Советский политический режим в условиях НЭПа. Ликвидация небольшевистских партий и организаций

Таким образом, введя нэп и сделав определенные шаги по пути экономического плюрализма, большевики оказались не в состоянии перенести новации нэпа на политическую область. Не решившись на легализацию политической оппозиции, РКП (б) взвалила на себя непосильный для одной партии груз политической ответственности за все, что происходило в разоренной, многоукладной стране. Этим она обрекла себя на превращение в государственную структуру репрессивно-диктаторского характера.

В.И. Ленин, как достаточно сильный прагматик в политике, как социолог, понимал, что созданный им механизм власти [авторитарная пирамида с харизматическим лидером наверху] в условиях неразвитой партийной демократии, бюрократического централизма неизбежно продвинет к рычагам власти так называемого аппаратного вождя, независимо от его личных качеств. Так, собственно, и произошло. Реальной властью в партии к середине 20-х годов обладал ее генеральный секретарь И.В. Сталин - более половины партийных секретарей получили свои должности уже из его рук.

Ленин в последний период своей жизни попытался заменить эту систему на олигархическую, называемую тогда коллективным руководством и поставить ее под контроль рядовых партийцев. Однако «руководящее ядро» ЦК объективно не было готово к восприятию его предложений, субъективно же, войдя во вкус власти, не хотело и уже не могло ничего изменить. Генсек проводил активную деятельность по формированию и укреплению «секретарской иерархии», заменяя неугодных на «лично преданных».

Сегодня формируется мнение, [36] согласно которому большевизм как в чем-то наивная попытка политической организации рабочего класса, пережив глубочайший кризис и раскол партийной «верхушки», постепенно прекращал свое существование, уступая место и власть новому социальному феномену - растущему слою партийно-государственной номенклатуры, ставшему основной политической опорой быстро формирующегося сталинского режима. С этим трудно не согласиться.

2. Социал-демократическая и либерально-демократическая альтернативы большевистскому НЭПу и их судьба

Об опасности гипертрофирования роли государственного принуждения и вообще о необходимости демократизации советской государственности неоднократно ставили вопрос российские социал-демократы (меньшевики) и социалисты-революционеры, к этому времени находившиеся в основном за границей.

Решения X съезда РКП (б) вызвали у социал-демократов двойственное чувство. С восторгом был воспринят тот факт, что «Ленин отступает», хотя почти сразу же пришло осознание недостаточности данного отступления. Обращалось внимание на тот факт, что кроме необходимости учета экономических требований крестьянства важна его «политическая реабилитация». Соглашение с крестьянством, подчеркивалось в редакционной статье «Социалистического Вестника», только тогда будет реализовано и даст результат «примирения деревни с революцией», когда оно станет соглашением о «прекращении так называемой диктатуры пролетариата, т.е. диктатуры комиссаров над почти бесправным пролетариатом и совершенно бесправным крестьянством…» [37].

И заграничная меньшевистская секция и ЦК РСДРП были единодушны в том, что, сказав «А», большевикам необходимо произнести и «Б», иначе производительные силы страны не смогут подняться из пепелища. В резолюции «О продналоге», принятой ЦК РСДРП в апреле 1921 г., содержался пункт о том, что X съезд РКП (б) абстрагировался от необходимости уточнения характера взимания продналога, который должен «падать лишь на излишки собственного потребления». Отсутствие такого разъяснения могло привести к бюрократическому произволу и фактическому взиманию все той же разверстки. Но основное внимание в резолюции обращалось на политические требования. Социал-демократы все еще надеялись, что большевиков удастся убедить в необходимости реформирования однопартийной системы.

В воззвании «Что же дальше?», принятом спустя несколько дней на заседании ЦК 19 апреля 1921 года («апрельские тезисы»), были повторены политические лозунги меньшевистской платформы «Что делать?» (1919 г.): свободные выборы в Советы всех уровней; гарантии неприкосновенности личности и отмена административных расправ; фактическая свобода слова и печати; гарантия свободы [38]. В экономической области основные позиции меньшевиков остались на уровне их программы 1919 года: необходимость длительного переходного периода, формирование смешанной экономики на основе реалий российской действительности в условиях нэпа (многоукладности), отказ от тупика государственно-административного псевдосоциализма, формирование ниш для различных форм собственности в переходном состоянии общества при условии регламентации его социальной структуры в целом.

