Политический скандал как лингвокультурный феномен современной массовой коммуникации

· возмущение

While I and all Americans are hoping and praying that the critical meeting at Camp David will be the beginning of a new era of peace for the Middle East, some are shamelessly playing politics with this historic opportunity («Manchester Guardian», 13.07.2000).

Российские спортсмены не позволят превратить себя в безропотную жертву издевательств псевдоолимпийских функционеров (зам. руководителя аппарата правительства РФ А. Волин).

Моему возмущению вообще нет предела. Государственной думе надо собраться по итогам Олимпийских игр и вынести вердикт. Так нельзя до бесконечности: создали один раз прецедент в случае с парным фигурным катанием, и теперь идет продолжение. По этому прецеденту надо внести постановление, обсудить все на заседании Госдумы (лидер думской фракции «Единство» В.Пехтин).

· усталость, раздражение

We are tired of hearing this crap all the time. If it's a blatant violation, that's one thing. But when campaigns start nitpicking at each other, that's what turns people off («Cincinnati Enquirer», Аugust 1998).

По-моему, это ерунда какая-то! Не могу поверить, что этому делу придается такая важность... Меня вся эта история начинает злить, уж слишком она раздута... Ну, это же типично американская история: ругают президента за неприличное поведение, а сами смакуют подробности, пишут книги, фельетоны... Я уверена, они еще и телесериал сделают. Смех да и только!

(«Эхо планеты», № 39, 1998)

Достаточно частотными являются высказывания, не поддерживающие ни одну из противоборствующих сторон, однако и их эмотивная окраска является негативной:

Все это цирк для даунов. А режиссеры известны (rbc.ru, январь 2002).

Исследование языкового материала политических скандалов показывает, что для этого типа общения характерен повышенный градус негативных эмоций, было выявлено лишь крайне незначительное число эмотивно нейтральных высказываний. Это еще раз показывает роль эмоций в мотивационной сфере языковой личности (Шаховский, 2000), а также иллюстрирует эмотивную и эмоциогенную природу политического скандала.

3.3 Коммуникативные тактики манипуляции в политическом скандале

Манипулятивные тактики широко применяются в политическом дискурсе, и в первую очередь - на его «переднем рубеже атаки», в текстах политических скандалов, представляющих собой особый тип конфликтного общения. Многочисленные работы последних лет были посвящены манипуляции в дискурсе вообще, и в языке политики, в частности: (Николаева, 1985; Карасик, Сентенберг, 1993; Воеводин, 2000; Почепцов, 2000; Доценко, 1996; Шиллер, 1980; Кочкин, 1999; Панченко, 2001; Музыкант; 1998). Обобщим некоторые характеристики манипуляции и манипулятивных тактик, релевантные для условий политического скандала.

Так, Н.Н. Панченко выделяет четыре наиболее существенных характеристики манипуляции: 1) принципиальная разнородность и многоаспектность базовых оснований манипуляции; 2) интенциональность, направленная на сокрытие истинных намерений; 3) конститутивный признак воздействия на психику индивида; 4) возможность применения манипуляции во всех сферах человеческой деятельности (Панченко, 2001). Думается, что сокрытие истинных намерений является непременным сопутствующим инструментальным условием манипуляции, а интенциональная база явления многообразнее и в каждом конкретном случае во многом будет зависеть от прагматических задач, ставящихся манипулятором. Так, по Г. Шиллеру (Шиллер, 1980) конечная цель манипулирования масс заключается в их пассивности и инертности. Это инактивирование применяется для снижения личностного начала масс, внушения мысли о том, что «за вас думают правители», в отличие от межличностной манипуляции, где ответственность за принимаемые решения по преимуществу перекладывается на адресата. Манипуляторы сознанием считают, что природа человека, как и весь мир, неизменна. П. Фрейре (цит. по: Шиллер, 1980 : 256) по этому поводу пишет: «Угнетатели разрабатывают целый ряд аргументов, исключающих наличие в мире нерешённых проблем, они изображают мир как некий устоявшийся организм, нечто данное свыше, нечто, к чему люди, будучи всего лишь зрителями, должны приспосабливаться».

С этим наблюдением можно согласиться, когда речь идет о тоталитарном режиме, и, до некоторой степени, когда говорится о демократии в период между выборов. В предвыборный же период цель манипулирования заключается в возбуждении максимальной выборной активности масс, ведь только через голоса избирателей возможно исполнение цели дискурса, каковой является захват и удержание власти. Поэтому избирателям навязывается тезис об их ответственности. «Власть ныне заинтересована в массах. Но не потому, что она хочет учитывать мнение “простого человека”, а потому, что сегодняшняя политическая машина не может обойтись без легитимации, удостоверения своих решений “волей масс”. Да, решение принимают без учета мнения масс, его вкладывают в головы массы и заставляют идти к урнам. Но без этой чисто формальной процедуры, почти условности, политическая машина сегодня обойтись не может. Это одно из главных правил игры. Собственно, это и есть демократия» (Приепа; 2000: 5). Здесь манипуляция заключается в придании выборному процессу видимость захватывающей интриги, что позволяет сделать громкий политический скандал.

Все коммуникативные тактики убеждения в рамках политического дискурса должны рассматриваться как служащие единой цели дискурса - борьбе за власть (Водак, 1997). Таким образом, единственное «сокрытое намерение», которое имеют манипуляторы в политическом дискурсе - жажда власти. Феноменологический подход к этой теме представлен М.Хайдеггером: «борьба между теми, кто у власти, и теми, кто хочет к власти, с обеих сторон есть борьба за власть. Повсюду определяющим оказываются сама же власть. Благодаря этой борьбе за власть принцип власти с обеих сторон возводится в принцип абсолютного господства власти. Одновременно, однако, здесь остается скрытым то одно, что эта борьба стоит на службе у власти и угодна ей» (Хайдеггер, 1993 : 186). «В этом обеспечивании воли к воле изначальное существо истины утрачивается. Поэтому ей присуще также всестороннее, постоянное, полное исследование средств, причин, помех, расчетливая замена и эксплуатация целей, обман и маневр, инквизиторская хитрость, вследствие чего воля к воле недоверчива и скрытна даже по отношению к себе и не нацелена ни на что другое, как на обеспечение себя самой в качестве власти» (там же).

