ГУЛАГ как система подневольного труда

Размещено на http://www.allbest.ru/

ГУЛАГ КАК СИСТЕМА ПОДНЕВОЛЬНОГО ТРУДА (НА МАТЕРИАЛАХ ВЯТСКОГО ИТЛ НКВД - МВД СССР, 1938-1953 гг.)

Н.Ю. Белых

Начиная с 1926 г., когда по РСФСР были осуждены 1 215 000 человек (из коих 50,8% - к принудительным работам) [1], труд заключенных превратился в «лакомый кусок» для разных советских наркоматов, ведомств, хозяйственных организаций, и они принялись взахлеб увеличивать свои заявки на подневольную «рабсилу». Арон Сольц, старый большевик и влиятельный руководитель ЦКК ВКП(б), не понимая стратегической подоплеки такого «поветрия», вразрез с «общей линией» наивно предостерегал: «Мы караем за любой пустяк... В итоге наши места заключения переполнены трудящимися... НКЮст и НКВД держат курс на превращение наших мест заключения в коммерческие предприятия и в увлечении этим упускают из виду классовые интересы нашей юстиции» [2].

Однако высшее советское партийно-государственное руководство делало все вполне осознанно, по-своему логично и последовательно. Когда истощились резервы «социально чуждых элементов», принялись массовым порядком (целыми слоями и группами) загонять в места лишения свободы представителей «социально близких» классов - рабочих и крестьян. Уже с 1931 г. ГУЛАГ стал монопольным хозяином огромного контингента спецпереселенцев (жертв «раскулачивания») и всесильным, в масштабах всей страны, торговцем фантастически дешевой рабочей силой. Отношение к последней нельзя характеризовать иначе как совершенно варварское: от четверти до трети депортированных крестьян погибли [3].

Нам ясно, почему это произошло: на гигантских и малых стройках «сталинских пятилеток» царил тяжкий, на измор физический труд (нередко - бессмысленный и бесцельный), свирепствовали голод и эпидемии, полностью отсутствовала даже примитивная социально-бытовая инфраструктура. Таким образом, еще в 1930-е гг. физический труд в местах лишения свободы (спец- поселениях, лагерях и колониях) сознательно был превращен в мощное орудие сталинского террора - средство массового уничтожения людей, а в послевоенное время отношение властей к заключенным как к «дармовой» и бессловесной рабочей силе, которую можно, при минимуме условий для поддержания ее в трудоспособном состоянии, эксплуатировать где и сколько угодно, приобрело уже всеобщий и системный характер. Безусловно, труд заключенных в ГУЛАГе - это рабский принудительный труд, и никакие «гуманистические новации» в системе, формах и размерах его оплаты в 1950-е и последующие годы не изменили первородной ипостаси этого труда. Основа его - внеэкономическое принуждение.

ГУЛАГ (по исходному замыслу и его реальному воплощению) - это заповедник рабства в СССР. Вместе с тем «лагерное хозяйство» - еще и неотъемлемая часть всей «социалистической экономики». Рабовладение в XX в. (в советской его модели) имеет свои специфические особенности. Если в эпоху античности раб, как правило, - человек чужой в окружающем его мире (захвачен во время войны с враждебным государством либо куплен и вывезен из другой страны), то в СССР заключенный - гражданин своей державы и даже, как вбивала ему в голову сервильная пропаганда, «хозяин необъятной Родины своей». Де-юре он, после окончания лагерного срока, возвращался в общество, хотя и с заметно подрезанными личными и гражданскими правами, но де-факто уже никогда не мог полностью вжиться в социум: внутренне это был уже безнадежно сломленный человек. Этот синдром внутренней личностной неполноценности, психология и философия рабства, сформированная и привитая в ГУЛАГе, концентрировалась и культивировалась там, а затем расползалась по всей Стране Советов, где, по утверждению «кремлевского горца», жить «вольно дышащему» человеку становилось все «лучше и веселей»...