Несмотря на изгнание своих лидеров из страны, меньшевики пытались в очередной раз «достучаться» до своих «друго-врагов» - большевиков. Красной нитью черев все материалы меньшевистской печати проходит мысль о противоречивости ситуации в советской России после введения нэпа, вызванной несовместимостью диктатуры и однопартийности с новыми процессами в экономике. В одной из наиболее интересных статей «Ленин против коммунизма», посвященных анализу характерных черт российской действительности начала нэпа и связанных с анализом ленинской работы «О продовольственном налоге» (апрель 1921 г.), Ю.О. Мартов обратил внимание на концептуальное противоречие теоретических попыток В.И. Ленина осмыслить первые шаги: «в момент, когда он, пытаясь радикально ломать экономическую политику, фактически порывает с коммунизмом, он прежде всего заявляет, что диктатура большевиков именно при такой ломке должна остаться неприкосновенной». По мнению Ю.О. Мартова, это было тем более опасно в стране, где «красуется громадная пирамида военной и гражданской бюрократии» [39], которая лишь видоизменилась при большевистском режиме и уничтожить которую новым структурам не удалось.

В январе 1922 года Ю.О. Мартов вновь подчеркнул, что «период революционной диктатуры, оправданной фактом гражданской войны, закончился» и что необходимо перейти к правовому режиму демократии, так как хозяйственное развитие страны требует правового строя, ликвидации диктатуры и установления хотя бы некоторой законности [40].

Меньшевики надеялись, что «экономический реализм» нэпа приведет к политической демократизации и даже коалиции большевиков с другими социалистическими партиями, но уже с середины 1922 г. они были вынуждены констатировать усиление террора по отношению к оппозиционным партиям. Оригинальное объяснение этому опять-таки дал Ю.О. Мартов: большевики усилили репрессии в связи со стремлением «пристроить» обе части своего аппарата «хозяйственников» и «чрезвычайщиков»; преследование инакомыслящих означало усиление той части советских управленцев, которая была связана с репрессивным механизмом власти.

Более солидным и доказательным в меньшевистском анализе происходившего в первой половине 20-х годов в России выглядел вывод, окончательно оформившийся в их прессе к середине 1922 года и ставший доминирующим на протяжении последующих лет о том, что РКП (6) перестала отражать интересы какой-то части рабочего класса, став партией высшего слоя бюрократов-управленцев. Причины и смысл се перерождения социал-демократы увидели в том, что, став властью, она перестала быть партией, слившись с государственным аппаратом, превратившись «в его неотрывную часть» [41]. «Партии как самостоятельной силы уже нет, а есть только партия как вход в царство бюрократическое», «одна партия - никакая партия», резюмировал происходившее социал-демократ Ст. Иванович спустя несколько лет.

Этим же социал-демократом было высказано страшное пророчество: «Не силы, коммунизмом побежденные, а силы, коммунизмом выпестованные, положат конец его господству. Не «белогвардейцы», помещики, монархисты… и прочие жупела коммунистической пропаганды и агитации, а вот те, которые называются «коммунистами», комсомольцами, красными командирами, красными спецами, сочувствующими, беспартийным активом - вот они положат конец коммунистической партии и своему собственному долговременному переодеванию в дурацкие костюмы коммунизма», появятся «во множестве «красные предатели»…, они закончат конечный счет» [42].

Теоретики меньшевизма оценили программу политической реорганизации, предложенную Лениным, как своего рода «заплаты», которые не могут изменить политическую систему в сторону демократизма, подчеркнув, что Ленин остался социальным утопистом, так как не увидел связи между «строем партийной диктатуры» и бюрократизацией государственного аппарата, того, что при однопартийной структуре политического управления не может быть честной и дешевой администрации, добросовестных и хороших чиновников. Поставленная Лениным задача - создание целесообразного государства по принципу величайшей экономии при сохранении основ существующего режима являлась неразрешимой задачей, своего рода квадратурой круга [43].

