Западная историография о казахском традиционном обществе

Одну из наиболее реакционных школ биологического направления в истории и социологии представляет расизм, отправным пунктом которого является антинаучная предпосылка об умственной и психической неравноценности различных рас. Идеологи империализма к числу последних относят, как правило, народы Азии, Африки и Латинской Америки, ставшие объектами колониального грабежа и разбоя. Авторы «Истории человечества» как раз и заняты обоснованием неизбежности и целесообразности господства «арийской» (германской) расы над другими народами и странами. Антинаучная расовая теория положена в основу сопоставления жизни восточных и европейских народов во «Всемирной истории» Теодора Линдера.

Таким образом, дореволюционным авторам принадлежит заслуга постановки большинства проблем истории и этнографии казахского народа, сбор и накопление массы разнообразных сведений и попытки их обобщения в рамках школ и течений дворянской и буржуазной методологии. Некоторые из общих работ исследователей, свидетельства очевидцев событий прошлого, путевые записки, дневники заслуживают специального рассмотрения по своей познавательной значимости.

2. Ретроспективный анализ проблем истории Казахстана

2.1 Некоторые вопросы социально-экономического развития кочевого общества казахов

В западной литературе накоплен разнообразный фактический материал о социально-экономическом развитии дореволюционного Казахстана Значительная часть его обобщена, и осмыслена рядом западных историков в рамках буржуазной методологии уже в дореволюционный период. Об атнической территории, численности, занятиях, кочевое хозяйство, торговля, рыболовство, ремесло и расселении казахов в разное время писали немецкие историки М. Шнитцлер, М. Людвиг, Г. Крамер, Г. Благовещенский, англичане Е.Д. Морган, М.П. Прайс. Так, Г. Крамер, побывав в Верном, Аулие-Ате, Чимкенте, Иргизе, Казалинске и Туркестане в конце прошлого века, приводит данные о численности и этническом оставе населения этих городов, дает описание мавзолея Ахмеда Ясави. В дальнейших главах он подробно рассказывает о состоянии торговли, рыболовства, развитии земледелия, добывающей промышленности, полезных ископаемых края, о животноводстве в Кзылкумах, в районе Аральского моря, степях Эмбы. Внимание его привлекли также социальная организация казахского общества бии, тюленгуты, султаны, ханы и другие социальные категории [23, с. 60]. Отмечает, что казахи - приверженцы ислама суннитского толка, но они - не фанатики, указывает на сохранецие среди них пережитков шаманизма. О значительных объемах торговли в северных и восточных районах, пишет М. Прайс из одного только Петропавловска в Европейскую Россию, ежегодно вывозилось до 30 тыс. т. мяса. О развитии новых отраслей в Семиречье, приводившем к появлению торговцев, рабочих и других социальных категорий здесь, свидетельствует Л. Морган. По пути в Кульджу он побывал в Аягузе и вслед за Аткинсоном сообщил о полезных ископаемых Чингистау. В районе р. Тентек был в ауле зажиточного казаха Малайбека Султанова, описал кочевое хозяйство здешних казахов. Иностранцы широко осветили в своих трудах процесс урбанизации казахского общества, развитие земледелия, торговли, добывающей промышленности. Путешествия Д. Аббота по Мангышлаку и вдоль Яика, Джона Кохрейна, Г. Лансделла, Т. Аткинсона по восточным районам Казахстана, С. Грэхама по Семиречью, Ю. Скайлера и Я. Мак-Гахана по южному маршруту доставили разнообразные сведения о городской жизни, численности, национальном и социальном составе жителей Верного, Чимкента, Аулие-Аты, Копала, Аягуза, Усть-Каменогорска, Семипалатинска, Акмолинска, Гурьева, Уральска, об архитектурных памятниках в них [23, с. 61]. О городах, а поселениях Восточного Казахстана, полезных ископаемых и развитии горнорудной промышленности, пригодных для земледелия районах рассказывают авторы шеститомного сочинения «Живописное путешествие по Азии». В нем приводятся данные о численности рабочих, среди которых были и казахи. Серебряный рудник Змеиногорска, открытый в 1745 г., ежегодно давал до 600 пудов серебра, а Зыряновск до 500 золотоносного серебра. Земные богатства нового колониального края подвергались безжалостному разграблению, став одним из источников развивавшегося капитализма в России. Побывавшие в восточных районах Казахстана во второй половине ХIХ в. немецкие естествоиспытатели О. Финш и А. Брем писали: в зимнее время для работ в рудниках приезжали до 300-400 казахов. Они же сообщают, что в 1875 г. на Зыряновских рудниках было добыто 3,5 пудов золота, 50 пудов серебра и 15 тыс. пудов меди. Состояние горных промыслов и других отраслей экономики в дореволюционном Казахстане в конце XIX в. обследовал французский дипломат Клавдий Оланьон в книге «Сибирь и ее экономическая будущность» [23, с. 63]. Он убедительно описывает тяжелые условия работы в рудниках Казахстана, чудовищную эксплуатацию рабочих владельцами предприятий. Приведем отрывок из его книги: «Невыгодные гигиенические условия, полное лишение самого элементарного комфорта быстро разрушает здоровье и нравственный склад этих людей, которые часто еще к тому же подвержены страшной болезни. После этого неудивительно, что алкоголь является для них средством забвения; он составляет единственное наслаждение для этих несчастных и неразвитых людей, их высшее блаженство. Здесь не существует ни пенсионных касс, ни обществ взаимопомощи, ни страхования рабочих; рабочий, в случае расстройства здоровья, впадает вследствие этого в крайнюю бедность и присоединяется к полчищу нищих, бродяг и преступников. Выгодно выделяются рабочие из киргизов: они трезвее, терпеливее и нравственнее. Работа киргиза не так производительна, но он спокойнее и менее требователен; словом, киргизы более порядочные рабочие». В степной области Оланьон указывает на четыре группы золотоносных приисков: кокчетавская, усть-каменоторско-кокчетавская, курчумская, джаркентская. К. Оланьону известно участие рабочих-казахов в различных отраслях промышленности. В соледобывающей ее отрасли, указывает он, в основном работают казахи. Много места уделено в книге участию казахов в торговле. В Петропавловске и других городах Казахстана имелись агентства русских и иностранных торговых домов по закупке мяса, масла, животноводческого сырья. В Петропавловск в 1893 г. пригоняли для убоя 14 тыс. голов крупного рогатого скота, в 1899 г. - 53 тыс. голов, ежегодно привозили сюда 170-180 тыс. щтук лошадиных шкур. В западноевропейские страны из Петропавловска отправляли ежегодно до 1 млн. бараньих шкур. За козьими шкурами сюда и в Семипалатинск ежегодно приезжали комиссионеры из Парижа, Лейпцига, американских штатов [24, с. 11]. Таким образом, краткий обзор работ отдельных западных авторов XIX века, разнообразные сведения в них о социально-экономической жизни жителей Казахстана опровергают тезис о «застойности» и «незыблемости» кочевого общества, неподвластности его социальных и политических институтов внешним и внутренним факторам. Не выдерживают критики и утверждения буржуазных исследователей о «чистом» кочевничестве, «незнании» казахами земледелия, неспособности их стать профессиональными рабочими, земледельцами. Но одни подходили к этому вопросу с позиции идеализации «патриархального», кочевого образа жизни, а другие твердили, так будучи под влиянием европоцентристских концепций. Фр. Гелльвальд, указывал на ограниченность земледелия среди казахов, пытается объяснить это обстоятельство «глубоким отвращением кайсака к оседлой жизни». М.