Система государственного противодействия социалистическим теориям в России на рубеже эпох (1840–1860 гг.)

Литографированная записка Петрашевского не была воззванием или призывом к бунту. Но она напоминала о «явлениях возмутительных», а император в то время был страшно напуган и как никогда решителен, что также учитывал Петровский.

Идеалом Николая I было безмолвие армейского повиновения, «порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия».

Педантичный, упрямый, крайне самонадеянный, Николай I обладал цепкой памятью; помнил множество деятелей различных дел и пугал своих министров тем, что не забывал мелочей.

У Николая I было десять министров. Каждого он принимал в определенные дни. Но для начальника III отделения Орлова и министра внутренних дел Перовского по важным делам дверь приёмной была открыта всегда - больше всего его пугал призрак революции.

В противоборстве с III отделением ловкий царедворец Перовский учитывал это и решил в докладе царю сыграть на его страхе, представив записку Петрашевского и его «пятницы», о которых знал весь Петербург, как заговор, призыв к бунту. Он, предвидев, что если дело Петрашевского приукрасить, раздуть и пресечь, то благосклонность императора и признательность «общества» ему будут обеспечены.

Последняя «пятница» в доме М.В.Петрашевского состоялась вечером 22 апреля 1849 г. Участники разошлись в 4 часа утра 23 апреля.

В 6 часов утра для ареста Петрашевского к его дому прибыли Липранди и начальник штаба корпуса жандармов генерал Дубельт. Липранди оставался в карете (ведь Антонелли предупреждал о возможном вооружённом сопротивления), а Дубельт вошёл в квартиру, разбудил спавшего хозяина и предложил ему одеться, чтобы следовать в III отделение. При этом не обошлось без проявления свойственной Петрашевскому «дерзости» по отношению к начальству. Затем Петрашевский иронично посоветовал Дубельту не смотреть на книги его огромной библиотеки, поскольку все они сплошь запрещённые и от одного взгляда на них жандармскому генералу может стать плохо68.

При обыске в топке печи обнаружили кучу пепла, в связи с чем Дубельт заметил, что много бумаг сожжено. Слова эти прозвучали предупреждением: мол, отвечать придётся не только за бумаги, найденные при обыске, но и за сожженные. «Слыша эти слова, я невольно вздрогнул…, - признавался Петрашевский впоследствии, - тогда же невольно поверил рассказам, что многие особенно в отдалении от столицы, услышав имя Леонтия Васильевича Дубельта, неожиданно произнесённым, …крестятся и говорят: «Да сохранит нас сила небесная!».

Арестовали петрашевцев по списку, составленному агентом Антонелли на «пятницах» в доме Петрашевского. В списке значилось 36 фамилий, в том числе, для зашифровки провокатора, и фамилия Антонелли. В ночь с 22 на 23 апреля было арестовано 34 человека.

Утром начальник III отделения Орлов докладывал царю: «Честь имею донести Вашему Величеству, что арестование совершено, в III отделение привезено 34 человека, со всеми их бумагами… Приказания были исполнены с точностью и с большой быстротой, по моим сведениям, все совершено с большой тишиной, без всякой огласки и с наивеличайшей аккуратностью».

На докладе Николай I наложил резолюцию: «Слава Богу! Теперь ждать буду, какое последствие имело над ними сие арестование и что при первом свидании с главными ты от них узнаешь».

Доставленных в III отделение петрашевцев по одному выводили в кабинет Дубельта, коротко допрашивали, производили личный обыск и разводили по комнатам. Наиболее важных арестантов запирали поодиночке.

Поздно вечером задержанных стали свозить в Петропавловскую крепость. В 2 час ночи комендант крепости генерал-адъютант Н.А.Набоков выдал последнюю записку на доставленного арестанта. Крепость, под стенами которой некогда враг и пушки которой никогда не стреляли боевыми зарядами, давно обрела не ратную славу защитницы Петербурга, а мрачную репутацию застенка свободолюбивых людей России, где в сырых казематах заживо хоронили врагов царизма. Декабристы ещё продолжали томиться в сибирской ссылке, а казематы крепости вновь заполнились пришедшей им на смену передовой русской молодёжью. Правительственные сообщения пренебрежительно называли эту смену «горстью ничтожных молодых людей», но действия, предпринятые всем аппаратом самодержавия против этой «горсти», демонстрировали, какую опасную силу представляли они для царизма. Возможно, они, безоружные, были менее реальной угрозой, самодержавию, нежели декабристы, но они были не менее страшны ему своими всепроникающими революционно-демократическими идеями.

Для расследования дела петрашевцев была высочайше утверждена секретная следственная комиссия под председательством коменданта Петропавловской крепости. Н.А.Набокова; в состав комиссии вошли князь П.П.Гагарин, товарищ военного министра князь В.А.Долгоруков, генерал Л.В.Дубельт и начальник военных учебных заведений генерал Я.И.Ростовцев.

Одновременно была создана вспомогательная «учёная» комиссия во главе со статс-секретарём князя Голицыным. В эту комиссию вошли также Липранди и жандармский генерал Сагтынский. Задачей последней было разобраться в бумагах и книгах петрашевцев. На неё возлагались большие надежды в смысле отысканию документов, свидетельствующих об уставе, подробных планах и тому подобных атрибутов тайных заговорщиков. А пока комиссия Набокова вынуждена была руководствоваться в своей деятельности обширной справкой, составленной Липранди на основании агентурных донесений. Здесь не было недостатка в устрашающих общих выводах, но отсутствовали факты «преступных» действий, столь необходимые следователи для того, чтобы уличать, запугивать, добиваться признаний.

Кропотовв собственноручных показаниях ругал Петрашевского

«дураком, человеком полупомешанным, чудаком, несчастным по характеру, по постройке головы», повторял расхожие анекдоты и сплетни о Петрашевском, услышанные в салонах и гостиных Петербурга. Пусть следователи не примут их ко вниманию, но зато увидят, какой он, Кропотов.

