Проблемы интеллигенции в русской публицистике 1909-1912 гг.

Ненависть народа к интеллигенции если и имеет место, то, по мнению левых конституционалистов, носит остаточный характер и объясняется историческими обстоятельствами (прежде всего препятствиями со стороны властей по соотношению к контактам интеллигенции и народа), а не различиями в способах мировосприятия.

Разногласия веховцев и левых конституционалистов заострились на тактическом вопросе: в чем состоит приоритет текущего момента, созрели ли условия для продолжения борьбы за расширение политической свободы. Левые конституционалисты в противоположность веховцам считали, что созрели, и необходимо сосредоточить усилия на укреплении своих партийных структур, на непосредственной борьбе мирными средствами в качестве политической оппозиции. Главной опасностью в деле политического освобождения левые конституционалисты считали возрождающийся деспотизм самодержавия, а не экстремистские течения русской интеллигенции, на которые указывали веховцы.

Соглашаясь в некоторых моментах с диагнозом, данным веховцами, левые конституционалисты полностью отвергали предлагавшуюся ими идеологическую рецептуру. Признавая некоторую ценность веховской критики интеллигенции, они доказывали, что ее наиболее непривлекательные черты должны исчезнуть по мере развития буржуазных отношений и перестройки государственного строя в конституционно-демократическом духе. По мере развития этих процессов интеллектуальный труд станет более профессиональным, а его представители интегрируются в социальную структуру индустриального общества.

Так Е. Колтоновская в статье, написанной еще до выхода «Вех», признавала, что «прежнее лицо интеллигента, - это, действительно, лицо тяжело больного... В нем поражает подавленность и односторонне книжное развитие индивидуальности, отсутствие у людей вкуса и привязанности к жизни». Колтоновская характеризовала психологический тип среднего русского интеллигента как «поддерживаемую самогипнозом психологию мученичества, сводящую все содержание жизни к общественной борьбе и требующую отличности полного самоотречения». В отличие от большинства идеологов интеллигенции Колтоновская рассматривала наметившееся освобождение от подпольной психологии и восстановление в правах частной жизни не как проявление упадка, а как «начинающееся обновление жизни», «возрождение и утверждение личности». По мнению С.Лурье, беда интеллигенции состоит в том, что она живет не своими интересами, связанными с положение в социально-политической системе, а абстрактными идеями и утопическими мечтаниями.

М. Туган-Барановский существенно сближался с неонародниками и марксистами в фиксации процесса социального расслоения самой интеллигенции. Усматривая наличие и ожидая рост социального заказа на деятельность как буржуазной, так и социалистической, демократической интеллигенции, он призывал сделать выбор в пользу продолжения демократических традиций прежней "внесословной" интеллигенции.

Вопрос о соотношении в деятельности интеллигента профессиональных, узкосоциальных (классовых) и общечеловеческих составляющих был поднят Б.В. Добрышиным, произведения которого не вызвали отклика среди участников полемики и в дальнейшем не рассматривались в научной литературе. Еще до выхода в свет сборника «Вехи» Добрышин написал две брошюры под общим названием «Задачи современной интеллигенции». Идеи Добрышина были близки к умеренному неонародничеству. Однако, присланная им 13 марта 1909 г. (как раз непосредственно перед выходом «Вех») в редакцию «Русского Богатства» статья с одноименным названием 2-й части его книги («Построение общественности»), не была принята А.В. Пешехоновым к печати. Одной изпричин этого могло стать то, что аналогичные идеи разделялись многими левыми конституционалистами с неонароднической «окраской» (например, Н.А. Гредескулом). Значительное расхождение Добрышина с неонародничеством в сторону конституционализма проявилось в его приверженности традиционной для последнего оппозиции «общество - государство», критике революционизма, выдвижению на первый план консолидирующего начала и правовых основ в противоположность классовой борьбе. Добрышин обошел вопрос разработки конкретных рекомендаций, каково должно быть идеологическое обоснование деятельности интеллигенции, считая, что это является делом свободного выбора человека, в зависимости от особенностей его личной жизни и душевногосклада».

По классификации Добрышина, интеллигенция в широком смысле состоит из нескольких слоев. Это идеологи и профессиональные революционеры («современные передовые интеллигенты, интеллигенты нового слова»), образованная буржуазия, профессиональная интеллигенция (доктора, адвокаты, журналисты, учителя, инженеры), «государственные люди» (чиновничество). Характерной чертой российского общества он считал наличие постоянного конфликта между отмеченными группами. В унисон с неонароднической и марксистской традицией Добрышин отмечал, что в современном ему обществе профессиональная интеллигенция фактически обслуживает тех, кто способен ей платить, то есть буржуазию, в то время как по существу своего призвания задача интеллигенции ~ обслуживать массы народа. Добрышин признавал, что вопрос о роли интеллигенции в классовой борьбе в современных условиях наиболее настоятелен, но весь смысл его работ сводился к тому, что смысл деятельности интеллигенции состоит не в классовой борьбе, а в консолидации общества на основе «просвещенного гуманитаризма». Сущность этой консолидации он видел в «упорядочении условий борьбы, в гуманизации ее, в сведении на борьбу идей, в замене права силы - силой права». Отличительным средством воздействия интеллигенции на остальное общество Добрышин видел убеждение в противоположность силовому воздействию. Добрышин обосновывал притязания интеллигенции на то, чтобы быть «хозяевами и руководителями государственной и общественной жизни» через утверждение, что ее представители являются «носителями образования и просвещения» Народные массы, по мнению Добрышина, так же духовно дики и некультурны, как и буржуазия, и всех их интеллигенция должна окультурить. Практической задачей интеллигенции Добрышин видел творчество в сфере неполитической общественной деятельности: объединение интеллигенции в «культурные клубы», профессиональные союзы, благотворительные общества, создание беспартийных органов печати.

