В западноевропейской живописи аллегория встречается в творчестве самых разных великих художников: Беллини, Боттичелли, Джорджоне, Рафаэля, Тициана, Брейгеля, Рубенса, Браувера, Вермеера, Пуссена 1. И это вполне объяснимо. Обычно каждый из символов, содержащихся в аллегории, заключает в себе развёрнутую мысль. В совокупности символы, подчинённые единому замыслу автора, создают аллегорию, богатую содержанием. Поэтому аллегория позволяет даже в лаконичном произведении выразить сложную, многогранную мысль, в малом ёмко выразить многое.

Кроме того, иносказательность, зашифрованность аллегории позволяла художникам высказывать политические идеи, зачастую опасные. Иносказательный язык аллегории был понятен образованным современникам.

Но применение аллегории требует от художника такта, соблюдения меры. Перегруженная символами, оторванная от реалистичных образов аллегория утрачивает эстетическую ценность, становясь голой, безжизненной абстракцией. Такова, например, Лоренцо Лотто. «Аллегория (Аллегория Мудрости)» (см. приложение 45) из Вашингтонской национальной галереи. Напротив, у великих художников XVII века: Веласкеса, Луи Ленена, Вермеера -- аллегория часто скрыта в простых сценах из повседневной жизни.

В картине Джованни Беллини "Священная аллегория" (см. приложение 46) выражено католическое учение о сущности христианской церкви.

На переднем плане картины изображена площадка, обнесённая оградой. Это символ священного места, духовного центра, это именно то, чем является церковь. Ворота ограды открыты внутрь. Открытые ворота означают переход в иное состояние, переход из одного мира в другой. Это прямое указание на слова Христа: "Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется" (Ин. 10:9). Дева Мария изображена восседающей на троне под балдахином и без Младенца Христа. А такое её изображение символизирует Церковь, господствующую "над человеческим родом во всей своей неисчерпаемой мудрости". В центре площадки изображена яблоня, с которой младенцы стряхивают и собирают яблоки. Яблоки, изображённые рядом с Богоматерью, означают спасение. Обнажённые младенцы символизируют человеческие души, которые церковь спасает от греха.

Святые, находящиеся внутри ограды, символизируют те духовные качества, которыми обладает церковь и благодаря которым оказывает благотворное влияние на паству, укрепляя в ней веру. Святая Екатерина Александрийская в короне -- персонификация мудрости. Она иногда изображалась с Екатериной Сиенской, которая в этом случае олицетворяла святость. Возможно, что в белой одежде и чёрной накидке изображена именно Екатерина Сиенская. Святой Иов -- символ веры, надежды на Спасителя, святой Себастьян -- воплощение стойкости в вере. Оба святые представлены нагими, что означает отказ от земных благ ради служения Богу.

По другую сторону ограды видим апостола Петра и апостола Павла, вооружённого мечом и со свитком в руке. Апостол Пётр, первый римский папа, и Павел, автор 14 посланий в Новом завете, -- главные защитники и хранители христианской веры. За пределами ограды изображён противник истинной христианской веры -- мусульманин в чалме, в сторону которого направлен меч апостола Павла.

К тому же, когда эти апостолы изображаются вместе, "они символизируют иудейский и языческий элементы Церкви" -- истоки христианства. "Пётр символизирует изначальный иудейский элемент, Павел -- языческий". На дальнем плане, за озером, на фоне домов изображены сцены из Ветхого Завета. Справа на скале мы видим крест -- символ христианской веры, а под скалой -- кентавра, символизирующего язычество и ересь. Это напоминает о времени раннего христианства. Словом, на другом берегу озера символически изображены истоки и история возникновения христианства.

Вся картина проникнута настроением созерцания, умиротворения, которое создаётся не только спокойствием всех действующих лиц, но и зеркальной водной гладью, символизирующей самосозерцание, размышление и откровение, а это то, что также укрепляет людей в вере.

Использование аллегории позволило Беллини совместить размышления о церкви с изображением политической жизни Венеции XV века. Политический подтекст "Священной аллегории" подробно изложен в статье И. А. Смирновой ""Священная аллегория" Джованни Беллини".

Я. Тинторетто

В 1548 году по заказу Скуола ди Сан-Марко была написана картина «Чудо св. Марка» (см. приложение 47). Тинторетто использовал здесь легенду об александрийском рабе, которого подвергают пытке за то, что он ослушался своего хозяина и ушел молиться на могилу св. Марка. Изображен тот момент, когда при появлении святого, слетающего с неба, орудия пытки ломаются в руках палача. Картина подвела своеобразный итог исканий молодого мастера. «Чудо св. Марка» завоевало Тинторетто широкую популярность в венецианском обществе. Художник получает ряд официальных заказов, начинает работать в Прокурациях, во Дворце дожей, в целом ряде венецианских церквей, портретирует выдающихся венецианских нобилей и государственных деятелей, наконец, сближается с цехами и филантропическими братствами - с тем кругом новых заказчиков из средних и низших классов, с которыми по преимуществу связана его дальнейшая деятельность.