Некоторые же из них избрали тактику притворного раскаяния, признательных показаний по фактам, которые так или иначе уже были известны следствию. Как отмечает ряд исследователей 74 , при анализе материалов III отделения бросается в глаза, что, во-первых, при наличии улик обвиняемый, как правило, полностью признаёт себя виновным и детально освещает свою «преступную» деятельность (ряд декабристов, петрашевцев). Однако сразу же вслед за этим он немедленно употребляет второй тактический приём, призванный светись на нет собственное признание: утверждает, что своими действиями преследовал вовсе не революционную цель, а лишь намерен был выведать образ мыслей собеседника, чтобы испытать его благонамеренность или, чтобы предостеречь его.

Характерен в этом отношении пример петрашевца П.Г.Шапошникова. Когда ему предъявили донесение агента, в котором сообщалось «о безумных мыслях и разговорах» петрашевцев Катенева и Толстова об убийстве царя, он

признался, что действительно рассказывал об этом агенту, но с тем, чтобы

«предостеречь» его от знакомств ас такими людьми». Когда же ему предъявили донесение о том, что он, указывая на портрет царя, говорил: «убить государя есть блаженство», то П.Г.Шапошников ответил: он цитировал драму

«Железная маска» и обращался при этом не к портрету государя, а к купцу Шеину, сидевшему на диване как раз под портретом.

Одновременно, пытаясь усыпить их бдительность, он 28 мая 1849 г. в письменной форме «чистосердечно» высказывает «милостивым государям и почтеннейшим следователям» мысли, которые бы он хотел сообщить лично его императорскому величеству. Они сводятся к ряду административно- экономических нововведений, которые были бы полезны для государства. В частности, Петрашевский предлагает царю разрешить курение на улицах,

«высоумно» запрещённое в связи с пожарами. Это нововведение, по подсчётам арестанта, могли бы дать не менее 600 тысяч руб. дохода. Из них 200 тысяч руб. Петрашевский перелагал передать французским фурьеристам для покупки земельного участка под Парижем и устройства общины, что будет способствовать улаживанию взаимоотношений между народами и уймёт волнения в Европе.

Он не скрывает перед следователями своего увлечения учение Фурье, а, наоборот, подробнейшим образом рассказывает, какое сильное впечатление произвела на него книга французского утописта. Он признаёт, что много беседовал об этой книге с друзьями, социальную систему, предлагаемую Фурье.

Эта тактика Петрашевского будет понятна, если иметь в виду, что книга Фурье не была запрещена в России.

Показывая следственной комиссии, таким образом, свою «благонамеренность», Петрашевский в то же время предпринимает активные меры к организации противодействия следствию, для чего избирает

оригинальный способ общения с товарищами по заключению: на кусках штукатурки, отбитых от каменной стены, пишет на французском инструкции товарищам. Эти своеобразные записки он при прогулке в крепостном садике разбрасывал вдоль дорожки. В них советы: «Не отвечать на вопросы неопределённые, неясные, вкрадчивые, требовать, чтоб их вам объяснили. Задавать вопросы следователю. Стараться по возможности встать в положение нападающего, задавать вопросы навстречу. Таким образом выяснить, что он хочет и то он надеется найти»76.

Однако большинство членов кружка было не так гибко. Их полностью откровенные показания не совпадали с показаниям с Петрашевского, которым из-за этого следственная комиссия не верила.

17 сентября 1849 года секретная следственная комиссия свою работу закончила, представив подробнейший доклад о своей работе и «обвинительные статьи» о каждом арестованном (их оставалось 28 человек, остальные до суда были выпущены). В докладе комиссии подробно описывалась история возникновения кружка петрашевцев, собраний у Петрашевского, слежки за ним и посетителями его «пятниц», «арестования злоумышленников». Но, в главном, комиссия, всё же, потерпела поражение: ей не удалось установить каких-либо деяний обвиняемых, и суду могли быть преданы только идеи.

По указанию царя военный министр князь Чернышев сформировал военно-судную комиссию для суда над петрашевцами. Возглавил её брат министра внутренних дел генерал-адъютант В. Перовский, военными членами были назначены: товарищи министра внутренних дел генерал-адьютант Строгонов, генералы Анненков и Толстой. Кроме того, в комиссию входили три гражданских лица: сенаторы Лобанов-Ростовский, Веймаре и Дураков. Последние не представляли себе, как на основании военного уголовного устава можно судить невинных людей, да ещё в мирное время. Сомнения разрешил Чернышев, предписавший комиссии пользоваться «сходными» статьями военного уголовного уложения об измене, т. е. применить аналогию.

По поводу суда над петрашевцами герценовский «Колокол» писал:

«Военный суд употребляется как самое удачное средство, когда хотят, чтобы обвиняемый непременно найден был виноватым; а также невинные желания очень часто приходили в голову Николая… Так, между прочим, решено было и дело Петрашевского, потому что, судись он в обычных судах, по общему порядку, то много-много, если б был приговор к шестимесячному заключению в крепости. А его надо было, во что бы то не стало, найти подлежащим смертной казни и, в виде монаршего милосердия, сослать в каторжную работу. Без суда же не желали этого сделать, злодейство нужно было довершить ещё лицемерием - вот и отдали под военный суд, да ещё с появлением судить по полевым военно-уголовным законам».

Пытаясь соблюсти видимость объективности процессуального рассмотрения дела, военно-судная комиссия решила вначале, что ей следует исследовать (или хотя бы прочесть) все подлинное следственное дело. Для этого был установлен строгий режим работы: заседания утром, днём и вечером с очень небольшим перерывом на обед. Однако оказалось, что при таком режиме прочесть 9 тысяч страниц «подлинника» в сжатый срок физически невозможно, а военный суд должен быть, прежде всего, скорым. Выход из положения был найден следующем образом: делопроизводителям поручили составить краткую записку о каждом обвиняемом, а допрашивать подсудимых в судебном заседании сочтено было излишним. От обвиняемых требовали только признания вины или «дополнительных показаний» для раскаяния.

Военно-судная комиссия в течении полутора месяцев рассматривала дело петрашевцев, привлечённых к уголовной ответственности, и 16 ноября 1849 г. вынесла в отношении 23 человек приговор, по которому «за преступный замысел к ниспровержению к существующей в России государственного устройства» 15 человек было приговорено к расстрелу, остальные к каторге в ссылке. Из комиссии дело поступило в генерал-аудиториат (высший военный суд), который изменил приговор и осудил 21 человека к расстрелу, в том числе Ф.М.Достоевского, обвинявшегося главным образом в чтении на собрании петрашевцев «Письма Белинского к Гоголю». 22 декабря 1849 г. приговорённых привели на Семёновский плац в Петербурге, где была разыграна издевательская инсценировка смертной казни, после которой осуждённым сообщили о «помиловании».

