М.М. Богословский отмечает, что «восторг» дворян от свалившихся на них свобод был так велик, что многие дворянские наказы не содержат никаких требований, а представляют собой сплошные панегирики Екатерине за дарованные милости (этот автор представляет дело так, что после сплошной беспросветности начиная с Петра вот так вдруг милости и свалились по «Манифесту о вольности дворянской», хотя послабления дворянству по службе постепенно начались ещё с царствования Анны Ивановны, когда срок службы был ограничен 25 годами, а один из дворянских сыновей освобождался от службы для присмотра за имением - Авт.); в качестве примера он приводит наказы волоколамского и муромского дворянства. Чуть ниже он же отмечает, что дворяне не требуют политических прав (как в 1730 г.), а только имущественных, «под влиянием спокойного царствования Екатерины» - мол, политические права теперь и не нужны. Это, судя по тому, что мы говорили выше о «Жалованной грамоте городам», можно отнести и к городским обывателям.

Однако так ли всё просто? Те же авторы отмечают прагматизм многих (если не большинства) наказов, констатируя, что они не просто критикуют старое Уложение, но и указывают, что и почему «не так» и предлагают, что надо изменить. Почему же они при этом не ставят вопрос об ограничении верховной власти в целом? Чтобы понять это, целесообразно, как нам кажется, сделать отступление к событиям 1730 г. и к их истокам.

После 1612 г., пережив полвека опрично-смутного кошмара, страна менялась, и менялась радикально, и именно в сторону европейского пути развития. С.Ф. Платонов пишет: «Московское государство до Смуты - это «вотчина» царя и великого князя, а население - не граждане, а «государевы слуги и холопы, его богомольцы и сироты». Вот мнение «старозаветных» московских людей: когда «сильножитель» (читай: Иван Грозный) умер, то дом остался без хозяина и был разорён. Однако потрясающие события Смуты и необходимость «строить дом» без «хозяина» (по причине отсутствия такового - Авт.) привели к пониманию того, что «страна без государя всё же есть государство», что «рабы суть граждане и что на них самих лежит обязанность строить и блюсти своё общежитие». Новый царь принял свою власть не над «вотчиной», а над народом, который сумел организовать себя и свою временную власть во всей земле.

Не будем подробно отвлекаться на царствование первых Романовых, скажем только, что Михаил Романов обязался (причём не за себя одного, но и за всю династию) не только «не казнить смертью бояр и знатных людей за любые преступления», но и не менять старые законы и не издавать новые без согласия Земского Собора или Боярской Думы, объявлять войну или заключать мир только с одобрения этих органов, судить важнейшие дела «по законам и старым обычаям». Ну и чем это не присяга европейского монарха блюсти права и вольности своих подданных? И до Петра все цари её соблюдали. Отметим, что Екатерина согласно её «Наказу Сенату» тоже считала, что государь при вступлении на престол должен давать присягу о соблюдении законов (подразумевалось, что он лишается права на престол, если её нарушит). К сожалению, после смерти императрицы эта практика воплощения не получила…

При этом в XVII в. Земские Соборы были более демократичными по своему составу, в отличие от более аристократических (правильнее сказать - духовно-служилых - Авт.) Соборов века XVI-го. Интересно, что князь М.М. Щербатов отмечал «повреждение нравов в России» в XVIII в. по сравнению с XVII-м, но не видел причин этого, которые, по нашему мнению, заключались как раз в откате назад от реально достигнутого европейского начала, выборного в том числе.

А теперь перейдём ко временам Анны Ивановны. Представляется, коллизию 1730 г. надо разобрать подробнее. В 1613 г. имелось в наличии «всенародное множество», которое спасло страну от поляков, возвело на трон царя и имело право (и воспользовалось им) предъявить свои условия. Можно по аналогии с 1730 г. назвать их «Кондициями». И царь целовал крест «всей земле» и всем сословиям. И относительно всех сословий. А как было при восшествии на трон Анны Ивановны?

Как принято считать, всё решило вмешательство Гвардии: кода Анна Ивановна разорвала «Кондиции», «верховники» не посмели ей возразить, поскольку гвардейцы угрожали (если не словами, то всем своим видом) повыкидывать их в окна.

Я. Гордин спрашивает: мол, случайно ли, что именно Гвардия (которую этот автор весьма резонно сравнивает с опричниками Ивана Грозного), созданная Петром, в 1725-1730 гг. выбрала самодержавие вместо идеи ограничения власти монарха? И только ли в этом дело? Как представляется, проблема гораздо глубже.

О чём мечтали авторы «Кондиций»? Начнём с того, что инициатором ограничения самодержавия в 1730 г., в отличие от 1613-го, было не «всенародное» и даже не «вседворянское» множество, а кучка бояр из «Верховного Тайного Совета», требовавших «побольше воли» только себе:

«Надобно нам себе полегчить, воли себе прибавить» (выделено мною - Авт.). Я.Гордин видит ошибку «верховников» в том, что они после смерти Петра II не собрали Земский Собор для решения вопроса о новом государе, как то было принято на Руси в случае неясности с престолонаследием. А неясность была: юный император наследника не назначил.

«Кондиции» оговаривали ограничение самодержавия, но в чью пользу? Кто имел право объявлять войну и заключать мир, налагать новые подати и т.д.? Верховный Тайный Совет! Положение «Кондиций» «животов и имущества без Верховного Тайного Совета не лишать» могло быть - и было - понято так, что последний по своему произволу лишать может! Таким образом, он брал абсолютную власть. Дворянство же хотело такой организации, которая представляла бы наибольшие гарантии от произвола как единоличного управления, так и возвышения нескольких фамилий. Было составлено 12 различных конституционных проектов, подписанных 1100 дворянами (55% всех дворян, съехавшихся в Москву на коронацию Анны Ивановны), за которыми стояло не менее 100 тысяч их братьев по классу по всей стране. Есть основания думать, что и множество недворян, которым петровские порядки были отнюдь не в радость, готовы были их поддержать.

И было что поддерживать! Например, проект одного из «верховников», более «продвинутого», чем остальные, Голицына предполагал ограничение императорской власти Сенатом из 36 человек, Дворянской палатой из 200 человек и «третьей палатой», в которую предполагалось избирать по два депутата от города. Чем не Земский Собор XVII в., только ещё более «продвинутый»?

