Морские биологические ресурсы Дальнего Востока. Проблемы с их использованием

12

Морской государственный университет

Дальневосточный район богат водными ресурсами морей и суши. Особенностью огромной акватории ДВР (площадь свыше 3,5 млн. кв. км) является большое видовое разнообразие биологических ресурсов и наличие особо ценных в пищевом отношении видов рыб, других морских животных и водорослей. В прилегающих к Дальневосточному району морях Тихого океана (Беринговом, Охотском и Японском) концентрируется крупнейшие в мире запасы лососевых рыб (кеты, нерки, чавычи) и тресковых рыб (трески, минтая, наваги, хека), обитают тюлени, моржи, котики. Продукция морских промыслов служит сырьем для многих отраслей хозяйства и играет важную роль в экономике страны. Морепродукты не только потребляются в пищу, но и широко используются в различных отраслях хозяйства - сельском хозяйстве, медицине, легкой, пищевой и химической промышленности. В свою очередь многие отрасли хозяйства тесно связаны с освоением ресурсов морей, поставляя строительные и конструкционные материалы, морские суда, орудия лова, механизмы и приборы. В сфере использования ресурсов морей России занята большая доля ее трудовых ресурсов. А в таких приморских регионах, как Мурманский, Камчатский, Астраханский и Калининградский, этот вид деятельности определяет основной профиль хозяйственных комплексов.

Промысловые богатства морей России весьма разнообразны, но пока главным из них считается рыба. Ее добыча ведется практически во всех морях страны (некоторое исключение составляют моря Северного Ледовитого океана), но каждый водоем уникален по видовому составу промысловых рыб и их общей продуктивности. В морях России 250 видов промысловых рыб. Наиболее ценными из них считаются лососевые (кета, горбуша, чавыча) и крупночастиковые (судак, сазан лещ), которые по своим качествам превосходят основную океанскую промысловую рыбу - треску и сельдь. Рыбные ресурсы имеются во всех морях России, однако, размеры их неодинаковы. Это объясняется различием физико-географических и биологических особенностей, определяющих размер и видовой состав рыбных богатств, а также места их промысловых скоплений.

Из морей России особенно отличаются Баренцево и Белое, где сосредоточены разнообразные рыбные богатства - треска, пикша, морской окунь, сельдь. Дальневосточные моря несколько уступают северным по величине рыбных запасов, но превосходят их по разнообразию и ценности промысловых рыб (см. рис.).

История планомерного изучения природы дальневосточных вод России насчитывает около ста лет. Сначала это были географические, гидрографические, фаунистические и биографические исследования, в конце 1920-х и в 1950-е годы значительно усиливались биологические (в том числе экологические), что во многом обуславливалось потребностями развивающегося советского рыболовного промысла. Несмотря на несомненный прогресс в экологических исследованиях и даже то, что некоторые научные программы имели явный синэкологический характер (например, рейсы знаменитого академического корабля науки «Витязь» и многолетняя Беринговоморская экспедиция ТИНРО-ВНИРО, начавшая работы в 1958 г.), их еще нельзя было назвать в строгом смысле экосистемными. Не было даже минимального достаточного количества информации по многим компонентам экосистем, особенно по биоте низших трофических уровней. В связи с этим не случайно, что в опубликованной в 1969 г. П.А. Моисеевым выдающейся сводке «Биологические ресурсы Мирового океана», где на базе представлений о трансформации вещества и энергии по трофическим уровням были выполнены тотальные расчеты био- и рыбопродуктивности всего Мирового океана, по дальневосточным морям таких расчетов не оказалось.

Ситуация существенно изменилась в 80-е годы: в бухтах Японского моря были развернуты комплексные исследования АН СССР (Институт биологии моря) и ТИНРО. Дополнительные стимулы этому дала марикультура, переживавшая на российском Дальнем Востоке поисковый бум.

