Размещено на http://www.allbest.ru/

Лингвистические аспекты современного изучения крылатики

Филологический интерес к крылатым словам (КС) и крылатым выражениям (КВ), восходящий к античной риторике, нашел лексикографическое воплощение лишь во 2-й половине XIX в. (G. Bьchmann 1864, И. Редников 1883, С.В. Максимов 1891, М.И. Михельсон 1894, И.Е. Тимошенко 1897 и др.) и длительное время оставался объектом изучения литературоведов. Лингвистика обращается к "крылатике" лишь недавно, стимулируемая мощным влиянием теоретической и прикладной фразеологии, в которой русисты имеют несомненный приоритет (Шулежкова 2002). Этому во многом способствовали экстралингвистические факторы (в первую очередь активизация употребления КС и КВ в современной литературе и СМИ), потребности современных лингвистических теорий (анализ текста и интертекстуальности, теория стереотипов и клише, концепция национальной картины мира и т.д.) и практики (составление современных словарей, обучение РКИ, лингвострановедение, перевод и т.д.).

Лингвистические аспекты современного изучения крылатики весьма многообразны. К ним относится в первую очередь объективная оценка собственно языкового статуса КС и КВ, их отграничение от других единиц текста. Критериями такого отграничения являются практически лишь 3 категориальных признака:

1) паспортизация конкретным текстуальным источником т.е. в разной степени осознаваемое носителями языка авторство таких единиц;

2) стереотипизированность и воспроизводимость в готовом виде (не исключающая активной вариативности);

3) интертекстуальность, т.е. способность служить строевыми элементами текста (или его фрагментов), маркируя его семиотически (на уровне концептов и символов) или стилистически. Особенно популярным и разнонаправленным является сейчас термин интертекстуальность, во многом замыкающийся на традиционно очерчиваемом круге крылатых слов (КС) и крылатых выражений (КВ).

Интертекстуальность, по одному из новейших определений, - это "такие текстообразующие элементы, которые, имплицитно или эксплицитно присутствуя в тексте, вызывают в сознании читателя дополнительные смысловые ассоциации, аллюзии, реминисценции и способствуют расширению смысловых границ текста" (Савченко 2001, 155). Действительно, одним из основных свойств интертекстуальности является то, что она способствует созданию двойственности знака: с одной стороны, он принадлежит данному, новому тексту, с другой - уже некогда созданному (Арнольд 1999, 376). Большинство исследователей характеризуют интертекстуальность именно с позиций такой амбивалентности. Эта амбивалентность в какой-то мере отражается в вариантах терминологического обозначения интертекстуальности.

Как бы при этом ни различались терминологические обозначения данного явления, понимание его разными исследователями в целом близкозначно. Они покрываются определением, данным И.В. Арнольд: ''Под интертекстуальностью понимается включение в текст либо целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде маркированных или немаркированных, преобразованных или неизменённых цитат, аллюзий, реминисценций'', (Арнольд 1999, 346). Палитра языковых единиц, соответствующих такому обозначению, весьма широка. В европейской (в частности, немецкой) филологической традиции интертекстуальность охватывает такие явления, как заимствование, интерпретация тем, сюжетов, цитация различных типов, плагиат, аллюзия, парафраза, пародия, экранизация, литературные эпиграфы (Сидоренко 1999,11).

К.П. Сидоренко, использующий термин интертекстема как рабочее обозначение крылатых слов и выражений А.С. Пушкина, дает ему следующее определение: "Интертекстема - это межуровневых реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста - грамматической (морфемно-словообразовательной, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-интонационной), строфической, композиционной, - вовлеченный в межтекстовые связи" (Сидоренко 1998, 6; Сидоренко 2002, 317). Это определение, как видим, исходит из преимущественно лингвистических показателей. Последний параметр - "вовлечённость в межтекстовые связи", однако, делает понятие интертекстемы не только и литературоведческим, но и семиотико-культурологическим, ибо межтекстовой связью может оказаться и последовательность любых знаков, любая форма коммуникации. Конкретный материал, который подвергается описанию с помощью термина интертекстема, действительно, имеет культурологическую глубину, что и было лексикографически использовано при составлении "Словаря крылатых слов Пушкина" (Мокиенко, Сидоренко 1999).

