Концепт "кот/кошка" в немецкой художественной литературе

Не дать темным силам места в своей душе - вот проблема, которая волнует Гофмана, и он все сильнее подозревает, что именно романтически-экзальтированное сознание этой слабости особенно подвержено.

И в этом же глубинный смысл последнего крупного гофмановского произведения, знаменитого романа о капельмейстере Крейслере и коте Мурре.

Фантом раздвоения, всю жизнь преследовавший его душу и занимавший ум, Гофман воплотил на этот раз в неслыханно дерзкую художественную форму, не просто поместив два разных жизнеописания под одной обложкой, но еще и демонстративно их перемешав. При всем при том оба жизнеописания отражают одну и ту же эпохальную проблематику, историю гофмановского времени и поколения, то есть один предмет дается в двух разных освещениях, интерпретациях. Гофман подводит тут итог; итог неоднозначен.

Исповедальность романа подчеркивается прежде всего тем, что в нем фигурирует все тот же Крейслер. С образа этого своего литературного двойника Гофман начинал - «Kreisleriana» в цикле первых «Фантазий», - им и кончает.

В то же время Крейслер в этом романе - отнюдь не герой.

Как предупреждает сразу издатель (фиктивный, конечно), предлагаемая книга есть именно исповедь ученого кота Мурра; и автор и герой - он. Но при подготовке книги к печати, сокрушенно поясняется издателем далее, произошел конфуз: когда к издателю стали поступать корректурные листы, он с ужасом обнаружил, что записки кота Мурра постоянно перебиваются обрывками какого-то совершенно другого текста! Как выяснилось, автор (то есть кот), излагая свои житейские воззрения, по ходу дела рвал на части первую попавшуюся ему в лапы книгу из библиотеки хозяина, чтобы использовать выдранные страницы «teils zur Unterlage, teils zum Loschen». [здесь и далее: 30]. Разделанная столь варварским образом книга оказалась жизнеописанием Крейслера; по небрежности наборщиков эти страницы тоже напечатали.

Жизнеописание гениального композитора как макулатурные листы в кошачьей биографии! Надо было обладать поистине гофмановской фантазией, чтобы придать горькой самоиронии такую форму. Кому нужна жизнь Крейслера, его радости и печали, на что они годятся? Разве что на просушку графоманских упражнений ученого кота!

Впрочем, с графоманскими упражнениями все не так просто. По мере чтения самой автобиографии Мурра мы убеждаемся, что и кот тоже не лыком шит и отнюдь не без оснований претендует на главную роль в романе - роль романтического «сына века». Вот он, ныне умудренный и житейским опытом, и литературно-философскими штудиями, рассуждает в зачине своего жизнеописания и воскликнет в восторженном порыве: «So werden meine Werke auch gewi? in der Brust manches jungen geist - und gemutreichen Katers das hohere Leben der Poesie entzunden, und nimmt denn der edle Katerjungling meine biographischen Belustigungen auf dem Dache vor, geht er ganz ein in die hohen Ideen des Buchs, das ich soeben unter den Klauen habe, dann wird er im Entzucken der Begeisterung ausrufen: «Murr, gottlicher Murr, gro?ter deines Geschlechts, dir, dir allein verdanke ich alles, nur dein Beispiel macht mich gro?.»» Уберите в этом пассаже специфически кошачьи реалии - и перед вами будут вполне романтические стиль, лексикон, пафос.

Изобразить романтического гения в образе вальяжно-разнеженного кота - уже сама по себе очень смешная идея, и Гофман всласть использует ее комические возможности. Конечно, читатель быстро убеждается, что по натуре своей Мурр типичный филистер, он просто научился модному романтическому жаргону. Однако не столь уж безразлично и то, что он рядится под романтика с успехом, с незаурядным чувством стиля! Гофман не мог не знать, что таким маскарадом рискует скомпрометировать и сам романтизм; это риск рассчитанный.

Вот мы читаем «макулатурные листы» - при всей царящей и тут «гофманиане» печальную повесть жизни капельмейстера Крейслера, одинокого, мало кем понимаемого гения; взрываются вдохновенные то романтические, то иронические тирады, звучат пламенные восклицания, пылают огненные взоры - и вдруг повествование обрывается, подчас буквальна на полуслове (кончилась выдранная страница), и те же самые романтические тирады прозиносит кот: «…Was Keller, was Holzstall - ich entscheide mich fur den Boden! - Klima, Vaterland, Sitten, Gebrauche, wie unausloschlich ist ihr Eindruck, ja, wie sind sie es nur, die des Weltburgers au?ere und innere Gestaltung bewirken! - Woher kommt in mein Inneres dieser Hohesinn, dieser unwiderstehliche Trieb zum Erhabenen? Woher diese wunderbar seltene Fertigkeit im Klettern, diese beneidenswerte Kunst der gewagtesten genialsten Sprunge? - Ha! Es erfullt eine su?e Wehmut meine Brust! - Die Sehnsucht nach dem heimatlichen Boden regt sich machtig! - Dir weihe ich diese Zahren, o schones Vaterland, dir dies wehmutig jauchzende Miau! - Dich ehren diese Sprunge, diese Satze, es ist Tugend darin und patriotischer Mut! - Du, o Boden, spendest mir in freigebiger Fulle manch Mauslein, und nebenher kann man manche Wurst, manche Speckseite aus dem Schornstein erwischen, ja wohl manchen Sperling haschen und sogar hin und wieder ein Taublein erlauben. «Gewaltig ist die Liebe zu dir, o Vaterland!»…»