Николай I и здесь остался верен себе, разыграв трагический фарс приведения приговора «о расстрелянии» в исполнение. Описание казни сохранилось.

На заснеженную, окружённую войсками площадь приговорённые были привезены в крытых повозках. Каждую повозку сопровождали четыре конных жандарма. Осуждённых высадили и повели по глубокому снегу вдоль линии войск. Он шли, продрогшие, в лёгкой одежде, в которой были арестованы весной, истощённые, заросшие. Затем их заставили зайти на черный эшафот посреди площади ,снять шапки и, выстроившись в ряд, заслушать приговор, утверждённый 19 декабря царём, который написал: «Быть по сему». На осуждённых надели белые саваны с колпаками. К ним подошёл священник, но никто из 21 приговорённого к смерти не пожелал исповедоваться.

Священника сменил палач. Петрашевцев поставил на колени и над их головами переломили шпаги - символ поруганной дворянской чести. Затем солдаты отделили троих - Петрашевского, Спешнева, Момбелли, свели с эшафота и, надвинув им на глаза колпак, стали привязывать к столбам, врытым неподалеку в землю. Движением головы Петрашевский резко сорвал с головы колпак и крикнул: «Я не боюсь смерти, и могу смотреть ей прямо в глаза!».

Шестнадцать солдат по команде офицера взвели ружья. Ударили барабаны. В это время на площади появился конный фельдъегерь и передал распоряжавшемуся казнью генералу депешу. Троих, приготовившихся принять смерть, отвязали от столбов и вновь привели на эшафот, чтобы они вместе с остальными выслушали царский указ. Громко была зачитана новая конфирмация: Петрашевскому каторга - без срока, Момбелли и Григорьеву - 15 лет, Львову - 12, Спешневу - 10 и Достоевскому - 4 года каторги. Остальные были приговорены к 2-6 годам каторжных работ и направлены в арестантские роты, ссылку, отданы в солдаты в действующие полки на Кавказе.

Сразу же после объявления приговора царское правительство поторопилось выступить с официальным объяснением мотивов столь суровой расправы: «Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержению всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Но в России, где святая вера, любовь к монарху и преданность престолу основаны на природных свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого, только горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать права религии, закона и собственности».

Глава II. Тактика борьбы российской власти с идеологами русского крестьянского социализма (рубеж 1850-х - 1860-х годов)

2.1 А.И. Герцен в эмиграции: разработка теории общинного социализма

Для начала отметим, что вместе с разгромом декабристов была силой остановлена деятельность, созданных ими, тайных революционных обществ. Однако идеи, зарождённые в этих кругах, продолжали развиваться в умах передовых людей того времени. Со временем определяющая роль в периодической печати перешла к московской журналистике.

Самыми яркими проводниками революционных идей были А.И.Герцен и Н.П.Огарев, чья публицистическая и издательская деятельность стала

предвестием будущих революционно-социалистических преобразовании? в

России. Изучение роли этих двух фигур в общественной дискуссии, важно

начать с определения такого важного фактора, как распространение декабристских идей.

Созданием Вольной русской прессы за границей открывается новый этап взаимной борьбы Герцена и царизма. Пожалуй, самым хитроумным, хотя и неудавшимся, замыслом правительства Александра II, направленным на нейтрализацию все возрастающего влияния Герцена, была попытка осуществить в 1857--1859 гг. издание своеобразного анти-«Колокола». C этим намерением царского правительства оказалась неразрывно связана разработка цензурной политики и правил книгопечатания, примирительных к новым условиям.

Уже в середине XIX в. стало понятно, что для того чтобы различные политические движения в России получали широкую поддержку у масс, им необходимо распространять свои идеи через печать. Зачастую агитация носила пропагандистский характер, чему способствовал деятельности революционных народников в 60-70-е гг. XIX века. Их пропаганда обрела форму в распространении социалистических идей, привнесённых утопистами. Под утопическим социализмом понимается совокупность тех учений, которые выразили идею о желательности и возможности установления такого общественного строя, где не будет эксплуатации человека человеком и иных форм социального неравенства и угнетения.

Одними из первых, кто определил для себя необходимость применения пропагандистских методов, были Н.П.Огорёв и Н.В. Шелгунов. Они понимали под пропагандой некое народное образование , организацию крестьянского восстания через распространение запрещённой литературы. Целью этого являлось приучение народных масс к самой мысли о возможности свержения самодержавной власти, к тому, что крестьянин - такой же человек, как и барин:

«Говорите чаще с народом и с солдатами, объясните им всё, что мы хотим, и как легко всего этого достигнуть: нас миллионы, а злодеев сотни». В работах П.Л.Лаврова явно прослеживается его отношение к пропаганде, как ключевому методу подготовки социальной революции, и от того, насколько грамотно будет работать этот механизм, зависит исход любой революционной ситуации в России. П.Н.Ткачёв отводил особую роль печатному органу революционной партии, так как считал печать одним из факторов сплочения революционно настроенных сил.

В 1903 году В.И.Ленин писал, что революционная социалистическая интеллигенция России имеет поучительную, более чем полувековую историю своего развития и ведёт своё начало примерно от кружка петрашевцев. В этой ленинской оценке содержится и определение исторической роли петрашевцев в развитии революционной философии, социологической и социалистической мысли в России XIX века.

Возникновение кружка петрашевцев в России было подготовлено революционно-демократической пропагандой Белинского и Героина. Вторая четверть XIX века - один из важнейших периодов в истории русского революционного движения. Хронологически этот период укладывается в рамки первого этапа освободительной борьбы в России. Указывая на мучительные поиски русскими революционерами правильной революционной теории, В.И. Ленин относил начало этого процесса к 30-40-м годам прошлого столетия. Это время, по выражению Герцена, «наружного рабства и внутреннего освобождения», период огромной внутренней идейной работы, период накапливания сил для последующего подъёма революционного движения.

