Также примечательно, что Савиньи не стремится выделить в истории римского права какие-то конкретные судьбоносные даты, указывая только периоды. Видимо, следует предположить, что он считал невозможным свести процесс перехода от античности к Средневековью к одномоментному акту, т.е. история у Савиньи состоит из процессов, а не событий. Таким образом, первая дата, с одной стороны, поставлена в пику узкоспециальному взгляду на историю средневекового права, а с другой стороны, эта постановка мотивируется необходимостью соотнесения истории права с этнической и политической историей.

Совершенно иначе аргументировано выделение конечной точки «Средневековья». Согласно Савиньи, с XVI столетия под воздействием филологии и истории меняется облик юриспруденции как науки. Наряду с этим Савиньи говорит и о «более резком обособлении наций», т.е. вновь выходит за узкоспециальные рамки, однако эта оговорка несколько теряется на фоне дальнейших рассуждений о значимости нового научного подхода к праву и к тому же носит характер еще одной причины изменения юриспруденции, а не главенствующего фактора. Таким образом, вдруг оказывается, что периодизации подлежит не эволюция самого права, а изменение научных подходов к нему. Если учесть, что обоснование обеих дат в тексте отстоит друг от друга всего на несколько абзацев, можно было бы утверждать серьезную авторскую непоследовательность, что и сделал Е.А. Косминский, однако он увидел ее не в периодизации, а в самом содержании текста Савиньи, посчитав, что в первых двух томах представлено исследование «римского права как действующего права в варварских государствах», соответственно, Савиньи говорит о некой «исторической реальности», которую право отражает, а в последующих томах он занят только «рассмотрением римского права как дисциплины, изучаемой в университетах». Однако, советский историограф почему-то не обратил внимание на самую первую фразу введения к первому тому, где Савиньи прямо говорит о том, что его работа посвящена исследованию именно правоведения, а не самого права. Таким образом, авторская непоследовательность, если она и имеет место, проявляется в постановке первой, а не второй даты, поскольку странно было бы предполагать, что Савиньи сразу после изложения замысла произведения вдруг его изменил, а потом, спустя несколько лет, вдруг решил вернуться к первоначальному варианту.

Интересно, что эта непоследовательность логики изложения была совершенно сознательным шагом. Савиньи еще до написания «Истории права в Средние века» в одной из своих ранних статей заметил, что всеобщая история народов могла бы многое приобрести благодаря расширению подхода к истории права.

Если поместить непоследовательность Савиньи в историко-философский контекст, то теоретическим обоснованием для заполнения зазора между позднеимперским правом и работами глоссаторов могла бы послужить спекулятивная историческая реконструкция, возможность которой демонстрировали немецкие идеалисты, но как раз к ней Савиньи и не прибегает.

В своей «Истории римского права в Средние века» Савиньи не только указывает те цифры, которые обозначают внешние хронологические границы Средневековья, но и дает внутреннюю периодизацию исследуемого сюжета. Содержанию первого тома автор решил предпослать небольшое, но важное для нас замечание: «Все сочинение распадается на две основные части, которые охватывают периоды до и после основания школы в Болонье». Савиньи не только посчитал возможным выделить центральную точку в том процессе, который собирался исследовать, предполагая ее исключительную важность по сравнению со всеми другими, но и придал ей характер некоего «исторического пика», «экстремума», относительно которого весь процесс распадается на «до» и «после».

Поскольку использование понятия «Средневековье» едва ли обладает каким-то смыслом в отрыве от двух других, его обрамляющих («античность» и «Новое время»), переход от анализа этого конкретного термина к периодизации всей европейской истории выглядит не только обоснованным, но и необходимым. Несмотря на то, что работа Савиньи имеет конкретные хронологические рамки, обоснования их постановки всё же дают возможность сделать вывод о том, чем «античное» римское право отличалось от «средневекового», а последнее - от «нововременного», хотя дедуцировать из этих частных обоснований общие различия трех исторических эпох не представляется возможным.

Вопросы периодизации и динамики исторического процесса отражены и в работах Пухты.

Что касается его периодизации истории римского права, в первую очередь нужно отметить, что данный автор в разных текстах излагает ее в двух вариантах: один отражает изменения метода юридических исследований, другой - собственно историю римского права.