Э. Чаплика же вовсе отрицала развитие земледелия в степи: «кайсаки никогда не знали земледелие». Неверием в возможности народа порождено мнение Т. Аткинсона. Будучи в Верном, он писал: «Я не раз слышал разговоры о том, что Верный в будущем станет промышленным городом и в нем появятся текстильные фабрики, на которых будут трудиться киргизы. Насколько я знаю киргизов, никакая сила не может превратить этих кочевников в индустриальных рабочих. Их приверженность к кочевой жизни складывалась в течение столетий и столько же веков потребуется, чтобы изменить ее» [23, с. 61]. Однако подобного рода утверждения опровергаются большинством зарубежных исследователей дореволюционного Казахстана. Джон Уорделл точно указывает на очаги земледелия, численность рабочих-казахов в Центральном Казахстане. Казахи, - пишет он, - издавна знали земледелие, об этом свидетельствуют ирригационные сооружения вдоль рек Центрального Казахстана. О повсеместном развитии орошаемого земледелия в южных районах Казахстана рассказывают англичанин С. Грэхам, швейцарский ученый Н.А. Дингельштедт. К. Оланьон, говоря о том, что «киргизы с незапамятных времен вели полукочевую жизнь пастушеских народов», приводит данные о посевных площадях и сборе пшеницы в северных областях Казахстана. В 1897 г. в Акмолинской области было собрано 5 млн. 500 тыс., а в Семипалатинской - 3 млн. 500 тыс. пудов хлеба. В конце XIX - начале XX вв. о появлении во многих районах Казахстана новых социальных категорий «егинши-джатаков», казахов, работающих по найму стали писать многие западные авторы, побывавшие в Казахстане. «Совсем обедневшие киргизы… целыми сотнями работают на алтайских рудниках», - писали О. Финш и А. Брем в 80-х годах XIX в. [23, с. 65]. Тем не менее, в современной буржуазной литературе широко распространено мнение о том, что «кочевое общество» является неким субстантивным социальным организмом, развитием которого управляют свои специфические законы природы и исторического процесса. По представлениям сторонников такой теории, даже духовный, интеллектуальный мир кочевника выступает как явление, определяемое климатическими условиями; кочевничество несовместимо с культурой. Профессор Гейдельбергского университета Альфред Геттнер писал: кочевничество возникло «вследствие приспособления человека к сухим, безводным местностям, которые не пригодны для оседлого земледелия, а тем более для насаждения и развития настоящей культуры. Кроме охоты, здесь возможно лишь экстенсивное скотоводство, требующее кочевого образа жизни». Предшественник А. Геттнера - упомянутый выше Г. Гельмгольт также отказывает кочевнику быть субъектом истории. Его методология, опирающаяся лишь на географический фактор, порождает немало ошибок в определении роли кочевников в историческом процессе. «Сам кочевник не создает культуры, - пишет Г. Гельмгольт, но косвенным образом способствует ее прогрессу, уничтожая границы между различными странами и создавая мировые государства, бесконечный горизонт которых воскрешает идею о единстве человеческого рода даже там, где эта идея, казалось, совсем заглохла вследствие политической раздробленности и самодовольства» [23, с. 67]. Но приобщение кочевников к мировой культуре, по мнению автора, происходит путем завоеваний, слияний, миграций, под влиянием внешних факторов, а не является естественным результатом внутреннего развития. «В конечном результате, разумеется, всегда, оказывается, - пытается он подытожить, - что накопленный труд бесчисленных поколений, поскольку он воплотился в культуре, сильнее необузданной культуры кочевников; и даже самый дикий степной народ, в конце концов, вынужден склониться пред властью мысли и незаметным давлением высшей культуры» [23, с. 70]. Однако в отличие от многих дореволюционных авторов, Г. Гельмгольт считает, что «мирные сношения между оседлыми жителями и кочевниками», были «скорее правилом», чем исключением» в истории такого же мнения придерживается ряд современных историков. Но в целом буржуазные историки не смогли правильно определить те факторы, которые лежали в основе взаимоотношений оседлых и кочевых народов, большинство из них, в французский ученый Рене Груссе, английский историк и социолог Арнольд Тойнби, исходят из географического детерминизма. Р. Груссе посвятил этой проблеме ряд работ. В его «Истории Азии», выпущенной в 1921 г., имеются глава «Исламский Восток», карта расселения древних народов Востока. В четырехтомном сочинении «Цивилизация Востока» Китаю и Средней Азии посвящен третий том. Им написана также работа «Империя степей Аттила, Чингисхан, Тамерлан», «Монгольская империя». Они основаны на объяснении «периодических тюрко-монгольских нашествий» на оседлые земледельческие области лишь сменой погодных условий в степи, периодичностью засух и других стихийных бедствий. Между тем в буржуазной историографии эти работы Р. Груссе котируются весьма высоко. В целом, «закон» Р. Груссе, т.е. его теория «пульсирующих миграций» кочевников, прямой зависимости их массовых передвижений от состояния травостоя в степи, как и его философия истории кочевников и их взаимоотношений с соседними народами, базируется или, по крайней мере, очень схожа с концепцией Арнольда Тойнби, которая сжато, изложена в третьем томе его 12-томного «Исследования истории», проанализированном в статье И.Я. Златкина [24, с. 20]. По Тойнби, номадизм - это общество без истории, кочевые народы обречены на исчезновение. История человечества, по утверждению английского ученого, не поднимается по прямой линии прогресса, а предстает в виде ряда «цивилизаций». Последние создают и двигают великие люди; масса способна в лучшем случае на поверхностное и механическое подражание. Основой каждой «цивилизации» Тойнби считает религию, которая, дескать, и составляет содержание истории человечества. Таким образом, вся концепция «круговорота цивилизации» направлена против исторического материализма, в первую очередь, его основного положения о последовательном и поступательном развитиии человеческого общества. Опираясь на теории Р. Груссе, А. Тойнби, современные немарксистские историки пытаются по своему осмыслить узловые проблемы истории дореволюционного казахского общества. Так, в редакционном предисловии к статье ж. Фокс-Холмса, наряду с признанием высокого научного уровня трудов советских историков, говорится, что их ценность «затмевается политическими соображениями, которые требуют даже туманную и расплывчатую структуру казахского общества представить в жестких рамках марксисткой терминологии» [24, с. 21]. В статье «Феодализм в Казахстане. Некоторые трудности марксистской историографии», опубликованной в органе английских советологов - «Среднеазиатском обозрении» дается подробный обзор статьи В.