Тогда же, в связи со многими неудачами в промысловом прогнозировании, а также уходом российских рыбаков в основном в границы введенной в 1977 г. собственной экономической зоны, в рыбохозяйственной науке все более отчетливо стали осознавать необходимость дополнения традиционного изучения биологических ресурсов экосистемными подходами. Ведь для управления биоресурсами, пусть только регулированием рыболовства, нужно было глубже знать структуру и продуктивность биоты, закономерности функционирования сообществ и в том числе характер взаимодействия между видами и внутри групп гидробионтов. Поэтому с начала 80-х годов в ТИНРО приступили к многолетнему изучению макроэкосистем дальневосточных морей России. Дефицит возможностей (в том числе научных кадров по продукционной биологии и компонентам низших трофических уровней), а также неясность представлений о принципах организации биоценозов с самого начала сдерживали и до сих пор сдерживают темп познания и заставляют ограничивать задачи планируемых исследований. С начала 80-х годов было организовано несколько десятков экспедиций, но с ограниченным кругом целей. Частично исследовательский потенциал удалось увеличить благодаря участию в некоторых экспедициях гидрохимиков и гидробиологов ВНИРО и АН. Некоторая информация по низшим трофическим уровням была собрана академическими экспедициями на небольших полигонах. Но эти данные по ряду причин трудно или нельзя экстраполировать на большие площади.

Тем не менее, хотя с начала регулярных экосистемных (биоценологических) исследований в дальневосточных российских водах прошло всего около 20 лет, они во многом изменили представления о природе дальневосточных морей и, одновременно, обозначили очередные проблемы.

В течение многих лет приоритетным было изучение продуктивности Атлантики. Кроме того, было хорошо известно, что в 50-е и 60-е годы при не очень интенсивном промысле (к 1960 г. общий вылов в границах российской дальневосточной экономической зоны достиг всего 1,1 млн. тонн) запасы многих промысловых объектов значительно сократились. Поэтому, пожалуй, наиболее важными и неожиданными являются выводы о том, что био- и рыбопродуктивность дальневосточных морей значительно выше, чем предполагалось ранее.

В результате выполнения большой серии пелагических и донных траловых макросъемок (80-е - начало 90-х годов), охвативших всю площадь российской дальневосточной экономической зоны до глубин 1000 м, была сделана тотальная оценка биомасса рыб и крупных беспозвоночных, которая оказалось равной приблизительно 90-100 млн. т. Почти половина из этих объемов приходилась на мелких мезо-пелагических рыб, что также оказалось довольно неожиданным. Одновременно анализ данных специализированных исследований по отдельным группам животных и некоторые ретроспективные оценки позволили определить количество гидробионтов высших трофических уровней. Современная численность местных и мигрирующих китов 100-10 тыс. особей (исходная была примерно в 2 раза выше) плюс около 250 тыс. мелких дельфинов. Численность местных морских птиц достигает примерно 26 млн. особей.

Уже в первые, в известной мере ориентировочные, расчеты потребления пищи представителями высших трофических уровней показали, что такому обилию потребителей явно не соответствует бытовавшие оценки биомасс зоопланктона, а также объемов первичной продукции. Только минтай в Беринговом и Охотском морях при уровне численности 80-х годов потреблял около 350 млн. тонн зоопланктона, 11 млн. тонн кальмара и 30 млн. тонн мелкой рыбы. Столь внушительные масштабы трофических отношений ранее даже не предполагалось. Все это заставило в очередной раз усомниться в достоверности методик сбора и обработки материалов по фито- и зоопланктону, а также бактериям и частично бентосу. Главное здесь, конечно, состояло и состоит в слабой уловистости как очень мелкого планктона (процеживание через сетное полотно), так и макропланктона (активное избежание сетей). Вопросы эти старые и давно не давали покоя гидробиологам. В последние примерно 30 лет по мере совершенствования методик планка первичной продукции Мирового океана постепенно поднималась. По данным совместных экспедиций с ВНИРО, продукция фитопланктона в различных зонах Охотского и Берингова морей составляет 260-350 г углерода (гС) на 1 м² в год, что близко к более ранним экспертным оценкам в 430-450 гС /м² в год для этих морей в целом, правда, в этом случае имелась в виду суммарная продукция фитопланктона, макро водорослей и фитобентоса - перифитона. Приведенные цифры в 2-3 раза превышают большинство оценок, имеющихся в литературе. Институтом океанологии РАН недавно было показано, что биомасса и продукция бактерий и простейших в дальневосточных морях, в том числе и в самых суровых районах, находятся на уровне, характерном для наиболее продуктивных районов Мирового океана, при этом они играют большую роль в функционировании экосистем. С одной стороны, эти представители так называемой микробной петли удлиняют трофические цепи, а с другой - делают запасы первопищи для более крупного планктона и ранних стадий нектона и нектобентоса более стабильными и значительными.