В условиях современной демократии борьба за власть проявляется в воздействии на избирателя, внушении тезиса о правильности той или иной позиции, то есть, является ни чем иным, как манипуляцией. Согласно определению Е.Л. Доценко, манипуляцией является «вид психологического воздействия, исполнение которого ведет к скрытому возникновению у другого человека намерений, не совпадающих с существующими желаниями» (Доценко, 1996 : 59). Возникает вопрос о том, чем принципиально отличается убеждение в своем мнении от манипулирования.

В этой связи представляются весьма интересными выводы, которые сделал В.Л. Музыкант, сравнивая явления манипуляции и влияния. Согласно точке зрения данного исследователя, для манипуляции характерны следующие признаки: 1) в большинстве случаев исход желателен для влияющего; 2) часто исход нежелателен для объекта влияния; 3) информация, расходящаяся с желанием влияющей стороны, не оглашается; 4) объекту влияния не предоставляется возможность свободного самостоятельного выбора. В процессе влияния же, напротив, 1) исход может затрагивать или не затрагивать интересы влияющего; 2) учитывается согласие человека или отсутствие такового; 3) объекту влияния предоставляются все факты; 4) объекту влияния предоставляется свобода выбора. Таким образом, в языке современной политики не приходится говорить о «влиянии», а, скорее, о манипуляции, так как: а) ее исход всегда желателен для влияющего, б) не учитывается отсутствие согласия человека быть объектом манипуляции, в) адресату практически никогда не предоставляются все факты, г) как следствие первых трех пунктов, объект манипуляции фактически лишается свободы выбора (Музыкант; 1998 : 50). Согласно П. Фрейре, манипуляция разумом человека «есть средство его порабощения, один из способов, с помощью которых правящие элиты пытаются подчинить массы своим целям» (цит. по: Шиллер, 1980 : 124).

Лингвисты выделяют следующие языковые способы проявления манипуляции: 1) большая группа методов, связанных с целенаправленным преобразованием информации; 2) «универсальные высказывания»; 3) генерализации; 4) неявное указание как бы общепризнанной нормы; 5) маскировка под пресуппозиции; 6) неопределенный референтный индекс; 7) умножение действий, имен, ситуаций; 8) коммуникативный саботаж; 9) двусмысленность (размытость критерия); 10) замещение субъекта действия; 11) подмена нейтральных понятий эмоционально-оценочными коррелятами; 12) ложная аналогия; 13) тематическое переключение; 14) пресуппозиции; 15) модальные операторы долженствования и возможности (Карасик, Сентенберг, 1993; Николаева, 1985).

К перечисленным функциям манипуляции и способам ее проявления необходимо добавить эмоциональный фактор в манипулятивном воздействии, ведь рассудочная и эмоциональная сферы восприятия органически взаимосвязаны (Шаховский, 1987; 2001).

В этой связи интересны механизмы, в которых происходит манипулятивное воздействие на более глубоком уровне, чем фактологическая информация. Так, французский исследователь Ж. Лакан полагает, что «любой дискурс воздействует через бессознательное» (Лакан; 1997 : 182). Для решения этой проблемы в аспекте политического дискурса, на наш взгляд, необходимо еще много сделать в направлении, указанным М. Пешё (Пешё; 1975 : 259), говорящем о «тягостном отсутствии разработанной понятийной связи между идеологией и бессознательным». Нельзя игнорировать взаимодействие этих двух важнейших понятий, так как эти структуры обнаруживают сходство - они «скрывают свое существование внутри их собственное функционирования, создавая цепочку “субъективных” очевидных истин» (там же).

Являясь главной стратегией современного политического дискурса, манипуляция играет большую роль в реализации политического скандала. Рассмотрим некоторые способы ее проявления.

Тактика комплимента является весьма распространенной в политическом дискурсе. В условиях скандала она особенно актуальна, так как противоборствующим сторонам необходимо заручиться поддержкой общественного мнения.

Пусть стараются пиарщики, льют на меня грязь, обвиняют во всех смертных грехах. Я точно знаю - люди не дураки, они все равно разберутся, кто прав, кто виноват, и вынесут свое решение, единственно справедливое (Ю. Скуратов, март 1999 г., НТВ, «Итоги»).

Коммуникативная тактика лжи характерна для таких эпатажных фигур, как В.В. Жириновский. Вот, например, что он успел сказать в течение только одного дня 11 октября 1998 г. в Государственной Думе, во время обсуждения кандидатуры Председателя правительства РФ:

Весь мир сегодня за вас, это тоже настораживает. Весь мир против Ельцина и Черномырдина, но вдруг за сутки весь мир за Евгения Максимовича Примакова. И кто? Все наши враги. Все, кто разрушает страну семьдесят лет, пятьдесят лет, последние десять лет: вот этот нам нужен, вот это хороший, он выведет, выедет.

В тот же день, немного позднее, обращаясь к кандидату на должность председателя Центрального банка РФ В. В. Геращенко:

Вы член Сингапурского клуба. Членом этого клуба может быть человек, имеющий наличными (выделено интонацией) капитал в пятьдесят миллионов долларов.

Очень трудно поверить в то, что абсолютно весь мир без исключения против Ельцина и Черномырдина и тем более, что у любого человека в любой стране, могут быть пятьдесят миллионов долларов наличными. Думается, что В.В. Жириновский и не рассчитывает на то, что ему поверят. Его цель иная: попасть в скандальные заголовки, в очередной раз привлечь к себе внимание зрителей и посеять сомнения в умах депутатов. Парадоксальным образом коммуникативная тактика лжи, не убеждая никого в истинности слов политика, работает на имидж и поднимает его популярность у определенной части электората, симпатизирующей эпатажным заявлениям любого рода.