Ф. Шахматова «Основные черты казахской патриархально-феодальной государственности»; его взгляды сопоставлены с выводами работ С.В. Юшкова, М.П. Вяткина, Т.М. Культелеева, Н.Т. Аполловой [24, с. 22]. По мнению рецензента, статья является характерным примером в стремлении советской историографии применить марксистскую периодизацию ко всем народам, «независимо от уровня их цивилизации и географического расселения». Американский советолог В. Рязановский также утверждает, что считать дореволюционное казахское общество патриархально-феодальным нет оснований, ибо у «казахов земля находилась в распоряжении родовых общин в качестве пастбища и ведения охоты». Такая оценка содержится и в статье А. Беннигсена «Туркестанцы», опубликованной в Гарвардской энциклопедии американских этнических групп [24, с. 5].

Ошибка буржуазных историков состоит в том, что они рассматривают роды и племена в казахском обществе, другие локальные объединения кочевников в качестве стабильных социальных организмов, вне времени и вне пространства. Они не учитывают, что социальные образования кочевников, роды и племена казахов, их внутренний строй исторически давным-давно не выражали сущности родового общества; коллективная форма владения пастбищами скрывала феодальную сущность его. Советскими историками доказано, что история «кочевого» казахского общества вполне объяснима действиями тех же общих закономерностей, которые лежат в основе развития всего человеческого общества. Но в тоже время необходимо избегать «искусственное сближение кочевой и оседло-земледельческой моделей общественного развития, предать забвению экологические, биологические и экономические аспекты проблемы кочевничества». «Труд, - указывает К. Маркс - есть прежде всего процесс, совершающийся между человеком и природой, процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой». В современной западной литературе продолжается процесс изучения и других аспектов социально-экономической жизни дореволюционного Казахстана. Материалы западной литературы, русских и китайских источников о народах Средней Азии и Казахстана были обобщены в обстоятельной работе преподавателя этнологии Оксфордского университета Мэри Чаплики «Тюрки Средней Азии», вышедшей в 1918 году [25, с. 40]. Ею использованы труды И. Бичурина, В.В. Радлова, В.В. Бартольда, Н.И. Гродекова. Масса фактических сведений и идей о происхождении казахского народа, об этнониме «казах», расселении тюркских племен и их миграции на огромном пространстве, о тамгах и уранах казахских родов, изменениях этнического состава населения со времени монгольского нашествия почерпнуть ею из работ английских, американских, финских и французских исследователей. Как и многие дореволюционные авторы утверждают, что «социальная структура казахов базируется на патриархальной системе». Отдельные суждения и сведения, приводимые М. Чапликой дублируют материалы книги Э. Паркера «Тысяча лет татар», в особенности IV главы «Империя западных тюрок» [25, с. 41]. В ней Паркер пытался выяснить этногенез казахов, описывал образ жизни, судопроизводство, вооружение племен, населявших территорию Казахстана. В свою очередь, с работой М.А. Чаплики перекликается сочинение Г. Гибби «Арабское завоевание Средней Азии». Но в отличие от предыдущих авторов, Гибби почти не знакома русскоязычная литература. Книга основана на материалах диссертации, защищенной им в 1921 г. в Лондонском университете на соискание ученой степени доктора искусств. Представляют интерес данные автора о древних тюркских племенах, образовании и территории Западно-Тюркского каганата, вторжении арабов в Среднюю Азию. Велись исследования отдельных племен и государственных образований на территории Казахстана в средние века: о кимаках, кыпчаках и их расселении В. Хеннигом, Г. Бэйли, П. Пеллио, карлукских племенах Б. Карлгреном, об этнониме некоторых племен, вошедших в состав Карлукского государства, о государстве Караханидов О. Прицаком и Р. Васмером. Э. Доблхофер сообщил о грамоте Тюркского кагана на «скифской письменности» к византийскому императору. Американский ученый М. Данлоп изложил историю Хазарского каганата, границы которого в X в. достигли северо-досточного побережья Каспия [25, с. 42]. По тому времени эти исследования явились значительным вкладом в зарубежное востоковедение. В 1912 г. Б. Шпулер выпустил монографию «Золотая Орда: монголы в России, 1223-1502 гг.», в которой излагается подробная генеалогия золотоордынских ханов». Основные тезисы: взаимопроникновение номадизма и оседлости, о первоначальной приспособляемости и конечной, совместимости, симбиозе кочевых структур Золотой Орды с оседлым обществом Руси. Эти же идеи были изложены Б. Шпулером в докладе на XIV Международном конгрессе исторических наук в Сан-Франциско в 1975 г. Изучению социальной структуры дореволюционного казахского общества посвящены книги сотрудника Иельского университета Альфреда Хадсона «Социальная структура казахов», сотрудника Корнелльского университета (США) Элизабет Бэкон «Средняя Азия под русским господством», немецкого ученого X, Шленгера «Изменения в социальной структуре Казахстана в русское, особенно в советское время» и ряд других публикаций. В последней из них прослежены социально-экономические и демографические процессы в структуре казахского общества, предпринята попытка выявления основных факторов, повлиявших на них. В опубликованной работе англичанина Джона Уоррделла «В Киргизских степях», который более подробно и наглядно описывает предметы материальной и духовной культуры народа. Уорделл пишет: «Несомненно, казахи очень музыкальный народ… Среди них и немало мастеров ювелирных, ткацких и кожаных изделий с прекрасным вкусом» [26, с. 14]. Англичанин детально описывает одежды людей, принадлежащих к разным социальным группам казахского общества технологию приготовления различных видов пищи (бауырсак, айран, кумыс, казы, карта, их лечебные свойства), свадебный церемониал, похоронные обряды, спортивные и другие национальные игры, музыкальные инструменты. Казахские женщины, указывает автор, готовят около 30 видов молочных продуктов; отмечает отсутствие религиозного фанатизма у казахов. В отличие от англичанина, Э. Бэкон идеализирует дореволюционное общество