Но «верховники» оказались неспособны возглавить эту массовую оппозицию самодержавию. Лишь в последний момент Голицын начал искать соглашения с В.Н. Татищевым, чей проект предусматривал ограничение не только самодержавия, но и «верховников» в пользу более широких слоёв дворянства (и не только) с опорой на традиции Земских Соборов (отметим, что были и более демократические проекты). Я. Гордин видит главную причину трагедии в позднем начале этих консультаций - если бы Верховный Тайный Совет сразу пошёл навстречу группировке Татищева, то все принципиальные вопросы можно было решить немедля и поставить Анну перед свершившимся фактом.

Если бы «верховники» оказались способны на один из перечисленных тут альтернативных вариантов - не посмели бы гвардейцы угрожать «повыкидывать их в окна», да и захотели бы? Известно, что из 1100 дворян-«подписантов» примерно половина были гвардейские и армейские офицеры. Так что и позиция армии и даже гвардии была очень неоднозначной.

Но надо помнить, что в 1613 г., как-никак, 30 лет прошло после Опричнины, народ оправился от неё, народ восстал и прогнал врага, до того бившего русских почти полвека подряд, осознал свою силу. В 1730 г. прошло всего пять лет после Петра, народ раздавлен, дворянство тоже. Е.В. Анисимов рассуждает о том, почему в сентябре 1727 г., видя надвигающуюся опалу, А.Д. Меншиков не оказал сопротивления, хотя мог бы: нацепить все военные регалии, явиться в казармы, поднять гвардию… И цитирует французского посла (жившего в России 10-15 годами позже) маркиза Шетарди: «Знатные только по имени, в действительности они (русские вельможи - Авт.) были рабами». И стоило царю, продолжает Анисимов, даже если это был мальчишка (12-летний Пётр II - Авт.), нахмурить брови, как у самого высокопоставленного холопа сердце уходило в пятки, он начинал униженно кланяться, просить прощения и т.д. Отметим, однако, что стрельцов 1682 г. личности царя Петра, который тогда был немного младше внука, и царицы-матери Натальи Кирилловны не смутили…

Но самое главное, как представляется, не в этом. Те, кто прошёл школу Смутного времени и освобождения от иноземных захватчиков, а заодно и от своих опричников с опорой на народ, и при формировании власти в 1612- 1613 гг. опирались на народ. Вельможи же, прошедшие петровскую школу, в лучшем случае оказались способны действовать (как и декабристы без малого 100 лет спустя) «для народа, но без народа».

Мы отвлеклись так сильно от времён Екатерины, чтобы понять подоплёку позиции дворянства при составлении наказов в «Уложенную Комиссию». Не забудем и про фактор времени. А.М. Буровский пишет, что в 1730 г./ старшее поколение, мол, ещё помнит допетровскую Русь с её Земскими Соборами. К началу правления Екатерины - уже нет. Со времён Софьи три поколения прошло, и дворянство было просто не готово вот так, с ходу, теперь вернуться к обсуждению серьёзных государственных вопросов, не испытав на себе (точнее, забыв за три поколения - Авт.) воспитательного действия никаких общественных учреждений, /отучившись за 80 лет/ говорить публично и писать об общественных делах. Такова была ситуация в 1767 г., даже если забыть о печальном опыте того, что правительства Петра и его преемников были по сравнению с правительствами первых Романовых «как-то менее склонны критиковать свои собственные действия, а критиков из общества посылали в Преображенский приказ или Тайную канцелярию». Удивительно скорее то, что большинство дворян всё же не ограничивалось панегириками по поводу свалившихся на него милостей, а делало достаточно серьёзные предложения, касающиеся государственных дел, хотя и не касавшиеся ограничения самодержавной власти.

Кроме того, похоже, что дворянство, под влиянием «свалившихся» на него прав и вольностей забыло про зыбкость всего этого при неограниченной монархии (после смерти Екатерины её сын об этом напомнит, хотя и ненадолго…). Уже сама возможность того, пишет А.М. Буровский, что такие типы, как Пётр I (Иван Грозный, Анна Ивановна, сменивший Екатерину и попытавшийся всё достигнутое ей уничтожить Павел I… - Авт.) могут получить неограниченную власть, выглядит беспощадным приговором неограниченной монархии…

Отметим, что часто, независимо далее от желания дворян, их требования, например, имущественные, переходили в политические. Например, оформление перехода наследства (в первую очередь, недвижимости) к новому владельцу можно было осуществить только в Петербурге или Москве (в Вотчинной коллегии), а между тем не всем по карману было долго там жить (о чрезмерной централизации в доекатерининские времена мы уже говорили, а о медлительности юридических процедур ещё поговорим), так что многие и не оформляли, что вызывало, как уже сказано, сомнения у многих дворян, законно ли они владеют своей собственностью, а также порождало такие, например, ситуации: дворянин продал поместье, но по указанным причинам не оформил, а дети после его смерти признали купчую незаконной, так что покупатель остался без денег и без поместья. Короче говоря, дворянство требовало децентрализации учреждений, связанных с оформлением собственности.

Уложенная Комиссия в составе 550 депутатов (примерно как в Земских Соборах XVII в.) начала работу 30 июля 1767 г. Под «маршальством» А.И. Бибикова. Важнейшим из обсуждавшихся на ней вопросов стал крестьянский, хотя обсуждались и другие, изложенные в цитированных выше наказах - о правах дворян и купцов, об их отношениях между собой, о праве дворян и крестьян заниматься промышленностью и торговлей... Как уже говорилось, помещики жаловались на ряд проблем, в том числе и связанных с бегством крестьян. Но кое-кто из них (например, Г. Коробьин от Козловского уезда, ныне Тамбовская область) выступил с резкой критикой крепостничества, с заявлениями о том, что в побегах крестьян виноваты сами помещики и т.д. Он и некоторые другие дворяне (не говоря уже о крестьянских депутатах) считали, что крестьянину надо гарантировать права собственности, а его повинности регламентировать. Большинство дворян, естественно, возражало, М.М. Щербатов критиковал при этом не только сторонников упразднения крепостничества, но и ряд положений Наказа» самой Екатерины.

