Господа Головлевы

ВВЕДЕНИЕ

Михаил - Евграфофич Салтыков - Щедрин - уникальное явление в отечественной и мировой литературе. Степень воздействия его творчества на общественное сознание, на духовное состояние русского общества второй половины XIX и XX века чрезвычайно велика. Страстный обличитель социального зла, беспощадный сатирик, он стал учителем многих писателей нового века, переживших революцию (Е.И. Замятин, В.В. Маяковский, М.А. Булгаков, А.П. Платонов) и явившихся свидетелями реанимации застарелых болезней российской государственности (бюрократизм, головотяпство, взяточничество), видоизменившихся, принявших другую личину, но оставшихся неизменными по сути.

Салтыков - Щедрин порою подчеркнуто социологичен в своей творческой позиции. Он пристально интересовался уходом с исторической арены дворян - душевладельцев, к которым генетически принадлежал и сам. Пафос его произведений направлен против крепостного права. В лучших традициях писателей - народников, со многими, из которых был дружен (Н.А. Некрасов, Г.И. Успенский), писатель оплакивал бесправие русского мужика, одновременно восхищаясь нравственно - духовным потенциалом русского народа.

Но, настойчиво обращаясь к социально-политической проблематике, осмеивая российский деспотизм, точно улавливая исторически конкретные закономерности своей поры, изобличая косность, неподвижность, откровенную тупость монархического режима, уничтожению которого весьма способствовала близкая по духу Салтыкову русская интеллигенция леворадикального крыла, тем не менее в своей прозе писатель достигал высот общечеловеческих, создавал типы

4

общезначимые, характеры общенациональные, взывая к совести и чести людей всех времен. А совесть и честь - категории нравственного, а не социального порядка.

В плане концентрированно выраженного нравственно-духовного философского подтекста, таящегося за видимым социально- бытовым сюжетом, большой интерес представляет роман Салтыкова - Щедрина «Господа Головлевы» (1880).

Произведение было подготовлено всем предшествующим творчеством сатирика, художественно оформленным под влиянием общественно-литературных факторов эпохи 70-х годов ХIХ века. Именно эти факторы напряженной социально-политической, духовной - культурной жизни пореформенной России продиктовали Салтыкову-Щедрину необходимость пересмотра обычных, традиционных взглядов на роман-ведущий жанр литературы ХIХ столетия. Под романом подразумевалась развернутая повествовательная форма, включающая в себя прежде всего изображение интимного мира человеческой личности, семейно-бытовых и любовных коллизий. Эти существенные черты и признаки «Семейственного» романа, как такового, были перенесены на понятия жанра в целом. Одним из первых, кто заметил эту видовую узость жанра, был Салтыков- Щедрин. Он, в частности, писал: «Мне кажется, что роман утратил свою прежнюю почву с тех пор, как семейственность и все, что принадлежит ей, начинает изменять свой характер. Роман (по крайней мере в том виде, каким он являлся до сих пор) есть по преимуществу произведение семейственности. Драма его зачинается в семействе, не выходит оттуда и там же заканчивается».¹

1Тюнькин К. Салтыков - Щедрин. Жизнь замечательных людей. Серия биография Москва,1989. с. 492.

5

Но, имея в виду напряженную общественную жизнь страны, сатирик очень точно замечает: «Драма начинает требовать других мотивов: она зарождается где-то в пространстве и там кончается »¹, то есть она связывается писателем с обстоятельствами несемейного характера.

Художник был свидетелем бурного процесса изменений в жизни страны: Россия вырвалась из реакционной неподвижности николаевского времени, она переживала эпоху реформ революционного брожения, и истоки драмы меняли свою социально-нравственную географию. Такие перемены усложняли и социальную дефиницию человека.

Свое определение «человека» сатирик черпал не из узко-семейственного или любовного мира, а из той широкой социально-общественной и бытовой сферы, которая была проникнута пошлыми эгоистическими побуждениями и низменными целями « <…> лжи, обмана, коварства, надежды разочарования». «Все это кишит вокруг нас, в том обществе, среди которого мы живем, - сокрушается Салтыков, - а в литературе нашей все-таки нет даже признаков чего-нибудь похожего на общественный роман…» (IX;438).^2. «Господа Головлевы» блистательно реализовали идейно-эстетические признаки такого «общественного романа». В нем по-новому поставлена проблема художественного психологизма, когда личность интересна «не индивидуальными особенностями, а своим общественными качествами, своею способностью воплощать в себе элементы той или другой стороны общественной

1 Тюнькин К. Салтыков-Щедрин. Жизнь замечательных людей. Серия биография. Москва,1989 с 498.

2 Салтыков- Щедрин М.Е Собрание сочинений в 20т. Москва, 1965-1977.

Т.9, с.438./ Далее цитаты даны по этому изданию, в скобках первая цифра означает том, вторая страницу./

6

жизни… Живые лица берутся ею / беллетристикой / только для иллюстрации известного момента общественного настроения или для олицетворения вновь нарождающихся общественных форм».¹

Взгляды Щедрина на человеческий характер и на процесс формирования личности противоречили идеалистическим воззрениям, господствовавшим в обществе. Он, как и подавляющее большинство русской интеллигенции леворадикального крыла, подчеркивал решающую роль социальной среды, общественных отношений, подвластным и всесторонним воздействием которых формируется человеческая личность, определяются ее мораль, образ жизни и поведение. Писатель отвергал концепцию извечной порочности человека: люди не могут иметь и не имеют от природы «злого сердца», «преступную волю» они приобретают в определенных условиях жизни. Источник зла не в дурной природе человека, а в социальных условиях его жизни. Эта святая вера «Ордена русской интеллигенции » в возможность превращения «свинцовых мерзостей» человеческой натуры в «золотые нравы» с помощью изменения жизненных обстоятельств обусловила своеобразный характер психологического анализа в творческом методе Салтыкова.