казахов, отмечая, его лишь «патриархальный» характер, не видя в нем социальных противоречий. Подобный методологический изъян присущ и указанной работе А. Хадсона, которого при ее написании консультировали Г. Вернадский и Э. Бэкон. Попытки обосновать «патриархальный» характер казахского общества были предприняты профессором Индианского университета Валентином Рязановским. В его книге «Обычное право кочевых племен Сибири» имеется раздел «Юридические обычаи киргизов», где он пишет: «Основным источником киргизского права являются степные обычаи… В основе их социальных отношений лежал патриархальный родовой порядок, административное и судебное производство было основано на родоплеменных принципах» [26, с. 13]. Автор подвергает анализу свод законов хана Тауке «Жеті Жаргы», царское судопроизводство, перечисляет роды трех казахских жузов, указывает численность казахов. Свое исследование он заканчивает выводами об отсутствии права частной собственности, слабой государственной власти у, казахов-кочевников, сохранении родового порядка вплоть до 1917 г. По его мнению, кочевое общество несовместимо с частной собственностью на землю, классами и классовой борьбой: «Частное право на недвижимость возникает у казахов с переходом к полуоседлой и оседлой жизни». Достижения, пробелы и методологическая ограниченность буржуазной исторической и этнографической наук в изучении проблем этногенеза казахского народа, эволюции родоплеменной структуры общества и социальных отношений получили отражение в обобщающих исследованиях профессора Индианского университета Лоуренса Крадера. Преимущественное внимание при изучении общественных отношений в дореволюционном Казахстане он обращает на патриархальные устои, жизнеспособность родоплеменных институтов подчеркивает их «живучесть» и в советское время. Одна из первых работ ученого называлась. «Этнонимы «казаха». Приводя разные точки дореволюционных и советских авторов по проблеме этимологии и этнического содержания слова «казах», автор обращает внимание на известия русских летописей о казахах. Вслед за этой работой Крадер завершил исследование темы, осуществляемой по инициативе и поддержке Дальневосточного института Вашингтонского университета и Русского исследовательского центра Гарвардского университета. В процессе сбора материалов автор посетил Казахстан и консультировался у специалистов. Эта работа его называется «Социальная организация монголо-тюркских кочевников», к ней приложена большая библиография на 20 страницах. Она основана на значительном, разнообразном материале и использовании сравнительного метода изучения родственных народов; автор пытается в ней выделить общность и отличия в структуре родовых отношений, культурных взаимосвязях, общественной организации тюрко-монгольских народностей [27, с. 34]. В другой своей работе «Народы Средней Азии» Л. Крадер рассмотрел образование казахской народности, дал географическое описание казахских земель, изложил на основе трудов дореволюционных и советских авторов некоторые вопросы истории Казахстана до 1917 г. По вопросам этногенеза казахов привлечены сочинения Ч. Валиханова и В.В. Вельяминова-Зернова, А. Самойловича. Им опубликована статья о принципах и структуре организации общества у азиатских степных кочевников-скотоводов. Во всех указанных публикациях Крадера имеются специальные главы о казахах, где излагаются вопросы формирования этнической территории, о времени и причинах разделения их на три жуза, мифы о происхождении тюркских народов. «Основная задача исследования… состоит в том, чтобы продемонстрировать в каких экономических и экологических районах развивалась социальная и политическая организация кочевых обществ, подчиненная одним и тем же принципам» [27, с. 35]. Но приводимые Крадером факторы образования родов и племен, государственности у кочевников вызывают серьезные возражения. Он, рассматривая клан в качестве политико-военного объединения, утверждает: в результате торговли, набегов, завоевания и миграции старшая линия по генеалогическому древу отделяется от младшей по происхождению, старшие овладевают властью. И образуется государство, основанное на принципах родства. В связи с этим происходит разделение на две кости («белую» и «черную»), в частности у казахов» [27, с. 36]. Иными словами, основным Инструментом раскрытия структуры и исторического соотношения локальных подразделений тех или иных тюрко - и монголоязычных народов служит метод генеалогической реконструкции, довольно слабо увязанный с историко-социологическим подходом к изучаемым явлениям. Подобный метод имеет существенные изъяны, он не может быть приемлемым для историков-марксистов. Исходная позиция их, как известно, состоит в том, что они рассматривают развитие общества не как естественно-исторический, процесс развития и смены общественно-экономических формаций, из которых каждая выступает качественно особой социологической моделью, «особым социальным организмом, имеющим особые законы своего зарождения, функционирования и перехода в высшую форму, превращения в другой социальный организм» [28, с. 105]. Несмотря на обширность и многоплановость историко-этнографических сочинений американских ученых, исследования в этом направлении продолжались и в других западных странах. По средневековой истории Средней Азии опубликованы работы бывшего генерального консула Англии в Мешхеде, впоследствии сотрудника Среднеазиатского исследовательского центра Хьюберта Эванса. Сотрудник Лондонского университета Ширин Акинер в своей книге «Исламские народы Средней Азии» попытался проследить этногенез и основные этапы истории казахов, половозрастную структуру населения, этническую композицию, степень урбанизации. Западногерманский остфоршер Эмануил Саркисянц в «Истории восточных народов России до 1917 года» изложил историю образования первых казахских ханств, их взаимоотношения с соседними народами при Касым-хане, Тахире, Хаккназаре, образование казахских жузов, их племенной состав и расположение, усилия хана Тауке, стремившегося создать независимое, централизованное государство казахов [28, с. 106]. Историко-этнографическое изучение народов Средней Азии и Казахстана в последнее время оживилось в скандинавских странах. В частности, сотрудник Национального музея Копенгагена Каре Матиасе он опубликовал статью «Этнические группы в Советской Средней Азии» в научном сборнике «Советская Средняя Азия», составляющем материалы конференции в Оксболе (Дания). В своей краткой информации об этногенезе казахов, этимологии и этническом содержании термина «казах» автор опирается на исследования профессора Оле Олуфсена, руководителя датской экспедиции в 1876 и 1899 годах, а также на материалы третьей датской экспедиции. В сборнике имеются рисунки, иллюстрирующие быт казахов. Новейшие достижения историков в области изучения общеисторических закономерностей развития контактов между номадами и оседлыми земледельцами древних цивилизаций, социальной организации кочевых обществ были подытожены на советско-французском симпозиуме, состоявшемся в Алма-Ате в октябер 1987 г. [29, с. 10]. В работе симпозиума приняла участие группа французских специалистов во главе с профессором А.