Конечная цель как античного, так и советского рабовладения однозначна - в оптимально короткий срок (в древности - за несколько лет, в ГУЛАГе - за несколько месяцев или даже недель) «выжать» из человека все его жизненные соки, после чего выбросить, как негодную ветошь. В Древней Греции раб считался вещью - «говорящим орудием», но уже в Древнем Риме за рабами признали право именоваться людьми. В Советском Союзе зеков-рабов вновь превратили в простейшее орудие - для того, что лицемерно преподносилось как «построение социализма», а если абстрагироваться от трескучих пропагандистских наворотов, - в безотказное материальное средство для решения хозяйственных задач, конечной целью которых являлось не удовлетворение насущных и разумных человеческих потребностей, повышение благосостояния народа, а обслуживание безумных геополитических, клановых, шкурнических интересов военно-феодального государства в лице его партийно-бюрократической номенклатуры. В результате ГУЛАГ стал едва ли не самым изощренным - по разработанности плановых показателей - ведомством страны. При этом утопизм и прожектерство сюрреалистически сочетались с маниакальным пристрастием к статистике, с потрясающим прагматизмом и деловитостью.

В отчете Вятлага за 1939 г. признается: «Годовой итог хозяйственной деятельности лагеря совершенно неудовлетворителен и основной причиной невыполнения вполне реального плана и больших потерь является то, что система хозяйственного руководства сверху донизу не была поставлена на основы хозяйственного роста, что естественно привело к невыполнению плана, убыточной работе и чудовищной распущенности большинства хозяйственных работников в деле рационального использования рабочей силы, создания культурно-бытовых условий для рабочих, когда с их стороны не проявляется ни малейшей инициативы по введению простейшей механизации» [4].

Советское рабовладение сверхжестоко в отношении к заключенному, фактическая ценность жизни которого была сведена к ничтожно малым величинам. И это вполне объяснимо: резервуар «рабсилы» постоянно пополнялся, а неистощимый ее источник всегда находился под рукой - им являлся собственный народ. КПД зековского труда крайне низок, но зато (во всяком случае, на первый взгляд) этот труд соблазнительно дешев, потому-то лагеря и стали ведущей осью советского «хозяйственного механизма». Причем требование перевести исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) «на хозрасчет» выдвигалось еще в предвоенные годы и в значительной мере было реализовано, хотя запутанная система расчетных показателей в свирепо административной и жестко плановой советской экономике делает «социалистический хозрасчет» явлением уникальным в мировой практике, виртуальным по своей сути, существовавшим лишь в хорошо подкармливавшемся властями воображении горе-теоретиков от «политэкономии социализма» да в лукавой цифири официальных бухгалтерских отчетов.

Планирование осуществлялось по всем направлениям лагерной деятельности: от состава и условий содержания заключенных и персонала до расходов на канцелярские принадлежности. Но стержнем, которому все подчинено в этой жесткой системе директивных показателей, оставалось одно - количество выпущенной продукции: лагерь прежде всего обязан выполнять «производственную программу», то есть - «давать план по валу». Сама структура показателей в лагерных отчетах имеет сугубо хозяйственную направленность: хорошо или плохо сработали тот или иной ИТЛ и (соответственно) его руководство, определялось в верхах НКВД - МВД и ГУЛАГа сообразно единственному и непреложному критерию: выполнил этот лагерь (в нашем случае - лесной ИТЛ) план (декады, месяца, квартала, полугодия, года) по заготовке, вывозке, разделке, отгрузке древесины, а также по производству пиломатериалов или нет. Разумеется, и количество заключенных, пригодных к тяжелому физическому труду, и уровень их заболеваемости и смертности, качество питания, число отказов от работы, правонарушений, побегов и т. п. - все это (в той или иной мере) напрямую влияло на производственные дела, а потому за все эти вещи тоже (и довольно жестко) «спрашивали». Но приоритетом оставалось выполнение «плана по валу»: все остальное могли «понять и простить», невыполнение годовой «производственной программы» - никому и никогда. При этом планирование на последующие годы осуществлялось от «достигнутого» и, как правило, с увеличением заданий, порою - довольно резким.

В отчетных документах Вятлага мы видим постоянную «экономию» по основным нормативам расходных статей: на содержание заключенных, зарплату вольнонаемному персоналу, интендантское обеспечение и т. д.

