Экономическое состояние крестьянских хозяйств Ставрополья на рубеже 20-х-30-х годов XX века

Землеустройство коллективных хозяйств могло ущемлять интересы единоличников. РайЗО, землеустроителям и сельсоветам настоятельно рекомендовалось отводить для коллективных хозяйств земли в одном месте, независимо от того, в чьем пользовании они находились до землеустройства.

Таким образом, земля у единоличных хозяйств также могла быть отнята, если располагалась на участке, выделяемом для колхоза. В еще неземлеустроенных районах предполагались другие выходы из положения и также не в пользу индивидуальных хозяев. В одном из районов для эффективной работы тракторов было предложено обрабатывать весь земельный массив, в том числе и вклинивавшиеся участки единоличников, а из единоличников организовывать ТОЗы или просто группы хозяев, чтобы они сами заключали договоры с МТС об условиях обработки. [6]

После землеустройства земля для новых посевов единоличников выделялась в другом месте, но это также не устраняло проблему дальноземелья, качества почв и так далее. Например, в селе Михайловском землю для посева выделили в 25 км от села. [7]

Социалистическое переустройство деревни потребовало изменения ее социальной структуры. Если до коллективизации власти в среде крестьянства выделяли батраков, бедноту, середняков, зажиточных и кулаков, допуская даже градацию по имущественному положению и в этих группах, то с началом коллективизации на официальном уровне эту структуру стали упрощать, доводя до трехчленного деления: колхозники - единоличники (бедняки и середняки) - кулаки. Два последних звена вскоре также должны были исчезнуть. Единоличники рассматривались как потенциальные колхозники и должны были в ближайшее время перейти в эту категорию. Кулаки подлежали уничтожению. [8]

Изменение социальной структуры деревни происходило в короткий промежуток времени, но поэтапно. Такое явление как батрачество было несовместимо с советской идеологией, но продолжало существовать еще некоторое время и после взятия курса на социалистическое преобразование страны. Было очевидно, что отсутствие условий для запрещения применения наемного труда в единоличных хозяйствах могло привести к обострению социальной обстановки. В 1928 году батрачество еще не было готово к массовому объединению в колхозы, поэтому с запрещением найма тысячи безработных хлынули бы в город, а промышленность их принять была еще не готова, или, оставшись в селах, составили бы социально-опасный элемент. Первоначально батраков через пропаганду готовили к тому, чтобы они постепенно от работы в индивидуальных хозяйствах переходили к работе в коллективных хозяйствах. Одновременно государство старалось защищать права батрачества и регулировать рынок найма труда и постепенно ограничивать возможность найма рабочей силы.

Необходимо отметить, что положение батрачества в 20-е годы было несколько лучше, чем до революции. До 1917 года наемные работники не были защищены от произвола нанимателей. [9] В годы нэпа на государственном уровне были изданы ряд правовых документов, гарантировавших некоторые права батраков.

В то же время, наличие постановлений само по себе не гарантировало соблюдение прав батрачества. В Терском округе на конец 1928 года насчитывалось примерно 20 тыс. батраков. Союзными организациями из них было охвачено только 6 500 человек, то есть менее трети рабочих могли иметь защиту со стороны союзов. [10] Но часто и союзы не могли обеспечить соблюдение прав батрачества. При найме на работу крестьяне должны были заключать договора с батраками при посредничестве союза. [11] На IV краевом съезде союза сельхозлесрабочих в 1928 году участники съезда жаловались, что частники нарушали договора, заключенные даже при участии союза: заключался с союзом договор с определением одного размера оплаты труда за работу батрака, а затем нанимались рабочие с условием вознаграждения их труда по пониженной ставке. Батраки, боясь остаться без работы, соглашались на эти условия. На том же съезде отмечали, что батраки не только соглашались наниматься на невыгодных для себя условиях, но и скрывали возможные факты нарушения их прав, чтобы сохранить рабочее место. В частности, говорилось, что батраки, особенно бездомные, скрывали от союза, у кого они работали, чтобы наниматель их не выгнал. Иначе поступать батраки не могли, так как не имели реальных гарантий от государства. Союзное пособие по безработице составляло 1,5 рубля. [12] О всевозможных нарушениях прав наемных работников периодически сообщали газеты. В газете «Власть Советов» в 1929 году отмечалось, что оплата труда женщин и подростков устанавливалась ниже оплаты труда мужчин, и особенно в этом отношении страдала молодежь, находившаяся в чрезвычайно тяжелых условиях. [13]

С другой стороны, стремление в период нэпа ущемить права нанимателей и предоставить больше прав батракам иногда доходило до абсурда, а, главное, часто являлось причиной еще большего нарушения прав наемных работников, поскольку в интересах обеих сторон было обойти законы. В этом случае батраки не получали гарантии своих прав вообще. Согласно положениям Земельного кодекса, принятого в 1922 году, наем рабочей силы для обработки земли был возможен только в том случае, если все наличные трудоспособные члены хозяйства не могли самостоятельно выполнить всю сельскохозяйственную работу. Существовали и другие серьезные ограничения возможности найма. В результате крестьяне скрывали факт найма работников, представляя их женами, детьми, племянниками; с окончанием полевых работ хозяева давали «женам» развод и отпускали «родственников». [14]

Иногда, призывая заключать договора, нанимателям грозили судом, и отдавали их под суд. При заключении договора с крестьян требовали различные выплаты, а для ряда нанимателей взимаемые суммы были обременительны и непосильны. В ряде случаев от крестьян, имевших батраков, требовали выполнения условий использования рабочей силы, которые были оговорены в Кодексе законов о труде и разработаны для регламентирования условий труда на фабриках и заводах, но не в маломощных хозяйствах. Последним пользовались и сами батраки в корыстных целях. Они нанимались для работы в хозяйство на любых условиях и спокойно работали до окончания срока найма, а затем через суд требовали от хозяев выполнения положений Кодекса законов о труде: оплата сверхурочных работ, если работали более 8 часов в день, производство выплат за неиспользованный отпуск, за невыдачу спецодежды, предоставление выходного пособия и так далее. Таким образом, крестьян должны был, кроме уже выданной за работу суммы, выплатить еще несколько сотен рублей, и с него эти деньги взыскивали.

