Размещено на http://www.allbest.ru/

Религиозное мировоззрение в средневековом Новгороде

Главным источником, при помощи которого можно проникнуть во внутренний мир человека и сделать обоснованные выводы относительно его особенностей, являются произведения культуры. В письменном слове и устных преданиях, архитектуре и живописи, декоративно-прикладном искусстве и предметах быта находит свое выражение жизнь духа в ее волнениях, печалях и радостях, т.е. в непосредственной жизненной данности.

С культурой неразрывно связана религия. Логически понятия "культура" и "религия" связаны отношениями части и целого - религия есть часть культуры. Аксиологически (в сфере отношений ценности и оценки) культура и религия равноправны: не только религия может быть оценена с позиций культуры, но и культура - с позиций религии.

Христианство, став государственной религией на Руси, стремилось полностью подчинить народную культуру, навязать ей свою систему ценностей. Но сама русская церковь постоянно находилась под воздействием народной культуры. Представления и практики нехристианского происхождения проникали в самую плоть православия, и это неудивительно, ведь священнослужители на Руси (за исключением высших церковных чинов, которые долго "поставлялись" из Византии) были русскими людьми. В Новгороде священнослужителей от попа до архиепископа выбирали из своей среды сами горожане. И хотя церковная жизнь влияла на мировосприятие духовенства, стереотипы поведения и нормы жизни, воспринятые с детства, в значительной степени оставались неизменными. Именно поэтому, изучая историю новгородской церкви, так важно, в первую очередь, проникнуть в суть мировоззрения средневековых новгородцев.

О сохранении в XIV-XV вв. в Новгородской епархии языческих культов свидетельствуют многие письменные источники. К примеру, берестяная грамота № 317 (40-60 гг. XIV в.) сохранила обращение безымянного христианина (вероятно священника) к язычникам: "слезы проливаюстя пред богом. За то гнев божий на васо меце, поганый, а ныне покайтеся того безакония. А на то дело окаянное немного поводит, а тых бы хоя и не постыдетися. "

В Новгородско-Софийском своде XV в. "Слова святого Григория, раскрытого в толкованиях, о том, как, сперва язычниками будучи, народы кланялись идолам и требы им клали; то и ныне творят" приведен целый список славянских богов, которым "требу кладут и творят": "вилам и Мокоши-Диве, Перуну, Хорсу, Роду и рожаницам, упырям и берегиням, и Переплуту, и, вертясь, пьют в честь его из рогов. И Огню Сварожичу молятся, и навьям баню топят. и Мокошь чтут. Чреву служащие попы установили прикладывать тропарь Рождества Богородицы к рожаничной трапезе. И недели день, и кланяются, написав жену, в человеческом образе тварь".

Выражение "чреву служащие попы" - это не что иное, как перефразированный термин "жрецы". То есть, именно попы заменили жрецов, взяли на себя функции прежних служителей культа. Кормчий книги решительно запрещали подобное: "не подобает священиком или клириком вълъхвом. быти". Предусматривалась даже кара для священнослужителей, занимающихся ворожбой: "Аще обрящеться от свящньичьскаго чину кто. вълхвуя или обаивая. таковыи от цркви да издринеться".

Тот факт, что в представлении новгородцев на служителей христианской религии в какой-то степени перешли функции языческих жрецов и волхвов подтверждает в конце XV в. новгородский архиепископ Геннадий в послании своем к Нифонту, епископу суздальскому: "привели ко мне попа, да диакона, а они крестьянину дали крест тельник: древо плакун, да на кресте вырезан ворон. а христианин, дей, с тех мест учал сохути, да не много болел, да умер". То есть, в Новгороде в конце XV в. были случаи, когда колдовством занимались священнослужители, являвшиеся, в народном понимании такими же посредниками между богом и людьми, как и языческие жрецы, а, следовательно, обладающие чудодейственной силой.

Еще в начале XVI в. в Новгородской епархии в городах и селах люди открыто собирались на языческие "игрища". В Псковской летописи под 1505 г. приводится послание игумена Панфила с осуждением языческого праздника: "Егда бо приидеть самый празник Рожество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селех возесятца в боубны и в сопели и гудешнием струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устами их неприязнен клич, вся скверные бесовские песни, и хребтом их вихляниа, и ногам их скакание и топтаниа; тоу же есть мужем и отроком великое падение, тоу же есть на женское и девичье шетание блоудное им возрение, также есть и женам мужатым осквернение и девам растленна. "

Подобные свидетельства позволили Б.А. Рыбакову трактовать феномен народного православия как двоеверие. Однако более обоснованной представляется трактовка русского православия в работах Н.М. Гальковского, Б.Д. Грекова. Исследователи писали о медленном слиянии православия и язычества:". Христианизация медленно шла. проникая в толщу народных масс, сливалась со старым, привычным образом мыслей и чувств. Под пером старых и новых русских книжников это были две веры, живущие рядом, двоеверие, но в подлинной жизни этого не было, и быть не могло: это была одна синкретическая вера, явившаяся результатом претворения христианства в русской народной среде, иначе - его обрусение".