В условиях торжества реакции, наступившей после разгрома восстания декабристов, реакции, давившей всё свободолюбивое, становилось очевидной необходимость поисков новых организационных и тактических форм борьбы, идейная жизнь должна была сосредоточиться в тесных узких кружках людей, связанных близкими товарищескими отношениями. В такие кружки было трудно проникнуть полицейскому агенту, и лишь неосторожность или попытки расширить свою деятельность обычно приводили к обнаружению кружка и его разгрому.

В тот период создание тайных революционных кружков, имевших тенденцию превратиться в тайные революционных организации, было наиболее характерной формой активного протеста против существовавшего социального и политического строя. В кружках проходила огромная идейная работа, мучительные поиски революционной теории, формировались кадры революционеров. В.И. Ленин указывал: «кружки, т.е., тесные, замкнутые, почти всегда на личной дружбе основанные, сплочения социализма и рабочего движения в России».

Участников нелегальных антиправительственных кружков отличали пламенный патриотизм, горячая любовь и сочувствие к своему народы,

ненависть к самодержавию и крепостничеству. А.И. Герцен, сам основавший в начале 30-х годов один из таких кружков, писал о кружковцах: «Главная черта всех их - глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из неё, а некоторых порывистое желание вывести и её самое». Он называл декабристов своими старшими, а петрашевцев считал своими младшими братьями.

Организация Герценом Вольной русской типографии в Лондоне явилась логическим следствием всей его предшествующей общественно-литературной и революционной деятельности. Вместе с тем, она показывает, какое огромное значение придавал Герцен бесцензурной литературе в деле освобождения родины от крепостничества и тирании. «Основание русской типографии в Лондоне, -- писал Герцен 20 мая 1853 г. -- является делом наиболее практически революционным, какое русский может сегодня предпринять в ожидании исполнения иных, лучших дел». И надо отдать должное царскому правительству, которое сразу же оценило, какого грозного и опасного врага оно обрело в лице Герцена-издателя. Показательным в этом отношении является известное официально обращение шефа жандармов А. Ф. Орлова к министру народного просвещения А. С. Норову от 24 июня 1853 года. Сообщая о том, что «изгнанник Герцен учредил недавно в Лондоне русскую типографию с целью печатать в оной возмутительные сочинения», Орлов предписывал А. С. Норову «обратить на это особенное внимание цензурных комитетов, так как в оные, в числе книг, привозимых из-за границы, могут быть представляемы помянутые злонамеренные сочинения». Одновременно А.Ф. Орлов «отнеся к г.г. министру финансов и генерал-губернаторам пограничных губерний империи, прося их распоряжений к обращению строжайшего внимания на привозимые наши

пределы русские книги и к воспрепятствованию ввоза таковых книг, печатанных в означенной типографии».

2.2 «Лондонские пропагандисты» в фокусе внимания Российской тайной полиции

Вплоть до самой смерти Герцена, его издательская деятельность была в центре внимания и объектом борьбы со стороны царского правительства, особенно усилившейся с момента выхода «Колокола». Герцену пришлось преодолеть немалые трудности, прежде чем он завоевал широкое признание и установил связь с многочисленными корреспондентами из России. Особенно тяжелыми и мучительными были для Герцена первые два года существования лондонской типографии, когда между ним и Россией была воздвигнута непреодолимая стена молчания. Страстные призывы «лондонского изгнанника» оставались безответными. Николаевский режим лишил людей дара речи. И только с конца 1855 года долгожданный сочувственный отклик долетел до берегов Альбиона. Вскоре нескончаемым потоком потекли в туманный Лондон к Герцену корреспонденции из России. Они помогли Герцену и Огареву осуществить издание «Колокола», принесшего Вольной русской типографии наибольшую популярность. Очень образно и живо рассказал о росте влияния

«Колокола» накануне «крестьянской реформы» Герцен в «Былом и думах». Он писал: «Колокол» -- власть», -- говорил мне в Лондоне, horribile dictu 86 , Катков и прибавил, что он у Ростовцева лежит на столе для справок по крестьянскому вопросу... И прежде его повторяли то же и Тургенев, и Аксаков, и Самарин, и Кавелин, генералы из либералов, либералы из статских советников, придворные дамы с жаждой прогресса и флигель-адъютанты с литературой…».

Отметим, что эта колоритная и эмоциональная характеристика лишена тщеславия и преувеличения. Она исторически верно передаёт отношение к

«Колоколу» образованной России конца 50-х начала 60-х годов. О высоком авторитете Герцена и «Колокола» в эти годы имеются многочисленные свидетельства представителей различных социальных групп и общественных направлений. Так, Е.А.Штакеншнейдер, хорошо осведомленная о студенческом движении в годы первой революционной ситуации, записала 6 октября 1857 г. в своем дневнике: «Искандер теперь властитель наших дум, предмет разговоров... «Колокол» прячут, но читают все. Корреспонденции получает Герцен отовсюду из всех Министерств и говорят даже из дворцов. Его боятся и им восхищаются».

В письме директора Петербургского училища правоведения А.П.Языкова от 30 сентября 1858 года к Л.Шнейдеру в Потсдам читаем: «Никогда еще Россия не обнаруживала такого сильного стремления к переменам, как ныне; влияние «Колокола» растет с каждым номером и читают его везде. Тут не поможет никакая китайская стена, чтобы не впустить его в Россию, именно потому, что он так строго запрещен, всякой желает прочесть его, а так как он печатается на родном языке нашем, то действие его сильно и повсеместно». Письмо это после перлюстрации попало в III отделение, и сменивший А.Ф.Орлова на посту шефа жандармов В.А.Долгоруков представил его для прочтения царю. Александр II наложил довольно типичную для него резолюцию: «Очень нужно Языкову обо всем этом писать Шнейдеру».

Один из видных цензоров второй половины XIX в. Ф.П.Еленев, получивший литературную известность как автор очерков «В захолустье и в

столице», опубликованных под псевдонимом «Скалдин», характеризуя деятельность Герцена в изучаемый нами период, писал: «...успех его изданий превзошел все ожидания; они расходились во множестве экземпляров; многие русские, приехавшие в чужие края, покупали (большею частью просто из любопытства) запрещенные листки и книжки. Довольно этих листков и книжек пробиралось и в Россию и здесь читалось с неменьшим любопытством. Авторитет Герцена все рос и рос, имя его сделалось знаменем в известных кружках, и остроумный фельетонист стал героем нашей ультралиберальной партии».