Нередким явлением было и лишение избирательных прав за наем работника, причисление к категории кулаков, обложение в индивидуальном порядке без учета имущественного положения нанимателя. [15]

В конце 20-х годов были приняты ряд постановлений, усиливших регламентацию в области найма труда, что усиливало безработицу, и одновременно были предприняты меры по ликвидации безработицы. В числе других были приняты поправки к постановлению СНК СССР от 18 апреля 1925 года о применении наемного труда в бедняцких и середняцких хозяйствах и изменения к инструкции к постановлению, принятой СНК РСФСР, 20 февраля 1929 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О порядке применения кодекса законов о труде в кулацких хозяйствах». В хозяйствах промышленного типа было установлено без изъятий применять кодекс законов о труде. [16]

За нарушения законодательства о найме рабочей силы за 1928-29 операционный год к уголовной ответственности по Ставропольскому округу было привлечено 372 человека, причем большинство из них были крестьяне, отнесенные к категории кулаков. Оштрафованы были 188 крестьян-кулаков, в качестве штрафов на них была начислена сумма в 9 511 рублей, и 29 середняков на общую сумму 264 рубля. В ноябре 1929 года инспекция труда была освобождена от выполнения обязанностей органа дознания, поэтому со своей стороны могла привлекать нарушителей только к административной ответственности. За 1929-30 год в числе оштрафованных были 21 кулак, причем если в 1928-29 году сумма штрафа, начисленная на кулака, составляла в среднем 57 рублей, то в 1929-30 году 35 рублей 28 копеек, и 118 крестьян. [17] Уменьшение количества кулаков, на которых были направлены штрафы, свидетельствует о сокращении применения наемного труда в этих хозяйствах в связи с постепенным измельчением последних и репрессиями в отношении кулаков.

Из принимавшихся мер по борьбе с безработицей можно выделить организацию общественных работ, проведение переквалификации, объединение в коллективы. [18] В 1928 году, например, батраки, главным образом женщины, направлялись на рыбные промыслы, в совхозы. Общественные работы в тот год организовывались в Медвеженском, Виноделенском и Изобильно-Тищенском районах. [19]

С взятием курса на массовую коллективизацию для обеспечения роста процента коллективизированного населения и для борьбы с кулачеством 1 февраля 1930 года в районах сплошной коллективизации применение наемного труда в единоличных хозяйствах было запрещено. Исключения допускались в отношении середняцких хозяйств. Регулированием вопросов найма рабочих в середняцких хозяйствах должны были заниматься районные исполнительные комитеты под руководством и контролем окружных исполкомов. [20]

Возможность применения наемного труда в единоличных середняцких хозяйствах была сохранена, это явление в новых условиях называлось «наймом труда», а батрачество определялось как рабочие. Сохранение возможности найма рабочей силы было обусловлено тем, что большая часть крестьянства сопротивлялась коллективизации и для того, чтобы сохранить уровень производства в единоличных хозяйствах, крестьянину необходима была помощь. В частности, члены президиума Терского окружного комитета в апреле 1930 года соглашались с необходимостью привлечения дополнительной рабочей силы в единоличных бедняцко-середняцких виноградных хозяйствах в связи с трудоемкостью виноградарства. [21]

Комплекс мер, предпринятых государством по ограничению возможности найма труда, коллективизация и борьба с безработицей резко сократили в 30-х годах количество наемных рабочих в крестьянских хозяйствах. Анкетный опрос, проводившийся сельскими советами в августе 1930 года, зафиксировал по индивидуальным хозяйствам Северо-Кавказского края 38 тыс. наемных рабочих (в августе 1928 года их было 136 тыс., в августе 1929 года 121 тыс.). Сроковых рабочих в августе 1930 года, в том числе и в сельских обществах, исключая кустарно-промысловых, по сельской местности осталось 29,6 тыс. человек, вместо 130,3 тыс. в 1928 году и 106,1 тыс. в 1929 году. [22]

Как в отношении батрачества, так и в отношении бедняцких и середняцких единоличных хозяйств, а также кулаков, с 1930 года проводилась политика, способствовавшая их исчезновению.

Насильственная коллективизация стала причиной еще большего уменьшения мощности единоличных крестьянских хозяйств. Постоянное давление на них непосильными заготовками и налогами в течение ряда лет приводило к тому, что крестьяне либо шли в колхозы, либо сокращали посевы и резали скот, чтобы на хозяйство накладывали задания по низким ставкам, либо оставляли занятие сельским хозяйством и уходили в город.

В начале 1930 года проводившееся принудительное обобществление скота и другого имущества вызвало резкое сопротивление крестьянства, выразившееся, в первую очередь, в убое скота, утаивании и продаже зерна. Поголовье скота стало быстро сокращаться. О масштабах убоя можно судить из сообщений, поступавших из районов Ставропольского и Терского округов. Из Изобильно-Тищенского района, например, сообщалось, что с начала заготовительной кампании по кожсырью в 1929 году по 1 января 1930 года сырьевым складом крайсоюза ПО было заготовлено 600 кож, а с 1 по 10 января 1930 года - 1 400 кож, причем 80 % сданных кож было снято с молодняка, и этот процесс набирал силу. В данном случае речь шла только о кожах, заготовленных складом крайсоюза ПО, но крестьяне могли сбывать сырье и в другом месте. [23] Из данных, поступивших из поселка Владимирского Туркменского района также было видно, что единоличники проводили массовый убой ягнят и сельский совет не предпринимал против этого никаких действий. [24] Для того, чтобы не потерять еще сохранившееся в хозяйстве зерно, крестьяне, особенно зажиточные, старались его продать или укрыть. В селе Татарка, например, кулаки распродавали фураж. [25]

Мотивировали свои действия крестьяне следующим образом: «Все равно все будем в колхозе, а, следовательно, скот будет не наш, поэтому, хотя за бесценок, его нужно продать». [26] Крестьяне надеялись, что после создания колхоза государство обеспечит его всем необходимым.