Серия скандалов вокруг генетически измененных продуктов и массовые протесты движения зеленых в Европе заставили министра продовольствия Еврокомиссии высказаться в таком ключе:

It is simply not true that we are against the green movement. No, they have done many great things. We just want them to be a little bit more mature and responsible (BBCWorld.com, апрель 2000 г.)

На наш взгляд, здесь имеет место манипулятивная тактика отеческого покровительства противнику. Адресант уходит от открытой конфронтации и, отзываясь об оппоненте в положительном ключе, но с оттенком пренебрежения, снижает драматизм происходящего в глазах общественности.

В последнее время стала заметна такая манипулятивная тактика, как деперсонификация субъекта обвинения. Так, на обвинения одного из депутатов фракции КПРФ в расхищении бюджетных средств, В.Л. Пехтин, бывший в то время лидером фракции партии «Единая Россия», ответил:

Неконструктивные силы, не занимающиеся ничем, кроме демагогии и популизма, пытаются вставлять палки в колеса, когда мы начинаем заниматься делом («Зеркало», канал РТР, декабрь 2002).

Помимо очевидной поляризации и противопоставления «мы - люди дела, они - безответственные популисты» эта фраза интересна тем, что обвиняющая сторона лишена обвиняемым имени. Обороняющейся стороне в политическом скандале иногда выгодно обозначить оппонента не конкретной личностью (например, депутатом с именем и фамилией), а представителем и агентом неких туманных, но крайне опасных сил, имеющих свои корыстные интересы в нагнетании страстей, практически эмиссаром Хаоса.

В эпизодах политических скандалов, связанных с масс-медиа и судебными перипетиями выделяется такая тактика манипуляции, как подмена сути дела его формальной стороной.

Разве имеет право прокурор получать подарки от подследственного? - задал я, надо признать, вполне риторический вопрос. - Вы имеете в виду Бородина? - уточнил Путин. Я подтвердил его догадку. - Ну что вы, - успокоил меня президент России. - Устинов не получал квартиру от Бородина! Одиннадцать журналистов сильно удивились. - Он получил квартиру от Управления делами президента! (Шендерович, 2002).

Как известно, П.П. Бородин являлся начальником Управления по делам президента, и, несмотря на то, что действительно был подследственным, бесплатное получение генпрокурором Устиновым элитной квартиры в Москве стоимостью в полмиллиона долларов чисто формально можно представить как заботу о госчиновнике высокого ранга со стороны Управления.

Данная тактика позволяет применяющему ее дистанцироваться от происходящих скандальных событий в глазах общественного мнения. Думается, именно поэтому ее достаточно часто использует президент В.В. Путин:

на напоминание о своей как минимум моральной ответственности за действия назначенного им генпрокурора Путин среагировал мгновенно: - Я Устинова не назначал. Неполная дюжина журналистов, услышав такое, удивилась еще сильнее. - Его назначил Совет Федерации, - пояснил президент. - А я им его только представил... И развел руками. Ап! (Шендерович, 2002).

Таким образом, были выделены следующие манипулятивные тактики, употребляющиеся в политическом скандале противоборст-вующими сторонами: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика деперсонификации оппонента, тактика лжи, тактика акцентирования формальной стороны событий. Разумеется, в реальной коммуникации вокруг политического скандала применяется несравнимо большее число манипулятивных коммуникативных тактик. Мы остановились лишь на нескольких примерах, поскольку подробное исследование стратегии манипуляции не входило в задачи нашей работы.

Выводы к главе 3

Третья глава исследовала прагмалингвистические характеристики политического скандала. Нас интересовали вопросы о том, как политический скандал представляется в массовом сознании, в чем специфика эмотивности политического скандала как эмотивного и эмоциогенного текста, а также - какие манипулятивные тактики используются в рамках скандала.

Были выделены следующие метафорические модели политического скандала: война, театр, разнообразные виды стихийных бедствий, болезнь, движущийся состав, пища, паутина. В спектре эмоций, мотивирующих данные метафоры, выделяются два эмотивных топоса, составляющих ядро эмотивных смыслов политического скандала: топосы опасности и брезгливости.

Специфика эмотивности политического скандала заключается в доминировании негативных эмоций, вербальной агрессии и экспрессивности как норме общения. Эмоциогенная природа скандала заключается в побуждении реципиента к действию при помощи дискурса-стимула скандала. Дальнейшее генерализированное возбуждение находит выражение в эмотивной доминанте возмущения или усталости и раздражения. Отличительной чертой политического скандала является эмотивный радикализм общения, проявляющийся в речевом экстремизме.

Ведущей коммуникативной стратегией политического дискурса является манипуляция. В рамках ее реализации нами выделены следующие коммуникативные тактики, применяющиеся в политическом скандале: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика лжи, тактика деперсонификации оппонента, тактика акцента на формальной стороне событий.

Заключение

В данном исследовании феномен политического скандала рассматривался с позиций таких научных парадигм, как лингвокультурология, социолингвистический анализ дискурса, критический дискурс-анализ, жанроведение, исследования по теории политического дискурса и дискурса СМИ.

Под политическим скандалом мы понимаем получившее многократную вариативную разножанровую реализацию публичное конфликтное общение вокруг события, нарушающего этические нормы и влияющее на политическую ситуацию.

В ходе работы подтвердилась гипотеза о том, что политический скандал как сложное дискурсивное образование принадлежит к разным типам дискурсов - институциональным (политический дискурс, дискурс СМИ), и неинституциональным (бытовой, художественный дискурсы), реализуясь на их пересечении.