Собственно, в вышеприведенной интерпретации понятие интертекстемы синонимично другому термину - крылатое слово и крылатое выражение. Он, как известно, восходит к метафоре Гомера, в "Илиаде" которого этим сочетанием вводится прямая речь некоторых героев. Терминологическая (resp. лингвистическая) жизнь этого термина начинается намного позднее: сначала - в религиозном эпосе "Мессия" (1751-1773) немецкого поэта Friedrich Gottlieb Klopstock (1724-1803), затем - в статье шотладнского писателя, историка, философа и литературного критика Thomas Carlyle (1795-1881) о Вальтере Скотте (1838), и, наконец, - в предисловии к известному собранию Georg Bьchmann "Geflьgelte Worte. Klassische Zitatensammlung" (1864). Последняя книга, постоянно пополняемая и переиздаваемая (напр., в 1997 г. вышло 40-е ее издание) надолго обеспечилa не только популярность соответствующего ликсикографического жанра во всем мире, но и употребительность терминов крылатое слово и крылатое выражение (ср. его славянские обозначения - укр. крилатi слова, вислови, бел. крылатыя словы, выразы, пол. skrzydіate sіowa, wyrazenia, чеш. okшнdlenб slova, vнrazy, словацк. okridlenб slova, vэrazy, сербск. /хорв. krilatica, krilata reи и др.). Традиционная европейская дефиниция этих терминов восходит к их пониманию Г. Бюхманом. Так, крылатыми словами в узком понимании составители авторитетного сборника русских оборотов Н.С. и М.Г. Ашукины называют единицы, "литературный или конкретно-исторический источник которых может быть установлен" (Ашукины 1966, 5-6). Принимая в качестве рабочего определения КС "широко распространённые цитаты из определенного письменного источника или высказывания определенного языка", В.П. и О.В. Берковы в предисловии к Большому словарю крылатых слов русского языка" оговаривают немало моментов, требующих уточнения такой дефиниции: относительность установления точного авторства крылатых слов, спорность выделения некоторых групп (мифологизмы, фольклоризмы, метафорические употребления исторических лиц и названий исторических событий и др.), их взаимодействие с рядами иных языковых единиц (пословиц, фразеологизмов и др.), расплывчивость определения и границ собственно крылатых слов и цитат и др. (БМШ 2000, 4-13).

Отнесение к источнику, как уже сказано, - экстралингвистический параметр КС и КВ. Он, однако, весьма действенно влияет на их функционирование. Ведь именно маркированность источником создает у носителя языка восприятие интертекстемы как текста in sich und an sich. Будучи мини-текстом, интертекстема в макси-тексте ведет себя весьма активно и полифункционально: то как его строевой элемент типа фразеологизма, то как его законченный фрагмент паремиологического типа, то как фрагмент своего прототипа, трансформированный почти до неузнаваемости. Функциональный статус интертекстем вообще чрезвычайно разнороден из-за разнородности их чисто лингвистического статуса. Стремление отождествить крылатое слово или выражение (resp. интертекстему, прецедентный текст, текстовую реминисценцию) с единицей конкретного уровня языковой системы обречено на неудачу, поскольку сам критерий ее выделения, как мы видели, - критерий экстралингвистический.

Попытки такого отождествления, однако, лингвистами делаются постоянно, свидетельством чему явилась ожесточенная дискуссия о том, является ли крылатое выражение фразеологизмом, которая велась фразеологами в 60-е гг. Время показало, что такая постановка вопроса некорректна и ответ на него зависит лишь от собственно языковой характеристики конкретных (но далеко не всех) интертекстем к категории устойчивого словосочетания. Та часть крылатики, которая функционально и структурно соответствует этой характеристике, и может быть отнесена к фразеологии. Точно так же интертекстемы с законченной паремиологической структурой могут быть отнесены к пословицам, а крылатые слова-мифологемы или имена собственные, претерпевшие метафоризацию - к коннотативным лексемам. В этом смысле интертекстемы являются генетическим источником самых разных по структуре и семантике языковых единиц, но таковыми их делает лишь "обкатанность" языковой системой, воспроизводимость в готовом виде.

