Эразм Роттердамский

Наряду с публикацией большого числа языческих - греческих (в переводе) и римских авторов, Эразм издавал произведения отцов церкви IV-V вв. - Иеронима, Августина, в переводе с греческого Иоанна Златоуста и других - людей высокообразованных, близко стоявших к первоначальному христианству /34, с. 83/.

Занимаясь изучением и изданием трудов древних авторов, Эразм пишет произведение - «Жалоба Мира, отовсюду изгнанного и поверженного» / 5 /, в котором излагает свои мысли по поводу современного ему международного положения. Он мечтал о прекращении участившихся войн и о наступлении мирного времени в Европе. Считая, что войны ведутся самими монархами в целях собственного обогащения, причем королям в этом потворствуют епископы, священники и монахи (вместо того, чтобы удерживать их от войн), Эразм устами Мира говорит: «Нигде нет мира: ни при дворах правителей, ни среди горожан, ни в семьях; нет даже в душе одного человека, в которой противоборствуют разум и страсти. Раздор и борьба мнений царят в университетах. Нет мира между епископом и соборным капитулом, враждуют друг с другом монашеские ордена, нет согласия даже в одном монастыре» /5, с. 246/.

Обращаясь к простым людям, Эразм говорит, что война несет им не выгоды, а одни бедствия: «Пусть все люди объединяются против войн! Пусть все люди поднимут против нее свои голоса! - призывает Мир. - Поймите, какая огромная сила таится в согласии множества, противостоящего тирании знати!…» /5, с. 252/.

В творчестве Эразма Роттердамского центральное место занимала проблема сочетания христианского благочестия и широкой образованности, опирающейся на наследие классической античности и патристики (от латинского - отцы, подразумевается - отцы церкви - термин, обозначающий совокупность теологических, философских и политико-социологических доктрин христианских писателей II-VIII вв).

По мнению Эразма людей можно обучить добродетели и наукам, если найдутся наставники, умеющие сочетать разум, опыт и природные силы самого человека. Пробуждая радость познания, они помогают становиться лучше и самому человеку, и окружающему его миру. Просвещение, в том числе религиозное, было альфой и омегой позиции Эразма.

Сыграв важную роль в подготовке Реформации, Эразм, однако, не примкнул к ней из-за ее решительного разрыва с Римом, раскалывавшего христианский мир и из-за быстро выявившейся узости протестантизма Мартина Лютера, противоречившего гуманистическому мировоззрению.

2. Эразмовский период развития реформации и гуманизма

2.1 Взаимоотношения Эразма с видными деятелями реформации

Беспощадной критикой выродившейся католической церкви Эразм расчистил дорогу Реформации в Германии. В обличительных строках его произведений, направленных против папства, отчетливо слышится уже веяние начавшейся Реформации.

Слово «реформация» происходит от понятия «реформа», «преобразование». Им обозначают крупное явление европейской и всемирной истории, связанное с формированием в XVI в. новых христианских вероучений, отходом на этой основе от католицизма больших масс верующих, расколом римско-католической церкви, образованием новых протестантских христианских церквей (лютеранской, цвинглианской, кальвинистской, англиканской и др.) и множества нецерковных религиозных общностей / 33, с. 155/. Все это сплеталось в сложнейший комплекс политическими, социальными, культурными, хозяйственными и другими крупными переменами в европейской жизни начала нового времени и вызвало в свою очередь значительные реформы внутри католической церкви.

Хронологические рамки Реформации в разных странах Европы были различны, но ее началом считают выступление в Германии в 1517 году с тезисами против индульгенций Мартина Лютера (1483-1546), профессора теологии Виттенбергского университета и монаха-августинца. Реформация охватила не только Германию, но и другие страны Европы, обретя исключительное разнообразие своих проявлений от Швейцарии до Швеции и Норвегии, от Англии, Шотландии, Франции до Венгрии.

Реформация была вызвана крупнейшим, затяжным кризисом римско-католической церкви, обострившимся в XVI в. Кризис выразился в состоянии ее учения, культа, системы учреждений, в положении церкви в жизни общества, в характере и уровне образованности основной массы духовенства, в нравах клира. Невежество и безнравственность в среде клира, вопиющие противоречия между тем, что проповедовалось на словах и свершалось на деле, вызвали нарастание давних антиклерикальных и в особенности антимонашеских настроений во всех слоях общества /12, с. 72-73; 40, с. 38/.

В политически раздробленной Германии все эти кризисные явления в начале XVI в. ощущались особенно остро, так как папы и их главная опора в стране - высшее немецкое духовенство могли действовать в ней более безнаказанно, чем в странах с сильной центральной властью. Церковные поборы достигли здесь небывалых масштабов. Все это вызывало всеобщее возмущение, обострявшее и без того напряженную обстановку в обществе, проявившееся в ряде городских и крестьянских восстаний. Выразителями этих настроений стали народные проповедники, преимущественно из числа низшего духовенства, прорицатели, сулившие «многие мятежи» и другие катастрофы, но, прежде всего, гуманисты. Они не только подвергали острой критике схоластику, злоупотребления церкви, пороки клира, но и выдвигали позитивную программу перемен, возлагая надежды на распространение новой образованности, новой этики, нетрадиционных религиозно-философских представлений и общегерманских патриотических чувств.

Незадолго до того, как увидели свет «Разговоры запросто» Эразма, в Германии появилась хлесткая анонимная сатира «Письма темных людей» (1 часть - 1515 г., 2 часть - 1517 г.), направленная против врагов гуманизма - прежде всего против схоластов Кельна / 4, с. 103/.

Одним из авторов «Писем темных людей» явился выдающийся немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен (1488-1523), франконский рыцарь, отлично владевший не только пером, но и мечом. Происходя из старинной, но обедневшей рыцарской фамилии, Гуттен вел жизнь независимого литератора. Правда в юности ему предстояло стать клириком - такова была воля отца. Но Гуттен в 1505 г. бежал из монастыря, не только потому, что не питал склонности к духовной карьере, но и потому, что монашеский обскурантизм вызывал у него одно только отвращение.

