Жанр жития в русской духовной литературе XIX-XX вв.

Раньше говорилось, что средневековый писатель стремился ввести свое творчество в традиционные рамки, писать обо всем «как подобает». Главной задачей жития было максимально уподобить литературный образ святого сложившемуся идеалу святости. Агиограф XIX века напротив, прежде всего старается соответствовать научно-историческим критериям, подчинить свое произведение фактам и документам, сделать его максимально достоверным с исторической точки зрения. Таким образом, писатель не свободен в создании образа святого от известных, или наоборот, неизвестных ему исторических фактов. За автором остается лишь ограниченное право трактовать известные факты с традиционной точки зрения.

Историчность

Склонность древнерусского жития к обобщению и абстрагированию, преодолению исторической и бытовой конкретики сменяется в XIX в. тяготением к научному историзму. Это основная и самая важная характеристика, которая отличает произведения агиографического жанра этого времени. Житие становится предельно исторично. Его содержание в избытке наполнено разнообразным историческим материалом. Агиограф XIX века - прежде всего добросовестный исследователь и, как таковой, озабочен исторической достоверностью своего произведения. Он использует в тексте жития известные исторические сведения, публикует выдержки из сохранившихся документов, приводит точные даты, цифры, имена, названия местностей и пр.

В текстах святительских житий приводится подробная статистика экономического состояния их епархий, точные границы епархий и их изменения за описываемый период, указываются даты постройки храмов и монастырей, данные о состоянии духовного просвещения, перечисляются исторические и культурные памятники, связанные с именем святого, как сохранившиеся, так и утраченные к моменту написания жития. В конце жития, как правило, приводится история прославления святого, сопровождаемая датировкой основных событий, указанием постановлений Св. Синода, результатов работы комиссий, свидетельствовавших мощи святого и происходящие от них чудеса. Заканчивается эта часть жития описанием торжественного открытия мощей с обязательным упоминанием имен всех архиереев, а также количества духовенства и мирян в ней участвовавших.

Публикуемые исторические документы зачастую составляют значительную часть агиографического произведения. В качестве примера приведем здесь перечень документов, использованных полностью или частично архиепископом Филаретом (Гумилевским) в житии свт. Феодосия Черниговского:

Записи Унженского монастыря

Окружное послание еп. Воронежского Митрофана к пастырям местных церквей.

Указ от 29 июля 1683 года, преосвященнейшаго Митрофана, епископа Воронежского об организации праздника Происхождения Честнаго Креста.

Письмо еп. Митрофана от 17 апреля 1692 года к Острогожскому полковнику Петру Алексеевичу Буларту об аренде епархиальных земель.

Письмо еп. Митрофана к Острогожскому полковнику Феодору Ивановичу Куколю о доставке рыбы к празднику Благовещения.

Грамота патриарха Иоакима от 30 января 1696 года о границах Воронежской епархии.

Жалованная грамота Петра I от 1699 года о приписке к Воронежской епархии ряда городов принадлежавших Рязанской епархии.

и 9. Грамоты Петра I, адресованные святителю от 20 апреля 1700 г. и от 18 мая 1701 г. с благодарностью за пожертвования последнего на постройку флота и «на ратных».

Синодик, принадлежавший еп. Митрофану.

Письмо еп. Митрофана к игумену Уженскому от 16 сентября 1693 г. и его же

Письмо к архимандриту Шартрошского монастыря об оказании покровительства его сыну Ивану.

Духовное завещание еп. Митрофана.

Стоит отметить, что пространные тексты окружного послания и духовного завещания святителя приводятся в житие почти полностью. Это составляет значительную часть объема произведения, весь текст которого помещается на двадцати четырех станицах. Данное житие является далеко не единственным примером обширной цитации в агиографическом произведении. Значительно превосходящий его по объему текст жития Тихона Задонского, принадлежащего тому же автору, почти сплошь закавычен - он состоит по большей части из цитат, заимствованных из сочинений и писем святителя, а также из воспоминаний его келейников.

Таким образом, жанр жития в XIX веке приближается к историческим жанрам. Конечно, житие остается житием, но значительное воздействие исторического дискурса на агиографический жанр бесспорно.

Особенности языка

Наиболее заметным отличием агиографического произведения от более ранних памятников этого жанра - язык, на котором оно написано. Все жития XIX в. написаны уже не на церковно-славянском, а на русском языке. Как уже отмечалось, это обстоятельство много значит для церковной литературы, и соответственно для житийного жанра. Использование церковно-славянского языка было неотъемлемой частью агиографического канона и его изменение не могло не привести к возникновению серьезных противоречий между жанром и языком.

Поскольку русский литературный язык был ориентирован на разговорную речь, то и литературные произведения, написанные на этом языке, отмечены близостью к разговорному стилю. Эта тенденция имеет место и в произведениях агиографического жанра. В житиях святых, издавна считавшихся принадлежностью высокой литературы, теперь встречаются просторечные слова и выражения. Так в житии свт. Иннокентия Иркутского говорится, что для святителя были затруднительны переезды из монастыря в город «по тогдашней дурной и топкой дороге». В другом месте жития автор пишет, что святитель перед своей кончиной «раздавал некотрыя из вещиц своих». Архиепископ Филарет в своем житии свт. Митрофана Воронежского, говоря о материальном состоянии Воронежской кафедры, упоминает, что к архиерейскому дому «приписаны были кое-какие земли». Он же пишет, что «Петр Великий проживал по временам по нескольку недель в Воронеже…», а описывая известный случай между Петром I и свт. Митрофаном, начинает этот рассказ словами: «Раз царь пригласил к себе святителя».