П. Франкфором. Внимание Ж.П. Дигара привлекла, в частности, полемика, развернувшаяся вокруг концепции Б. Владимирцова, для которого «социальный режим» монголов представляется путем оригинальным, кочевым, переходным к феодализму». Новый аспект в дебатах, пишет он, появился в двух статьях, опубликованных в начале 70-х годов в журнале «Советская этнография». В первой из них Г.Е. Марков утверждал, что быстрый ритм воспроизводства скота и, следовательно, увеличившиеся возможности накопления, частного присвоения стад внутри маленьких экономически автономных социальных коллективов, постоянная потребность в увеличении пастбищ вызвали у скотоводов раньше, чем у земледельцев, социальную интенсификацию и диверсификацию. Этот анализ критиковался в статье, которой Л.П. Лащук, подчеркивая, напротив, экстенсивный характер и элементарное техническое оснащение кочевого скотоводства, оспаривал возможность социального развития кочевников отдельно от развития оседлых обществ: они не могут, быть вне «основных законов истории» [30, с. 27].

Полемика вновь возникла в Париже в 1976 г. во время коллоквиума по вопросам изучения отношений между животноводством и социальной организацией. В числе разногласий между неофункционалистским англосаксонским подходом и подходом французских марксистов к обществам кочевников на одном из первых мест стоял вопрос о социальном неравенстве и материальной базе. В кочевниковедческой историографии прослеживается чрезвычайно много концепций исторического развития кочевых обществ, характеризующихся нередко диаметриально противоположным подходом к оценке и характеристике общественного строя номадов. Но в целом материалы советско-французского симпозиума, свидетельствуют о «перманентном взаимодействии двух историко-культурных ареалов, многообразии форм и типов взаимодействий, эпохальных изменениях и диалектической противоречивости». В пользу такого вывода говорят новейшие исследования ряда советских историков, подчеркивающих важность или определенныую роль географического фактора в развитии кочевого общества.

2.2 Проблемы присоединения Казахстана к России

Среди множества проблем, затронутых в западной историко-этнографической литературе, города и процесс урбанизации, вопросы социальной структуры казахского общества, колониальная политика царизма, необходимо особо выделить две взаимосвязанные темы ставшие постоянно объектами не только научных поисков, но и политических спекуляций. Речь идет о причинах, характере и последствиях присоединения казахских земель к России и национально-освободительного движения в Казахстане. О событиях, связанных с начальным этапом присоединения Казахстана к России, впервые рассказывалось в «Дневнике» Джона Кэстля, внимание которого, прежде всего, привлекли внутриполитическая обстановка в Младшем жузе, влиятельные феодальные группировки, поддерживавшие хана Абулхаира, взаимоотношения казахов с яицким казачеством, башкирами, волжскими калмыками. Ему удалось выяснить, что «киргиз-кайсацкая страна граничит на востоке с хунтайчи-калмыками, на юге - Бухарией, на западе - Каспийским, Аральскими морями, Хивой, на севере - Сибирью и Башкирией» и что казахи делились на три орды, возглавляемые независимыми друг от друга ханами. «Хотя они не могут приказывать друг другу и управляют каждый самостоятельно, - писал он, - но находятся в дружественных между собой отношениях» [31, с. 60]. Некоторые косвенные сведения о натянутых отношениях между ханом Абулхаиром и султаном Батыром содержат донесения английского купца Р. Хоуга. В 30-40-х годах XIX в. в Хиве уже непосредственно сталкивались «интересы» Англии и России. Отражение этих событий мы находим в книгах англичанина Ч. Котреля о хивинской экспедиции 1839 г., французского офицера Дж, Феррье о своих путешествиях в Персии, Афганистане и Туркестане [31, с. 60]. Позднее английский полковник Ф. Барнаби детально описал крепости и укрепленные линии в степных областях, взятие Ак-Мечети. В 70-х годах XIX в. завершающий этап присоединения Казахстана к России был описан рядом зарубежных авторов, в числе которых был, в частности, французский географ Л. Ланьер, который в качестве одного из источников использовал книгу Б. Залесского « «Жизнь в киргизской степи». В своей книге «Военные действия на Оксусе» Я. Мак-Гахан рассказал о штурме Ак-Мечети царскими войсками, о личной отваге Якубека, руководившего обороной этой крепости, а также об отношениях казахов с хивинцами и туркменами. Об основных маршрутах продвижения русских войск по территории Средней Азии и Казахстана, военных действиях, стратегических пунктах и соотношении сил европейских держав в этом регионе постоянно сообщалось во французской печати. Военно-политическая история отношений народов Казахстана и Средней Азии с Россией, основные вехи сложного процесса вхождения их в состав Российской империи обобщены в работах Хуго Стамма и Йорка де Вартенбурга. Французский историк Вартенбург изложил историю создания Российской империи, и включения в ее состав южных территорий со времени провала экспедиции Бековича-Черкасского, возведения укрепленных пунктов и линий на территории Казахстана. Решающими событиями в процессе завершения присоединения Казахстана он считает штурм царскими войсками Ак-Мечети, сражения у Узун-Агача и ряд других боевых действий. Отрывочные сведения о начальном этапе принятия казахами российского подданства, который носил «вынужденный», но в целом «добровольный» характер, сообщают в своих работах О. Финш, А. Брем, Г. Гельмгольт. По мнению Г. Гельмгольта, «В начале XVIII столетия составился союз из джунгаров, башкиров, волжских калмыков и оседлых казаков Сибири - этого форпоста России; союз этот поставил киргизов в такое затруднительное положение, что в 1719 г. они обратились к посредничеству России, но безуспешно» [32, с. 19]. В числе факторов, заставивших казахов просить подданство России, он указывает также на строительство ею укрепленных линий вдоль рек. К отдельным боевым эпизодам, строительству укрепленных линий в степи, «угрозе джунгар» сведено присоединение Казахстана к России в книге Г. Крамера «Руссские в Средней Азии». Противоречивых взглядов на причины и характер присоединения Казахстана к России придерживались английские историки, разделившиеся на русофобов и русофилов, в особенности, в период обострения англорусского соперничества из-за «дележа» Средней Азии. Г. Лансделл, излагая историю русско-казахских отношений с начала XVIII в. до 80-х годов XIX в., затрагивает широкий круг проблем: политику Аблая и его преемников, развитие торговли в степи - как средство оказания влияния на казахов, «насаждение» мусульманской религии в Казахстане, изучение территории края русскими учеными. Начальный этап подданства казахов он объясняет желанием их получить помощь в борьбе против джунгарского, нашествия, пишет о «добровольном подчинении части Большой орды», но приходит, к выводу о том, что все-таки «казахская земля была постепенно аннексирована русским оружием». Ф. X. Скрайн и Э.