называемом эфире, определяемом главным назначением - быть границей, пределом материального бытия, постигаемого углубляющимися чувствами.

Поэтому и оказались возможными «воздушные замки», как, якобы, охарактеризовал продукцию интеллектуальных усилий ученых начала ХХ века - теорию относительности и квантовую механику Эйнштейн, что модерная физика ХХ века создавалась учеными-поэтами, а также склонными к экзальтации и паранормальному поведению ВИП-театралами из «театра абсурда», декорации в котором описывает Р.Аронов. Для поэтов, которые «лгут нещадно», характерны позитивистская экзальтация и чувственные миражи, выдаваемые за венец бытия. Но в трансцендентальной компании сомнамбули- стов чем более иной «трансперсоналист» одарен артистическими способностями, тем чаще он становится «гуру», то есть духовным отцом данного раздела науки. Без гуру, без фюрера, как без Всевышнего, - похоже, остальные homo не могут даже двинуться с места, а не то что подумать о чем-либо.

Обращение к сверхъестественным силам, начиная с Платона и И.Ньютона и кончая А.Эйнштейном и В.В.Налимовым, вообще характерно для современных работников, занятых праведным трудом на научной ниве. Рассматривая «промежуточную реальность между реализмом и идеализмом, преформизмом и эпигенезом», Н.А.Носов заключает, что «Бог действует через виртуальную реальность - реальность полионтологичности, или полионтичности». Виртуальная реальность, особенно компьютерная, шаманская, становится еще одной разновидностью метафизики - модерной по картезиански и пародией на метафизику Аристотеля.

В.И.Россман указал на «еврейский характер марксизма» как на один из социокультурных пластов, влияющих на формирование науки «богом избранных» в ХХ веке - науки художников, магов, террористов и волшебников, особенно в физике (ср. с совместно музицировавшими А.Эйнштейном и М.Планком, пришедшими впоследствии к «музыкальному стану», на котором выстроен физический мир, состоящий из «гармонических осцилляторов»). Далее: «Сам символ Израиля - это косноязычный и заикающийся чернокнижник Моисей [автор нескольких глав в библии]”. Отсюда подобострастное отношение к догматам религии верующих создателей модерна в ХХ веке, проявляющееся в их теориях, где «Бог... отождествляется с Логосом» - книжным, письменным словом («вначале было слово»).

Однако, появившись в религиозной беллетристике как специальная знаковая метафизика, догматы веры стали фундаментом для неопозитивизма нынешних пассеистов. «Косноязычный и заикающийся» библейский певец и он же всеобщий любимец, Моше, является символом отнюдь не Израиля, а составной частью психологической войны одиозной сионистской верхушки - радикального иудаизма, цель которого - духовное и экономическое порабощение народов Европы и Америки. У «сионистов» же Израиля, надо думать, другой символ - большой и светлый собственный дом.

Боги В.И.Россмана - И.Кант, З.Фрейд, Ф.И.Достоевский, а физика является «союзницей Бога», то есть Иисусе Помазанного. Здесь, в этом списке, не видно М.Планка, А.Эйнштейна, Н.Бора, зато усматривается тенденция homo: богов создавать в меру своих интересов и сообразно роду занятий и замыслов. Если в списке прослеживается какая-то традиция, то модерные боги - это чистое приобретение ХХ века.

А.И.Пигалев архаизмы научного мышления видит в способности homo подражать друг другу. Если «Жирар заменяет «разум» (в качестве некоторого изначального свойства) способностью человека к подражанию (мимесису), которая в той или иной степени присуща не только человеку, но и всем живым существам» [например, дереву; но данное «изначальное свойство» более всего подходит к эпигонам и некритическим последователям магических теорий ХХ века, созданных «гуру»], то в решении проблем фундаментальной науки следует надеяться только на современных обезьян, которые через 200 млн. лет пройдут дальше homo mimikos. А теперь предупреждение: «Подражание друг другу тогда, когда мимесис соединяется с желанием, порождает так называемый «миметический кризис». Поэтому... возникают особые механизмы преодоления этого кризиса именно через посредство принесения жертвы». К жертвам А.И. Пигалев относит класс явлений, когда истина и детерминированность в науке подменяются индетерминизмом, всеобщей относительностью, дополнительностью в ее одиозных формах, - это всё результаты миметического позитивизма, которым болеют «современные» ученые. Обращается внимание на двусмысленность рассуждения М.Хайдеггера о бытии и забвении его смысла. Ученые заблудились в «божественных лабиринтах Логоса» и отказались от поисков истины и смысла: живем на бессмысленных текстах, будь то библейские фолианты или физические тексты «новаторов» науки ХХ века. Впрочем, М.Хайдеггер «толкует Логос по Гераклиту как собирание разнородного».

«Метафизика, понятая как первая философия, т.е. как наука о первых началах и принципах бытия, в эпоху постмодерна давно объявлена анахронизмом». Ученые идут по пути: от А-метафизики Аристотеля - к П-метафизике, к К-метафизике, к конгломерату догматики. Это и есть путь постмодерна, в частности, в физике. Постмодерн связывается у М.Е.Соболевой с языковой эквилибристикой, что означает отход от онтологии, путь к мистике и богоискательству. Хотя М.Хайдеггер критикует науку за непоследовательность мысли, критикует научный объективизм, госпожа М.Е.Соболева уверена, что это от того, что М.Хайдеггер «сам не может мыслить». Вот это новая Гиппархия!

Симфиз и конвергенция физических теорий с сутральным симультаниз- мом выделяются Р.Фейнманом в сакраментальную особенность мышления модерных ученых: «Я хотел бы еще отметить, что чем расплывчатее теория, тем труднее ее опровергнуть. Если ваша догадка сформулирована плохо или достаточно неопределенно и если метод, которым вы пользуетесь для оценки последствий, довольно расплывчат - вы не чувствуете уверенности и говорите: «Мне кажется». Кроме того, если ваш метод расчетов последствий достаточно нечеток, при некоторой ловкости [рук] всегда можно сделать так, чтобы результаты экспериментов были похожи на предполагаемые последствия... Как видите, расплывчатая теория позволяет получать любой результат». Тем более, если результаты озвучивает поклонник поэйзистики, артист и музыкант (скрипач) по призванию. Так любую ложную теорию или околонаучную шутку поэты превращают в образец мудрости и стандарт для мышления, снабдив их сфабрикованными экспериментальными «подтверждениями» (Ротшильд Эйнштейн эпигоны). Из этого можно заключить, что подлинная наука закончилась в связи с наступлением поры «революционного» модерна (передела, террора) в начале двадцатого века.

Над физикой, как и над наукой в целом, висит тяжелый груз темпорально-генетической информации. Она накладывает эмбриональный шрам на все мышление ученого. Поэтому, кроме технических, психологических и социально-политических причин торможения в развитии научной картины мира, отрицательно действует не всегда благоприятная наследственность. Например, кровосмесительство, широко практикуемое у выходцев из Египта и Синайского полуострова. В этом существо метопистического пассеизма. Каламбур, мимесис, театральность и «дополнительная» к ним религиозность - его формы. Сия артистичность прописана для «богом избранных» в Ветхом завете. В отношении инородцев там же прописан террор, а в Новом завете - их беспрекословное подчинение в мыслях, делах, чаяниях и социальнополитическом положении новым завоевателям. А если наука является еще и служанкой «сильных мира сего», то ее ложь есть не что иное, как производная банкирских интересов, решающим и определяющим моментом которых служит захват мирового господства в целях безграничной наживы, закабаления и уничтожения презираемого населения планеты.

Размещено на Allbest.ru