Для немецкого читателя той поры в одном этом пассаже был краткий курс истории современной литературы и общественной мысли; стремление в высшие сферы как на свою отчизну - это иенские романтические эмпиреи, идеализация родимого чердака - это уже гейдельбергское германофильство.

С первого взгляда может показаться, что параллельно идущие жизнеописания Крейслера и Мурра суть новый вариант традиционного гофмановского двоемирия: сфера «энтузиастов» (Крейслер) и сфера «филистеров» (Мурр). Однако в каждой из этих биографий, в свою очередь, мир тоже разделен пополам, и в каждой есть своя сфера энтузиастов (Крейслер и Мурр) и филистеров (окружение Крейслера и Мурра). Мир уже не удваивается, а учетверяется - счет тут «дважды два»!

И это очень существенно меняет всю картину. Вычлени мы эксперимента ради линию Крейслера - перед нами будет еще одна «классическая» гофмановская повесть со всеми ее характерными атрибутами; вычлени мы линию Мурра - будет «гофманизированный» вариант очень распространенного в мировой литературе жанра сатирической аллегории, «животного эпоса» или басни с саморазоблачительным смыслом (скажем, типа «Премудрого пескаря»). Но Гофман смешивает их, сталкивает, и они непременно должны восприниматься только во взаимном отношении.

Это не просто параллельные линии - это параллельные зеркала. Одно из них - мурровское - ставится перед прежней гофмановской романтической структурой, снова и снова ее отражает и повторяет. Тем самым оно, это зеркало, неминуемо снимает с истории и фигуры Крейслера абсолютность, придает ей мерцающую двусмысленность. Зеркало получается пародийным, «житейские воззрения кота Мурра» - ироническим парафразом «музыкальных страданий капельмейстера Крейслера».

Роман о Мурре и Крейслере - грандиозный памятник пристрастного, кровного расчета с романтизмом и его верой во всесилие поэтического гения. Один из самых пылких апологетов искусства, Гофман в то же время не удовлетворяется романтическим тезисом, что оно - панацея от всех бед. Его художники несчастны не только оттого, что филистерский мир их не понимает и не принимает, но и оттого, что они сами не могут найти «адекватного сознания», естественной и благотворной связи с реальным миром. Искусственно сконструированный искусством мир - тоже не выход для души, уязвленной неустроенностью человеческого бытия.

Кот Мурр - образец традиционного использования фигуры животного для сатирической или пародийной обрисовки определенного человеческого склада в романтической литературе того времени; кот - наиболее повторяющийся вариант такого использования Однако в изображении Мурра сатирический элемент предполагает не осмеяние личности, переданной посредством этого образа, сколько заключение о том, как она адаптируется в действительной жизни. Мурр представляет собой тип человека, довольно широко распространенный в первые десятилетия XIX в.: усвоившего характерное для времени романтическое настроение, понятие об идеале и духовных ценностях. Категория «животных» (людей), к которой он принадлежит, уверена в своем превосходстве перед массой, имеющей отсталые взгляды и косную мораль. Единомышленники Мурра (кошачье-собачье общество) презирают предрассудки и демонстрируют нормы свободного поведения - «филистерам назло», что не мешает им в борьбе за существование пользоваться средствами, давно отработанными.

На фоне своего окружения Мурр безусловно выглядит выдающейся индивидуальностью. Во-первых, он значительно более образован, чем остальные (хорошо знаком с мировой поэзией; выучив «пуделянский» язык, может поправить пуделя, когда тот обнаруживает плохое знание мифологии). Во-вторых, его ум склонен к философии; в духе времени он интересуется основами человеческого (кошачьего) сознания (пишет диссертацию на тему «О влиянии мышеловок на психологию кошачества»). В своих возвышенных переживаниях он соединяет то лучшее, что оставил прошлый век («истинного космополита, подлинного гражданина мира») и обострил новый («тоска по отеческому чердаку, чувство неизъяснимо-почвенное»). Его отличает богатое воображение и, наконец, способности к литературному творчеству.