Гуттен убежден, что и политическая слабость Германии, раздробленной на множество частей, и страдания народа являются прежде всего результатом коварной политики папского Рима, препятствующего оздоровлению немецкой жизни. Поэтому, когда вспыхнула Реформация, Гуттен восторженно ее приветствовал / 16, с. 20-21/. С ней он связывал свои надежды на политическое возрождение Германии. Идея имперской реформы, предложенная Гуттеном, не могла увлечь широкие круги, вовсе не заинтересованные в реставрации рыцарства. Зато как сатирик, язвительный обличитель папистов, Гуттен имел огромный успех.

Гуттен, представитель младшего поколения немецких гуманистов, подобно другим гуманистам его поколения, многим был обязан в своем развитии работам Эразма, но он бичевал схоластику и клир гораздо резче, чем Эразм, а в борьбе за независимость Германии, за «свободу отечества» не останавливался перед самыми смелыми выпадами против Рима в своем стихотворении «Жалоба и предостережение против непомерного нехристианского насилия папы и недуховного духовенства» /3, с. 34-35/.

Еще с 1513 года, побывав в Италии, Ульрих фон Гуттен проникся ненавистью к папству, второе посещение Италии укрепило в нем эту ненависть, и стал считать его главным виновником всех бедствий Германии. Гуттен как и Эразм начал литературную борьбу против Рима, публикуя эпиграммы на папу Юлия II, в которых изобличался безнравственный образ жизни последнего и высмеивалась практика «отпущения грехов».

Из Италии Гуттен привез и опубликовал в Германии сочинение итальянского гуманиста Лоренцо Валлы «О ложном и вымышленном дарении Константина» - разоблачение фальшивки, «грамоты», якобы выданной папе римским императором Константином (IV в.) и служившей папам «основой» для претензий на подчинение себе светской власти.

Начало дружбе Эразма и Гуттена положила встреча в городе Майнце в 1514 году. Эразму было тогда 45 лет, Гуттену 26. Новая встреча с Эразмом в 1515 году и завязавшаяся переписка закрепили отношения обоих гуманистов. В письме к Эразму от 24 октября 1515 г. гуттен славит заслуги Эразма перед Германией в развитиии образованности и сравнивает их с заслугами Сократа перед греками. Он восторженно отзывается о «Похвале Глупости» и переводе Нового завета. Гуттен признавался, что относился к Эразму, «такому герою», почтительнейше, «словно под влиянием некоей религии» /10, с. 162-164/.

Гуттен внес, таким образом, свой вклад в культ Эразма. Нет оснований сомневаться в его искренности: начавшееся еще до первой встречи обоих гуманистов освоение Гуттеном эразмианства окрасило целый этап его идейной эволюции между 1515 и 1519 годами. Вначале оно помогло Гуттену углубить его гуманистические представления, позже подготовило к восприятию идей Лютера. Позиции Эразма и Гуттена были близки в оценке роли науки и разума, свободы воли и достоинства человека, в критике схоластики, клира, монашества, ряда сословных предрассудков. Но было бы неверно и преувеличивать значение Эразма в духовном развитии Гуттена. Не говоря уже о роли античной культуры, он исключительно многим обязан итальянскому гуманизму, общению с Муцианом Руфом и друзьями по эрфуртскому кружку гуманистов /10, с. 168-169/.

Для Гуттена Реформация была прежде всего борьбой «за свободу отечества». В «обвинении Эразму» он подчеркивал, что не является слепым приверженцем идей Лютера, и в этом смысле он «не лютеранин». Но так как вошло в обыкновение «называть лютеранами тех, кто выступает против тирании римского папы, он предпочитает скорее перенести ошибочность имени, которым его называют, чем отречься от самого дела. Попытка установления единства действий с лютеровской реформацией при сохранении своей политической независимой позиции прошла красной нитью через весь период поддержки Гуттеном Лютера /11, с. 74-75/. Когда выступил Мартин Лютер, Гуттен одним из первых среди гуманистов принял его сторону. По примеру гуситов Гуттен считал, что без насилия нельзя провести Реформацию. Он настаивал на немедленном изгнании из Германии католического духовенства, и, прежде всего, всех монахов.

В своих памфлетах «Лихорадка I», «Лихорадка II», Гуттен насмехается над распутной жизнью праздного духовенства, у которого давно уже нет «ничего общего с Христом» /3, с. 526/. Он выражает уверенность в том, что недалек тот день, когда немцы «откажутся тащить на своей спине эти тысячи и тысячи попов - племя праздное и, в большинстве своем, никчемное, способное лишь пожинать плоды чужих трудов» /3, с. 527/.

В диалоге «Владиск, или Римская троица» папский Рим изображается вместилищем всяческих мерзостей. При этом Гуттен прибегает к любопытному приему: он разделяет все гнездящиеся в Риме пороки по триадам как бы переводя христианскую троицу на язык житейской католической практики /32, с. 22/. Гуттен пишет: «Три вещи могут исправить Рим: строгость немецких князей, нетерпение христиан и войско турок под стенами Города (Рима - Д.Г.). Тремя вещами подчиняет себе Рим все: насилием, хитростью и лицемерием. Три вещи изобретены, чтоб выжимать золото из чужих стран: торговля индульгенциями, несуществующая война с турками и власть папских легатов в варварских землях. Три вещи совершенно не ценятся в Риме: благочестие, вера и невинность, хотя их и выставляют напоказ, как нигде. Три вещи считаются самым дорогостоящим в Риме: заслуга, справедливость и дружба, так как встречаются очень редко» / 3, с. 529/.

Являясь сторонником активных действий, Гуттен принял участие рыцарском восстании 1522 г., которое быстро было подавлено католическими князьями /12, с. 90/. Гуттен вынужден был бежать в Швейцарию. Он прибыл в Базель, рассчитывая, видимо, найти приют или поддержку у Эразма Роттердамского. Однако, осторожный Эразм не принял беглеца, навлекшего на себя гнев князей и католической церкви.