Учитывая внешние «угнетающие» обстоятельства, воздействующие на человека, писатель вместе с тем придает огромное значение развитию в нем (вне зависимости от условий его жизни) таких базисных духовно-нравственных понятий, как совесть и стыд: «Как хотите, а в каждом человеке есть зародыш совести. Совесть эта может бездействовать только до тех пор, покуда не выступит вперед анализ, а вместе с ним и сознательность » (VII; 622-623).

1 Николаев Д. М.Е. Салтыков-Щедрин: Жизнь и творчество. М., 1985. с.47.

7

Поэтому в творчестве Салтыкова - Щедрина применяются довольно разнообразные способы психологического раскрытия нравственных пробуждений (сознания, совести, стыда) в отрицательных персонажах. С другой стороны, средствами психологического анализа будет ярко обнажена своеобразная диалектика «оподления души», то есть духовного умерщвления людей господствующего класса. Этот страшный процесс умирания человека в человеке является одной из главных тем романа «Господа Головлевы».

Произведение посвящено анализу катастрофического процесса разрушения священных для русского общества, но не вызывающих симпатий у Салтыкова, принципов семьи, собственности, государства: «Барская семья, жившая на крепостном труде и взиравшая на весь мир с точки зрения своего сословного превосходства, семья, для самой себя специально создававшая «институты», теперь лежит перед нами уже в развалинах».¹ Тема, заявленная «неистовым» Щедриным, развевающаяся параллельно и одновременно и у Л.Н. Толстого в «Анне Карениной», и у Ф.М. Достоевского в «Братьях Карамазовых»,² станет магистральной в литературе и философии рубежа эпох и первой трети ХХ века.

1 Покусаев Е. Революционная сатира Салтыкова - Щедрина. М., 1963.с.378

2 Там же, с 390-391.

8

Глава 1. Мир усадьбы в романе «Господа Головлевы »

В литературе ХIХ века обозначалось одна из разновидностей повествовательной прозы - усадебная повесть. По мнению В.Г. Щукина, у ее истоков стоял Н.М. Карамзин как автор «Рыцаря нашего времени», однако лишь эпоха романтизма придала ей окончательный вид. Составной частью усадебная повесть вошла в «Евгения Онегина» (главы со второй по шестую). Корифеем же следует считать, конечно, Тургенева, который обратился к этому жанру в сороковых годах («Дневник лишнего человека», «Три портрета ») и достиг, используя отработанные поэтические приемы, клише и шаблоны, высокого уровня художественного совершенства в «Рудине», «Дворянском гнезде», « Накануне» и «Первой любви».¹

Усадьба являлась хранительницей глубоких смыслов и духовных ценностей. Её существенной особенностью была постоянная память о прошлом, живое присутствие традиции, о которой напоминали портреты и могилы предков, семейные придания. Все это приучало мыслить ретроспективно и сентиментально. Реальный исторический хронотоп усадьбы благоприятствовал возникновению эмоциональной лирической атмосферы «дворянских гнезд».

Герой усадебной повести - человек переживающий; он мыслит, но его идеи не выстраданы. Беспокоят его, пожалуй, только душевные драмы, а все действия не выходят за рамки кодекса поведения дворянина, главными элементами которого является любовь, дружба

Щукин В.Г. Поэзия усадебной прозы // Из истории русской культуры.Т.5. (19 век). М., 1996.с. 577.

9

соперничество, тайные свидания и робкие поцелуи при луне, внутренние монологи… «Поэтика усадебной повести - это поэтика воспоминания», - доказывает нам В.Г. Щукин.¹

М.Е. Салтыков - Щедрин в ряде своих романов тоже является бытописателем дворянской усадебной жизни, но термин «усадебная повесть » с ее характеристиками совершенно не подходит для этого автора. Гармоничный и светлый мир усадебной жизни в произведениях И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого сменяется «выморочным» существованием поместий рода Головлевых.

Такая резкая смена эстетических оценок усадебной жизни не была капризом великого сатирика. Салтыков уловил в жизни пореформенной России появление важнейшего социально-экономического симптома, определившего последующую судьбу «дворянских гнезд». Утратив основополагающую возможность жить за счет эксплуатации крепостных крестьян, дворянская усадьба, впустив в свои пределы торгашеский дух нового капитализирующегося времени, стала тихо умирать, о чем в конце века поведали нам в художественно совершенных произведениях А.П. Чехов («Вишневый сад ») и И.А. Бунин («Суходол», «Антоновские яблоки », «Жизнь Арсеньева»). А начало этого процесса было замечено литературой в середине ХIХ века, когда в идиллический мир русской усадьбы, воссозданный на страницах многих писателей, вторгаются социальные мотивы и меняется тональность повествования.

1 Щукин В.Г. Поэзия усадьбы и проза трущобы // Из истории русской культуры. Т. 5.(19 век). М., 1996.с.580

10

Смену «вех» можно обнаружить еще раньше, со времен «Мертвых душ» Н.В. Гоголя, в творчестве которого развиваются ироническое отношение к усадьбе, с ее фасадностью, «ненужным» украшательством, а идеалом нового поместья писатель видит усадьбу экономическую.¹

Старые уходящие в прошлое резеденции, описанные Гоголем, населяют какие - то призраки, страшные и гротескино - уродливые, которые вновь оживут в произведениях исследуемого нами автора.