Чтобы в некоторой степени компенсировать недолов макропланктона при съемках, при расчетах биомасс, стали выводить серию поправочных коэффициентов на уловистость и время суток взятия проб. Оценка биомассы зоопланктона по сравнению с прежними увеличилась в 2-3 раза (В Охотском море и прикурильских водах Тихого океана - 400-460 г/м², в Беринговом, Японском морях и тихоокеанских водах Камчатки - 230-260г/м²), а преобладающей (70-80 %) группой в ней стал макропланктон, а не мелкий и средний. Таким образом, морские и океанические экосистемы, даже говоря только о биоте, значительно более грандиозны, чем представлялось ранее.

К началу 60-х годов вылов в границах нынешней дальневосточной российской экономической зоны достиг всего 1,1 млн. тонн в год. Достоверно известно, что запасы значительного количества объектов в то время снизились, и во многих случаях всю роль сыграл именно промысел. В 80-е годы вылавливали 4-5 млн. тонн в год, и этот объем выглядит более соответствующим тем высоким оценкам запасов нектона и нектобентоса, о которых говорилось ранее. То есть при промысле в 1 млн. тонн запасы снижались, а при 4-5 млн. тонн росли. Конечно, большая часть уловов в 70-е 80-е годы пришлась на долю минтая Theragra chalcogramma и сардины-иваси Sardinops sagax melanosticta, но напрашивается вывод о том, что в разные периоды уязвимость и в целом сообществ от антропогенного воздействия, в том числе от промысла, не одинакова. Она была выше в 40-60-е и ниже в 70 - середине 90-х и, по-видимому, в 20-30-е годы.

Подобные сопставления выводят на проблему цикличности природных событий и явлений с периодом около 40-60 лет. Она присутствует в динамике климато-океанологических условий и в динамике популяций, видов и биоценозов. Ее периоды можно назвать “малыми эпохами”. Все, что связано с 40-60-летней цикличностью, являетсяинтересной и пока дискуссионнойтемой и требует оценки статуса современных явлений на фоне прошедших и будущих событий.

Климату Земли всегда была свойственна цикличность различной периодичности. В частности, в послеледниковое время имели место продолжительный период климатического оптимума, а позднеее - менее значительная теплая эпоха викингов. Около 150 лет назадзакончился так называемый малый ледниковый период, а XX в. является началом очередной теплой эпохи. Характерно, что и в пределах таких эпох события идут однонаправлено и не повсеместно, а, кроме того, наблюдаются цикличности с более короткой периодичностью. Особое значение придается цикличности в 40-60 лет, которая рассматривалась первоначально как простое чередование теплых (20-30-е,70 - середина 90-х годов) и холодных (40-60-е, конец 90-х годы) периодов. Изменения в биоте, особенно в пелагических сообществах, как будто соответствовали этому, если судить по динамике соотношений биомасс минтай / сельдь Clupea pallasi в северо-бореальных районах Пацифики и сардина-иваси / японский анчоус Engraulis japo-nicus - в южно-бореальных.

Но наиболее интересно то, что в 20-30 годы температурный фон в целом был ниже, чем в 70 - середине 90-х годов, тем не менее, тогда наблюдалась самая значительная экспансия не только отдельных видов, но и целых комплексов южной биоты в сторону высоких широт. В этом же направлении отступали южные границы холодолюбивых видов и комплексов. А при современном более значительном потеплении аналогичной по масштабу экспансии не было, хотя примеров появления в северных водах южных элементов накопилось много. Например, летом 1985 г. на юге Охотского моря поймали молодую меч-рыбу Xiphias gladius. Характерно, что значительные перестройки в нектонных сообществах дальневосточных морей начались при еще высоком температурном фоне с начала 90-х годов. В это время в российские воды прекратились массовые миграции сардины-иваси, значительно уменьшилось количество минтая, но возросла численность сельди, японского анчоуса (летом 1998 г. распространился впервые за всю историю изучения охотского моря до его наиболее холодного аяно-ионского района), тихоокеанского кальмара Todarodes pacificus. Все это подталкивает к мысли, что решающее значение в таких случаях имеют не абсолютные значения температуры воды (конечно, в определенных пределах), а тенденции и длительность их изменения - повышение или понижение. А последние, в свою очередь, являются индикатором обоих процессов, проявлением изменчивости динамики других, может быть, более важных комплексных показателей: интенсивности водообмена дальневосточных морей с океаном и в целом интенсивности динамики вод, а также преобладающего атмосферного переноса - зонального или меридионального.