Работы пятидесятых годов отражают широту взглядов художника. В 1550-1553 годах он создает библейский цикл «Адам и Ева» для Скуола делла Тринита. Еще через год-два появляется цикл так называемых «фризов», отличающийся от «Адама и Евы», тонким поэтическим обаянием и пьянящим чувством радости жизни. В несколько ином преломлении звучит тема чувственной земной красоты в картине «Спасение Арсинои» (см. приложение 48). Один из самых поэтичных образов Тинторетто, созданных в эти годы, - образ библейской красавицы Сусанны в картине «Сусанна и старцы». С блестящим мастерством пишет художник ослепительное нагое тело на фоне сочной зелени сада. В этой картине Тинторетто выступает как продолжатель лучших традиций «золотого века» венецианской живописи.

«Введение во храм» в церкви Санта-Мария дель Орто (1555) открывает нового Тинторетто (см. приложение 49). «Драматизация рассказа, смещение логического центра, подчеркнутая асимметрия композиции - все было ново и непривычно в этой картине, - пишет Ц.Г. Нессельштраус. - Неудивительно, что мнения о ней разошлись. Одни видели в ней новое слово искусства, другие - дерзкое нарушение его освященных традицией законов».

В 1562 году Тинторетто начинает свой знаменитый цикл, посвященный легенде о св. Марке («Похищение тела св. Марка», «Спасение сарацина», «Опознание тела св. Марка»). В «Спасении св. Марка» (1562-1566) пространство словно не имеет фона, грозовая тьма и призрачный свет замечательно передают ощущение мира, полного угрозы, чувство тревоги. В то же время сакральный характер сцены подчеркнут светом, сосредоточенным на теле святого.

Чистые, сияющие краски, характерные для его ранних работ, приобретают холодные изысканные оттенки, обретают большую эмоциональную напряженность.

В 1566 году Тинторетто избирают членом Флорентийской Академии рисунка. В последующие годы он выполняет множество официальных заказов: во Дворце дожей - большие композиции «Страшного суда» и «Битвы при Лепанто», участвует в украшении библиотеки св. Марка, выполняет ряд картонов для мозаик, пишет серию официальных портретов.

В эти же годы Тинторетто создает серию картин, проникнутых стремлением уйти от конфликтов действительности в мир поэтической сказки, в мир мечты. Великолепна по живописи, живой, взволнованно яркой, и композиция «Происхождение Млечного пути» (1570).

Полная беспокойного трепета композиция построена на контрасте стремительно вторгающейся из глубины пространства служанки Юпитера и нежного жемчужного тела удивленно откинувшейся назад нагой богини.

В некоторых своих аллегорических произведениях Тинторетто прославляет Венецию. «Обручение Вакха с Ариадной», «Кузница Вулкана», «Минерва отстраняет Марса от Мира и Изобилия», «Меркурий и три Грации»( см. приложение 50, 51).

Паоло Веронезе (1528-1588)

С самого начала определилась основная сфера деятельности художника: монументальная живопись - росписи во дворцах и храмах, торжественные станковые композиции. Самой ранней работой Веронезе считают фрески, выполненные им совместно с Дзелотти в 1551 году на вилле Саранцо, близ Кастельфранко (сохранились во фрагментах).

Около 1560 года художник в свите Джироламо Гримани, венецианского посла при папском дворе, едет в Рим. По заказу братьев Барбаро Веронезе украшает росписями их виллу в селении Мазер близ Биченцы (около 1565).

«В этих росписях Веронезе проявил неистощимую изобретательность: боги Олимпа, аллегорические фигуры времен года, пейзажи, натюрморты - все это оживает под его волшебной кистью. Он остроумно применяет иллюзионистические эффекты, которыми широко будут пользоваться впоследствии мастера барокко. Например, архитектурное оформление интерьера завершает архитектурный мотив, иллюзорно воспроизведенный на стене; или пейзаж, написанный в пролете между двумя реальными колоннами, словно раздвигает пространство комнаты и выводит зрителя в парк, окружающий здание; иногда взгляд останавливают живо написанные фигуры обитателей виллы, как бы неожиданно входящих в зал через мнимые двери» (О.М. Персианова).

В те же годы Веронезе создает целый ряд великолепных станковых композиций. Среди них цикл картин, написанных по заказу знатной венецианской семьи Куччина: «Мадонна семейства Куччина», «Несение креста», «Брак в Кане», «Поклонение волхвов», «Аллегория Мудрости и Силы». Ок. 1580 (см. приложение 55).

В 1562 году Веронезе получил заказ на большое полотно для трапезной венецианского монастыря Сан-Джордже Маджоре. Согласно контракту, художник должен был изобразить «Брак в Кане» (см. приложение 52). В Кане Христос совершил первое из своих чудес, превратив воду в кувшинах в вино, с тем чтобы свадебный пир мог продолжаться.

Грандиозная композиция, высотой 6,6 метра и шириной 9,9 метра, включающая сто тридцать восемь фигур, была исполнена мастером в течение шестнадцати месяцев.