Христианизация Руси - это процесс религиозного творчества, охвативший все сферы жизни русского средневекового общества. Именно в этом разгадка мировоззрения русского средневекового горожанина XIV-XV вв. - не жесткое противостояние "язычник-христианин", не двоеверие как тщательно сохраняемое язычество под личиной христианства, но стройная единая система миропонимания, в которой сливались воедино древние языческие представления и не противоречащие им христианские понятия. Отвергались в христианстве лишь те его предписания, которые слишком уж "обесцвечивали" жизнь, лишали ее природной естественности и радости. Христианская религия оживила и во многом стимулировала дальнейший расцвет русской культуры. Дело в том, что язычество в своей основе традиционно. Разработанная, проверенная веками магическая символика повторялась из поколения в поколение, и внести в нее какое-то принципиальное изменение было для язычника опасно, немыслимо, как немыслимо было изменить хотя бы слово в заклинательном тексте. Христианство отвергло языческую магию и объявило крест фактически единственным оберегом человека. Теперь мастерам стало достаточным изобразить на своих изделиях православный крест - и вещь уже выполняла свою защитную функцию. Началось более вольное обращение с древней символикой, мистический принцип в декоративно-прикладном искусстве постепенно уступал главенствующее место эстетическому. Многие языческие символы получили новое переосмысление с позиции христианства. Это явление в исторической науке принято называть рецепцией, т.е. заимствованием из языческого наследия того, что соответствует христианским истинам.

Процесс религиозного творчества в Новгороде можно проследить на основе письменных, изобразительных и археологических источников. К примеру, в летописи Авраамки находим языческое величание Бога: "помилуй нас, Трисолнецьне, помилуй все православное християньство". Три солнца - излюбленный архаичный сюжет в русском декоративно-прикладном творчестве, символизирующий путь солнца по небу.

В Неревском конце Новгорода в слое XIV в. археологи обнаружили амулет в виде окованного неолитического наконечника стрелы. Такие кремневые наконечники, находимые в земле, воспринимались средневековыми людьми, как стрелы Перуна. Новгородцы верили, что такие "перуновы стрелки" можно найти в том месте, куда ударит молния, то есть молнии воспринимали как стрелы Перуна, наконечники от которых остаются в земле. В псковской летописи XV в. находим упоминание таких стрелок: "иде дождь во всю нощь с громом и с молнию, и бысть пред заоутрени, неизреченно силно тресноу гром велми и велика молния. и тою молнию оу святого Пантелемона в монастыри на Красном дворе не на всех иконах золото поазгло еще до завутринеи, а церковь в многых местех находили стрелки, тако же и на лбоу много пощепало чешуи, а церкви бог оублюде, поне же камена".

Новгородская "Кормчая" так повествует о громовых стелах: "Стрелки, топоры громовныи - нечестивая, богомерзкая вещь; аще недугы и подсывания и огненные болести лечит, аще и бесы изгоняет и знамения творит - проклята есть". То есть, новгородцы верили, что с помощью обнаруженных в земле кремневых топориков и наконечников стрел можно лечить болезни, изгонять бесов и творить чудеса.

Найденный в Неревском конце кремневый наконечник был оправлен в медный футляр с изображением "процветшего" креста. Показательно, что амулет был найден внутри сруба, построенного сразу же после пожара 1311 г. В устройстве сруба археологи обнаружили любопытную деталь: у южной стены дома, под четвертым нижним венцом, в специально вырытой ямке небольшой глубины лежали четыре детских черепа. Эта своеобразная "строительная жертва", возможно, была связана с магическими действиями владельца дома - колдуна-волхва.

Очень наглядно характеризуют дух свободного творчества, господствующий в новгородской средневековой культуре, забавные бытовые сценки, изображенные на страницах новгородских рукописей. К примеру, в 1358 г. при архиепископе Алексии было написано Евангелие, в котором художник изобразил букву "Р" в виде приплясывающего гусляра. Приписка к миниатюре гласит: "Гуди гораздо", причем рядом с этими словами в тексте читается "Рече господь.". В Евангелиях 1323 и 1355 гг. в тератологическом орнаменте вплетены веселые фигурки скоморохов, в инициалах встречаются изображения языческих плясок и жертвоприношений. Но эти же миниатюры можно трактовать и с позиции христианской символики. Православие использовало образы языческой культуры, понятные современнику.

Декор и технология изготовления предметов личного благочестия до XVI в. церковью не регламентировались, не было даже церковных постановлений, предписывавших всем христианам обязательно носить нательный крест. Археологически найденные кресты-тельники Новгорода XIV-XV вв. отличаются большим разнообразием форм и материалов. По данным археологии можно сделать вывод, что ювелиры без особого трепета относились к изготовлению культовых вещей. То, что на литейных формах находились изображения креста или святых ликов, видимо, не имело для мастеров особого религиозного значения: углубления для отливок предметов христианского культа вольно сочетаются с углублениями для светских украшений.