25 февраля 1924 года меньшевик Ф. Дан выступил на эмигрантском собрании в Берлине с докладом о кризисе большевистской диктатуры. По его мнению, нэп уже в 1924 году обнаружил известную несостоятельность, так как экономическая уступка не была дополнена политическими уступками, вследствие чего росло недовольство среди рабочих, в армии, особенно - в крестьянстве, что и служило объективным свидетельством кризиса.

Одновременно другой социал-демократ Д.Ю. Далин в январе 1924 года писал в «Социалистическом Вестнике» о том, что для успешного развития кооперации важно не только провозглашение «права на независимую организацию», но главное, необходима та политическая атмосфера, в которой это право превращается в реальность, в большевистской деревне царит подавление всякой общественной жизни [44]. За такую постановку вопроса он был подвергнут жесточайшей критике на страницах журнала «Большевик» и назван «политическим недоумком, в детстве зашибленным демократией» [45].

Безусловно, острота ситуации, переживаемой советской Россией, приверженность идеологическим догмам снижала восприимчивость большевистских теоретиков к конструктивным предложениям их оппонентов (в первую очередь - меньшевиков и эсеров), хотя последние не отказались от возможности реализации в отдаленной перспективе социалистического проекта развития общественного прогресса, совместив его с демократией.

Социалисты-революционеры также, как и социал-демократы, считали новую экономическую политику большевиков значительным шагом вперед по сравнению с «военным коммунизмом». 23 июня 1921 года Центральное организационное бюро ПСР, еще функционировавшее полулегально в России, в обращении к членам партии оценило введение нэпа как положительный акт по сравнению с той хозяйственной системой, которая явилась следствием «псевдо-коммунистического» режима большевиков на предыдущем этапе.

По решению Оргбюро ПСР в августе 1921 г. в Самаре состоялся X Совет партии, на котором в специальной резолюции по текущему моменту рассматривался главным образом вопрос о большевистском нэпе и отношении к нему эсеров. Хотя в решениях и была зафиксирована двойственность новой политики, но, тем не менее, подчеркивалось, что, сделав такой поворот, большевистская власть должна была, «круто порвав со старыми методами диктаторского господства и со старыми приемами… монопольно-партийного управления, вернуться к демократии, протянуть руку всем социалистическим партиям, чтобы общими усилиями… спасти от крушения все то, что можно еще спасти». В целом оценка нэпа эсерами совпадала с меньшевистской точкой зрения. Упрекнув в очередной раз большевиков в использовании «псевдосоциалистических методов декретного коммунизма», а умеренных социалистов в попытках свою программу свести к борьбе за мелкие реформы, эсеры тем не менее достаточно прагматично определили структуру основных фигурантов процесса восстановления хозяйства России: государство, местные самоуправления, кооперация, отечественные и иностранные предприниматели. В связи с последним принципиально важным был вывод о том, что капитализм, даже подорванный войной, вовсе не являлся «трупом», который трудовым классам осталось бы только убрать с дороги для развития социалистического творчества [46]. К сожалению, обоюдные надежды меньшевиков и эсеров на наращивание изменений политического курса большевиков в связи с нэпом не оправдались.

Советская пресса проявляла особую нетерпимость по отношению к авторам и последователям так называемой теории конструктивного социализма, в числе которых в начале 20-х годов были западные социал-демократы (К. Каутский, О. Бауэр, Р. Макдональд) и часть российских социалистов-революционеров во главе с В.М. Черновым. Он обратил внимание на то, что большевистская революция явилась не столько продуктом особых экономических условий, типичных для аграрного государства, сколько следствием исключительных обстоятельств, сложившихся в России после мировой войны. В. Чернов в качестве социологической основы своей теории выдвинул две идеи: эволюционного развития общественного организма и общества, как органического целого, в котором каждый индивидуум, каждая группа людей, каждый общественный класс выполняли бы определенную, адекватную их позиции общественную роль. Переходная эпоха, согласно этой теории, представлялась эволюционной дорогой по пуги демократии, без вредных «социальных экспериментов» на основе разумного сочетания разрушительных и созидательных действий [47]. Реакция партийной прессы Советской России на теорию, в которой отсутствовал тезис о классовой борьбе и диктатуре пролетариата, была очевидной. Даже представители бухаринской школы (молодые теоретики В. Астров, Д. Марецкий и др.), которые в эти годы отличались творческой постановкой некоторых вопросов, связанных с обоснованием возможности развития страны за счет смягчения противоречий в экономике, проявляли абсолютную непримиримость в рассмотрении проблем, касавшихся советской политической системы, в частности - консервации диктаторских методов ее функционирования [48].