Верный себе, Веронезе использует эту историю, чтобы отразить жизнь венецианцев во всей ее роскоши: перед нами обед для избранных, облаченных в богатые одежды, и их свиты. Среди пирующих, наряду с портретами европейских правителей, Веронезе изобразил в облике музыкантов крупнейших венецианских живописцев - Тициана, Тинторетто и самого себя. Из-за величественной обстановки и огромного количества пирующих и прислуживающих зритель может не сразу заметить Христа и Марию, а вот виночерпий, сосредоточенно изучающий вино в кувшине, непременно привлечет наше внимание. Как верно подметил знаменитый русский художник И.Е. Репин: «В картинах Веронезе скрыты граждане его времени в поэтической обстановке, взятой прямо с натуры».

Главное очарование этого полотна в его цельности, гармоничности, радостном, насыщенном колорите, объединенном серебристо-голубоватой дымкой, в переданном художником настроении веселого и пышного праздника, кипении жизни.

О картине «Мадонна семейства Куччина» говорит Персианова: «С присущим ему композиционным мастерством, легко и свободно размещает Веронезе фигуры на плоскости холста. Колонны пестрого мрамора делят полотно на две неравные части. В левой изображена традиционная группа - мадонна с младенцем в окружении святых. Но не она занимает воображение мастера. То, что он пишет с истинным вдохновением, - это портреты своих современников, которые заполняют правую, большую часть картины. Зритель видит хозяйку дома, добродетельную матрону, с величавой грацией преклонившую колени перед мадонной, домочадцев и детей, переданных с большой теплотой: один из них, хрупкий мальчик, задумчиво прислонился к колонне, другой прижался к матери, третий, совсем маленький, сидя на полу, тянет ручку к собаке, изображенной на переднем плане. В этот семейно-патриархальный ансамбль введены аллегорические фигуры добродетелей: Веры, Надежды, Любви» (см. приложение 53).

«Поклонение волхвов» в творчестве Веронезе - своеобразный апогей торжественной зрелищности в сочетании с жизненным полнокровием образов. Восхищенный В.И. Суриков писал об этой картине: «Ведь это живая натура, задвинутая за раму».

В одном из таких полотен - «Семейство Дария у ног Александра», художник прославляет душевное благородство человека, продолжая гуманистическую линию ренессансного искусства.

Светский жизнерадостный характер носит картина «Пир в доме Левия» (1573) (см. приложение 54), где религиозный сюжет служит лишь поводом для воссоздания красочной сцены жизни патрицианской Венеции. Размеры полотна - 5,5 метра высоты и около 13 метров ширины. Еще никогда архитектура не занимала у Веронезе такого большого места, как в этой картине. Чрезмерная жизнерадостность картины привлекла внимание святейшей инквизиции. Сохранился документ о допросе художника, в котором его обвиняли в том, что в евангельской сцене он изобразил «шутов, пьяных немцев, карликов и прочие глупости».

Эпилогом творчества Веронезе может считаться исполненный им около 1585 года для Дворца дожей грандиозный плафон «Триумф Венеции».

Питер Брейгель Старший.

Часто к аллегории прибегал в своём творчестве Питер Брейгель Старший. Рассмотрим его картину "Две обезьяны на цепи" (см. приложение 56).

Картина создаёт противоречивое настроение как безысходности, так и чего-то светлого, обнадёживающего.

На переднем плане изображены две обезьяны, сидящие на цепи в проёме низкого сводчатого окна. Обезьяна -- это символ греха, низменных инстинктов, влечений: неверия, бесстыдства, похоти, непристойности, тщеславия, легкомыслия. О грехе легкомыслия и суетности говорит и символика скорлупы ореха, рассыпанной возле обезьян. Пустая ореховая скорлупа -- символ ничтожного, "пустого" человека. Некоторые искусствоведы связывают изображение ореховой скорлупы на этой картине с нидерландской пословицей "из-за ореха попасть под суд", то есть быть наказанным за пустяки, по легкомыслию.

Брейгель изобразил двух обезьян, а число два, поскольку оно следует за единицей (символом первоначала, создателя), символизирует грех, отклонение от первоначального блага.

Посадить обезьяну на цепь означает преодолеть грех, справиться с низменными страстями. Этот символ использовался даже в геральдическом искусстве: обезьяна на цепи была знаком, что рыцарю необходимо победить волнения страстей, чтобы освободить свой разум.

За окном мы видим поэтичный символический пейзаж. На языке символов он рассказывает нам, чего достигает человеческая душа, освободившись от греха, то есть "посадив обезьян на цепь". Корабль символизирует церковь, которая защищает от искушений, помогает человеку безопасно плыть по житейскому морю страстей и достичь спасения. Птицы, парящие в вышине, -- символ спасённых душ, олицетворение духовных стремлений, высоты духа. И, наконец, город -- центр духовной жизни, символ достигнутого душевного порядка, духовной зрелости.

Пройти в этот идеальный духовный мир можно лишь "тесными вратами", обуздав низменные страсти. Недаром низкий, узкий оконный проём на картине по форме напоминает открытые ворота.

Таким образом, картина Брейгеля выражает христианское учение о спасении души путём преодоления греховных страстей.

Для аллегории не обязательна реалистичность сюжета, реальная жизненная среда. Это давало широкие возможности для обобщений, иносказаний. Поэтому художники часто пользовались аллегорией, чтобы выразить вместе с вечными истинами и своё отношение к злободневным проблемам.