Однако изменение языка не приводит к возникновению «отторжения» между языком и житийным жанром. Причем не только сам жанр активно меняется, сообразуясь с новыми языковыми требованиями, но и русский язык житийного произведения обильно насыщается элементами церковно-славянской языковой традиции - церковно-_славянизмами, характерными риторическими оборотами, сентенциями (обобщениями), элементами усложненного синтаксиса. Все то, что было отличительными качествами священного языка - особая торжественность, стремление к абстрагированию, нарочитая усложненность и оторванность от повседневной речи - по возможности сообщается новому языку житийного произведения.

Язык житийных произведений наполнен большим количеством церковно-славянизмов. Они придают русскому языку возвышенное, торжественное звучание, напоминая о том, что исторически житие принадлежало к разряду высокой литературы. Кроме того, их использование естественно создает в произведении необходимую для духовного жанра атмосферу церковности. Приведем лишь некоторые примеры церковно-славянизмов, характерных для житийного жанра: «пастырь», «инок», «благолепие», «свещница», «узы», «очи», «чаяние», «жительство», «поприще», «тщета», «истление», «облеченный», «цельбоносный», «достопамятный», и множество других.

Нередко в житиях встречаются целые фразы, написанные нарочито высоком стиле. Обычно они относятся к наиболее значительным моментам повествования. Так агиограф свт. Иннокентия Иркутского говоря о церковной канонизации святителя употребляет следующее выражение: «Уреченное в совете Вышняго время пришло, чтоб поставить светильник на свещнице». В житии Митрофана Воронежского в подобном стиле выдержано описание его кончины: «Мир глубокой совести изливался дивным спокойствием на лице его, и тихий свет благодати озарял меркнувшия очи». Последний пример отличается тем, что возвышенность стиля достигается здесь не только использованием церковно-славянизмов. Последние встречаются в данном отрывке - «изливался», «меркнувшия очи», однако большее значение имеют словосочетания русские, имеющие возвышенное семантическое значение - «мир глубокой совести», «тихий свет благодати».

Особый колорит житиям придают встречающиеся в них примеры архаизмов разного типа. Так, Петр I говорил, «обратясь к воинской своей дружине». В данном случае имя существительное «дружина» является скорее не историзмом, а лексическим архаизмом. Примеры грамматических архаизмов находятся в житии Иннокентия Иркутского. В нем говорится, что свт. Иннокентий был «был Проповедником веры во языцех монгольских», а архимандрит Антоний старясь очернить свт. Иннокентия, «употребил… наветы и оглаголания». Использование архаизмов кроме достижения эффекта высокого стиля, вносит в текст дополнительный момент традиционности.

Сохранившимися элементами традиционного канона являются и часто встречающиеся в текстах житийных произведений постоянные эпитеты, характерные именно для духовного жанра. Таких примеров можно привести великое множество: «блаженный архипастырь», «благочестивый инок», «священная обитель», «доброе иноческое житие», «глубокое смирение», «усердное чтение», «целомудренный взор», «отеческая любовь», «неумолкающая проповедь», «неусыпные труды», «блаженная кончина» и пр.

Сентенции также традиционны для житийных текстов. Они служат целям абстрагирования, позволяя взглянуть на конкретный исторический эпизод с точки зрения вечности. В житии свт. Митрофана Воронежского автор, рассуждая о несчастьях, перенесенных подвижником, замечает: «для земнаго человека, кто бы он ни был, нужна скорбь, чтобы очистить душу его. Она нужна была и для блаженнаго Митрофана». Другой подобный пример можно найти в житии свт. Феодосия: «верный делатель винограда Христова, не мог избежать участи всех лучших людей - наветов зла, присущаго нашей земной жизни».

Среди элементов традиционного агиографического канона можно назвать и использование в житиях определенных риторических приемов. Приведем несколько примеров: «Новый архипастырь по истине светил своими делами не только на свещнице паствы черниговской, но и далеко за пределами ея».

«Не возможно открыть к нашему назиданию, несомненно, полную высоких подвигов келейную жизнь св. Феодосия, но как живое свидетельство о них являются теперь православному миру св. мощи его».

«Не можем мы достойно изобразить всех внутренних духовных подвигов нашего Первосвятителя, который был образ верным словом, житием, любовию…».

Подобная синтаксическая организация предложений, связанная с использованием антитезы и различными формами перечисления, способствует значительному усилению экспрессивности, что было характерно для древнерусской литературной традиции.

Обязательным для агиографического произведения остается использование Св. Писания. Отсылки к Св. Писанию могут вводиться в житийный текст по-разному. В одном из житий свт. Митрофана используется традиционный житийный прием, когда в уста святителя вкладываются строки из Псалтири: «До самаго последняго дыхания молитва не сходила с уст его «Готово сердце мое, Боже», взывал он, «кто даст мне криле, яко голубине, и полечу и почию»?». В другом житии этого же святого приводится пример из Священной Истории и сам святитель сравнивается с ветхозаветным пророком: «Пророк Илия ревновал против соблазнов, посеваемых в народе, и говорил о нечестии соблазна царям Израиля. И святитель Митрофан не боялся говорить правду царю, в виду опасностей грознаго царскаго гнева».

В житии Феодосия Угличского можно встретить уже новый способ цитирования Св. Писания - здесь приводится дословная закавыченная цитата из послания ап. Павла с точным указанием ее места в Библии: «По окончании своего учения св. Феодосий, «вменив вся тщету бытии за превосходящее разумение Христа Иисуса Господа и Его ради всех отщетившись» (Филип. 3,8), оставил «красная» мира сего решился посвятить Богу всю свою жизнь». В этом примере важно отметить еще одну особенность - церковно-славянское слово «красная», обозначающее здесь суетную красоту этого мира, поставлено автором в кавычки. Видимо, даже для языка житийного произведения это слово уже является настолько чужеродным, что автор прибегает к приему цитирования, подчеркивая этим, что использует слово другого, не русского языка.