В рецензии на роман И. Михайлова «Засоренные дороги» Салтыков, иронизируя над устоявшимися традициями в воспроизведении усадебного мира, писал: «С тех пор как И.С. Тургенев одарил нас мастерскими картинами «дворянских гнезд» », описывать эти гнезда «по Тургеневу» почти ничего не стоит. Прежде всего, нужно изобразить страдающего отдышкой помещика, слегка пришибленную и бросающуюся из угла в угол хозяйку - помещицу и подле них молодое страстное существо, задыхающиеся в тесноте житейских дрязг. Затем варенье, варенье, варенье, сливки, сливки, сливки, ночью же припустить соловья» (IХ; 266).

Начиная с 60 - х годов ХIХ века М.Е. Салтыков - Щедрин совершенно не признает романы, построенные на любовном сюжете, особенно его не устраивает «онегинская» коллизия: «Даже суровые моралисты - и те поняли, как велик предстоящий в этом случае женщине жизненный подвиг, и поэтому назвали победу над адюльтером - торжеством добродетели» (ХI; 275). «Мы <…> по мере наших сил протестуем против намерения автора уверить публику, будто каждая помещичья усадьба есть арена для влюбленности

1 Эльсберг Я. Салтыков - Щедрин. Жизнь и творчество. М., 1953.с.575.

11

и что под каждым кустом помещичьего сада сидит - женщина «поразительной красоты» (IХ; 379).

Два романа Салтыкова «Господа Головлевы» и «Пошехонская старина» рисуют разложение дворянских семей, говорят о близости отживающего порядка.¹ Наиболее обильный материал правдивых картин нравов провинции, быта дворян - помещиков в усадьбе представлен автором в первом романе - эпическом полотне помещичьей жизни. Головлевцам придется трезвыми глазами заглянуть в усадебную «чашу», «горшок», который до сих пор кто - то наполнял, и убедится, что пришли другие времена. «О том, что происходит там, в глубине горшка, мы не тужили, знали, что там живут Иванушки, а Иванушками заправляют становые… » (III; 492).

Салтыков - Щедрин обстоятельно описывает, как создавалась полная «чаша» Головлевых: « <…> «ото всюду стекались запасы на зиму , из всех вотчин возами привозилось <…> натуральная повинность. <…> Все это мерялось, принималось и присовокуплялось к запасам прежних годов» ( ХIII; 44).

«Горшок», на создание которого Арина Петровна затратила столько времени и сил, дал гибельную трещину при первом серьезном столкновении с реальной общественно - политической действительностью.

Щедрин, основательно и всесторонне изучивший жизнь и быт дворянской усадьбы этого периода, рисует в своем произведении изнанку российской поместной культуры. Поместные отношения, дом, пейзаж крепостной и пореформенной деревни представлены суровым пером критика.

1 Кирпотин В.Л. М.Е. Салтыков - Щедрин. Жизнь и творчество. М., 1995.

с. 149.

12

Он подходит к описанию поместного быта со стороны его «ужасной подкладки».

Помещичья усадьба в изображении автора «Господа Головлевы» - это не «Дворянское гнездо» И.С. Тургенева и не поместья Ростовых из «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Здесь есть усадьба, но без липовых аллей и тенистых беседок, это родовое гнездо, в которое приходят умирать.¹ Сатирика интересует настоящая семейная драма, ее истоки и почва, сам процесс распада и гибели целого рода, различные формы растления человеческой личности.

В головлевской, дубровинской и погорелковской усадьбах Салтыков видел прежде всего комнаты, в которых «Было пустынно, неприятно, пахло отчуждением, выморочностью», грязные черные антресоли, вонючий двор - места, где непосредственно осуществлялось не только хозяйственная эксплуатация крепостных людей, но и полное уничтожение принципа семейственности. Издеваясь над эпигонами дворянской традиции, сатирик напоминает, что во имя главной страсти, страсти к стяжанию, головлевщиина, как сборный образ страшной, изжившей себя угнетательной системы, распространяет смерть.

Сатирическую картину усадьбы малого помещика Щедрин дал впервые в «Господах ташкентцах». «В прежние времена небогатые помещики, при выборе усадебной оседлости, руководствовались следующими соображениями: во - первых, чтобы церковь стояла перед глазами, во - вторых, чтобы мужик всегда под руками был.

Отгородит помещик попросторнее местечко в ряду с крестьянскими избами <… > и складет там дом <… > вообще что -то такое, что зимой заносит снегом, а летом чуть - чуть виднеется из - за тына. Потом спереди разведет палисадник, в котором <… > повернутся негде, а сзади и по бокам нарастит людских, да застольных , да амбарушек, да клетушек, и пойдет этот нескладный сброд строенный чернеть и ветшать, <… > да пополнятся грязью, навозом и вонью. Ни сада, ни воды, ни даже просто дали перед глазами. Только и вида, что церковь, сиротливо стоящая посреди площади, да на право и налево ряд покосившихся крестьянских изб, разделяемых улицей , на которой от навоза и грязи проезда нет, зато барин знает, что в какой избе делается, что говорится, какой мужик действительно по болезни не выходит на барщину, какой только отлынивает, у кого отелилась корова, что принесла и.т.д. » (Х; 133).

Рисуя усадебный мир, Щедрин интересуется состоянием жизни в ней. Очевидно отталкиваясь от своего раннего эскиза поместья («Господа ташкентцы»), в романе «Господа Головлевы» художник рисует развернутую живописную картину помещичьих усадьб и их обитателей.

В центре романа «топонимические персонажи», ¹ несущие огромную обобщающую функцию, охватывающие всех героев, все события произведения. Это - помещичьи усадьбы, больше похожие не на родовые гнезда, а на могильные склепы.