Оставаясь по-прежнему западнически ориентированной интеллектуальной группой, левые конституционалисты в целом пытались и в условиях растущей социальной дифференциации сохранить позицию «внесословной» интеллигенции, призванной обеспечить культурную и социально-политическую модернизацию российского общества. В результате к моменту социальных потрясений 1917-1920 гг. российские конституционалисты представляли скорее самих себя, чем какой-то крепкий социальный слой. Это в конечном итоге свело на нет их политический профессионализм, которым они так гордились.

4. Неонародники

Среди деятелей неонародничества отчетливо выделяются сторонники двух политических тактик: революционное (представленное партиями социалистов революционеров и максималистов) и умеренное (представленное деятелями партии народных социалистов, фактически литературной группой журнала «Русское Богатство», а также внепартийными публицистами Р.В. Иванов-Разумником, С.А. Венгеровом, В.В. Водовозовым, Ю. Александровичем (А.Н. Потеряхиным)). Тем не менее, мы говорим о них как о едином идейном направлении, поскольку различия между ними находились лишь в области публицистической и политической тактики и не касались идейных парадигм.

Для умеренных неонародников история русской интеллигенции была историей русской общественной мысли и литературного творчества. Революционные народники дополняли ее историей революционной борьбы. Как и марксистам, социоцентризм и акцент на морально-нравственную проблематику виделся неонародникам сущностными характеристиками русского литературного творчества. Но в противоположность марксистам неонародники возражали против перенесения в литературу теории классовой борьбы. Признавая наличие в ней определенных следов классового миросозерцания, движущей силой русской литературы неонародники видели внеклассовые мотивы совести, стремления к социальной справедливости.

Неонародники видели в появлении "Вех" "знамение времени", выражение реакции, которая неизбежно следует за неудачей революции. Н. Геккер видел в появлении "Вех" начало новой фазы в истории интеллигенции, приводя аналогию с ситуацией 1880-х гг.

В.Чернов оценил "Вехи" как "самую реакционную книгу", которая только появилась в последнее десятилетие. По его мнению, "Вехи" оставили в тени даже "Московский сборник" К.Победоносцева. Для читателя подобное сравнение означало крайнюю степень одиозности, так как что-либо более одиозное, чем идеи Победоносцева интеллигенция с трудом могла представить.

Такая непримиримость неонародников объясняется в значительной степени тем, что они себя воспринимали как сторону, атакуемую с особой силой. Отпечаток на их отношение к "Вехам" наложил тот факт, что к веховцам принадлежали бывшие марксисты (прежде всего П. Струве), которые стали известны с 1990-х гг. своей борьбой с народничеством. Поэтому ответ "Вехам" они воспринимали как продолжение старой полемики.

Ряд авторов, полемизируя с идеями "Вех", проявляли терпимость по отношению к ним как к личностям. В письме М.О. Гершензону Р.В. Иванов-Разумник писал: «Хотя Вы меня очень не одобряете в Вашей книге («Исторические записки» - Д.Д.), а я в своих - очень резко полемизирую с Вами,...ни Вы, ни я не подвергаем сомнению искренности убеждения друг друга, а это - самое главное». С.А. Венгеров указывал в начале 1910 г. в письмах Гершензону на то, что «Вехи» безнравственны тем, что «плюют на подвиг» русской интеллигенции и на призыв к нему. Но тут же он писал Гершензону, что «разница общественных взглядов не мешает мне ценить и любить Вас».

С.А. Венгеров поначалу воспринял появление сборника «Вехи» лишь как «самое шумное литературное событие» 1909 г., которое «улеглось» уже к концу года. Но в 1911 г. он увидел органическую связь «идейной проповеди» «Вех» с общим призывом русской литературы к подвижничеству. Венгеров по-прежнему отверг указания «Вех» на фактические недостатки интеллигенции, определив их как «копание в мелочах», но заявил о своем согласии в части положительного идеала - усовершенствовании личности.

Примерно ту же эволюцию претерпело отношение к «Вехам» со стороны А.Н. Потеряхина. Прямо признавая, что в своей газетной заметке он не отметил положительные стороны «Вех» «по тактическим соображениям», Потеряхин признал заслуги «Вех» в осуждении ими чрезмерной европеизации России и в провозглашении «суверенитета национального самоопределения», а также в инициации процесса «реабилитации народничества и его традиций».

Р.В. Иванов-Разумник признал, что в отношении «Вех» буря полемики была зачастую пристрастной и несправедливой. Он определил «Вехи» как манифест «кающегося разночинца» Сравнивая «Вехи» с другим проявлением идеологии «кающегося разночинства», махаевщиной, Иванов-Разумник отмечал оборотные крайности этих двух направлений: если махаевцы жертвовали культурой во имя социальной справедливости, то вехисты готовы жертвовать социальной справедливостью во имя культуры.

Признание со стороны неонародников необходимости большей терпимости на страницах печатного издания, отхода от партийной узости к общедемократическим и общегуманистическим ценностям отразилось в переписке авторов журнала «Современник» А.В. Амфитеатрова, М.А. Антоновича, В.Я. Богучарского, В.В. Водовозова, Г.А. Лопатина и В.М. Чернова. Проект издания журнала впервые изложил А.В. Амфитеатров в своем письме от 1 ноября 1910 г. к В.В. Водовозову. В письме М.М. Кояловича к Водовозову Амфитеатров был назван «душой» «Современника». Этот журнал мыслился Амфитеатровым как «живой и сильный внепартийный орган русской свободы». О том, что редакция журнала «Современник» одобряла террористические методы политического действия, но не могла об этом открыто высказаться, свидетельствует ее переписка вокруг статей В.Я. Богучарским, в которых террористическая тактика подвергалась моральному осуждению. Благодаря своим общедемократическим убеждениям, идейной терпимости и профессионализму историка, Богучарский был уважаем и неонародниками-эсерами, и веховцами. При этом неонародники не могли понять, что общего могло соединять Богучарского с последними.