Исключительная популярность Герцена была хорошо известна правящим кругам России и очень беспокоила их. М. А. Корф, спустя почти десять лет по истечению описываемых событий, в официальном докладе отмечал: «...именно в то время, когда правительство всего строже преследовало известные лондонские издания, они расходились по России в тысячах экземпляров и их можно было найти едва не в каждом доме, чтобы не сказать в каждом кармане» . Поэтому, царизм с удивительной настойчивостью и последовательностью стремился в 1857-1861 гг. с помощью полицейского преследования, запретительных мер и административных воздействий пресечь распространение лондонских изданий в России. Небезынтересно отметить взаимосвязь деятельности вольной русской топографии с распоряжениями царского правительства, направленными против её изданий. Выше уже отмечалось, что открытие Вольной русской типографии в Лондоне для царского правительства было освещено циркуляром А. Ф. Орлова от 24 июня 1853 года. Вслед за выходом «Полярной Звезды» последовал запретительный циркуляр министра внутренних дел от 26 декабря 1855 г. за № 267. А на ложную информацию относительно намерения Герцена и Огарева издать в Лондоне возмутительное воззвание «для распространения в России между

крепостными» тот же С.С.Ланской откликнулся печально известным распоряжением от 28 октября 1857 года.

Герцен в заметке «Ложный донос на нас и безграмотный о наших книгах», опубликованной в 10 листе «Колокола» 1 марта 1858 г., разоблачил возведенную на лондонских издателей клевету и предал гласности злополучный документ, подписанный С.С.Ланским . Однако, Герцену осталось неизвестным распоряжение начальника III отделения В.А.Долгорукова от 17 октября 1857 г., которое и предопределило появление на свет безграмотного циркуляра С. С. Ланского. «Высочайше повелено, - писал в нем В.А.Долгоруков, - принять надлежавшие меры против ввоза и распространения этого воззвания в России. Между тем просить господина министра иностранных дел, чтобы он через посольство наше в Лондоне приказал собрать сколь возможно положительные сведения, как насчет действительного существования означенного воззвания, так и насчет способов, которые полагают употребить для ввоза его в пределы России». 28 января 1858 г. В.А.Долгоруков в ответ на аналогичное распоряжение, посланное одновременно С.С.Ланскому и министру иностранных дел Д.М.Горчакову, получил копию с донесения русского поверенного в делах при дворе английской королевы Виктории барона Николая, в котором сообщалось, что «помянутое воззвание не было напечатано в Лондоне».

В данном случае нас интересует не безымянное воззвание, написанное, кстати, в подлиннике на немецком языке. Отметим лишь попутно, что текст воззвания не отличается грамотностью. Основная идея этого несущественного обращения к широким читателям состояла в провозглашении лозунга единения народа с царем вокруг трона российского. «Встаньте! Спасите вашего отца, вашего царя, - говорилось в воззвании, -- да падут под ударами вашими те, которые втеснились между вами и вашем отцом! Освободите его от их уз и вперёд он будет жить с вами, как истинный отец и посадит нас на широкую землю в возлюбленном вашем отечестве, в Руси святой».

По своему содержанию эти верноподданнические призывы рассчитанные на наивный монархизм русского крестьянства не имели ничего общего с идеологией Герцена и Огарева.

Но вернемся к циркуляру С.С.Ланского. Хотя он был непосредственно вызван распоряжением В.А.Долгорукова как мера против «подготавливаемого воззвания», однако имел более широкий смысл и целевую направленность. Как нам представляется, циркуляр С.С.Ланского явился одновременно своеобразным откликом на издание «Колокола», сразу же завоевавшего широкую популярность. В пользу этого предположения говорят следующие факты. Царское правительство не ограничилось запретом лондонских изданий в самой России. Оно добивается в мае 1857 г. от правительства Пруссии (при активном воздействии на него А.М.Горчакова, А.С.Норова, В.Ф.Адлерберга, русского поверенного в Дрездене барона Вельо и др.) аналогичного распоряжения. Но и на этом дело не кончилось. Специальным декретом от 17 (29) октября 1857 г. в Пруссии «Колокол» был объявлен под запретом. Герцен писал, что это «первое запрещение от сотворениярусского журнала вне России». 29 января 1858 г. «Колокол», «Полярная Звезда» и другие издания подверглись запрету в Саксонии.

Хронологическая близость циркуляра С. С. Ланского от 28 октября 1857 г. с распоряжением Прусского и Саксонского правительств, запрещающих распространение «Колокола», вскрывает основную идейную направленность министерского документа. В упомянутом злополучном циркуляре «Колокол» непосредственно не назван, но именно он подразумевается как главный объект борьбы.

В частности, об этом писал 18 июня 1858 г. Н. А. Мельгунов Герцену из Франкфурта-на-Майне.

В течение первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола», кроме Пруссии Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Не достигнув решающего успеха в своем обращении к английскому правительству с просьбой запретить издательскую, деятельность Герцена, царизм настойчиво выяснял возможность поставить заградительные рогатки русским лондонским изданиям в Париже. 8 ноября 1858 г. советник посольства в Париже В.П.Балабин писал из Петербурга русскому послу во Франции П.Д.Киселеву: «Кн. Горчаков сообщил мне по секрету, что III отделение предложило, или собирается предложить вам запретить продажу «Колокола» в Париже. Я отвечал, что это доказывает только, что III отделение заинтересовано, вероятно, непосредственно в издании этого журнала, как запрещение лучшее средство увеличить его продажу». В последнем, как мы увидим ниже, В. П. Балабин оказался прав.

Полицейские меры царизма против «Колокола» и других изданий Вольной русской прессы не приносили желаемых результатов. Не удавалось правительству Александра II лишить Герцена корреспонденции из России. 8 сентября 1857 г. министр финансов А. М. Княжевич в ответ на распоряжение Б. А. Долгорукова от 19 августа 1857 г. доносил: «...что касается до вывоза за границу русских рукописей для изданий сочинений Герцена, то министерство финансов не имеет возможности пресечь таможными мерами вывоз таковых рукописей, так как по опыту известно, что никакими распоряжениями нигде нельзя было совершенно воспрепятствовать даже привозу из-за границы разных запрещенных книг... тем более, что рукописи занимают весьма мало места и удобно, могут быть скрываемы под одеждой и в разных потаенных помещениях» . Несмотря на все таможенные препятствия, «Колокол» проникал в Россию, где в короткое время тираж его значительно увеличивался как с помощью распространения отдельных статей в списках, так и путем литографирования.