Однако в кривом зеркале гулаговской статистики «рентабельность» лагеря отнюдь не обязательно означала его «самоокупаемость», хотя формально-показушное стремление к этому прослеживается. Так, в «Акте приема-передачи Вятского ИТЛ...» от 23 июля 1941 г. в завершение раздела о финансовом состоянии лагерного хозяйства констатируется: «Рентабельность работы лагеря за первое полугодие (1941 года. - Н. Б.) дала возможность перевести в УЛЛП (Управление лагерей лесной промышленности НКВД СССР. - Н. Б.), отказавшись от государственной дотации, 1 000 000 рублей, имея систематически в остатке расчетного счета лагеря от 000 000 до 2 500 000 рублей» [5].

Все основные статьи сметы по содержанию заключенных за обозначенный период также «имеют экономию»: не берегли тогда лишь пот и кровь «спецконтингента».

Принудительный зековский труд считается дармовым, хотя на самом деле, разумеется, таковым не является.

Этот труд «обеспечивается» (а по сути - паразитируется) огромной аппаратно-руководящей машиной НКВД - МВД - ГУЛАГа- УЛЛП - ГУЛЛП. Безжалостно (и зачастую - совершенно беспричинно) выдернутые из нормальной «вольной» жизни люди (среди них - немало специалистов высокой квалификации, небесполезных для «народного хозяйства», испытывающего постоянный голод на грамотных, умелых и добросовестных работников) уже самим фактом своего внезапного исчезновения из структуры производства приносили невосполнимые потери экономике страны. Однако эти огромные убытки высшим советским руководством в расчет не принимались, хотя они, вполне возможно, намного перекрывали «прибыль» от использования тех же самых несчастных, «без вины виноватых» перед советско-сталинским режимом людей на лесоповале или на вспомогательных лагерных работах.

Прямолинейность и примитивность гулаговских методов «хозяйствования», ориентация системы управления на «вчера», а не на «завтра» обрекали эту систему на экономическую неэффективность, предопределяли ее неизбежный крах в будущем.

В полной мере это относится к социально-экономическим аспектам лагерной жизнедеятельности.

Социально-бытовая инфраструктура лесных ИТЛ финансировалась (во все годы их существования) ничтожными, по сравнению с самыми элементарными потребностями, суммами, которые, впрочем, и осваивались далеко не всегда - по известному «остаточному принципу».

Рабство XX в. стало явлением, экономически гораздо более отсталым, чем античное рабство. Сталинско-советское государство безнадежно продешевило, исключив товарно-денежные отношения из системы реально существовавшей, но формально латентной работорговли. Подготовив высококвалифицированную «рабсилу», оно использовало ее в лагерной хозяйственной системе крайне примитивно и узкофункционально: «человек-пила», «человек-тачка», «человек-топор» и т. п. Мы видим здесь попытку интенсивной физической нагрузкой до дна и в короткий срок выкачать всю жизненную энергию человека, то есть своего рода «социальный вампиризм». В гулаговской «империи» и в ее «провинциях» господствовала номенклатурно-бюрократическая психология временщиков: «здесь и сейчас, а там и потом - хоть трава не расти». Эти особенности политики и практики ГУЛАГа очень умело использовал уголовный мир, приспособившийся к системе советских лагерей и сосуществовавший с ней в чудовищном симбиозе [6].

Хозяйственная система ГУЛАГа, теоретически основанная на «социалистических» идеях и принципах, воплощалась на практике в формах и методах, присущих временам патриархального рабства. И, в конечном счете, именно эти формы и методы стали стержнем, основой и сутью лагерной «экономики».

Выступая 1 апреля 1960 г. на собрании партийного актива Вятского ИТЛ (Вятлага) и, по сути, подводя итог сталинско-советскому периоду деятельности этого лесного лагерного комплекса, бывший тогда первым секретарем Кировского обкома КПСС А. П. Пчеляков, в частности, говорил: «У вас в лагере 30 000 человек, а дают они 000-6 000 тысяч кубов в сутки. Это. золотой лес, но государство пока вынуждено с этим мириться. У вас аппарат раздут до невозможности. Беда в том, что начальство Вятлага годами привыкло к барству, бесконтрольности, легкой жизни - так и воспитывает свои кадры». Главная беда руководства Вятлага, по мнению первого секретаря обкома Компартии, заключается в том, что оно «плохо знает экономику» [7].