Изображение зла

Характерной особенностью древнерусской агиографии было наличие антитезы добра и зла в сюжетной основе произведения, - святому противопоставлялся отрицательный герой, олицетворявший в себе злое начало темных сил. Это резкое противопоставление позволяло ярче изобразить духовный подвиг святого, показать его как достойного члена Воинствующей Церкви, брань которой «не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». (Еф. 6:12).

Такое понимание концепции агиографического жанра лишь частично наследуется в житийных произведениях XIX века. Духовный подвиг святого изображается чаще всего в терпеливом несении трудностей своего служения, преодолении различных искушений, недостатков собственного характера, иногда - в борьбе с суеверием, ересью или расколом. В некоторых текстах житий встречаются и элементы традиционного изображения зла, выдержанных в духе средневековых образцов этого жанра.

В житии Митрофана Воронежского можно найти характерное описание группы раскольников, ворвавшейся в царские палаты: «Эта безобразная толпа с старинными иконами, кучами книг, с зажженными в руках свечами, с диким криком, изрыгая хулу на святую церковь, требовала, чтобы патриарх и святители вступили с ними в соборное состязание о вере…». Исступление и неистовство раскольников изображается таким образом, что в воображении читателя невольно возникают ассоциации с дикими зверями, что полностью соответствует древнерусской традиции изображения зла. Аналогичный, но менее выразительный пример находится в другом житии свт. Митрофана. Здесь указывается, что во времена святителя отчизна и Церковь страждут «от дикаго магометанства».

Другой традиционный мотив, связанный с изображением зла в агиографическом произведении, - мотив наказания и суда Божия над притеснителями святого (совершающихся после смерти последнего), обязательный для фабулы древнерусского жития, - присутствует в жизнеописании свт. Иннокентия: «Господь вскоре после кончины Святителя Иннокентия открыл суд свой над обидевшими угодника Божия…». Одному из обидчиков святителя - архимандриту Антонию Платковскому - после публичного позора, перенесенного в Пекине, присуждено лишение сана и заточение, другому - вице-губернатору Жолобову - по приговору уголовного суда отрублена голова.

Однако приведенные примеры лишь подчеркивают общее отсутствие в агиографии XIX в. традиционного изображения зла как антитезы святости. Мистическое начало в житии значительно ослабевается, что дополнительно сближает последнее с биографическими и историческими произведениями этого времени. Изображение духовной борьбы со злом уступает свое место описанию внешних фактов биографии святого. Повествование жития разворачивается уже не в плане вечности, не в плане онтологической борьбы святости и зла, а в рамках обычной земной истории.

Рассмотренные особенности житий, такие как основные признаки житийного жанра, композиция, язык, историчность, изображение зла, говорят об изменении жанра агиографии в XIX в. При этом очень важно, что меняются не частности, меняется, во многом, содержание, сущность жития и его место в культурном контексте. Наиболее важными являются здесь два момента.

Во-первых, изменяется само направление движения мысли. Если раньше личность святого воспринималась с точки зрения идеала святости, и важнейшей задачей жития как раз и было как можно полнее раскрыть, что святой во всей полноте соответствовал этому идеалу. Теперь же сама святость рассматривается сквозь призму личности святого. В его индивидуальных качествах, особенностях жизненного пути стараются различить знамения неба. Вглядываясь в земной путь каждого подвижника, вновь и вновь пытаются уяснить, что же такое небесная слава, которую стяжали своими подвигами святые.

Во-вторых, с изменением языка, на котором пишется житие, ослабевает связь последнего и церковной службы, по-прежнему использующей только церковно-славянский язык; ослабевает связь между житием и Священным Писанием, русский перевод которого появился только во второй половине века и не успел войти в широкое употребление. Вообще, если можно так сказать, ослабевает связь жития и Церкви в пользу усиления связи между житием и светской литературой. С утратой священного языка житие и само перестает быть частью священнодействия, приближаясь к разряду собственно литературных произведений. Если оно в своем обновленном виде и продолжает читаться на службе в положенном месте, то уже не может восприниматься как часть этой службы, но является инородной вставкой, прерывающей естественное течение богослужения.

3. Житийный жанр в XX в.

3.1 Канонизация святых в XX в.

По сравнению с предыдущим веком, в XX столетии сложилась принципиально иная историческая ситуация. В течение этого века произошли глобальные потрясения, коренным образом изменившие весь ход истории России и Русской Православной Церкви. «XX век, век 1000-летия христианства на Руси, оказался временем величайшего, беспрецедентного гонения на Церковь. Он пришел на смену веку XIX, тихому и безмятежному, в недрах которого, правда, уже наблюдаются признаки приближающихся испытаний… В XX столетии Русская Церковь как будто вернулась к первым векам христианства - началась новая эпоха свидетелей Истины, запечатлевших своей мученической кончиной, этим крещением кровью, славу Христову на земле». Эти потрясения не могли не отразиться самым серьезным образом на всей церковной жизни и, в частности, на судьбе житийного жанра.

Таким образом, развитие житийного жанра в XX в., в отличие от века XIX, не было таким же ровным и единообразным. В этом развитии можно выделить несколько различных этапов, причем в каждый из этих этапов судьба жанра складывалась очень по-разному. В связи с этим историю развития агиографического жанра в XX в. целесообразно разделить на три периода:

До Поместного Собора 1917 г.

После 1917 г. до Поместного Собора 1988 г.

После Поместного Собора 1988 г.

Такая периодизация позволит выявить особенности формирования жанра на каждом из названных этапов и, благодаря этому, составить общую картину развития агиографического жанра в XX столетии.

С начала века до 1917 г.