Процесс религиозного творчества происходил и в монастырях, ведь даже приняв постриг, люди не могли сразу отказаться от существующих в обществе представлений. В этой связи интересен источник, под названием "Два правила монахам" из сборника отреченных книг ХП-ХШ вв., принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре. Сборник этот был создан на Руси и предназначался для чтения в монастырях. Привлекает внимание начало рукописи, в котором приводится диалог апостолов и Христа "о ядении": "Вопросиша Господа о ядении, рече же Господь, иже есть на мя твьрд сердцем да ест мяса, и вино пиет, аще чует ся к Богу предан да в пьльце (войлоке, шкуре - O. K.) будет ходя, они же реша, аще в пьльце ходя чьрнец съгрешати начнет. какы томоу заповеди соуть. Рече Господь: да идет к болоту, еже не течет аще обрящет е моутящеся без ветра, то благо томоу, аще ли ветр мутит е, то и что сьтворил есть грех то. "

По этому источнику можно сделать вывод, что в русских монастырях существовало снисходительное отношение к грехам и согрешившему (лишь бы в сердце был тверд к Богу). Бытовало свободное отношение к уставу о питании, а также практиковалась проверка иноков на греховность у болота. На лицо перекличка с языческим почитанием водных источников, широко распространенным на Северо-западе Руси. В христианский период традиция эта не исчезла, но трансформировалась - почитаемые родники (в том числе и в болотах) стали считаться святыми и около них нередко ставили часовню.

В христианском Новгороде среди горожан встречались и откровенные язычники, которые откупались от властей особым налогом - "зобожничьем". Новгородская первая летопись старшего извода упоминает об этом налоге под 1228 г.: "а к князю к Ярославу послаша на том: "пойди к нам, забожничье отложи, а судити ти по волости не слати; и на всей воле нашеии на всех грамотах Ярославлих ты наш князь; или, того не хощещь, ты собе, а мы собе".

В Новгороде проживало немало язычников и в последующие века, доказательство тому - многочисленные пункты о языческих обрядах в различных законодательных актах, а также упоминание языческих имен в официальных документах и берестяных грамотах. К примеру, в договоре Новгорода с немецкими купцами о спорных делах от 17 мая 1338 г. упоминается новгородский купец по имени Волос. Имя для купца весьма подходящее, если вспомнить, что языческий бог Волос-Велес считался покровителем торговли. В берестяной грамоте № 215 (вторая пол. XIII в.) упоминается Домаслав-попович, то есть, даже у сына священника было языческое имя.

Сохранился любопытный документ, помогающий полнее представить себе картину жизни новгородцев XIV-XV вв. - послание митрополита Фотия в Новгород 1410 г., в котором митрополит дает новгородцам "наказ", как жить "по закону христианскому". Изучив этот источник, можно сделать определенные выводы о тех особенностях жизни новгородцев, которые митрополит считал недопустимыми для истинно православных христиан. Так, в Новгороде были популярны пиры-братчины, которые начинались с утра и на которые собирались не только миряне, но и священнослужители. Митрополита возмущал обычай пить на этих пирах до обеда, то есть до церковной обедни, во время которой совершалось причащение.

В новгородской былине о Садко сохранилось описание одной из братчин - "Николыцины", то есть посвященной празднику святого Николы. Братчина проходила в церкви Николы Можайского:

У тово ли Николы Можайскова,

Те мужики новогородские

Соходилися на братшину Николыпину,

Начинают пить канун, пива яшныя.

Видимо, новгородцы искренне считали, что, справляя языческий праздничный обряд во имя христианского святого и "напиваясь до пьяна", они совершают истинно православное богоугодное дело.

Далее в своем послании Фотий требует от новгородцев строгого соблюдения постов. Вопрос о постах был для русских людей особенно болезненным. Запреты в определенные дни есть мясное, были грубым вторжением в быт, в привычные устои жизни. Пиры в праздничные дни, сопровождаемые музыкой, проводились и в домах горожан ("скомороха. и гудця и свирця не уведи в дом свой глума ради - поганьско бо то есть"), и в монастырях, и даже в палатах новгородского архиепископа. И зачастую пиры эти совпадали с христианскими постами.

Особое внимание в своем послании митрополит уделяет семейной жизни новгородцев: "А которые не по закону живут с женами, без благословенна поповскаго понялися, темь опитемья три лета, как блуднику, да пакы съвокупити их. А учите их и приводите к православию: с благословением бы поймались с женами.". То есть, в Новгороде еще в начале XV в. жили некрещеные люди, которые женились не по христианскому обряду, а, видимо, по древнему языческому обычаю. О том, каков был этот обычай языческого бракосочетания, повествует "Правило" митрополита Кирилла (конец XIII в.): "И се слышахом, в пределех Новгородских невесты водят к воде, и ныне не велим тому тако быти, или то проклинати повелеваем". То есть, в Новгородской земле в XIII-XV вв. сохранился старинный свадебный обряд, включающий в себя "умычку" - похищение невест у воды. О таком обряде упоминал еще Нестор в Повести временных лет.