С этими выводами главного областного партийного функционера вполне можно согласиться, но с существенным дополнением: по всей видимости, в системе ГУЛАГа профессиональное знание экономики скорее вредило, чем помогало в управленческой службе: из всех пяти начальников Вятского ИТЛ в 1938-1953 гг. (Г. С. Непомнящий, И. И. Долгих, Н. С. Левинсон, А. Д. Кухтиков, С.А. Дидоренко) ни один не получил даже элементарного экономического образования [8]. Впрочем, вопросы возникают и относительно самого А. П. Пчелякова, который, имея за плечами три курса Московского инженерно-экономического института, тем не менее всего через несколько месяцев после выступления перед коммунистами Вятлага был снят (в 1961 г.) со своего высокого поста «за допущенные серьезные ошибки в руководстве сельским хозяйством.» [9].

Нельзя не признать и того, что недостаточная производительность подневольного труда обусловливалась слабой заинтересованностью в его результатах не только непосредственных исполнителей («рабочей силы»), но и организаторов-руководителей лагерного хозяйства. В свою очередь, разговор об эффективности подневольного труда, по всей видимости, следует вести не в плоскости чисто экономического понимания этого термина, а с точки зрения того, что понималось под «эффективностью», прежде всего, высшим политическим руководством страны. И если взглянуть на проблему под этим ракурсом, то рассуждения экономической компетентности лагерной администрации отходят на дальний план. Становится ясно, что, решая ряд конкретных хозяйственных задач («индустриализация», «мобилизация ресурсов», «колонизация сырьевых регионов» и т. п.), кремлевские вожди имели в виду некие политические приоритеты, а в подходе к решению вопросов о целесообразности широкомасштабного применения подневольного труда исходили в первую очередь из возможности использовать его административно-мобилизационные ресурсы. При этом эффективность производства рассматривалась не как отношение затрат к результату, а как форсированное решение текущих политико-хозяйственных проблем. Привлечение вольнонаемных работников для достижения этих целей потребовало бы значительных средств (на создание инфраструктуры, освоение необжитых территорий и т. д.), а самое главное - на это понадобились бы долгие и долгие годы. Понятно поэтому, что мобилизация подневольной рабочей силы представлялась сталинско-советскому руководству более «эффективным» способом решения всех этих проблем.

Подобное выстраивание сверху социально-экономических приоритетов оказывало самое непосредственное влияние на пенитенциарные концепции и структуры. Экономическое поведение государства утратило рациональность: главным требованием к предприятиям и целым отраслям становится не достижение рентабельности, а выполнение производственных планов - причем в кратчайшие сроки и при ограниченном количестве материальных и финансовых ресурсов. В рамках подобной модели «эффективными» признаются такие хозяйственные структуры, которые способны быстро сконцентрировать ресурсы (и прежде всего - «рабочую силу») на определенных объектах и направлениях, что и способствовало превращению НКВД - МВД в крупнейшее хозяйственное ведомство, распоряжавшееся огромными подневольными, а следовательно, мобильными трудовыми ресурсами.

По мнению ряда исследователей [10], система подневольного труда выполняла несколько функций, осуществление которых было невозможно (или почти невозможно) при помощи «обычных» методов принуждения и стимулирования трудовой деятельности. Во-первых, она обеспечивала развитие тех отдаленных регионов, привлечение в которые вольнонаемных работников требовало значительных средств. Во-вторых, она поставляла чрезвычайно мобильную рабочую силу, легко перебрасываемую с объекта на объект - в зависимости от потребностей государства. В-третьих, эту рабочую силу можно было эксплуатировать практически без ограничений, вплоть до полного истощения. В-четвертых, угроза попасть в жернова ГУЛАГа «дисциплинировала» «свободных» работников. В-пятых, существование значительной прослойки заключенных и других «спецконтингентов» снижало давление на скудный потребительский рынок, облегчало решение острейших социальных проблем (например, жилищной) и т. д. В общем, использование заключенных и других лагерных «спецконтингентов» было «типом мобилизации труда, вполне соответствовавшим той стадии экстенсивной индустриализации, которая завершилась в 1950-е годы» [11].

Перечисленные соображения заслуживают внимания, в том числе как стимул для дальнейших исследований. Однако пока они имеют преимущественно априорный характер и не подкреплены изучением широкого круга источников. Очевидно, что такие работы, если они и появятся в каком-то предстоящем времени, потребуют серьезных усилий многих исследователей, и прежде всего - на уровне регионов и территориальных лагерных комплексов.