Впрочем, об экономических требованиях разных сословий (равно как и о том, что правительство Екатерины их в значительной мере удовлетворило, хотя и не сразу, или по крайней мере собиралось это сделать) мы уже говорили. Отметим, что Комиссия проработала полтора года, а 12 января 1769 г. Екатерина под предлогом начавшейся войны с Турцией прервала её работу.

Итак, Комиссия вроде бы потерпела неудачу. Во всяком случае, новое Уложение так и не было составлено (это произошло только при Николае I, в 1826-1833 гг., причём без всяких там Земских Соборов и Уложенных Комиссий, самодержавно-бюрократической властью). Помимо указанной выше причины неудачи (неготовность общества после 80-летнего перерыва), М.М. Богословский называет ещё три: тот факт, что Екатерина не представила на обсуждение проект нового Уложения (это само по себе затрудняло работу); сословный антагонизм; противоречия между Екатериной и обществом: императрица исходила из прекрасных идей европейской философии, депутаты - из российских реалий (мы ещё увидим, что по крайней мере последнее Богословским как минимум преувеличено - Авт.).

Тем не менее, деятельность Комиссии не прошла бесследно: уже говорилось, что власть постепенно удовлетворила или собиралась удовлетворить большинство экономических требований депутатов; то же можно сказать и о требованиях политических. Начнём с того, что уже в 1774-1775 гг. Екатерина составила план будущего Свода законов, который, к сожалению, не успела ввести в действие.

Но если инициатива составления нового Уложения при Екатерине завершения не получила, то не так было с выборным началом. Начнём с дворян. При Петре дворянской выборности мешала постоянная военная служба; теперь с этим было покончено, и дворяне сами просили об учреждении выборного начала.

По «Жалованной грамоте дворянству» дворяне имели право выбирать уездных предводителей дворянства, которые потом из своей среды выбирали губернских, а также членов и председателей губернских и уездных учреждений. Кроме того, дворяне избирали уездного начальника (капитан- исправника; таким образом, был выполнен наказ опочецкого (нынешняя Псковская область) дворянства о выборах «уездного опекуна» с примерно аналогичными полномочиями) и председателя и двух заседателей нижнего (уездного) земского суда. По представителю от дворянства, купечества и свободных сельских обывателей на три года избиралось и в «совестные суды» (о судах подробнее в следующей главе, пока о выборности в целом). О реформе местного управления мы уже говорили, а здесь констатируем: все высшие губернские инстанции (губернское правление, казённая и судебная палаты) были бюрократическими, назначаемыми сверху учреждениями, средние - верхний земский суд, губернский магистрат и верхняя земская расправа, а также совестный суд и приказ общественного призрения - смешанными, отчасти выборными, отчасти назначенными (председатели), отчасти выборными (члены - по сословиям), нижние же - уездный суд, городовой магистрат и нижняя земская расправа - полностью выборными. Следующие шаги к расширению выборного начала будут сделаны только без малого сто лет спустя, в годы Великих реформ 1860-х гг.

Добавим ещё, что избирательные законы Екатерины представляли из себя изъятие из «вольности дворянской»: дворянин, который никогда не служил, лишался избирательного права, как активного, так и пассивного.

2.4 Первые шаги к правовому государству

К началу правления Екатерины, как уже отчасти отмечалось, суд был недоступен большинству россиян (из-за чрезмерной централизации и не только) и медлителен. Сама Екатерина в качестве курьёза приводит пример медлительности, когда Сенат в начале её царствования шесть недель разбирал «дело о выгоне города Мосальска». Добираться до суда было далеко - по самому минимальному делу надо было ехать в воеводскую канцелярию, что при протяжённости тогдашних административных единиц составляло иной раз до 300 вёрст, пользоваться его услугами дорого - за одну подачу судебного иска взималась пошлина в три рубля (весьма приличная по тем временам сумма - вспомним, что по «Жалованной грамоте городам» капитала в 1000 рублей было достаточно для зачисления в гильдейское купечество), и она была не единственной. Ещё дороже обходились услуги тогдашних адвокатов - поверенных, при этом они были ненадёжны и могли принять противоположную сторону, если она больше заплатит. Это не говоря уже о взятках.

Но и все уплаты ничего не гарантировали - например, судья мог просто отказаться слушать жалобу представителей низшего сословия на представителей высшего (скажем, однодворцев на помещика). Добавим, кстати, что требования судебной реформы включали в себя «отмену суда, введённого Петром».

Про административную реформу 1775 г. уже говорилось; отметим, что в рамках её проведены были и правовые реформы. Удвоив количество уездов, Екатерина увеличила и число присутственных мест в них. Суды стали «ближе к людям». На уездном уровне были созданы отдельные суды для дворян и свободных крестьян, а также общий земский суд. Помимо Юстиц-коллегии, по уездам «разнесли», таким образом децентрализовав, и Вотчинную коллегию.

Например, для дворян был создан свой сословный суд из выборных представителей дворянства (чего они тоже требовали в наказах в Уложенную Комиссию), на разных уровнях от уездного (нижний земский суд с выборными председателем и исправником во главе) через губернский (верхний земский суд) до центрального. Горожане были подсудны в уездах городовому магистрату, а в губерниях - губернскому магистрату. Там тоже заседали выборные представители горожан и имперские чиновники. Для свободных сельских жителей были созданы «нижний сельский» и «верхний сельский» суды («расправы», соответственно на уездном и губернском уровнях). Что касается подлинно независимого и равного для всех сословий (бессословного) суда, то к этому Россия была ещё не готова… Хотя один такой суд (Совестный) был организован, о нём чуть ниже.

На губернском уровне были созданы Судебные палаты, подразделявшиеся на гражданские и уголовные, с председателем и четырьмя заседателями, назначавшимися правительством, в каждой. Они были обязаны утверждать и решения судов низших инстанций, если речь шла о лишении жизни или чести.

Преступления, совершённые не по злому умыслу, а также малолетними или безумными, рассматривали Совестные суды, имевшие также полномочия третейских.

При каждом губернском суде назначался также губернский прокурор (прокурорский надзор в губерниях был восстановлен ещё в 1763 г.). У каждого прокурора было по два помощника - стряпчие по гражданским и уголовным делам. Судебные дела тоже были децентрализованы - только самые важные передавались в Центр, большинство решалось на местах.

