Сквозные мотивы в рассказах Даниила Хармса
Даниил Хармс - поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. Структура цикла и системные связи, обнаружение основных сквозных тем. Мотив сна в творчестве Д.И. Хармса.
| Рубрика | Литература |
| Вид | курсовая работа |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 17.11.2010 |
| Размер файла | 55,0 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
12
Пятигорский государственный лингвистический университет
Кафедра отечественной и зарубежной литературы
Сквозные мотивы в рассказах Даниила Хармса
(курсовая работа по дисциплине "История русской литературы ХХ века")
Выполнила студентка 4 курса
Группа 401 Папушина А.Н.
Научный руководитель
Айрапетова Э.Г.
Пятигорск 2010
Содержание
- Введение
- Глава 1. Числа, ноль
- Глава 2. Сон и явь
- Глава 3. Окно
- Глава 4. Шар
- Глава 5. Трамвай
- Глава 6. Исчезновение
- Глава 7. Время и смерть
- Глава 8. Рождение и бессмертие
- Заключение
- Список использованной литературы
Введение
Мое решение написать работу о Хармсе, в какой-то степени неожиданное для меня самой, мотивировалось целым рядом проблем, с которыми я столкнулась в моей предшествующей работе. Конечно, определяющую роль в принятии этого решения сыграла моя читательская любовь к Хармсу. С момента моего знакомства с его текстами много лет назад он покорил меня своим юмором и, главное, отсутствием позы, характерной для многих русских писателей. Хармс никого не учил, никуда не призывал, и, хотя образ пророка Даниила был важен для его личной мифологии, он никогда не "играл" в пророка. Одно это делало его для меня исключительно привлекательным.
Именно в контексте этой работы меня впервые заинтересовал Хармс не как читателя, но как исследователя.
Даниил Хармс - "поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях. В момент действия предмет принимает новые конкретные очертания, полные действительного смысла. Действие, перелицованное на новый лад, хранит в себе "классический" отпечаток и в то же время представляет широкий размах обэриутского мироощущения". Это из декларации обэриутов. Говоря о Хармсе, стоит рассматривать прежде всего мироощущение, тип сознания и приемы жизнестроительства, а не текст как таковой.
Его искусство противорассудочно, если под рассудком понимать схематичность, мертвую обязательность, дотошный анализ, исключающий любой новый синтез. "Когда я пишу стихи, - признавался Хармс в письме к К. Пугачевой, - то самым главным кажется мне не идея, не содержание и не форма, и не туманное понятие "качество", а нечто еще более туманное и непонятное рационалистическому уму... Это - чистота порядка. Эта чистота одна и та же в солнце, траве, человеке и стихах. Истинное искусство стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением".
Под "чистотой порядка" Хармс подразумевал, вероятно, логику искусства - порядок соединения слов, моделирование мира в образах. Соединение это может быть алогичным, но алогичность должна быть "первого порядка" и обладать "чистотой". Ведь главное - точное воплощение художественного образа, не искаженное сопротивлением материала и применением профессионального поэтического инструментария. "Чистота порядка" - результат скорее точного знания образа, чем сознания того, как он должен выглядеть на бумаге. Под порядком, думаю, имелся в виду порядок аксиомы, а не теоремы, первозданная цельность и стройность, не требующая объяснений и доказательств. Порядок мироздания таков, какой есть, не по определенной причине, а потому, что он - единственно возможный порядок. И следовательно, искусство достигает своей цели лишь тогда, когда точно воплощает и одушевляет архетипы сознания (также не требующие доказательств), а не оценивает их и не замыкается на демонстрации и развитии своих художественных средств. "Случаи" - едва ли не самая известная работа Хармса. Популярность этого цикла основана на его безошибочной архетипичности и программности по отношению ко всему написанному Хармсом. Цикл из коротких рассказов и сцен - вот что такое "Случаи" с точки зрения формы. Не подборка разнородных произведений, созданных за один и тот же период времени, а именно цикл. Цельный с первой до последней строки, начиная с названия и кончая пунктуацией и разбивкой на абзацы. Программно само название цикла. Единица цикла - случай. Происшествие, взятое вне общего хода событий. Факт, иллюстрирующий размышления Хармса о закономерном и случайном в жизни человека. Закономерности на поверку оказываются иллюзорными. Случайность, дискретность, разорванность бытия выходят на первый план. Действие неумолимо стремится к нулевой отметке. Причинной, логически объяснимой последовательности событий не наблюдается. Не выяснено и само направление, сама цель жизни. А значит, сюжета как такового существовать не может. Цикл - лишь тетрадь наблюдений, отчет о падении тел. И соединен он не событийно, не посредством общего героя или места действия, а однородностью происходящего, с точки зрения наблюдателя.
Цикл собран из произведений разных жанров. Он представляет собой коллаж из прозы, ритмической прозы, стихов и коротких сцен. Рассказы, вмещающие порой всего несколько строк и скорее называющие, чем рассказывающие или описывающие событие, трудно назвать рассказами; сцены, состоящие из нескольких немотивированных реплик, - пьесами. Эти квазирассказы, квазипьесы, квазистихотворения - особый жанр, разработанный Даниилом Хармсом. А между тем все тридцать случаев стилистически однородны и близки композиционно. Каждый из них представляет собой законченное произведение, а все тридцать - цикл.
Вычленив структуру цикла и системные связи, можно обнаружить сквозные темы: обезличивание человека, автоматизированность бытия, замкнутость и ограниченность пространства и времени... Хармс словно бы экспериментирует с основами существования. Сам термин "случай" он обыгрывает двояко - как происшествие и как случайность.
Среди одномерных, плоских и пародийных персонажей "Случаев" изредка попадаются и иные: такие, например, как молодой человек, выспрашивающий у дворника путь на небо, Калугин, которого выкинули "как сор", Макаров, владеющий таинственной книгой, несчастный Ракукин... Их меньшинство, они принадлежат тому же дисгармоничному миру, что и остальные персонажи, но, в отличие от последних, они - жертвы, попавшие в жесткие тиски случая, а не его инструменты.