В целом же превращение НКВД, а затем МВД в одно из крупнейших хозяйственных ведомств и активное использование подневольного труда в СССР в 1930-1950-е гг. можно рассматривать как одну из важнейших черт сталинско-советской социально-экономической модели, в которой политика, как правило, имела абсолютный приоритет над экономикой. Массовые политические репрессии и чрезвычайно жестокая система уголовных наказаний, служившие источниками постоянного увеличения лагерных «спецконтингентов», всегда были нацелены на решение политических задач, а с экономической точки зрения (не говоря уже о моральном аспекте) были абсолютно ущербны. Только такая богатая людскими и природными ресурсами страна, как Советский Союз, могла пережить физическое уничтожение сотен тысяч трудоспособных граждан, разорение миллионов крестьянских хозяйств, содержание огромного карательного аппарата и т. д.

Создавая экономику ГУЛАГа, сталинско-советское государство, прежде всего, пыталось минимизировать эти огромные материальные затраты. На практике же (об этом наглядно свидетельствуют и реальности Вятского ИТЛ, через который за 1938-1953 гг. прошло не менее 155 000 узников [12]) эксплуатация подневольных «контингентов» лишь увеличивала потери.

Характер и масштабы этого явления требуют дополнительного специального изучения. Однако можно утверждать, что одной из его причин было наличие в руках государства значительных контингентов «дешевой» и мобильной рабочей силы ГУЛАГа. Это поощряло хозяйственный волюнтаризм, позволяло предпринимать дорогостоящие, но сомнительные с экономической и экологической точек зрения проекты - без колебаний и серьезной предварительной их проработки. Проведение более подробных, чем имеющиеся к настоящему времени, исследований, скорее всего, покажет, что роль подневольного труда в наращивании реального экономического потенциала страны была куда менее значительной, чем демонстрируют формальные показатели лагерно-хозяйственной деятельности, и, во всяком случае, отнюдь не позитивной.

Многочисленные реальные «минусы» - прежде всего людские, политические, материальные и моральные потери - несоизмеримы с теми скудными, временными и мнимыми «плюсами», которые государству приносил подневольный труд лагерных «спецконтингентов».

Основательно и системно объем этих потерь не выявлялся и не изучался (ни ранее, ни теперь) отечественной наукой. Несколько более преуспели в этом зарубежные исследователи. Так, в работе известного американского экономиста Р. Голдсмита «Сопоставление национальных балансов (1688-1978 гг.)» приводятся следующие данные [13]: соотношение национального богатства к созданному национальному продукту составляло для России, а затем - для СССР: в 1913 г. - 9,50; в 1929 г. - 7,24; в 1939 г. - 2,94; в 1950 г. - 3,42. Этот же макропоказатель (объективно характеризующий уровень экономического потенциала и во многом - степень эффективности хозяйствования) выглядел в те же годы соответственно: для США - 7,62; 9,98; 9,20; 7,15; для Англии - 8,62; 9,81; 9,87; 8,30; для Франции (без 1939 г.) - 10,74; 7,01; 6,43.

Эти подсчеты свидетельствуют о том, что, во-первых, в 1913 г. уровень России был (в относительном выражении) близок к соответствующим экономическим параметрам развитых промышленных стран Запада (а в ряде случаев - и превышал аналогичные зарубежные показатели). Во-вторых, в годы «сталинских пятилеток» это соотношение резко изменилось - за счет катастрофического снижения эффективности отечественной экономики. В-третьих, и в 1939-м и в 1950-м гг. этот показатель в СССР стал в 2-3 раза ниже, чем в других странах. В-четвертых, если низкий советский показатель 1950 г. может быть объяснен (в значительной, но далеко не полной степени) последствиями послевоенной разрухи, то удручающе низкий уровень мирного 1939 г. обусловлен в значительной мере тотальным насаждением подневольного, принудительного труда, в том числе - в системе ГУЛАГа, внеэкономическими методами его организации.

Хозяйственно-производственная система ГУЛАГа, основанная, прежде всего, на сверхэксплуатации подневольных «контингентов» на тяжелых физических работах, ослабляла трудовой потенциал страны, была причиной массовой преждевременной смертности (в Вятском ИТЛ в 1938-1953 гг. она составила не менее 20 000 человек, или более 13 процентов обще списочного состава «спецконтингентов»), инвалидности миллионов людей, варварского использования квалифицированных кадров.