1 Павлова И.Б. Художественное своеобразие романов Щедрина 60-70-х

Годов («История одного города» « Дневники провинциала в Петербурге», «Господа Головлевы»): Автореф. дис… канд. филол. наук. М., Ин-т мировой литературы им. Горького, 1980. с.25.

14

На Степана Владимировича, возвращающегося домой, вид барской усадьбы, «произвел действие Медузиной головы. Там чудился ему гроб» (ХIII; 30). Головлевские поместье показаны, как очень точно замечает В.Ш. Кривонос, «сосредоточием хаоса и разрушения. И с усадьбами, и с барскими домами постоянно соединяется в романе представление о смерти и выморочности, о гибельном воздействии неподвластной человеку и угрожающей жизни злой силы».¹

Место, где разворачиваются события, отдельно от всего мира: в

нем все тлен и бессмысленность. Затхлость и непроницаемость, опустошенность мирка Головлевых породили символ «гроба», пронизывающей все произведение. Усадьба своим разрушением и безжизненным уединением вполне соответствует понятию о гробе.²

По мнению В.Г. Щукина, « усадебный тип жилища был призван обеспечить его обитателям полную <…> замкнутость, отгороженность искусственно созданного рая на лоне природы от невзгод внешнего мира»². В романе Щедрина такая замкнутость усадьбе обеспечена: не показано даже ее местонахождение, отдаленность от других населенных пунктов. Но созданный в ней порядок вряд ли можно сравнить с раем.

1 Кривонос В.Ш. Роман М.Е. Салтыкова - Щедрина «Господа Головлевы» и народная символика // Литература некрасовских журналов. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново. 1987.с.114.

2 См. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1989 т. 1.с.396. Слово «гроб», кроме значения «кончина», «смерть», имеет иносказательное, переносное значение: «местность, занятие, вредное, смертоносное».

15

Обитательница Головлева, Аннинька, поразительно точно характеризует родную обитель: «Головлево - это смерть, злобная, пустоутробная; это смерть, вечно подстерегающая новую жертву. <… > И как все это странно и жестоко сложилось! Нельзя даже вообразить себе, что возможно какое - нибудь будущее, что существует дверь, через которую можно куда - нибудь выйти, что может хоть что - нибудь случиться». (ХIII; 250) Но этот отчужденно - вымороченный мирок не единственный, деревенька Погорелка и Дубровинская усадьба - тоже Головлево в миниатюре. «Погорелка была печальная усадьба. Она стояла, как говорится, на тычке, без сада, без тени, без всяких признаков какого бы то ни было комфорта. <… > Дом <… > , словно придавленный и весь почерневший <… > ; сзади расположены были <… > службы, тоже приходившее в ветхость; а кругом стлались поля, поля без конца; даже лесу на горизонте не было видно» (ХIII; 96).

В изображение дубровинской усадьбы Щедрин вносит символические детали. «На дубровинской барской усадьбе словно все вымерло. <… > Даже деревья стоят понурые и не подвижные, точно замученные. <… > И барский дом, <… > и <… > палисадник <… >, и березовая роща, <… > и крестьянский поселок, и ржаное поле <… > , - все тонет в святящийся мгле. Все запахи, начиная с благоуханий цветущих лип и кончая миазмами скотного двора, густою массой стоят в воздухе. Ни звука (ХIII; 54, 55).. Удручают «густые» испарения жаркого июльского дня, понурые и неподвижные деревья «точно замученные», но еще сильнее убивает безмолвие. «Ни звука», ни шороха, ничего, кроме печати погибели, символа тления.

16

В романе у Салтыкова понятие «усадьба» и «дом» полностью совпадают, так как любая усадьба немыслима без ее центра - дома, являющегося одним из самых ранних архетипов¹. Головлевские же поместья не имеют его архетипических признаков.

С незапамятных времен в человеческом сознании дом «оберегал человека от невзгод внешнего мира, создавал атмосферу безопасности, определенности <… > » ². Именно он, подобно библейскому ковчегу, был призван спасать укрывшихся в нем людей от враждебных стихий - сперва природных, затем общественных. В таком доме человек не только живет, а спасает душу, подкрепляя ее молитвою.

В щедринском же романе место, где обитает головлевский барин, связанно с нечеловеческим, мертвым: «Чувствовалось что-то выморочное и в этом доме, и в этом человеке, что-то такое, что наводит невольный и суеверный страх» (XII; 141).

Окончательное воплощение мертвенности и обреченности под пером Щедрина обретает головлевская усадьба, которая станет царством «бесшумной тревоги», где все будет дышать смертью: «На дворе декабрь в половине; окрестность, схваченная неоглядным снежным саваном, тихо цепенеет <… >. А к головлевской усадьбе и следа почти нет. <… > На дворе пустынно и тихо; ни малейшего движения ни у людской, ни около скотного двора; даже крестьянский поселок угомонился, словно умер »(XII; 228).

1. Щукин В.Г. Спасительный кров О некоторых мифопоэтических источниках славянской концепции Дома. // Из истории русской культуры Т.5 (19 век). М., 1996 с 589-609

2. Там же, с 589.

17

Усадьба (господский дом) всегда строилась хозяевами в расчете на столетия. Планировалось что, оставаясь собственностью одной семьи, она будет переходить по наследству. Дом - точка пересечения не только административно-хозяйственных интересов, но и семейных отношений. В словаре В.И Даля находим значение слова дом - «семья», «группа людей, связанная кровными узами»¹.