Безусловно, в концепции демократического (конструктивного) социализма, особенно в ее варианте, представленном российскими социал-демократами (меньшевиками), были определенные противоречия.

Как и ранее, хотя и в меньшей степени, у меньшевистских авторов их критика большевиков, а также позитивная программа действий, предлагавшаяся идейным оппонентам, строилась главным образом на признании незрелости внутренних предпосылок, в частности, неготовности базовых отраслей народного хозяйства к социализации; последнее же предполагалось восполнить, кстати, как и в программах большевиков, широкой помощью со стороны западноевропейского пролетариата со вступлением последнего на путь действительного социализма после мировой революции.

В этой связи представляется правомерной критика главной теоретической посылки меньшевиков со стороны ученых-экономистов и социологов в лице редактора журнала «Экономист» Б.Д. Бруцкуса, который еще в начале 20-х годов сделал вывод, направленный не только против радикалов - большевиков, но и против «правых» - меньшевиков: «Неудача социалистического строительства не может быть объяснена только тем, что место и время выбраны для него неподходящие». Причина неудач в реализации программы большевиков, по его мнению, состояла в том, что с точки зрения экономической целесообразности принцип социализма не был творческим. Поэтому нельзя было российским «умеренным социалистам» надеяться на то, что в случае их возвращения на родину они смогут «продолжать строительство социализма по-хорошему, в котором им будто бы помешали большевики…» [49]. Отверг он и тезис о возможности мировой революции как необходимой предпосылке удачного строительства социализма где бы то ни было, в том числе - и в России.

Именно в работах Б.Д. Бруцкуса и его коллег (Л. Литошенко, М.И. Туган-Барановского, В.М. Штейна, П. Чубутского, А.Л. Рафаиловича и др.) и начала формироваться либерально-демократическая альтернатива государственному социализму, учитывавшая общенациональные задачи российского общества. В журнале «Экономист» также сотрудничали до лета 1922 года (вышло всего пять номеров) преподаватели петербургских вузов, известные социологи, экономисты, философы, историки (П.А. Сорокин, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Н.Д. Кондратьев, А.И. Тарновский, Е.В. Тарле и др.).

Нэп породил у Б.Д. Бруцкуса и его коллег надежду на либерализацию. В 1922 году Бруцкус какое-то время возглавлял комиссию по планированию сельского хозяйства. Не скрывал своих научных и политических взглядов: Октябрьскую революцию считал трагедией, но не разделял и идеалов белого движения. В 1922 году на Аграрном съезде возложил на советское руководство ответственность за голод 1921 года. Публично выступал с критическим анализом проблем организации большевиками централизованно планируемой и управляемой экономики. В первом-третьем номерах журнала «Экономист» опубликовал серию статей под названием «Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе», затем изданную отдельной книгой в 1923 году в Берлине, переизданную позднее несколько раз. Сегодня данная работа оценена доктором экономических наук из США Джоном Вильхельмом, как «самое важное исследование по экономике на русском языке в этом столетии» [50].

Б.Д. Бруцкус, а еще ранее М.И. Туган-Барановский, не просто анализировали хозяйственные структуры России, а состоятельность социализма как положительной системы в целом. Концептуальным для них было понимание того, что нельзя рассматривать социализм как какое-то «конечное блаженное состояние… надо в каждую эпоху решать конкретно те задачи, которые ставит жизнь»; человечеству можно указать лишь самые общие директивы для его устремлений и «каждое его достижение будет сопровождаться возникновением новых противоречий, постановкой новых задач… Источником вековечного движения вперед человечества является творческая человеческая личность» [52]. В предисловии к изданию 1923 года Бруцкус конкретизировал это положение применительно к задачам социалистов: «Они обязаны… открыто сказать массам, что строй частной собственности и частной инициативы можно преобразовать», но его «нельзя разрушать, ибо… среди развалин ничего построить нельзя, его нельзя разрушать,… ибо неизвестно, что собственно придется строить». И еще один довод в пользу своей концепции привел автор, подвергнув анализу капиталистическое производство в развитых странах: «кризисы не препятствуют капиталистическому производству…», тем более, что они имеют тенденцию смягчаться, промышленный капитализм на высших стадиях развивается в пульсирующем темпе.