Применение в существенных размерах подневольного труда тормозило механизацию производства и развитие социальной инфраструктуры, что, в конечном счете, было одной из причин замедления развития отечественной экономики в целом, наличия в ней значительных секторов, находившихся даже на доиндустриальном уровне.

Низкая эффективность подневольного труда заставляла руководителей исполнительно-карательной системы в той или иной мере всегда использовать разного рода экономические или псев- доэкономические методы организации производства, а при благоприятной политической конъюнктуре, наступившей после смерти Сталина, вообще инициировать демонтаж «лагерной экономики» [15]. Однако за годы своего существования система подневольного труда в ее сталинско-советском варианте успела оказать серьезное негативное воздействие на развитие страны и характер ее социально-экономической системы в целом, а также (и особенно) - на территориально-региональном уровне.

Наглядным и печальным примером тому являются итоги жизнедеятельности существовавшего (под разными вариантами официальных наименований) на протяжении почти семи десятилетий (при первоначальных проектно-расчетных сроках - 40-45 лет [16]) Вятского исправительно-трудового лагеря.

гулаг лагерный рабство труд

Примечания

1. Гернет М. Н. Преступность за границей и в СССР. М., 1931. С. 80-81.

2. Цит. по: Хлевнюк О. В. Принудительный труд в экономике СССР. 1929 1941 годы // Свободная мысль. 1992. № 13. С. 80.

3. История сталинского Гулага. Конец 1920-х - первая половина 1950-х годов: собр. документов: в 7 т. Т. 1. Массовые репрессии в СССР. М., 2004. С. 64; Земсков В. Н. Спецпоселенцы в СССР, 1930-1960. М., 2003. С. 281.

4. Государственный архив социально-политической истории Кировской области (ГАСПИ КО). Ф. 5991. Д. 1143. Л. б/н.

5. Акт о передаче Вятского ИТЛ НКВД СССР от 22 июля 1941 года // Архив Вятского управления по руководству учреждениями с особыми условиями хозяйственной деятельности (УРУОУХД) Управления Федеральной службы исполнения наказаний Министерства юстиции Российской Федерации по Кировской области (далее - Вятского УРУОУХД). Фонд секретариата. Д. 140. С. 4.

6. См.: Карклинс Р. Организация власти в советских исправительно-трудовых лагерях // Социологические исследования. 1990. № 6. С. 105-120.

7. ГАСПИ КО. Ф. 5991. Оп. 2. Д. 98. Л. 77.

8. Архив Вятского УРУОУХД. Фонд отдела кадров. Д. 2820, 1228, 4446, 6741; Там же. Картотека. Архив; Бердинских В. А. История одного лагеря (Вят- лаг). М., 2001. С. 293-310.Энциклопедия земли Вятской: Откуда мы родом? Т. 6. Знатные люди. Киров, 1996. С. 363; Политические лидеры Вятского края. Биографический справочник. Киров, 2009. С. 38.

2007. См., напр.: Van der Linden M. Forced Labour and Non-Capitalist Industrialization: The Case of Stalinism (c. 1929- с. 1956) // Free and Unfree Labour. The Debate Continues / T. Bras, M. Van der Linden, ed. Berne, 1997. P. 351-362. ГУЛАГ: Экономика принудительного труда. М., С. 79-80.

9. Архив Вятского УРУОУХД. Фонд специального учета. Журнал регистрации прибывших спецконтингентов. Т. 21.

10. Голдсмит Р. Сопоставление национальных балансов (1688-1978 гг.). Чикаго, 1985. С. 36.

11. Архив Вятского УРУОУХД. Фонд специального учета. Журнал регистрации прибывших спецконтингентов. Т. 21; Архив Московского НИПЦ «Мемориал». Фонд Вятлага. Картотека.

12. История сталинского Гулага. Конец 1920-х - первая половина 1950-х годов: собр. документов: в 7 т. Т. 2. Карательная система: структура и кадры. М., 2004. С. 48-51.

13. 65 лет Вятскому управлению лесных исправительных учреждений УИН Минюста России по Кировской области. Киров, 2003. С. 3.

Размещено на Allbest.ru