1 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т М., 1998 т.1.С.446

18

Глава 2. Растление семейных и человеческих отношений в романе.

В общей концепции духовной культуры Дома уже к 50-м годам ХIХ века на первый план выдвигалось не религиозное, а семейное начало. Почти все философы и литераторы классической поры отождествляли Дом с понятием «семья», кругом людей, считающими себя родными не только по крови, но и по духу. Салтыков изображает не только экономический распад этого мира, распад некогда крепких феодальных отношений, который происходил накануне крестьянской реформы и в первые годы ее осуществления в силу того, что их хозяева не сумели включиться в процесс преобразований;¹ но и разложение культуры этого общества, растление семейных и человеческих отношений.

Н.В. Гоголь, демонстрируя образы человеческой пошлости, узнает в них отвратительные и смешные проявления извечной греховности человеческой природы. Для Щедрина трагедия «мертвых душ» является закономерным историческим явлением, непременным возмездием за тот вековой ужас, который сами они создали в мире человеческих отношений. Сатирик указывает на полное моральное и духовное растление поместного дворянства, которое лицемерно ссылается на якобы «священные» для них принципы семьи, но на самом деле попирает их. Салтыков - Щедрин постоянно обращает внимание на дворянскую, семейную, усадебную двойную мораль.

1 «Благодарю моего Бога, что не допустил меня, наряду с хлопотами предстать перед лицом своим» (13; 59).

19

Те, кто не желал и не мог этой морали следовать, оказывалась на обочине жизни, как это случилась с молодой ветвью Головлевых: они не только не дали плодов, но даже и не цвели.

Разврат самого преступного свойства давно царил в Головлевской усадьбе. «Как рыба в воде », по словам Салтыкова, почувствовала себя Арина Петровна, узнав, что Евпраксеюшка ждет ребенка. Оказалось, что в усадьбах протекали и «политические» беременности, «относительно которых Арина Петровна являлась уже не карательницей, а укрывательницей и потаковщицей » (ХIII; 179). Салтыков - Щедрин не случайно останавливается на этой неприглядной стороне усадебной жизни. Даже эта личная сфера показана в предчувствии неминуемых общественных сдвигов.

Он упорно доказывал, что дворянской семьи как опоры и одной из святынь государства Российского давно уже нет. Его рассказ «Семейное счастье», написанный через несколько лет после одноименного романа Л.Н. Толстого, явился сатирическим изображением «дворянских гнезд». Салтыков рисует заурядную помещичью семью, скопище нравственных уродов, ненавидящих друг друга и до поры до времени соединенным одним лишь ожиданием наследства. В отличие от толстовского романа здесь нет вдохновенного описания ночной красоты, нет поэтической беседки, нет цветов, но имеется немало яда в щедринском описании «блошиной ночи».

Сатирик показывает, что мир угнетателей лишен живой

души, что он держится на мертвой инерции. Семья представляет собой нелепый фетиш того, что давно уже потеряло свою сущность .

20

Осталось форма, мертвые скрепы имущественных зависимостей.

Семейные отношения находились в поле наблюдений

Щедрина еще тогда, когда он писал свою первую повесть. «Из всех несчастий,- писал он в повести «Противоречия», - которые падают на долю человека, нет глубже, нет страшнее горя семейного домашнего. Оно не бросается в глаза, не выставляет на показ своих ран и по тому всегда остается не замеченным. Надо самому много испытать, чтоб понять, сколько есть подавляющего в этих, по-видимому, маленьких ограничениях, в этих незаметных преследованиях, которые не убивают вас сразу, но мало-помалу отравляют всякий миг вашего существования и, наконец, делают вас неспособным жить » (I; 83).

Безусловно, в этих словах нет глубокого общественного осмысления проблемы семьи, но в них вырисовывается нравственно - психологическая атмосфера, которая гениально воплощена в «Господах Головлевых». «Принцип семейственности», разоблачаемый в романе, предназначен для прикрытия самого отвратительного хищничества, подавления личности и разврата. Все члены семьи Головлевых не наделены человеческим внутренним эмоциональным контактом, они разобщены и чужды друг другу, в их семье отсутствует нравственно - психологическая атмосфера сопереживания, внимательности, взаимопомощи, тактичности, естественности и простоты общения. Являясь насильниками, предателями и растлителями в кругу собственной семьи, Головлевы теряют свои нравственные скрепы. Эта семья держится одним лишь магнитным тяготением награбленного.

21

Обители усадьбы умирают до своей физической смерти ради создания «полной чаши», которую никто не увидит, все «куска не доедали, все копили, хранили, берегли, гноили». И главное, никто не понимал гибельной сущности этого накопления: «<…> дети были заражены страстью приобретательства и искренне восхищались призраком богатства. Растет, растет и ширится головлевское гнездо, как некое чудовище, поглощая все человеческое и даже инстинкты». «Идеологический фундамент» усадебного процветания заложила в сознание членов семьи Арина Петровна. Она создала легенду, гимн своему приобретальному таланту: « Как за папеньку-то я шла, у него только и было, что Головлево, сто одна душа » <…> А у мня у самой-то и всего ничего! И ну-кто, при таких средствах, какую махину выстроила! Четыре-то тысячи душ - их ведь не скроешь!» Далее прозвучит самое страшное символическое откровение: «И хотела бы в могилку с собой унести, да нельзя!» (XII;38).

С построения идеологического фундамента накопительства и приходом его в семью вся жизнь обитателей усадьбы сменяется новым идолом - «прорвой деньжищ».