Подвергшийся имперской опале за поддержку Мартина Лютера, 21 июля 1523 года Гуттен писал из своего убежища в Швейцарии этфуртскому другу, поэту Эобану Гессу: «Эразм позорно отступил от защиты Евангелия… Я призвал его к ответу. Я не мог поступить иначе, ибо это было дело общественное» /10, с. 137/. Возмущенный Гуттен написал против Эразма резкий памфлет «Обвинение Эразму», обвинив его в малодушии, в «измене делу Евангелия», в недостойном заискивании перед папой римским. В «Обвинении» были и такие строки: «Бросив знамена, оставив пост, предав гарнизон, ты перебегаешь во вражеский лагерь…» /10, с. 138/.

Эразм не замедлил с ответом и написал в июле ядовитый ответ своему обвинителю, названный им «Губка, смывающая гуттеновские брызги». Однако памфлет Эразма был издан лишь в сентябре и не застал давно болевшего Гуттена в живых. К тому времени Ульрих фон Гуттен умер в величайшей нужде на острове Урфано на Цюрихском озере /16, с. 273/.

Именно гуманисты - ближайшие друзья Гуттена одними из первых горячо откликнулись на выступление Мартина Лютера (1483-1546) в конце октября 1517 г. с его знаменитыми 95 тезисами против индульгенций. Позднее противники Эразма Роттердамского говорили: «Эразм снес яйцо, которое высидел Лютер» /29, с. 59/.

Решительно выступивший против католической церкви Лютер родился в семье бюргера в городе Эйслебене (Саксония. Большое влияние оказала на Лютера гуманистическая среда Эрфуртского университета, куда он поступил учиться. Но, испытав влияние общего радикализма века, стремления к коренным переменам и обострившейся склонности образованных немцев к теоретизированию, Лютер, в отличие от Эразма, не ограничивался критикой злоупотреблений и испорченности нравов католического духовенства. Он бросил вызов самой католической религиозной концепции. В 95 тезисах против индульгенций, прибитых Лютером 31 октября 1517 года к дверям Замковой церкви в Виттенберге, отвергалась та система католических догм, которая служила «основанием» спасительной силы индульгенций.

Лютер утверждал, что христианин достигает спасения души не через церковь и ее обряды, а с помощью «веры», даруемой ему непосредственно богом. В ряде тезисов вместе с отрицанием индульгенций и вообще механического «спасающего» действия обрядов отстаивалась идея о том, что роль церкви должна сводиться только к поучениям и наставлению христиан в духе благочестия, из чего следовало, что сами духовные лица должны заботиться прежде всего о своем собственном моральном авторитете / 12, с. 18-19; 34, с. 106/.

В учении Лютера, отвергающем роль церкви как посредника между богом и миром, в известной степени содержались зачатки нового, отличного от средневекового мировоззрения, понимания важной роли земной жизни и мирских дел в христианском обществе. Объявив веру христианина единственным путем его общения с богом, Лютер утверждал, что и мирская жизнь, и весь мирской порядок, который обеспечивает человеку возможность отдаваться вере, выполняют важную функцию в обществе /41, с. 94/. Это относится в первую очередь к светскому государству и его учреждениям.

В своем обращении «К христианскому дворянству немецкой нации» Мартин Лютер требовал предоставления мирянам права устройства церковных дел. Лютер объявил также, что авторитет папских декретов и посланий и всего, что объявляется церковью «священным преданием» должен быть отвергнут.

Историческое значение выступления Лютера заключалось в том, что на первом этапе Реформации многообразная общественная оппозиция в Германии объединилась вокруг него в мощную революционную силу. «…Сложившийся за одну ночь союз всех оппозиционных элементов, - писал Ф. Энгельс, - как бы недолговечен он был, сразу обнаружил всю огромную мощь движения и тем еще больше ускорил его развитие» /43, с. 392/

На состоявшемся летом 1519 года в Лейпциге диспуте между Лютером и воинствующим папистом профессором богословия Экком Лютер в ответ на обвинение его в «гуситской ереси» смело заявил, что в учении Яна Гуса имелись «истинно христианские положения» и что осуждение Гуса Констанцским собором и его сожжение не могут быть признаны правильными / 12, с. 95/. Это был уже полный разрыв со всей католической традицией.

В своих полемических произведениях 1520 года Лютер призывал действовать «против неистового бешенства» приверженцев папского Рима не только словом, но и оружием. «Если, - писал он, - мы вешаем воров, казним разбойников, сжигаем фанатиков, то почему не броситься с оружием в руках на этих главарей разврата, на этих кардиналов, пап и на всю свору римского Содома?» /4, с. 218/.

В реформационной деятельности и в учении Лютера отражались разные тенденции и интересы. Субъективно Лютер был связан с теми бюргерскими кругами, которые при всей своей оппозиционности к католической церкви не решались заявить о необходимости изменений. В ходе же борьбы выступления Лютера приобрели более широкое значение, особенно в первые годы, когда Реформация стала центром общенародного движения. Лютер тогда выступил как представитель общенациональных интересов.

Начав в 1517 г. решительную борьбу с католической церковью, Мартин Лютер ожидал, что Эразм Роттердамский открыто заявит о своей поддержке его. Однако этого не произошло. Вначале Эразм колебался, но чем дальше, тем яснее становилось ему, что Лютер отличается не меньшей узостью взглядов, не меньшим фанатизмом, чем его противники - правоверные католики. К тому же Реформация означала гибельный для общества раскол, и Эразм предупреждает Лютера: «Если ты увидишь, что в мир пришла страшная смута, вспомни, что Эразм предсказал ее». Он остается в стороне от ожесточенной религиозной схватки, избрав право личности на духовную независимость. «Я люблю свободу, я не хочу и никогда не смогу служить какому-либо лагерю», - заявляет Эразм /40, с. 29; 16, с. 94-95/.

Позиция Эразма определилась окончательно в 1524 г., когда он вступает в полемику с Лютером по вопросу, очень важному для его системы взглядов - о свободе воли. Бог оставляет человеку свободу выбора между добром и злом, утверждает Эразм. «Нет ничего, на что не был бы способен человек, и значит, все его дела могут быть добрыми». Таким образом, своей нравственностью, своими поступками человек обязан только себе, и он сам несет за них ответственность. Эразм верит в то, что в целом человеку присуще стремление к добродетели. Лютер же в своем ответе Эразму, озаглавленном «О рабстве воли», возражает; «…ты видишь, что люди плохи всегда: как перед потопом, так и после потопа». И если Эразм верит, что люди, рожденные «с искоркой разума», могут с помощью просвещения еще более усовершенствовать себя, то Лютер заявляет: «…мы знаем, что человеческий разум мелет одни только глупости и вздор…». Он называет разум «блудницей дьяволовой» /32, с. 18; 31, с. 69/.