В том, что касается периодизации методов юридического исследования, Пухта недалеко ушел от Савиньи. Поскольку крайне трудно судить о методиках западноевропейских юристов VI-X вв., не имея свидетельств о таковых, логичным началом такой периодизации стал этап господства «экзегетического метода», распадающийся на творчество глоссаторов (XII-XIII вв.) и комментаторов (XIV-XV вв.). С XVI в. начинается эпоха «новой римской юриспруденции», которая делится на два периода - до появления «систем институций», т.е. попыток комплексного творческого изложения римского права как современного, и после него. Если выделение XII и XVI вв. мы видели и у Савиньи, то внутренние хронологические границы введены именно Пухтой. Хотя Савиньи доводил свое изложение только до XVI в., тем не менее, он не указывал даже на возможность той внутренней периодизации Нового времени, которую озвучил его ученик, а потому можно считать это нововведением последнего. Для Пухты история юридической науки выглядит более богатой содержанием, нежели для Савиньи.

В отличие от Савиньи, Пухта вообще не пользуется термином «Средневековье», точнее употребляет его только в тех случаях, когда говорит о чьем-либо мнении, чаще всего ошибочном, что уже заставляет заподозрить его в отказе от традиционной периодизации.

Пухта не только прекрасно понимал условность выделения трех основных эпох европейской истории, к тому времени ставшего уже традиционным, но и готов был легко отбросить устоявшиеся понятия без объяснения причин, в чем опередил О. Шпенглера с его знаменитой критикой трехчастной истории.

Причину отказа от традиционной периодизации понять нетрудно: по всей видимости, Пухта рано осознал, что признание за понятием «Средневековье» какого бы то ни было содержания автоматически вбивает клин между античностью и Новым временем, таким образом, это в перспективе могло бы поставить под сомнение многочисленные утверждения исторической школы права о том, что всякое европейское право в основе своей-то же самое римское право, которое сохранилось до XIX в. как действующее, и амбиции юристов исследуемого направления были бы подорваны в самом их основании. Словом, Пухта разделял общее для многих мыслителей его эпохи представление о «континуальности» исторического процесса, более того, активно его педалировал.

Устранение «средневекового» этапа истории римского права автоматически повлекло за собой разделение ее на «новую римскую юриспруденцию» и подразумеваемую «старую римскую юриспруденцию». Следуя той же логике, Пухта называет глоссаторов XII в. «первыми среди современных юристов». Очевидно, что представление о современности у него формируется ретроспективно как раз потому, что он крайне тяготится необходимостью различать эпохи.

Несмотря на некоторые расхождения, в основных своих чертах способ выстраивания исторической периодизации и представления о динамике исторического процесса у Савиньи и Пухты мало отличаются друг от друга. Тем не менее, Пухта делает ряд важных шагов в том направлении, которое Савиньи лишь наметил, решительно усиливая тенденцию к континуальности исторического процесса. Этим объясняется и отказ от трехчастной периодизации истории, и имплицитная антипатия к коллегиальным историческим исследованиям.

3.3 Проблема конца истории

Ввиду некоторых очевидных противоречий, связанных с оценкой взаимоотношений историософии исторической школы права и гегелевской философии истории, проблему следует рассмотреть более детально.

Познаваемость истории у Гегеля обеспечивается тем, что историк способен охватить весь ее ход, и в этом смысле история остановилась. Причем у Гегеля речь идет не только о невозможности придумать какую-то политико-правовую систему, которая будет лучше либерально-демократической, но и о завершенности всякой истории: не только государства и права, но и других областей деятельности духа. В этом плане Кожев и Фукуяма Гегеля несколько упростили.

Учитывая тот факт, что в условиях первой половины XIX в. декларация конца истории является маркирующим признаком гегелевской историософии, для того, чтобы подтвердить или опровергнуть фундаментальную связь философии истории Гегеля с соответствующими концепциями Пухты и Савиньи, нужно выяснить, разделяет ли историческая школа права данное гегелевское представление.