Следует подчеркнуть, что ни один из трех названных выше критериев не является самодостаточным для выделения КС и КВ как специфических языковых единиц, поскольку каждый из них может характеризовать и иные единицы - напр., лексемы (имена собственные и символьные слова), фраземы, паремии, малые формы фольклора, развёрнутые афоризмы и др.). Лишь совокупность трех этих критериев позволяет очертить круг "крылатики" как языкового явления. При этом нельзя забывать, что основной параметр их выделения - принадлежность к конкретному автору - является экстралингвистическим и весьма относительным из-за известных трудностей точной верификации конкретного источника.

Маркированность источником при этом - не языковой, а экстралингвистический признак. Вот почему в лингвистическом отношении интертекстемы характеризуются исключительной разнородностью и не сводимы в некую целостную уровневую систему. "Это скорее не строгие единицы, как слова, морфемы, предложения, фразеологизмы, а такие элементы, которые относятся, может быть, больше к психологическим феноменам памяти, чем собственно языка как системы, - метко подчеркивает пограничный и лингвистически разнородный характер интертекстем (ТР) А.Е. Супрун, добавляя при этом: - но поскольку эта память - о словесных явлениях, она примыкает к языковому устройству и ТР могут рассматриваться как часть языка'' (Супрун 2001, 106). В этом смысле, по выражению АС.Е. Супруна (там же, 102), интертекстемы являются своего рода "дайджестами текстов". Таким образом, отношение интертекстем к языку определяется их воспроизводимостью памятью говорящего, а не их уровневой однородностью.

Констатация пограничного характера интертекстем весьма важна для их объективной классификации и корректного описания. Здесь возможны два главных направления - экстралингвистическое и лингвистическое.

Собственно лингвистическая ипостась интертекстем заставляет дифференцированно оценивать и описывать их функционально-семантические параметры. Так, при общности источника функциональный статус библеизмов весьма различен в зависимости от того, к какой уровневой группе относится конкретная единица. В ракурсе интересующей нас проблемы функционирования интертекстем в тексте можно выделить 3 их основные группы:

1) интертекстемы-лексемы (Адам, Ева, Ирод, Иуда, Каин, Мафусаил и т.п.);

2) интертекстемы-фразеологизмы (агнец Божий, гроздья гнева, за семью перчатями, зарыть талант в землю, тридцать сребреников, юдоль плача и т.п.);

3) интертекстемы-паремии (Не рой другому яму, сам в нее попадешь; Не сотвори себе кумира; Запретный плод сладок; Много званых, [но] мало избранных; Взявшие меч - от меча погибнут; Да будет свет! и т.п. Каждая из этих групп демонстрирует в тексте именно те лингвистические качества, которые характерны соответствующего языкового уровня. Проиллюстрируем это примерами функционирования этих единиц в тексте, ограничившись из-за лимита места лишь одной крылатой единицей из каждой группы:

1.?????? - Няня, где Жучка? - спрашивает Тема. - И-и, - отвечает няня, - Жучку в старый колодец бросил какой-то ирод. Н. Гарин-Михайловский. Детство Темы; "Ирод ты! журавлиная шея, желтая седина! Что ты, мимо себя, на людей нападаешь? Что ты свою жизнь надсаживаешь?!" Б. Шергин. Егор увеселяется морем.

ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ, ИРОДОВО ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ. Мало есть на свете более печальных зрелищ, чем это огромное, грязное, полутемное, заплеванное зало таможни <. > Я видел, как в четыре часа утра во время проливного дождя вытаскивали из вагонов детей, несмотря на протесты их матерей. Право, это было похоже на какое-то Иродово избиение младенцев.А. Куприн. Лазурные берега; Спешно вызывались начальники уездов, получали стремительное внушение и мчались в свои области делать порядок или беспорядок. Что только не делалось в это время. Громы, молнии. иродово избиение младенцев и мамаево нашествие.А. Куприн. Папаша: Если Русанов глубоко убежден в том, что, производя в своем ведомстве это постоянное избиение младенцев /отдачу под суд чиновников-взяточников/, он действительно искореняет взяточничество,. тогда Русанов смело может оставаться на службе.Д. Писарев. Сердитое бессилие; Юные поэты <. > не без волнения пробегают четверговые номера "Русской почты", в которых Илья Платонович <. > производит еженедельное избиение литературных младенцев.А. Куприн. По заказу.

НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА. Не сотворим себе кумира // Ни на земле, ни в небесах: // За все дары и блага мира // Мы не падем пред ним во прах.А. Плещеев. Вперед; Пастернак, Ахматова, Цветаева твердо стоят на своих местах в литературе и вовсе не нуждаются в поддержке "фанатов" от поэзии, приписывающих им неоспоримое первенство и т.д. и т.п. Не сотвори себе кумира! Книжн. обозр., 1987, 13 нояб. N 46, с.5; Вольцоген обращался с светлейшим с некоторою аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высоко образованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого бесполезного человека, а сам знает, с кем имеет дело.Л. Толстой. Война и мир; Няньки, кормилицы, и те творят себе кумира из ребенка, за которым ходят, а жена! а мать! И. Гончаров. Обыкновенная история; Почему множеству людей так хочется "сотворить себе кумира", раболепно подчиняться, лизать сапоги тирана и даже кнут и оковы воспринимать как некое благо. Книжн. обозр., 1989. N 45, с.7; Ни в одной другой стране не творят себе кумиров из экономистов и не зачисляют их в оракулы с таким азартом, как у нас. И ниспровергают их тоже с безжалостной страстью. Известия, 1990, 2 апр.

В первом случае крылатое слово Ирод в тексте обнаруживает все признаки конннотативно заряженного слова, отражая этапы метафоризации и превращения имени собственного в нарицательное: у Н. Гарина-Михалковского оно употреблено переносно, а у Б. Шергина - бранно, с лексически ослабленным, диффузным значением. Эти этапы отражают процесс постоянного "отрыва" от первоначального источника, утрату крылатым словом своего основного категориального признака. Собственно лексический статус его от этого лишь повышается, поскольку в итоге оно вливается в безбрежное море экспрессивной и бранной лексики русского языка.

Во втором случае, несмотря на изначально книжный характер избранного крылатого выражения, наблюдаются доминантные признаки функционирования фразеологизма в тексте. Так, как и у большинства фразеологизмов, крылатый оборот избиение младенцев не развивает большой полисемии. Фактически значения, которые можно нащупать из контекстуальных реализаций, в какой-то мере синкретичны и покрываются обобщающим значением - 'о чрезмерных строгостях по отношению к кому-н., суровой расправе над беззащитными, неопытными'. Во-вторых, при семантической компактности это крылатое выражение проявляет характерную для многих фразеологизмов формальную изменчивость: выступает в качестве сравнения (похоже на какое-то Иродово избиение младенцев) с аллюзией на первоисточник; допускает вклинивание дополнительного компонента (избиение литературных младенцев) или уточнение оборота эпитетом (постоянное избиение младенцев), Такое эксплицирование, "приращение" компонента, как видим, допускает некоторую дисгармонию с книжным стилем первоисточника.