Возмущало митрополита Фотия и то, что новгородские попы не запрещали многократные разводы среди мирян: "который человек первую жену отослав или вторую, да и поймает третью или четвертую, а попови их благословляют. А который муж имет жити с четвертою женою, или жена за четврътым мужем, тех божественаа правила от святого причащения и от всякого освящениа отлучают, в церковь не ходити, ни причастиа не приймати, дондеже растръгнется безаконное его съжитие".

"Безаконное съжитие", видимо, никто расторгать не спешил, несмотря на запрет. Устав Всеволода устанавливал даже специальные нормы наследства для детей многоженцев: "Аще будеть полн животом, ино даст детем третиеи жене и четвертой по уроку, занеже теи от закона отлучене; а человеку ся получяет по грехом, занеже прелюбодеинии, а не благословении богом. И аз сам видех тяжю промежю первою женою и детей с третьего женою и с детми, и с четвертою женою и с детми; из велика живота дати урочнаа чясть по оскуду, а из мала живота како робичичю часть: конь да доспех и покрут, по рассмотрению живота".1о есть, кроме детей от первой - четвертой жен, у состоятельных новгородцев бывали еще и дети от рабынь. Жильбер де Ланнуа, побывавший в Новгороде в 1420 г., подтверждает, что "есть в их городе один рынок, где они и продают и покупают. своих женщин".

"Також учите их, - обращается Фотий к новгородским церковнослужителям, - чтобы басней не слушали, лихих баб не приймали, ни узлов, ни примлъвлениа, ни зелью, ни ворожения.". О скоморохах-бахарях речь еще пойдет впереди, пока же отметим еще одно подтверждение бытования колдовских обрядов в Новгороде XIV-XV вв. "Лихие бабы" - это, вероятно, знахарки, лечащие травами и заговорами. Такие способы лечения осуждал настоятель Спасово-Елизарова монастыря игумен Памфил в своей грамоте псковскому наместнику: "Егда приходит великий праздник день Рождества Предтечева, но и еще преже того великого празника, исходить обавницы мужие и жены чаровницы, по лугом, и по болотом, и в пустыни, и в доубравы, ищущи смертныя травы и привето чрева от травнаго зелиа на пагубоу человеком и скотом; ту же и дивия корениа коплют на потворение моужем своим: сиа вся творят действом дьяволим в день Предотечев, с приговоры сотонинскими".

В списке XIV в. "Слова святого отца Моисея о ротах и клятвах" говорится: "жертвы приносят бесом, недугы лечят чарами и наузы и немощьного беса, глаголемого трясцею, мнят ся прогоняще некыими лживыми писмены, проклятых бесов, и елиньскых пишуще имена на яблоцех, и покладают на святей трапезе в год литургия, и тогда ужаснут ся страхом анельска воиньства, и того ради разъгневлен господь бог не пущает дожда на землю. Яко велми претит господь бог святыми своими и не велит чарами недуг лечит ни наузы, ни бес искати, ни в стречю веровати, или в левы идуще или на куплю отходяще, или от князя милости хотяще, не велит чяродеянием и кобьми ходяще сих искати, аще кто от крестьян вълшествуя и кобления творя, горше поганых осудятся, таковыи аще покаяния о том не приимут, ни встанутся".

С особым гневом в своем послании новгородцам митрополит Фотий обрушивается на обычай судного боя, весьма распространенный в Новгороде. Фотий даже запрещает хоронить погибшего "на поле", а тот, кто убьет "лезши на поле, погубит душю". Однако по представлениям средневековых русских людей, судный бой - это самый верный способ решить неразрешимое другими средствами запутанное судебное дело. "Пусть бог поможет правому", - так рассуждали даже православные новгородцы. Обычай судного боя был узаконен в Новгородской и Псковской судных грамотах. Кроме того, кулачные бои устраивались новгородцами в дни поминовения умерших на Масленицу и Троицу, что являлось отголоском древней тризны, которая принимала форму состязаний у могилы умершего - "дратися по мертвецы". Как часть культа предков кулачный бой был особенно важен для новгородцев.

Митрополит Фотий не раз направлял нравоучительные послания в Новгород и Псков. Причем осуждал в них не только мирские грехи, но и нравы церковной "вольницы" этих городов. Из этих источников хорошо видно, до какой степени мирские отношения влияли на церковный быт.

Новгородская церковь наказывала "заблудших детей своих" довольно мягко. А митрополит всея Руси в XIV-XV вв. еще не имел развитого аппарата принуждения и, следовательно, не имел возможности заставить всех прихожан своих епархий строго исполнять православные каноны. Впрочем, сами каноны православной церкви стали незыблемыми лишь во времена патриарха Никона. До этого в обрядах было место для творчества. Изучение рукописной традиции канонических сборников в XII-XVI вв. на Руси показывает, что сборники церковных канонов не были застывшими, их перевод и редактирование были вызваны задачами, стоявшими в ту эпоху перед Русской православной церковью. Причем, каноны редактировались еще и под влиянием местных особенностей каждой отдельной епархии. Особенно это заметно на примере новгородских списков.