В целом, дискуссию о влиянии гегелевского представления о конце истории на творчество Савиньи и Пухты в специальной литературе вообще не вели. Еще со времен Э. Трельча и Ф. Мейнеке утвердилась мысль о близости исторической школы права к романтической историософии, в вопросе о конце истории Гегелю противостоящей, что, естественно, отнюдь не стимулировало новые исследования по поставленному в данном разделе вопросу. Однако, несмотря на устоявшийся историографический топос, некоторые авторы последних десятилетий решили реанимировать проблему взаимоотношений исторической школы права и Гегеля применительно к творчеству Пухты, правда, для констатации того же самого результата.

Так, Х.Х. Якобс безо всяких пояснений посчитал, что полемические выпады Пухты, высказанные им в рецензии на Ганса 1824 г., адресованы Гегелю. К этому смелому утверждению автор прибавил цитату, взятую из «Энциклопедии…» 1825 г.: «…философская школа, которая стала известной в юридической науке как противница школы Савиньи благодаря своему противопоставлению и антипатии к более основательной юриспруденции».

Х.Х. Якобсу вторит Х.-П. Хаферкамп, указавший на небольшую и редко цитируемую работу Пухты «Об исторической школе юристов и ее отношении к политике» 1833 г., где ученик Савиньи высказывался следующим образом: «Эта школа действительно противопоставляет себя ложной философии и ее пагубному влиянию на право, но во всякой философии менее, чем в этой, показана противоположность между историческим и неисторическим, позитивным и негативным направлениями, которые в юриспруденции получили название исторической и неисторической школ». Интересно, что Хаферкамп не просто указал, что Пухта довольно резко высказался в адрес Гегеля, но дополнительно отметил отсылку к шеллинговскому различению позитивной и негативной философии, которое тоже было направлено преимущественно против Гегеля.

Конечно, вопрос о конце истории широкий. Для того, чтобы изложить историю чего-либо, логически необходимо иметь представление об итоге процесса. Именно поэтому изложение всеобщей истории всегда содержит не только описание прошлого и настоящего, но и будущего. Причем в этом пункте философы истории всегда расходятся с профессиональными историками. Позицию последних в этом вопросе четко озвучил наследник английского эмпиризма и позитивизма Дж. Коллингвуд: «Дело историка - знать прошлое, а не будущее. Если же историки претендуют на то, чтобы определить будущие события до того, как они произошли, то это верный признак, на основании которого мы можем с уверенностью сделать вывод о какой-то порочности самой их концепции истории как таковой».

Если попытаться с этой точки зрения обрисовать историко-философский контекст, в котором возникли работы Савиньи и Пухты, то здесь необходимо сказать не только о Гегеле. В первую очередь, необходимо помнить о христианской эсхатологии, которая была хороша знакома всем немецким авторам той эпохи.

Если отложить в сторону пристрастность философского цеха к религии и обратиться к внутреннему устройству христианской эсхатологии, можно увидеть несколько принципиальных ее особенностей. Во-первых, она никак не связана с идеей прогресса или регресса в истории, поскольку второе пришествие наступит, как известно, в крайне мрачные времена (Мф. 24:4-13), но вместе с тем оно окажется окончательным утверждением всего позитивного, что в суровых условиях только выкристаллизовалось. Августин, чутко уловивший эту двойственность христианских представлений о будущем, представил его как постепенное расхождение двух градов. Во-вторых, христианский конец света отнюдь не означает коллапса; это начало длящегося настоящего, выше и совершеннее которого быть уже не может. Другими словами, гегелевская историософия не столь далека от христианской эсхатологии, хотя завершение истории философ видит не в будущем, а в настоящем.

Идею постоянного прогресса мировой истории, движения «от хорошего к лучшему» разделяли многие крупные авторы эпохи Просвещения. Она есть и у Гердера, и у Канта - авторов, несомненно повлиявших на историософские дискуссии в Германии исследуемого периода.

С другой стороны, среди многочисленных концепций первой половины XIX в. традиционно просматривается романтическая линия, для которой историческое будущее оказывается принципиально незавершенным, открытым.

Такого взгляда придерживался, в частности, Шеллинг в «Системе трансцендентального идеализма» .