Остановить разбазаривание крестьянами своего имущества органы власти пытались большей частью ужесточением прежнего законодательства и принятием новых постановлений, предполагавших строгие наказания за их нарушения.

К периоду массовой коллективизации из постановлений, ограничивавших право крестьян свободно распоряжаться имуществом, находившемся в их собственности, можно отнести постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 года, в котором была дана общая установка о недопустимости разбазаривания и распродажи лошадей [28], постановление ЦИК и СНК СССР от 16 января 1930 года «О мерах борьбы с хищническим убоем скота», которым на районные исполнительные комитеты возлагались полномочия лишать права пользования землей и конфисковывать скот и сельскохозяйственный инвентарь «кулаков, которые сами хищнически убивали скот или подстрекали к этому других». Одновременно этих кулаков надлежало привлекать к уголовной ответственности с лишением свободы до 2 лет с выселением или без такового. Крестьян, разбазаривавших скот, должны были исключать из колхозов. В постановлении были предусмотрены и другие мероприятия, ограничивавшие свободное распоряжение имуществом. [29]

На основе этих и других постановлений центральных органов власти краевые, окружные и районные исполкомы принимали свои постановления относительно предотвращения разбазаривания крестьянами имущества, дополнявшие первые в соответствии с местными условиями. Обязательное постановление Ставропольского окружного исполнительного комитета от 9 января 1930 года «О сохранении скота» изменило и дополнило обязательное постановление ОИКа, изданное 12 декабря 1929 года, четко установило виды, породы и возраст животных, не подлежавшие убою: коровы немецкой, симентальской, калмыцкой пород и метисы до 10 лет, телки в возрасте до 2 лет и бычки в возрасте до 1,5 лет, котные овцематки всех пород, лошади до 15 лет и т. д. Убой этих животных разрешался только в случае брака. Брак должен был устанавливаться в каждом случае ветеринаром письменно. Для контроля за сохранением поголовья скота в округе производить убой скота было разрешено исключительно на бойнях и убойных пунктах, а в селах в дополнение к этому для забоя требовалась санкция сельского совета. Обнаружение на бойнях скота, принадлежавшего кулакам, влекло за собой арест животных, а виновные привлекались к ответственности. Спекуляция скотом и его перекупка должны были пресекаться. [30] К числу постановлений, направленных к еще большему ограничению распоряжения крестьянами своим имуществом, помимо других, относится и постановление Терского окружного исполнительного комитета от 30 июня 1930 года «Об охране скота», в котором предусматривалось не только запрещение забоя молодняка, внебоенного убоя скота, но и сокращение времени работы боен, за исключением тех, которые снабжали мясом курорты и военное ведомство, до восьми дней в месяц. [31]

Для того чтобы избежать обобществления и раскулачивания, крестьяне калечили скот с целью получения разрешения на его убой. Ответной реакцией властей было новое постановление, в котором содержалось требование производить расследование, при каких обстоятельствах животное получило повреждение. За умышленное увечивание животного виновные должны были привлекаться к уголовной ответственности. [32]

Не менее напряженно обстояла ситуация со сбором семенных фондов. 4 февраля 1930 года коллегия Наркомзема СССР постановила поручить Колхозцентру разъяснить местным органам власти, что сдача единоличными хозяйствами семенных фондов не обязательна, свои семфонды должны сдавать колхозники. [33] Для Северо-Кавказского края, где шла борьба за стопроцентную коллективизацию, это постановление было актуально в меньшей степени. На территории края обобществляться должно было все семзерно всех 100 % подлежащих коллективизации крестьян, независимо от их желания вступать в колхоз. На практике сбор семенного фонда шел с большими трудностями: так как не все крестьяне хотели идти в колхозы, то и не спешили сдавать семена. К 21 февраля в на 99% коллективизированном Александровском районе было собрано 66,8% семфонда, в на 48,1% коллективизированном Виноделенском районе семфонд был собран на 27,9 %. По Ставропольскому округу на тот момент только Курсавский район полностью собрал необходимый семенной материал. Второй по округу показатель по сбору семфонда был у Ставропольского района - 90,4 %, правда в последнем случае высокие показатели были обеспечены не сбором семенного материала у населения, как это предусматривалось в указаниях из центральных и краевых органов власти, а внесением в этот фонд семян семеноводческой кооперации. По всем районам округа семфонд увеличивался за счет пропашных культур, а сбор зерновых (пшеница, овес, ячмень) шел слабо.

Изменение ситуации со сбором семфонда начали с изменения отношения местной власти к правительственным решениям. Орабочивание и окрестьянивание низших органов власти [34] стало причиной того, что они иногда в соответствии со своими интересами и интересами крестьянства села не выполняли директив из центра. Чтобы заставить работников исполкомов и станичных и сельских советов проводить политику в интересах государства, были предприняты чистки и другие методы воздействия на местные органы управления. [35] В частности, за невыполнение планов по сбору семян председателям Виноделенского, Дивенского, Туркменского, Изобильно-Тищенского, Александровского РИКов, заведующим РАЙЗО этих районов было поставлено на вид, от них были затребованы письменные объяснения причин невыполнения директив округа, председателю Медвеженского РИКа и заведующему РЗО был объявлен выговор с опубликованием в печати. [36]