Обратимся к картине Боттичелли "Паллада и кентавр" (см. приложение 57). Общее настроение, вызываемое картиной -- созерцательно-меланхолическое. Созерцательное настроение создаёт спокойный, мирный пейзаж. Но персонажи картины: и Паллада, и кентавр -- производят впечатление печали; жесты их вялы и медлительны; лица их печальны, особенно у кентавра, который является символом низменной, животной природы, грубой силы, мести. По учению гуманистов, Паллада -- символ созерцательного образа жизни и мудрости. Мудрость же проявляется, прежде всего, в одолении страстей, самосовершенствовании. Но победа над кентавром (победа над страстями) вызывает у Паллады печаль, а не удовлетворение от того, что она одержала верх. Справа от Паллады позади неё видна ограда, которая отделяет первый план картины от второго. Одно из символических значений отгороженного места -- внутренняя жизнь разума. Боттичелли изображает внутреннюю борьбу человека со своими низменными страстями. Эта борьба всегда трудна и болезненна, она бесконечна, так как страсти являются неотъемлемым свойством человека. Овладевая своими страстями, человек не только глубоко познаёт свою греховную сущность, но и проникается знанием недостатков и слабостей других людей. Его взгляд на мир неизбежно становится печальным. Ведь недаром говорится: "Во многой мудрости много печали". Поэтому и печальна Паллада -- богиня мудрости.

По одежде богини вьются оливковые ветви -- символ мира и мудрости. В данном контексте они символизируют мир в человеческой душе, достигаемый победой над греховными стремлениями человека. В борьбе со страстями, в достижении внутреннего мира человеку помогает церковь. В этой картине символом церкви является корабль, плывущий по водной глади.

Написанная примерно в то же время знаменитая картина Боттичелли "Рождение Венеры", находившаяся на той же вилле Кастелло, что и "Паллада и кентавр", также отражает учение неоплатоников о душе: рождение Венеры -- это рождение красоты в душе человека.

"Паллада и кентавр" кроме общефилософского имеет ещё один злободневный, политический подтекст. Картина предназначалась для Джованни Пьерфранческо Медичи, и на платье Паллады мы видим орнаменты из золотых колец с гранёным алмазом -- эмблемой Медичи. Паллада изображена не воительницей в шлеме и с панцирем, а богиней мира и мудрости (Minerva-pacifica), увитой оливковыми ветвями. Оливковые ветви и копье -- её атрибуты, они символизируют добродетель. Паллада изображена на фоне мирного, спокойного пейзажа. В руках у кентавра лук, за спиной колчан со стрелами; в данном случае кентавр символизирует распри, раздор. Распри -- источник войн и разрушений, поэтому кентавр изображён на фоне то ли разрушающейся скалы, то ли разрушающегося сооружения.

Победа Паллады над кентавром -- победа мира над распрями, силами разрушения. В контексте политической жизни Флоренции того времени картина прославляет мир, достигнутый благодаря мудрому правлению Медичи.

Скорее всего, в картине содержится напоминание о дипломатическом визите Лоренцо Медичи в Неаполь, благодаря которому распалась антифлорентийская коалиция во главе с папой и был достигнут мир. В этом контексте корабль на картине является символом путешествия, напоминанием об успешной поездке Лоренцо Медичи в Неаполь, а залив -- знаком Неаполя.

В этой картине Боттичелли умело использует многозначность символов.

Смысл аллегории, в отличие от многозначного символа, однозначен и отделен от образа; связь между значением и образом устанавливается по сходству (лев - сила, власть или царственность).

С. Боттичелли. Клевета. Масло. После 1485 (см. приложение 58).

В трактате известного архитектора и теоретика искусств эпохи Возрождения есть описание сцены, позаимствованное им у древнеримского автора Лукиана, где повествуется о судьбе оклеветанного путешественника. Альберты как бы предлагал современным ему художникам попытаться воспроизвести эту сцену. Откликом на это предложение и явилась композиция "Аллегория клеветы". Она должна была как бы конкурировать с утраченным оригиналом греческого мастера Апеллеса, посвященным этому же сюжету. Незадачливый путешественник, рассматривав старинное здание с многочисленными статуями и рельефами, имеющими морализаторское значение, здесь - жертва. Затем его, обнаженного влекут к судье, окружение которого дает последнему дурные советы. В противоположном краю полуобнаженная женская фигура Истины, которая взывает к справедливости.

Конечно, символы эпохи средних веков, романтизма и символизма не одно и то же; каждая эпоха меняла представление о такой сложной форме освоения мира. Да и само противопоставление аллегории и символа, прозвучавшее у романтиков, не имеет абсолютного характера; нередко они замещались друг другом. Вне зависимости от всевозможных интерпретаций аллегорий и символов ясно одно: это важнейшие инструменты моделирования образов действительности, подлинный инвентарь человеческой культуры. Они создают представление о том, что не доступно конкретному изображению. Если мы не знаем символического кода, то угадать смысл аллегорической фигуры невозможно. Вот, например, обезьяна в цепях. Это указание на зло, покоренное добродетелью. Бабочка намекает на надежду воскресения, разделяемую всеми христианами. Гусеница, куколка, бабочка могут обозначать таинства жизни, смерти и воскрешения.