Взаимодействие языковой личности и социальных систем, таких, в частности, как институциональные дискурсы, приводит к появлению содержательно и ситуативно объединенных текстовых сообществ, принадлежащих к разным типам дискурса. Исследование таких макроречевых форм в их целостности является важной научной проблемой в силу того, что понимание отдельного текста недостижимо без знания экстралингвистических факторов общения, других связанных текстов. Мы пользуемся базовым термином «дискурсивные образования» и предлагаем взгляд на них в ракурсе семиотического треугольника - семантика, прагматика, синтактика. Объект изучения интерпретируется как сверхтекст, что представляет синтактику - отношения между элементами системы, то есть, текстами разных жанров. При рассмотрении объекта исследования как сложного коммуникативного события внимание акцентируется на функционировании в реальной коммуникации (описание речевых действий, коммуникативных стратегий, ситуаций, сюжетно-ролевой структуры) и отношении знаковых комплексов к говорящим субъектам, т. е. на прагматике. Интерпретация такого текстового единства как нарратива выявляет отношение знаков системы к представлениям об объектах окружающей действительности, существующих в сознании языковой личности, т. е. представляет его семантический ракурс.

В ходе работы было уточнено содержание термина «сверхтекст». Это содержательное и ситуативное единство текстов разных жанров представляет собой разновидность текста, которая должна рассматриваться с учетом универсальных текстовых критериев цельности и связности. Локальная ограниченность и цельная модальная установка как конститутивные признаки сверхтекста (вывод Н.А. Купиной и Г.В. Битенской) не являются релевантными по отношению к сверхтексту политического скандала. В отличие от макроречевого акта, для сверхтекста характерна множественность коммуникантов и их иллокутивных целей. В отличие от гипертекста для сверхтекста не является обязательной формальная связь между элементами текстов на уровне плана выражения, т. е. механическое совпадение отдельных фраз или слов; для сверхтекста ведущим конститутивным признаком является содержательное и ситуативное единство.

Сложное коммуникативное событие является единицей дискурса, описывая «речь, погруженную в жизнь»: участников, наблюдателей, экстралингвистический контекст. В отличие от терминопонятия «факт», «событие» предполагает определенную нарративную структуру со своей динамикой. Сложное коммуникативное событие также является дискурсо-образующей единицей, так как сама семантика этого термина подразумевает модальность отношения к факту действительности, которое побуждает адресанта к продуцированию текстов. Термины «сложное коммуникативное событие» и «коммуникативный акт» состоят в отношениях инклюзивности.

Политический скандал относится к числу сложных дискурсивных образований, обладающих высокой общественно-политической значимостью. Конститутивными признаками политического скандала как сложного дискурсивного образования являются: 1) наличие элемента опозоривания главных действующих лиц в силу нарушения ими этических норм; 2) влияние скандала на политический процесс; 3) жанровая вариативность скандала, в частности, присутствие текстов художественного дискурса (включая фольклор), а также бытового дискурса в виде жанра разговоров о политике и слухов. Он может быть интерпретирован как сверхтекст, так как образует совокупность текстов разных жанров, объединенных тематически, ситуативно и темпорально. В плане структуры сверхтекст политического скандала представляет собой мозаику, т.е. переходную по степени организованности структуру между строгой иерархией и ризомой.

Политический скандал также может быть интерпретирован как политический нарратив, поскольку обладает его главными свойствами: сюжетно-ролевой структурой, множественностью изложений, взаимодействием оппозиций этических ценностей и идеологий, протяженностью во времени, и т. д.

Подход к политическому скандалу как сверхтексту предполагает анализ его жанровой структуры, рассмотрение же политического скандала как сложного коммуникативного события и нарратива предполагает анализ его ролевой и темпоральной структуры.

Жанровая структура политического скандала включила в себя жанры, принадлежащие к политическому, бытовому, художественному дискурсу, а также дискурсу СМИ. Прототипными для политического скандала являются жанры информационного сообщения и политического комментария. Околоядерными жанрами являются следующие жанры: интервью, публичное выступление, разговоры о политике, слухи. Периферийными жанрами политического скандала являются: открытое письмо, политическая карикатура, анекдот, пародия, эпиграмма, поэтические фольклорные жанры.

Жанр информационного сообщения в политическом скандале характеризуется тем, что, наряду с информативной коммуникативной целью, приобретает и оценочную интенцию. Институциональные признаки жанра проявляются в стратегии дистанцирования. Данная стратегия реализуется через персонифицирующую метафору (скандал воспринимается как одушевленное лицо и самостоятельная действующая сила) и отсутствие грамматической формы первого лица. В образе автора были обнаружены черты модальности отношения к описываемым событиям, что является проявлением личностных смыслов. Модальность реализуется в номинациях, делигитимизирующих референта, применении квантора неопределенности для усиления драматичности описываемых событий, а также в разной степени экспликации доводов противоборствующих сторон (аргументы стороны, которой симпатизирует автор, представлены более развернуто).

Жанр политического комментария характеризуется применением широкого спектра языковых приемов, не являющихся стандартными для политического дискурса и дискурса масс-медиа. Среди них: сниженная разговорная тональность, стилизации под волшебную сказку или историческую летопись, и др. Они выполняют экспрессивную и аттрактивную функции. По сравнению с новостным жанром политический комментарий отличается меньшей категоричностью в реализации модальности уверенности и достоверности по отношению к ссылкам на источники информации. Это является проявлением стратегии дистанцирования и выполняет функции косвенного убеждения и ухода от ответственности. В языковой реализации жанра политического комментария противоборствующие стороны политического скандала используют общие лингвориторические приемы. Среди них: инвективная и обсценная лексика, авторские метафоры-инвективы, архаизмы, спекулятивные апелляции к прецедентным историческим феноменам, риторические приемы, характерные для выступления на митинге (призывы к сторонникам, заочное обращение к противнику, ритуальная финальная констатация будущего успеха, и т.д.), мифологизация и демонизация оппонента за счет эксплуатации концептуальной оппозиции «сила - слабость».

Жанр интервью в политическом скандале выполняет функцию прямого обращения к аудитории. Действующие лица стремятся при помощи интервью донести до реципиента свою позицию в максимально неискаженном СМИ виде. Кроме того, большая риторическая сила прямой речи приводит к использованию этого жанра для взаимных обвинений.