Сделав вывод о том, что прибыль и рента являются не историческими, т.е. привходящими, а логическими категориями хозяйства, и что без ценностного учета никакое рациональное хозяйствование ни при каком социально-экономическом строе невозможно, он видел единственный путь развития экономики России в восстановлении свободного рынка, работе государственных предприятий на основе ценностного учета.

Самой слабой стороной социалистических построений большевиков Бруцкус считал стремление централизовать в руках своей бюрократии все распределительные функции. Это не только не способствовало росту производительности отдельных предприятий и отчуждало рабочих от производственного процесса, но главное - открывало большой простор для различных политических влияний на экономическую жизнь, которые в социалистическом государстве, где политическая власть окончательно слита с экономической, должны и без того проявляться сильнее, чем в каком бы то ни было другом обществе.

Оценивая факт перехода Советской России к нэпу, Бруцкус подчеркнул, что нэп лежал уже не в плоскости социалистического хозяйства, как таковое понимается в марксизме; данную политику он рассматривал как возвращение к здравому смыслу, как реальную возможность выхода из экономического кризиса, в который ввергла страну, прежде всего, мировая война и в преодолении которого социальная революция не оказалась действенным средством. Спасти страну можно было только на рельсах рыночного нэпа, на основе создания экономических предпосылок индивидуальной свободы, без чего не могло быть и политической свободы. Одновременно Бруцкус, безотносительно к политическому устройству, признавал необходимость внесения в свободный меновый строй множества корректив, усиливающих позицию экономически слабых, что способствовало бы реализации политической, а не просто формальной свободы личности. [52].

Таким образом, Б.Д. Бруцкус теоретически обосновал либерально-демократическую альтернативу развития с учетом интересов всего общества на основе углубления и развития нэпа в экономической и политической областях и завершения индустриальной модернизации России, начатой еще на рубеже веков.

Б.Д. Бруцкус и другие авторы, публиковавшие свои статьи в журналах «Экономист» и «Новая Россия», обосновали обширную практическую программу возрождения России. Резонно обратив внимание на то, что «социализм, как положительное учение, остался в марксизме неразработанным» и что многие прогнозы Маркса не оправдались, как и предсказания Н.И. Бухарина и других коммунистов насчет немедленной мировой революции, провозглашавшиеся в 1917-1918 гг. [53], эта группа российских ученых призвала большевистских лидеров к последовательной либерализации всех сторон жизни общества, в первую очередь, российской деревни, ибо крестьяне составляли более 80 процентов всего населения и несли на себе все здание государства, питали всю русскую культуру. Как заметил один из авторов, П. Чубутский, крестьянин должен построить на своей земле разумное хозяйство, а не превращаться «в голодающего пенсионера, содержимого государством или иностранными филантропами»; для этого он должен обладать прочными и точными, переходившими по наследству правами, и располагать широкой свободой хозяйствования. Указывались и другие условия, необходимые для возрождения России и, в первую очередь: перестройка крестьянского хозяйства из чисто потребительского в промышленный тип, работавший на рынок; восстановление хотя бы минимума крупной государственной промышленности, без чего современная государственная машина при любом строе существовать не смогла бы; одновременно - «государственное воспособление» развитию частного промышленного предпринимательства, особенно в отраслях, призванных обеспечить прогресс сельского хозяйства и крестьянский рынок, а также городской спрос, что было бы в высшей степени выгодно с точки зрения поддержания валютного курса.

Важным направлением успешного осуществления предполагаемых мер рассматривалось развитие кооперации вообще, и сельскохозяйственной в частности. Последнюю предлагалось развивать не как призрачный «путь к социализму», а как социальную организацию, которая в обедневшей стране с ослабленной государственностью должна была при условии принадлежности земли кооперативно-объединенным десяткам миллионов русских крестьян, а также при развитии государственного кредитования, различного вида льгот и всей финансово-кредитной системы в целом сформировать новые социальные связи и отношения, помочь «России остаться Россией» [54].