Очевидно, что люди должны как бы договориться между собой о значении изображений. Если в долгом историческом развитии оно было утрачено, то реконструировать этот смысл крайне трудно. Таинственные знаки неолита неохотно поддаются расшифровке. Намного легче понять условные образы последующих веков, от которых остались устная традиция и тексты. Зная мифы древнего мира и содержание Библии, можно более или менее успешно судить о том или ином изображении.

Ко времени Ренессанса складывается специальная дисциплина - иконология (буквально "образословие"), стремящаяся пояснить, что значит определенный образ, где и как его можно использовать. Издаются специальные лексиконы, посвященные этому трудному занятию. Они имелись в мастерской художников, их хорошо знали заказчики и любители искусства. Начиная с XV столетия они издавались систематически, последние увидели свет в начале прошлого века.

Во введении иконологические лексиконы давали теоретическое обоснование науки, предлагали классификацию аллегорий и символов, к которым добавляли еще и эмблемы -- изображения с афористическими подписями.

Опираясь на лексиконы, можно выделить аллегории, обозначающие явления природы: стихии, страны, время, небесные тела. Отдельно существуют те, которые указывают на "чувства и бытие" человека: возраст, темперамент, судьба. Есть и аллегории социальной деятельности: наук и искусств, богатства и бедности, героики, профессиональных занятий. К последним принадлежит Индустрия, с которой начиналась эта статья. Некоторые из них относятся к религиозным таинствам. В христианской традиции много значат Вера, Надежда, Любовь, добродетели.

Питер Пауль Рубенс.

В качестве еще одного примера рассмотрим картину великого живописца эпохи барокко Питера Пауля Рубенса «Союз Земли и Воды» 1618г (см. приложение 59).

Композиция изображает аллегорическую сцену союза Земли, которую олицетворяет Кибела, держащая в руке рог изобилия, наполненный плодами, и Воды - Нептуна, прекрасно узнаваемого по трезубцу в руках. Союз освящает крылатая Виктория, которая возлагает золотую корону на голову богини. Существует и другая интерпретация произведения: художник изобразил союз города Антверпена с рекой Шельдой, то есть союз торговли и морских дорог - залог и символ процветания Фландрии.

Рубенс написал эту картину около 1618 года, по возвращению на родину из Италии. В ней чувствуется сильное влияние, которое художники полуострова, в частности, Тициан и Аннибале Караччи, оказали на Рубенса. Картина ранее находилась в коллекции князя Киджи в Риме; между 1798-1800 годами она была приобретена для Эрмитажа.

Методы, техника: холст, масло 222,5 х 180,5 см. Традиционная для фламандской живописи 16 - 17 веков тема "стихий" в картине Рубенса "Союз Земли и Воды" наполнена новым - живым и актуальным содержанием. Союз по земному чувственно прекрасной богини земли Кибелы и полного энергии и силы морского бога Нептуна современники воспринимали как жизненно важный союз Фландрии и моря, реки Шельды и города Антверпена.

Картина изображает союз двух стихий, олицетворенных в образе богини Земли Реи Кибелы и бога морей Нептуна. Кибела изображена с обычными своими атрибутами: львом и могучим дубом, на фоне которого происходит действие. Кибела придерживает рукой огромный рог изобилия, полный земных плодов, а Нептун, держа в руке трезубец, облокотился на урну с льющейся водой, у ног его изображен Тритон, неистово трубящий в раковину.

Официальная программа этой картины -- прославление всеобщего благоденствия, наступающего при мудром правлении. И поэтому неслучайно использование Рубенсом принципов декоративной скульптуры с ее особой торжественностью, пышностью и мощью. Недаром поза Кибелы восходит к эллинистическому образу -- статуе «Отдыхающий Сатир».

В картине прославляется благодетельный союз двух стихий - Земли и Воды, союз без которого не возможна жизнь и который дарует человеку все земные блага. Землю олицетворяет мать богов - Кибела, а Воду бог морей Нептун. Они заключают между собой союз на границе своих владений.

Скомпонованная по принципу декоративной фонтанной скульптуры, фигурная группа картины словно "открывается" навстречу зрителю: выплывающий из-под скалы тритон, трубящий в раковину, и играющие в воде пути выносятся волнами уже за пределы рамы, как-бы к ногам остановившегося перед картиной человека.

Однако, хотя фигуры данной композиции Рубенса напоминают по характеру скульптурную группу, они решены всецело средствами живописи. Причём, в отличие от произведений периода "классицизма", с его интересом к линии, к четким очертаниям пластических форм, к чистому локальному тону, контуры фигур в "Союзе Земли и Воды" значительно смягчены тонко разработанной живописной светотенью и на смену гладкой, эмалевидной манере письма пришла широкая, свободная техника, позволившая художнику обратить мощный аккорд светлых и звучных локальных красок в подвижное, как бы вибрирующее живописное целое.

Алексей Венецианов «На пашне. Весна» (см. приложение 60).