Д. Росс, проследив все этапы присоединения Казахстана к России, также делают заключение: «Мирная колонизация была невозможна, поскольку эти беспокойные соседи отстаивали свою независимость» [33, с. 17]. В том же ключе написана книга Алексиса Краусса «Русские в Азии», которая была тепло принята русофобами. В качестве основных аргументов для А. Краусса, Д. Бульджера, Ф. Тренча, Джорджа Тоула служила идея об «извечной агрессивности» русских, получившая якобы свое письменное оформление в так называемом «Завещании Петра I» - документе, который в XIX в. в различных вариантах неоднократно публиковался в Западной Европе Ф. Тренч пытался убедить, что Петр I был даже «продолжателем идей своих предшественников». «Задолго до того, как Россия вышла из состояния политического хаоса и варварства, и начала играть едва заметную роль на большой сцене европейской политики, идея создания огромной восточной империи занимала преобладающее место в различных планах ее правителей». Отождествление экспансионистской внешней политики царизма с проявлением национального характера русского народа, с его отношением к другим, восточным народам, служило определенным внешнеполитическим целям Англии и других империалистических держав, ведших борьбу с Россией за колониальные территории и сферы влияния [34, с. 15]. Точку зрения официозной английской историографии по проблемам присоединения Казахстана к России пытались обобщить Джордж Тоул в 1875 г. в статье «Русские на Востоке» и Уолф Шьербранд в книге «Россия, ее сила и слабость» в 1904 г. Они перечисляют в числе факторов, приведших казахов в русское подданство, следующие обстоятельства: испокон веков агрессивная политика России, стремившейся к созданию мировой державы; исключительная стратегическая важность территорий Казахстана и Средней Азии; джунгарская угроза казахам; традиционная враждебность русских к татарам и туркам; жажда власти, амбиции великих завоевателей. Таков был набор «аргументов» и «доводов» у представителей консервативно настроенных историков, которые полностью игнорировали социально-экономические причины присоединения казахских земель к России. Поисками исторической истины они себя не утруждали. Субъективно-идеалистическая трактовка истории русско-казахских отношений присуща и русофилам, которые в своих публикациях следовали за официальной буржуазной историографией России. В трактовке проблемы присоединения Казахстана к России они исходили из концепции мессианской роли европейцев в Азии, изложенной, в частности, в книге профессора Санкт-Петербургского университета Ф.Ф. Мартенса «Россия и Англия в Средней Азии». Изданная первоначально на французском языке она была переведена на русский, немецкий и английский языки. Такой успех книги объяснялся тем, что ее автор сформулировал в ней «законность» колониализма, оправдывал политику царской России в Средней Азии и Казахстане. Основное выводы книги сводятся к «неприменимости европейского международного права в отношениях цивилизованных наций к народам необразованным, каковы среднеазиатские»; «необходимости мирной совместной деятельности России и Англии в Средней Азии, направленной к разрешению задач, которые сама судьба возложила на них, как на представительниц европейской образованности среди полудикого населения этой части Азии» [35, с. 22]. Легенды о «дикости» и «невежестве» народов Казахстана и Средней Азии, широко распространенные идеологами царизма, перекочевывали на страницы работ многих западных авторов, служа «объяснением» колониального разбоя для тех и других. В начале XX в. усиление реакционных тенденций в буржуазной исторической литературе было настолько ощутимым, что колониализм стали изображать как благоденствие для покоренных народов, великий дар истории, европейской цивилизации. В этом отношении типичны рассуждения Джорда Райта - автора двухтомной книги «Азиатская Россия». «Оккупация Туркестана, - пишет он, - явилась главным образом результатом добровольного подчинения киргизских татар, которые нуждались в помощи русских. Поэтому продвижение России к горным рубежам Великого Центрально-Азиатского плоскогорья явилось необходимостью, как для защиты своих граждан, так и для сохранения всеобщего мира». Вопреки своим утверждениям о том, что южноказахстанские города были взяты, в основном, царскими войсками штурмом, Ю. Скайлер пишет: «Для самой Средней Азии владычество России благодательно, потому что оно избавило население от анархии и произвола деспотов» [36, с. 14]. Разумеется, не в результате влияния «азиатского деспотизма» воцарилась временно во Франции и ряде других стран «социальная тишина», просто после поражения буржуазных революций в Европе и Парижской Коммуны, в которой участвовал сам Реклю, рабочее движение пошло на убыль. Таким образом, работам буржуазных историков XVIII-начала XX вв., за редким исключением, характерно отсутствие анализа социально-экономических предпосылок присоединения Казахстана к России, «освещение» видимых, внешних аспектов проблемы, не вникая в суть глубинных процессов того времени. Более того, интерпретация русско-казахских отношений была поставлена ими в зависимость от политики, от состояния межгосударственных отношений на том или ином этапе истории «Русофобия», отразившаяся на выводах работ историков в период обострения англо-русских отношений, с 90-х годов XIX в. сменилась тенденцией, восхваляющей колониальные порядки царизма. В качестве определяющего фактора, вынудившего казахов обратиться за помощью к России взамен вассальных отношений с ней, большинство из них указывают лишь на джунгарскую опасность. Но в даже специальных научных изысканиях буржуазных историков, каковым является книга профессора Лионского университета Мориса Курана «Центральная Азия в XVII-XVIII вв калмыцкая или маньчжурская империя», отношения казахов с джунгарами, внутриполитическая нестабильность в казахских жузах сводятся к деятельности казахских ханов Тауке, Абулхаира, Нуралы, Аблая, с одной стороны, калмыцких хунтайчи Цевана Рабдана, Амурсаны, с другой. При этом почти повсеместно выделялись буржуазными историками такие моменты, как «лукавая» и «тщеславная» личность хана Абулхаира, положившего начало присоединению Казахстана к России. Особое место в трактовке проблемы вхождения казахских земель в состав Российской империи занимает [37, с. 27].