Но этими преобразованиями дело не ограничилось. Конец XVII - первая половина ХIX вв. ознаменовались достаточно радикальной гуманизацией правоохранительной системы во всех странах Европы, каковая тенденция в конечном счёте и привела правосудие от его средневековых стандартов к современным: происходит переход от жестоких и болезненных методов наказания, связанных с членовредительством и направленных на истребление преступников, к более умеренным наказаниям, направленным теперь на исправление преступников.

И Россия исключением не стала, хотя гуманизация происходила (как и везде в Европе) неравномерно: в чём-то Россия опережала те или иные западные страны, в чём-то, напротив, отставала. Понимание необходимости гуманизации законов выражено в «Наказе» Екатерины II депутатам Уложенной Комиссии (1767 г.) (ст. 211): «По мере того, как умы … просвещаются, так умножается и чувствительность каждого, … то надобно, чтобы строгость наказания умалялась». В ст. 206 Екатерина конкретизирует: страны, где были самые жестокие законы, прославились самыми бесчеловечными беззакониями. «Довольно, - продолжает императрица, - чтобы зло, оным (преступникам - Авт.) причиняемое, превосходило добро (выгоду - Авт.), ожидаемое от преступления…», а также «Наказ» подразумевает «известность наказания несомненную и потеряние выгод, преступлением приобретаемых. Всякая строгость, превосходящая сии пределы, бесполезна …» Говоря современным языком, «преступника сдерживает не жестокость наказания, а его неотвратимость».

Гуманизация законов началась уже при первых Романовых. Известный правовед первой половины ХIX в. Г.И. Солнцев отмечает, что с момента принятия Соборного Уложения 1649 г. «древние российские законы» «при решении дел более не выписываются и в руководство не приемлются». Однако Уложение как продукт XVII в. содержало в себя ряд положений, которые можно отнести к средневековым, ещё направленным на «жестокие и болезненные методы наказания, связанные с членовредительством и направленные на истребление преступников». Нормативно-правовые акты XVIII в. содержат ряд новых положений, направленных на гуманизацию российского законодательства. В то же время имеет место и преемственность, выразившаяся в повторении ряда положений Соборного Уложения 1649 г., а также «Воинского артикула» Петра I (1715 г.)

Начнём с общей части, в первую очередь с определения преступлений как таковых Первое известное нам определение преступлений содержится в «Наказе», который вообще представляет, по словам А.Ф. Бернера, «первую русскую законодательную попытку построить Уголовное Уложение на твёрдых и единых началах теории»: созрело понимание того, что Соборное Уложение и «Воинский артикул» перестали соответствовать изменившемуся положению, а кроме того, они содержали нормы слишком общего характера. Так, правовое регулирование назначения и исполнения лишения свободы было бессистемным, преимущественно же право проводилось в жизнь на основе указов по отдельным вопросам уголовной политики и тюремной деятельности.

«Наказ» впервые даёт определение преступления как такового: «внешнее, свободное, положительными законами запрещённое деяние, безопасность и благополучие государства или частных его граждан посредственно или непосредственно нарушающее».

Преступления делятся на три разряда: 1. «Злодеяния» (оскорбления Величества, измена, разбой); 2. «Безнравственные поступки» (чрезмерная скупость, «жестокосердие», «невоздержанность» и т.д.) и 3. «Грех» (т.е. преступления, связанные с церковными делами) (Сентенция о Пугачёве 1775 г., Жалованная грамота дворянству 1785 г. и др.).

Преступление должно быть деянием «свободным», т.е. совершённым по добровольному выбору и при наличии выбора (совершать преступление или нет) как такового, чтобы «не была побудительною причиною крайняя необходимость, самим законом дозволенная».

Понятие умышленного и неумышленного преступления содержит уже Соборное Уложение 1649 г. (главы X и XII). Преступления делятся на умышленные и неумышленные, при этом вторые в свою очередь тоже подразделяются - на «небрежные» (т.е. связанные с небрежением своими обязанностями, повлекшими за собой преступные последствия) и «случайные» (связанные с обстоятельствами, от человека не зависящими - в качестве примера «Воинский артикул» приводит солдата, застрелившего своего товарища на учениях, поскольку последний внезапно появился там, где его никто не мог ждать), причём в последнем случае они в вину не ставятся и наказание за них не назначается.

Это положение подтверждается и Указом Екатерины II от 9 декабря 1793 г.: «Для правомерного предъявления наказания… судья при обследовании всякого уголовного случая должен объяснить, с злым ли намерением или без /оного/ виновный впал в преступление».

Люди могут быть источниками преступления только «при употреблении разума и при свободе произвола, имея возможность судить о своих действиях и желаниях» (помимо «Наказа», об этом говорят Полицейский устав, Устав о губерниях, а также Высочайшие указы более ранних лет - 1740 и 1760 гг.) Тут, помимо «крайней необходимости», речь может идти о том, что в наше время называется «вменяемостью». Дела, совершённые не по злому умыслу, а в результате несчастного стечения обстоятельств, по невежеству (например, колдовство), а также малолетними или «безумными» (невменяемыми? - Авт.), при Екатерине стали рассматривать Совестные суды.

С екатерининских времён наказания классифицируются на «обыкновенные» и «чрезвычайные». Здесь необходимо пояснение.

Соборное Уложение практикует ещё немало средневековых наказаний, «жестоких и болезненных, связанных с членовредительством и направленных на истребление преступников». Так, виды смертной казни бывают простые - отсечение головы или расстрел, а бывают сложные - колесование, четвертование, сожжение, погребение живьём, зашивание в мешок или утопление…

Однако уже во второй половине XVII в. интенсивность применения смертных казней снижается. Например, со времён царя Фёдора Алексеевича (1676-1682) женщину, убившую мужа за «домашнее тиранство», больше не закапывают по шею в землю, но приговаривают к покаянию и заточению в монастыре. Наиболее жестокие казни постепенно уходят в прошлое. Так, 19 февраля 1689 (в источнике сказано: 7197) г. закапывание в землю как вид казни отменяется вовсе. Посадка на кол в последний раз применялась в царствование Анны Иоанновны, в 1736 г. (четыре года спустя А.П. Волынскому этот вид казни заменили отсечением головы). Наконец, указом императрицы Елизаветы Петровны 1754 г. смертная казнь вообще отменяется как «обыкновенное» наказание для «обыкновенных» преступлений, заменяясь даже в самых тяжких случаях наказанием «вечной каторгой и кнутом». При Екатерине, как уже говорилось, дела, связанные с лишением виновного чести или жизни доходили минимум до губернского уровня.