Неонародники так или иначе согласились с рамками веховской трактовки понятия "интеллигенция", справедливо отметив, что такая трактовка восходит к их идеологам, в частности П.Л. Лаврову и Р.В. Иванову-Разумнику

Р.В. Иванов-Разумник острие своей полемики направил против марксистов и веховцев. В полемике с марксистами Иванов-Разумник отстаивал сформулированное им еще в 1907 г. социально-этическое определение, наиболее емко выражавшее точку зрения неонародничества: «...Интеллигенция есть этически антимещанская, социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному, общественному и личному освобождению личности». Вопрос о приоритете человеческой личности разделял Иванова-Разумника с марксистами, но в какой-то мере объединял с веховцами. В вопросе об интеллигенции Иванов-Разумник пытался занять позицию арбитра, переформулируя аргументы марксистов и махаевцев в споре друг с другом. В итоге он подводил читателей к тому, что махаевцы оказывались более последовательными, их аргументы более сильными, и они в конечном счете побеждали. Со своей стороны, Иванов-Разумник отметил самое уязвимое место социально-экономического подхода к интеллигенции: сторонники этого подхода неизменно делали для себя исключение, никак, кроме как этически, не объясняя свою способность выражать чужие социальные интересы. В конце концов, Иванов-Разумник просто развел по разным сферам свои разногласия со сторонниками социально-экономического подхода: существует «культурное общество», «умственные работники», «классовые идеологи», но, кроме того, существует и «внеклассовая интеллигенция», в которую могут входить и люди из указанных групп. Иванов-Разумник признавал, что идейно «внеклассовая интеллигенция» не едина, и не имеет смысла связывать ее однозначно с идеей социализма. Внутри интеллигенции идет борьба по поводу способов достижения единых целей, к которым Иванов-Разумник относил «творчество новых форм жизни, физическое и духовное совершенствование личности».

Один из представителей революционного неонародничества, писавший под псевдонимом «Дикий», определял интеллигенцию как «совокупность образованных людей, сочувствующих народному горю». В отличие от П. Струве Дикий, как и Иванов-Разумник, не ставил знак равенства между интеллигенцией и социалистической идеологией: по его мнению, не каждый интеллигент является социалистом. Полемизируя с марксистами, он на первое место ставил нравственный, а не классовый критерий. Пробуждением совести в отдельных представителях имущих классов Дикий объяснял столь любимый неонародниками факт, что социалистическая интеллигенция формируется не только из представителей «трудового народа», но и имущих классов.

Другая линия умеренной неонароднической публицистики заключалась в теоретическом обосновании просветительской деятельности. Ее развивали И.В. Жилкин и А.А. Николаев. Для И.В. Жилкина основной оппозицией служила провинциальная и столичная интеллигенция. Если первая, по его мнению, в силу условий жизни, больше была ориентирована на разработку глобальных социальных проектов, то провинциальная - к решению мелких местных проблем. Автор, отмечая социальный пессимизм провинциальной интеллигенции, призывал обосновывать культурную работу не «вынужденными обстоятельствами передышки ради будущей борьбы за политическую свободу», а необходимостью ответа на стихийное культурное пробуждение масс, на их тягу к знанию.

А. Николаев, ведя речь об интеллигенции как распространителе знаний, на первое место ставил вопрос, ради каких социальных целей нужны эти знания. Ведь они могут оказаться на службе антигуманных сил, угнетающих и унижающих человечество. Рассматривая диалектику добра и зла в научной деятельности, он приводил в качестве примера деятельность А. Нобеля. Полемизируя с Д.Н. Овсянико-Куликовским, отстаивавшим самоценность интеллектуального творчества, А.А. Николаев отстаивал мысль, что интеллигентом умственного работника делает чувство ответственности за результаты интеллектуального труда. Интеллигентами, по мнению Николаева, являются лишь те, кого Овсянико-Куликовский назвал «идеологами». Николаев категорически не соглашался с его тезисами, что преобладание такого типа умственного работника характерно лишь для запоздавших в своем развитии стран, и в модернизирующейся России этот тип вырождается. Напротив, по мнению Николаева, данный тип «критика», «идеолога» и «радикала» встречается во всех странах, а в плане его повышенной социальной активности Россия опередила Западную Европу.

Отношение к интеллектуальному труду занимало существенное место в построениях Р.В. Иванова-Разумника. По его мнению, тезис сторонников Мачайского-Лозинского об эксплуататорской сущности интеллигенции (в силу наследственной монополии на самую важную производительную силу модернизирующегося общества - знание) был совершенно справедлив, если понимать интеллигенцию как «культурное общество» или «умственных работников» в отрыве от этического вопроса о целях использования знания. Иванов-Разумник, выражая позицию всего неонародничества, писал, что в принципе можно пожертвовать «культурой» ради «справедливости», но не доказано, что социальная справедливость и уровень культуры обратно зависимы. Из этого он делал вывод, что необходим синтез культуры и справедливости. По мнению Иванова-Разумника, к социальному строю отношение интеллигента может быть революционное, но к выработанной человечеством культуре оно может быть только эволюционным. Отвечая махаевцам (и марксистам в первую очередь) на тезис о справедливости равной оплаты квалифицированного и неквалифицированного труда, Иванов-Разумник высказал принципиально новые и ранее не затрагивавшиеся представителями неонародничества мысли. «Вся ошибка старого народничества, и Писарева, и Толстого, и Михайловского заключалась в стремлении к экономическому равенству», - писал Иванов-Разумник, - в то время как задача социализма заключается в установлении социального равенства.

Н.В. Авксентьев особенно чувствительно отреагировал на упрек социализму со стороны С.Франка во враждебности культуре. По логике Авксентьева, именно во имя содержания культуры, во имя высшего, чем владеет человек - его человеческого достоинства - борьба с самодержавием должна стоять для интеллигенции на первом месте, так как традиционный социальный порядок основывается на порабощении личности. Авксентьев был не так уж и неправ, когда нашел содержание "призывов к борьбе за перестройку жизни" в идее богатства, которая у Франка была полностью связана с идеей культуры. Произвольная интерпретация этой идеи как "обогащайтесь" или как "духовно бедной, циничной морали самодовольного мещанства" означало его (и многих других неонародников) уход от принципиальной критики.