Первым о них в романе заговорил Степан. Сам, не заработавший в жизни ни рубля, он мечтает о шальных деньгах и разгуле. Степан нагло и цинично говорит о своем безденежье и готовности любыми путями исправить положение, на его глазах конторский Финогей Ипатыч пересчитывает головлевские доходы, чем доводит несчастного «балбеса» до состояния болезненного экстаза: «И куда она экую прорву деньжищ девает! - удивлялся он, досчитываясь до цифры с лишком в восемьдесят тысяч на ассигнации, решительно осуждал мать Степан,- братьям, я зная, не ахти

22

сколько посылает, сама живет скаредно, отца солеными полотками кормит <…> В ломбард! Больше некуда, как в ломбард кладет» (XII; 32). Как видно, даже этот никчемный человек превосходит в своих понятиях о смысле жизни Арину Петровну, которая гноит провизию, «живет скаредно» и видит смысл существования в призрачном богатстве в виде банковских бумаг и процентов с «капитала».

Позже над усадьбой замаячит призрак наследства. Третье поколение Головлевых, собравшееся в Дубровине, не сопереживает страданиям умирающего Павла Владимировича. Больше всего они обеспокоены тем, как распорядиться капиталом и имением покойного брата единственный наследник Иудушка. Его сыновья, Володенька и Петенька, почти уверены в том, что отец им ничего не выделит и даже может наследства лишить. По мнению Петеньки, Порфирий Владимирович если «не на Вавилонскую башню, так в Афон пожертвует, а уж нам не даст!» (XIII; 83).

Сиротки, Аннинька и Любинька, не меньше Петеньки и Володи обеспокоены судьбой будущего наследства. Без стеснения девушки говорят Арине Петровне о своих заботах и планах «Мы, бабушка целый день все об наследствах говорим» (XIII; 82). В этих разговорах не без расчета выведать планы племяннушек участвует Иудушка, который задает им важнейший для всех них вопрос: « <…> а как вы, детки, думаете, велик у брата Павла капитал? Он, бабушка, уж давно все вычислил: и выкупной ссуды сколько, и когда имение в опекунский совет заложено, и сколько долгу уплачено <…> Мы и бумажку видели, на которой он вычисления делал, только мы ее, бабушка унесли <…> Мы его, бабушка этой бумажкой чуть с ума не свели! Он ее в стол положит, а мы возьмем и в шкап переложим; он в шкапу на ключ запрет, а мы подберем ключ да в просвиры засунем. <…>

23

Раз он в баню мыться пошел,- смотрит, а на полке бумажка лежит!» (XIII;82)

Утрата не денег, а всего лишь «бумажки» с фантастическими расчетами чуть не лишила рассудка хозяина Головлева, продемонстрировав еще раз призрачность самого существования Иудушки. Это состояние на протяжении действия романа, все будет усугубляться, вплоть до страшного возгласа «Где…все?..», и распространяется на всю семью.

Это борьба вокруг наследства разрушила все человеческие привязанности, трансформировала семью в ее «призрак». Дворянская усадьба, превратившаяся в замкнутый мирок, где главной заботой стал «капитал» в ломбарде; и дворянская семья, в которой муж - «ветряная мельница» и «бесструнная балалайка», жена - «черт», «ведьма», а дети - «постылые лишние рты», сами подписывают свой смертный приговор. В основании семьи Головлевых, созданной без любви, изначально зияет пустота.

Владимир Михайлович женился, чтобы всегда иметь под рукой слушателя для своих стихов (ситуация повторена в отношениях Иудушки и (Евпраксеюшки). Арина Петровна сразу невзлюбила стихи мужа. Отсюда скандалы и стойкое отчуждение. «Находясь в таких отношениях, они пользовались совместной жизнью в продолжение с лишком сорока лет, и никогда ни тому, ни другой не приходило в голову, чтобы подобная жизнь заключала в себе что-либо противоестественное» (XIII;10)

Салтыков обнажает истоки всеобщей ненависти - они в отчуждении. В жизни семьи Головлевых взаимное отчуждение доведено до такой степени, что разрушаются даже веками сложившиеся, кровнородственные связи. Постепенно исчезает и то, что человеку даровано самой природой: любовь матери к детям, а детей - к матери.

24

Слово «семья» не сходит с языка у Арины Петровны, все, что она делает, направленно как будто на благо семьи. Но она совершенно равнодушна и к пьянству мужа и к болезни Степана Владимировича. «Кашляет да кашляет, - отмахивается она от рассказа старосты, - что ему, жеребцу долговязому, сделается! » (XIII; 21).

Щедрин, рисуя картину реального превосходства хозяйки в помещичьей семье сообщает, что Арина Петровна «все внимание свое устремила исключительно на один предмет: на округление головлевского имения, и действительно, в течении сорокалетней супружеской жизни,- успела удесятерить свое состояние » (XIII; 11).

Деловая хватка Арины Петровны также превращается в фикцию, повторение пройденного, что закономерно приводит ее к экономическому и нравственному банкротству, поскольку в заботах об округлении Иудушкиного поместья не было ни хозяйственно расчета, ни заботы о сыне , а была инерция действия, заполняющего пустоту.¹

Плоды всей жизни (маменьки), выращенные на ниве «головлевского скопидомства», «исчезают в зияющей бездне погребов и подвалов». Ненасытное «зияние» погребов тем ужаснее, что глотает ни много ни мало как целую «прорву» накопленного, «пропасть деньжищ»; более того, распахнутые «зев» пустоты глотает целые головлевские жизни.

Сначала Иудушка ласково вытеснил дражайшего друга маменьку из родной Головлевки, затем нагрянул и в Дубровино, откуда Арине Петровне пришлось уехать в Погорелку. Погорелковский дом, окунувшейся в «безнадежную тишину » после

1 Позоров В.В. Произведение Салтыкова - Щедрина. Л., 1979.с.88.