Слово опять же «Наказу»: «Смерть злодея слабее может воздержать беззакония, чем долговременный и непрерывно пребывающий пример человека, лишённого своей свободы для того, чтобы наградить работою своею, через всю его жизнь продолжающеюся, вред, им содеянный обществу» (ст. 21). Правда, в те времена смертная казнь могла заменяться вдобавок к каторжным работам также выжиганием на лбу и/или щеках слова «вор» и/или вырыванием (вырезанием) ноздрей; последнее отменено было только Указами 1814 и 1817 гг., хотя ещё статья 217 екатерининского «Наказа» говорит о недопустимости «изувечивающих» наказаний. Отметим ещё, что часть дворянства требовала отмены новых гуманных законов («которые годятся более просвещённому и политизированному народу») и восстановления старой практики в целях борьбы с «разбоями», забывая о своей жестокости к крестьянам как о причине последних. О том, что к концу правления Екатерины число «разбоев» намного снизилось не в последнюю очередь благодаря в том числе и гуманизации отношений между помещиками и крестьянами, уже говорилось.

Но всё это относилось к «обычным» наказаниям. «Чрезвычайные» же наказания «по особой важности преступлений после 1754 г. Определяются «ужаснейшим злодеям вне общих правил, в уголовном законодательстве изложенных, с присовокуплением особенных обрядов и строгостей, воображение зрителя поражать могущих» («Наказ»). Конкретно упоминаются Емельян Пугачёв, поручик Мирович (пытавшийся в 1764 г. освободить из заточения Ивана VI Антоновича), некий «убийца матери и сестры родной», пресловутая «Салтычиха» (также не названная по имени, которой, впрочем, смертную казнь заменили подземной тюрьмой) и убийцы в 1771 г., во время «чумного бунта» в Москве, архиепископа Амвросия. Что же, за исключением Мировича, все остальные по содеянному ими - действительно «ужаснейшие злодеи»… Каждому делу, по которому применяется смертная казнь, соответствует своя высочайшая «сентенция» или Указ. Впрочем, определённая гуманность проявлялась и к «злодеям». Например, Пугачёва суд приговорил к четвертованию, то есть к отсечению сначала руки и ноги и только потом - головы, однако палачу передали секретный приказ Екатерины «промахнуться» и сразу отрубить голову.

Таким образом, при Екатерине смертная казнь становится «исключительной мерой наказания».

Смертную казнь достаточно широко заменяют другие виды казни - например, гражданская казнь с возведением на эшафот и преломлением шпаги, «шельмование» (прибитие таблички с именем «шельмуемого» к виселице), лишение фамильного прозвища (по имени отца или мужа - так, например, наказали ту же Салтыкову); обычно эти виды наказания сопрягаются с другими (каторгой или тюрьмой), однако всё же не со смертной казнью (указы 1762 и 1768 гг.); только в 1826 г. пяти повешенным декабристам перед смертной казнью сломали ещё и шпаги над головами.

Происходит и гуманизация тюремного заключения. Возможно, основанием для мыслей, изложенных в «Наказе» Екатерины II, послужило произведение итальянца Ч. Беккариа «О преступлениях и наказаниях» (1764). Основной целью наказания объявляется удержание от преступлений других и предупреждение новых деяний преступных. Наказание должно быть адекватным, производить сильное впечатление на окружающих, но при этом не приносить чрезмерных физических страданий (примерно так изложена эта же мысль в ст. 205 «Наказа»).

Предварительное заключение в тюрьме само по себе есть наказание, поэтому брать под стражу надо лишь тогда, когда «вполне вероятно, что гражданин в преступление впал» (ст. 162). Содержание под стражей «должно длиться сколь возможно меньше и быть снисходительно сколь можно» (ст. 166, 169). Причём в тюрьме до суда должен находиться не «обвиняемый», а уже «обвинённый» (т.е., очевидно, тот, кого виновность уже признана достаточной, чтобы передавать дело в суд) (ст.171).

Особо оговаривается, что и тюрьмы должны быть разными по условиям содержания в зависимости от тяжести преступления; тут, возможно, предвосхищаются будущие тюрьмы «общего», «строгого» и «усиленного» режима. В ст.235 эта мысль выражена так: «Тюрьма для тайно провозящего товары (т.е. контрабандиста) не должна быть та же, что и для смертоубийцы или разбойника, по большой дороге разбивающего».

Впрочем, в интересующее нас время зачастую дело дальше благих пожеланий не шло: так, ещё и через полвека можно было встретить в тюрьме «вместе с величайшим… преступником, окованным железами, несчастного мальчика за потерю паспорта». Хотя и позитивные изменения налицо.

Начнём с преступлений «против спокойствия и тишины», за которые (кроме, как мы помним, случаев «ужаснейшего злодейства») «Наказ» рекомендует наказывать «лишением спокойствия, ссылкой, исправительным наказанием» (ст.78). Ст. 208-210 добавляли, что смертная казнь должна применяться в таких случаях лишь тогда, когда человек, будучи лишён свободы, «имеет тем не менее средства и власть возмутить народное спокойствие».

Перейдём к преступлениям «против веры». Здесь, пожалуй, и в первой половине XIX столетия наиболее сохраняется «преемственность» от Средневековья, хотя ещё Екатерина в «Наказе» (ст.74) рекомендовала и тут проявлять мягкость: по её, мнению, за преступления против веры необходимо было лишь «лишение всех выгод, даруемых нам религиею, изгнание из храмов, исключение из собрания верных на время или навсегда».

Тем не менее, реально и в начале XIX в. мало что изменилось по сравнению со временами 100-150-летней давности. Так, согласно Уложению и Воинскому Артикулу Петра I «кто возложит хулу на Господа или на Богородицу или на Честной Крест или на святых угодников,… подлежит смертной казни», причём формулировка достаточно расплывчатая, так что при желании под неё можно подогнать очень многое. Не донесшие о богохульстве лишаются чина.