Заготовки и насильственная коллективизация, негативное отношение к единоличникам со стороны властей стали причиной сокращения крестьянами-единоличниками своей посевной земли или отказа от занятия сельским хозяйством. Во-первых, заставляя крестьян вступать в колхоз, местные органы власти несвоевременно выделяли земли для индивидуального засева, либо отводили непригодные для полеводства участки. Отмечались задержки с выдачей отданного на хранение семенного зерна и отказ в свободном помоле зерна для фуража. [37] Усиленные хлебозаготовки не давали крестьянину стимула не только расширять, но и сохранять размер посевов, если урожай с них был больше, чем ему было необходимо для внутреннего потребления. Подводя некоторые итоги сева на 13 апреля 1930 года, президиум Ставропольского окружного исполнительного комитета отмечал, что несмотря на то, что посевная кампания должна быть в самом разгаре, проходит она крайне слабо; общеокружной план был выполнен на 32 % и особое отставание наблюдалось по единоличному сектору. [38] Если некогда крестьяне сами заботились о своевременном проведении посева, чтобы получить хороший урожай, об увеличении посевных площадей, чтобы увеличить доход хозяйства, то теперь окружные власти прибегали к различным мерам воздействия, чтобы крестьянин вышел в поле и засеял свой участок. В частности, 13 апреля президиум Ставропольского окрисполкома постановил провести с 15 по 25 апреля ударный десятидневник, обеспечив выполнение общего окружного плана не менее чем на 60 %, указал работу по севу проводить на основе социалистического соревнования, организовывать массово-разъяснительную работу для перелома в ходе сева; если же единоличники и после этого отказывались бы засевать предусмотренные планом размеры посевных площадей, то к ним предлагалось применять оговоренные в постановлениях правительства привлечение к строжайшей ответственности и передавать их необработанные земли колхозам. [39] Имелись случаи отобрания у крестьян тягловой силы и земельных участков. В 1931 году у крестьян Татарского сельского совета Волобуева и Суржикова была изъята тягловая сила за то, что они не проводили в своем хозяйстве подготовку к весеннему севу (не ремонтировали инвентарь и не готовили скот) и вообще отказывались сеять. [40] В 1933 году в Ставропольском РИКе рассматривалось дело об изъятии у крестьянина села Михайловского Бумагина приусадебной земли за уклонение его от выполнения плана осеннего сева. РИК признал действия сельского совета в отношении Бумагина правильными. [41]

Для того чтобы крестьяне не бросали свои хозяйства и не уходили в города, чтобы не уводили скот и не вывозили зерно и другие продукты на рынки в города или другие села, вокруг сел ставились заставы, которые задерживали выезжавших жителей села и возвращали обратно, конфисковывали имевшееся при них имущество. Причины выезда и цель вывоза какого-либо имущества властей не интересовали. Имущество изымалось не только для того, чтобы из него погасить долги крестьянина или для того, чтобы передать в колхоз, но и для того, чтобы продемонстрировать «силу» государства, при этом в своем бесправии были равны и единоличники и колхозники. В начале 1931 г. у колхозника и, более того, бывшего батрака Синяткина Д. П. из села Татарки, выезжавшего, по его словам, из села со скотом в город Ставрополь в лабораторию для ветеринарного осмотра, было отобрано сено, которое было им накошено в собственном саду. Изъятое сено у Синяткина было потравлено. Через несколько месяцев президиум Ставропольского РИКа обязал сельский совет возвратить стоимость отобранного сена по твердым заготовительным ценам. [42] За неправильно изъятые продукты или скот практиковалось возвращение стоимости по заготовительным ценам, а не по рыночным, то есть крестьянин получал меньше, чем имел; таким образом, если «по ошибке» забиралась корова или зерно, предназначавшееся для питания, то за выплаченные деньги купить другую корову или такое же количество зерна было невозможно. В частности, на июль 1930 - июнь 1931 года заготовительная цена на пшеницу мягкую по Северо-Кавказскому краю была установлена 775 копеек за центнер, на твердую 825 копеек. [43] На базаре же на 15 июня 30 года по Северному Кавказу была зафиксирована цена центнера пшеницы 41 рубль (это цена, которую просили за свое зерно крестьяне на городском рынке). [44] В зависимости от района и сезона цены колебались, но в целом были выше заготовительных. 1 апреля того же года пшеницу мягкую в селе Терновском Изобильно-Тищенском района можно было купить за 16 рублей 50 копеек за центнер, в Тугулуке за 21 рубль, в селе Казинском за 36 рублей.

С целью облегчения для единоличников тяжести полевых работ и главным образом для усиления руководства и контроля за работой неколлективизированных крестьян, практиковалась организация супряг. [46] Со временем в ряде сел и районов Северного Кавказа и Нижней Волги для упрощения работы с единоличниками по вопросам мобилизации средств, перевыборов депутатов, выполнения различного рода государственных обязательств крестьян-единоличников прикрепляли к колхозным производственным бригадам [47], то есть, фактически, приравнивали к колхозникам. Инструктор Президиума ВЦИК.Мих в 1933 г. по этому поводу отмечал, что дело доходило до того, что, когда спрашивали единоличника, откуда он, последний называл бригаду и название колхоза. [48]

За единоличными бедняцкими и середняцкими хозяйствами была сохранена возможность приобретения в кредит сельскохозяйственных орудий и машин, но, конечно, на менее выгодных условиях, чем для коллективных хозяйств. Крестьяне-единоличники должны были платить повышенный задаток при покупке машин и инвентаря [49], а дефицитные машины они могли приобрести только после полного удовлетворения потребностей колхозов и с разрешения окружных исполкомов. [50]

На протяжении начала 30-х годов ситуация в крестьянских единоличных хозяйствах существенно не изменилась. И в 1931, и в 1932 и в 1933 годах в некоторых сельских советах земля для сева единоличникам выделялась несвоевременно. [51] Большинство единоличников, имевших землю для засева, отказывались сеять. На весенние полевые работы они выезжали поздно. [52] Весной 1933 года, после голодной зимы, они предпочитали работать на собственных огородах, а не ехать на сев. [53] Еще одной причиной, тормозившей сев единоличников, - было отсутствие семян. Единоличники, как и колхозы, должны были сдавать семена, а позже получать их для сева, но получали они семена обратно часто не вовремя. [54] Для облегчения руководства севом единоличников их объединяли в звенья.

Ни угрозы, ни нажим, ни регламентирование действий единоличников не могли заставить крестьян работать. Доля посевов единоличников постепенно уменьшалась. Например, с 1932 по 1933 год посевные площади яровых культур в индивидуальных хозяйствах сократились с 364,8 тыс. га до 279,5 тыс. га (сведения даны по Северному Кавказу без Дагестана). Посевы пшеницы в этих хозяйствах уменьшились с 29,4 тыс. га в 1932 г. до 20 тыс. га в 1933 г., овса с 5,5 тыс. га до 5 тыс. га, ячменя с 34,9 тыс. га до 25 тыс. га, проса с 36,2 тыс. га до 26 тыс. га, кукурузы с 252,8 тыс. га до 200 тыс. га, бобовых с 4 тыс. га до 2 тыс. га.