Автор не стремится к тому, чтобы мы поверили в реальность происходящего. Сама неправдоподобность случаев - для Хармса лучшее доказательство их подлинности. "Может быть, вы скажете, что наши сюжеты "нереальны" и "нелогичны"? А кто сказал, что "житейская" логика обязательна для искусства!. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать", - говорится в декларации ОБЭРИУ. У каждого из обэриутов существовала своя система знаков и символов, свой особый условный мир образов, строящийся по индивидуальным законам. В 1928-м кодирование было творческой позицией. Позже оно во многом стало вынужденным и применялось не только в творчестве, но и в разговорах, дневниковых записях, при переписке...
Реальность "Случаев" шифрована, и к ней необходим ключ. Хармс этот ключ предоставил. Одна из главных новаций Хармса - клишированное письмо. Клише - более мелкая, по сравнению со случаем, единица его стиля. Его главный герой - человек-клише, собственно, не человек, а идея человека, не наполненная сколько-нибудь конкретным содержанием.
Глава 1. Числа, ноль
Шесть как естественный пpедел
1. В конце pассказа "Вываливающиеся стаpухи" повествователь/наблюдатель pешает отпpавиться на Мальцевский pынок, "где, говоpят, одному слепому подаpили вязаную шаль". Это дало одному из исследователей повод пpедположить, что сам повествователь/наблюдатель, возможно, также слеп.
В таком случае чеpезмеpное любопытство, связанное с пеpеступлением пpедела, является пpосто желанием хотя бы на миг пpозpеть и увидеть (желание тем более наказуемое).Т. е. пеpеступить гpаницу своего ("нашего") миpа, находящегося внутpи слепого, попасть в дpугой миp. Это запpещено. Слепота также может быть наказанием за уже пpоявленное любопытство.
2. Повествователю/наблюдателю надоедает смотpеть на стаpух, когда выпадает шестая. Шесть - естественный пpедел, за котоpым - угpоза. Этот пpедел - ущемление пpав наблюдателя, но он же и защита от угpозы неизвестного миpа. Огpаниченность обеспечивает человеку хоть какую-то опpеделенность; в неогpаниченном пpостpанстве-вpемени ему не за что зацепиться. Повтоpяемость одноpодных событий также может обеспечить защиту: не исключено, что после шестого выпадения хаpактеp пpоисшествия изменился бы и стал угpожать самому наблюдателю, дотоле неуязвимому.
3. Возьмем pассказ "Сонет", следующий в "Случаях" непосpедственно за "Вываливающимися стаpухами". Пеpсонажи этого pассказа, во главе с повествователем, забыли поpядок счета: 1, 2, 3, 4, 5 и 6 помнят, а что идет дальше, 7 или 8 - неизвестно. Заметим, что в 1-6 абзацах этого pассказа есть относительный поpядок, в 7-м наступает его наpушение (pебенок свалился со скамейки и сломал себе челюсти), что и отвлекает пеpсонажей от их споpа.
4. В pассказе "Оптический Обман", котоpый следует в "Случаях" шестым, пеpсонаж - Семен Семенович - упоминается 6 pаз в шести отдельных абзацах. Обpатим также внимание на то, что буква "О" в заглавии этого pассказа омонимична по написанию нулю, а буква "С" (также удвоенная) в имени Семена Семеновича отчасти омонимична шестеpке.
5. В тексте Хаpмса "Однажды я пpишел в Госиздат..." также заходит pечь о числах и их начеpтании: дескать, все говоpят, что Николай Макаpович очень умный, потому что он пpидумал, что если пеpевеpнуть 6, то выйдет 9. Кpоме намека на математические увлечения Олейникова, здесь может содеpжаться и дpугой смысл, связанный с нашей темой. Шестеpка и здесь выступает своего pода естественным пpеделом числового pяда. За нею следует пpовал (в котоpом - неизвестно, что идет pаньше: 7 или 8), а потом она пеpевоpачивается и становится сpазу девяткой, последним числом-цифpой. Отметим и здесь начеpтание цифp: шестеpка - ноль с закоpючкой ввеpх, девятка - ноль с закоpючкой вниз. Если 6 уподобить миpу, то 9 - это пеpевеpнутый или потустоpонний миp. Между ними - пpовал или неизвестность, а может быть и бесконечность (повеpнутая восьмеpка).
5 или 6. С шестеpкой связано устойчивое пpедставление о наpушении числового pяда и у Введенского, но пpедел на единицу меньше. Заглавие его текста "Пять или шесть" исходит из неустановленного количества действующих лиц (пpичина путаницы - pаздвоение одного из пеpсонажей на двух с одинаковой фамилией, но pазными именами). Сp.: "и pаскололась голова на пять и шесть частей" ("Четыpе описания"); "все эти шестеpки, пятеpки..." ("Где. Когда").
6. Хаpмс пишет: "Числа не связаны поpядком. Каждое число не пpедполагает себя в окpужении дpугих чисел. Мы pазделяем аpифметическое и пpиpодное взаимодействие чисел. (. .) Многие думают, что числа, это количественные понятия вынутые из пpиpоды. Мы же думаем, что числа, это pеальная поpода..." (3; 37).
В тексте "Я вам хочу pассказать..." Хаpмс пишет:
1. Две pуки, две ноги, посеpедке сапоги.
2. Уши обладают тем же чем и глаза.
3. Бегать - глагол из-под ног.
4. Щупать - глагол из-под pук.
5. Усы могут быть только у сына.
6. Затылком нельзя pассмотpеть что висит на стене.
17. Обpатите внимание что после шестеpки идет семнадцать".
Как пpедставитель pеальной поpоды число 6 должно обладать своим собственным качеством. Может быть, можно найти ситуации, в котоpых 6 выступало бы в качестве естественного пpедела. Напpимеp: Пpи игpе в кости или дpугих игpах с кубиком наибольшее число, котоpое может выпасть на одном кубике - 6, так как у куба 6 гpаней. Или: можно пpедположить, что в возpасте 6 лет pебенок умел считать до шести, и это число зафиксиpовалось в его подсознании на глубоком инфантильном уpовне как "пpедельное", за котоpым неизвестность и наpушение поpядка. Также: У человека 5 чувств, "шестое чувство" - нефизическое, "запpедельное". На pуке 5 пальцев, наличие шестого - аномалия, "знак сатаны". Также и число сатаны - 666. Отметим также значение 6 как числа лучей звезды Давида, игpающей важную pоль в иудейской сакpальной символике, котоpой Хаpмс очень интеpесовался.