Смертная казнь полагалась и иноверцу, который отвлечёт православного от его веры и обратит в другую (Уложение, подтверждаемое рядом Указов, самый поздний из которых датируется 1775 годом) (при том, что обратный процесс - обращение иноверцев в православие - напротив, приветствовался); что касается самого отступника, то в случае его «неисправления» полагалось сообщить в Сенат и ждать императорской резолюции (по Указу 1722 г., подтверждённому рядом указов до 1800 г.). Иноверец, женившийся на православной, не только не мог её принуждать сменить веру (что вполне правомерно, так как в принципе принуждать кого- либо к смене веры нельзя), но и детей обязан был воспитывать в православии (тоже Указ ещё 1735 г., не менявшийся по крайней мере в течение следующих 90 лет). Обращать нехристиан в неправославное христианство запрещалось, кроме, правда, мусульман и иудеев. Наконец, во избежание ересей «запрещалось открывать споры о различиях веры и противные православию», за это полагалось «без суда молчание».

Сохранялись в неприкосновенности и положения о преступлениях против Величества, например, пункт Соборного Уложения (глава III, п.3-4) о том, что дерзнувший в присутствии монарха вынуть оружие карается отсечением руки. Впрочем, кое-где на Западе достаточно долго сохранялось положение о смертной казни за подобный проступок (в России смерть полагалась только в том случае, если виновный не просто обнажит оружие в присутствии монарха, но кого-либо при этом убьёт или ранит).

Сохранялся в неизменности и пункт Воинского Артикула о том, что тот, кто «оскорбит Императорское Величество или непристойным образом рассуждать будет» (последнее представляет собой опять-таки весьма расширительное толкование!) - должен быть наказан телесно и сослан в Нерчинск на работы. Причём «знавшие, но не донесшие» наказывались так же, как и сами преступники, исключение не делалось и для родственников виновного; тут тоже продолжали в течение уже ста лет действовать положения Уложения и Воинского артикула, подтверждённые также Указом 1722 г.

С другой стороны, бесспорным актом гуманизации следует признать право обращения в совестный суд всякого арестованного, которому в течение трёх дней не было предъявлено обвинение. Если обвинением было не особо тяжкое уголовное преступление и не оскорбление Величества, то Совестный суд имел право требовать представить ему задержанного вместе с мотивами задержания; этот суд мог до суда отпустить арестованного «на поруки». Вообще, Совестный суд стал первым в стране всесословным органом (об этом уже упоминалось), сочетавшим функции суда по гражданским делам и прокуратуры.

Гуманизировались наказания, впрочем, не всегда: бесспорной новеллой в сторону ужесточения следует признать Указ 1771 г. о казни «на месте» того, кто во время эпидемии грабит дома умерших. Вероятно, вызвано было появление этого Указа эпидемией чумы в Москве в том году, однако по крайней мере в течение предшествующего столетия подобных распоряжений не было, хотя едва ли раньше дома умерших во время эпидемии не грабили. Можно предположить, что власть решила отныне и впредь жёсткими мерами покончить с подобной «традицией».

В то же время сохранялась традиция прощения кражи, совершённой в состоянии крайней нужды (статья 195 «Воинского артикула»): «Если кто из крайней голодной нужды (которую доказать должен) съестное, питейное или что не великой цены украдёт, то за сие наказание умаляется или совсем отменяется».

Во второй половине XVIII столетия становится очевидным анахронизм такого института судебного расследования, как «допрос с пристрастием».

Уже в 1762-1763 гг. в ряде первых указов Екатерины пытки осуждаются, в 1765 г. она указывает Сенату прекратить находящиеся в производстве дела «окончить без пыток и в указанный срок». В статьях 192-193 «Наказа» пытки осуждаются, и в самом деле, в 1767 г. этим «Наказом», получившим по крайней мере в данном случае силу закона, пытки упраздняются, окончательно (после восстановления пыток в царствование Павла I) это происходит при Александре I, по Указам от 27 сентября 1801 и 6 ноября 1804 гг. В основе «суждений и приговоров» должно лежать «личное обвиняемых перед судом сознание», однако при этом отнюдь не «независимо от того, как оно получено»: запрещается подвергать обвиняемых «каким-либо пристрастным допросам и пыткам». Мы видели, что, несмотря на отмену пыток, помещики в своих имениях продолжали пытать крестьян и дальше, однако если дело доходило до суда (что случалось не так уж редко), они бывали наказаны, подчас весьма сурово.

Статьи 194, 222-223 «Наказа» говорят о неотвратимости наказания («важно пуще, без сомнения, чтобы никакое преступление, ставшее известным, не осталось без наказания…»). В сочетании со словами о том, что «довольно, чтобы зло, оным (преступникам - Авт.) причиняемое, превосходило добро (выгоду - Авт.), ожидаемое от преступления…Всякая строгость, превосходящая сии пределы, бесполезна», а также с положением статьи 200 (наказание по надлежащему скорое, потребное для общества, умеренное сколь можно, уравненное с преступлением и точно показанное в законе»), мы можем видеть здесь один из принципов современного взгляда на вещи: удерживает преступника не столько жестокость наказания, сколько его неотвратимость.

Особо оговаривается, что «Власть судьи - в одном только исполнении уголовных законов, но не в произвольном оных толковании».

Постепенно смягчались и телесные наказания: уже с 1730 г. начиная и в дальнейшем в течение столетия издаются Указы о наказании плетьми «против кнута легчайшем» (сопрягаемом, впрочем, с другими наказаниями - тюрьмой, ссылкой, полицейским надзором). При Екатерине Указом Сената от 25 февраля 1773 г. кнут заменялся плетью (без дополнительных наказаний) за мелкие кражи. И в самом деле, если кнутом можно забить человека и до смерти (таких случаев история знала немало), то плетьми - едва ли. При этом при определении телесных наказаний запрещается в приговоре суда о телесном наказании писать «нещадно и жестоко», но предписывается чётко определять число ударов сообразно тяжести преступления.