В Новгороде был известен и широко распространен греческий Номаканон 14 титулов, точнее его редакция, которая появилась в Новгороде в конце XIII в. и получила название "Книга, глаголемая Кормчая, рекше правило закону греческим языком - номос канон". В Кормчую книгу кроме церковных канонов вошли список Русской Правды пространной редакции, "Устав о браках", "Вопрошание Кириково", Правило "о кресте, иже на земле или на льеду пишют", Правило Иоанна митрополита, список Церковного устава князя Владимира, Устав Святослава Ольговича и другие произведения. Княжеские уставы определяли сферу суда епископов и митрополитов и устанавливали размеры наказаний в виде денежных штрафов, таким образом, распространяя на церковный суд нормы светского права. По-видимому, это отражало реалии Новгородской республики - православная религия была неотъемлемой частью повседневной жизни, поэтому свод законов того времени неизбежно включал в себя наравне и церковные и светские статьи.

Составленная в конце XIII в. и продолжающая оставаться законом в XIV в., Кормчая книга является ценнейшим источником для изучения мировоззрения средневековых новгородцев. В ней мы находим упоминания о языческих обрядах, совершаемых новгородцами в конце XIII в. К примеру: "Неции пред храмы своими. или пред враты домов своих, пожар запаливши, прескакают по древнему некоему обычаю".А.Н. Афанасьев предположил, что в данном отрывке речь идет о ритуалах, совершаемых на Благовещание и 30-го сентября (по окончании уборки хлеба). В это время "сожигают соломенные постели и старые лапти, скачут через разведенное пламя и окуривают свою одежу от болезней и чар; накануне Иванова дня с тою же целью сожигают в лесу старые сорочки и прыгают через костры". В народном представлении огню приписывалась сила очищать от грехов. Под праздничный церковный колокольный звон новгородцы жгли костры "пред храмы своими. или пред враты домов своих" и совершали языческие обряды для оздоровления тела и души.

Благодаря массовой грамотности среди новгородцев, до нас дошли живые слова людей XIV-XV вв. на берестяных грамотах. Некоторые из них сохранили любопытные свидетельства о том, как христианская культура воспринималась в быту новгородцев. В берестяных грамотах № 715 (XIII в.) и № 930 (кон. XIV-нач. XV вв.) приводятся тексты молитв-заговоров против лихорадки. В этих текстах упоминаются ангелы, архангелы, Богородица и святые Сисиний и Сихаил, заменившие, видимо, какие-то имена языческих богов.

В берестяных грамотах Бог упоминается достаточно часто - в формулах завещаний ("В имя отца и сына и святого духа се аз раб божий. "), в заклинательных просьбах ("бога ся боитесь, (слово) блюдите.", "Дай ми осподь света видить, а тобе своему осподину челом бию"), в обращениях крестьян к феодалу ("Господня воля и твоя", "волно Богу и тоби"). Следовательно, Бог в сознании новгородцев занимал место высшего судьи, последней инстанции, к которой можно обратиться за защитой от земной несправедливости ("А на то Бог послух. "). Судопроизводство того времени во многом опиралось на клятву, крестоцелование. Только Бог мог наказать за клятвопреступление ("бога ся боитесь, (слово) блюдите. "). Православный летописец объясняет страшные пожары, опустошавшие город, именно накопившимися грехами новгородцев: "Сии же многы пожары бывают грех ради наших, да ся быхом покаяли от злоб своих; но мы на болшая возвращаемся. Что есть сего злее, иже ходити лжею пред богом в обете и крест целовати и пакы преступати, а то зло многажды стваряется в нас; за то бог наводит на нас злеишия казни по делом нашим".

В летописях, впрочем, преобладает образ бога - милостивого заступника, всеобщего отца, порой наказывающего, но любящего своих детей: "Не отчаемся милости твоея; кажа, господи, накажи, а смерти не предай; аще бо съгрешихом, нь от тебе не отступихом; казнив, помилуй, господи, не по нашим делом злым, нь по своей велицеи милости възри милостью на люди ты бо еси бог, развее тебе иного бога не знаем". Вновь появляется в письменных источниках главный тезис новгородского православия: поступки человека - это не главное, главное же - в сердце своем быть верным Богу. Таким образом официальная церковь нашла компромисс со своей паствой, поступающей часто не по христианским законам.

Исследуя мировоззрение новгородцев, не следует забывать о том, что культура Новгородской республики изначально создавалась как эклектичная в силу особых геополитических условий. С древнейших времен через Приильменье приходил международный Балтийско-Волжский торговый путь, который способствовал формированию у истоков Волхова центра политического взаимодействия местных финно-угорских племен и пришедших сюда в VI-VIII вв. славян. Слияние различных культур сформировало особый тип мировоззрения - новгородцы в период средневековья оказываются способными впитывать иноземные влияния, в том числе и религиозные, и перерабатывать их на свой уникальный манер.

В Новгороде массово производились ювелирные украшения финно-угорского типа. Некоторые из них (шумящие подвески, браслеты, фибулы) несли явно языческую смысловую нагрузку, причем это было язычество

неславянское. Многочисленность находок и их разброс по разным усадьбам свидетельствует, что такие украшения не только изготавливались на продажу, но и пользовались популярностью среди горожан. То есть, финно-угорская мифология не была чужда новгородцам. Она органично вписывалась в их систему устройства мира.