В начале XX столетия в церковной жизни происходят такие события, которые придают ей существенно новый в сравнении в двумя предшествующими столетиями тон. Одним из новых благодатных явлений в жизни Русской Церкви стало умножение числа канонизаций святых. За время царствования императора Николая II (1894 - 1917) канонизировано было больше святых, чем за два столетия правления его предшественников - в течение всей синодальной эпохи. При предшественниках императора Николая II от Петра Великого до Александра III (1689 - 1894), было совершено лишь четыре общероссийские канонизации, а за годы последнего царствования к лику святых было причислено шесть угодников Божиих. Из них один святитель Феодосий Угличский был канонизирован в конце XIX в., прославление остальных пяти святых состоялось в начале XX столетия.

Великим торжеством Православной Церкви и благочестивого русского народа стало прославление преподобного Серафима Саровского (+1833), величайшего из русских святых синодальной эпохи. Еще при его земной жизни тысячи верующих, получавших помощь от Бога по его молитвам, почитали его за угодника Божия. После его святой кончины по молитвам к нему совершались многочисленные чудеса. Могила преподобного Серафима Саровского слала местом паломничества. 19 июля 1903 года в Саровской пустыни состоялось торжественное открытие и перенесение его мощей. На эти торжества в глухую обитель в лесном крае съезжались и сходились благочестивые люди всех сословий и званий, от Государя Императора и Царственной Семьи до странников и нищих.

4 сентября 1911 года к лику святых был причислен епископ Белгородский Иоасаф (+1754), мощи которого сохранились нетленными.

Триста лет спустя после мученической кончины страдальца за Православную Церковь и за Россию Патриарха Ермогена (+1612), в год празднования трехсотлетия царствования династии Романовых, 12 мая 1913 года, состоялось его прославление. На праздничные торжества прибыл Патриарх Антиохийский и всего Востока Григорий IV, который совершил Божественную литургию в Успенском соборе Кремля, где почивают мощи прославленного тогда святителя. Участие одного и Восточных Патриархов в канонизации священномученика Патриарха Ермогена, первого из носителей этого высокого сана, кто был прославлен Русской Церковью, усилило стремление к восстановлению Патриаршего престола в России.

28 июля 1914 года к сонму святых угодников, почитаемых Церковью, был причислен епископ Тамбовский Питирим (+1698). В 1916 году Св. Синод установил всероссийское празднование памяти святителя Иоанна, митрополита Тобольского (+1715), которого почитали в Сибири издавна. Его первоначальное прославление состоялось по решению епархиального архиерея архиепископа Тобольского Варнавы.

Как можно видеть, в начале XX в. не только был преодолен застой в деле канонизации новых угодников Божиих, продолжавшийся все время синодального периода. Причтение к лику святых преподобного Серафима Саровского нарушило сложившуюся за это время тенденцию канонизировать только святых, принадлежавших к святительскому чину. Кроме того, когда обсуждалась возможность прославления преподобного Серафима, в Синоде вызвало смущение состояние мощей угодника Божия, которые не сохранились в совершенном нетлении. Этот случай помог тогда выяснить подлинное учение Древней Церкви о нетленности мощей святых. Древняя Церковь, в отличие от позднейшей практики канонизации, не видела в нетленности мощей непременного условия для почитания подвижника в лике святых. Этот вывод имел важное значение в дальнейшем, когда Церковь решала вопрос о канонизации того или иного угодника, мощи которого либо оставались в безвестном месте, либо не сохранились в совершенном нетлении.

Говоря об агиографии этого периода, следует отметить, что она продолжает традиции предыдущего столетия. В житиях продолжает развиваться тенденция к историзму. Агиографы тщательно собирают и анализируют все факты, относящиеся к биографии святого, обстоятельства, характеризующие эпоху, в которую он жил, и нравы его современников. Однако ряд авторов, таких как Е. Поселянин и митр. Серафим (Чичагов), выделяются из общего русла. Их жития гораздо ближе к жанру рассказа, изобилуют яркими красками. Перед читателем встает живой образ подвижника. Повествование становится более эмоциональным и увлекательным, а формы - более свободными. В этих житиях могут встречаться и бытовые сценки из жизни святого, и художественные авторские отступления, восхваляющие добродетель подвижника. Все эти новые особенности, появляющиеся в житиях начала XX в., в наиболее яркой форме проявляются уже в агиографии конца XX в. и будут отдельно рассмотрены в разделе, посвященном этому периоду.

В связи с этим особенности агиографических произведений начала XX в. в данной работе анализироваться не будут, так как они или в общих чертах повторяют все отличительные черты житий XIX в., рассмотренные в предыдущей части, или аналогичны особенностям, характерным для житий конца XX в. и подробно анализируются в соответствующем разделе работы.

С 1917 по 1988 гг.

Этот период начинается Поместным Собором Русской Православной Церкви 1917-1918 гг., на котором среди других обсуждались также и вопросы канонизации. В частности, были причислены к лику святых два угодника Божия, народное почитание которых существовало уже давно, по сути дела со времени их преставления: святители Софроний Иркутский (+1771) и Иосиф Астраханский (+1672).

В последующее время прерывается эта благодатная цепь духовной жизни Русской Православной Церкви - канонизация святых.

Первая канонизация после длительного перерыва состоялась 10 апреля 1970 г., когда Священный Синод Русской Православной Церкви принял Деяние о причислении к лику святых в чине равноапостольных просветителя Японии архиепископа Николая (Касаткина; 1836 - 1912), которого благоговейно чтили православные японцы и к памяти которого с уважением относились японцы иных вероисповеданий. Этой канонизации предшествовало обращение к Русской Православной Церкви Собора Православной Миссии в Японии с просьбой о канонизации святителя.