Наконец, интересно и новое видение того, кто может остановить приговор, по каким-то причинам представляющийся несправедливым. По «Учреждению о губерниях» 1775 г., подтверждённому рядом указов с 1781 по 1824 гг., это может сделать гражданский губернатор, передав дело на пересмотр в Сенат. Причём по делам, связанным с лишением провинившегося дворянина дворянства, чести и/или жизни, и Сенат сам принимать решений не может, а подаёт дело на «высочайшую конфирмацию» («Жалованная грамота дворянству» 1785 г., Указ от 8 сентября 1802 г.).

Продолжали действовать положения «Воинского артикула» о «пасквилях», т.е. анонимных письмах («кто кого в своём деле обвинит, а своего имени не объявит». Поднявший брошенную кем-то анонимку («подмётное письмо») должен тут же, на месте, не распечатывая, сжечь его при свидетелях (хотя логичнее было бы отнести «куда следует» - Авт.), иначе полагался «тягчайший» штраф.

В общем продолжали действовать положения о наказании за кражу, хотя и они постепенно гуманизировались. Так, Указ 1781 г. вводил наказание «работными домами» (учреждёнными шестью годами раньше согласно ст. 391 «Учреждения для управления губерниями» для «людей непотребного и невоздержанного жития», «рабов непотребных», «ленивых и гуляк») только за четвёртую кражу (если её размер не превышал 20 рублей), тогда как за первые три кражи менее чем на указанную сумму полагались только телесные наказания.

Зато «домостроевские» традиции (весьма большая власть родителей над детьми) сохранялись и после Екатерины. Так, Указ 1812 г. подтвердил положения Уложения (гл. 21, п.72, гл. 22, п.3) о том, что если дети убьют родителей, то это должно караться смертной казнью, тогда как убийство родителями детей каралось всего лишь годичным заключением в тюрьму с последующим «объявлением греха в церкви».

Впрочем, с другой стороны, XVIII век и сюда принёс новеллы: теперь родителям запрещалось «приневоливать» детей к вступлению в брак «под опасением тяжкого штрафования»; запрещалось это и помещикам в отношении «людей» (т.е. крепостных), однако по причинам, о которых упоминалось, это положение не всегда действовало. С другой стороны, сохранялось в неизменности положение о смертной казни за изнасилование (Уложение. Ст.7. п. 30).

Интересно перечисление смягчающих обстоятельств. В первую очередь, как уже говорилось, речь идёт о малолетстве преступника. Так, положенное наказание плетью для детей от 10 до 15 лет заменяется розгами (меньше 10 лет - отменяется вообще) (указы 1740-1799 гг.). Для сравнения: в Англии начала XVIII в. при краже более чем на 6 пенсов (что каралось смертью) понятия «несовершеннолетний» не было вообще, известен случай казни за кражу шестилетнего ребёнка. Смягчающим обстоятельством является и старость - лица старше 70 лет от телесных наказаний освобождаются (Указ 1798 г., уже после Екатерины, но подготовлен был явно её судебными реформами).

Важное смягчающее обстоятельство - «прежняя добродетельная жизнь преступника» (Указ 1768 г., подтверждённый мнением Государственного Совета 1818 г.). Признаётся таковым и срок давности (как правило, десять лет), так как «после продолжительного срока не только трудно, но и вовсе невозможно обследовать уголовный случай со всею подробностью и ясностью» (Манифест 17 марта 1775 г.).

А вот состояние аффекта, уже тогда признававшееся за смягчающее обстоятельство «некоторыми зарубежными правоведами», в России ещё и в начале XIX в. таковым не признавалось (кроме случаев «ревности к службе чиновников»). Впрочем, тогдашнее определение - значительно более расплывчатое, чем нынешнее («состояние аффекта, вызванное противоправными действиями потерпевшего»): «Излишний гнев и запальчивость, возбуждённые справедливыми причинами». Не признавалось смягчающим обстоятельством и «количество детей у преступника, ещё не воспитанных».

В заключение отметим и такой важный аспект строительства правового государства, как борьба с коррупцией. Уже 15 декабря 1763 г. Екатерина специальным Указом назначила «довольное жалованье» чиновникам, чтобы они «не прибегали к богоненавистной корысти». Имели место и репрессии против отдельных «лихоимцев», например, против смоленского губернатора И.З. Арженевского или высокопоставленного сотрудника Статс-конторы В. Шокурова. Но победить коррупцию Екатерине не удалось, как пишет А.Б. Каменский, отчасти в силу укоренённости традиций, отчасти в силу непоследовательности борьбы с ней. Нам представляется, что причина более фундаментальна - в докапиталистическом обществе победить коррупцию невозможно в принципе; в то время победить её не удавалось отнюдь не только в Росси. Дальнейшее показало, что борьба с коррупцией стала более успешна только после начала Великих реформ; к 1913 г. коррупция была сведена к нормальному европейскому уровню.

2.5 Период «закручивания гаек» (1789-1796)

Представляется, что фундаментальные причины начавшегося в 1789 г. «закручивания гаек» лежат в плоскости не национальных, а классовых интересов. С момента возникновения Атлантической цивилизации Запад превратился в носителя принципиально нового образа жизни - либерального и демократического, основанного на экономическом базисе свободного рынка. Как следствие этого, возникла политическая демократия, свобода личности, а затем - такие понятия, как права человека и т.д. После Великой Французской революции и Наполеоновских войн этот новый строй перестал быть привилегией нескольких протестантских народов и, утвердившись в католической Франции, а затем в некоторых других странах, стал претендовать на универсальность.

И именно это испугало феодальных правителей, Европы, даже таких просвещённых самодержцев, как Екатерина II. Отметим, впрочем, что при Екатерине «закручивание» носило не очень сильный характер, как в силу в целом просвещённого и либерального характера её правления (по большому счёту, Екатерина стремилась к тому же самому - свободному рынку, свободе личности и т.д., другое дело, что при феодально-крепостническом строе это было возможно лишь в очень ограниченных масштабах), так и потому, что в том момент французские «свобода, равенство и братство» достаточно быстро выродились сначала в безудержное воровство Директории, поставившее страну на грань анархии, а потом в деспотию Наполеона. Была и третья причина, но о ней подробнее в пункте 2. А пока отметим, что Екатерина, например, советовала Людовику XVI не бороться тупо с любыми проявлениями нового, а взять себе в союзники «мудрейшую из партий - сторонников Лафайета» (так называемые «фельяны», сторонники либеральной конституционной монархии - Авт.).