Благодаря развитой торговле, в Новгороде более терпимо, чем в других русских землях относились к иностранцам. Даже глава новгородской православной церкви, архиепископ, в своих письмах называл ганзейских купцов-католиков, "дети мои" и посылал им свое благословение. При этом в Новгороде хорошо понимали различия между православием и католичеством. В Новгородской первой летописи, под 1348 г. очень эмоционально повествуется о присоединении Волынской земли к Польскому королевству: "король краковьскыи. много зла крестианом створиша, а церкви святыя претвориша на латыньское богумерзъкое служение". То есть, новгородцы четко отличали свою "православную" веру от "латыньского богумерзкого служения", всячески осуждали агрессивную миссионерскую деятельность католиков, но это не мешало новгородцам проявлять веротерпимость в отношениях с торговыми западными партнерами.

Широту религиозных взглядов не только простых новгородцев, но и высших церковных иерархов прекрасно иллюстрирует тот факт, что главный храм города - Святую Софию украшали Магдебургские врата XII в. В числе прочих литых изображений, на створках этих врат помещены портреты Александра епископа Плоцкого и архиепископа Магдебургского Петра фон Зеебурга. То есть, архиепископы Новгорода считали возможным, чтобы на парадных вратах главного православного храма города сохранились портреты католиков, тем более, католических церковных иерархов.

Особо следует обратить внимание на музыкально-зрелищную часть культуры Новгорода. Православная церковь с момента своего утверждения на Руси вела борьбу со светской музыкально-смеховой культурой. "Егда играют русалия, ли скомороси. или како сборище идолъскых игр - ты же в тот час пребуди дома!" Однако в Новгороде противостояние церкви и скоморохов не было столь уж непримиримым. Недаром миниатюры с изображениями игрецов украшали новгородские церковные книги XIV в., написанные по заказу архиепископов.

О народе можно судить по его героям. Среди любимых героев новгородских былин - гусляр Садко и скоморохи (Вавило, Кузьма и Демьян, ватага скоморохов из "Гостя Терентища"). Причем скоморохи и музыканты предстают в этих былинах положительными героями, наделенными даже волшебными свойствами. Более того, в былине "Вавило и скоморохи" ходят по земле и совершают чудеса святые скоморохи - Кузьма и Демьян.

Археологи нашли при раскопках Новгорода множество масок - "личин". Маскарад как таковой, по мнению христианских священников, был глумлением над божественными законами. "На тых же своих законопротивных соборищах, - говорится в одном из поучений против язычества, - и некоего Тура-сатану. воспоминают и иныи лица своя и всю красоту человеческую, по образу и по подобию сотворенную, некими харями или страшилами (масками - O. K.) закрывают". В 23 правиле Номоканона запрещались игры и пляски, различные виды ряжения:". или во одежду женскую мужие облачаться, и жены в мужескую; или наличники, яко же в странах латинских зле обыкше творят, различная лица себе притворяюще". Источник XVI века "Поновление священноинокам" также свидетельствует, что на игрищах мужчины переодевались в женское платье и наоборот: "грех есть мужам в женской одежде ходить, играя, или женам в мужской. Епитимья - 7 недель, поклонов по 150 надень".

Христианские летописцы упоминали о народной музыке резко отрицательно: "В селех возбесятся в бубны и в сопели". В сборнике XIV в. "Золотая цепь", в перечислении дел, "иже не велит Христос святий отступити", наряду с насилием, разбоем и чародейством упоминаются "Се же суть злая и скверная дела: плясанье, бубны, сопели, гусли, пискове, игранъя неподобныя, русалъя". Такое резко отрицательное отношение можно объяснить тем, что музыкальная игра создавала свой собственный порядок, не нуждающийся в божьем порядке. Свобода творчества в народных праздниках слишком резко контрастировала с аскетически-скучным порядком жизни, который стремилась навязать людям православная церковь.

Очевидно, что этим запретам в Новгороде не придавали особого значения. В культурных напластованиях XIV-XV вв. во всех древних концах города археологами обнаружено большое число обломков и деталей различных музыкальных инструментов. Это всевозможные погремушки, колотушки и трещотки, шумящие привески-амулеты, ботала, бубенцы, колокольчики и варганы, костяные брунчалки и глиняные свистульки, деревянные сопели, гусли и гудки. Даже священники не считали для себя греховным "глумиться мирскими кощунами". В XVI в. митрополит Даниил с гневом говорит об этом в своем поучении: "Ныне же суть нецыи от священных, яже суть сии пресвитеры и диакони, иподиакони, и чтеци, и певци, глумяся, играют в гусли, в домры, в

В народной культуре средних веков смех, пляски и инструментальная музыка имели религиозно-магическое значение, как источники плодородия. Музыканты-скоморохи являлись, соответственно, жрецами жизни. По подсчетам В.В. Кошелева, в Новгородской земле за последние 5 лет XV в. сохранились упоминания о 46 скоморохах. Несомненно, Древний Новгород заслуживает звания "столицы русского скоморошества".