В 40-60-е годы в основном не было поступательного глобального роста температуры, а временами имело место ее снижение. Сейчас повышение температуры в очередном 40-60-летнем цикле также прекратилось. Значительные положительные аномалии на части акватории дальневосточных морей сохранялись до 1998 г. на этом фоне выглядит контрастно аномально холодными.

До самого последнего времени реальный ход событий как будто подтверждал, что в теплые эпохи, а они по климато-океанологическим условиям являются более стабильными, био- и рыбопродуктивность дальневосточных морей увеличивается. Но в начале 90-х годов биомасса нектона в российских водах уменьшилась примерно на 15 млн. тонн, а к середине десятилетия - на 25-30 млн. тонн (минтай, сардина-иваси, серебрянка Leuroglossus schmidti). К этому времени примерно на 5 млн. тонн увеличилось количество более холодолюбивых «альтернативных» видов нектона (сельдь, одноперые терпуги Pleurogrammus spp., сайра Cololabis saira, тихоокеанский кальмар). Таким образом, налицо снижение рыбопродуктивности российских вод, и нет никаких оснований, рассчитывать на изменение этой тенденции в ближайшие годы.

Заметные изменения происходили и в планктонных сообществах. В начале 90-х годов количество хищного планктона резко возросло (до 50-60 % биомассы мезо- и макропланктона), а к 1995 г. вернулось к «нормальному» уровню (20-25 % общей биомассы). К сожалению, в последствии крупномасштабные наблюдения по планктону проводились только в Охотском море. В 1997 и 1998 гг. количество зоопланктона там уменьшилось, и соответствие его количества с биомассами рыбы и кальмаров и их суммарными рационами говорило об ухудшении обеспеченности нектона пищей (табл. 1).

Казалось, что сложившаяся ситуация вполне соответствовала выводам о наступлении менее биопродуктивного периода. Но весной 1999 г. количество планктона вновь резко увеличилось до уровня, характерного для 80-х годов. При обильном планктоне интенсивность питания рыб значительно возросла: по сравнению с 1998 г. у минтая - в 3-7 раз, у сельди в 1,5-2. Интересно, что годом раньше аналогичные изменения произошли в наваринско-анадырском районе Берингова моря, где количество зоопланктона увеличилось примерно в 3 раза. Количество минтая за это время, напротив, уменьшилось 3,5 до 1,2 млн. тонн, а годовое потребление пищи осталось приблизительно на одном уровне: 15,5 и 14 млн. тонн. Таким образом, интенсивность питания нектона, как и в Охотском море, значительно возросла. Эти данные говорят о том, что в зависимости от общего продукционного фона эффективность использования потенциала одного трофического уровня другим может значительно различаться, и в самой трофической структуре заложен солидный задел «прочности»