К важным условиям возможной либерализации экономической, а также и политической жизни страны причислялось восстановление денежной и финансово-кредитной системы, для чего предлагалось опять-таки отказаться от «осужденных практическим опытом и нашей и французской революционной эпохи системы твердых цен и монополии», ведущих к созданию двух рынков: официального и полуподпольного, разница между ценами на которых вела к подкупу продавцами органов надзора, административного персонала, к превращению взяточничества в государственный институт [55].

Смысл предложенных практических мер в широком смысле состоял в главном: в новых условиях, условиях перехода к нэпу, подвигнуть руководителей страны на путь ее возрождения на основе экономической разумности, практической целесообразности и гражданского мира. В узком смысле значение предлагаемого состояло в возможности привлечения к активной работе на благо отечества где-то около 200 тысяч представителей российской интеллигенции, оставшейся в стране к началу 20-х годов. Ее лучшие представители составляли мозговой центр российской науки до революции.

Идеи нэповской альтернативы находили в самой России многочисленных сторонников в среде беспартийной интеллигенции, специалистов разных уровней и отраслей. В 20-е годы, по крайней мере до 1927-28 гг., в стране существовали многочисленные группы специалистов, разделявших указанные идеи и ратовавших за новые подходы во всех сферах общественной жизни. Согласно данным, до последнего времени малоизвестным нашему читателю, сообщенным Н. Валентиновым, в первой половине 20-х годов в «Торгово-промышленную газету» - орган ВСНХ, поступало ежемесячно не менее трехсот статей; причем беспартийные экономисты, специалисты-инженеры выступали с предложениями и мнениями, которые зачастую не совпадали с тем, что провозглашало начальство ВСНХ. И так было до 1927 года, пока не надвинулась на страну эпоха сталинизма и сталинских пятилетних планов.

В Госплане, опять-таки до указанного рубежа, работала большая группа специалистов (В. Базаров, В. Громан, И. Кондратьев и др.), которые отстаивали рыночный механизм хозяйствования, опиравшийся в значительной мере на тщательное изучение стихийных процессов, выявление их развития, учет конъюнктуры и государственное регулирование. Однако во второй половине 20-х годов их оппоненты, сторонники директивных методов управления и примата целевых установок в плане (Г. Кржижановский, С. Струмилин, В. Милютин, В. Мотылев и др.), «вооружились идеологическими постулатами как дубинкой и осуществили стремительный маневр, переведя научный бой из экономической плоскости в политическую» [56]. Было покончено не только с «беспринципными» идеями, но и с их носителями. Так, В.А. Базаров, И.В. Громан были арестованы в связи с процессом 1931 года над «контрреволюционной организацией меньшевиков», Н.Д. Кондратьев - в связи с делом так называемой Трудовой крестьянской партии (ТКП), которой не было не только де-юре, но и де-факто.

В аграрном секторе народного хозяйства также трудилась группа талантливых экономистов (Н. Кондратьев, Н. Макаров, А.В. Чаянов и др.). И если Б.Д. Бруцкус, П. Чубутский, Л. Литошенко и другие в основном отстаивали путь предпринимательского хозяйства фермерского типа, хотя и с национальными особенностями, то вторая группа пыталась соединить достижения мировой и отечественной науки, прежде всего - идеи кооперативного социализма с полезным потенциалом общинных аграрных традиций России.

Магистральный путь модернизации сельского хозяйства эти аграрники видели в его отраслевой концентрации путем создания сети различных кооперативов, объединяемых в автономные кооперативные системы. В какой-то степени эта перспектива гарантировала рационализацию сельскохозяйственного производства без закабаления крестьян финансовым капиталом или государством.

Однако и эта группа в конце 20-х годов была ошельмована, а затем и уничтожена. К концу 20-х годов установился режим личной власти диктатора, а уничтожение нэпа прошло под лозунгом ускорения строительства социализма. Была утрачена возможность развития общедемократической тенденции в России, либерализации ее экономической и политической жизни на основе учета национальных и социальных особенностей страны.