Твердость Эразма требовала немало мужества; лютеране обвиняли его в том, что он «самый лютый враг Христа», католики - в ереси.

Один из главных принципов этической концепции Эразма Роттердамского - терпимость в делах религиозных, государственных, житейских. Он стоит выше национальных и расовых предрассудков. Принимая сторону знаменитого немецкого гуманиста Иоганна Рейхлина, протестовавшего против намерения германских мракобесов сжечь все еврейские книги (кроме Ветхого завета), Эразм пишет одному из этих обскурантов: «Главное в них (выступлениях Рейхлина - Д.Г.) - защита евреев от несправедливых гонений. К чему же такие пламенные усилия, чтобы разжечь ненависть еще пуще?. Если признак доброго христианина - ненависть к евреям, все мы самые лучшие христиане!» - с горечью замечает он /7, с. 232/.

Эразм был первым в Европе убежденным противником войн, теоретически обосновавшим свою позицию. «Весь мир - наше общее отечество», - возвещает он в трактате «Жалоба мира». В нем красноречиво описываются пагубные последствия войны: «Закрывши глаза, очертя голову, ввергают себя в войну; ведь, начавши ее, нельзя помешать ей из маленькой стать большой, из одной - многими, из бескровной - кровопролитной, и ведь буря эта удар свой обрушивает не на того или другого, но захватывает одинаково всех». И гуманист, обращаясь к государю, который, по его мнению, обязан исходить из интересов общества, предостерегает его от военных действий: «…если ты увидел… развалины городов, разоренные деревни, сожженные святилища, опустошенные поля… то думай о том, что это - плоды войны» /5, с. 264-265/.

Теология Эразма оказала значительное влияние на идеи Реформации. На его произведениях было воспитано целое поколение людей, сумевших решительно выступить против папства. Но известно также и то, что теология Эразма как целое была осуждена Лютером и не удовлетворяла Ульриха Цвингли (1484-1531) и Меланхтона, глубоко почитавших талант нидерландца. После конфликта Эразма с Лютером реформаторы первого поколения не скрывали острого разочарования в Эразме-теологе. Раньше, до начала Реформации, они разделяли его призывы к совести христианина, которую должны были формировать не «Закон», но «Евангелие». От Эразма, автора «Энхиридиона», создателя «философии Христа» и открывателя «истинной теологии», многие современники ждали разрешения хаоса религиозных исканий. Однако с развитием Реформации, когда доктрина Лютера была достаточно систематизирована, Эразм первым указал, что она предала человека, которого Эразм стремился возвысить до «божественного». Лютер категорически отверг главное в теологии Эразма. Она предлагала верующему не выбор церкви, а новое отношение к религии /39, с. 86-87/.

По мере развития Реформации, а с нею и внутренних конфликтов в ренессансной теологии само право Эразма считаться теологом перестало казаться бесспорным. Между тем он был увенчан титулом доктора теологии в Туринском университете еще в 1506 году, и даже папе случалось обращаться за помощью к его эрудиции ученого, прославленного знатока, издателя, переводчика и комментатора священных текстов.

Отрицательное отношение к теологическим идеям авторитетнейшего библеиста усилилось со стороны католиков и протестантов в период конституирования кальвинизма и обострения идейной борьбы в реформационном движении 40-60-х годов XVI века. Эразма осудил сам Жан Кальвин (1509-1564), чья доктрина была подготовлена открытиями Эразма Роттердамского в исследовании религии /33, с. 155-156/.

К самому Эразму Кальвин до конца своих дней относился с большим уважением, ценил его издательский подвиг, общепризнанное мастерство слова. Есть сведения, что в 1557 году группа женевских реформаторов по пути в Вормс остановилась в Базеле и посвятила вечер беседе об Эразме. Среди них еще были искренние почитатели давно умолкнувшего гуманиста /33, с. 168/.

Подводя предварительные итоги, можно отметить, что центральная идея Эразма Роттердамского - слияние античной культуры с обновленным христианством - сделала его вождем европейского течения, получившего название «христианский гуманизм», приверженцами которого были Томас Мор, Иоганн Рейхлин и другие выдающиеся ренессансные деятели.

«Ничего сверх меры, всего лучше средина», - писал Эразм, предпочитавший проявлять в любых жизненных ситуациях осторожность, стремившийся избегать конфликтов и столкновений. Однако, когда дело касалось его убеждений и книг, он неизменно проявлял твердость. В этих случаях его девизом, которого он придерживался на протяжении всей своей жизни, были слова: «Никому не уступлю!» /24, с. 6/.

Критикуя клир, церковный культ, внешнюю религиозность как массовое явление, Эразм Роттердамский не затрагивал церковную догматику, хотя уже само его отношение к античности противостояло фанатичной ортодоксии.

Ульрих фон Гуттен шел дальше Эразма и резкостью тона, и дерзостью публичного обращения к «запретным темам» - политике Рима и его сторонников в Германии. Вся его публицистика имела яркую национально-патриотическую окраску.

Широкое распространение представлений о «порче церкви во главе и в членах» подготовило почву для реальных попыток церковных преобразований. Начало Реформации неразрывно связано с именем профессора Виттенбергского университета, теолога Мартина Лютера. Он не только развил давние традиции критики схоластики, клира и церковного устройства во главе с папой, но и нанес удар своими новыми идеями по главным устоям учения католической церкви.

Разрыв Кальвина с гуманистическим движением и его поиски основ новой системы теологических идей изменили его оценку обрядовой стороны религиозности и роли ветхозаветных образцов для христианской практики. В 1536 году вышло знаменитое «Наставление в христианской вере» Жана Кальвина, где связь Ветхого и Нового заветов, «Закона» и «Евангелия» трактуется как одна из основ нового вероучения, краеугольный камень доктрины Кальвина.