Однако, как первые, так и вторые сходились в какой-то степени на том, что борьба с опасным влиянием «Колокола» требует создания специального периодического органа, который при внешней самостоятельности находился бы под непосредственным правительственным контролем, взяв на себя инициативу печатного выступления против Герцена.

С конца 1857 года до начала 1859 года вокруг вопросов цензурной политики и, особенно, по поводу открытия журнала или газеты антигерценовского направления идет оживленная полемика, которая захватила не только высшие государственные учреждения (Совет министров, III отделение, министерства внутренних и иностранных дел, а также народного просвещения и финансов), но и довольно широкий круг благонамеренных литераторов. «Словом, -- как метко определил И.Аксаков, - возвели дело на степень государственного вопроса».

Одним из инициаторов постановки вопроса об изменении цензурной политики правительства и о средствах идеологической борьбы с изданиями Вольной русской прессы явился министр иностранных дел А. М. Горчаков, высказавший свои соображения в беседе с известным поэтом Ф. И. Тютчевым, который вскоре после этого на долгие годы (1858--1873) возглавил Комитет по иностранной цензуре. В ответ на суждения А. М.Горчакова Ф. И. Тютчев в начале ноября 1857 г. написал своему высокопоставленному собеседнику записку, в которой изложил личное мнение.

Переходя к вопросу о влиянии Герцена на русское общество, определяя средства борьбы с этим влиянием, Тютчев писал: «Нельзя предполагать, чтобы правительство не озабочивалось весьма искренно явлением, возникшим несколько лет тому назад и стремящимся к такому развитию, которого значение последствия никто в настоящую минуту предвидеть не может. Вы понимаете, что я разумею под этим основание русской печати за границею вне всякого контроля нашего правительства. Это явление бесспорно важное и даже весьма важное, заслуживающее самого глубокого внимания. Было бы бесполезно скрывать уже осуществившиеся успехи этой литературной пропаганды. Нам известно, что в настоящую минуту Россия наводнена этими изданиями, что они переходят из рук в руки с величайшею быстротою в обращении, что их с жадностью домогаются и что они уже проникли, если и не в народные массы, которые не читают, то, по крайней мере, в весьма низкие слои общества. С другой стороны, нельзя не сознаться, что за исключением мер положительно- стеснительных и тиранических было бы весьма трудно существенным образом воспрепятствовать как привозу и распространению этих изданий, так равно и высылке за границу рукописей, предназначаемых к их поддержке. И так решимся признать истинные размеры, истинное назначение этого явления: это просто отмена цензуры, но отмена ее во имя вредного и враждебного влияния, и чтобы лучше быть в состоянии бороться с ним, постараемся уяснить себе, в чем заключается его сила и чему оно обязано своими успехами».

Как считает Тютчев, Герцену «даёт значение и доставляет влияние именно то, что он служит для нас представителем свободы суждения, правда на предосудительных основаниях, исполненных неприязни и пристрастия, но, тем не менее, настолько свободных (отчего в том не сознаться?), чтобы вызвать на состязание и другие мнения, более рассудительные, более умеренные некоторые из них даже положительно разумные. И теперь, как скоро мы убедились, в чем заключается тайна его силы и влияния, нам не трудно определить, какого свойства должно быть оружие, которое мы должны употребить для противодействия ему. Очевидно, что газета, готовая принять на себя подобную задачу, могла бы рассчитывать на известную долю успеха лишь при условиях своего существования, несколько подходящих к условиям своего противника».

13 ноября 1857 года Тимашев вновь возвращается к затронутым его

«Замечаниях» вопросам в связи с получением от посредственного литератора Р.М.Зотова, в котором содержался еще один проект издания правительственной газеты под названием «Россия». Информируя обо всем этом Б.А.Долгорукова, Тимашев писал: «Вашему сиятельству изменение мое о пользе, которую должно ожидать от издания у нас правительственной газеты, а потому считаю излишним распространяться о причинах, по которым вполне сочувствую и мысли и цели, выраженным господином Зотовым в письме его. (Это письмо Р.М.Зотова, к сожалению, нам пока обнаружить не удалось.) Издание правительственного органа должно быть руководимо одним из лиц, имеющим по положению и занимаемому месту в своих руках концы нитей распоряжений по государству. Таковых лиц, по моему мнению, два: председатель государственного совета или Комитета Министерств и шеф жандармов. И тот и другой, не принадлежа прямо ни к одному из ведомств, имеют влияние на все без исключения. Мысль г. Зотова близка к этому, и с ней нельзя не согласиться, но не могу сказать того же о характере, который он полагал бы дать предлагаемой им газете, ее программе и указываемых средств к изданию.

Помещение в правительственном органе суждений о пьесах и спектаклях, рецензий, о новых русских и иностранных книгах, повестей и романов и на четвертой странице пропечатание объявлений неуместно, неприлично и пахнет спекуляцией. Официальная газета не может быть подчинена обыкновенной гражданской цензуре, а должна иметь цензора, принадлежащего ведомству, при котором производилось бы издание. За сим, остальные пункты правил издания газеты «Россия», как относящиеся до материальной части издания, не подлежат еще обсуждению в настоящую, минуту.

В заключение, - пишет Тимашёв, - беру смелость обратить внимание вашего сиятельства на странное - обстоятельство: в бытность вашу за границей вам с Александром Михайловичем Горчаковым пришла мысль об издании официального органа, одновременно с этим в Петергофе я в разговоре с князем Константином Николаевичем развил ту же мысль, Барадов и Карцев обрабатывают, как я узнал на днях, нечто подобное по Военной газете и, наконец, г. Зотов является с таким же предложением».