годом, несмотря на сильный голод, попытки объединить единоличников в колхозы и сделать их хозяйства, как и хозяйства колхозников, только вспомогательными, не прекратились. В начале 1934 года снова возникла проблема с организацией посевных работ. В селе Михайловском Ставропольского района, например, оказалось, что единоличники и колхозники имели больше площади приусадебных земель (33 колхозных двора из колхоза имени Андреева имели по 2 усадьбы, 4 двора по 3 усадьбы и 2 двора по 4 усадьбы; по колхозу «Красный Пахарь» 48 дворов имели по 2 усадьбы, 2 двора по 3 усадьбы и т. д.). Это давало крестьянам возможность не брать под посевы зерновых полевые земли, а засевать приусадебные участки. Кроме того, колхозники, имевшие большие площади земель, не выходили на работу в колхозы [57], а единоличники не шли в колхозы. Президиум Ставропольского РИКа обязал Михайловский сельский совет до 25 февраля 1934 года, то есть до начала весенних полевых работ, провести проверку использования всеми хозяйствами их приусадебных земель и оставить на хозяйство, как правило, по одной усадьбе в размере, необходимом для выращивания огородных культур, картофеля и садов. Остальные освободившиеся земли предполагалось передать нуждающимся колхозникам, колхозам, индивидуальным хозяйствам. При изъятии лишних земель необходимо было компенсировать затраты на зяблевую вспашку, если прежний пользователь произвел ее на своем участке; озимые посевы осени 1933 года оставались за хозяйствами. [58]

Одновременно уменьшалось и поголовье скота в единоличных хозяйствах, и особенно на сокращение поголовья повлиял голод 1932-1933 годов. С 1932 по 1933 год количество лошадей в единоличных хозяйствах Северо-Кавказского края (в границах Орджоникидзевского края на 1 января 1937 г.) уменьшилось с 81 тыс. до 41,5 тыс. (в 41,5 тыс. включены и лошади, имевшиеся в хозяйствах единоличников и в хозяйствах рабочих и служащих), овец и коз со 158,3 тыс. до 57,9 тыс., свиней с 16,9 тыс. до 7,1 тыс. [59] Только крупный рогатый скот, особенно коров и молодняк, крестьяне старались сохранить, чтобы кормить семью. В 1932 году в хозяйствах единоличников по Северо-Кавказскому краю (данные приведены по территории, составлявшей Орджоникидзевский край на 1 января 1937 г.) было 64,3 тыс. коров, а в 1933 году у единоличников, рабочих и служащих было 60,4 тыс. коров. [60]

С большими трудностями проводились в единоличных хозяйствах в начале 30-х годов контрактация и заготовки сельхозпродукции. Крестьяне не хотели контрактовать скот и посевы, чтобы отдавать их по низкой цене государству. На совещании при Наркомземе СССР в 1930 г., где обсуждались вопросы о работе среди бедноты и батрачества, представитель от Ставропольского округа Колесников сообщал, что при проведении краткосрочной контрактации скота и при снятии этого скота в Дивенском районе крестьяне фактически контрактацию не приняли и говорили только одно: «Дайте нам муки». [61] Контрактация, например, яровых посевов по Северо-Кавказскому краю весной 1930 г. в срок завершена не была. Даже к льготному сроку, к 5 мая, когда работа по контрактации посевов должна была быть завершена, в Ставропольском округе законтрактованы были немногим более 60 % посевов. По единоличному сектору этот процент был еще ниже. [62]

После проведения различных мер воздействия на местный управленческий аппарат и на население планы по заключению контракционных договоров стали выполняться, но возникали трудности с принуждением населения выполнять условия этих договоров. Весной 1932 года контрактация, например, молока по единоличному сектору в Ставропольском районе была проведена на 191 % [63], при этом сдача крестьянами молока проходила медленно. На 10 апреля 1932 года план по сдаче молока по району за первый квартал был выполнен на 44 %, по сдаче масла - на 29 %. [64] При не сдаче законтрактованных скота, зерна и других сельхозпродуктов производились бесспорное изъятие этой продукции и наложение штрафов. В частности, в отношении законтрактованных овощей давались указания, чтобы при задержке их сдачи у «особо злостных хозяйств» необходимое для передачи количество плодоовощей забиралось, а в случае отсутствия свежих овощей брались соленья и заменялись одни культуры другими. [65]

В селах, где крестьяне не выполняли контракционных договоров, вывозить на рынок сельхозпродукцию до выполнения централизованного плана запрещалось. [66] В январе 1933 года контрактационная система заготовки зерновых культур была отменена, и для колхозов и единоличных хозяйств устанавливались твердые обязательства по сдаче зерна государству по фиксированным государственным ценам. [67] Новое постановление об отмене контрактации должно было ограничить произвол властей по изъятию сельхозпродукции, но контрактация была отменена только в отношении зерновых культур. Кроме того, после голодных зимы и весны 1933 года крестьяне придерживали урожай, и для стимулирования хлебозаготовок всем сельским советам и партячейкам было предложено письменно предупредить всех единоличников, что в случае невыполнения плана в срок виновные будут привлекаться к уголовной ответственности по статье 61с конфискацией хлеба. Председатели сельских советов были также предупреждены, что за срыв планов их могли привлечь к ответственности.

Нередким явлением было применение к единоличникам, как и к колхозникам, психологического и физического воздействия. [69]

В гораздо более серьезном положении оказывались хозяйства, отнесенные к категории кулацких. В настоящий момент учеными уделяется большое внимание термину «кулак» и характеристике лиц, которых причисляли к этой социальной группе в конце 20-х - начале 30-х годов. Такие исследователи как Зайдинер В. И. [70] Кудюкина М. М. [71], Ивницкий Н. А. [72], Глумная М. Н. [73], Ильиных В. А. [74] отмечают крайнюю расплывчатость в существовавшей в 20-е - 30-е годы характеристике признаков, по которым хозяйство относили к кулацким, в связи с чем притеснениям и репрессиям подвергались тысячи крестьян, которые принадлежали к категории зажиточных, крепких середняков, середняков и даже бедняков, но не как к категории кулаков. Причем, причины имевшей место расплывчатости, неопределенности были главным образом субъективные: выполнение плана по количеству высылаемых было возможно только при свободной интерпретации нормативных документов.