Стоит отметить, что наравне с "гусельным художеством" и "гудошным" промыслом в Новгороде существовала и церковная певческая традиция. Новгород был крупнейшим центром профессионального певческого искусства. Певческие тексты уже с XI в. писались новгородцами на древнерусском языке не только на пергамене, но и на бересте. Списки музыкальных рукописей создавались в книгописной мастерской Софийского собора. Новгородцы не слепо копировали образцы византийского песнопения. В новгородских ирмологиях ХП-ХШ вв. воплощаются черты местной традиции: в семиографии (нотном алфавите), интонационном словаре, и особенно в репертуаре. Уже в ХП-ХШ вв. в Новгороде существовал музыкальный "новгородский извод" в певческих рукописях. При этом особых запрещений новгородских архиепископов на музыкальную светскую игру до конца XV в. не сохранилось.

Судя по летописям, осужденного на казнь оглушали палицей (или просто избивали), но не связывали и сбрасывали в Волхов. Если он выплывал (а такие случаи бывали) его более не пытались казнить смертью, ограничиваясь штрафом или другими наказаниями. Православные летописцы очень осторожно комментировали данный способ суда. К примеру, описывая казнь за измену в 1316 г. Игната Беска, ("биша и на веце, и свергоша его с мосту в Волхове"), летописец осторожно добавляет "а бог весть". Но церковь не вмешивалась в решение веча, не пыталась запретить этот вид казни.

Исследователь новгородских усобиц А.В. Петров связывает столкновения жителей сторон на мосту через Волхов с языческими верованиями и обычаями, против которых в XIV в. боролись новгородские юродивые Николай Кочанов и Федор: "Изобличая и высмеивая новгородцев за их приверженность к пагубной языческой традиции межрайонной вражды, Николай и Федор пародировали усобицы между сторонами города. Когда Николай являлся на Торговую сторону, его оттуда решительно выгонял Федор, и, наоборот, Федору невозможно было зайти на Софийскую сторону, чтобы его тотчас не стал гнать на "он пол" Николай. Разыгрывая в назидание новгородцам свою условную распрю-фарс, Николай и Федор по преданию совершали различные чудеса. Николай бросал в своего "противника" кочаны капусты, стоя при этом на поверхности воды, на самой середине Волхова".

Следует отметить, что, само юродство развилось в Новгороде из скоморошества, которому всегда присуща пародия как жанр. В Новгороде скоморохов воспринимали как святых людей - отсюда и мотив святости юродивого Николы, способного ходить по воде, "аки по суху".

В новгородском фольклоре сохранились свидетельства о своеобразном обожествлении-очеловечивании озера Ильмень. Для понимания мировоззрения средневековых новгородцев исключительный интерес представляет предание об Ильмене и речке Черный ручей. В предании Ильмень выступает в роли справедливого сеньора по отношению к своему вассалу - Черному ручью. Ильмень - справедливый судья, он встает на защиту "старины", как это и было принято в Новгороде. Сказание подразумевает, что обычай судить по "старине" священен, поскольку получен от богов, которые наказывают нарушителей "старины". Средневековому человеку необходимо было подтверждение правоты своих действий "свыше", ведь человек может ошибаться, и только боги знают правду и могут справедливо рассудить любой спорный вопрос.

Не исчез совсем, но претерпел видоизменения культ "скотьего" бога Велеса. В языческие времена его идол находился, вероятно, у южной окраины новгородского детинца, где в древности была Волосова улица. В XIV в. на его месте была поставлена церковь святого Власия, в функции которого входило покровительство домашнему скоту, как и у Велеса. На новгородской иконе XIV в. святые В ласий и Спиридоний изображены как пастыри разнообразного скота. Количество христианских святых значительно превышало число языческих богов. Видимо, поэтому функции Велеса были поделены между Власием и Спиридонием, а возможно, еще и святым Георгием ("Егорий да Влас - всему богатству глаз"). Крестьяне на Русском Севере как оберег скота от болезней использовали наравне как икону святого Власия, так и медвежий череп, поскольку одной из ипостасей языческого бога Велеса считался медведь.

религиозное мировоззрение новгород православие

Местными особенностями жизни можно объяснить и популярность культа святого Николы в Новгородской земле. В этнографии сохранился обряд "умилостивления Онежского озера". Он проводился 6 декабря: "Каждый год накануне зимнего Николы пред всенощной из каждой рыбацкой семьи к известному месту собираются старики. На берегу ими делается человеческое чучело и в дырявой лодке отправляется в озеро, где, конечно, и тонет. Два-три старика поют песню, где просят Онего взять чучело соломенное. И для большей вразумительности призывают имя Николы Морского". Таким образом, именно Никола зимний, он же Никола Мокрый, требующий "человеческих" жертв, стал прямым наследником языческого водяного божества, возможно, того самого Ящера. Неудивительно, что в Новгороде и его окрестностях было много Никольских церквей, ведь в экономике республики большая роль отводилась торговле (а основные торговые пути были водными) и рыболовству.