В 1974 г. в Синод Русской Православной Церкви поступило обращение Священного Синода Православной Автокефальной Церкви в Америке с просьбой о канонизации просветителя народов Сибири, Дальнего Востока, Алеутских островов и Аляски, митрополита Московского и Коломенского Иннокентия (Вениаминова; 1797 - 1879). Рассмотрев это прошение, Священный Синод учредил комиссию для изучения материалов из жизни святого и в результате 6 октября 1977 г. провозгласил Иннокентия (Вениаминова) святым, причисляя его клику равноапостольных.

Помимо тех святых, которые прославлены самой Русской Церковью, в наши святцы в этот период внесены были имена русских по происхождению угодников Божиих, которые были канонизированы иными Поместными Церквами. Так, святой Иоанн Русский, канонизованный Константинопольской и Элладской Церквами, был внесен в списки святых в Русской Православной Церкви 19 июля 1962 г., а преподобный Герман Аляскинский, канонизированный Американской Православной Церковью 9 августа 1970 г., в Русской Православной Церкви был внесен в святцы по постановлению Синода 12 ноября 1970 г.

Трудность положения, в котором находилась в этот период Русская Православная Церковь в отношении к возможности канонизации своих угодников, можно понять из следующего примера. 21 февраля 1978 г. Священный Синод принял решение: «Службу и акафист святителю Мелетию, архиепископу Харьковскому, утвердить и благословить их к употреблению во всех церквах Московского Патриархата». Это была фактическая канонизация святителя Мелетия (Леонтовича; 1784 - 1840), которая оказалась возможной в это время лишь в такой форме.

Таким образом, приведенные немногочисленные случаи канонизаций лишь подтверждают общую неблагоприятную обстановку для канонизации святых и, следовательно, для развития агиографии в это время. Несомненно, что XX век войдет в историю русской агиографии преимущественно своим последним периодом.

После 1988 г.

Новая эпоха в истории канонизации в Русской Православной Церкви началась с года празднования 1000-летия Крещения Руси. По числу канонизированных святых ее можно сравнить разве только со временем святого митрополита Московского Макария (1542 - 1563). За короткое время с 1988 по 1997 гг. на ряде Архиерейских и Поместных Соборов было канонизировано двадцать семь угодников Божиих. Существенно не только количество, но и разнообразие чинов, к которым принадлежат новопрославленные святые. Среди них святитель Иов, патриарх Московский, священномученик Вениамин, митрополит Петроградский, преподобномученицы Елисавета и Варвара, мученики Юрий и Иоанн, преподобный Амвросий Оптинский, благоверный князь Димитрий Донской, святой праведный Иоанн Кронштадский, блаженная Ксения Петербургская.

Однако важнейшим из чинов святых для XX в. безусловно является чин новомучеников. Мученический чин не был широко представлен в истории русской святости и в русской агиографии вплоть до XX века. Известный писатель Г.П. Федотов писал в своей книге, посвященной древнерусским святым: «…Русская Церковь ничем не выделила из ряда святых своих мучеников, которые в Греческой Церкви, (как и в Римской) всегда занимают первое место и в литургическом, и в народном почитании. Большинство русских мучеников за веру или местно чтутся, или забыты русским народом». В XX столетии эта ситуация принципиально меняется. Время беспрецедентного гонения, которого не знала еще история Русской Церкви, не могло не изменить места мучеников в общем сонме русских святых.

В связи с прославлением новомучеников и исповедников XX века особое место занимает Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви 2000 года. На этом Соборе помимо значительного количества угодников Божиих, подвиг которых принадлежит к различным чинам святости, был прославлен в лике святых для общецерковного почитания Собор новомучеников и исповедников Российских XX века. В этот Собор, помимо уже прославленных к общецерковному и местному почитанию новомучеников, вошло еще восемьсот шестьдесят мучеников и исповедников, материалы о жизни, служении и мученическом подвиге которых рассматривались Синодальной Комиссией по канонизации святых.

Важно отметить то обстоятельство, что в связи с прославлением новомучеников меняются традиционные для Русской Церкви критерии канонизации святых. В своей работе, посвященной истории канонизации святых в Русской Церкви, профессор Московской Духовной Академии Е.Е. Голубинский писал: «Основанием для причисления усопших подвижников благочестия к лику святых служило прославление подвижников даром чудотворений или еще при жизни…, или же, как это было наибольшей частью, по смерти. В Греческой Церкви… были целые классы подвижников, для причтения которых к лику святых служили иные основания кроме или помимо прославления даром чудотворений. Но у нас это прославление даром чудотворений составляло единственное общее основание для причтения к святым…». В конце XX века эти критерии, остававшиеся традиционными для Русской Церкви на протяжении всей ее предыдущей истории, были пересмотрены. Гонения, сравнимые с первыми веками христианства, необходимо вызвали и возвращение к практике канонизаций, существовавшей в начале истории христианской Церкви: «Совершая канонизацию новомучеников, Русская Православная Церковь опирается на примеры почитания мучеников в первые века христианской истории, когда Церковь возрастала из семени, которым явилась для нее кровь, пролитая мучениками за Христа. Древние мученики почитались как святые уже по самому факту пролития ими крови в свидетельство своей веры в распятого и воскресшего Спасителя…».

Таким образом, именно мученический чин определяет собой русскую святость XX века. Почитание канонизированных и неканонизированных новомучеников является живой чертой благочестия православного народа нашего времени. При этом важно, что начало канонизации новомучеников и исповедников Российских совпадает со временем, когда голос Церкви может звучать достаточно громко, когда миллионы русских людей вновь обратились к вере и Церкви, когда впервые за долгое время появилась возможность широкого издания житий святых. Все это придает житийному жанру особое значение в истории русской духовной литературы и церковной жизни конца XX в. Особенности агиографических произведений именно этого периода и будут рассмотрены ниже.