В конце 20-х годов, когда кампания по борьбе с кулачеством еще только набирала силу, на государственном уровне существовала разница между терминами «кулак» и «облагаемый в индивидуальном порядке» (сюда кроме кулаков включались и другие выделявшиеся по состоятельности категории крестьян). В постановлении Ставропольского окружного исполнительного комитета «О едином сельскохозяйственном налоге на 1928-1929 год» облагаемые в индивидуальном порядке определялись как «выделявшиеся по своей зажиточности хозяйства с нетрудовым характером своих доходов». [75] К нетрудовым доходам были отнесены заработки от использования в чужом хозяйстве за денежную и натуральную плату молотилок, тракторов, всех видов жатвенных машин и сенокосилок, от промышленных и полупромышленных предприятий (мельницы, крупорушки, просорушки, кожевенные заведения, кирпичные заводы и т.п.), от служения культу, от сдачи в наем земли и помещений и некоторые другие. [76]

В 1929 году, в связи с усилением нажима на кулачество и необходимостью более четкого отграничения кулачества от других социальных групп, так как возможность неоднозначного толкования положений закона стала причиной применения репрессивных мер к середняцким и бедняцким хозяйствам, признаки кулацких хозяйств были определены более четко. На 1929 год Северо-Кавказский краевой исполнительный комитет назвал следующие признаки явно кулацких хозяйств: скупка хозяйствами продуктов и сырья с целью перепродажи, торговли; подряд, поставки или торговое посредничество по регистрационным свидетельствам (отдельно отмечалось, что продажа продуктов своего хозяйства или продажа с возов, с земли, с рук, с лотков, с корзин и т. д. без аренды постоянного торгового места и при отсутствии других признаков кулацкого хозяйства не считается поводом отнесения хозяйства к категории кулацких). Также признаками кулацкого хозяйства считались занятие ростовщичеством в денежной или натуральной форме, сдача в пользование за денежную или натуральную плату трактора, паровой или 6-8-конной молотилки; наличие действующих с применением механических двигателей или наемного труда промышленных или полупромышленных предприятий (уточнялось, что наличие в хозяйстве ветряной или водной мельницы с одним поставом не является основанием отнесения хозяйства к кулацкому). Кроме того, в признаки кулацких хозяйств были включены: найм рабочей силы (поскольку этот признак являлся наиболее спорным, то в постановлении были определены случаи, когда найм рабочей силы не приводил к автоматическому признанию хозяйства кулацким: использование наемного рабочего для замены заболевшего трудоспособного члена семьи, приглашение одной няньки, найм одного пастуха хозяйством, находящимся в скотоводческом районе и занимающимся скотоводством, найм рабочего для замещения члена двора, занятого на выборной должности в государственном учреждении или в общественной организации, находящегося в РККА или на флоте); сдача в наем помещения под жилье, торговлю или предприятие при получении при этом дохода более 300 рублей в год; аренда сада или виноградника площадью более 0,5 десятины, кроме аренды их у государства, общественной организации или предприятия с целью восстановления; получение дохода от служения религиозному культу. [77] В 1929 году понятия «кулак» и «индивидуально обложенный» начинают сливаться.

В 1930 году у местных органов власти формально было отнято право дополнять признаки кулацких хозяйств к тем, которые были определены в положении ЦИК и СНК, но в постановлении имелись ряд положений, фактически оставивших за местной властью широкие полномочия при определении кулацких хозяйств: краевые исполкомы должны были устанавливать размер дохода от сдачи в наем помещения и размеры и условия сдачи в аренду садов и виноградников, при которых хозяйство не признавалось кулацким, районные налоговые комиссии могли сами определять, когда аренда земли для сдатчиков являлась кабальной. Основные признаки кулацких хозяйств на 1930 год были сохранены с 1929 года, изменялась только очередность называвшихся признаков. [78] В 1929 году, в связи с ситуацией, сложившейся на рынке и трудностями хлебозаготовок, на первое место в списке признаков кулацких хозяйств была поставлена спекуляция, в 1930 году, из-за того, что торговля и спекуляция были затруднены и, как показала практика, применение наемного труда было одним из наиболее распространенных явлений в конце 20-х годов и по этому признаку большое количество хозяйств можно было обложить в индивидуальном порядке, именно этот признак и был поставлен на первое место. [79]

Кроме того, в декабре 1930 года, несмотря на то, что уже были раскулачены и высланы из мест своего проживания тысячи семей, признанные кулацкими, правительство требовало выселения новых кулацких семей и в свою очередь вернуло краевым и областным исполкомам, СНК автономных республик право видоизменять применительно к местным условиям признаки кулацких хозяйств. [80]

В 1933 году одновременно с оставлением за краевыми органами власти, как и в предыдущие годы, права определять признаки кулацких хозяйств, в связи с тем, что определяющие признаки, которые были актуальны в конце 20-х годов и в начале 30-х уже изжили себя и подавляющее большинство тех, кто подходил по имевшимся на тот момент признакам уже были раскулачены, ЦИК и СНК СССР рекомендовали обратить внимание на такие признаки как спекуляция и недосев установленных планом площадей и невыполнение других государственных обязательств, если только хозяйство не являлось бедняцким. [81]