Таблица 1

Межгодовая динамика биомасс нектона и зоопланктона

В пелагическом сообществе северной части Охотского моря

Сказать пока нельзя, являются ли приведенные данные эпизодом в ряду лет, т.е. обычная ли это межгодовая динамика или какая-то более масштабная тенденция. Но в связи с этим нельзя не коснуться тревожных выводов о кризисной экологической ситуации в Беринговом море, которые делаются в последнее время. Разговор идет о некоторых негативных следствиях, связываемых с аномальным потеплением: обилии кокколитофорид, повышенной смертности птиц и млекопитающих, снижение количества лососей и других рыб. Эти тревоги можно понять, но здесь нет никакого кризиса. Кстати, и количество зоопланктона в Беринговом море в 1998 г. резко возросло. Такие ситуации возникали и раньше, и будут иметь место в будущем. Важнее помнить другое. Природные сообщества не являются жестко интегрированными системами. По этому при многолетней динамике в них легко входят и без чрезвычайных последствий выходят некоторые массовые виды. О гибкости связей в сообществах и экосистемах говорит и неодинаковая цикличность в динамике численности разных популяций и видов, живущих в одних и тех же экосистемах. Поэтому события при появлении какой-либо аномалии не обязательно должны развиваться каскадно по принципу «падающего домино». Здесь более иллюстрирован пример шахмат, когда при ограниченном наборе строгих правил игры существует очень большое количество ситуаций. Задача состоит в том, чтобы не принимать каждую ситуацию за глобальную закономерность, как нередко делается.

Приведенные выше данные об увеличении количества зоопланктона сначала в Беринговом, а затем в Охотском море наталкивают на мысль об очередности событий в Северной Пацифике. Если такая упорядоченность существует, т.е. продвижение событий с востока на запад является правилом, то в качестве примера можно привести следующие сопоставления. Так, последняя волна снижения эффективности воспроизводства и количества минтая, возникнув в конце 80-х годов в зал. Аляска и восточной части Берингова моря, докатилась до западной части Берингова моря и только после этого в середине 90-х годов - до Охотского моря. Аналогично менялась эффективность воспроизводства некоторых морских птиц. В американских водах повышенная их смертность, в частности моевки Rissa tridactila была отмечена с 80-х годов, а в азиатских - только в 90-е. С востока на запад прошла и затухла в Охотском море волна повышения в планктонных сообществах доли хищного планктона, о чем сказано выше. Тревожная тенденция снижения запасов лососей в американских водах пока не отмечены в азиатской части ареала. По крайней мере, в 1999 г. лососевая путина была обильной, как и вовсе 90-е годы. Но они появятся в самое ближайшее время.

Такие примеры говорят о том, что главным фоновым событием их являются характер функционирования Северотихоокеанского Субарктического круговорота. В большой степени и напрямую водообменом с ним связана восточная часть Берингова моря, а далее по цепочке - западная часть Берингова моря, восточнокамчатский и северокурильские районы, Охотское море. В такой очередности могут распространяться и некоторые аномалии. Но, по поводу экологического кризиса в Беринговом море, отклики в биоте не обязательно должны быть однонаправленными во всех районах и иметь сходную амплитуду. С одной стороны, этому должна препятствовать противофазность в ходе климато-океанологических явлений, которая нередко проявляется в смежных регионах и является проявлением закона провинциальности, действие которого пока в целом недооценивается. С другой стороны, биоценологическое окружение того или иного района, т.е. состав и структура обитающих в них сообществ, может или усиливать, или, напротив, гасить ход определенных событий. В этом смысле наглядной представляется табл. 2.

Из табл. 2 можно заключить, что в различных районах гидрохимические предпосылки при формировании первопищи педализируются по-разному. Неодинаковой оказывается и эффективность использования энергии одних трофических уровней другими. Все это и определяет особенности районов, в ом числе особенности экологической емкости. Этот экосистемный параметр во многом и определяет специфику тех или иных циклических явлений в различных районах. Так как экологическая емкость является важнейшей интегральной характеристикой экосистем, она заслуживает дополнительных комментариев.

Таблица 2

Ранжирование районов по обилию биогенов и группам гидробионтов

Примечание. К - Курильские воды океана, КК - камчатско-командорские воды океана, Б - Берингово море, О - Охотское море, Я - японское море.

Экологическая емкость среды - это характеристика природного комплекса, отражающая его способность обеспечить воспроизводство и нормальную жизнедеятельность определенному числу организмов. Ее характеризует биомасса, возможная в данной системе и при которой начинает работать фактор плотности. Вообще термин «экологическая емкость» имеет разные толкования - от весьма общего, когда подразумевается объем биопродуктивности системы, до реализации уровня численности видов и популяций. Здесь ситуация немного похожа по огромному количеству вариантов интерпретации, с самим термином «экология». И в том и в другом случаях сужать рамки применения понятия невозможно и не нужно.