7 или 8. На ваше усмотpение.
Одним из важнейших вопpосов, до сих поp не поднимавшийся в хаpмсологии - взаимоотношения Хаpмса с числами. Этому и посвящено небольшое исследование Аннила Геpкаpа. Скупой научный язык тем не менее дает почувствовать мистический пpивкус затpонутой темы, подpобная pазpаботка котоpой, по пpизнанию автоpа, еще впеpеди.А. Геpкаpу пpинадлежат также pаботы: "Кьеpкегоp как иpонист" (1983), "Моppисон в контексте тpанс-евpопейского авангаpда" (1985), "Pегуманизация искусства" (1987). Настоящая публикация является пеpвым пеpеводом пpоизведений Геpкаpа на pусский язык.
В начале 30-х годов Д. Хармса начинает интересовать "солярный" числовой ряд, его относительность и, следовательно, ущербность.
"Нуль и ноль" <1931> - "Понятие "больше" и "меньше" столь же недействительно, как понятие "выше" и "ниже" <... >. Не числа выдуманы нами, а их порядок <... > число может быть рассматриваемо самостоятельно, вне порядка чисел. И только это будет подлинной наукой о числе" (312). Таким образом мы имеем три утверждения:
"недействительность" понятий "больше" и "меньше" (и как следствие, невозможность построения числовой прямой на основании "величины" того или иного числа);
относительность, случайность порядка чисел, неправомерность самого понятия "порядок" ("настоящим" у Хармса признается лишь вечное, неизменное, данное природой, а не человеческой мыслью);
самоценность отдельно взятого числа, определяющаяся не количественной (порядок), а качественной характеристикой.
Ср. "Сонет" <1935>: "Я вдруг позабыл, что идет раньше 7 или 8" (2; 331). И далее: "Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу. Каково же было их и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок счета" (2; 331). "Забывание", как процесс свойственный отдельному индивиду, становится коллективным явлением. Цельность числового ряда разрушается извне, как условная, определяемая памятью группы людей, а не собственно числовыми свойствами (т.к понятия "больше" и "меньше" недействительны). Примечательны слова кассирши из "Гастронома" (счет является основной ее функцией): "По-моему семь идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи" (331). Кассирша разрушает привычную последовательность чисел, времени, событий. В рассказе "Кассирша" <1936> именно появление одноименного персонажа приводит к нарушению причинно-следственных отношений. Причем ее появление и последующая смерть являются не столько причиной разрушения существующего порядка, сколько возможностью увидеть его абсурдность:
"Милиция говорит:
Нам все равно: сказано унести кассиршу, мы ее и унесем. <... > Посадили покойницу за кассу, в зубы ей папироску вставили, чтобы она на живую больше походила, а в руки, для правдоподобности, дали ей гриб держать." (2; 108).
Следует обратить особое внимание на слова "походить" и "правдоподобность", маркеры установленного порядка, противопоставленного в художественной системе Д.И. Хармса "истинному положению вещей". Выше уже отмечалось, что герои часто прибегают к моделированию окружающего пространства или своего поведения (ср. появление главного героя в повести "Старуха" <1939> на кухне с целью "успокоить своим видом" Марью Васильевну и машиниста). И целью этого моделирования, как правило, является достижение как можно большего правдоподобия, путем сокрытия истины.
Самоценность числа в большей степени обусловлена его значением, качественного, но не количественного характера. Увлечение Д.И. Хармса нумерологией обусловило модель отношений числовой плоскости (не линии!) и других элементов образующих текст. Числа создают своеобразный фон, определяют тональность той или иной художественной реальности. Рассказ "Отец и дочь" <1936> начинается фразой "Было у Наташи две конфеты" (2; 110). Число два у Хармса (как, впрочем, во многих славянских культурах) является сигналом крайнего неблагополучия - сначала умирает дочь, затем отец (две смерти); мертвые возвращаются домой и " другой раз минут двадцать11 смеются.
А соседи, как услышат смех, так сразу одеваются и в кинематограф уходят. А один раз ушли так, и больше уже не вернулись. Кажется, под автомобиль попали." (2; 111).
Вернемся к тексту "Нуль и ноль": "Наш вымышленный солярный ряд, если он хочет отвечать действительности, должен перестать быть прямой, он должен искривиться. Идеальным искривлением будет равномерное и постоянное и при бесконечном продолжении солярный ряд превратится в круг" (3; 313).
Безусловно, линейная система исчисления принадлежит дискретному мировосприятию, которое существует благодаря "расчленению", выделению некоторых фрагментов, лежащему в основе счета. Круговая последовательность чисел, в отличие от линейной, основанная на качественных характеристиках, соответствует вечности. В человеческом сознании мыслящем оппозициями, начало и конец неразрывно связаны друг с другом и представляют собой основу любого существования как серии отдельных действий (имеющих ко всему свое хронологическое начало и конец). Вечность же делает бессмысленной саму концепцию счета. С идеей конечности тесно связаны мотивы старости и детоненавистничества.
Глава 2. Сон и явь
Мотив сна является одним из самых распространенных в творчестве Д.И. Хармса, проявления его разнообразны: персонажи засыпают, просыпаются, часто мучаются от невозможности заснуть или наоборот проснуться, или остаться в состоянии бодрствования, реже видят сны. Причем, как видно из произведений Хармса, писателя в большей степени интересует сам факт сна, а не его семантика.
Сон у Хармса не выполняет некоторых традиционных сюжетообразующих функций: не выступает в роли репрезентанта сознания персонажа, не предсказывает дальнейшего развития событий. Объяснятся это главным образом тем, что хармсовские персонажи абсолютно безличны, схематичны; следует учесть также и сверхмалые объемы произведений Хармса: на таком ограниченном текстуальном пространстве почти невозможно создание психологического портрета.
Мотив сна, как и другие элементы хармсовской поэтики, не укладывается в рамки "нормативной" поэтической модели, поэтому не может быть проанализирован с помощью свойственного филологической науке ХХ века "универсалистского" подхода, который стремится к обнаружению ряда общих закономерностей, опираясь на которые можно описать любой текст.