Отнесение хозяйств к кулацким по этим признакам часто было формальным. Например, по одному из дел, делу Агафонова Ф. В. из села Александровского при поверхностной оценке имущества (наличие постройки, сдававшейся в аренду Центроспирту, флигеля, двух лошадей) его хозяйство было определено как кулацкое, но при близком обследовании хозяйства Агафонова его вряд ли можно было охарактеризовать как «буржуазное». Отец Агафонова был плотником. Сиротой Агафонов остался в 12 лет и несколько лет батрачил, впоследствии тяжелого труда остался глухим. После женитьбы в качестве приданого жены ему перешла усадьба, но построить дом на этой земле он смог не сразу, не было денег. Строительство производилось на средства от продажи отцовского земельного надела. Дом был выстроен большой, так как к тому времени семья Агафонова уже состояла из 9 душ. Затем двое сыновей ушли служить в армию, и дом оказался занят не целиком. Не имея средств к существованию (у крестьянина не было лошади для улучшения хозяйства), Агафонов был вынужден сдать свой дом в аренду Центроспирту. Несмотря на то, что даже при сдаче в аренду строения доходность хозяйства не соответствовала установленной для кулацкого хозяйства норме доходности, тем не менее, хозяйство было признано кулацким. Крестьянин отдал дом в безвозмездное пользование александровского ККОВа. Через некоторое время сельсовет отобрал у крестьянина флигель в 2 комнаты, где кроме него проживала жена и четверо их детей, пару лошадей и все имущество. Семье как кулацкой запрещали покидать село, чтобы переехать к родственникам. [82]

Кроме того, богатство крестьянину-кулаку часто доставалось не легким путем. Старожилы вспоминают, что в 20-е годы, если семья хотела стать зажиточной, кулацкой, то отказывала себе во всем (даже хлеба не пекли, а варили из пшеницы похлебку), чтобы копить деньги и покупать на них машины, инвентарь, а этот фактор при определении зажиточности хозяйства также не учитывался.

К кампании по раскулачиванию в селе отношение было неоднозначным. В газетах 20-х - начала 30-х годов писалось, что батраки, бедняки и середняки «горячо» поддерживают раскулачивание. [83] В действительности оценки кампании давались разные. В частности, в селе Обильном Терского округа крестьяне говорили, что «в Обильном нет кулаков, а все крестьяне». [84] Большая часть крестьян в других селах также склонна была не поддерживать массовое раскулачивание, а объективно оценивать ситуацию и об этом свидетельствовали информационные сводки, поступавшие в исполнительные комитеты с мест. Из множества точек зрения можно выбрать следующие наиболее характерные. Из. Курсавского района один из крестьян-середняков говорил: «Чтобы изолировать того или иного лица, нужно с этим разобраться, и из них отдельные лица, благодаря своей политической неграмотности, еще недопонимают важности колхозного строительства». [85] То есть в данном случае о применении репрессивных мер к крестьянам только из-за высокой доходности их хозяйств речь не шла. Здесь предлагалось учитывать лояльность крестьянина-кулака к советской власти и его желание перестроить свою жизнь в соответствии с новыми условиями. В некоторых случаях крестьяне считали, что изоляция всех кулаков необязательна, так как их агрономические и технические знания крайне полезны: «Из них некоторые имеют опыт и технические познания по ведению сельского хозяйства, а нам такие люди нужны». [86]

Мнение населения в отношении раскулачивания в начале 30-х годов уже не принималось во внимание. Такие высказывания представлялись как пропаганда кулаков или подкулачников. На государственном уровне с конца 1929 года началась активная борьба с кулачеством. Согласно постановлению Президиума Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета от 15 ноября 1929 года, «нетрудовые элементы» лишались права пользования землей. В категорию «нетрудовых элементов» были включены бывшие помещики и дворяне, крупные землевладельцы, торговцы, служители религиозных культов, владельцы и арендаторы предприятий, лица, прибегавшие к найму рабочей силы при потере их хозяйством «трудового строя», систематически сдававшие землю в аренду для получения прибыли, арендаторы промышленных садов, виноградников, мастерских и так далее, незаконно получившие землю. Землю конфисковывали вместе с постройками. Крестьяне, лишенные избирательных прав, также подлежали проверке и в случае «утери этими хозяйствами трудового характера» они могли быть частично или полностью лишены земельных участков. В этом же постановлении предусматривалась перепроверка арендных договоров ГЗИ и если арендаторы признавались нетрудовым элементом, то договора надлежало расторгнуть. К исполнению постановления указывалось приступить с 15 декабря, а завершить все мероприятия предполагалось к 1 февраля 1930 года. [87]

В феврале 1930 года была еще более ограничена для крестьян возможность распоряжаться своей землей или увеличивать доходность хозяйства за счет аренды земли. Постановлением ЦИК и СНК СССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации по борьбе с кулачеством» от 1 февраля аренда земли запрещалась. Исключения для середняцких хозяйств допускались только с разрешения РИКов под руководством и контролем окружных исполнительных комитетов. [88]

10 февраля 1930 года Президиум Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета принял постановление «О ликвидации кулаков, как класса в пределах Северо-Кавказского края». В этом постановлении говорилось, что на основе постановления Крайисполкома от 3 февраля 1930 года необходимо произвести конфискацию имущества у кулацких хозяйств. Для выселяемых кулацких семей предлагалось в качестве временного жилища предоставлять жилые постройки в бедняцких и батрацких хозяйствах, а бедняцкие семьи переселить в освобождавшиеся дома кулаков. Необходимый минимум имущества у выселяемых кулаков предполагалось оставлять (одну лошадь или два вола на два хозяйства, плуг и борону на четыре хозяйства, в скотоводческих районах одну корову и пять овец на хозяйство, а также одежду, постель, посуду и прочие необходимые предметы домашнего обихода). Остальное имущество должно было передаваться в качестве неделимых капиталов в счет паевых взносов батраков и бедноты.

С началом массового раскулачивания конфисковываемое у кулаков имущество иногда не использовалось по назначению, а просто разбазаривалось. Из Туркменского района, например, поступали сведения, что конфискованные по суду у кулаков лошади продавались за бесценок с торгов на рынке. Распродавали лошадей из-за того, что Райживотноводсоюз и совхоз животных не принимали за отсутствием указаний от вышестоящих организаций. Лошади же скупались не только крестьянами для своего хозяйства, но и торговцами и другими заинтересованными лицами. [90] Имелись случаи распродажи сельсоветами конфискованного имущества различным организациям для пополнения за счет вырученных средств сельских бюджетов. [91]

Контролировать в первые месяцы 1930 года перераспределение изъятого у крестьян имущества было крайне сложно, потому что финансовые органы не принимали участие в работе по раскулачиванию, а занимались этим местные исполнительные комитеты и карательные органы и во многих случаях конфискованное имущество не учитывалось. Часто сведений о таком имуществе не имели ни окружные, ни районные органы власти, ни сельсоветы. Народный комиссариат финансов обязал местные органы власти собрать сведения об изъятом у кулаков имуществе и часть районов требуемую информацию представила. По представленным районами данным НКФин рассчитал, что колхозам СССР из изъятого имущества было передано 83 % скота, семян, построек и т.д. В оставшиеся 17% изъятого входили: 2% -наличные деньги, облигации займов и вкладов, и 15 % - это имущество, распроданное с торгов в погашение долгов и недоимок (последнее разрешалось законом от 1 февраля 1930 г.), имущество, переданное различным государственным и кооперативным органам, совхозам или оставленное в распоряжении районных исполнительных комитетов и сельсоветов.