О пределах экологической емкости пока приходится судить в основном по косвенным признакам. Биологи давно обратили внимание на то, что в Беринговом море по сравнению с Охотским на единицу площади меньше планктона, но больше рыбы, и в связи с этим в первом более обостренные конкурентные отношения. Поэтому там четче выражена противофазность в динамике численности минтая и сельди. Пределом численности минтая в Беринговом море является уровень 80-х годов - 25 млн. тонн. И хотя по гидрологическим условиям теплые 80-е годы были благоприятны для размножения минтая, эффективность воспроизводства в связи с фактором плотности снизилась, как и общее количество этой рыбы (примерно в 3 раза).

Будучи массовым потребителем планктона и мелкого нектона, минтай оказывает значительное влияние на другие компоненты сообществ, особенно в пики своей численности. Отчетливо это проявилось, например, в Охотском море, где в 80-е годы минтай ежегодно потреблял 4,5 млн. тонн кальмаров и 12 млн. тонн мелких рыб. Когда биомасса крупного минтая к середине 90-х годов уменьшилась в 3 раза, биомасса мелкого нектона (песчанка Ammodytes hexapterus, серебрянка, мойва Mallotus villosus), по крайней мере, в эпипелагиали северной половины Охотского моря, возросла в 4-5 раз.

Приведенные примеры лимитирующих экологическую емкость факторов, а их перечисление можно продолжить, имеют прямое отношение к широко обсуждаемой в последнее время проблеме регуляции в экосистемах через «контроль снизу» (ограниченность пищевой базы) и «контроль сверху» (потребление хищниками). Не так давно обсуждалась приоритетность этих двух сторон проблемы, но сейчас как будто стали очевидны как широкое распространение комбинированного влияния пресса хищников и обеспеченности ресурсами, так и их одностороннее воздействие. Возвращаясь в связи с этим к минтаю, надо напомнить некоторые из расчетов по Охотскому и Берингову морям. В 80-е годы, когда суммарный вылов минтая во всей Северной Пацифике составлял 6-7 млн. тонн (из них в Охотском и Беринговом морях около 3,8 млн. тонн), хищники ежегодно потребляли в Охотском море 3,2 млн. тонн минтая, а в Беринговом - 6,9. Это «контроль сверху». С другой стороны, важнейшим доводом в пользу «контроля снизу» можно назвать чередование в многолетнем плане периодов с повышенным и пониженным уровнями биопродуктивности. В конечном счете, оно проявляется на разных трофических уровнях. Но изначально это чередование обусловлено динамикой атмосферных и океанологических процессов с аналогичной периодичностью.

Представления об экологической емкости и ее динамике имеют принципиальное прикладное значение. С ним связано определение масштабов рационального природопользования, в том числе в области аквакультуры в широком смысле этого слова. Введение новых компонентов в естественные сообщества воспринимается как попадание в паутину упругих трофических сетей. Итог же трофических взаимодействий зависит от соотношения параметров экологического потенциала вида и сопротивления среды.

Признание действенности и масштабности «контроля сверху» стимулирует необходимость ответа на вопрос о промысле морских млекопитающих.

Специально говорится об этом в связи с широким распространением «зеленых» взглядов на эту тему. Как известно, промысловое использование низших трофических уровней до зоопланктона и бентоса сложно технически. Использовать же представителей высших уровней сейчас затруднительно по охранным мотивам. Эта «эмоциональная» экология, согласно которой «законным» считается только промысел представителей средних уровней - рыб, кальмаров, крабов и т.д. Вряд ли такая выборочность является примером рационального природопользования. Поэтому промысел морских млекопитающих не только возможен, но и необходим, конечно, с учетом негативных уроков глобального браконьерства недавнего прошлого.