Сон и явь у Хармса - это два вида бытия, но, в сущности, они не отличаются друг от друга. Реальность в хармсовских произведениях строится по логике сна, поэтому точно установить границу между ними зачастую невозможно. Причем затруднение идентификации состояния персонажа охватывает как его самого, так и читателя:
Я лег на левый бок и стал засыпать.
Я смотрю в окно и вижу, как дворник метёт улицу.
Я стою рядом с дворником и говорю ему, что, прежде, чем написать что либо, надо знать слова, которые надо написать.
По моей ноге скачет блоха.
Я лежу лицом на подушке с закрытыми глазами и стараюсь заснуть.
И действительно, захотелось профессорше спать.
Идет она по улицам, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают какие то синие да зеленые, а ей всё спать хочется.
Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев Толстой…
Можно сказать, таким же способом Хармс, после многочисленных попыток запечатлеть черту раздела между сном и явью, признаёт бессмысленность своих действий и запечатлевает то, что происходит, когда персонаж её пересекает (или пытается пересечь).
Когда персонаж пытается точно определить, спит он или нет, он или окончательно засыпает, или окончательно просыпается, и тогда никакого чуда не происходит. Но когда его состояние неопределённо для него (как и для автора, и для читателя), появляется, вероятно, то самое чудо - неопределённое и бессмысленное, запечатлённое автором.
Глава 3. Окно
Окно - важный мифопоэтический символ, реализующий такие семантические оппозиции как "внешний/внутренний и видимый/невидимый и формулируемое на их основе противопоставление открытости/укрытости, соответственно опасности (риска) - безопасности (надежности)" [5; 250].
М. Ямпольский, анализируя письмо Д.И. Хармса к Р.И. Поляковской, приходит к выводу, что окно "это герметическая сетка, состоящая из букв монограммы, имени, но в которой буквы слиплись до полной нерасчленимости." [6; 42]. Это, как нам кажется, приближает данный образ к образу ноля, включающего в себя всю числовую прямую. Аккумулирующий характер сополагает окно с категорией бесконечности. Указывая на то, "что смотреть в окно означает расшифровывать таинственную монограмму его графики" [6; 43], расчленяя ее на составляющие - буквы, М. Ямпольский определяет его как мембрану "преобразующую континуальное в прерывистое, исчислимое" [6; 72]. Мы не согласны с такой однозначной трактовкой. Амбивалентный характер окна, обусловленный его промежуточным положением (внешнее/внутреннее, где окно выступает в роли своеобразной границы), допускает и прямо противоположное толкование (в связи с его монограммирующей сущностью). Так, В.Н. Сажин считает, что мотив окна у Хармса имеет и значение "пути, которым в земной мир приходит имманентное, непостижимое человеческой логикой" [5; 28] ; мы уже указывали, что окно является своеобразной точкой пересечения двух миров: дискретного, исчисляемого и ноуменального, непостижимого, континуального. (ср. "Когда сон бежит от человека"), движение между которыми может осуществляться в обоих направлениях.
Так в "Вещи" <31мая 1929> образ окна связан с мотивом рассматривания (несущего у Хармса чаще отрицательную коннотацию - вариант подглядывания) и с невозможностью видеть вещи в истинном свете (ср. с названием - "Вещь"). Для их познания "необходима перестройка человеческого сознания" [6; 428], представленная здесь в сниженном варианте - "изменение психики героев (и, следовательно, видение "вещи") наступает в результате попойки" [6; 428]. Примечательно, что развертывание мотива окна дается параллельно процессу "опрокидывания рюмочек" и, как будто, даже зависит от степени его интенсивности. Изначально в комнате находятся трое (папа, мама, горничная Наташа). После "первой рюмочки <... > вдруг, совершенно неожиданно, в дверь кто-то постучал." (3; 15), после второй "открылась дверь и вошла горничная Наташа" (3; 15), вторая по отношению к уже имеющейся, "третья рюмочка" привела к тому, что "стукнуло окно. Мама <... > закричала, что она ясно видела, как с улицы в окно кто-то заглянул. Другие уверяли маму, что это невозможно, так как их квартира на третьем этаже. <... > Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку." (3; 16). После этого "Наташи и горничная, как цветок, сидели, потупив глаза от конфуза" (к двум Наташам-горничным добавилась еще одна, третья). "Окончательно расстроенный всем этим, папа <... > залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме." (3; 16). Далее "в окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидев его папа захлопнул рамы <... >. Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату, и даже открыл окно и вошел" (3; 17) - его появление (кстати, больше о нем не упоминается) совпадает с кульминационной точкой в "наращивании" Наташ-горничных. После "следующей рюмочки" открылся "в полу люк, и оттуда вылез монах" (3; 17), который, ударив папу и маму и "помотав по воздуху" обеих горничных (Наташи начинают уменьшаться), "никем не замеченный <... >, скрылся опять под пол, закрыв за собою люк" (3; 18). И далее: "Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя" (3; 18) (возвращение к первоначальному составу "попойки"). В этом тексте окно как дверь или люк в полу выполняют функцию своеобразного прохода между мирами, через который проникают непонятные (а может быть недоступные) нормативному сознанию сущности. С окном связано не только божественное (ср. в повести "Старуха" солнце слепящее героя через окно). Оно может рассматриваться как нерегламентированный вход в дом (вместо двери), который согласно "мифопоэтической традиции используется нечистой силой" [1; 251].
Итак, дуалистический характер мотива окна, как преграды между мирами, приводит к тому, что с этой категорией связывается как появление сакральных, так и десакрализованных образов.
Глава 4. Шар
Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще иных - шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром - Шардам. Шар возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают.
Шар - воплощение наиболее совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на составляющие части и связать с другими фигурами.
Шар в этом смысле - автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского - тоже шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто повторять: шар, шар, шар.
Шар - отчасти эквивалентен "предмету". Во всяком случае, и шар, и
предмет - это некие "телесные абстракции", чей смысл неуловим, но чье наличие - необходимое условие смысла.
Связь шара с неизменным бытием - одна из тем досократиков, особенно Парменида. Парменид утверждал, что бытие неподвижно, неизменно, но имеет границы, а следовательно, и форму.