Несмотря на то, что действительно кулацких хозяйств к 1930 году практически не осталось, конфискации имущества у хозяев, признанных кулаками, были явлением массовым. Из сообщения Северо-Кавказского краевого финансового управления, посланного в Наркомфин РСФСР 17 мая 1930 года видно, что за начальный период борьбы с кулачеством в Ставропольском округе имущество было изъято у 2 601 хозяйства на сумму 1 071 462 рубля. Из этой суммы в неделимый фонд колхозов в качестве взносов за бедняков и батраков было передано 67,8 % конфискованного имущества, в погашение недоимок отошло 15,4 % изъятого. В Терском округе сначала имущество было изъято у 2 296 хозяйств, но после пересмотра дел о конфискации 15 хозяйств были реабилитированы. Стоимость отобранного с учетом возвращенного имущества составила 1 286 639 рублей. Колхозам было передано 55,6 % имущества, на погашение долгов ушло 9,2 % конфискованного имущества. [92]

На протяжении начала 30-х годов хозяйства, относимые к категории кулацких, качественно сильно изменились. К 1930 году они либо обеднели по объективным причинам, либо самораскулачились, либо по уровню доходности к таковым не принадлежали вообще, но были отнесены к кулацким по каким-либо другим причинам. Хозяйство Шумакова П. М. с хутора Верхний Егорлык Ставропольского района было отнесено к категории зажиточных при наличии 2,5 десятин посева на 6 членов семьи. Хозяйство Погожева А. С. с того же хутора было признано зажиточным, хотя в нем были пара лошадей, корова с телком, телка, четыре овцы и немного посева. Причисление этих хозяйств к зажиточным и наложение на них твердых заданий мотивировалось тем, что они до начала сплошной коллективизации разбазарили по несколько пар рабочего и рогатого скота и сократили посевные площади с целью самообеднячивания. [93]

Часто решающим при рассмотрении вопроса об отнесении того или иного хозяйства к кулацкому было то, каким хозяйство по размеру было до революции. Петренко Ф. Е. из села Надежды был в числе многих, кого признали зажиточным, вследствие зажиточности его хозяйства до революции. После революции его хозяйство стало середняцким. На 1930 год он имел дом с надворными постройками, 3 лошади, жеребенка, корову, свинью и посева 8,75 десятин, семья состояла из 7 душ. Тем не менее, на хозяйство было наложено твердое задание, за невыполнение заданий изъята корова. [94]

Широко практиковались в начале 30-х годов конфискации имущества и наложение клейма «зажиточный» или «кулак» за невыполнение плана хлебозаготовок, невыплату налогов, хотя крестьянин не выполнял планов часто не по нежеланию, а из-за непосильности их для хозяйства. Например, крестьянин из села Татарки Косинов А. А. в 1930 году был осужден и выслан за пределы края за невыполнение хлебозаготовок. Его хозяйство можно охарактеризовать скорее как бедняцкое, потому что на 9 членов семьи приходилось 2 коровы, 2,34 десятины посева. От репрессий крестьянина не спасло даже то, что два его сына служили в Красной Армии. [95]

Поводом для конфискации части имущества у уже упоминавшихся крестьян Шумакова П. М. и Погожева А. С. с хутора Верхний Егорлык было невыполнение ими планов по хлебозаготовкам. Шумаков П. М. намолотил после снятия урожая 67 пудов зерна. 11 сентября 1930 года ему было выдано извещение о наложении на него задания по хлебозаготовке в объеме 20 пудов, и это зерно им было сдано. Через несколько дней, 24 сентября, он получил дополнительное задание о необходимости вывезти еще 30 пудов зерна. Лишних 30 пудов в хозяйстве не было, так как из оставшегося после выполнения первого задания зерна 8 пудов ушло на засев озимого клина, 18 пудов было помолото на муку для питания семьи из 6 душ. Для выполнения второго задания Шумаков П. М. смог вывезти только 12 пудов. Ходатайство крестьянина о снятии с него дополнительного задания было отклонено. [96]

Погожев А. С. имел 140 пудов зерна. Первое задание по хлебозаготовкам на его хозяйство было 60 пудов, дополнительное 40 пудов. Выполнение в полном объеме второго задания означало для семьи голодную смерть, потому что после выполнения первого плана хлебозаготовок крестьянин засеял поле в 2 десятины, на что было израсходовано 20 пудов зерна, 10 пудов было отдано в качестве долга.

Кроме того, Погожев А. С. собирался засеять еще одну десятину. [97] При этом А. А. Андреев, секретарь Северо-Кавказского Крайкома ВКП(б), характеризуя в целом кампанию по борьбе с кулачеством в тот период, заявлял, что «частью наш классовый враг -- кулак -- замаскировался под бедняка, середняка, а кое-где пробрался прямо в колхоз», поэтому борьба с ним не закончена, ее надо продолжать и это «требует огромного внимания и напряжения». [98]

В 1932-33 годах хозяйства, отнесенные к числу кулацких, часто были еще мельче. Например, в хозяйстве Колченко Семена Ивановича, располагавшемся на территории Темнолесского станичного совета Ставропольского района и отнесенном к крепко зажиточным, было посева озимой пшеницы 0,05 га, поле подсолнуха в 0,12 га, кукурузы в 0,22 га и картофеля в 0,22 га. [99]