2.2 Эразм Роттердамский и Северное Возрождение

В истории культуры эпохи Возрождения достаточно отчетливо выделяется хронологический отрезок, характеризующийся наивысшим расцветом гуманизма во всех европейских странах, где это движение имело место. Расцвет во всех ветвях культуры: чеканным латинским языком излагаются глубокие и подчас смелые мысли, обмениваются посланиями гуманисты, не зная препятствий ни в языке, ни в сословных или конфессиональных предубеждениях. Вера в человеческий разум решительно побеждает темные призраки средневековья, в искусстве торжествует идея подражания природе путем познания ее законов и мер, и человек трактуется как вершина творения. Он наделен божественными совершенствами, но обладает и конкретностью индивида со своими особенностями темперамента, одаренности и внешности /39, с. 88/. Этот блестящий период, длившийся не более двух десятилетий, отмечен триумфальным распространением книгопечатания. Конец периода обозначился трагическим порывом «нити времен» - наступлением Реформации, с громовыми ударами Крестьянской войны 1524-1525 годов, с фантастическим ожесточением религиозных споров, кровопролитий и репрессий.

Этот короткий, но блестящий этап в истории западноевропейской культуры по праву может быть назван «эразмовским» - не только потому, что автор «Адагий», «Энхиридиона», «Жалобы Мира» и «Похвалы Глупости» обладал наиболее широкой и устойчивой славой среди своих современников-гуманистов, но и в силу специфической емкости его таланта, его способности охватить в творчестве самые характерные тенденции интеллектуальной и художественной культуры своего времени, особенности стиля мышления и жизненных принципов эпохи /13, с. 64/.

И все же для Италии, как бы ни было там известно и даже популярно его имя, Эразм всегда оставался чужим - в то время как за Альпами он был повсеместно признан главой невидимого «государства ученых». Эразм сам отказался от заманчивых предложений папы Льва X, переданных ему графом Каноссой. У Эразма никогда не было того ностальгического отношения к родине гуманизма и Возрождения, с каким писал об Италии, например, Альбрехт Дюрер (1471-1528).

Позиция Эразма была до известной степени ближе к его оппонентам - Мартину Лютеру и Ульриху фон Гуттену. Противник любого проявления национального самодовольства, с наибольшим сарказмом высказывал он свое осуждение итальянцев, которые «присвоили себе первенство в изящной литературе и красноречии, а посему пребывают в таком сладостном обольщении, что из всех смертных единственно лишь себя не почитают варварами. Этой благостной мыслью более всех проникнуты римляне, которым доселе снятся приятные сны о древнем Риме» /3, с. 139/.

Себя же Эразм не причислял ни к одному народу. «Я хочу быть гражданином мира, принадлежащим всем, или, скорее, путником повсюду», - писал он швейцарскому гуманисту Ульриху Цвингли (1484-1531). Впрочем, после 1520 г., особенно в конце жизни, все чаще говорил он о себе как о голландце, называя своей родиной то Галлию, то Германию. Он писал: «Я не могу отрицать, что я голландец, но батав ли я, это трудно утверждать, скорее моя родина относиться к Галлии /16, с. 101/. И почти в те же годы, сообщая о возвращении из Лувена в Базель, он замечал: «Моя Германия, которую я, к моему сожалению и стыду, так поздно узнал» /29, с. 148/.

Действительно, жизнь Эразма приблизительно равно связана с разными странами. Его родина Нидерланды; как гуманист он формируется более всего в Париже; в Англии зарождается его этико-теологическая система; но самые плодотворные годы его жизни прошли в двух немецких городах - Базеле и Фрейбурге. Большинство современников связывают его с Германией.

Принадлежность Эразма к Северному Ренессансу наиболее очевидна. При этом позиция «гражданина мира или путника повсюду» - всецело его личное свойство, ибо типичным для северных гуманистов был акцентированный патриотизм. В Эразме, собственно, воплотилась сама идея и существо той интеллектуально-культурной общности, которую мы называем Северным Возрождением /28, с. 39/.

В отличие от Италии, где обращение к античной культуре осознавалось как возрождение своего национального прошлого - та самая гордость, о которой говорил Эразм, - в странах Северного Возрождения неизбежно должна была проявиться известная отрешенность от локальных традиций средневековой культуры, своего рода абстракция гуманизма. На раннем этапе эту тенденцию выразил Николай Кузанский. В период апогея гуманистического движения с наибольшей полнотой она проявилась в творчестве Эразма. Позиции величайших гуманистов Северного Возрождения были до известной степени квинтэссенцией гуманизма как такового, вне каких бы то ни было локальных патриотических условностей. В основе их взглядов лежало непременное условие - идея всеобщего мира. Для Николая Кузанского она выразилась в концепции «всеобщего согласия» (1434 г.), Эразм воплотил ее в своей «Жалобе Мира» (1517 г.).

Известность Эразма берет свое начало уже с выхода в свет первого парижского издания собрания латинских пословиц и образных выражений («Adagiorum collectanea», 1500 г.). Изданные при жизни автора 60 раз и многократно дополнявшиеся им, так что от общего количества 800 они умножились до 3260, тщательно прокомментированные, они нашли широкое применение, став источником цитирования в латинских трудах у всех последующих гуманистов. Позже Эразм дополнил этот свод употребимых афоризмов и пословиц сборником античных притч (1514 г.).

Но слава и признание его «князем гуманистов» пришли к Эразму с появлением «Руководства христианского воина», изданного в Антверпене в 1502 г. В этом глубоком по мыслям, отточенном по форме и языку философско-теологическом произведении впервые заявляет о себе новое гуманистическое движение - «философия Христа», немедленно нашедшее своих многочисленных адептов и последователей. Явившись манифестом «христианского гуманизма», как нередко называют это направление общественной мысли, «Энхиридион» (исследователи предпочитают именно так называть это произведение, поскольку двойной аллегорический смысл его заглавия непереводим) синтезировал, впитал в себя основные тенденции и идеи всех тех трех «школ», которым Эразм обязан был своим становлением /7, с. 24-25; 39, с. 90-91/.