Выводы

Прежде всего, результаты строительства социализма по «рецепту Маркса», особенно в том вульгаризированном виде, в каком воспринималось это учение в первой четверти XX века социалистической мыслью, в частности большевистским максимализмом, нигде не были бы лучше. Трудно не согласиться с Б.Д. Бруцкусом, который еще в 1923 году писал, что социал-демократия из партии переворота должна окончательно превратиться в партию социальных реформ во имя реальных, осязаемых интересов трудящихся масс.

Введение большевиками новой экономической политики интенсифицировало разработку в оппозиционных режиму кругах самостоятельных программ возрождения России. В среде известных экономистов, социологов, аграрников (Б.Д. Бруцкус, Н.Д. Кондратьев, Л. Литошенко, П.А. Сорокин и др.) новая экономическая политика стала рассматриваться как возможное стратегическое направление, в рамках которого было реальным завершение модернизации России, начатое еще в 90-е годы XIX века. Концепция либеральной модернизации России включала в себя, прежде всего, модель эволюции переходного состояния общества в модернизированное на основе создания рыночной экономики, социально-экономического плюрализма в оптимальном варианте, практической разумности и экономической целесообразности; в политической области - утверждение правового порядка и политической стабильности.

Социалистическая оппозиция, представленная партиями социал-демократов и социалистов-революционеров, разрабатывала модель социального прогресса для России, сочетавшую процессы модернизации и социализации [демократического социализма]. Основу их построений составляло отмежевание в критико-теоретическом плане от большевистской политической и экономической практики. В оценочном содержании современных подходов создание их программ происходило в русле концепции индустриального социализма, экстремистский вариант которого пытались реализовать большевики, а центристский - меньшевики и эсеры. Центральным звеном разработок последних была идея демократизации всех сфер жизнедеятельности общества, что в экономической области предполагало создание смешанной, социально ориентированной экономики, а к политической - народоправство, политический плюрализм, расширение правового пространства.

Введя нэп, большевики в известном смысле дали «задний ход», который коснулся только сферы экономики, да и то в усеченном объеме. Утвердившись в виде жестких авторитарно-бюрократических структур, советская партийно-государственная система все бескомпромисснее реагировала на органические потребности общества в целом и тем более на политическую оппозицию. Большевистский тип некапиталистической модернизации в том виде, в каком он сформировался на протяжении 20-х годов, стал основой режима сталинизма.

политический общественный большевик либеральный



Литература

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 282.

2. Там же. Т. 42. С. 139, 140, 147, 148.; Т.40. С. 251.

3. Ленинский сборник. XI. М., 1987. С. 423.; Бухарин Н.И. Экономика переходного периода // Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989. С. 167.

4. Десятый съезд РКП(б). Протоколы. М., 1933. С. 352, 348.

5. Троцкий Л.Д. Новый курс // Л.Д. Троцкий. К истории русской революции. М., 1990. С. 197-198.

6. Книпович Б. Направления и итоги аграрной политики. 1917-1920 // В сб.: О земле. Вып. I.M., 1921. С. 42.

7. Восьмой Всероссийский съезд Советов. Стенографический отчет. М., 1921. С. 42.

8. Покровский М.Н. Советская глава нашей истории // Большевик. 1924. №14. С. 16.

9. Кронштадт-21 // Красный архив. 1931. №1.

10. Восьмой Всероссийский съезд Советов. Стенографический отчет. М., 1921. С. 41-42., 47-48, 198-199.

11. Социалистический Вестник. 1921. №4. С. 1-3.

12. Ленин исторический // Родина. 1990. №4. С. 16-17.

13. Мартов Ю. На пути к ликвидации // Социалистический Весттник. 1921. №18. С. 15.

14. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 43. С. 25.

15. Десятый съезд РКП(б). Протоколы. М., 1933. С. 359-360, 300-301, 365-366.

16. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 43. С. 62, 63, 70-71, 100.

17. Там же. С. 354; Бухарин Н.И. Новый курс экономической политики // Н.И. Бухарин. Избранные произведения. М., 1988. С. 27.

18. Девятый Всероссийский съезд Советов. М, 1928.

19. Десятый съезд РКП (б). Стенографический отчет. М., 1963. С. 324, 459.

20. Десятый Всероссийский съезд Советов. М., 1923. С. 65-66.