Таким образом, в дореволюционной буржуазной историографии проблемы присоединения Казахстана и Средней Азии в целом обозначились два главных направления: «политико-психологическое» и «экономическое». Для приверженцев первого направления характерны доводы о том, что колониальные захваты России на юге совершены были по причинам «необходимости обороны границ от» набегов кочевников и других полудиких народов» Средней Азии, из-за соображений великой державы. Распространено было мнение, что Средняя Азия и Казахстан не играли сколь-нибудь заметной роли в становлении капиталистической экономики Центральной России - метрополии. Утверждается также, что «черняевы», «Скобелевы», «кауфманы» и пр. его собратья переоценили природные богатства Казахстана и Средней Азии, что, дескать, они «ошиблись». Мотивы сторонников, «экономического» направления сводятся в основном к утверждениям о «необходимости» защиты русской торговли со странами Азии (Китаем, Индией, Ираном и самими среднеазиатскими ханствами). Современная немарксистская историография унаследовала от дореволюционного периода ряд идей и концепций с известной социальной и политической мотивацией. Американский историк Марк Раефф в книге «Сибирь и реформа 1822 года» перечисляет экономические меры царской администрации по привлечению султанов и биев Средней Орды на сторону России: денежные ассигнования, освобождение от налогов, выделение земельного участка для занятия [38, с. 8]. В 1788 году, указывает Раефф, сибирской администрации было предоставлено право без специальной санкции Санкт-Петербурга, выделять землю казахам, принявшим российское подданство. В тоже время правительство, стремясь поощрить переход казахов к оседлости, велело построить постоянные дома для видных казахских султанов. Несмотря на все эти стимулы, казахи находили более полезным занятие скотоводческой экономикой, продукции которой были в большом спросе в Средней Азии и Западной Сибири. Только беднейшая часть казахов, не имевшая достаточного скота для поддержания своего существования, изъявила желание перейти к обработке земель. М. Раефф тем самым акцентирует внимание на мирных, экономических средствах принятия частью казахов подданства России. В дальнейшем взгляды его претерпели определенную эволюцию в русле модной в современной буржуазной историографии «теории факторов». В статье «Модели русской имперской политики в отношении национальностей» он объясняет присоединение Казахстана и Средней Азии к России стратегическим, экономическим, но, прежде всего, политическим мотивами, ибо оно было покушением на самобытность народов. Западногерманский историк Отто Гётч рассматривает «приобретение» Казахстана и Средней Азии событием, обусловленным военно-стратегическими нуждами и, в меньшей степени, экономическими. Уже само географическое положение России, пишет автор, «волей-неволей» заставляло ее идти в восточном направлении. Профессор истории Университета Королевы в г. Кингстоне Ричард Пирс на первый план выдвигает экономические мотивы, на второй - военно-стратегические. По мнению профессора Калифорнийского университета Николаса Рязановского, причины присоединения среднеазиатской территории к России кроются «в национальных чертах русских» [39, с. 19]. Иными словами, Н. Рязановский, рассуждая в духе русофобов XIX в., пытается снова оживить версии о «Завещании Петра I», «стремлении русских установить над миром свое господство». Пренебрежение исторической истиной в годы «холодной войны», когда писал эти свои строки Н. Рязановский, не было редким явлением в советологии. Сказанное присуще и публикациям западногерманского остфоршера Э. Саркисянца, с 1967 г. ставшего директором Семинара по политической науке при Институте Южной Азии Гейдельбергского университета. В работах «История восточных народов России до 1917 года», «Русское завоевание Средней Азии: трансформация и аккультурация» он стремился описать историю русско-казахских отношений с позиций евразийской концепции. «Мусульманских кочевников» и русских, по его мнению, никогда не разделяла расовая неприязнь. Но это, оказывается, из-за «азиатского» характера русских, о чем писали дореволюционные авторы Д. Бульджер, Дж. Керзон и др. Далее Э. Саркисянц полагает, что указанное обстоятельство, а также постепенность колонизации Средней Азии и Казахстана русскими способствовали «суждению пропасти между русскими и местными азиатами, связывая их вместе с тем, что называется исторической судьбой народов евразиатских пространств, облегчили русское проникновение в этот край» [39, с. 20]. Он пытается представить широкую панораму русско-казахских отношений, затрагивая основные этапы присоединения Казахстана к России, взаимоотношения казахов с джунгарскими и волжскими калмыками, со среднеазиатскими ханствами, башкирами и уральским казачеством, политику хана Аблая, который, по его словам, «стремился создать централизованную монархию, задумал перевести казахов в оседлость». «Общность исторической судьбы» народов нашей страны, на что указывает Э. Саркисянц, обусловлена отнюдь не «азиатским» характером или другими особыми психическими, расовыми чертами русских, а факторами более глубинными, лежащими в области давнишних экономических, культурных, политико-дипломатических связей. На фоне «русской модели» колониализма, основанной на евразийской концепции, современные буржуазные историки приписывают всем другим колониальным державам миролюбивый гуманный, созидательный характер. Приват-доцент Дюссельдорфского университета в Нейсе Франк Гольчевскй считает, что торгово-политические и стратегические моменты играли в «русской экспансии» существенную роль и поясняет это автор примером «вторжения» русских в Казахскую степь для обеспечения безопасности Сибирских торговых путей, стремлением России получить доступ к «теплым морям», освоением новых и захватом проложенных торговых путей. Но на какие факторы и причины ни указывали, буржуазные историки почти все сходятся на том, что присоединение Казахстана и Средней Азии носило завоевательный характер [39, с. 25]. И те авторы, которые указывают в целом на мирный характер русско-казахских отношений до начала XVIII в., на существование между ними торговых, дипломатических связей, считают, что казахская степь была окружена укрепленными линиями и «по частям была завоевана». Один из ведущих американских среднеазиеведов - профессор Колумбийского университета Э. Олуорд рассматривает принятие подданства России казахами как вынужденный акт, предпринятый «в условиях физического давления». И на этой основе он пытается придать законность феодально-монархическим движениям», заявляя, что присяга 1731 и 1734 годов, договоры, заключенные Абулхаиром, Семеке и их последователями; «не были прочувствованы казахами как обязательные для них» [40, с. 10]. В целом буржуазные историки сходятся и на том, что казахи до середины XIX в. были все-таки полунезависимыми, их отношения с Россией носили вассальный характер, находились лишь под «протекцией» России в силу угрожавших внешнеполитических обстоятельств. Лишь в дальнейшем, в результате, «сочетания военных, мирных средств вассальные отношения были ликвидированы». Подобные суждения были характерны представителям дворянско-буржуазной историографии России, которые причины присоединения Казахстана к России усматривали лишь во внешнеполитической ситуации, в которой оказались казахи в 20-30-х годах XVIII в., корыстных расчетах Абулхаира [40, с. 11]. В XVIII томе сочинения «Россия. Полное географическое описание», изданное в Санкт-Петербурге в 1903 г. и представляющее собой свод познаний русскими учеными истории, этнографии, и географии Казахстана в дореволюционный период, говорится: «В 1723 г. джунгарский властитель Галдан Церен покорил роды Старшей и Средней орд. Нашествие джунгар и калмыков застаэило киргизские орды подвинуться на запад - к Аральскому и Каспийскому морям и на север - к верховьям рек Ишима, Урала и Тобола. Младшая, и Средняя орды, прижатые с юга своими врагами, к так называемой Горькой линии были вынуждены признать русскую власть. В 1730 г. султан Младшей орды Абулхаир, отчасти боясь нашествия Галдан Церена на «свои земли, отчасти хлопоча усилить свою пошатнувшуюся от вражды между султанами власть, обратился к русскому правительству принять его народ в подданство». Обобщить взгляды на проблему, существующую в современной советской и западной историографии, и высказать по ряду вопросов свою точку зрения пытался Алэн Боджер - преподаватель истории внешней политики России в Азии в Университетском колледже Суонси в статье «Абулхаир - хан Младшей орды казахов и его присяга о верности России в октябре 1731 г.» [41, с. 90]. Он привлек большой круг источников и литературы на русском и западноевропейских языках. Вопросы о начальном этапе присоединения Казахстана к России, статусе подданства казахов Младшего жуза, внешнеполитическая ситуация и внутреннее положение жуза, побудившие Абулхаира обратиться за помощью к России, о его расчетах и замыслах, поднятые в статье А. Боджера, в разное время и разной степени затрагивались его «предшественниками» рассмотрены они, в частности, в работах Дж. Уилера, А. Н Курата, А.С. Донелли, Э. Олуорда. Характер подданства казахов Младшего жуза А. Боджер определяет, так соглашаясь, быть под протекцией России, они обещали защищать русские границы, когда в этом будет необходимость; оказать помощь и оберегать русские торговые караваны, следующие в Среднюю Азию. Однако «для казахов, - пишет он, - присяга носила чисто формальный характер, означала добровольно принятый статус патронажа, от которого можно отказаться в одностороннем порядке, когда удобно [40, с. 91]. Взамен принятия суверенитета России казахи надеялись получить от нее поддержку в борьбе против своих внешних врагов, добиться привилегий и возможностей пользоваться пастбищами вдоль русской границы. Царское правительство приняло просьбу казахов слишком серьезно и сочло, что они добровольно стали подданными России» [41, с. 86]. Для выяснения позиции автора было бы этой выдержки достаточно, если он не пытался оспорить ряд положений советской историографии проблемы, от которых она отказалась как ошибочных или не в полной мере отражающих исторической истины. В дореволюционной и советской историографии, утверждает автор, существуют противоречивые точки зрения относительно характера и роли этого события в судьбе казахского народа. Историки царской России в большинстве своем придерживались мнения, что, хотя казахи действительно находились под нарастающим давлением своих соседей, принципиальные мотивы такик лидеров как Абулхаир связаны, прежде всего, с внутренней борьбой их за власть. «Они были убеждены в том, что Абулхаир по характеру своему был хитрым, лукавым человеком, не обладавшим ни силой и ни намерением выполнить свои обещания, что принесенная им присяга была «восточным трюком», а политика царского правительства использовать заключенный с ним союз для оказания влияния на казахов тщетной, - пишет А. Боджер. Эту точку зрения Боджер пытается навязать всем советским историкам. Ссылаясь на работу С. Асфендиарова и В. Лебедева, он указывает: советские историки также полагали, что Абулхаир и верхушка казахских феодалов, идя на союз с Россией, искали лишь свои выгоды, пути укрепления личной власти над трудящимися казахами [41, с. 87].