Не стояли в стороне от осуждавшегося в правительственных кругах вопроса об антигерценовском издании «благонамеренные», а точнее консервативные литераторы. Многие из них подавали на имя Тимашева, оказавшегося в центре этих событий, различные проекты и предложения. Среди тех, кто предлагал свои услуги правительству для борьбы с Герценом, мы не встречаем ни одного талантливого или популярного литератора. В бумагах А. Е. Тимашева имеется обращение заурядного поэта Е.А.Вердеревского, готового издавать с 1859 г. журнал «Крестьянский вопрос». Там же находится записка П.В.Мельникова, служившего тогда особых поручений в министерстве внутренних дел, намеревавшегося сотрудничестве с Артемьевым, Ахматовым, Волкенштейном Э.Перцовым осуществить издание газеты «Русский дневник». Интерес представляют документы, относящийся к попыткам организовать выпуск правительственной газеты «Всеобщий указатель» («Le Meniteur») и журнала «Эхо России» («L'Eecho de la Russie»), редакция которого должна была находиться в Петербурге для удобства цензурного наблюдения за её работой, а печатать журнал предлагали в какой. либо заграничной типографии, где имелся русский набор.

К обсуждению цензурно-издательских вопросов подключились и отцы русской цензуры. 19 ноября 1858 г. А.В. Никитенко записал в своём дневнике:

«Обер-прокурор святейшего синода граф А.П.Толстой относился к нашему министру (речь идёт о министре народного просвещения А.С.Нараве) с заявлением, что русская литература посягает на веру». Но на этом действия А.П. Толстого не ограничились. По всей видимости, вскоре, а может быть даже одновременно, он послал царю докладную записку под названием «О противодействии сочинениям Искандера», специально посвящённую задачам борьбы с лондонскими изданиями. В ней А.П.Толстой высказывал серьёзное опасение за нравственное состояние общества и народа при широком распространении «Колокола», «Полярной звезды» и «Голосов из России». Эти издания, пишет - А.П.Толстой, имеют «стремление к ниспровержению монархической власти, религии, нравственной любви к отчеству и вообще всякого порядка на основании неправильного истолкования пророческих, апостольских и евангельских истин, ссылкою ссылок на тексты священных писаний».

«Записка Тимашёва-Долгорукова» была принята Советом Министров как руководство к действию. Правда, в ходе обсуждения её наметился ещё один очень интересный аспект решения вопроса. «После многосторонних обсуждений о средствах к противодействию вредному направлению заграничной литературы (имелось в виду герценвские издания - И.П.) Совет, - записано в «Протоколе», - пришёл к мысли, одобрёной государем императором, что в случае появления в заграничных изданиях какой-либо замечательной статьи, в которой будет урезываться не на одни личности, но на самые события (факты), министры и главноупровляющие могут изготовлять по своим ведомствам, когда то признают нужным и полезным, опровергательные статьи для передачи их министру иностранных дел, по распространению коего они будут печататься в каком-либо иностранном издании».

Из приведённой цитаты видно, что министры добивались от Александра II разрешения печатать, хотя бы за границей, статьи против Герцена. Царь в какой-то степени пошёл на уступку. Но воспользоваться ею Шедо-Ферроти удалось лишь после злополучного «Манифеста 19 февраля 1861 г.». В отношении же изданий, осуществляемых в самой России, самодержец до марта 1862 г. оставался непреклонным. В этом случае по прежнему сохраняло силу распоряжение Николая I, согласно которому ни под каким видом не разрешалось называть в печати имён государственных преступников.

Кроме приведенной выше «Записки». А.Е.Тимашев подготовил 23 декабря 1858 г. проект создания из отделения царской канцелярии специального учреждения для наблюдения за направлением литературы. Но, новый наблюдательный орган в области литературы и цензуры был создан 21 января 1859 г. в виде «Комитета по делам книгопечатания» в составе А.Адлерберга, Н.А.Муханова, А.Е.Тимашева, Ф.И.Тютчев остроумно назвал злополучный «Комитет» - «троемужьем», а Герцен в статье «Vегу dangerous!!!» саркастически именовал «цензурным триумвиратом» или «тройкой из царских конюшен» 109 . «Комитет» был негласным, или, иначе говоря, - секретным. Совет министров, стремясь сохранить в тайне свое решение об его учреждении, не посылал даже копии с журнала заседаний министрам. Таковые копии с разрешения царя были вручены только министру народного просвещения Е.П.Ковалевскому и всем трем членам «Комитета». Однако слухи о создании какого-то учреждения по делам литературы и цензуры не только муссировались в разговорах, но и получили гласность. 13 декабря 1858 г. об этом появилась информация в 347 номере газеты «Allgemeine Zeitung», издававшейся в Аугсбурге (Бовария).

Какие-то сведения доходили и до Герцена. В 30-31 листе «Колокола» от15 декабря 1858 г. в разделе «Смесь» Герцен откликнулся на заметку в

«.Allgemeine Zeitung»: «Немецкая газета, - писал он, говорит... о каком-то

политическом бюро, которое будет exofficio сообщать не только новости, но и давать направление журналам, и этот домашний «Колокол» будут издавать тоже двое - Долгорукий и Тимашёв».

В заметке, опубликованной в «AllegremeineZeiffung», имена Долгорукова и Тимашёва отсутствуют. В связи с этим напрашивается предположение, не назвал ли Герцен Долгорукова и Тимашёва издателями «домашнего»

«Колокола» потому, что получил соответствующую информацию об их соавторстве в написании названной выше «Записке».

Сохранить абсолютную секретность «Комитета» правительству не удалось. Уже 22 февраля 1859 года один из агентов III отделения доносил Долгорукову: «О новом цензурном комитете, учреждённом под председательством Суханова с целью дать литературе нашей направление, желаемое правительством, говорят, что Комитет этот успел до сего времени завербовать в свои сотрудники из числа литераторов только одного Греча. Уверяют, что комитет по отъезде Аксакова за границу будет сам продолжать издание газеты «Парус» и полагают, что газета эта будет иметь немного подписчиков. Хвалят издателя «Русского вестника» Каткова за то, что он отказался давать этому комитету подписку, которую обязаны все издатели других журналов печать всякие статьи, которые будут присылаться к нему из Комитета, а согласился печать в своём журнале такие только из комитетских статей, которые не будут противоречить направлению, им принятому, объявив при этом, что если его будет принуждать, то он прекрати издание журнала своего. Общее впрочем мнение о сём Комитете такое, что он не успеет изменить того направления, которая приняла ныне наша литература и потому вскоре будет закрыт». Характеризуя деятельность «триипостасной цензуры Адлерберга, Тимашёва и Муханова», Герцен писал о ней: «Полное затмение ума, бред и лепет с отсутствием сознания и логической ответственности».