Жанр открытого письма призван воздействовать на массовую аудиторию, а не на формально заявленного адресата. Событийное содержание жанра проявляется либо в ярко эксплицированной эмотивной оценке уже известной информации, либо в обнародовании одним из участников конфликта новой скандальной информации.

Для жанра разговоров о политике характерна дискредитация всех фигурантов скандала, в том числе и обвиняющей стороны. Главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» проявляется в интеграции и дифференциации групповых агентов политики. Противопоставление мира политики и бизнеса с одной стороны, и мира «простых людей», с другой, осуществляется, в частности, при помощи активного использования кванторов социально-политической идентичности «мы - они». Разговоры о политике несут функцию сублимации социальной агрессии, а также функцию регулирования политического процесса. Характерным признаком неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов является доминирование эмоций, низкий уровень фактологической информативности.

Ролевая структура политического скандала, отличаясь подвижностью ролей и их амбивалентностью, является производной от ролевой оппозиции «Обвиняемый - Обвинитель». Данные роли являются прототипными для политического скандала как разновидности конфликтного общения. Тем не менее, в речевой реализации роли Обвиняемого часто используются агрессивные коммуникативные тактики, и эта роль становится формально неотличима от Обвинителя. Таким образом, большинство значимых и частотных ролей в выявленной ролевой структуре являются производными от роли Обвинителя. Роль Обвинителя реализуется в следующих вариантах: «Стратег», «Миротворец», «Герой», «Боец», «Следователь», «Прокурор», «Трибун», «Ироничный наблюдатель», «Нигилист», «Эксперт». Как показал сравнительный анализ ролевой структуры нескольких политических скандалов, роли «Миротворца» и «Эксперта» могут также служить реализацией прототипной роли Обвиняемого.

Дискурсивная темпоральная динамика скандала характеризуется фазой обвинения, или дискурс-стимулом, и фазой респонсивных дискурсов, которые представляют собой разновидности реакций действующих лиц. Дискурс-стимул политического скандала характеризуется следующими признаками: повышенная включенность в контекст политической ситуации, эмоциогенность, использование приема ссылки на авторитет, анонимность источников, сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Эти признаки обнаруживают сходство с признаками жанра молвы, что доказывает отсутствие четких барьеров между институциональными и неинституциональными типами дискурсов.

Респонсивный дискурс политического скандала подразделяется на дискурсы контрудара, защиты и примирения.

Респонсивный дискурс защиты реализуется сравнительно редко из-за коммуникативных преимуществ позиции обвиняющей стороны перед оправдывающейся. В респонсивном дискурсе контрудара ключевым условием коммуникативного успеха является выбор эксплуатируемой ценности, которая должна быть сильнее актуализирована в языковом сознании аудитории, чем ценность, применявшаяся в первичном дискурсе обвинения. В этом случае она становится сверхдоминантой, вытесняя из массового сознания доминанту обвинения.

Языковая реализация дискурса примирения является примером коммуникативной мимикрии. Наличие таких экстралингвистических факторов, как эскалация агрессивных политических действий стороной, использующей примирительные заявления, свидетельствует о маскировке под примирение. Таким образом, совпадая с речевым актом примирения в плане выражения, по своей содержательной сути дискурс примирения выступает в функции защиты.

Были выделены следующие метафорические модели политического скандала: война, театр, разнообразные виды стихийных бедствий, болезнь, движущийся состав, пища, паутина. В спектре эмоций, мотивирующих данные метафоры, выделяются два эмотивных топоса, составляющих ядро эмотивных смыслов политического скандала: топосы опасности и брезгливости.

Специфика эмотивности политического скандала заключается в доминировании негативных эмоций, вербальной агрессии и экспрессивности как норме общения. Эмоциогенная природа скандала заключается в побуждении реципиента к действию при помощи дискурса-стимула скандала. Дальнейшее генерализированное возбуждение находит выражение в эмотивной доминанте возмущения или усталости и раздражения. Отличительной чертой политического скандала является эмотивный радикализм общения, проявляющийся в речевом экстремизме.

Ведущей коммуникативной стратегией политического дискурса является манипуляция. В рамках ее реализации нами выделены следующие коммуникативные тактики, применяющиеся в политическом скандале: тактика комплимента, тактика отеческого покровительства противнику, тактика лжи, тактика деперсонификации оппонента, тактика акцента на формальной стороне событий.

Перспективы исследования мы видим в дальнейшем изучении взаимодействия институциональных и неинституциональных дискурсов, выявлении этнокультурной специфичности политического скандала, а также в углубленном изучении маргинальных жанров политического дискурса.

Список литературы:

политический скандал манипулятивный

1. Автономова, Н. Деррида и грамматология // Деррида Ж. О грамматологии. М., «Ad Marginem», 2000. - 513 с., c.92

2. Агеева Г.А. Homo Religious // Языковая онтология семантически малых и объемных форм / Вестник ИЛГУ Сер. Лингвистика. - Иркутск: ИГЛУ, 2000. - Вып. 1. - С. 5-15.

3. Адорно, Т., Хоркхаймер М. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. - С.-Пб.: «Медиум», «Ювента», 1997. - 311 с.

4. Александрова О.В. Проблема дискурса в современной лингвистике//Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований. - Калининград, 1999. - С. 9-13.

5. Алтунян А.Г. От Булгарина до Жириновского: Идейно-стилистический анализ политических текстов. М., 1999

6. Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

7. Антипов Г.А. и др. Текст как явление культуры, - Новосибирск: Наука, 1989. - 196 с.

8. Артемова Е.А. Карикатура как жанр политического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук, Волгоград, 2002

9. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., : Сов. энциклопедия, 1990. С. 136-137.

10. Арутюнова Н.Д. Жанры общения//Язык и мир человека - М.: Языки русской культуры, 1999. - С. 649-653.

11. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата. // Изв. АН СССР, сер. лит. и языка, т. 40, 1981, № 4.

12. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. - М.:Наука,1988. - 341 с.

13. Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. Лингвистическая прагматика. - М.:Прогресс,1985. - С.3-42.

14. Бакумова Е.В. Ролевая структура политического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук, Волгоград, 2002

15. Балла О. Власть слова и власть символа. Лингвистический поворот // Знание - сила. - 1998. - №11/12. - С.27-38.

<http://www.znanie-sila.ru/online/issue_213.html>

16. Баранов А.Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. - М.: Институт русского языка АН СССР, 1991. - С. 184-193.

17. Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского государственного университета, 1993. - 182 с.

18. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. - 523 с.

19. Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. - 312 с.

20. Бахтин М.М. Проблема текста. Опыт философского анализа// Вопросы литературы. - 1976. № 10. - С. 122-151.

21. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров//Собрание сочинений, 5 т., М.: Русские словари, 1996. - С. 159-207.

22. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М.: Художественная литература, 1979. - 412 с. - С. 237-280

23. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности//Эстетика словесного творчества, - М.: Искусство, 1986.

24. Бейлинсон Л.С. Медицинский дискурс // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000. - С. 103-117.

25. Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика: Учебник для вузов. - М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. - 439 с.

26. Бенвенист Э. Общая лингвистика, М.: УРСС, 2002. - С. 296

27. Блакар Р.М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. - С. 88-120.

28. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина. - М.: Добросвет, 2000. - 389 с.

29. Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. - М.: Изд-во АН СССР, 1963. - Т.1 - 384 с.

30. Борботько В. Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения). Автореф. дис. … докт. филол. наук. - Краснодар, 1998. - 32 с.

31. Борхес Х.Л. Четыре цикла. Собр. соч. в трех томах, т. 2. М.: Полярис», 1994. - с. 260

32. Бурдье П. Социология политики. Пер. с фр. / Сост. и предисл. Н.А. Шматко. М.: Socio-Logos, 1993.

33. Бурдье П. О телевидении и журналистике. М.: Прагматика культуры, Институт экспериментальной социологии, 2002. - 160 с.

34. Буряковская В.А. Признак этничности в семантике языка (на материале русского и английского языков). - Дис. … канд. филол. наук. - Волгоград, 2000. - 200 с.

35. Бютор М. Роман как исследование. Изд-во МГУ, 2000. - 208 с.

36. Васильев, А.Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании. Красноярск, 2000. <http://arctogaia.krasu.ru/laboratory/vasiljev/esseys.shtm>

37. Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. - Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. - С. 99-111.

38. Вендлер З. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике, Лингвистическая прагматика, вып. XVI. - М.: Прогресс, 1985.

39. Вендлер З. Факты в языке // Философия, логика, язык. Общ. ред. Д.П. Горского и В.В. Петрова. -М.: Прогресс. -1987. - 336 с.

40. Вершинина Т.С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. - Екатеринбург, 2002. - 24 с.

41. Виноградов С.И. Выразительные средства в парламентской речи // Культура парламентской речи. - М.: Наука, 1994. - С. 66-77.

42. Винокур Т.Г. Устная речь и стилистические свойства высказывания // Разновидности городской устной речи. М.: 1988.

43. Витгенштейн Л. Философские исследования. М.: Гнозис,1994. - 207 с.

44. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика/ Пер. с англ. и нем.- Волгоград: Перемена, 1997. - 139 с.

45. Воеводин А.И. Стратагемы - стратегии войны, манипуляции, обмана. Красноярск, общество «Кларетариум», 2000.

46. Волкова И. Слово Путина: Что показал психолингвистический анализ устных выступлений и. о. президента России // Эксперт. - 2000. - № 6. - C. 53-57.

47. Вольф Е.М. Оценочное значение и соотношение признаков «хорошо»/ «плохо» // «Вопросы языкознания». - 1986. №3. - С. 98-106.

48. Вольф Е.М. Метафора и оценка // Метафора в языке и тексте. -М.: «Наука», 1988. -С. 52-65.

49. Воркачев С.Г., Кусов Г.В. Концепт «оскорбление» и его этимологическая память. // Теоретическая и прикладная лингвистика. Выпуск 2. Язык и социальная среда. Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. С. 90-102.

50. Воркачев С.Г. К семантическому представлению дезидеративной оценки в естественном языке // «Вопросы языкознания». -1990, № 4, С. 86-92.

51. Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрических парадигм я языкознании //Фил. науки, 2001, № 1, С. 64-72.

52. Гаджиев К.С. Введение в политическую науку. - М.: Изд. корп. «Логос», 1997. - 544 с.

53. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования, - М.: Наука, 1981. - 138 с.

54. Гаспаров Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. - М., 1996. - 352 с.

55. Герасименко Н.А. Информация и фасцинация в политическом дискурсе (к вопросу о функционировании бисубстантивных предложений) // Политический дискурс в России - 2: Материалы раб. совещ.(Москва, 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. - М.: Диалог-МГУ, 1998. - С. 20-23.

56. Гийому Ж., Мальдидье Д. О новых приемах интерпретации, или Проблема смысла с точки зрения анализа дискурса / Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса: Пер. с фр. и португ./Общ. ред. и вступ. Ст. П. Серио - М.: ОАО ИГ "Прогресс", 1999. - С. 124-137.

57. Гольдин Е.В. Проблемы жанроведения//Жанры речи, Сборник научных статей. - Саратов: Изд.-во Гос. учебно-научного центра «Колледж», 1999. - С. 4-7.

58. Грачев Г., Мельник И. Манипулирование личностью: Организация, способы и технологии информационно-психологического воздействия. <http://www.dere.ru/library/grachov/soder.html>

59. Гудков Д. Б., Красных В. В. Русское культурное пространство и межкультурная коммуникация // Научные доклады филологического факультета МГУ. Вып. 2. - М.: Диалог-МГУ, 1998. - С.124-129.