В ранние годы, еще в Девентерской школе, была заложена его система морального очищения путем развития задатков добра, преодоления соблазнов и испытаний. Она получила свое развитие и подкрепление в воспринятых в Париже принципах ренессансного неоплатонизма, включая знакомство с идеями Платоновской академии, Марсилио Фичино, и наконец оформилась в тесном дружеском общении с английскими гуманистами в Лондоне, обогатившись идеями евангелизма Колета и мыслями об общественном служении Томаса Мора. Это наличие трех исходных концепций определило легкость восприятия и распространения «Энхиридиона» в равной мере во всех трех странах. Но характерно, что именно в немецких гуманистических центрах слава Эразма упрочилась несколько позже, в связи с появлением «Похвалы Глупости» и позицией его в споре Рейхлина с Префферкорном. Впрочем, широкое распространение в Германии идей «нового благочестия» также облегчило восприятие «Энхиридиона» /45, с. 185/.

Опираясь, подобно итальянским гуманистам, на античную философию, и прежде всего на этические учения Платона и его последователей, Эразм в качестве образца христианства, не порвавшего с древностью, берет Иеронима и Оригена. Обращение к истокам христианства приобретает для него двоякое значение - и как выяснение подлинного слова на основании греческого текста Нового завета, и как возрождение истины христианской этики, не испорченной позднейшими наслоениями и толкованиями.

Таким образом подходит Эразм и к важнейшему своему выводу: толкование Писания должно осуществляться на основе законов разума; их цель - проникнуть в существо аллегорической образности текстов Евангелия и Библии. Эта новая экзегетика отвергала схоластические доктрины. Абстрактным софистическим рассуждениям, основанным на букве текста, к тому же текста в единственном варианте Вульгаты, противопоставляется идея толкования по смыслу, исходя из общих моральных устоев христианства. Сам Эразм считал свою экзегетику развитием учения апостола Павла по примеру прежде всего Оригена, Амвросия, Иеронима и Августина /39, с. 92/. Эразм категорически отвергает, как «бредни», софистику и наивную веру в чудодейственность предметов, знаков и жестов. «Энхиридион» становится поэтому манифестом «мирской теологии» - т.е. разрушает сложившуюся уже в раннем средневековье интеллектуальную монополию церкви.

Идеи «Энхиридиона» имели широчайшее распространение во Франции и в Нидерландах, а в немецких землях, включая Швейцарию, они наложились на традиции антикуриальной борьбы и критики римской церкви, послужив могущественным элементом в подготовке Реформации.

Позиция самого Эразма в отношении папства - один из наиболее дискуссионных моментов в анализе его взглядов и реальной деятельности. Нельзя считать его стоящим вне церковной политики и связанных с ней споров. Его служба у епископа Камбре, а впоследствии жизнь в Париже, принадлежность к университету и прямая связь с Робертом Гагэном, одним из наиболее влиятельных прелатов французской церкви, совершенно исключают возможность неосведомленности Эразма. Его энергичные неодобрительные высказывания в адрес преимущественно папы Юлия II, даже если справедливы сомнения относительно авторства памфлета «Юлий, не допущенный на небеса», осуждение им претензий папства и особенно милитаристских поползновений /26, с. 114/ - все это достаточно красноречиво свидетельствует о его принципиальной антикуриальной позиции.

Именно поэтому в Германии с началом Реформации имя Эразма непосредственно связывается с выступлением Лютера. Ярким примером этому может служить известное место в дневнике Альбрехта Дюрера, где он выражает свои чувства в связи с известием о «похищении» Лютера: «О Эразм Роттердамский, где ты? Посмотри, что творит неправедная тирания мирского насилия и сил тьмы! Слушай ты, рыцарь Христов, выезжай вперед рядом с господом Христом, защити правду, заслужи мученический венец…» /1, с. 152/.

Исследователи творчества Роттердамского задаются вопросом: «Почему же Эразм именно в годы Реформации так энергично выступает с позиций защиты римской церкви, категорически не приемля учения Лютера, в значительной мере опиравшегося на эразмианские принципы?». Обычно главное внимание уделяется в данном вопросе спору о «свободе воли» и принципиальных противоположностям в понимании отношений «разума» и «веры», что в принципе бесспорно, и потому на этих двух моментах мы не будем заострять наше внимание /34, с. 242/. Но нетрудно убедиться, что отмеченные расхождения не объясняют сами по себе преданности Эразма единству церкви, его готовности даже защищать авторитет папства. Здесь нельзя видеть и признак какого-либо «отступничества» Эразма от своих принципов. Скорее, наоборот, при всех обстоятельствах Эразм, следуя за Николаем Кузанским, оставался верен идее религиозного мира и единства церкви. Он также считал справедливой войну против турок-завоевателей в защиту христианства в целом и считал необходимым сохранять единство христианской церкви под высшим авторитетом папы.

Выступая против Реформации, Эразм стоял на защите единства и в культурном развитии. Практически это была защита Северного Ренессанса. Так, в общем верно, расценивается эта роль Эразма в научной традиции, но к этому примешивается и нечто другое. Говоря о роли Эразма для Северного Возрождения, Маргарет Манн Филиппс, а вслед за ней Льюис В. Спитц /29, с. 68/ само понятие «Северное Возрождение» интерпретируют как «Религиозное возрождение», считая, что «философия Христа» Эразма, а затем религиозная реформация и составляют главную его специфику. Не возвращаясь к вопросу о типологической основе Северного Возрождения, заметим, что подобное толкование дает искаженную картину Ренессанса. Ведь именно появление гуманистических элементов в народной культуре позволяет полнее уяснить специфику самого гуманизма.

В гуманистической культуре эпохи Возрождения совершенно особую роль, как известно, играло изобразительное искусство. Ж. Марлье отметил, что наиболее ранние свидетельства о непосредственном общении Эразма с художниками относятся еще ко времени путешествия в Италию, куда он отправился в 1506 г. в качестве наставника при детях лейб-медика английского короля генуэзца Боэрио, а там в 1508 г. перешел на службу к бастарду (внебрачный ребенок) короля Шотландии, в свои 18 лет архиепископу, Александру Стюарту, вместе с которым он до середины 1509 г. пробыл в Риме. В ту же пору там находится в свите архиепископа Утрехтского молодой художник Ян Госсарт (Мабюзе). Возможно, что произведения Госсарта с их своеобразными попытками найти пути синтеза античности и христианства, несходные с флорентийской школой медичейских живописцев, отражают в какой-то мере влияние Эразма /45, с. 21-22/.