В "Весне" Венецианова аллегория очень естественно завуалирована в бытовой сцене. Крестьянская девушка, ведущая под уздцы лошадок, -- это аллегория весны. Она выше коней. Ступает она очень легко, едва касаясь земли. Она почти парит над землёй, обе руки немного расставлены, как будто в лёгком полёте. И дитя на полянке, и молодые деревца -- это символы рождения, обновления, прихода новой жизни. Всё это говорит нам, что с весною пришла новая жизнь, новые заботы и радости -- и это прекрасно! А весна для крестьянина связана с посевной, с работой на пашне, и Венецианов очень умно, тактично связал пору весенней трудовой деятельности человека на земле с идеей вечного обновления жизни. Прекрасная картина, вся пронизанная солнцем, ощущением счастья, радости бытия и труда.

Примечания:

На XVII век приходится широкое распространение аллегории в живописи.

Об аллегории, причинах её распространения и особенностях её применения в западноевропейской живописи XVII столетия подробно и убедительно пишет Е. И. Ротенберг в своей книге "Западноевропейская живопись 17 века. Тематические принципы" (Москва, "Искусство", 1989).

Привожу небольшой отрывок из этой книги:

"Резкое столкновение в искусстве 17 века идеала и реальности поставило во всей остроте проблему поисков новых принципов художественного обобщения, которые в условиях этого исторического этапа смогли бы противостоять натиску живой натуры, принципам прямого, непосредственного отражения действительности. Аллегория оказалось одним из таких типов обобщения. Так она вступила в 17 веке в фазу своей наибольшей активизации и наиболее полного раскрытия своих образных ресурсов.

Но эти успехи стали возможными при условии некоторых важных перемен в содержательной направленности и структурного обогащения самой формы аллегории. Наряду с сохранившимся и в этом столетии стремлением к "номинализации" образа, к торжеству в нем отвлеченной идеи, -- наряду со всем этим механизм аллегории, если можно так выразиться, включает обратный ход, обнаруживая тенденцию к активному сближению этого жанра с реальным миром и его явлениями. Более того, в творчестве ряда художников этого столетия специфические качества аллегории -- казалось бы, вопреки своей природе -- становятся инструментом в утверждении примата объективной реальности. В первую очередь это можно сказать о Рубенсе. Но симптоматично также, что аллегории как жанру отдали дань такие живописцы "реального видения", как Караваджо, Рембрандт и Вермер, не говоря уже о том, что в ряде случаев отдельные аллегорические мотивы использовались этими мастерами в их работах в качестве своеобразных смысловых акцентов и метафорических ассоциаций".

Е. И. Ротенберг. "Западноевропейская живопись 17 века. Тематические принципы". Издательство "Искусство". М., 1989. Стр. 85-86.

Н. Пуссен. Аркадские пастухи. Масло. 1638-1639 (см. приложение 61).

Аркадские пастухи, жители счастливой страны в южной Греции, разбирают полустертую надпись на гробнице "Et in Arcadie ego", обозначающую no-латыни: "И я есть в Аркадии". Кто же это "я"? Видимо, вовсе не усопший, которому якобы поставлен памятник. "Я" - это Смерть, и она царствует повсюду, даже в Аркадии. Картина, хотя это и не главное в ней, превращается для зрителя в своеобразное заклинание "мементо мори" (помни о смерти) - урок морали, вызывающий поэтическую медитацию и напоминающий, что надо праведно пройти свою жизнь; таким образом - в известной степени - произведение трактуется аллегоричечески...

Романтизм, выступивший с критикои классицизма, скептически отнесся к царству аллегорических образов. Больше внимания стало уделяться такому явлению, как символ. Понятие это не менее древнее, чем аллегория, происходит от греческого слова, обозначавшего соединение, слияние, связь частей. Впервые оно стало употребляться в философии пифагорейцев как понятие пути познания. В дальнейшем символ указывал на образы, недоступные непосредственным наблюдениям, стихии потусторонних сил, законы космической гармонии.

Гёте стал резко разграничивать аллегории и символы. Он считал, что когда поэт или художник показывает в частном всеобщее, - то это символ, а когда во всеобщем частное - аллегория. Романтики развили идеи Гёте. По их мнению, символ более органичная форма выражения представлений о высших явлениях, чем аллегория. Это духовный мост к непознаваемому. Аллегория им кажется слишком рациональной, имеющей одно значение; символ же показывает многообразие связей между тем, что доступно наблюдению, и тем, что относится к области чувств, идей и верований.

После эпохи романтизма символ становится все более употребительным. Достаточно вспомнить такое художественное течение, как символизм, базировавшийся на том, что мир непознаваем и имеются только отдельные намеки, символы, помогающие в нем ориентироваться. Появились различные философские и художественные школы, стремящиеся объяснить природу подобных образов. Некоторые из них объявляли, что действительность на самом деле не существует, что человек окружен символами, только ими и мыслит Другие видели в них большую культурную традицию, которая, то затухая, то вновь пробуждаясь, проходит от древности через века. И наконец, ряд ученых говорил, что символические образы - архетипы, вечно существуют в душах людей, являясь их бессознательным опытом, проявляющимся в сновидениях, манере вести себя, образах искусства.

Ф. Гойя.