Впрочем, несмотря на открытость истории, будущее у романтиков всё же обладает определенными свойствами, по которым его приближение и наступление можно опознать: так, Шиллер говорит о восхождении «дикого пещерного человека» к состоянию «мыслителя, преисполненного духом» и «образованного светского человека», Фихте указывает на прогресс свободы, а Шеллинг в «Системе трансцендентального идеализма» обозначает третий период истории, соответствующий будущему как время провидения. «Когда наступит этот период, мы сказать не можем. Но, когда он настанет, тогда приидет Бог».

Фигурой, в творчестве которого хорошо виден переход от романтического представления об открытости будущего к позитивистскому скепсису является Ранке, который хотя и признавал за грядущими событиями множество альтернатив, критически относился и к способности историков говорить о будущем, и к идее о безоговорочном прогрессе истории.

При чтении текстов Савиньи и Пухты легко заметно их нежелание включаться в какую-либо из этих линий; оба автора совершенно молчат о будущем и нигде не говорят даже о признаках завершения правовой истории. Меж тем, они нигде не декларируют и принципиальную открытость истории в духе романтиков. Конечно, вопрос об итоге истории и будущем можно было бы легко снять; достаточно признать, что история совпадает с событийным рядом. То, что история не скрывается где-то за эмпирией, а находится именно в ней - характерный маркер позитивистского историописания, но Савиньи и Пухта размежевываются и с этим подходом, противопоставляя телеологию голому перечислению фактов или, ближе к их собственным терминам, историко-правовые исследования антикварным.

Для Гегеля последний период истории германского мира начинается с XVI в., поэтому конец истории в основных своих чертах именно здесь и обозначается. Указание Савиньи, сделанное им в отношении юриспруденции XVI в., от гегелевской оценки сильно отличается: правоведы последующих времен, включая самого Савиньи, «заняты тем, чтобы постоянно продолжать и продвигать дальше то, что тогда началось». Кроме того, Савиньи нигде не утверждает, что право германских народов является апогеем правовой истории.

Ситуация с Пухтой выглядит несколько иначе. В отличие от Савиньи, он неоднократно утверждает совершенство и историческую непревзойденность римского права и вместе с тем считает современное ему германское право новым воплощением римского, что в совокупности дает искомое представление о настоящем как вершине исторического развития. При этом Пухта разделяет представления Савиньи о существовании в истории «пикового» момента, относительно которого весь процесс распадается на «до» и «после», однако считает таковым не XII век, а создание юстинианова «Свода римского права». У Пухты зенит истории совпадает с ее концом.

Впрочем, у Пухты, как и у Савиньи, отсутствует гегелевское представление о конце всех линий исторического процесса.

С другой стороны, Пухта, как и его учитель, одновременно с этим представлением о вершине истории, воспроизводил и другие.

И вопрос о том, как в отдельных разрозненных и противоречащих друг другу текстах обнаружить общую и сохранившуюся в веках систему права встает особенно остро. К нему Пухта и обращается.

Интересно, что тот же вопрос о согласовании разных видов исторической динамики Савиньи решает совершенно иным образом. Представление о вершине истории, не совпадающей с ее концом, не противоречит логике развития и трансформации, поскольку историк волен выстраивать исторический процесс любым угодным ему образом, в зависимости от того, что именно он хочет в ней выявить.

Таким образом, в вопросе о конце истории Савиньи и Пухта хорошо демонстрируют процесс постепенной эмансипации профессиональных историков от философов. Несмотря на подчеркнутое отсутствие интереса к будущему, рудименты полемики о конце истории можно обнаружить в их сочинениях, причем Пухта тяготеет к гегелевским воззрениям, а Савиньи на базе кантовского «коперниканского переворота» предполагает возможность упорядочивать исторический процесс по собственной воле, а потому вопрос о конце истории теряет для Савиньи свое принципиальное значение.



Заключение

Когда в научной литературе устоялся тот или иной термин, небесполезно периодически возвращаться к выявлению его значения, чтобы созданный для упрощения и экономии конструкт не потерял всякую связь с теми явлениями и процессами, которые призван был объяснять. Для понятия «историческая школа права» эта проблема вполне актуальна.