3.2 Специфика исследования современных агиографических текстов

Рассматривая развитие агиографического жанра в конце XX в., мы сталкиваемся с рядом трудностей разного порядка. Во-первых, означенный период является слишком недавним прошлым для исследователя: отсутствует необходимая для объективного исследования историческая дистанция, абсолютно нет каких-либо научных и критических работ в этой области. Некоторую сложность исследованию придает и тот факт, что все авторы текстов являются нашими современниками.

Во-вторых, неоднозначным является вопрос, что именно считать житием. С одной стороны существует ряд текстов, которые можно представляют собой материалы для жития святого, или же его биографию, но их отношение к житию, как к жанру, достаточно спорно. С другой стороны, различными авторами написано значительное число текстов, оценка которых Церковной иерархией, выраженная в конкретных определениях и постановлениях, отсутствует.

В-третьих, совершенно очевидно, что мы находимся в начале процесса возрождения отечественной агиографии, в то время, когда старые традиции во многом утеряны, а новые еще не успели сформироваться.

Дополнительную трудность в анализе агиографических текстов создает и разнообразие житий, написанных в XX в. Это разнообразие состоит как в том, что новопрославленные подвижники могут относиться к различным чинам святости, так и в том, что время их жизни и подвигов принадлежит к совершенно различным историческим периодам, от средних веков до настоящего времени. И тот и другой фактор придают житию свои особые свойства, что затрудняет выявление общего направления развития агиографического жанра этого столетия. При этом жития святых прошлых веков неизбежно зависимы от влияния агиографических, исторических и фольклорных источников своего времени, и могут в значительной степени копировать традиционные жития подвижников, принадлежащих к тому же чину святости. Поэтому в данном разделе будут рассматриваться только жития святых, принадлежащих к XX столетию.

Говоря о специфике изучения современной агиографической литературы необходимо остановиться на источниках подобных исследований. Здесь мы также сталкивается с определенными трудностями. Несмотря на значительное количество изданных агиографических произведений, подавляющее большинство житий новомучеников и исповедников Российских собраны в одной книге и принадлежат одному автору. Речь идет о единственной в своем роде многотомной работе члена Синодальной комиссии по канонизации святых иером. Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия». Таким образом, именно этот автор во многом определяет лицо агиографического жанра в конце XX в., что также необходимо учитывать при исследовании житий этого периода.

В этих условиях целесообразно дать общую характеристику агиографической литературы конца XX в., не рассматривая подробно отдельные памятники этого жанра. Представляется особенно важным обозначить основные тенденции, представить общую картину развития жанра, не вдаваясь в детали, что не представляется возможным в работе такого типа.

житийный жанр агиографический литература

3.3 Характеристика агиографической литературы конца XX в.

Главной особенностью агиографического жанра конца XX в. является его неоднородность. Произведения этого жанра во многом отличаются между собой по стилю и подходу к изложению материала. Отсутствуют не только строгие общепринятые правила написания житийных произведений, но нет и четко очерченных границ самого жанра. Все вышесказанное можно объяснить двумя факторами:

Во-первых, агиографический жанр в конце XX в. находится в состоянии возрождения и даже во многом формирования заново. После вынужденного перерыва старые традиции оказались утерянными. Кроме того, в условиях современной культуры искусственная реставрация этих традиций оказывается несостоятельной, они трудны для восприятия современным читателем. Это приводит авторов к поиску новых литературных форм для жанра.

Во-вторых, в XX в. развивается начавшаяся еще в предыдущем столетии тенденция к индивидуализации авторского сознания. Авторы стремятся к созданию собственного стиля в произведении. Неповторимость, индивидуальность являются обязательными качествами для творчества любого автора художественной литературы, и эта тенденция не может не сказываться на литературе церковной. Это тем более так, если автором жития является профессиональный писатель. Даже если предположить, что церковно мыслящий автор не стремиться к индивидуализации своего творчества, он, тем не менее, неизбежно встает перед задачей формирования собственного стиля. Литературное произведение не может не обладать каким-либо определенным стилем, иначе оно перестанет отвечать литературным нормам, не будет адекватно воспринято читателем. Тем более, при отсутствии сформировавшихся жанровых норм, автор неизбежно приходит к необходимости создания своего собственного стиля в произведении. Все эти факторы приводят к отсутствию жанрового единства в агиографии конца XX в.

Тем не менее, несмотря на отсутствие единства в агиографическом жанре, некоторые общие тенденции, присущие большинству житий этого периода все же можно определить. При этом надо иметь в виду, что описываемые ниже особенности свойственны далеко не всем текстам, но именно они определяют своеобразие житийной литературы XX в.

Магистральные тенденции развития житийного жанра

Компилятивная структура повествования

В некоторых произведениях агиографического жанра конца XX в. можно выявить определенную тенденцию в изложении материала: все повествование жития состоит практически из одних исторических и биографических фактов, относящихся к жизни подвижника, а также включают выдержеки из его воспоминаний, писем или творений (если таковые сохранились). Агиограф воздерживается от явных толкований, обобщения или осмысления излагаемого материала. Такое отношение к написанию агиографического произведения лучше всего характеризуют слова, которые приводит В. Афанасьев, агиограф оптинского старца схиархимандрита Варсонофия. Эти слова взяты им из предисловия к житию другого оптинского старца, написанному еще в XIX в., но они наиболее точно выражают тенденцию, характерную именно для XX в.: «… я старался как можно менее пускаться в мои личные рассуждения, а сопоставлять только факты, приводить по возможности более устные или письменные слова самого отца Архимандрита, чтобы читатель сколь возможно яснее видел перед собою самого старца-подвижника и верного раба Христова». «Так что главным голосом в жизнеописании старца Варсонофия будет его собственный голос, а ничего лучшего и желать не надо», - добавляет в заключении сам В. Афанасьев.