Наиболее подходящей формой бытия он считал шар:
Но, поскольку есть крайний предел, оно [бытие] завершено
Отовсюду, подобно глыбе прекруглого Шара,
От середины везде равносильное, ибо не больше,
Но и не меньше вот тут должно его быть, чем вон там вот. (1; 234)
Поскольку в бытии Парменида нет ни времени, ни пространства, то оно
должно быть совершенно однородно. Бытие Парменида - это трехмерный, неделимый, гомогенный объект в форме шара, занимающий все возможное пространство. При всем при том это умозрительный объект, который невидим и неосязаем:
Единое Бытие Парменида не содержит ни огня, ни земли, оно невидимо и неосязаемо. Оно также не содержит ни света, ни тьмы, соответствующих зрению, оно ни твердое, ни мягкое, ни горячее, ни холодное и т.д., что соответствует осязанию. Оно - объект мысли, а не чувств4.
Поскольку Бытие - объект внечувственного восприятия, любые его
характеристики, кроме чисто математических, оказываются невозможными. Парменид уточняет, что при переходе к чувственным характеристикам мы переходим из мира истины в мир мнения (доксы). Но именно "неистинный" мир мнения - это мир языка.
В такой перспективе истина всегда оказывается в области неназываемого,
непостигаемого, невидимого. Она принадлежит невообразимому шару, существующему вне времени и пространства, и пребывает в сфере доязыкового.
И все же, находит ли это внеязыковое Бытие отражение в языке или нет?
Хайдеггер связал фундаментальный смысл бытия со слоем "базисных" значений слов:
То, что мы называем базисным значением слов у их начала, появляется не в начале, а в конце, но даже тогда не в виде отдельного образования, чего-то представимого как нечто существующее для себя. Так называемое базисное значение в завуалированной форме господствует над всеми способами употребления данного слова.
По существу, это значит, что само первичное значение слова относится к области Единого, неразделимого и истинного. Оно, хотя и детерминирует словоупотребление, как бы заключено в той самой невообразимой сфере, к которой нет доступа ни у чувств, ни у языковой практики.
Попытка выразить нечто истинное, например описать обэриутский "предмет", в такой перспективе может пониматься как вспоминание "базисной" формы слова, которой не дано постичь, как вспоминание формы, которая не может быть названа. Может быть, хармсовские попытки вспомнить - это и попытки вспомнить неназываемое. А потому вспоминание у Хармса редко увенчивается называнием.
Повторение слова "шар" у Хармса, как и слова "мир", которое возникает как снятие в Едином двоящихся частей, - относится к той же сфере языковой утопии, к области попыток вернуть язык из сферы мнения в сферу истины, как утверждения бытия, о котором можно сказать лишь одно: "оно есть", или - -"шар".
Шар, как и всякая иная геометрическая фигура, принадлежит миру субъекта, это не природное тело, но чистая умозрительность, однако обладающая своего рода объективностью, ведь она разнозначна для любого из субъектов. Тринадцатый "случай" цикла называется "Математик и Андрей Семенович", он отчетливо указывает на место происхождения шара:
Математик (вынимая из головы шар):
Я вынул из головы шар.
Я вынул из головы шар.
Я вынул из головы шар.
Я вынул из головы шар.
Шар возникает из головы. Исчезновение человека может описываться как его превращение в шар, то есть в чистую умозрительность, в "предмет", так сказать, погружение в себя самого.
Глава 5. Трамвай
Образ трамвая проходит красной нитью через все творчество Д. Хармса: как прозаическое, так и поэтическое; как написанное для детей, так и для взрослых. Однако, анализу этого образа в хармсоведении практически не уделяется внимания. Дело в том, что большинство исследователей творчества писателя, обращаясь к системе образов, концентрирует свое внимание на поиске и попытки осмыслить "иероглифы" Хармса.
Термин "иероглиф" в непрямом значении ввел в философско-поэтическом обиход чинарей (кружка писателей, поэтов и философов, к которому принадлежал Хармс) Л.С. Липавский для обозначения того, что нельзя услышать ушами, увидеть глазами, понять умом (1; 1; 324). А определение дал Я.С. Друскин (чинарь, философ, один из ближайших друзей Хармса и один из первых исследователей его творчества). Он сказал: "иероглиф двузначен, он имеет собственное и несобственное значение. Собственное значение иероглифа - его определение как материального явления <…>. Его несобственное значение не может быть определено точно и однозначно, его можно передать метафорически, поэтически, иногда соединением логически несовместимых понятий <…>, бессмыслицей"1.
Термин "иероглиф" прочно укрепился в хармсоведении. Практически все исследователи пытаются дать свой вариант определения этого термина. Большинство из них согласно с тем, что "иероглиф" отображает явления, которые не могут быть истолкованы в рамках
обычного мышления и выходят за пределы человеческого понимания2.
Увлечение "иероглифами" вынуждает выпускать из виду образы-символы. А ведь именно вокруг них и в них собственно и реализуются иероглифы. Если бы проза писателя была построена только на иероглифах, она превратилась бы в один бессмысленный иероглиф.
Образ трамвая несет в себе один из ключевых символов в творчестве Хармса - символ существования человека в мире.
В корпусе произведений малой прозы Д. Хармса есть целая когорта текстов, в центре которых стоит образ трамвая. Эти рассказы условно можно разделить на две группы:
1) те, в которых точка зрения повествователя является внешней по отношению трамвая;
2) те тексты, в которых вагон трамвая дан изнутри.
В рассказах, в которых взгляд автора направлен извне, его образ наполняется иероглифами, как например, в рассказе 1930 года "Шел трамвай…":
"Шел трамвай, скрывая под видом двух фанарей жабу".
Либо становятся символом смерти, что не удивительно, так как человек, покинувший трамвай, покидает и мир людей: "Миронов сел на трамвай и поехал, и куда нужно не приехал, потому что по дороге скончался.
Пассажиры этого трамвая, в котором ехал Миронов, позвали милиционера и велели ему составить протокол о том, что Миронов умер не от насильственной смерти" 1934-1936 (152).
Либо символом бессмысленности человеческих знаний и меркантильного отношения человека к жизни: "Давайте посмотрим в окно: там увидим рельсы, идущие в одну и в другую сторону. По рельсам ходят трамваи. В трамваях сидят люди и считают по пальцам, сколько футов они проехали, ибо плата за проезд взимается по футам" 1930 (38).