Ф. Гойя. Сон разума порождает чудовищ. Из серии "Каприччос", лист 43. Офорт. 1797--1798гг. (см. приложение 62). Возможно, спящая фигура за столом - автопортрет художника; вокруг него витают увиденные во сне, когда разум спит, образы: это животные, олицетворяющие "меланхолию", то есть знаки художественного гения. Среди них рысь, кошка, сова и летучие мыши, все прекрасно видят в темноте, обладают тонким слухом. Они находятся в царстве мрака и порождены фантазией; согласно проторомантической поэтической традиции, особенно английской, которую художник хорошо знал, ночь и воображение взаимно связаны. Свет изгоняет подобные образы и олицетворяет светлое начало. Лист 43, о котором идет речь, первоначально был титульным и открывал замысел Гойи: показать сумасбродства, заблуждения, предрассудки и обманы через образы гротесковые и фантастические, словно увиденные во сне, но на самом деле весьма и весьма реальные... Действительность Испании давала повод к подобным размышлениям. Гравюры "Каприччос" - капризы, традиция которых идет от аналогично названной серии Тьеполо. На рубеже XVIII-XIX веков, когда работал Гойя, подобное понятие "капризы" было популярно и обозначало всевозможные, не всегда сразу понятные образы.

Ф. О. Рунге.

Ф. О. Рунге. Утро (малый вариант). Масло. 1808. (см. приложение 63).В 1800-е годы немецкий романтик Филипп Отто Рунге работал над серией "Времена суток". Сначала, появились рисунки, потом на основе их дважды были изданы четыре гравюры "Утро", "День", "Вечер" и "Ночь". Затем художник намеревался создать по этим мотивам большие живописные панно. Рунге исходил из идеи близости всех искусств, особенно живописи, литературы и музыки. Замысел его легче понять из собственного авторского комментария, так как в изображениях традиционные аллегорические фигуры сочетались с образами, порожденными фантазией художника, и каждый элемент, включая любой цветок или былинку, имел символическое значение. Более того, в живописных панно предполагалось, что и краски будут иметь определенное символическое значение. Программа Рунге свидетельствовала о том, что времена суток понимались им не просто как смена утра и дня, вечера и ночи, но как отражение божественного Универсума, его совершенства, всепроникающей и созидающей силы. Таким образом, картины имели некоторое "иконное" начало, перед ними необходимо было предстоять и молитвенно прислушиваться к таинственным звукам, идущим из высших, небесных сфер.

Основной пласт аллегорий - воскрешаемые образы древних мифов, о которых говорил Винкельман. Там, где появилась одна аллегория, приходится ожидать и другую. Крылатый молодой человек изображен с глазами, завязанными лентой, у ног его рог изобилия. Это - Благосклонность, порождение счастья и красоты. Слово "фавор", то есть благосклонность, по-латыни мужского рода, потому и аллегория эта представлена фигурой отрока. Рог изобилия указывает на богатство, а завязанные глаза -- знак того, что благосклонность может быть и слепой. Молодая нимфа увенчана цветами, крылата, ее розовую колесницу влечет Пегас, в руках ее розы и догорающий факел. Мы видим Аврору - божество начала дня...

Еще сложнее обстоит дело с символами. Мир их намного шире. Это растения, животные, предметы, цветы, буквы и числа. Символичными могут быть складки одежд, поза, выражение лица. Вот несколько примеров. Анемон - цветок грусти и смерти. Его образ появился в легенде об Адонисе, скончавшемся на ложе из анемонов, на лепестках которых сами собой появились красные пятнышки. В сценах распятия Христа - это знак скорби Марии, его матери. Число один -источник других чисел, символ единства. Два - намек на человеческую и божественную природу Христа, указание на женский пол, который делим, то есть воспроизводит потомство.

Символы чаще возникают в те эпохи, когда получает распространение представление о двоемирии. Так было в романтизме, символизме. Аллегории появляются в эпохи Возрождения, классицизма. Как бы там ни было - они важнейшая часть нашего культурного наследия. Долгое время в нашем обществе к ним относились пренебрежительно или с подозрением. Казалось, что они противоречат необходимости реалистического отражения действительности, уводят сознание в чуждые нам миры. На самом деле и символы, и аллегории - иной путь и иной уровень осмысления действительности, и мастера самых разных эпох охотно к ним обращались.

Ерменев Иван Алексеевич.

Дань барокко отдал и Ерменев в наиболее ранних из известных нам композициях-аллегориях "На бракосочетание цесаревича Павла Петровича и Наталии Алексеевны" (1773) и "Благоденствие России" (1774).

Однако самой значительной работой художника, обеспечившей ему почетное место в истории русского искусства, стала серия из 8 акварелей "Нищие". Относительно ее датировки у специалистов нет однозначного мнения. По-видимому, все же серия выполнена в период от середины 1760-х до 1775 г., то есть до отъезда художника в Париж. Шесть листов изображают одетых в лохмотья слепых стариков и старух, иногда в сопровождении ребенка-поводыря. Сильное впечатление производят эти лишенные индивидуальных черт, застывшие, как трагические изваяния, фигуры, монументально возвышающиеся на фоне низкого горизонта. Две другие акварели - "Поющие слепцы" и особенно "Крестьяне за обедом" - отличает жанровое решение темы, сближающее их с работами современника Ерменева - живописца М. Шибанова.