То, что «Комитет» потерпит фиаско, предрекали многие из высокопоставленных лиц (Д.Блудов, Ф.Тютчев, А.Никитенко, Е.Ковалевский). Но император захотел иметь такое учреждение. Однако, менее чем через год, и он убедился в бесцельности и бесплодности «Комитета». Уже в конце 1859 г.

«Комитет» фактически прекратил своё существование, передав свои функции Главному управлению по делам книгопечатная во главе с М. Корфом. Отмечая полный провал надежд, возлагаемых на пресловутый «Комитет», Герцен писал:

«…государь застыдился до того, что придумал одного цензора и того назвал начальником V отделения собственной канцелярии и для большей скромности вверил это место Модесту Корфу, историографу 14 декабря».

Как нам представляется, одной из важных причин ликвидации

«Комитета» было то, что он не смог нейтрализовать влияние Герцена. Кроме того, хотя это выглядит довольно парадоксально, сам царь создал для него непреодолимые трудности. Он требовал неукоснительного исполнения распоряжения Николая I не называть в печати имя Герцена. Однако в этой линии поведения Александра II следует усматривать не столько проявление сыновнего уважения, сколько реализацию собственных убеждений и взглядов царствующего монарха. Разрешить журналам газетам, издававшемся в России, вести открытую полемику с Герценом означало внести серьёзное изменение в цензурную политику и, безусловно, пойти на предоставлении литературе большей свободы. В борьбе против передового общественного мнения Александр II возлагал особые надежды на цензурные притеснения. Познакомившись с постановкой книгоиздательского дела во Франции, он написал на представленном ему докладе: «Всё это к нам не применимо, так как благодаря богу у нас ещё существует цензура» . Усиливая цензуру, Александр II тем самым боролся против Герцена, требовавшего его ликвидации и заявлявшего, что он искренне желает предоставления русским журналам права отвечать «Колоколу».

Немаловажное значение в том, что вопрос о возможности печатных выступлений против Герцена решался правительством Александра II отрицательно, имело отсутствие среди благонамеренных преданных престолу литераторов человека, который по своим дарованиям и авторитету среди читателей мог противостоять издателю «Колокола». Удачи с изданием брошюры члена редакционных комиссий генерала-адьютанта С.П. Голицына под названием «Печатная правда», в которой содержался явный намёк на колокол и его «вредную пропаганду», а также басни Б. Фёдорова «Ороскоп кота» (акростих) остановили эксперименты правительства в этом направлении.

Царизм не только широко пользовался всевозможными полицейскими средствами, окружив Герцена целой сетью агентов III отделения, но и не гнушался услугами подозрительных авантюристов и явных провокаторов. Известны имена ряда лиц, изъявлявших готовность посредством диверсии и предательства оказать помощь царизму в борьбе с Герценом (Михаловский, Майор). Далее ещё некоторые любопытные факты.

В начале 1858 года министр внутренних дел С.С.Ланской а директор Публичной библиотеки М.А.Корф -- автор книги «Восшествие на престол императора Николая I», получили по почте письма, написанные одинаковым почерком. В них содержались предложения за определенные денежное вознаграждение (70 фунтов стерлингов) уничтожить вольную русскую типографию в Лондоне, расплавив её наборный состав, раскрыть, какими путями доставляются в Россию запрещенные издания и, в частности, книга «14 декабря 1825 г. и император Николай», содержащая уничтожающую на

«творение» А.Корфа. Автор письма (судя по подписи, Норвннский -- И. П.) обещал даже содействовать аресту Герцена, когда он приедет на материк. Предложения эти показались очень заманчивыми руководителям III отделения.

Но шеф жандармов В. А. Долгоруков и начальник штаба А. Е. опасались, нет ли здесь какой-либо ловушки со стороны Герцена. Они всех людей мерили на свой полицейский аршин. Поэтому Тимашев 15 (27) марта 1858 г. послал в Париж письмо к небезызвестному Я.Н.Толстому, выполнявшему, как было отмечено выше, по совместительству с должностью чиновника русского посольства, роль агента отделения. В нем Тимашев давал задание установить лиц, писавших письма, и определить степень «возможности осуществить сделанные ими предложения».

7 мая 1859 г. Н.Ф.Крузе со всем семейством направился за границу. Узнав об этом, В.Х.Долгоруков 13 мая дал письменное распоряжение: «Из Москвы должен был прибыть в С-Петербург для отъезда за границу бывший цензор Федорович фон Крузе. Узнать, приехал ли он и где остановился» 115 . На следующий день шефу жандармов было доложено, что Н.Ф.Крузе «остановился в Большой Конюшенной в гостинице Демута». Того же 14 мая В.А.Долгоруков письменно пригласил Н.Ф.Крузе к себе на квартиру. От такого приглашения трудно было отказаться. В нем почти невозможно установить грани между гостеприимством высокопоставленного сановника и приказом главы полицейского сыска России. Для нас же совершенно ясно, что не ради праздного любопытства вызвал к себе шеф жандармов популярного цензора. Видимо, во время этой встречи и состоялся тот разговор, суть которого изложена П.В.Долгоруковым в 1867 г. на страницах «Колокола». Какая-то часть беседы шефа жандармов с интересовавшими его деятелем литературы сохранилась в архиве III отделения. 16 мая в одном из документов канцелярии Долгорукова была сделана следующая запись: «Крузе был у князя и уверял, что он не везет за границу никаких рукописей и вообще не имеет никаких дурных мыслей. В действиях своих по должности цензора он оправдывал себя тем, что поступал по своим убеждениям»116. Не добившись от Н.Ф.Крузе согласия на сотрудничество с правительством в борьбе против Герцена, В.А.Долгоруков во избежание излишних разговоров в обществе не стал препятствовать ему в поездке за границу. Однако lII отделение продолжало собирать о Н.Ф.Крузе сведения и не выпускало его из поля зрения.