В третьем случае мы имеем дело с древним крылатым афоризмом-пословицей, известной в разных вариантах во многих языках. Ее популярность обусловлена тем, что она - вторая из десяти заповедей Божьих (Исх. 20,4), которые требуют от верующих не создавать ложных богов: "Не сотвори себе кумира и всякаго подобия (в русск. переводе: не делай себе кумира". Тенденция к структурному варьированию, заложенная в ее истоках, как мы видели по приведенным контекстам, также функционально реализуртся как ее текстуальная специфика. Важен и такой чисто паремиологический параметр этой крылатемы, как способность ее в тексте преобразовываться во фразеологизм творить/ сотворить, создать/ создавать, делать/ сделать кумира из кого, чего 'создавать божество из кого-, чего-л., слепо поклоняться кому-, чему-л. '

Оправданность оценки КС и КВ как относительно единого языкового пространства подтверждается их функционированием в литературно-художественных и публицистических текстах. Маркированность знакомым (или псевдознакомым, но распознаваемым как "не собственное") источником обусловливает употребление таких единиц как интертекстем - конструктивных элементов, концентрирующих символьную и экспрессивную семантику текста. Понятно при этом, что в силу своей языковой разнородности они лингвистически проявляют себя по-разному. Так, крылатые слова аккумулируют лексическую символьность (Обломов, Ноздрёв, манкурт, Эврика! и т.п.), крылатые фраземы выполняют преимущественно экспрессивно-оценочную, характеризующую функцию (Демьянова уха, великий комбинатор, свет в конце тоннеля), крылатые фразы со структурой предложения тяготеют к логико-дидактической семантике, во многих случаях комбинируемой с семантикой экспрессивно-оценочной (Ведь улыбка - это флаг корабля; Из искры возгорится пламя; Умом Россию не понять).

Тяготение к единому языковому пространству стимулирует и их активную взаимопроникаемость, порождаемую вариативностью. Сохраняя языковую идентичность благодаря паспортизации конкретным источником, эти единицы интенсивно эксплицируются и имплицируются, меняют компонентный состав, образуют словообразовательные и фонетические ряды. КС, например, не только обрастают производными (Ноздрев - ноздревщина, Манилов - маниловщина), но и развертываются во ФЕ (маниловские мечты) или крылатые фразы с законченной синтаксической структурой. Последние же, наоборот, могут "сгущаться" в крылатую идиоматику и лексику. Разумеется, указанное взаимопроникновение свойственно далеко не каждой крылатой единице: способность к варьированию и его масштабы зависят от многих факторов, решающими из которых являются, как кажется, активность употребления (resp. популярность) КС и КВ и их собственно языковые параметры - особенно структура и семантика. Разные функционально-семантические результаты дают и разные типы варьирования. Лексические варианты, напр., могут привести к почти полному отрыву этих языковых единиц от прототипа, превращению его в "генеративную модель" для новых и новых единиц (калиф на час, Кесарево - Кесарю и т.п.).

Лишь лимит места настоящей публикации не дает возможности продемонстрировать сформулированную функциональную специфику трех групп интертекстем на конкретном материале. Она, тем не менее, уже нашла детальное лексикографическое описание в двух больших словарях русской фразеологии и крылатых слов (Мелерович, Мокиенко 1997; БМШ 2000), где именно ее учет помогает специализированно характеризовать интертекстемы разного ранга. В первом словаре, например, часть наиболее актуальных интертекстем описывалась "на равных" с основным корпусом немаркированной русской фразеологии, претерпевающей индивидуально-авторские трансформации - см. такие крылатые обороты, как поднести на блюдечке с голубой каёмочкой, буря в стакане воды, глас вопиющего в пустыне, пикейные жилеты, жребий брошен, Рубикон перейдён, отделять зёрна от плевел, злоба дня, краеугольный камень, развесистая клюква, козёл отпущения, попасть с корабля на бал, голый король, нести свой крест, кануть в Лету, Прокрустово ложе, сражаться с ветряными мельницами, есть ещё порох в пороховицах, умывать руки и мн. др.