25

отъезда внучек, стал пустым пространством, где полусонное существование хозяйки рассыпалось в прах. «Чтоб как - нибудь скрыть в собственных глазах эту пустоту, она распорядилась немедленно заколотить парадные комнаты и мезонин, в котором жили сироты («кстати , и дров меньше выходить будет», - думала она при этом), а для себя отделила всего две комнаты, из которых в одной помещался большой киот с образами, а другая представляла в одно и тоже время спальную, кабинет и столовую. <…> Но все эти предосторожности помогли мало: ощущение пустоты не замедлило проникнуть и в те две комнаты, в которых она думала отгородиться от него. Беспомощное одиночество унылая праздность - вот два врага, с которыми она очутилась лицом к лицу и с которыми отныне обязывалась коротать свою старость. А вслед за ними не заставила себя ждать и работа физического и нравственного разрушения <…> (ХIII; 95).

Достаточно вспомнить «поистине трагический вопль» Арины Петровны: «И для кого я всю эту прорву каплю! Для кого я припасаю! Ночей не досыпаю, куска не доедаю <…> для кого?!» (ХII; 19), - чтобы понять: приобретательская энергия головлевской владычицы - наркотик, маскирующий пустоту, бездна погребов олицетворяет распахнутую вокруг человека бездну духовной пустоты.

Таким образам, пустота символизирует сбой не только внешний мир романа. Она заключена и в душе каждого из Головлевых, у которых собственнические инстинкты, деспотичность ( как у Арины Петровны ) разрушили представления о семейных отношениях, любви, нежности, преданности, обо всем том, что

26

делает полным мир души человека и без чего она становится пустой и зияющей.

Первым в это царство пустоты попадает Степан, для которого сразу же по прибытии в Головлево «потянулся ряд вялых, безобразных дней, один за другим утопающих в серой, зияющей бездне времени» (ХIII; 31). «В воображении его мелькает бесконечный ряд безрассветных дней, утопающих в кокой-то зияющей, серой пропасти <…> » (ХIII; 29). В этой «пропасти » «бесследно тонет и идея пространства, и идея времени». Образ пустоты уточняется через тождественные образы «бездны», «пропасти», «зияния», «пустяков».

В последний период жизни Степан Владимирович «аккуратно каждую ночь напивался» и дошел до полной деградации. Мысль лишилась всякой перспективности: «Бормотанье, имевшие в начале хоть какую - нибудь форму, окончательно разлагалась; зрачки глаз, усиливаясь различить очертания тьмы, безмерно расширялись; самая тьма, наконец, исчезала, и взамен ее являлась пространство, наполненное фосфорическим блеском » (ХIII; 49). В пьяном бреду Степану Головлеву открывается истинный смысл окружающей его жизни, с виду деятельной, наполненной трудами и хозяйственными заботами. «Эта была бесконечная пустота, мертвая, не откликающаяся ни единым жизненным звуком, зловеще - лучезарная. Она следовала за ним по пятам, за каждым оборотом его шагов. Ни стен, ни окон, ничего не существовало; одна безгранично тянущаяся, светящиеся пустота. Ему становилось страшно…. ( ХIII; 49). Представленное состояние персонажа в завершающей стадии его жизни, а также комната, которая грезилась ему в виде «наглухо запертой тюрьмы» ,

27

объедены неумолимым мотивом праха, не - жизни, не - бытия.

В жуткую воронку небытия, пустоты засасывает жизнь не одного только Степана, а всех персонажей романа.

Владелец дубровинской усадьбы, Павел Владимирович, создает для себя «особенную, фантастическую действительность. Это был целый глупо - героический роман, с превращениями, исчезновениями, внезапными обогащениями» (ХIII; 66). Эту ирреальную действительность поддерживали иллюзорные образы, возникающие при восприятии предметов в таинственном углу комнаты при слабом мерцании света и не определенной подвижности пугающих теней, приводящих его в состояние «неописанного ужаса». «После общей беготни, после громкого говора голосов вдруг наступила мертвая тишина. Что-то неизвестное страшное обступило его со всех сторон. Дневной свет сквозь опущенные гардины лился скупо, и так как в углу, перед образом, теплилась лампадка, то сумерки, наполнявшие комнату, казались еще темнее и гуще. В этот таинственный угол он и уставился глазами, точно в первый раз его поразило нечто в этой глубине. Образ в золоченом окладе, в который непосредственно ударяли лучи лампадки, с какою-то изумительной яркостью, словно что-то живое, выступало из тьмы; на потолке колебался светящейся кружок, то вспыхивая, то бледнея, по мере того как усиливалось или слабело пламя лампадки. Внизу господствовал полусвет, на общем фоне которого дрожали тени. На той же стене, около освещенного угла, висел халат, на котором тоже колебались полосы света и тени, вследствие чего казалось, что он движется» (ХIII; 76-77).

28

То , что лишено признаков живого, сохраняет в «мертвой тишине» господского дома способность движения в виде теней. Больному Павлу Владимировичу чудится, « что там, в этом углу, все вдруг задвигалось. Одиночество, беспомощность, мертвая тишина - и посереди этого тени, целый рой теней. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут <…> Ему померещилось, что он (Иудушка.) вышел оттуда, из этой тьмы, которая сейчас в его глазах так таинственно шевелилась; что там есть и еще , и еще… тени, тени, тени без конца! Идут, идут <…> (ХIII; 77).