Еще раз, возвращаясь к лимитирующим факторам и регуляции численности и биомассы в экосистемах, надо подчеркнуть, что эта сложная проблема не ограничивается только «контролем снизу и сверху». Имеется достаточно примеров контроля над различными физическими факторами, например температурой воды. Хорошо известно, что восточная часть Охотского моря гораздо теплее западной. Более того, его северо-западный шельф по климато-гидрологическим условиям напоминает арктический водоем. По гидрохимическим условиям биопродуктивности северо-западная и северо-восточная части моря в последнее время не противопоставляются. В этих секторах моря показатели первичной продукции, а также биомассы зоопланктона и бентоса вполне сопоставимы. Низкие температуры в целом не ограничивают их развитие. Что касается более высоких трофических уровней, то, за исключением морских млекопитающих, в более мягкой по температурным условиям северо-восточной части моря биомасса и пелагических, и донных животных в несколько раз выше (табл. 3). Основным лимитирующим для них фактором в холодном секторе являются низкие температуры воды, особенно сохраняющиеся все теплое время линзы с отрицательной температурой. Известно, что значительное количество рыб и промысловых беспозвоночных являются по-настоящему холодолюбивыми и в своем распространении тяготеют к холодным водам. Но их экологический потенциал гораздо ниже, чем у видов умеренного (бореального) комплекса, слагающих основу сырьевой базы рыболовства в умеренной Северной Пацифике. Конечно, не случайно в связи с этим то, что наиболее рыбными в Охотском море (а также в Беринговом и Чукотском) являются районы, находящиеся под влиянием океанских вод.

Таблица 3

Плотность концентрации (г/м²) планктона, бентоса, нектона и нектобентоса на севере Охотского моря (1997 г.)

Проблемы использования морских биологических ресурсов ДВ

В настоящее время, неуклонно усиливающееся антропогенное воздействие на живую природу все чаще приводит к локальным разрушениям морских биотопов и полному вымиранию видов живых организмов. Биологические виды как основные составляющие всех морских экосистем способны четко реагировать на любые изменения окружающей среды. В свою очередь, любые изменения биоразнообразия на видовом уровне могут означать разномасштабные нарушения равновесия в существующих экосистемах. Именно поэтому изучение биологического разнообразия может считаться наиболее общим и адекватным методом оценки воздействия человека на окружающую среду.

Проблемы изучения биологического разнообразия неразрывно связаны с проблемами сохранения биоты. На сегодняшний день наукой описано около 2 млн. видов микроорганизмов, простейших, водорослей, грибов и животных. В то же время, по наиболее скромным оценкам специалистов, видовое разнообразие планеты может составлять от 10 до 20 млн. видов. Около половины этого биологического разнообразия приходится на Мировой океан. Если на суше современная наука в лучшем случае обладает знаниями о 10 процентах видов живых организмов, то для морских биотопов эти показатели значительно ниже.

Самой существенной проблемой изучения и сохранения биоразнообразия на сегодняшний день является увеличение темпов вымирания биологических видов под воздействием антропогенных прессов. Большинство вымерших видов так и остались неописанными.

Природоохранные мероприятия, направленные на сохранение биоразнообразия, не справляются с этими проблемами. Так, в Российской Федерации доля заповедников составляет лишь 1,5 процента от территории государства при общих международных стандартах не ниже 7 процентов. Доля единственного в стране дальневосточного морского заповедника ничтожна по отношению к огромным морским акваториям России, нуждающимся в охране от антропогенных воздействии.

Моря Российского Дальнего Востока по богатству природными ресурсами и биологическому разнообразию значительно превосходят моря Арктического сектора и Европейской части России. Несмотря на очень низкую степень изученности биоты на сегодняшний день в ДВ-морях описаны 7000 видов только одних беспозвоночных животных без учета разнообразия микроорганизмов. Около 42 % этого разнообразия приходится на Японское море.

Залив Петра Великого и Южное Приморье - наиболее богатая с точки зрения видового разнообразия акватория не только российского сектора Японского моря, но и всей России. Удивительное сочетание теплых и холодных течений, климатические условия, разнообразные донные и береговые ландшафты, в совокупности своей и определяющие богатство биологическими ресурсами, делают этот район одним из наиболее интересных и многообещающих не только для России, но и для мирового сообщества.

На сегодняшний день в заливе Петра Великого описано около 4000 видов морских организмов. Это существенно превышает подобные показатели не только для аналогичных акваторий, но для отдельных морей Европейской части России, Арктического сектора и морей Дальнего Востока.