В.Чернов при объяснении того, в чем состоит враждебная неонародническому пониманию культуры тенденция "Вех", указывал на архаичный характер сочинений веховцев, которые в вопросе разграничения науки и веры отдавали преимущество вере. Однако, отношение к религии в неонароднической среде было более терпимым по сравнению с марксистской. Один из постоянных читателей «Русского Богатства» из Киева в письме А.В. Пешехонову соглашался с ним во всем, кроме мнения, «что интеллигенция не может быть религиозной». Тот же В.Чернов отмечал, что идеи «Вех» не заслуживают одобрения не потому, что они облечены в религиозную фразеологию, а потому, что религиозная фразеология служит у них социальным и политическим интересам буржуазии.

Как и авторы «Вех», неонародники в целом признали ведущую роль интеллигенции в революции 1905-1907 гг., но были несогласны с постановкой вопроса об ответственности интеллигенции за установление столыпинского режима.

Н.И. Ракитников видел в революции доказательство того, что нельзя перенимать с Запада материальную культуру и одновременно ограничивать народ духовно. Ракитников, как и в лево-конституционалистском «лагере» Н.А. Гредескул, отмечал, что взаимонепонимание интеллигенции и народа имело место до начала XX в., но теперь исчезло. Высмеивая «метафизический» подход М. Гершензона к причинам отчуждения интеллигенции и народа, Ракитников пытался объяснить их действием исторических факторов. Таковыми он в первую очередь считал силу репрессивного воздействия со стороны государственной власти и остаточное, инерционное действие столетиями насаждавшейся в народе официальной идеологии. Но для него не прошло незамеченным, что типы сознания интеллигенции и народа противоположны, как противоположны традиционалистская и инновационная ориентации. Проблема для Ракитникова стояла так: либо интеллигенция должна понизиться до уровня народного мировосприятия, либо интеллигенция должна поднять народ до своего уровня, к чему всегда призывали идеологи народничества. Он считал, что нужно бороться против веховского пути сближения интеллигенции и народа, так как этот путь предполагает опускание интеллигенции до уровня народа.

Разделяя вместе с другими участниками полемики факт распространения социального пессимизма среди русской интеллигенции, неонародники, в отличие от марксистов, не делали вывода о ее закате. Л. Шишко писал о том, что Струве, указывая на отсутствие необходимого количества и влияния «среднего слоя», не обратил внимание на принципиальное различие в социальной истории России и западных стран, которое является ключом к пониманию всех загадочных для веховцев явлений. Желание создать буржуазную культуру в России Шишкосчитал полностью ошибочным. На Западе, отмечал Шишко, буржуазный средний слой создал соответствующую идеологию и тип буржуазного интеллигента. Шишкосчитал, что для этого нет условий в России. Однако доказательства своей позиции он искал в истории, тогда как Струве учитывал изменившееся положение после 1905 г.

Революционные неонародники в значительной части заимствовали у марксистов схему о стадийной последовательности буржуазной и социалистической революций. По мнению неонародников, именно отсутствие сильной буржуазной партии в России имеет следствием ведущую роль социалистической интеллигенции в общественном развитии. Шишконе разделял точку зрения Струве, что революция должна была бы закончиться Манифестом 17 октября. Ход рассуждений был таков: социалистическая интеллигенция не виновата в том, что либерализм не в состоянии выполнить свою задачу и взять власть в свои руки, а следовательно, именно ей приходится решать исторические задачи буржуазии. А так как интеллигенция не может оказывать воздействие на режим экономическими рычагами, то ее победа не могла быть достигнута на пути компромиссов. В.Чернов также искал связь возникновения "Вех" с "общей трагедией - вернее с трагикомедией - нашего либерализма": Неонародники в лице В.Чернова увидели в появлении «Вех» стремление кадетского либерализма (левого конституционализма) «национализироваться» и обрести некоторые социальные основы: кадетские октябристы на практике повернули к октябризму в теории. В значительной степени такая позиция разделялась марксистскими критиками «Вех», о сближении с которыми по многим программно-тактическим и философским вопросам писал В.Чернов.

конституционалист неонароднический публицистика

5. Марксисты

Марксистские авторы делали акцент на двойственность, промежуточность положения интеллигенции между «трудящимися» и «собственническими» классами. А. Луначарский основными отличиями социального положения интеллигенции видел умственный труд в противоположность физическому; существование за счет заработка, а не собственности; индивидуализированный характер производства. Н. Череванин, определяя социальные рамки интеллигенции, настаивал, что речь следует вести только о профессиональных работниках, для которых умственный труд служит основным источником существования.

Марксистские авторы подчеркивали связь личностного характера интеллектуального труда с индивидуалистическим мироощущением интеллигенции, воспроизводящим идеалистическую философию и идеологию. При этом для себя они делали подмеченное неонародником Р.В. Ивановым-Разумником исключение, настаивая на том, что революционная интеллигенция освобождается от индивидуалистической психологии, соединяя свои способности к теоретическому осмыслению мира с интересами «трудящихся классов» и воспринимая от них «здоровую психологию активности». Это мнение корректировал В.Базаров: никакой сознательный интеллигент-коммунист не в состоянии полностью освободиться от буржуазной психологии, пока существуют буржуазные отношения.

На противопоставлении «индивидуализма» интеллигенции и «коллективизма» пролетариата были построены сборники «Литературный распад» и «Очерки философии коллективизма». Авторы сборников делали акцент на экзистенциальной проблематике. М. Морозов разделял физическое и духовное принуждение, отмечая последнее как метод воздействия буржуазной идеологии на интеллигенцию. Иронизируя над мифологемами «голос совести», «свет философского понимания жизни», «общечеловеческие ценности», «общеобязательные нормы», Морозов отмечал, что интеллигент, даже борющийся против непосредственных интересов господствующего класса, может отстаивать и утверждать основополагающую идею и «метафизическую сущность» классового общества.