Безусловно, образы и фантазии мотивированны чувством ненависти к Порфирию , но это не снижает их символической значимости: «Павлу Владимировичу почудилось, что он заживо уложен в гроб , что он лежит словно скованный, в летаргическом сне, не может ни одним членом пошевельнуть и выслушивает, как кровопивец ругается над телом его » (ХIII; 79).

В синонимический ряд со «светящеюся пустотой » выстраиваются такие образы в романе, как «прах», «рой теней», «гроб». Это исчерпывающая характеристика мертвенной, обесчеловеченной жизни Головлевых, жизни - призрака.

29

Глава 3. Образ Иудушки - квинтэссенция головлевского семейства.

Примечательно , что даже Иудушка, казалось бы , живущий в полном согласии с общественной средой, тем не мениее вытесняется из действительности в пустой мир воображения. С утра до вечера он изнывал над фантастической, иллюзорной деятельностью, но даже в ней просвечивала главная цель - жажда стяжания. « В этом омуте фантастических действий и образов главную роль играла какая-то болезненная жажда стяжания <…> Он любил мысленно вымучить, разорить, обездолить, пососать кровь. Перебирал, одну за другой, все отрасли своего хозяйства: лес, скотный двор, хлеб, луга и проч. - и на каждой созидал узорчатое задание фантастических притеснений, сопровождаемых самыми сложными расчетами, куда входили и штрафы, и ростовщичество, и общие бедствия, и приобретение ценных бумаг - словом сказать, целый запутанный мир праздных помещичьих идеалов » (ХIII; 216).

Во имя этой главной страсти, страсти , к стяжанию, все Головлевы распространяют смерть вокруг себя. Жизнь Иудушки оказывается, лишена какой - либо нравственной основы; он чужой в собственном роду, предатель. Порфирий отпадает не только от собственного, но и человеческого рода: «Для него не существует ни горя, ни радости, ни ненависти, ни любви. Весь мир, в его глазах, есть гроб, могущий служить лишь поводом для бесконечного пустословия» ¹ (ХIII; 119).

1 Покусаев Е. «Господа Головлевы »М.Е. Салтыкова-Щедрина М.,

1975.с.63

30

«Гроб» не только место действия романа. «Гроб» - это пространство души Иудушки и потенциально души всех Головлевых. «Хмельные беседы» Порфирия Владимировича вместе с племянницей, продолжавшиеся далеко за полночь, приводили к тому, что «вся насущная обстановка исчезла из глаз и заменялась светящеюся пустотой » (ХIII; 255-256). Иудушке, «праздные мысли которого беспрепятственно скатывались одна за другою в какую-то загадочную бездну», который может любое задевающее его явление действительности «утопить в бездне праздных слов», «недостает чего-то оглушающего, острого, которое окончательно упразднило бы его представление о жизни и раз навсегда выбросило бы его в пустоту » (ХIII; 253).

Иудушка истощает себя в воображении, в «запое праздномыслия», он уходит пустоту воображаемого мира, которая словно высасывает и поглощает все силы человека. Мир воображения салтыковского героя - это эгоистически - замкнутый, изолированный мир существования, мнимая действительность; подлинная жизнь возможна лишь в реальном мире, где человек призван утверждать себя как целостная личность, как воплощение Совести. В романе Порфирий Владимирович (как, впрочем, и все герои) - порождение пустоты, призрак, идущий по дороге смерти.

В этой связи органичным и естественным представляется уподобление головлевского барина злым демоничным существам, густо населяющим народные былины и сказки, подчеркивание бесовского в его облике.

31

Иудушка, подобно сказочным персонажам, теряет человеческий облик, превращается то в невидимку ( ХШ; 219 ), то в демоническое существо, способное общаться с покойниками.

Не раз, уподобляясь в романе мифологическому образу змея- Василиска,¹ Порфирий наделялся смертоносным взглядом. Арине Петровне этот «пристально устремленный на нее взгляд» казался «загадочным, и тогда она не могла определить себе, что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность » (ХШ; 15). Павел Владимирович «ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека » (ХШ; 67 ). Подчеркивание не человеческого в облике Иудушки делает его чужим в мире людей, враждебным этому миру, несущим разрушение и смерть. Сравнение Иудушки со змеем глубоко символично.

«В народных приданиях змей получал значение злого демона, черта. Змеи в качестве демонических существ, служили также воплощением хаоса».²

1 Василиск - мифологический чудовищный змей, наделялся сверхъестественной способностью убивать не только ядом, но и взглядом, дыханием. / Юсин М.А. Василиск // Мифы народов мира/ под ред. С.А. Токарева: В 2 т. М., 1980.т.1.с.218.

2 Кривонос В.Ш. Роман М.Е. Салтыкова - Щедрина «Господа Головлевы» и народная символика // литература некрасовских журналов. Межвузовский сборник научных трудов. Иваново, 1987.с.113.

32

Символ змея являлся универсалей многих архаических культур и был воспринят через библейскую традицию и иконопись культурой нового времени, сохранив издревле свойственную ему амбивалентность; сочетание, хитрости, коварства и в то же время мудрости, всеведения.

Амбивалентность образа змеи в фольклорно - мифологической традиции одновременно предполагает ее связь со стихией огня¹ и с мраком, темнотой, первозданным хаосом. Связь змеи с мраком, с подземным царством мертвых обнаруживает ее хроническую природу и демонические свойства. Поэтому в мифологических системах змеи отнесены к низу мирового дерева и изображаются в корнях его, в результате чего змея стала устойчивым символом подземного царства.² Этот пласт народной символики, бесспорно, был учтен Салтыковым при создании образа Иудушки, по повадкам, манере говорить, а главное поступать, напоминая змея.