Оказалось, что практически вся шкала фразеологических конфигураций, обеспечивающих полнокровное существование текста, активна и для данной группы интертекстем (Мелерович, Мокиенко 1990; Мелерович, Мокиенко 1997, 17-32). Эти конфигурации разделены нами на 2 основных типа - I) семантические и II) структурно-семантические. К первым относятся, напр.:

1) приобретение интертекстемой дополнительного оттенка;

2) переосмысление; изменение коннотативного содержания; семантические преобразования, базирующиеся на образности интертекстемы (двойная актуализация, буквализация значения, народно-этимологическое переосмысление внутренней формы, авторская этимология, экспликация внутренней формы). Ко вторым - 1) изменение компонентного состава: расширение, сокращение, изменения в расположении компонентов (дистантное расположение, синтаксическая инверсия), внутренние и внешние морфологические преобразования (изменения грамматической формы интертекстем), изменения внутренней синтаксической структуры, переход утвердительных форм в отрицательные и наоборот, расширение и сужение лексико-синтаксической сочетаемости, полная деформация, использование отдельных компонентов интертекстемы и др.;

2) преобразования, в результате которых возникают окказиональные (индивидуально-авторские) интертекстемы (слова, образованные на базе фразеологизмов, окказиональные фразеологизмы, вычленненные из состава устойчивых словосочетаний, окказиональные фразеологизмы, образованные в результате структурно-семантической аналогии, инверсионные трансформы и др.).

При этом дифференцированно описаны интертекстемы-паремии - ср., напр., библеизмы Богу Богово, а кесарю кесарево (Мелерович, Мокиенко 1997, 82-83), В чужом глазу сучок видим, а в совем [и] бревна не замечаем (с.151-153), Запретный плод сладок (521-522) или античную крылатую фразу Первая ласточка не делает весны (с.361-363). Лишь в том случае, когда эти два типа интертекстем вступают в динамическое взаимодействие, паремиологическая интертекстема функционирует в рамках чисто фразеологических конфигураций: таковы, например, сочетания рыть яму кому, запретный плод или первая ласточка, которые являются импликантами-фразеологизмами интертекстем паремиологической группы. И естественно, - выступая в ипостаси интертекстемы-фразеологизма, они теряют способность функционировать в тексте как самостоятельные "мини-тексты", " "дайджесты" текстов и превращаятся в его строительные элементы, словесно-композиционные фрагменты.

Маркированность источником обусловливает более резкую по сравнению с другими языковыми единицами поляризацию КС и КВ по оси "свое - чужое". С одной стороны, большая часть крылатики восходит к литературным истокам самых разных народов мира, особенно Европы. С другой стороны, в русском, как и в других языках, аккумулируется немало своих собственных, национально специфичных КС и КВ. Разные по происхождению и ареалу, интернациональные и собственно русские крылатые единицы ведут себя по-разному и лингвистически. Выявление дифференциальных признаков КС и КВ по этому параметру - одна из актуальных задач современной русистики. При этом нельзя забывать, что любой язык адаптирует интернациональную крылатику по своим собственным законам, поэтому национальная специфика может быть выявлена и в не в исконно русских по происхождению КС и КВ. Таков, напр., большой слой библеизмов, многие из которых в русском языке своеобразны как по форме, так и по содержанию. Сопоставительный анализ "крылатого" фонда с соответствующим материалом других языков - эффективная процедура дифференциации "своего" и "чужого". Такой анализ может многое дать и для теории и практики транслятологии, поскольку КС и КВ являются одним из мощных генераторов "ложных друзей переводчика".

Лингвистическая разнокачественность КС и КВ значительно усложняет их лексикографическое описание. К одной части из них применимы традиционные способы словарной обработки лексики, к другой - специализированные приемы подачи в словаре фразеологии (resp. идиоматики), к третьей приложима методика лексикографирования пословиц и афоризмов. Даже чисто формальные лексикографические параметры - напр., порядок расположения КС и КВ в словаре неоднозначен и требует учета их структурной специфики. Создание различных матриц лексикографирования таких единиц требует и их дефинирование, стилистическая квалификация, фиксация вариантов и др. Маркированность источником здесь делает обязательным и диахронический параметр описания КС и КВ, что невозможно без специальных разработок особенно для нового материала, обильно насыщающего современную литературу и СМИ. Особо сложной и почти неразработанной областью лексикографирования является составление двуязычных словарей КС и КВ. Практическое решение названных проблем в докладе иллюстрируется опытом вышедшего толкового "Большого словаря крылатых слов русского языка" (БМШ 2000) и подготовленного к изданию "Русско-польского словаря крылатых слов" (сост.В.М. Мокиенко, В. Хлебда, С.Г. Шулежкова).