Попытки сформулировать единое учение этой школы неизбежно приводили к утрате демаркаций между содержательно различающимися концепциями, и творчески активное научное сообщество Германии первой половины XIX в. оказывалось более гомогенным, чем это представляется на основании многочисленных текстов той эпохи. Исследователи последних лет эту проблему вполне ощущали, поэтому и перефокусировались либо на изучение творчества конкретных персон, либо на анализ отдельных концептов, оставив поиски общей для исторической школы права «парадигмы» несколько в стороне.

В целом, при анализе сочинений Савиньи и Пухты надо иметь в виду три важные «внешние» тенденции: размежевание дисциплинарного поля гуманитарных дисциплин, в частности, юриспруденции и философии права, полемика юристов вокруг актуальных политико-правовых проблем, отраженная в «Журнале исторического правоведения», наконец, подчеркнутые преференции Савиньи по отношению к коллегам по Берлинскому университету.

Что касается содержательной стороны учений Савиньи и Пухты, следует признать, что статус историософской проблематики в творчестве исторической школы права сильно недооценен. Причина этой недооценки - в конфигурациях исследовательских оптик, оказывавшихся релевантными для анализа других проблем, не историософских, или не позволявших распознать таковые. Если попытаться систематизировать ответы Савиньи и Пухты на традиционные для всякой философии истории вопросы, мы увидим, что оба автора презентовали читателям вполне продуманные теории.

Одно из важнейших обстоятельств, которое принципиально отличает историческую школу права в современных ей дискуссиях - философия истории не излагается в системном ключе, как у Фихте или Гегеля.

Для Савиньи, как и для Пухты движущей силой истории выступает «народный дух», который, с одной стороны, признается источником исторического развития, с другой стороны, обеспечивает связь различных эпох в единую историю народа, с третьей стороны, проявляясь в различных областях жизни народа, дает возможность для постулирования национальной идентичности, наконец, с четвертой стороны, выступает как одно из проявлений мирового духа, благодаря чему становится возможным говорить о мировой истории. Противопоставляя два различных варианта написания мировой истории права - «универсальную историю права», предполагающую одинаковый интерес ко всем народам на земле и более дифференцированную «всеобщую историю права» - Савиньи и Пухта однозначно предпочитают второй. Оба автора настаивают на избирательности взгляда историка, способного отделить подлинно исторические события от неисторических, утверждая не только принципиальную телеологичность исторического процесса, но и способность историка ее опознать. При этом, Савиньи исходит из того, что сам исследователь выстраивает исторический процесс по своей воле, а Пухта утверждает, что историк лишь опознает имманентную логику истории.

Важную функцию в историософских построениях Савиньи и Пухты выполняет учение об источниках права обычное право, законодательство и юриспруденция возникают в соответствии с тем этапом, на котором находится развитие народа. Употребление характерной органицистской метафорики, которое может играть совершенно разную роль в зависимости от методологических презумпций автора (Гегелю и Вико представление о детстве, юности, зрелости и старости народа позволяло генерализировать исторический процесс, Гердеру и Шпенглеру, наоборот, говорить об уникальности каждого народа), размежевывает Савиньи и Пухту с обоими крайними представлениями: по их мнению, всякое право проходит означенные этапы, но юридические системы всех народов не выстраиваются в единый процесс, сравнимый с человеческой жизнью.

Так же хорошо заметна одна из важнейших тенденций развития исторической науки в ту эпоху - постепенное размежевание философии истории и собственно истории. Оба направления оказываются связанными между собой как раз благодаря исторической школе права, которая выступает своего рода шарниром между ними. Показательно в этом отношении творчество одной из ключевых фигур немецкой исторической школы Ранке, который сформировался как исследователь под непосредственным влиянием исторической школы права и от нее унаследовал характерное противоречие: позитивистское требование точного изложения конкретных фактов постоянно отступает на второй план, когда речь заходит об историософских вопросах, ответ на который дается с опорой на Гегеля. Фактически, историческая школа права предприняла попытку соединить историко-филологический и философский подход к истории, «букву» и «дух», в тот момент, когда они начали решительно расходиться.