60. Гудов В. Дом с привидениями. Политический реванш семиотики. Доклад на Курицынских чтениях. http://www.russ.ru/krug/news/20010301.html

61. Гуревич П. С. Философская антропология. - М.: Изд-во «Вестник», 1997.

62. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / Пер. с англ. - М.: Прогресс, 1989. - 312 с.

63. Дейк Т.А. ван. Язык и идеология: к вопросу о построении теории взаимодействия // Методология исследований политического дискурса: актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. Вып. 2. - Мн.:БГУ, 2000. - 479 с., - С. 50-64.

64. Дейк Т.А. ван. Когнитивные и речевые стратегии выражения этнических предубеждений (1983). http://www.nsu.ru/psych/internet/bits/vandijk1.htm

65. Дейк Т. А. ван. К определению дискурса (1998). <www.nsu.ru/psych/internet/bits/vandijk2.htm>

66. Дементьев В.В. Фатические речевые жанры//Вопросы языкознания, 1999, № 1. - С. 37-55.

67. Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров: Уч. пособие. - Саратов: Изд-во Саратовского педагогического института, 1998. - 107 с.

68. Дергачева И.Л. Коммуникативная манипуляция в политических комментариях // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г./ВГПУ. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 30-31.

69. Деррида Ж. О грамматологии. М., «Ad Marginem», 2000. - 513 с.

70. Дерябин А. Средства Массовой Интерпретации или Мыльная опера для мужчин. «Русский Журнал», 1998. <www.russ.ru/journal/media/98-07-16/deryab.htm>

71. Дерябин А. Телевизионные новости как коммуникативное событие. <www.nsu.ru/psych/internet/bits/tvnews.htm>

72. Дитрих О.В. Языковые средства в сфере политики: метафора. Материалы III Параславянских чтений. <http://arctogaia.krasu.ru/laboratory/p3/ditrikh.shtm>

73. Домовец О.С. Манипуляция в рекламном дискурсе // Языковая личность: аспекты лингвистики и лингводидактики. Волгоград, 1999. - с. 61-65.

74. Донсков С.В. Классификация жанров в журналистике // Филология и культура. Материалы IV Международной научной конференции 6-18 апреля 2003 г., Тамбов, изд-во ТГУ, 2003. 526 с.

75. Достоевский Ф. М. Нечто о вранье // Дневник писателя. М., 1989. С. 84-93

76. Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. - М.: ЧеРо, Изд-во МГУ, 1997. - 344 с.

77. Дубровская О.Н. Имена сложных речевых событий в русском и английском языках. - Дис. … канд. филол. наук. - Саратов, 2001. - 236 с.

78. Енина Л.В. Современный российский лозунг как сверхтекст. Дис. … канд. филол. наук. - Екатеринбург, 1999. - 186 с.

79. Ершова С.Л. Метафорические средства выражения культурных смыслов // Филология и культура. Материалы IV Международной научной конференции 6-18 апреля 2003 г., Тамбов, изд-во ТГУ, 2003. -526 с.

80. Желтухина М.Р. Реализация комического в дискурсивных стратегиях борьбы за власть.// Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград - Саратов, 1998. - с. 68-77.

81. Жельвис В.И. Эмотивный аспект речи. Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия. Ярославль: ЯГПИ им. Ушинского, 1990. - 81 с.

82. Жельвис В. И. Слово и дело: юридический аспект сквернословия // Юрислингвистика-2. Русский язык в его естественном и юридическом бытии. - Барнаул, 2000. - С. 194-206.

83. Жижек, С. Возвышенный объект идеологии. М.: Изд-во «Художественный журнал», 1999. - 236 с.

84. Жуков И.В. Война в дискурсе современной прессы. <http://www.teneta.ru/rus/ii/iliazhukov_war.htm>

85. Залевская А.А. Текст и его понимание: Монография. - Тверь: Тверской государственный университет, 2001. - 177 с.

86. Захаренко И.В., Красных В.В., Гудков Д.Б., Багаева Д.В. Прецедентное высказывание и прецедентное имя как символы прецедентных феноменов // Язык, сознание, коммуникация. - Вып. 1. - М.: Филология, 1997. - С. 82-103.

87. Ильин И.П. Словарь терминов французского структурализма // Структурализм: «за» и «против». М.: «Прогресс», 1975. - С. 453.

88. Какорина Е.В. Стилистические заметки о современном политическом дискурсе // Облик слова. Сборник статей. М.: 1997.

89. Карасик А.В. Лингвокультурные характеристики английского юмора. Дисс. … канд. филол. наук. Волгоград, 2001. - 189 с.

90. Карасик В.И. О категориях дискурса // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр. ВГПУ; СГУ, Волгоград: «Перемена», 1998. - С. 238.

91. Карасик В.И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. - Волгоград: Перемена, 2000 - С. 5-19.

92. Карасик В.И. Структура институционального дискурса//Проблемы речевой коммуникации, - Саратов, Изд-во Саратовского ун-та, 2000. - С. 25-33.

93. Карасик В.И. Религиозный дискурс//Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики, - Волгоград: Перемена, 1999. - С. 5-19.

94. Карасик В.И. Язык социального статуса. - М.: Ин-т языкознания РАН; ВГПУ, 1992. - 330 с.

95. Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

96. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: Учеб. пособие. - Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. - 175 с.

97. Кашкин В.Б. Кого класть на рельсы? ( к проблеме авторства в политическом и рекламном дискурсе) <http://kachkine.narod.ru/Articles2001/Authority/AdPolit.htm>

98. Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса. М.: ОАО ИГ «Прогресс», 1999. - 416 с.

99. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речевые жанры и социальные роли // Русский язык в контексте современной культуры: Тез. докл. междунар. науч. конф., Екатеринбург, 29-31 октября 1998 г. - Екатеринбург: УрГУ, 1998. - С.73-74.

100. Коротеева О.В. Дефиниция в педагогическом дискурсе. - Дис. … канд. филол. наук. - Волгоград, 1999. - 208 с.