Марксистские авторы с особой силой возражали против понимания интеллигенции как «внеклассовой» силы, выражающей гуманистические ценности и гармонизирующей социальные интересы и их борьбу. По мнению П. Юшкевича, такое убеждение питается особым характером области профессиональной деятельности интеллигенции: действительно, любая мысль содержит в себе «слабый отблеск общечеловечности», а для интеллигента характерна вера в магию слова и мысли.

Отмечая коренное отличие характера труда интеллигента от деятельности буржуа (которую марксисты не признавали трудовой), А.В. Луначарский писал, что интеллигент концентрирует свои усилия в нервной системе и не связан с капиталоемкими материальными средствами («к «нервной системе» нужна лишь чернильница») для создания объектов своего творчества, через которые он получает бессмертие.

Беря за основу всех построений идею культуры (понимаемую как всю сумму материальных и нематериальных приобретений, которые были сделаны человечеством в процессе труда), А. Богданов рассматривал интеллигенцию как исторически преходящее явление. Интеллигенция, по Богданову, подразделяется на две большие группы: представители «свободных профессий» (врачи, адвокаты, литераторы) и наемный научно-технический персонал. Он исследовал, как особенности трудовой техники научно-технического персонала отражаются на его мировоззрении: точность, строгость измерений и вычислений, приоритет научно-мыслительных операций перед собственно «физическим трудом». Противопоставление индивидуалистического и коллективного культурного творчества для Богданова было основной оппозицией, через которую он противопоставлял буржуазную интеллигенцию и «новую пролетарскую культуру». У «пришлых идеологов-интеллигентов», которые полезны рабочему классу как организатор их профессионально-экономической и политической борьбы есть, по мнению Богданова, один коренной недостаток: они чужды «трудовой технике пролетариата». «Цеховая интеллигентская специализация» также является препятствием «творчества новой коллективной культуры». Противопоставление интеллигента как типа, склонного к созерцанию, пролетариату, как олицетворению действенности и активности, содержится и в работах Юшкевича.

Ситуацией запоздалого складывания российской буржуазии В.М. Фриче объяснял то, что до 1890-х гг. интеллигенция несла на себе центр тяжести освободительного движения. Из этого обстоятельства следовала "антибуржуазность" ее сознания, о которой писали и авторы "Вех", и неонародники, и отдельные представители внеполитических направлений. Однако, по мнению Фриче, уже в конце 1890-х гг. разночинная интеллигенция начинает заметно дифференцироваться, а период после поражения революции 1905-1907 гг. знаменовался, как свидетельствует Фриче, "всеобщим поправением разночинной интеллигенции", ускорением процесса ее приспособления к развивающемуся буржуазному строю.

О предшествующем глубоком интересе В.М. Фриче к проблемам русской интеллигенции свидетельствуют составленные им библиографические карточки, в которых отражено 92 наименования литературы, вышедшей до 1908 г., по 22 темам. Тематика отражает историческое развитие интеллигенции в ракурсе революционного (оппозиционного) движения и смены идеологических направлений. Периодизация была заимствована Фриче у неонародников. В библиографии были приведены произведения всех основных идейных направлений интеллигенции, включая правоконсервативное. Особое внимание было уделено обобщающим трудам Р.В. Иванова-Разумника и Д.Н. Овсянико-Куликовского: они присутствуют соответственно в шести и пяти темах.

Основной тенденцией социального развития России П.Юшкевич считал процесс ее «европеизации». Урбанизация страны и дифференциация «прогрессивной интеллигенции» виделись ему двумя взаимосвязанными сторонами этого процесса. Экзистенциальными проблемами, порождаемыми урбанизацией (атомизация личностей, ускорение хода времени, динамизм жизни), он объяснял широкое распространение в рассматриваемый период интеллекту ализированных религиозных исканий. Плюрализация идеологических настроений интеллигенции и отказ от былого солидарного «народолюбия» также, по мнению Юшкевича, имеют корень в процессе «европеизации» России.

Трактовка Л.Д. Троцким специфики социальной роли интеллигенции в России была наиболее оригинальной среди марксистов. В «чаадаевской» по настроению статье «Парадоксы западника» Троцкий (под псевдонимом Антид Ото) отстаивал традиционную западническую посылку о стадийном отставании и «провинциализме» идейного развития русского общества, широко разделявшуюся меньшевиками. Подводя итог исследуемой нами полемике, Троцкий саркастически замечал, что никогда интеллигенцией «так много не занимались, и никогда сама она не занималась так много собою, как в последние годы». Но именно этот факт Троцкий парадоксально истолковывал как предсмертную агонию русской интеллигенции перед сменой своей социальной роли. По Троцкому, изначально интеллигенция в России «была национальным щупальцем, продвинутым в европейскую культуру», но осуществленные ей культурные заимствования можно определить лишь с приставкой «псевдо-». Социальная роль русской интеллигенции заключалась в «заместительстве» интересов и ролей партий и классов в условиях их незрелости. Это «заместительство» служило источником «необузданно высокомерного» социального самосознания интеллигенции, но лишь маскировало ее социальную слабость. Социальное самосознание интеллигенции в России Троцкий характеризовал как «самоупоение», «самовлюбленность», «манию величия», «самозванный мессианизм».

Значительное внимание проблеме интеллигенции было уделено меньшевиками в многотомном труде «Общественное движение в России в начале XX в.». По отзыву анонимного большевистского автора из газеты «Социал-демократ», этот труд явился «настоящей энциклопедией ликвидаторства и ренегатства».

А.С. Потресов, для которого основным сюжетом являлось развитие марксистской мысли и социал-демократического движения в России, вел анализ по двум направлениям: политическая мысль и общественная деятельность интеллигенции в России. Идея гегемонии интеллигенции над массовым движением основных классов пронизывала его статью в 1 томе сборника «Общественное движение в России». Потресов, как и многие другие меньшевики, исходил из убеждения, что есть «истинный марксизм» как социальное движение организованных пролетарских масс, и есть марксизм как одна из идеологических доктрин, перерабатываемая и воспроизводимая интеллигенцией. Резкое снижение популярности марксизма в русском образованном обществе Потресов объяснял именно «интеллигентским» характером русского марксизма. Причину такого своеобразия марксизма в России Потресов объяснял в рамках традиционного западнического тезиса о стадийном отставании России, проявлявшемся в засилии докапиталистических пережитков. Л. Мартов также отмечал, что русский социализм (включая и его марксистскую разновидность) на протяжении нескольких десятилетий носил интеллигентский характер, и марксизм не мог не испытать на себе этого «интеллигентского» влияния. Н. Череванин писал, что требования, с которыми выступила российская социал-демократия, были требованиями «организованной социал-демократической интеллигенции», а не «пролетарских масс России».