Все это позволяет Мурру самому рассматривать себя как натуру незаурядную. Развитое самосознание переходит у него в культ собственного «я», заслуживающего, как он убежден, всеобщего преклонения. Кто-либо другой важен для него лишь постольку, поскольку с ним можно говорить о «высочайшем» предмете, «а именно о себе самом и о своих творениях». Романтическое начало в Мурре оказывается поглощено безоговорочным индивидуализмом, который руководит всеми его поступками и позволяет посмотреть свысока на многое. С этой точки зрения для Кота становится уже не так важен и идеал, который он исповедует, коль скоро идеал мешает удовлетворять все потребности. Всему, что он совершает, Мурр находит оправдание (съедая селедочную голову, приготовленную для своей голодающей родительницы, успокаивает совесть выводом: «О аппетит, тебе имя Кот!»). Таким образом, приверженность возвышенному и необыкновенному сменяется у него принципом «глубочайшей благосклонности» к самому себе.

3. Некоторые античные реминисценции в романе Э.Т.А. Гофмана «Lebensansichten des Katers Murr»

фразеологизм гуманитарный филология

В творчестве Э.Т.А. Гофмана с наибольшей полнотой выявилось многообразие художественной формы и содержания, призванных передать всё богатство и внешнего, и внутреннего мира, максимальная свобода творческой фантазии. Выразилось это в пронизанности всего текста романа «Житейские воззрения кота Мурра» самыми разными видами реминисценций.

Реминисценции составляют одно из звеньев содержательной формы литературных произведений. Они воплощают (реализуют) культурно-художественную и жанрово-стилистическую проблематику творчества, потребность писателей в художественно-образном отклике на явления предшествующего искусства, прежде всего словесного.

Активное присутствие реминисценций является внутренней нормой литературного творчества последних трёх веков. Обильны и весьма разнообразны обращения писателей к предшествующей художественной литературе. Нескончаемы отклики на «Божественную комедию» (1307-1321) А. Данте, «Дон Кихота» (1605,1615) Сервантеса, «Гамлета» (1601) Шекспира, на «Медного всадника» (1833) Пушкина, «Мёртвые души» (1842) Гоголя, на произведения Толстого, Достоевского, Чехова. Изолированность писателей и их произведений от опыта предшественников и современников, как правило, знаменует их ограниченность и узость. Таким образом, следует говорить об интертекстуальности, присущей художественным произведениям.

В этой работе будут рассмотрены античные реминисценции, которые встречаются в романе Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра». Они представлены образами древнегреческих и древнеримских героев, упоминающихся в мифах, исторических трудах и античной литературе (Эней, Аякс, Аталанта, Ахиллес, Муций Сцевола и др.), известными мифологическими сюжетами (Крон съедает своих детей, миф о мести Ореста и др.), а также мифологическими топонимами (Ахерон).

Один из главных героев романа, кот Мурр, в порыве искреннего желания накормить голодающую мать, сравнивает себя с Энеем: «…Den Heringskopf im Maule, kletterte ich, ein pius Aeneas, aufs Dach - ich wollte hinein ins Bodenfenster!». Сравнение носит пародийный характер. Герой «Энеиды» Вергилия представляет образчик сыновней любви (он вынес из пылающей Трои на плечах своего беспомощного отца), а кот Мурр в романе Гофмана, напротив, предстаёт эгоистичным сыном, променявшим мать на селёдочную голову

В образе врага Мурра - дворняжки, подчёркивается сходство с одним из храбрейших героев в греческой мифологии, Ахиллесом, и это сравнение носит иронический оттенок: «Mit seinem homerischen Namensvetter war er in weniger Hinsicht zu vergleichen, man mu?te denn annehmen, da? des letzteren Heldentum vorzuglich auch in einer gewissen unbehilflichen Tappigkeit und in groben topfhohlen Redensarten bestanden».

Отдельные античные образы легли в основу устойчивых выражений, встречающихся в тексте романа.

В тексте романа мы встречается с таким понятием как «танталовы муки». Оно передаёт внутреннее состояние Мурра: «Etwas, das ich in rastlosem Treiben au?er mir selbst suche, da es doch in meinem eignen Innern verborgen, ein dunkles Geheimnis, ein wirrer ratselhafter Traum von einem Paradies der hochsten Befriedigung, das selbst der Traum nicht zu nennen, nur zu ahnen vermag, und diese Ahnung angstigt mich mit den Qualen des Tantalus»

На сюжетообразующем уровне мы имеем дело с заимствованиями таких известных сюжетов, как древнегреческий миф, согласно которому бог времени Крон каждый раз, как только у его жены Реи рождался ребёнок, пожирал его; хитростью она спасла Зевса (Юпитера), который впоследствии победил отца. Мать Мурра, Мина, рассказывает ему, что в детстве кота хотел съесть его собственный отец, на что Мурр отвечает: «Das gebildetste Volk der Erde legte den sonderbaren Appetit des Kinderfressens dem Geschlecht der Gotter bei, aber gerettet wurde ein Jupiter, und so auch ich!»