В рассказах, в которых точка зрения является внутренней по отношению к трамваю, наиболее ярко проявляется символический смысл этого образа. Таков рассказ 1930 г., начинающийся словами: "Едет трамвай. В трамвае едут 8 пассажиров…" (4; 36). С первых слов автор дает нам понять, что это не бытовая зарисовка. Дело в том, что Хармс разработал свою теорию числа, изложенную в трактате "Нуль и ноль".
Хармс утверждал, что понятие "больше" и "меньше" не действительны и соответственно порядок чисел, их место в солярном ряду навязан человеком: "число может быть рассматриваемо самостоятельно, вне порядка ряда" (292). Исследователи А. Герасимова и Н. Каррик утверждают, что в художественном мире Хармса существует предел возможных исчислений, ограниченный числом "шесть"4. Цифра 8 имеет особое значение. К ней применим один из любимейших приемов Д. Хармса - переворачивание знака, фигуры, цифры, которое ведет к их перекодировке. Так, опрокинутая восьмерка становится знаком бесконечности.
Итак, в трамвае едет бесконечное число пассажиров - все человечество. Его настоящее, прошлое и будущее. Кстати, такое понимание числа пассажиров объясняет алогичную, на первый взгляд, ситуацию, когда всего лишь восемь пассажиров настолько заполняют вагон, что становится трудно найти место для еще одного.
Читаем далее: "Трое сидят: двое справа и один слева. А пятеро стоят и держатся за кожаные вешалки: двое стоят справа, а трое слева. Сидящие группы смотрят друг на друга, а стоящие стоят друг к другу спиной" (4; 36). Бесцельное и бессодержательное на первый взгляд пересчитывание стоящих и сидящих пассажиров на деле имеет философский смысл. Обратим внимание, что все противопоставленные группы не равны по своему числовому составу: стоящих больше чем сидящих, стоящих слева - больше чем стоящих справа и т.д. Подобная неравнозначность чисел должна создать ощущение дисгармоничности человеческого мира, человеческой жизни. Но это поверхностное понимание данного отрывка. Замечено, что Д. Хармс не любил простых ответов, и у этой математико-мировоззренческой задачки есть ответ чуть посложнее. Достаточно посчитать пассажиров слева и справа, чтобы увидеть равновесие (еще один термин в философии чинарей): и там, и там будет равное число - четыре.
Так, играя цифрами, Хармс утверждает существование данного свыше порядка, гармонии в человеческой жизни, который, однако, завуалирован иррациональностью.
Читаем далее: "Сбоку на скамейке сидит кондукторша. Она маленького роста и если бы она стояла на полу, ей бы не достать сигнальной веревки".
Кондукторша дистанциирована относительно остальных героев и не является частью человечества:
1) она стоит не справа и не слева, а сбоку, т.е. в стороне;
2) она парит над пассажирами, а не стоит с ними на одном уровне;
3) она обладает отличительным физическим признаком - малым ростом. Известно, что как это ни парадоксально, через особенности внешности, через вещные детали Хармс утверждал принадлежность героя к иному нечеловеческому миру. Типичные же герои малой прозы писателя, каковыми являются пассажиры, лишены индивидуальных черт;
4) ее именованием является ее профессия, которая имеет охранительную функцию. Она - символ стража у врат в иной мир. И действительно, она следит за тем, как входят в человеческий мир и уходят из него пассажиры (неслучайна фраза одного из них: "А куда тут продвинешься, что ли, на тот свет").
В прозе Д. Хармса присутствует целая группа подобных персонажей, обладающих схожими с кондукторшей атрибутами и функцией - это сторожи, дворники, военные и ангелы.
Итак, кондукторша - представитель высшего мира. Ее назначение в мире людей, представленным трамваем с пассажирами, - в регуляции отношений человека с высшим миром, Вселенной.
Появление нового пассажира нарушает сложившееся равновесие: "В трамвай входит новый пассажир, и громко говорит: “Продвиньтесь, пожалуйста!" Все стоят молча и неподвижно. “Продвиньтесь, пожалуйста! ” - кричит новый пассажир. “Пройдите вперед, впереди свободно!" - кричит кондукторша".
После троекратного ритуального обращения, поддержанного кондукторшей, статус нового пассажира меняется. Протекция потусторонней высшей силы дарует новому пассажиру уникальные особенности и способности.
Оказавшись девятым пассажиром, он попадает под власть цифры "девять". Девятка в поэтике Хармса маркирует, по мнению Герасимовой и Каррика, "перевернутый или потусторонний мир".
Внешне это выражается в подчеркивании фразы: "новый пассажир". Сюжетно - в кардинальном изменении поведения остальных пассажиров. Если до заступничества кондукторши они игнорировали требование продвинуться, то просьбу нового пассажира "разрешите пройти" выполняют с необычайным рвением: "Стоящие пассажиры лезут на колени сидящим и новый пассажир проходит по свободному трамваю до середины, где и останавливается. Остальные пассажиры опять занимают прежнее положение".
Подобно Моисею он проходит сквозь человеческое море. Рассекая на две половины (левую и правую) человечество, он занимает особое центральное место в пространстве трамвая и оказывается в "нолевой" точке мира людей.
"Ноль" в художественном мире Хармса - это не пустота. Писатель считает что в "ноле" в потенциале содержатся все остальные числа, а также возможность восприятия мира и воздействия на него: "Предполагаю даже беру на себя смелость утверждать, что учение о бесконечном будет учением о ноле" (4; 293).
Герой становится творцом, особым человеком. Его центральное место позволяет ему видеть мир в его (хотя бы и относительной) цельности и, соответственно, приблизиться к познанию истины. Но при этом он остается всего лишь пассажиром и обладает человеческой судьбой.
Человек, по Хармсу, проживает жизнь как поездку в трамвае. Он пассажир в чужом, созданном кем-то вагоне, который идет по проложенным кем-то рельсам. Мимо проплывает вечная изменяющаяся Вселенная: "В окнах проплывают Биржевой мост, Нева и сундук", но человек в сути своей остается статичен. Он проживает жизнь-поездку в окружении чужих ему, но оказавшихся в равных с ним условиях людей. Он может устроиться в этой жизни поудобнее (сидя) или не очень (держась за кожаные вешалки), но судьба у всех одна: "Трамвай едет и все качаются".