Однако никому из русских художников ни до ни после Ерменева не удалось показать человеческие страдания в эпическом измерении, наполнить их воистину библейским смыслом, как это сделал он.

Весной 1775 г. имя Ерменева значится в списках допущенных к занятиям в классах парижской Королевской академии живописи и скульптуры. Во Франции художник пробыл до 1788 г. Из всего, что он здесь создал, ныне известны лишь несколько рисунков. "Жанровая сцена. Мужчина у стола" и "Аллегория" датированы самим художником: "1788 г.". Более ранние датировки трех других рисунков предложены А. Н. Савиновым: "Христос среди учителей", "Милосердный самаритянин" (оба второй половины 1770-х - начала 1780-х гг.), "Поклонение пастухов" (не позднее января 1781 г.).

Как видим, тематика ранних рисунков соответствует академическому направлению того времени. Они выполнены в традициях французской академической школы. Тем большее значение приобретают рисунки, относящиеся к последним месяцам пребывания Ерменева в Париже и свидетельствующие о его незаурядном мастерстве. На одном представлена бытовая ситуация, возможно горестные раздумья самого художника. Другой рисунок в аллегорической форме передает тяжелую и смутную атмосферу ожидания надвигающихся грозных событий.

Аллегория может исходить и из общего и из особенного. Направления могут и должны меняться. Аллегория состоит не в том, что на место общего понятия ставится отдельная вещь. Точно так же на место вещи может быть поставлено общее понятие.

Так, во всякой персонификации понятие означает особенное, но, для того чтобы соотноситься с особенным, оно само должно принять облик особенного. Всеобщее понятие означает все свои отдельные проявления, а потому должно персонифицироваться. Когда же, напротив, я постигаю отдельное проявление как общее, то тут возникает такая аллегория, где особенное означает общее. У древних составные части аллегории расходятся дальше, чем у новых. Античное искусство односторонне рассматривали как норму, и это ввело в заблуждение в рассуждениях об аллегории. Так, статья об аллегории Винкельмана черпает материал исключительно из античных аллегорий, и в этом ее слабость.

В высшей аллегории направления переходят друг в друга и теряются друг в друге. Аллегория парит в центре и опирается при этом не на момент явления, а на позицию идеи. Вот почва нового искусства, и христианство дает нам наилучший пример полностью, до конца проведенной аллегории. Простым знаком аллегорию нельзя считать, точно так же как и символ. Аллегория не была бы аллегорией, если бы не была тем, что она означает в своих отношениях. Вечная сущность, идея, соотносится сама с собой, и лишь посредством ее внутреннего раскола возникают те отношения, в которых она живет. Искусство, как и религия, предполагает божественную жизнь уже в самой реальности, но аллегория рассматривает эту жизнь не в самосознании, а как предмет восприятия. Истинная аллегория есть наивысшая жизненность идеи.

Аллегорию нередко понимают ложно, потому что она, опираясь на отношение, подходит близко к области обыденного рассудка. Для символа существует такая опасность -- его принимают за простой чувственный объект; для аллегории опасность другая -- ее низводят в сферу обыденного рассудка, простой рефлексии. На деле нелегко провести границы между истинной и ложной, или рассудочной, аллегорией. Благодаря постижению прекрасного как аллегории искусство обретает свой двоякий характер. В основе каждого из способов постижения должно лежать совершенно специфическое воззрение на мир. Правда, оба они переходят друг в друга и не могут не переходить. Когда составные части аллегории сливаются, получается завершенный символ, и наоборот; но направления, которые ведут к этому, все равно различны. У обеих форм равные права, и ни одну нельзя безусловно предпочитать другой.

У символа -- огромное преимущество. Он способен всему придавать облик чувственного присутствия, поскольку он всю идею сжимает в точку явления. Древнее искусство оказывает поэтому могучее воздействие на человеческую душу, поскольку самые высокие идеи превращает в непосредственную реальность. Это преимущество дарует искусству энергию, ставит искусство на место самой действительности. Вот почему столь велико было восхищение искусством у греков и столь оргиастично их вдохновение.

У аллегории бесконечные преимущества для нашего мышления. Она может постигать реальный предмет просто как мысль, не теряя притом и самый предмет. То, что совершается у нас на глазах, она и превращает в явление идеи, причем и сама реальность по-прежнему остается перед нами. От современной манеры вводить мысли в искусство в виде отвлеченных понятий следует абстрагироваться, потому что в итоге тут возникают простые отношения рассудка, а реальный предмет -- только пример.

Через представление прекрасного в виде символа и аллегории опосредованы те противоположности, которые уничтожали прекрасное в теории. Здесь мы никогда не могли видеть противоположности в их взаимопереходе и одновременно как таковые. Индивидуальность и природа, возвышенное и прекрасное совершенно распадались. Теперь же это препятствие преодолено, поскольку мы рассматриваем прекрасное в искусстве в двух направлениях -- как символ и аллегорию. В аллегории при всех ее отношениях целокупная идея полностью и реально присутствует, благодаря чему отношения не разрушают, а сохраняют прекрасное, а когда мы открываем в символе единство и противоречие двух частей, то не можем рассматривать его как простой объект.

Искусство спасает прекрасное благодаря символу и аллегории».

Общие характеристики современного изобразительного искусства