В романе упоминается несколько конкретных мифологических сюжетов: истории Ореста и Пилада, Дамона и Пифия, которые в греческих мифах представляли собой легендарные образцы бескорыстной глубокой дружбы. Присутствует миф о мести Оресту за убийство им матери, Клитемнестры. Понто показывает Мурру двух молодых-людей, бывших друзьями и соперниками в любви и называет их Дамоном и Пиладом. Мурр поправляет его: «» Damon und Pythias,» verbesserte ich, «Pylades war der Freund des Orestes, den er jedesmal getreulich im Schlafrock zu Bette brachte und mit Kamillentee bediente, wenn die Furien und Damonen dem armen Mann zu hart zugesetzt. Man merkt, `utter Ponto, da? du in der Geschichte nicht sonderlich bewandert.»

С помощью заимствованного сюжета проводится параллель между двумя схожими ситуациями или пародийно воспроизводится отдельная сцена романа.

Итак, обращение к античной традиции помогает автору более точно раскрыть образ того или иного героя, а также выразить своё отношение к описываемому персонажу или событию (посредством иронии). Кроме того, с помощью античных реминисценций организуется хронотоп и сюжетно-композиционный уровень романа. Характерное для западноевропейской культурной традиции обращение к античным мотивам осуществляется в произведении через фигуру кота. Концепт «кот/кошка» является выразителем межкультурной коммуникации, связывающей различные эпохи.

Библиография

1. Аскольдов С.А. Концепт и слово. // Русская словесность… С. 267-279.

2. Бергсон, А. Смех. - М., 1992.

3. Веселовский А.Н. Сравнительная мифология и ее метод // Собр. соч., т. XVL Статьи о сказке. М; Л., 1938.

4. Дольник В.Р. Непослушное дитя биосферы. Беседы о человеке в компании птиц и зверей. М., Педагогика-Пресс, 1994.

5. Домашнев А.И., Шишкина И.П., Гончарова Е.А. Интерпретация художественного текста. - 2-е изд., доработанное. - М.: Просвещение, 1989. - 208 с.

6. Зусман В.Г., Концепт в системе гуманитарного знания. // Вопросы литературы, «Теория: проблемы и размышления», 2003. №2.

7. История немецкой литературы. - М.: Высшая школа, 1975. - 526 с.

8. Карельский А.В. Повесть романтической души. - В кн. Немецкая романтическая повесть. - М.: Прогресс, 1977, с 25

9. Ковалева Л.В. Национальное своеобразие языковой объективизации концептов, выраженных фразеосочетаниями, обозначающими реалии окружающей среды. // Вестник ВГУ, Серия «Лингвистика и межкультурная коммуникация», 2004. №1

10. Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке / Г.В. Колшанский. - М.: Наука, 1990. - 107 с.

11. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С. Лихачев // Русская словесность: Антология / Под ред. В.П. Нерознака. - М.: Academia, 1997. - С. 280-287.

12. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. М., изд-во восточной литературы, 1958.

13. Ницше Ф. Веселая наука // Сочинения: В 2 т. - М., 1990. - Т.1. - С. 491-720.

14. Осокин Г.Ю. «Предельный» смех // Метафизические исследования. Вып. 8 ? (9). La gaya scienza. - С. Пб., 1998. - С. 65-74.

15. Попова З.Д. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. - Воронеж, 2001. - 190 с.

16. Пригожин И.Р. Природа, наука и новая рациональность // Философия и жизнь. 1991. №7. С. 36.

17. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. М., Лабиринт, 2002.

18. Пропп В.Я. Морфология «волшебной» сказки. М., Лабиринт, 1998.

19. Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях // Язык и моделирование социального взаимодействия. - М.: Прогресе, 1987. - С. 3-20.

20. Смирнов И.В. Смысл как таковой. - С. Пб., 2001.

21. Солодухо Е.М. Теория фразеологического сближения / Е.М. Солодухо. - Казань, 1989.

22. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры / Ю.С. Степанов.-М., 1997.

23. Степанова М.Д., Чернышева И.И. Лексикология современного немецкого языка. 1962.

24. Столович Л.Н. О метафизике смеха // Метафизические исследования. Вып. 9 ? (9). La gaya scienza. - С. Пб., 1998. - С. 44 - 67

25. Телия В.Н. Фразеология в контексте культуры. Научное издание / Отв. Ред. - М.: «Языки Русской культуры», 1999.

26. Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь. Изд-во «Аст», М., 1998.

27. Чернышева И.И. Фразеология современного немецкого языка. Докт. дисс. М., 1964.

Размещено на Allbest.ru