Соглашаясь с неонародниками в оценке русской литературы как «детища русской интеллигенции» и «явления религиозного порядка», С.И. Португейс (Ст. Иванович) и М. Неведомский объясняли этот факт неразвитостью общественных отношений и «докапиталистической конструкцией общества». По мнению В.Базарова, столь восхищавшая неонародников и религиозных мыслителей склонность русской интеллигенции к социальному идеализму объясняется лишь социальной незрелостью русской буржуазии, которая только готовится стать командующим классом общества. Приводя аналогию с западноевропейской интеллигенцией 1840-х гг., он возражал против объяснения социального идеализма через особые свойства национальной психологии.

Л. Мартов попытался объяснить противоречие наблюдаемого факта «социального бескорыстия» немарксистских интеллигентов-революционеров и буржуазных задач, ими осуществляемых. Он делал следующее типологическое обобщение: «момент наиболее острой и массовой борьбы буржуазии со старым порядком везде характеризуется влиянием на нее независимых от непосредственных интересов производства, ее идеологических элементов, бессословной интеллигенции».

А.С. Потресов наиболее глубоко вскрыл причину отмечавшегося марксистами противоречия между буржуазным содержанием и социалистической формой идеологического арсенала русской интеллигенции. По его мнению, это противоречие коренилось в том, что вырабатывавшийся западноевропейской мыслью в условиях развитого буржуазного общества идеологический интеллектуальный продукт (социалистические идеологии), не соответствовал общественным позициям и социальному предназначению русской мелкобуржуазной интеллигенции, которая этот продукт потребляла. С другой стороны, масштабность общественных задач, стоявших перед русскими интеллигентами, требовала обобщающих идей и опоры на широкие массы народа. Это также стимулировало социальные элементы идеологий, заимствованных русским образованным обществом у западноевропейской мысли.

Отвечая Д.Н. Овсянико-Куликовскому на тезис о европеизации русской интеллигенции и кризисе идеолога как социально-психологического типа, А.С. Потресов утверждал, что идеологи в понимании Овсянико-Куликовского исчезают лишь в буржуазной среде. Европеизация интеллигенции, также признаваемая Потресовым как социальный факт, сопровождается, по его мнению, «очевидным понижением ее уровня и опустошением культурного багажа».208

Персонифицируя тенденцию трансформации идеологического настроения интеллигенции литературными персонажами Базарова и Санина, П. Орловский (В. Боровский) видел основную тенденцию развития русской интеллигенции в переходе от первого ко второму типу. Движущей силой этого перехода он видел борьбу двух социально-психологических типов: «кающихся дворян» и разночинцев. Причину неустойчивости настроения «кающейся» интеллигенции, проявившейся после поражения революции 1905-1907 гг., Боровский усматривал в ее служебной роли, не предполагающей функций производства или принятия общественно значимых решений.

А.В. Луначарский основную тенденцию развития русской интеллигенции после 1905 г. видел в стремлении концентрироваться в самостоятельную социальную величину, освободившись от влияния народнической и марксистской идеологии. Несмотря на политические и идеологические разногласия, для «внепартийной интеллигенции», по его мнению, были характерны индивидуализм и антипатия к пролетариату. Зло иронизируя над идеями о «внепартийности» и «внеклассовости» интеллигенции, А. Луначарский признавал, что есть «лучшие элементы интеллигенции», которые могут быть «ценными союзниками пролетариату», и интеллигенция, в силу отсутствия у нее материальной собственности, заинтересована в победе пролетариата. Другой марксистский литературный критик В. Кранихфельд утверждал, что интеллигенция не имеет самостоятельных классовых интересов, а единственное мыслимое объединение интеллигенции возможно лишь на почве профессиональных интересов.

По вопросу о месте в революционном процессе интеллигенции на различии позиций Луначарского и большевиков-ленинцев заострил В.Л. Шанцер в неопубликованной статье «Есть же пределы», присланной в редакцию газеты «Социал-демократ». Если Луначарский видел задачу в сплочении марксистской части интеллигенции вокруг «пролетарской идеологии», то Шанцер видел ее в «сплочении пролетариата в рядах единой классовой его партии», делая акцент на принципиальной несовместимости интересов интеллигенции как мелкобуржуазной группы и пролетариата. Позже в покаянной статье, написанной в 1931 г., Луначарский вспоминал о своих интеллектуальных поисках как о «старых ересях», явившихся следствием «интеллигентского ошибочного мышления и чувствования». Л.Д. Троцкий был также среди тех, кто выступил критиком идеи о возможности стратегического (а не тактического) союза пролетариата с интеллигенцией. В противоположность австрийскому социал-демократу М. Алдеру (и прежде всего А. Луначарскому) Троцкий заявлял, что в условиях буржуазных общественных отношений «прийти к социализму» могут лишь отдельные представители интеллигенции - идеологи. Троцкий разделил понятия «политическое присоединение к рабочему движению» и «теоретическое проникновение в сущность коллективизма». В первом случае интеллигенция изображается Троцким как пассивный объект: в массе своей она присоединится к тому, кто победит. Троцкий отмечал, что политической поддержке пролетариата интеллигенцией способствуют такие особенности ее деятельности, как профессиональная связь с «культурными отраслями общественного производства», способность к теоретическим обобщениям, гибкость и подвижность мысли. Неспособность же интеллигенции адекватно понять идеи марксизма вызвано, по мнению Троцкого, «силою иррациональных моментов ее классовой психологии». Для Троцкого существует лишь интеллектуальный рынок, когда наиболее талантливые (Троцкий не проводил однозначной связи таланта с идейностью) представители интеллигенции идут к тому, кто их лучше оплачивает, а потому в принципе невозможно убедить интеллигенцию в преимуществах социализма «научно-теоретическими средствами». Троцкий указал и на принципиальное отличие «продажи рабочей силы» пролетарием и интеллигентом: пролетариат умственно свободнее интеллигента, поскольку продает лишь физическую силу, в то время как интеллигент продает свою человеческую личность.