Важной практической стороной исследования русской крылатики является комплекс проблем преподавания ее иностранным учащимся. Отбор таких единиц в словаре учебного типа уже осуществлен более 20 лет назад Ю. Е Прохоровым и В.П. Фелицыной в лингвострановедческом словаре "Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения" (М, 1979, 1988), однако социально-политические изменения последних лет в России требуют значительных дополнений, сокращений и общей корректировки русских КС и КВ, которые можно рекомендовать разноязычной яудитории. По-новому следует решать и такие проблемы, как минимизация соответствующего материала, интерпретация его в учебных текстах, соотнесение с соответствующими единицами родного языка учащихся, демонстрация его национальной специфики и интернациональной основы.

Все обозначенные проблемы могут быть успешно решены лишь про постоянном учете сущностных языковых и экстралингвистических характеристик КС и КВ, - характеристик, вытекающих из такого общего их свойства, как интертекстуальность.

крылатое выражение слово интертекстема

Литература

1. Арнольд 1999: Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. СПб., 1999. / Науч. ред.П.Е. Бухаркин. - СПб., 1999.

2. Ашукины 1966: Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова. Литературные цитаты. Образные выражения. - М.: Художественная литература, 3-е изд. М.: Художественная литература, 1966. - 824 с.

3. БМШ 2000, 2000: Берков В.П., Мокиенко В.М., Шулежкова С.Г. Большой словарь крылатых слов русского языка. М.: "Русские словари", ООО "Издательство Астрель", ООО "Издательство АСТ", 2000. - 624 с.

4. Мелерович, Мокиенко 1990: Мелерович А.М., Мокиенко В.М. Русские фразеологизмы в речевом употреблении (опыт лексикографического описания) // Russistik, 1990. - N1. - С.57-65.

5. Мелерович, Мокиенко 1997: Мелерович А.М., Мокиенко В.М. Фразеологизмы в русской речи. Словарь. - М.: "Русские словари", 1997. - 864 с.

6. Михельсон 1902-1903, 1, 2: Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Своё и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Предисловие и комментарии В.М. Мокиенко. - М.: "Русские словари", 1994. - Т.1 - 779 с. Т.2. - 580+250 с.

7. Савченко 2001: Савченко А.В. Интертекстуальность как характеристика эпохи (на материале романа Й. Шкворецкого "Tankovэ prapor") // II Славистические чтения памяти профессора П.А. Дмитриева и профессора Г.И. Сафронова. Материалы международной научной конференции.12-14 сентября 2000 г. - Спб.: Филологический факультет СПбГУ, 2001. - С.155-157.

8. Сидоренко 1998: Сидоренко К.П. Цитаты из "Евгения Онегина" А.С. Пушкина в текстах разного жанра. - С. - Петербург: "Образование", 1998. - 318 с.

9. Сидоренко 1999: Сидоренко К.П. Интертекстовые связи пушкинского слова. СПб., 1999.

10. Сидоренко 2002: Сидоренко К.П. Интертекстовые интерпретаторы в "Словаре крылатых выражений Пушкина" // Слово. Фраза. Текст. Сборник научных статей к 60-летию М.А. Алексеенко. - М.: "Азбуковник", 2002. С.317-330.

11. Супрун 2001: Супрун А.Е. Исследования по лингвистике текста. Минск, 2001.308 с.

12. Шулежкова 2002: Шулежкова С. Г.: Крылатые выражения русского языка, их источники и развитие. М.: "Азбуковник", 2002. - 288 с.

Размещено на Allbest.ru