Список литературы

1. Керимов Д.А. История философии права. [Текст]/ Под ред. Керимова Д.А. // Санкт-Петербургский университет МВД России. - 1998. - С. 322. - 324

2. Керимова Д.А. История философии права. [Текст]/ Под ред. Керимова Д.А. // Санкт-Петербургский университет МВД России. - 1998. - С. 334

3. Новгородцев П.И. Историческая школа юристов. Её происхождение и судьба: Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии [Текст]/ Новгородцев П.И. - 1896. - С. 1?225.

4. Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции [Текст]/ Муромцев С.А. - 1886. - С. 227?314.

5. Кареев Н.И. Два взгляда на процесс правообразования [Текст]/ Кареев Н.И. -1889. - С. 315?350.

6. Кениг И. Савиньи и его отношение к современной юриспруденции [Текст]/ Кениг И. - 1863. - С. 351?378.

7. Савиньи Ф. Римское право в Средние века [Текст]/ Савиньи Ф. - 1838; реферат. - С. 379?422.

8. Пухта Г.Ф. Энциклопедия права [Текст]/ русск. пер. 1872. - С. 423?510.

9. Акчурина Н.В. Историческое направление в русском правоведении XIX века. Дисс. на соискание ученой степени доктора юридических наук. [Текст]/ Акчурина Н.В. - 2000. - 324 c.

10. Асламов Н.Е. Письма Г.Ф. Пухты к Ф.К. Савиньи как источник по немецкой философии права второй четверти XIX в. /Вестник Российского Университета Дружбы Народов. Серия «Философия». [Текст]/ РУДН - 2011. - №1. - С. 66 - 85.

11. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. [Текст]/ Наука. - 1977. - 705 c.

12. Карпов С.П. История средних веков. [Текст]/ Под ред. Т.1 Изд-во Московского университета. - 2005. - 681 с.

13. Каримский А.Н. Философия истории Гегеля. [Текст]/ Изд-во Московского университета. - 1988. - 270 c.

14. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. [Текст]/ Наука. - 1980. - 488 с.

15. Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. - середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина. [Текст]/ Изд-во Московского университета. - 1963. - 432 с.

16. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. [Текст]/ Сретенск: МЦИФИ. - 2000. - 372 c.

17. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. в 50-ти тт. [Текст]/ Изд-во политической литературы. - 1955. Т. 1. - 663 c.

18. Мейнеке Ф. Возникновение историзма. [Текст]/ РОССПЭН. - 2004. - 480 c.

19. Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции / Немецкая историческая школа права. [Текст]/ Социум. - 2010. С. 227 - 314.

20. Нерсесянц В.С. Философия права Гегеля. [Текст]/ Юрист. - 1998. - С. 352.

21. Новгородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. [Текст]/ Университетская типография. - 1896. - С. 944.

22. Пухта Г.Ф. История римского права. [Текст]/ Типография Семена. - 1864. - С. 576.

23. Пухта Г.Ф. Курс римского гражданского права. Т. 1. [Текст]/ Изд. Ф.Н. Плевако. - 1874. - VIII - С. 550.

24. Пухта Г.Ф. Энциклопедия права Г.Ф. Пухты. [Текст]/ Типография Г. Фалька. - 1872. - С. 99.

25. Ранке Л. фон. Об эпохах новой истории. Лекции, читанные баварскому королю Максимилиану II. Пер. с нем. [Текст]/ Типография И.А. Баландина. - 1898. - С. 192.

26. Рапопорт Е.В. Дискурс конца истории в контексте других эсхатологических дискурсов культуры XX века / Философия. Язык. Культура. Вып. 2. [Текст]/ Алетейя. - 2011. С. 299 - 308.

27. Резвых П.В. Фантом «немецкой классики» / Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. [Текст]/ Новое литературное обозрение. - 2009. - C. 419 - 436.

28. Рикёр П. История и истина. [Текст]/ Алетейя. - 2002. - С. 400.

29. Савельева И., Полетаев А. Становление исторического метода: Ранке, Маркс, Дройзен / «Диалог со временем». Альманах интеллектуальной истории. [Текст]/ ред. Л.П. Репиной. Вып. 18. - 2007. - С. 68 - 96.

30. Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. [Текст]/ «Юрист» - 1994. - С. 719.

Размещено на Allbest.ru