Идеологемы "рабочей" и "народной" интеллигенции занимали существенное место в построениях марксистов и, прежде всего меньшевистской ориентации. На страницах меньшевистских журналов появлялись и переложения непосредственного интеллектуального творчества «интеллигенции из народа». Л. Троцкий также разделял меньшевистскую концепцию, согласно которой в начальной фазе рабочего движения роль интеллигенции непомерно высока, но потом рабочие закономерно «берут дело в свои руки». Исчерпание «эпохи заместительства интеллигенции» Троцкий связывал с самостоятельными выступлениями в 1905-1906 гг. классов со своими социальными интересами. Согласно построениям меньшевиков, «рабочая» («народная») интеллигенция должна была прийти на смену скомпрометировавшей себя в глазах народа старой «мелкобуржуазной» интеллигенции «из общества». Такой ракурс видения проблемы диктовался массовым бегством интеллигенции из партийных организаций. По мнению А.С. Потресова, после неудачи 1905 г. русский марксизм пострадал как от депрессии пролетариата, так и от кризиса интеллигенции. Ф. Дан отмечал, что «наиболее чуткие и отзывчивые элементы интеллигенции, закрепленные за делом пролетариата», - величина убывающая. В письме Л. Мартову от 23 августа 1910 г. его родственник С.О. Цедербаум говорил лишь о «нескольких десятках интеллигентах», не порвавших связь с социал-демократической партией. В марте и августе 1910 г. С.О. Цедербаум писал Мартову, что стремится сделать журнал «Возрождение» органом, обслуживающим «низшую интеллигенцию» и «передовых рабочих».В то же время в письме от 24 сентября 1909 г. П.Б. Аксельроду А.Н. Потресовсообщал, что по результатам опроса из 116 делегатов Союза рабочих по металлу («цвет рабочей интеллигенции») выяснилось, что 3 из них вообще не читают газет, 45 читают «Газету-копейку» («бессодержательный листок»), 49 -«Современное Слово» («подголосок «Речи»), 5 - «Петербургский листок», 4 -«Речь», 3 - «Новую Русь», 3 - «Новый День». Такие же результаты были в Союзепечатников.

Взгляды меньшевистских авторов по вопросу об эволюции русской интеллигенции не соответствовали так четко их фракционному водоразделу с большевиками. Так, Ф. Дан в письме П. Аксельроду от 10 апреля 1909 г. писал, что позиция их (включая Мартова) оппонентов - Маевского, Левицкого, Кольцова, Потресова - не придает существенного значения происшедшим с 1905 г. изменениям и имеет больше общего с большевистской точкой зрения. А.С. Потресов в письме Мартову от 15 апреля 1909 г. писал, что «мелкобуржуазной интеллигенции с социалистической окраской едва ли так же скоро придется исчезнуть в России». СО. Цедербаум в письме Мартову от 17 апреля 1909 г. писал, что процесс «обуржуазивания» интеллигенции, особенно остро вскрывавшийся в статьях Ст. Ивановича, вряд ли можно игнорировать, однако Иванович изобразил его слишком грубо и примитивно.

В статье из вышедшего незадолго до «Вех» сборника «Вершины» Ст. Иванович (С.И. Португейс) делал акцент на то, что развитие общественных отношений и стремление к классовому самоопределению выбивает из-под интеллигенции ставшую привычной для нее роль «общедемократическо гогегемона». Принципиально важным моментом Иванович отмечал резкий рост спроса на интеллектуальный труд со стороны «капитала», поскольку русская буржуазия стремительно «европеизируется» и «окультуривается». Но Иванович оставлял марксистам место для оптимизма: «народные массы в различных своих классовых группировках начинают воздвигать свои классовые интеллигенции, и эти-то интеллигенции с классовыми прилагательными займут место более или менее единой разночинной интеллигенции».

В 1910 г. Ст. Иванович продолжил мысль, что социальный строй России стремительно меняется, а с ним русская разночинная интеллигенция трансформируется в активнейший элемент будущей буржуазной культуры и идеологии. Ст. Иванович констатировал колебание среди студентов, которые устремились вместо университетов в специализированные школы, чтобы заниматься промышленностью и торговлей. Для Ивановича это означало конец исторической традиции русской интеллигенции и начало развития, которое приведет к потере ее специфических особенностей. Но Иванович выражал надежду, что пролетариат будет достаточно силен и самостоятелен, чтобы не нуждаться в руководстве со стороны идеологически непоследовательной разночинной интеллигенции. Следует отметить, что № 5-6 журнала «Наша Заря», в котором была опубликована эта статья, был арестован по распоряжению С.-Петербургского комитета по делам печати не позднее 17 июля 1910 г., и, следовательно, не получил широкого распространения.

В полемике вокруг "Вех" все марксистские критики стремились разоблачить их классовый характер. Наряду с глубокими аналитическими работами (главным образом меньшевистских авторов, оставшихся в России) многие публикации являлись осуждением авторов "Вех" на основе готовых штампов и метафор. Марксисты видели в авторах "Вех" представителей русского либерализма, которые отказались от союза с революционерами и выступили за приспособление к существующему порядку. В оценках связи "Вех" и кадетов большевики, как и меньшевики, исходили из собственных ожиданий по поводу роли «культурной буржуазии» для будущего революции. Правые марксисты («меньшевики-ликвидаторы»), которые выступали за совместную работу с кадетами, видели в "Вехах" программу маленькой группы среди кадетов. Большевики и «меньшевики-партийцы», которые ожидали от кадетов только предательства, видели в "Вехах" всю партию кадетов.