Видовой состав биоты в заливе не только многообразен, но и во многом уникален в силу удивительных сочетаний природных условий. Несмотря на незначительные для морских акваторий размеры залива, в нем удивительным образом соседствуют бореально-арктические, бореальные, низкобореальные, субтропические и даже тропические виды морских беспозвоночных и рыб.

Видовое разнообразие залива Петра Великого впечатляет. Здесь описано около 640 видов морских водорослей, среди которых встречаются ценные виды, используемые в пищевой и медицинской промышленности (анфельция, агарум, три вида ламинарии); около 70 видов морских грибов; около 100 видов кишечно-полостных животных; 222 вида плоских, 178 видов круглых и 277 видов кольчатых червей, 322 вида моллюсков, среди которых ценнейшие промысловые объекты (гребешок, мидия, устрица, нептуния, букцинум, головоногие моллюски (кальмары и осьминоги)); 618 видов ракообразных, среди которых 93 вида десятиногих раков, многие из которых являются ценными объектами промысла (камчатский, синий, колючий, волосатый крабы, десятки видов креветок), 74 вида иглокожих, в том числе около 20 видов голотурий, среди которых наиболее ценными являются дальневосточный трепанг и японская кукумария, 8 видов морских ежей, более 200 видов рыб - от многочисленных и обычных промысловых видов до субтропических (рыба-фугу, морские коньки), 2 вида морских черепах и 2 вида морских змей; около 60 видов морских птиц и птиц, кормящихся морепродуктами, более 15 видов морских млекопитающих (тюлени, дельфины касатка, кашалот, кит-полосатик).

Вполне естественно, что подавляющее большинство видового разнообразия залива Петра Великого приходится на его юго-западную тепловодную акваторию, входящую в состав Морского заповедника и примыкающую к зоне Туманган.

Современная система мониторинга морских экосистем должна предусматривать регулярный контроль над уровнем биологического разнообразия в данной акватории с последующими рекомендациями по природоохранной деятельности. Это довольно дорогостоящий подход, требующий привлечения большого количества специалистов, способных охватить таксономическое разнообразие биоты в данной акватории. При проведении мониторинга требуется соблюдение сезонности, прежде всего при фаунистических исследованиях, позволяющее учитывать виды-мигранты и их сезонный вклад в экосистемы Приморья. Проведение регулярных исследований позволяет не только контролировать уровень биоразнообразия в заливе, но и, например, обнаруживать виды-вселенцы, контролируя их воздействие на стабильность экосистем.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на впечатляющие цифровые показатели, степень изученности биологического разнообразия в морских акваториях Южного Приморья остается недостаточной. Целые группы высокого таксономического ранга остаются совершенно неизучены из-за невозможности привлечения высококвалифицированных специалистов. Интенсификация работ в этом направлении поможет не только более точно количественно оценить видовое разнообразие биоты в этом богатейшем районе, но и выявить новые виды, способные служить индикаторами конкретных изменений в экосистемах в результате конкретных антропогенных воздействии.

Заключение

В заключение - некоторые общие соображения. Основным стимулом познания и развития исследований в океане и его морях являются, конечно, прикладные мотивы, в том числе рыболовство и аквакультура, хотя для большинства людей всегда был интересен и сам процесс познания.

Одной из основных прикладных целей многолетнего изучения дальневосточных российских вод, является создание в них крупного управляемого рыбного хозяйства, сочетающего рыболовство и аквакультуру. Эта идея включает и природоохранную составляющую, в том числе в аспекте «нам, детям и внукам». Сегодня это может показаться утопией, но глобальные ориентиры в жизни и деятельности людям нужны обязательно.

Совершенно определенно можно утверждать, что в одно нас, россиян, судьба уж точно не обделила. Пусть атоллов с пальмами в наших холодных водах нет, но биопродукционный потенциал дальневосточных морей России значителен, а ассортимент обитающих в них промысловых объектов, в том числе очень ценных, весьма разнообразен.

Литература.

«Вестник Дальневосточного отделения РАН» - (1) 2000 г., стр. 19-29.

Гладкий Ю.Н.: «Экономическая география России», Москва, 1999 г., стр. 146-149.

Латнин А.П.: «Приморский край. Уроки рыночных реформ», Владивосток, 1997 г., стр. 44-50.