Непосредственно общался Эразм и с антверпенским живописцем Квентином Массейсом, оказав воздействие на его художественные замыслы. Речь идет о произведениях, далеких от теологических идей Эразма, - это парные портреты Эразма и Петра Эгидия, дающие ощущение духовного единства двух гуманистов. Очевидно, Массейс же явился автором медали с портретным профилем Эразма, на которой имеется аллегорическое изображение бога Термина и на реверсе девиз Эразма: «concedo nulli». Но более всего выразительны работы, созданные под явным воздействием произведений Эразма, а возможно, и в результате встреч с ним в Нидерландах в 1519-1522 гг. Следует в первую очередь назвать жанровые произведения, имеющие моралистическое содержание.

Таково изображение так называемого «Менялы с женой» (в Лувре) - очевидно, аллегория скупости или суетности, - как и многочисленные изображения менял, большая часть которых, видимо, явилась уже дальнейшей разработкой выполненных впервые Массейсом жанровых картин. Среди его учеников и последователей, разрабатывающих эти темы, можно назвать Маринуса ван Роймерсвале. Подобная жанровая тематика, очевидно, еще более окрепла и распространилась под воздействием «Разговоров запросто» - не столько в качестве иллюстраций к сюжетам Эразма, сколько как характерный стиль видения жизни. Так возникают многочисленные изображения на тему «Влюбленных стариков», в их числе хранящаяся во дворце Дориа в Риме картина Квентина Массейса, обычно называемая (скорее всего, ошибочно) «Два лицемера» или «Два молящихся старика» /45, с. 23/.

Многие из таких изображений - особенно различные типы «молодящихся стариков и старух» - распространяются, особенно благодаря Лукасу Кранаху Старшему (1472-1553) и его мастерской в Германии. При этом можно заметить, что здесь имеет место не столько заимствование жанровых типов, сколько влияние общего по духу источника. Немецкие художники, видимо, в большей степени следуют мыслям и образам «Похвалы Глупости», чем жанровой повествовательности «Разговоров запросто» Эразма.

Пожалуй, именно немецкая живопись оказалась наиболее близкой Эразму. Он неоднократно выражал свое восхищение искусством Дюрера, говоря, что тот превзошел самого Апеллеса, несомненно видя именно в нем лучшего художника своего времени. Однако Эразм был не очень доволен своим портретом работы Дюрера, не найдя в нем сходства с собой. Иным было отношение Эразма к Гансу Гольбейну Младшему (1497-1543).

Письмо, которое художник отвез в Антверпен в 1525 г. Петру Эгидию содержит наилучшие рекомендации, хотя тон его значительно более сдержан, чем восхваления Дюрера /1, с. 152/. Первый раз Гольбейн изобразил Эразма, очевидно, не будучи еще с ним знаком. В одном из рисунков выполненных молодыми братьями Гольбейн, Амброзиусом и Гансом на полях принадлежавшего базельскому гуманисту О. Миконию экземпляра «Похвалы Глупости» в издании Фробена 1515 г., гуманист представлен сидящим за пюпитром над рукописью «Адагий». Над рисунком владелец книги пометил: «Когда в эти места приехал Эразм, то, увидев себя изображенным, он воскликнул: «Ого, если Эразм сейчас еще так хорошо выглядит, он еще заведет себе жену!» /45, с. 26/. Как непосредственный отклик на эти слова рассматривает Г.А. Шмид забавный и совершенно не связанный с текстом рисунок, изображающий почтенного, напоминающего Эразма, человека. Заглядевшись на нарядную девицу на площади города, похожего на Базель, он попал ногой в корзину торговки яйцами /45, с. 31-32/.

Существенно не то, изображен ли здесь в шутку Эразм, или это просто своеобразная вариация на тему Глупости, не имеющая конкретного прототипа у Эразма, - в любом случае художник предвосхитил жанровые сценки, распространившиеся уже в голландской живописи XVII в., смешной нравоучительный сюжет, как бы увиденный во всей реальности.

Эта сценка отличается от средневековых моралистических аллегорий, ограничивающихся более или менее абстрактной трактовкой, но сходна с упоминавшимися произведениями Квентина Массейса, как бы дальнейшим развитием которых она служит. Кстати, многочисленные изображения сластолюбивых стариков, развратных монахов и т.п. среди тех же рисунков на полях Микониева экземпляра «Похвалы Глупости» свидетельствуют о еще более раннем или, во всяком случае, независимо от Квентина Массейса найденном пути создания картин, подобных живой моралистической образности произведений самого Эразма - «Похвалы Глупости», «Разговоров запросто».

Именно Ганс Гольбейн Младший развил эту «эразмовскую» линию в изобразительном искусстве, создав позже свою серию гравированных миниатюр, известную под обиходным названием «Пляски смерти» (впервые издана в 1538 г. в Лионе, но выполнена резчиком Гансом Лютцельбургером до 1526 г.).

Заслуживает упоминания созданный Гольбейном в Лондоне, в доме Томаса Мора в Челси, групповой портрет семьи Мора. Здесь также впервые не только изображен ряд людей, но и передано ощущение уютного домашнего уголка, как об этом лучше всего говорит Эразм в письме Т. Мору и в переписке с его дочерью Маргарет Ропер. Подлинник погиб в XVII в.; сохранился собственноручный рисунок Гольбейна, сделанный, видимо, с законченного произведения, с надписями рукой Томаса Мора, пересланный последним Эразму в Базель. Этот портрет можно считать прототипом не только семейных, но и вообще групповых портретов в интерьере, получивших особое развитие в голландской живописи XVII в. /45, с. 32-33/.

Ганс Гольбейн Младший близок к Эразму и своей общей принадлежностью культуре Северного Возрождения. Немец, работавший в Базеле, он был связан с Нидерландами и оказал немалое воздействие на формирование стиля Антониса Мора как портретиста. Самые плодотворные годы Гольбейн провел в Англии и оставил именно там свою школу. Он побывал также во Франции и способствовал развитию французского карандашного портрета. Именно Гольбейн как бы подвел итог развитию искусства Северного Возрождения, объединенного общностью стиля. Реформация, в особенности на своем раннем этапе, повсеместно несла с собой усиление национальной специфики в искусстве - так же, как и переход от классической латыни к литературе на национальных языках, образование литературных форм живого языка. В последующем воздействие Эразма оказывается наиболее значительным все-таки в нидерландском искусстве.