21. Валентинов Н. Разговор с Пятаковым в Париже // Страницы истории. Дайджест прессы. Июль-декабрь 1989. Л., 1990. С. 79-80.; Страницы истории. Дайджест прессы. Январь-июнь 1989. Л., 1990. С. 68.

22. «Последние новости». Париж, 1924. 23 января.

23. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 84.

24. Там же. С. 86, 108-109.

25. Дискуссионный материал. Тезисы тов. Мясникова, письмо тов. Ленина, ответ ему, постановление Оргбюро ЦК и резолюция мотовилихинцев. Только для членов партии. Пермь, 1921. С. 12-13.

26. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 44. С. 79-80.

27. Там же. Т. 45. С. 31.

28. Известия ВЦИК. 1922. 15 марта.

29. Ленин В.И. Письмо Молотову для членов 11 олитбюро ЦК РКП(б). Строго секретно // Известия ЦК КПСС. 1990. №4. С. 193, 194-195.

30. Ленин В.И. Полн. собр. соч., Т. 45. С. 189.

31. РГАСПИ. Ф. 375. Оп.1. Д.79.16.

32. Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т.3.Ч. 2. М.: РОССПЭН. С. 894-920.

33. 12 смертников. Суд над социалистами-революционерами в Москве. Берлин, 1922.

34. Обвинительное заключение По делу Центрального Комитета и отдельных членов иных организаций партии социалистов-революционеров. М., 1922.

35. Меньшевистский процесс 1931 г. Сб. документов. В 2-х кн. М.: РОССПЭН. Т.1. С. 552.

36. От составителей. // РКП (б): Внутрипартийная борьба в двадцатые годы. Документы и материалы. М.: РОССПЭН. 2004. С. 26.

37. Социалистический Вестник. 1921. №4. С. 3-5, №6 С. 10.

38. Обращение ЦК РСДРП ко всем рабочим и работницам. Что же дальше? // Меньшевики в 1921-1922 гг. М.: РОССПЭН. 2002. С. 203-208.

39. Мартов Ю.О. Ленин против коммунизма // Социалистический вестник. 1921. №10. С. 4-6.

40. Мартов Ю.О. Мировой большевизм. Берлин, 1923, С. 39.

41. Гарви П. Бонапартизм или демократия? // Социалистический Вестник. 1922. №23-34. С. 3.

42. Иванович Ст. ВКП(б). Десять лет коммунистической монополии. Париж, 1928. С. 22, 43.

43. Абрамович Р. Новая утопия // Социалистический Вестник. 1923. №7. С.З.

44. Далин Д. Бездорожье // Социалистический вестник. 1924. №3. С. 7.

45. Астров А. К вопросу о кулаке. // Большевик. 1924. №1. С. 29-30.

46. Резолюция Х Совета ПСР. // Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы. Т.3.Ч. 2. М.: РОССПЭН.2000. С. 782-783.

47. Чернов В.М. Конструктивный социализм. Прага, 1925.; М.: РОССПЭН, 1997. С. 360-361.

48. Марецкий Д. Юбилей трупа непогребенного (К 70-летию со дня рождения Карла Каутского) // Большевик. 1924. №1.

49. Бруцкус Б.Д. Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе // Экономист. Пг., 1922. №1. С. 48.

50. Бруцкус Б.Д. Социалистическое хозяйство. Теоретические мысли по поводу русского опыта. Берлин, 1923; Новый мир. 1990. №8.

51. Экономист. 1922. №3. С. 62; Туган-Барановский М.И. Социализм как положительное учение. Пг., 1918. С. 24.

52. Экономист. 1922. №2. С. 165, 170, 171; №3. С. 65, 71.

53. Экономист. 1922. №1. С. 50; Сорокин П.А. Рецензия на книгу: Н.И. Бухарин. Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии // Экономист. 1922. №3. С. 145.

54. Чубутский П. Предпосылки реальной экономической политики // Экономист. 1922. №3. С. 51-53.; Штейн В.М. По поводу восстановления Государственного банка // Экономист. 1922. №1. С. 162-163.

55. Рафаилович А.Л. Продовольственный вопрос во время войны и революции // Экономист. 1922. №1. С. 152, 155, 163.

56. Валентинов Н. (Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Воспоминания. М., 1991. С. 238, 323.

Размещено на Allbest.ru