По мнению приват-доцента Московского университета В.М. Фриче, "Вехи" знаменовали определенную тенденцию (противоположную демократической традиции Чернышевского) в развитии всей русской интеллигенции и являлись выражением наступавшего периода в ее приспособлении к буржуазному строю. Противопоставление Чернышевского и «Вех» как противоположных стадий в развитии русской интеллигенции Фриче продолжил в докладе в Московском сельскохозяйственном институте 21 ноября 1909 г, вызвавшем интерес начальника московского охранного отделения Андрианова. О еще одной публичной лекции В.М. Фриче сообщал в письме Б.А. Кистяковскому от 3 апреля 1910 г. М.О. Гершензон.

Н. Иорданский, редактор журнала «Современный Мир», утверждал, что авторы "Вех" выступали не только против социализма и марксизма, но и противвсей русской демократии. В декабрьском номере 1909 г. "Современного мира" Иорданский шел дальше и объявлял "Вехи" не только органом умеренных либералов, но и идеологией всей партии кадетов.

К такому же выводу пришел и В.И. Ленин. О своих впечатлениях от газеты «Новый День», в которой была опубликована статья Ленина, П.Б. Аксельрод писал 24 сентября 1909 г. А.С. Потресову: «...Газета точно основана с исключительной целью травить кадет и обдавать грязью их кандидата». Негативные отклики на «Новый День» как на совместный проект большевиков-ленинцев и меньшевиков из «Современного Мира» фигурируют в переписке Мартова и Аксельрода. Неудивительно поэтому, что оценки «веховства» Иорданским и Лениным имеют много общего.

Со стороны В. И. Ленина "Вехи" получили наиболее резкий отклик среди марксистов. 16 октября 1909 года в Льеже Ленин прочитал реферат "Идеология контрреволюционной буржуазии", а 13 ноября выступил в Париже с рефератом "Идеология контрреволюционного либерализма (успех "Вех" и его общественное значение)". Оба реферата послужили В. И. Ленину основой для написания статьи "О "Вехах"", опубликованной 13 декабря 1909 года в редактируемой Н. Иорданским легальной газете "Новый День". Однако даже в последующих публикациях большевистских авторов мы не нашли ни одной ссылки на ленинские оценки «Вех». Ленинская оценка сборника была обусловлена обстоятельствами идеологической и политической борьбы ленинской фракции с меньшевиками и партией кадетов. В это время Ленин был озабочен созданием собственной большевистской партии и полном разрыве с меньшевиками. Полемику вокруг "Вех" Ленин пытался использовать в целях объявления группировавшихся вокруг него большевиков единственными революционерами в России. В качестве самого веского аргумента в пользу того, что веховцы полностью встали на точку зрения консерваторов-охранителей, Ленин обратил внимание на то, кто приветствовал идеи "Вех" (архиеп. А.Волынский, А. Столыпин, официозные газеты).

Ленинскую позицию относительно «Вех» (без упоминания ленинскойстатьи) поддержали Ю. Каменев и Г. Зуев (Г. Зиновьев). Эти публицисты сделали больший акцент на переломный характер переживавшегося периода и отток интеллигенции от социал-демократии. Точку зрения, что и «Вехи», и «Интеллигенция в России» - по существу два крыла одного и того же лагеря поддержал и меньшевик В. Миров.

Свою статью по поводу "Вех" меньшевик Ф. Дан озаглавил как "Руководство к куроводству". В письме от 5 августа 1909 г. он сообщил Аксельроду об «отчаянно долгой возне со статьей о «Вехах», которую никак не удавалось сократить до приемлемых для журнала размеров. В появлении "Вех" Дан видел выражение изменения социальной структуры России, которое несет с собой установление буржуазных социальных отношений и приводит часть интеллигенции в лагерь буржуазии.

По мнению А.С. Потресова, "Вехи" воплощали собой "переход части демократической интеллигенции от низших слоев народа к всемогущим верхам общества". Сближение с капиталистической буржуазией возможно только, если либерализм откажется от традиционной приверженности демократии - это, по мнению Потресова, - дилемма, которую "Вехи" поставили перед либералами.

Л. Мартов писал, что за критикой интеллигенции кроется недовольство буржуазии издержками революции. При этом Мартов указывал на то, что авторы "Вех" вместе с остальными кадетами еще раньше осуждали отдельные стороны многослойного революционного процесса. Новое состояло для него в том, что авторы "Вех" стали отрицать "революцию как целое". Логическое следствие этого - отрицание веховцами всего освободительного движения, которое интеллигенция в себе воплощала.

Мартов и Дан были едины в том, что авторы "Вех" субъективно хотели бы состоять на службе у крупной буржуазии. Однако Мартов считал, что веховцы, противореча самим себе, сбились на поддержку «дворянско-абсолютистской реакции», препятствующей прогрессу буржуазных сил. По мнению Мартова, формулировка антинародной идеологии на данном этапе не входила в классовые интересы буржуазии, так как она еще нуждалась в поддержке народа. Поэтому, как считал Мартов, русский либерализм считает своим долгом идейно отмежеваться от «Вех», даже сохраняя их авторов в рядах кадетской партии.

С возражениями выступил сблизившийся в этот период с большевиками-ленинцами Г.В. Плеханов. Он писал, что было бы поверхностным и нелогичным проводить такое глубокое различие между практическим и теоретическим либерализмом, между Милюковым и Струве, как это делал Потресов. Практик Милюков, по мнению Плеханова, просто дипломатичнее теоретика Струве. Плеханов рассматривал "Вехи" как продолжение сборника "Проблемы идеализма", который олицетворял для него начало буржуазной реакции. Однако Плеханову не удалась оригинальная интерпретация "Вех", так как "Вехи" были затронуты им либо в связи с Потресовым, которого нужно было обвинить в "революционном декадентстве", либо в связи с выходом в 1910 г. книги М. Гершензона "Исторические записки".