Особенно сильно оно проявилось в творчестве самого замечательного живописца второй половины XVI в. Питера Брейгеля. Здесь мы имеем дело уже с прямым иллюстрированием. Непосредственно на темы «Энхиридиона» создается серия гравюр по рисункам Брейгеля с изображением «Добродетелей» и «Пороков». Прямой образной интерпретацией Эразма явились и такие картины, как «Слепые» (Неаполь) и «Неверный пастырь» (Филадельфия). Но «мысль, определяющая искусство Брейгеля, разумеется, не была уже «Философией Христа» Эразма». Так видим мы использование идей и самой деятельности Эразма, направленной на критику церкви и общественной нравственности, во всех без исключения реформационных учениях, но ни одно из них не соответствовало «Философии Христа», ни одно не было эразмианством /45, с. 33-34/.

Гуманизм эпохи Возрождения подготовил формирование национальных культур, но с их появлением уступил им место. Эразм, как воплощение самой идеи Северного Возрождения в его наднациональной сущности, сохранявший преданность этой универсальности гуманизма, объективно подготовил основы дальнейшего национального развития, в первую очередь нидерландского Возрождения. Его наследие, интерпретированное последующими поколениями в новом духе, продолжало жить в нидерландской культуре, оставив свой след в английской, французской, немецкой и даже в испанской культуре позднего Возрождения.

Заключение

Эразм (Дезидерий) родился в 1466 или 1469 г. в голландском городе Роттердаме. Около семи лет он провёл в монастыре Стейн близ Гауды, где убедился в невежестве и злобности монашества. Покинув монастырь, Эразм продолжил своё образование в коллегии Монтегю. С этого времени начались его странствования по Европе. Помимо Франции он побывал в Италии, Англии, Германии, Австрии и Швейцарии.

Классическая древность не была для Эразма, также как и для других гуманистов, чем-то давно угасшим и мёртвым. Гуманисты рассматривали её как вечно живой источник человеческой мудрости и красоты. Поэтому, когда Эразм призывал людей вернуться к «источникам», он вовсе не бежал от современности, но лишь хотел поднять её до уровня великого прошлого. В древнем мире находил он более широкий и свободный взгляд на человека, на природу, а также и на науку, ещё не ставшую служанкой средневекового богословия. С отвращением относился Эразм к схоластическим хитросплетениям духовенства, увлекавшим человеческую мысль в дремучий лес абстракций. В «возрождении» нуждалось и христианство, вне которого нидерландский гуманист не мыслил себе современного человека. В своих комментариях к Евангелию («Вульгате») Эразм смело касался таких вопросов, как пороки клира, мнимое и подлинное благочестие, кровопролитные войны.

Эразм - великий книжник, любивший вникать в рукописные и печатные тексты, вовсе не был книжным червем. Свои обширные сведения о мире он черпал не только из фолиантов, но и непосредственно из самой жизни. Видя, как далеко отошёл мир от нравственного идеала, Эразм не хотел остаться безучастным свидетелем человеческих заблуждений. И голос этого тихого, влюблённого в древние манускрипты богослова, педагога и сатирика звучал с удивительной силой. Вся образованная Европа слушала его с почтительным вниманием. Его тонкое, напоминающее хорошо отточенный гибкий клинок, остроумие поражало без промаха намеченную цель. Французский учёный Лефевр дЭтапль писал: «Вряд ли найдётся кто-нибудь из благородных и просвещенных людей, кто не признаёт авторитет Эразма!» /28, с. 74/.

Кризис католической церкви и её идеологии привёл к широкому распространению в канун Реформации поисков «истинной теологии», исследованию сущности набожности, попыток переосмыслить католическое христианство. По мере развития в различных европейских странах конфликтов с Римом нарастал интерес читателей к «Энхиридиону христианского воина» Эразма. Сам того не желая, Эразм нанёс сокрушительный удар по официальной католической теологии. «Я составил Энхиридион не в поисках похвал уму и красноречию, - писал он, - а, чтобы исправить заблуждения тех, кто религией полагает церемонии, иудейские плотские обряды и странным образом пренебрегает истинной набожностью» / 29, с. 24-25 /. В сущности, у Эразма речь шла о концептуальной критике католической идеологии, об остром кризисе доверия к существующим церковным учреждениям.

Эразмианская «философия Христа» ставила в центр религиозных представлений человека. Их содержание определялось не ритуалом, а совестью, и, следовательно, целью воспитания веры должно было быть воспитание чувств, а не конструирование учения о боге. В связи с этим по мере развития Реформации, а с нею и внутренних конфликтов, в ренессансной теологии само право Эразма считаться теологом перестало казаться бесспорным. Между тем он был увенчан титулом доктора теологии в Туринском университете ещё в 1506 г. и даже папа римский иногда обращался за помощью к его эрудиции учёного, прославленного знатока, издателя, переводчика и комментатора священных текстов.

Эразм открыл в религии элементы «нейтрального» содержания, не затрагивающие сути благочестия. Его сочинения были занесены в индексы запрещённых книг. Эразм беспощадно высмеивает суеверия, распространённые среди верующих. Слава Эразма - теолога продолжала тревожить протестантских деятелей. Составляя для широкой публики «Истинные портреты мужей прославленных набожностью и вероучением», гуманист Теодор Без поместил в книге портрет Эразма и поставил перед читателями вопрос: достоин ли этот высокоценимый писатель быть включённым в число набожных? И отвечал, что вреда великий человек принёс гораздо больше, чем пользы. Многое в религии он назвал суевериями, которые не служат главным вещам, и отверг их. И хотя он был очень рассудителен и умён, но вместо того, чтобы заботиться о доброй совести, оказался защитником очень плохого дела /7, с. 159/. В необозримом богатстве эразмианских суждений о религии верный соратник Кальвина указал на самое нетерпимое - на её разделение, отрыв того, что Эразм считал внешними формами, от «главных вещей» христианства.