Жизнь Вселенной вне стен трамвая изменяется, она удивительна, человечество же изображено в образе сгрудившейся статичной скучающей массы пассажиров. Хармс утверждает неполноценность и односторонность человеческих знаний и представлений о мире как на уровне отдельного человека, так и на уровне человечества. Хармс выражает сомнение в способности человечества в целом приблизиться к познанию истины, ибо каждый из пассажиров наблюдает только свою часть мира.
Лишь те немногие, кто отмечен свыше, способны к "расширенному смотрению" на 360 градусов5 - художники, мыслители, творцы. Лишь они способны хоть немного расшевелить человечество и хоть на мгновение придать смысл его существованию.
Глава 6. Исчезновение
Мотив исчезновения прослеживается и в стихах, и в повести "Старуха". В данной работе мы более детально рассмотрим этот мотив в рассказах Даниила Хармса. Постоянно повторяющиеся исчезновения в рассказах цикла "Случаи", принято считать, связаны с репрессиями 30-х годов." И вдруг я перестал видеть их, а потом и другие части. И я испугался, что рухнет мир". Человек выходил на улицу и вдруг исчезал." Усмехнулся еще раз другой <... > и вдруг исчез, только одна шапка осталась в воздухе висеть". Исчезают у Хармса не только люди, но и предметы. "Человек с тонкой шеей" из текста № 9, который садится в сундук, чтобы умереть, показан в определенной позе, а в конце исчезает не он, а сундук, что можно понять как инверсию известных фокусов из эстрадного театра, в которых обычно исчезает человек в сундуке.
Эти вопросы по-новому осветил М.Б. Ямпольский в книге "Беспамятство как прием", посвященной анализу цикла Хармса "Случаи", а через него и всей художественной философии писателя. Ямпольский связывает эстетическую философию Хармса с феноменом "исчезновения действительности", который обсуждается в этой книге еще и в связи с творчеством О. Мандельштама и К. Вагинова, а также с русской метапрозой в целом. По мнению ученого, "метод" Хармса позволяет создавать тексты, не столько описывающие, сколько демонстрирующие сам процесс исчезновения реальности.
М.Б. Ямпольский, проанализировав большое число произведений Хармса, выявил в них устойчиво повторяющиеся мотивы исчезновения персонажей, предметов и даже атрибутов авторского процесса письма: "Эх! Написал бы еще, да чернильница куда то вдруг исчезла" (рассказ “Художник и Часы"). Все, что происходит в хармсовских “случаях” - происходит в человеческом, профанном мире “случайного". Но, столкнувшись с “препятствием”, за которым ортогонально расположен мир сущего, предметы исчезают: “Хармс неоднократно описывает ситуацию исчезновения объекта, предмета, мира, сопровождающего его явление в “истинном" виде" (1; 354). Искусство находится в одном вертикальном ряду с исчезновением, пустотой, разрушением и уничтожением.
Все то, что в раннем авангарде используется для магического преображения действительности, у Хармса используется для "деконструкции" самого понятия "действительность" или для критики миметических свойств литературы.
В. Хлебников выявлял в действительности, в истории некие скрытые числовые порядки. Для Хармса порядок находится в основном в сфере текста. Попытка упорядочить действительность (лежащая в основе большинства социальных утопий) оказывает на действительность странное парадоксальное воздействие. Реальность пропитывается умозрительностью и "исчезает".
<... > "Исчезновение действительности" ведет к постепенному исчезновению наблюдающего за ней <... > Человек, обнаруживающий пустоту за дискурсом, обречен на смерть, потому что носители дискурса производят его именно для того, чтобы скрыть пустоту. Мораль этого фарса в полной мере приложима к судьбе самого Хармса (1; 371, 373, 379).
"Одна из главных тем Хармса - исчезновение предметов, истончение реальности, достижение трансцендентного... Творение мира Богом происходит из ничто и описывается как явление “предметов”. Хармс как бы переворачивает процесс, он играет в Бога наоборот" (1; 314). Ничто, пустота, ноль - это и есть трансцендентальные означаемые Хармса. Это не постмодернистское отсутствие трансцендентального означаемого, не его невозможность, а напротив - его присутствие в негативной, "апофатической", форме. Вот почему все исследуемые Ямпольским категории в философской эстетике Хармса принципиально амбивалентны. "Исчезновение тела - финальный этап становления - оказывается связанным с открытием финальной истины о теле" (1; 171), а "ноль" - это не только фигура отсутствия, но и "семя слова" (1; 291) и потенциальная бесконечность. "Смерть, то есть “разрушение”... оказывается функцией творения, которое, в свою очередь, можно описать как разрушение неделимости" (1; 313). Нарушения очевидной логики свидетельствуют не о хаосе, а о присутствии некой альтернативной, нелинейной, иррациональной логики высшего порядка.
Проверим эту гипотезу анализом самих "Случаев".
В 1936 году Хармс написал рассказ "О том, как рассыпался один человек":
Эх люблю грудастых баб, мне нравится как от них пахнет, - сказав это он стал увеличиваться в росте и, достигнув потолка, рассыпался на тысячу маленьких шариков.
Пришел дворник Пантелей, собрал эти шарики на совок, на который он собирал обычно лошадиный навоз, и унес эти шарики куда-то на задний двор".
Шарик у Хармса - знак полной автономии. Из шариков не могут состоять тела, потому что шарики в тело не складываются. Означающие соединяются в цепочки, в которых их предъявление отсылает к пустоте, невозможности означаемого (тела). Пустота обозначается через автономию означающих.
Мир текстов Хармса строится на чередовании предъявления означающих и провалов, явление и исчезновение совершенно здесь нерасторжимы. "Оптический обман" - типичный пример такого чередования - явление есть и его нет.
Исходя из этих посылок, можно высказать следующую гипотезу о культурно-историческом смысле "Случаев" Хармса: абсурдистские новеллы и пьески, выступая как аллегории письма, осуществляют наиболее радикальную деконструкцию идеи письма как "Узла Вселенной" - или, иначе говоря, модернистской философии творчества. Само письмо при таком взгляде становится в свою очередь аллегорией хаоса, смерти субъекта и исторической катастрофы - тем самым оно стирает само себя и взрывает представление о значимом центре картины мира.