Возникновение такой тенденции обусловлено, очевидно, новыми возможностями, открывшимися перед агиографами XX в. Обилие исторического материала, близость времени жизни подвижников к их агиографам дают большую свободу в выборе и использовании непосредственных свидетельств жизни угодников Божиих.

Однако можно усмотреть и иную причину в появлении описываемой тенденции. В XX в. возрастает понимание роли автора в литературном произведении. Осознается важность влияния личности автора на всякий текст, который выходит из-под его пера. Действительно, в любом произведении (не только художественном) находят отражение черты личности самого писателя, его мировоззрение, взгляды, пристрастия. Причем этот процесс происходит независимо от желания самого автора. Поэтому агиографы, осознавая свою ответственность за точность передачи образа святого, намеренно стараются как можно меньше привнести в житие своих собственных мыслей, предоставляя место для высказывания самому подвижнику. В этом смысле важной деталью является то, что если в книге упоминается имя агиографа, то он, как правило, именуется не автором, а составителем жития.

Тем не менее, при подобном способе изложения материала, роль автора в агиографическом произведении не становится менее значимой, хотя это может быть и не столь явно для читателя. То, как именно собираются в единое целое разрозненные факты, и, главное, как они подаются читателю, играет важнейшую роль в произведении, иногда даже превосходящую значение самих излагаемых фактов. При этом важно, что тексты документов, воспоминаний, писем и пр. могут не только приводиться в тексте полностью, как это было в житиях XIX в., но из их отрывков может создаваться общая повествовательная ткань, являющая целостную картину образа святого. Таким образом, описанная тенденция свидетельствует не о литературной слабости авторов житий XX в., а об их понимании своего творчества в духе православных традиций. Кроме того, отсутствие явно выраженного авторского отношения к излагаемому материалу в виде комментариев или толкований может «компенсироваться» другими литературными приемами, о чем будет сказано ниже.

Отсутствие автокомментариев

Следующая особенность агиографической литературы конца XX в. необходимо вытекает из предыдущей, однако заслуживает отдельного рассмотрения.

Древнерусское житие, как во многом и житие XIX в., являясь, прежде всего, произведением нравственно-назидательного, дидактического характера, непременно содержало поучения, толкования, сентенции, обращения автора к читателю, долженствующие наставить последнего в христианских добродетелях. Примеры из жизни святых приводились с той целью, чтобы дать пример для подражания, о чем напоминалось читателю в соответствующих местах повествования и что определяло характер их изложения. Употребление толкований в житиях XIX в. часто было связано и с иными причинами: за неимением каких-либо непосредственных сведений о жизни святого делались заменяющие их выводы из анализа или толкования некоторых косвенных фактов, как то: историческая обстановка, нравы и обычаи эпохи и т. п.

Эти особенности, свойственные агиографическому жанру предшествующих эпох, почти полностью утрачиваются в XX в. Как уже говорилось, во многих житиях практически отсутствуют авторские комментарии, духовное толкование или осмысление излагаемых событий. Дидактическая функция жития теряет свое значение, авторские пояснения или комментарии заменяются использованием соответствующего контекста, характером подачи самого материала.

Тем не менее, можно привести некоторые образцы явных авторских комментариев в современном житии. Примером сентенции является следующий отрывок из книги иером. Дамаскина (Орловского): «Надо было найти разрешение возникшим вопросам, чтобы не погибнуть духовно, ибо если в воинских бранях враг изощренно ищет, как погубить, то в духовной жизни неисчислимые враги неусыпно ищут запять спасающегося, толкнув его не духовно гибельный путь». Подобные образцы являют собой пример традиционного понимания агиографии, но не имеют такого же важного значения в общей тенденции развития жанра, каким оно было для агиографических произведений предшествующих эпох.

Активное использование мемуарных источников

Еще одной средством, которое в достаточном изобилии стало доступным для агиографа XX в., стали воспоминания очевидцев. Таким образом, в разряд непосредственных свидетельств о жизни подвижника, наравне с его собственными воспоминаниями, письмами и творениями, попадает еще один новый биографический источник. Воспоминания духовных детей, соратников, людей близких к подвижнику, а иногда даже и гонителей святого, обильно используются составителями житий. При этом важно, что эти воспоминания нередко собираются и записываются самим агиографом непосредственно от очевидцев, или пишутся последними специально для жития.

Примеры использования воспоминаний очевидцев можно встретить и в отдельных житиях XIX в., однако здесь их использование еще не приобретает такого характера, как в агиографических текстах XX в. Здесь воспоминания зачастую занимают довольно значительную часть произведения, причем нередко их текст приводится дословно, без литературной обработки автором жития. Таким образом, свидетели жизни подвижника становятся как бы соавторами агиографа в написании жития святого.

Важным обстоятельством здесь является то, что в этих воспоминаниях встречаются не только описания фактов биографии святого, его поучения или беседы, но и личные впечатления авторов воспоминаний о святом, описание собственных переживаний, связанных с его личностью и даже оценка его поступков.

Таким образом, то, что недопустимо для современного агиографа, становится допустимым для авторов воспоминаний. В этом составители житий, видимо, руководствуются теми соображениями, что мнение очевидцев, как непосредственных свидетелей жизни подвижника, ценнее мнения самого агиографа. Кроме того, авторам воспоминаний, как присутствующим в повествовании все-таки в качестве третьих лиц, не будет оказано читателем того абсолютного доверия, которое обычно интуитивно присваивается любому высказыванию автора литературного произведения, как лицу, непосредственно ведущему разговор с читателем. Личные впечатления очевидцев могут быть восприняты читателем как исторический факт, именно как свидетельство того влияния, которое оказывал подвижник на своих современников.

Тем не менее, использование воспоминаний в текстах житий является свидетельством более свободного понимания агиографического жанра в конце XX в. и становится отличительной особенностью житийных произведений этого периода.