В былине "Садко", купец дал зарок построить церковь в честь святого Николы, но не выполнил обещание. На море его корабль с товарами стал на месте и не поплыл дальше, пока Садко не спустил в море жертву Николе богатую казну. То есть, Никола вновь выступил в роли водного божества, которому подвластна морская стихия.

Своеобразным было понимание в Новгороде образа Софии Премудрости Божией. Для Новгорода понятие "Дом Софии" означало гораздо большее, чем просто земельные владения Софийского собора. Как показал С.С. Аверинцев, одной из смысловых граней древнего символа Премудрости Божией являлось то, что она собирает земли и города в единую сакральную державу, ибо государство есть ее "дом". Дом - один из главных символов библейской Премудрости, это образ обжитого и упорядоченного мира, огражденного стенами от Хаос. При скреплении поземельных сделок применялся так называемый "софийский" тип печатей.

Храм Софии не зря находился в Детинце. Детинец был исходным зародышем, из которого развивался весь город, это было сакральное укрепление - любой вход в детинец ограждался надвратным храмом. В крепость нужно было пройти под церковью, очиститься от скверны и почувствовать, что ты вошел на абсолютно защищенную, священную территорию.

На Русском Севере сохранилась легенда, в которой рассказывается о промысловике Иване Гостевом сыне, который водил всю жизнь ладьи до дальних нехоженых берегов. И под старость задумался промысловик: "Кому надобны неиссчетные версты моих путей-плаваний? Кто сочтет морской путь и морской труд?" И видит он: у мачты стоит огнезрачная девица. У нее огненные крылья и венец, на ней багряница, истыканная молниями. Она что-то считает вслух и счет списывает в золотую книгу. "Я премудрость божья, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского хода. Всякая верста твоих походов счислена, и все пути твоих людей исчислены и списаны в книгу жизни Великого Новгорода". "Ежели так, о госпожа, - воскликнул Гостев, - то и дальше дальних берегов пойду и пути лодей моих удвою!"

Литература

1. Азбелев С.Н. Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому // Древний Новгород. - М., 1983. С.77-102.

2. Алексеев А.А. Библейская филология в Новгороде Великом // Новгород в культуре Древней Руси. - Новгород, 1995. С.22-33.

3. Алексеев А.И. Ересь стригольников: вольнодумцы или колдуны? (этимологический аспект) // Исследования по русской истории. Сборник статей к 65-летию профессора И.Я. Фроянова. - СПб. - Ижевск, 2001. С.184- 195.

4. Антипов И.В. Новгородская архитектура времени архиепископов Евфимия II и Ионы Отенского: Автореферат дисс. канд. Искусствоведения.

5. СПб., 2005. - 28 с.

6. "А се грехи злые, смертные." Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России. Тексты, исследования. - М., 1999. - 861 с.

7. Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу. - М., 1995.Т. I-III. - 416,400,417 с.

8. Буслаев Ф.И. Русская хрестоматия. Памятники древнерусской литературы и народной словесности с историческими, литературными и грамматическими объяснениями, словарем и указателем. - М., 1888. - 478 с.

9. Быков А.В., Кузьмина О.В. Митрополит Киприан - портрет на фоне эпохи // История. - 2001. № 22. С.2-9; № 23. С.8-13.

10. Быков А.В., Кузьмина О.В. Эпоха Куликовской битвы. - М., 2004. - 480 с.

11. Власова 3.И. Скоморохи и фольклор. - СПб., 2001. - 524 с.

12. Гаврюшин Н. "И еллини премудрости ищут". Заметки о софиологии // Гаврюшин Н. По следам рыцарей Софии. - М., 1998. С.69-114.

13. 47. Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. Т.1-2. Репринт изд. 1913, 1916 гг. - М., 2000. - 308 с.

14. Клейненберг И.Э., Севастьянова А.А. Уличане на страже своей территории: По материалам ганзейской переписки XV в. // НИС. - Л., 1984.

15. Вып.2 (12). С.157-164.

16. Клибанов А.И. К истории русской реформационной мысли. (Тверская "распря о рае" в середине XIV века) // Вопросы истории, религии и атеизма. - М., 1985. Вып.5. С.222-262.

17. Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.2. // Сочинения. Т.2. - М., 1957. - 468 с.

18. Ключевский В.О. Исследования, рецензии, речи (1866-1890) // Сочинения. Т.7. - М., 1959 - 487 с.

19. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. - М., 1988. - 509 с.

20. Филарет, архиеп. Русские святые, чтимые всею церковью или местно.

21. Январь, февраль, март, апрель. - СПб., 1882. - 568с.

22. Флоренский П., свящ. Столп и утверждение истины. Опыт православной Феодицеи в двенадцати письмах. - М., 1914. - 812 с.

23. Фролов А.А. Конфискации вотчин новгородского владыки и монастырей в последней четверти XV века // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. - 2004. N 4. С.54-62.

24. Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь: Исследования магии и религии. - М., 1980. - 831с.

Размещено на Allbest.ru