Глава 7. Время и смерть
Временное (жизнь) у Хармса противопоставлена вневременному, как ложное истинному (как уже отмечалось выше, это выражено оппозицией двух типов времени, линейного и нелинейного); поэтому "жизнь и не может давать ответы, а искать их следует в смерти"
Необходимо отметить, что смерть выходит в своем значении за рамки, установленные человеческим сознанием; она больше чем просто конец жизни. Поэтому, несмотря на частое сопряжение с мотивом старости, тема смерти не равна ему и имеет дуалистичный характер 20 (как тема сна и категория чуда).
Во-первых, как сакральная категория, и тем самым, сопричастная совершенным предметам и нелинейному времени. В сцене "Всестороннее исследование" <июнь 1937>: "Умер, не найдя на земле ответов на свои вопросы. Да, мы, врачи, должны всесторонне исследовать явление смерти" (4; 124). Или же в тексте "На кровати метался полупрозрачный юноша…" <1940> говоря о состоянии героя доктор произносит: "Ваше положение таково, <... > что понять вам его невозможно" (1; 156). Кроме того, там есть указание на то, что смерть - лишь переход от одного мира к другому - "Лодки плывут" (155). Причем в отвергнутом варианте этого текста есть следующий диалог:
"- Я не могу дать вам руки, - сказал юноша.
Кому вы не можете дать руки? - спросил врач.
Вам, - сказал юноша.
Почему? - спросил врач.
Зачем вы спрашиваете? - сказал юноша. - "Вы же знаете, что вы стоите на берегу, а я уже на лодке далеко отплыл в море" (459).
Широко известный сюжет, переправы как смерти усугубляется перекрестной точной псевдорифмой (сказал юноша - спросил врач - сказал юноша - спросил врач), подчеркивающей "мерность" развивающихся событий (волн качающих лодку). Примечательно, что в последней редакции вопрос о смерти задает юноша - "я умираю?" (там же) и просит лодку (находясь на этом берегу, он не может адекватно оценить свое положение).
Во-вторых, смерть может присутствовать в тексте в одном ряду с бытовыми деталями. В этом случае снимается сакральная значимость, смерть приравнивается к походу в магазин (ср. "Что теперь продают в магазинах" <август 1936>), приобретает характер бытового происшествия.
В рассказе "Грязная личность" <ноябрь 1937> даны две смерти (убийства), повторяющиеся на уровне деталей. Происходит некоторая псевдоритуализация (именно за счет такого воспроизведения уже однажды совершенных действий), которая в силу своей ложности, утверждает смерть как незначительное бытовое происшествие. Явление псевдоритуализации, как нам кажется, имеет большое значение для понимания творчества Д.И. Хармса, особенно, для такой категории как время (противопоставленность линейного и нелинейного времени по признаку правдоподобия/истинности).
"Грязная личность" имеет следующую структуру:
1. "Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.
2. Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и спрятался под шкап.
Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо. Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.
Сенька <... > с оторванным ухом в руках побежал к соседям. Но Федька догнал Сеньку и двинул сахарницей по голове. Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и ударил пивной кружкой.
Сенька упал и кажется умер. Николай упал и умер.
Тогда Федька уложил все вещи в чемодан 21 и уехал во Владивосток." А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока…" (127-129)
Подобные документы
Жанровое своеобразие и особенности повествовательной манеры рассказов Даниила Хармса. Сквозные мотивы в творчестве Хармса, их художественная функция. Интертекстуальные связи в рассказах писателя. Характерные черты персонажей в произведениях Хармса.
дипломная работа [111,1 K], добавлен 17.05.2011История изучения и целостный анализ мотива природных стихий в работах Д. Хармса. Иерархия сил стихий земли и воздуха, огня и воды. Разбор текста стихотворений Хармса "Берег и я", "От знаков миг", "Лес качает вершинами", поэмы "Месть" в творчестве автора.
реферат [30,1 K], добавлен 05.02.2011Ознакомление с биографическими фактами из жизни и творчества Даниила Хармса - родоначальника абсурдизма в русской литературе. Отражение в произведениях писателя переломного времени для мирового искусства - дегуманизации, иронизации и трансценденции.
краткое изложение [44,9 K], добавлен 03.02.2011Личность поэта Д. Хармса в контексте времени, его творчество как отражение необычного, "абсурдного" восприятия мира; анализ отдельных произведений. Причины неадекватного поведения поэта, низкой популярности при жизни и нарастающего интереса после смерти.
творческая работа [28,3 K], добавлен 08.01.2011Знакомство с основными комическими историями Д. Хармса. Сущность понятия "Псевдохармс". "Хармс-Рок" как корпус анекдотов о рокерах, который представлен в библиотеке М. Мошкова без указания автора. Общая характеристика статей Т. Цвигун и А. Чернякова.
реферат [27,4 K], добавлен 04.01.2014Принципы графики в текстах Д. Хармса. Анализ изобретения собственного алфавита. Первый опыт применения ненормативных написаний в произведении "Комедия города Петербурга". Применение случаев арготической орфографии на уроках русского языка и литературы.
дипломная работа [247,8 K], добавлен 17.07.2017История возникновения и своеобразие "Моления Даниила Заточника". Роль Д.С. Лихачева в анализе стиля данного текста. Различие "слова" и "моления". "Моление Даниила Заточника" как просительное письмо, челобитная, с которой Даниил обращается к князю.
контрольная работа [28,0 K], добавлен 28.11.2011Бытовая трактовка "дорожных" мотивов в лирике П.А. Вяземского. Ироническое осмысление "дорожных" странствий в творчестве поэта К.Н. Батюшкова. Дорожные мотивы в раннем и позднем творчестве А.С. Пушкина, вырастающие в проблему России и человечества.
дипломная работа [103,9 K], добавлен 23.04.2016Александр Блок - русский поэт и драматург, представитель русского Символизма. Условия формирования мировосприятия А. Блока. Тема и образ Родины, мечты и реальность в творчестве. Мотив несоответствия внешнего и внутреннего облика поэта, идеи жертвенности.
реферат [33,8 K], добавлен 24.04.2009Тема природы в творчестве Есенина. Фольклорные мотивы в творчестве С. Есенина. Образы животных и "древесные мотивы" в лирике Есенина. Сергей Есенин - самый популярный, самый читаемый в России поэт.
реферат [31,8 K], добавлен 01.05.2003