Беллетристичность повествования

Важнейшей особенностью, которую можно отметить во многих агиографических произведениях конца XX в. является тенденция к беллетристичности. Жития этого периода отличает больший динамизм повествования, стройная последовательность развития событий, сюжетность. Если для житий предыдущих эпох было характерно спокойное ровное повествование назидательного или описательного свойства, то современные жития насыщены действием, в основе их композиции зачастую содержится интрига (или ряд интриг), захватывающая и удерживающая внимание читателя. Нередко в житиях встречаются описания внутренних переживаний героев, причем не только самого подвижника, но и лиц, принадлежащих ко второму плану повествования.

Усиление беллетристичности особенно ярко иллюстрируют две особенности, возникающие в текстах современных житий. Во-первых, это характерные именно для жанра беллетристики обращения автора к читателю, связанные с описанием самой структуры рассказа, например: «Здесь надо сделать отступление и рассказать о судьбе иеромонахов-исповедников, которые были близки к епископу Варнаве».

Другой формальной особенностью, свидетельствующей о беллетристичности житийных произведений, впрочем имевшей место и древнерусских житиях, является использование в тексте диалогов:

«Она рассердилась… И полетела вымещать на них справедливый, как она в ту минуту думала, гнев.

Влетела в санчасть и сразу же напустилась:

-- Ах вы болтушки! Все рассказали! Вы что, хотите, чтобы мне еще десять лет сроку прибавили?!

-- Да что такое? Что рассказали-то? -- недоумевали они.

-- Да что я мать Михаила.

-- А ты разве Михаила? -- те удивились. -- А мы и не знали.

И только тут до нее вдруг дошло, что никак они не могли это знать».

Последний пример, помимо диалогов, содержит описания чувств и мыслей героев - «она рассердилась», «те удивились», «до нее вдруг дошло», а также зримое изображение их действий - «полетела вымещать», «влетела… и напустилась». Этот пример особенно ярко демонстрирует, что современные тексты житий нередко приближаются по своему стилю к текстам различных жанров художественной литературы - повести, рассказу и т. п. Участники описываемых событий становятся литературными героями беллетристического произведения, характер действия которых обусловлен сюжетом повествования и замыслом автора. Такие качества текста облегчают его восприятие современным читателем и свидетельствуют о перерождении жанра и о его движении в сторону «популяризации».

3.4 Разнообразие в пределах жанра

Как уже говорилось, в агиографическом жанре конца XX в. нельзя выделить определенных качеств, присущих всем произведениям этого жанра. Описанные выше тенденции впервые возникают именно в XX в. и свойственны большинству житийных текстов, но не распространяются на все жития этого периода. По сути, разнообразие стилей, в которых написаны современные жития, так же широко, как и количество авторов, пишущих в этом жанре. В рамках настоящей работы не представляется возможным дать полную характеристику всех авторских типов житийных произведений. Отметив самые важные, на наш взгляд, тенденции в современной агиографии, мы, в заключение, приведем примеры еще двух, во многом противоположных друг другу по стилю, житий. При этом оба жития различным образом выходят за рамки описанных выше тенденций. ограничимся характеристикой еще двух направлений, которые, как представляется, обозначают крайние точки диапазона современных жанровых стилей. (занимают крайние позиции в диапазоне жанровых стилей.)

Это жизнеописания митр. Агафангела (Преображенского) и иером. Никона (Беляева), последнего старца Оптиной Пустыни.

Историко-биографический тип жития

Тип первого их этих двух житий можно условно назвать «историко-биографическим». С одной стороны, он во многом напоминает тип исторического жития XIX в. Этому типу совершенно не свойственны беллетристические тенденции, в нем нет динамики развития, преобладают повествовательные, описательные интонации. Здесь широко используется авторская трактовка событий, объяснение смысла исторических фактов читателю, характеристика действий подвижника.

С другой стороны, этот тип можно идентифицировать, как научный. Это тип научной работы, характеризующийся последовательным и подробным изложением материала, наличием точных формулировок и определений. В подобном произведении часто встречаются речевые обороты, характерные именно для научных работ: «так, например…», «несмотря на то, что…», «однако...», «не только…, но и…», а также употребление сложных предложений и деепричастных оборотов. Примером последних трех пунктов может послужить следующий отрывок из жития свт. Агафангела: «Придавая в своей епархии столь большое значение церковно-просветительской и проповеднической деятельности, святитель Агафангел стремился не только поднять духовный уровень своей православной паствы, но и решить важную миссионерскую задачу по отношению к лютеранскому населению епархии, которое получило возможность через просветительскую деятельность прибалтийского духовенства и мирян открыть для себя богословскую и литургическую традицию Православия».

Это житие лишний раз свидетельствует об отсутствии общепринятых норм в современном агиографическом жанре, что позволяет авторам житий использовать в своих произведениях нормы иных, иногда значительно отличающихся друг от друга, жанров.

Художественно-изобразительный тип жития

В совершенно ином стиле выдержано жизнеописание иером. Никона (Беляева). Художественность и беллетристичность достигают в этом произведении очень высокого уровня. Беллетристичность не ограничивается здесь просто набором приемов, о которых говорилось выше. Все в этом агиографическом произведении, от общей структуры до литературного языка, выдержано в формах классической художественной литературы. Рассмотрим это произведение подробнее.

Книга разбита на ряд глав, каждой из которых предпослан эпиграф со словами из Священного Писания. Главы, посвященные жизнеописанию подвижника, перемежаются с главами, содержащими тексты его писем, выдержки из его бесед с духовными детьми или проповедей. События из жизни подвижника и его собственные слова дополняют друг друга, создавая перед читателем живой образ самого угодника Божия, а подобное чередование материала благоприятно сказывается на художественном восприятии произведения.