101. Коротеева О.В. Цели и стратегии педагогического дискурса // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г./ ВГПУ. - Волгоград: Перемена, 1998. - С. 55-57.

102. Кочкин М.Ю. Манипуляция в политическом дискурсе.//Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. Сборник научных трудов. Волгоград, 1999. с. 29 -34.

103. Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. - Иркутск: Издание ОГУП «Иркутская областная типография №1», 2001. - 261 с.

104. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация). - М.: Диалог-МГУ, 1998. - 352 с.

105. Красных В.В., Л.Н. Булгакова, И.Н. Захаренко. «Пиар»: миф или реальность, или кто кем виляет // Политический дискурс в России-4. - М.: 2000. - С. 31-35.

106. Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. - М.: Наука, 1989. - 186 с.

107. Кубрякова Е С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике // Дискурс, речь, речевая деятельность: функциональные и структурные аспекты: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. - М., 2000. - 232 с.

108. Кунина М.Н. Когнитивно-прагматические характеристики террористического дискурса. Дисс. … канд. филол. наук.. Краснодар, 2001. - 176 с.

109. Купер И.Р. Гипертекст как способ коммуникации. <http://www.nir.ru/Socio/scipubl/sj/sj1-2-00kuper.html>

110. Купина Н.А., Битенская Г.В. Сверхтекст и его разновидности //Человек - Текст - Культура. Екатеринбург, 1994. С.214-233.

111. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М.: «Просвещение», 1988. - 188 с.

112. Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивно-риторический анализ. - Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та, 1995. - 232 с.

113. Лейбов, Р. Разговоры о погоде как речевой жанр. «Русский журнал», 29.08.2001. <www.russ.ru/netcult/20010829_leibov.html>

114. Лисовский С.Ф. Политическая реклама. - М.: ИВЦ «Маркетинг», 2000. - 256 с.

115. Лотман, Ю.М. Культура и взрыв. М.: «Гнозис», 1992. - 180 с.

116. Лотман, Ю.М. Семиосфера. - С.-Пб: «Исскуство» - СПБ», 2000. - 704 с.

117. Майнхоф У. Дискурс // Контексты современности: Хрестоматия. - Казань, 1998. - с. 11-13.

118. Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1998. - 200 с.

119. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание: Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке / Под общ. ред. Ю.П. Сенокосова. - М.: Шк. "Языки рус. культуры", 1999. - 216 с.

120. Маркузе Г. Односторонний человек. М.: Знание, 1994. - 425 с.

121. Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. - М.: «Наследие», 1997. - 208 с.

122. Межкультурная коммуникация и проблемы национальной идентичности // Сборник научных трудов. - Воронеж: Воронежский государственный университет, 2002. - 648 с.

123. Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Вып. 1 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. - Мн.: Белгосуниверситет, 1998. - 283 с.

124. Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. - Вып. 2 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. - Мн.: БГУ, 2000. - 479 с.

125. Мечковская Н.Б. Язык и религия. М.: Изд-во «Торговый дом Гранд», 1998. - 350 с.

126. Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. - М.: Изд. центр «Академия», 1996. - 192 с.

127. Моль А. Социодинамика культуры. М.: Прогресс, 1973. - 406 с.

128. Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов: Изд. 2-е, испр. и доп. - М., Академический Проект, 2001. - 720 с.

129. Московичи С. Наука о массах // Психология масс. Хрестоматия. Самара, 2001. - с. 513.

130. Музыкант В.Л. Теория и практика современной политической рекламы. М., 1998, - с. 50.

131. Мур Д. Э. Защита здравого смысла // Аналитическая философия: становление и развитие (антология). Общая редакция и составление А.Ф. Грязнова. М.: «Дом интеллектуальной книги», «Прогресс-Традиция», 1998. - 528 с.

132. Муратов С.А. ТВ - эволюция нетерпимости (история и конфликты этических представлений). М.: Логос, 2001. - 240 с.

133. Мурзин Л.Н., Штерн А.С. Текст и его восприятие. Свердловск, 1991. - 172 с.

134. Мухаев Р.Т. Политология. М.: «Приор», 2000. - 400 с.

135. Никитин М.В. Знак, значение, язык. С-Пб., РГПУ им. Герцена, 2001.

136. Никитин М.В. Предел семиотики. - Вопросы языкознания. - 1997. - №1. - С. 3-14.

137. Николаева Т.М. Лингвистическая демагогия. // Прагматика и проблемы интенсиональности. М., 1988.

138. Новикова-Грунд М.В. «Свои» и «чужие»: маркеры референтной группы в политическом дискурсе // Полис. - М., 2000. - №4. - С. 82-93.

139. Овчинников В.Г. Автоматизированные ГТС: назначение, архитектура и перспективы развития // Научно-техническая информация. Сер. 1. 1990. № 12.

140. Ортега-и-Гассет, Х. Избранные труды. - М.: Изд-во «Весь мир», 2000. - 704 с.

141. Осетрова Е.В. Речевой жанр молвы в современной политической практике. Материалы III Параславянских чтений. Красноярск, 24 мая 1999 г. <http://arctogaia.krasu.ru/laboratory/p3/osetrova.shtm>

142. Падучева Е.В. Говорящий: субъект речи и субъект сознания // Логический анализ языка. Культурные концепты. - М.: Наука, 1991. - С.164-169.

143. Падучева Е.В. Семантика нарратива. М.: Языки русской культуры, 1996. - 464 с.

144. Панченко Н.Н. Манипулятивность политической рекламы // Языковая личность: проблемы когниции и коммуникации Сб. науч. тр. - Волгоград: Колледж, 2001. - С. 225 - 230

145. Паршин П. Б. Идиополитический дискурс // Труды международного семинара Диалог '96 по компьютерной лингвистике и ее приложениям. - М., 1996.

146. Паршин П. Б. Об оппозиции системоцентричности и антропо-центричности применительно к политической лингвистике (1999).

147. < http://www.dialog-21.ru/Archive/2000/Dialogue%202000-1/229.htm>