Тем не менее «закручивание гаек» было. Например, в 1789 г. Екатерина запретила ввоз в страну любых французских периодических изданий и даже сочинений столь любимого ею Вольтера и была «полна решимости перекрыть кислород любым независимым идеям» (хотя последняя фраза - явное преувеличение - Авт.).

Среди жертв последнего этапа правления Екатерины упоминаются двое - Н.И. Новиков и А.Н. Радищев; кстати, то, что постоянно смакуются эти двое, тоже говорит об ограниченности политики «закручивания гаек». Представляется целесообразным разобрать, что же эти двое из себя представляли.

Н.И. Новиков (1744-1818) в молодости, в 1767 г., он работал секретарём в Уложенной Комиссии, а в 1779 г. переехал из Петербурга в Москву и занялся издательской деятельностью. В журнале «Трутень» он высмеивал, например, «презрение к родной земле у многих полуобразованных дворян» («покойный батюшка Россию ненавидел и жалел, что в ней родился» - слова одного из персонажей новиковской сатиры), но этим занимался и Д.И. Фонвизин (вспомним Ивана из его «Бригадира»), так что это не причина. Пропустила она мимо ушей и личное оскорбление («на русском языке изъясняться не умеет»), хотя, между прочим, немка Екатерина по-русски говорила и писала лучше, чем многие её придворные.

А вот в 1792 г. Новиков был как франкмасон (деятельность которых после начала Французской революции стала пугать Екатерину) осуждён на 15 лет заключения в крепости. Впрочем, А.Б. Каменский полагает, что главной причиной сурового приговора стали контакты Новикова (по масонской линии) с наследником Павлом Петровичем (который, кстати, в 1796 г. его из заключения и освободил).

Что касается А.Н. Радищева (1749-1802), то советская историческая наука представляла его «без пяти минут большевиком», и некоторые его произведения, например, ода «Вольность», где он прямо призывает к насильственному свержению законной власти, вроде бы дают основания называть его экстремистом; А.Б. Каменский прямо говорит, что именно это («бунт против начальства»), а вовсе не критика крепостного права (к которому, как мы видели, и сама императрица относилась крайне негативно), настроило её против Радищева.

С другой стороны, в «Путешествии из Петербурга в Москву» он рассуждает о необходимости отмены цензуры (и, кстати, его пугают некоторые тенденции во Франции, которая в этом плане всё ещё «ходит близ пропастей бастильских»), осуждает и нарушение закона на местах в России (например, помещика, который обращается со станционным смотрителем как со своим крепостным и обещает «изуродовать» его, если тот не даст потребного количества лошадей), а уже в сибирской ссылке осуждает Робеспьера за террор - всё это позволяет видеть в нём скорее демократа.

Отметим, что Радищев в своё время тоже был масоном, и это в 1790 г. ему, как и два года спустя Новикову, весьма повредило. При этом многие авторы, включая некоторых советских, считают, что если бы не начавшаяся Французская революция, то и Радищеву его «Путешествие из Петербурга в Москву» сошло бы с рук.

При этом и с Новиковым, и с «бунтовщиком хуже Пугачёва» Радищевым Екатерина обошлась сравнительно гуманно: Новикову было позволено взять с собой в заключение личного врача и лакея (последнего, кстати, он после освобождения отдал в солдаты, что не делает ему чести и вызвало ещё тогда осуждение многих его коллег-либералов), а недельное меню Радищева в заключении, где он провёл 43 дня в ожидании приговора, напоминает хороший ресторан (вплоть до жареных цыплят и поросят); правда, Радищев как дворянин находился в привилегированном положении, но и заключённые попроще не голодали - суп с мясом ежедневно, а по воскресеньям - жареное мясо и сладкое к чаю.

Отметим в заключение ещё раз, что при Екатерине «закручивание» носило не очень сильный характер, как в силу в целом просвещённого и либерального характера её правления, так и потому, что в том момент французские «свобода, равенство и братство» недолго были примером для окружающих. По-настоящему буржуазный либерализм станет пугалом для абсолютных монархов (не только российских) в эпоху «Священного Союза». И тогда же станет фактом то, что А.Б. Каменский ошибочно приписывает Екатерине: «Союзу государства и культуры пришёл конец, и наступило противостояние», по крайней мере на сорок лет до Крымской войны.

Выводы по второй главе

В целом политические реформы Екатерины были направлены на постепенное превращение России в современное европейское государство с правильно действующим и постепенно гуманизирующимся правом, с унификацией страны по национально- территориальному принципу, которая в то же время сочеталась с децентрализацией по принципу просто территориальному (передача ряда полномочий из Центра на места).

До 1789 г. в стране была также невиданная ранее свобода слова и печати; но и после 1789 г. императрица, хоть и напуганная Французской революцией, относилась к оппонентам сравнительно снисходительно. Кроме Новикова и Радищева, никто особо не пострадал.

Способствовала Екатерина и развитию в стране выборного начала, причём не только для дворян, но и для горожан. Другой вопрос, что в условиях феодально-крепостнического строя выборное начало могло быть ограниченным, не выше губернского уровня. Впрочем, относительная неудача Уложенной Комиссии объясняется не только крепостническим строем в той форме, в которой он был установлен Петром, но и искоренением этим же монархом всякого выборного начала, что сделало российское общество три поколения спустя не готовым к его быстрому восстановлению.

В любом случае возникает вопрос: почему Екатерина не продолжила попытки созыва нового «Земского Собора» после 1775 г., равно как и не думала об ограничении самодержавия (кроме разве что проекта присяги монарха). Ответ прост: в то время и большинство монархов Европы об этом не думало (Франция, Австрия, Испания…) Это после пресловутого 1815 г. неограниченная власть самодержца превратится в анахронизм. При всём уважении к Екатерине, она всё же была абсолютной монархиней и от ряда свойственных таковым стереотипов избавиться так и не смогла. Можно употребить марксистский термин «классовая ограниченность». Впрочем, есть основания думать, что, не будь искоренения выборного начала при Петре, Россия при Екатерине уподобилась бы не абсолютистским Франции, Австрии и Испании, а конституционным Англии, Дании или Швеции.