Традиционно в разговоре о «сибирской литературе (культуре)» или «литературе (культуре) Сибири» исследователи не могут договориться об объеме понятия. Одни считают, что это литература, родившаяся в недрах Сибири и созданная «природными сибиряками». Другие утверждают, что такой узкорегиональный, краеведческий подход сужает смысл понятия, превращает сибирскую литературу в понятие местной культуры. Рассмотрение сибирской литературы как органической части общероссийской культуры, по их мнению, невозможно без учета сибирской темы, сибирских мотивов в творчестве русских классиков, без обращения к наследию ссыльных декабристов, народников. И как всегда или как обычно происходит в русском общественном сознании две эти точки зрения непримиримы и антагонистичны.

А между тем, литература в Сибири шла параллельно с общерусской литературой, но на пересечении образовывала те узлы, которые было трудно развязать, и те завязи, которые давали оригинальные плоды. Феномен сибирской литературы не в сравнении и тем более противопоставлении двух культур, а в их взаимодействии и синтезе. Два взгляда на Сибирь (извне и изнутри) - органическое целое сибирской литературы [12.c.159].

Таким образом, говоря о литературе в Сибири, необходимо учитывать роль «местного колорита» в произведениях сибирских литераторов.

3.2 Особенности романтизма в Сибири

Проблема «местного колорита» является первостепенно значимой для областной, региональной литературы. Известно, что эта проблема формируется в недрах романтизма, т. к. романтикам свойственен интерес не к обобщённому, а к частному, конкретному, индивидуальному, им близок культ природы, обращение к экзотике. У русских романтиков (Пушкина, Лермонтова, Рылеева) «местный колорит» был своеобразным эстетическим знаком, связанным с показом природы, быта, нравов с позиции «внешнего» взгляда. Для сибирских литераторов «местный колорит» не был лишь данью романтической эстетике. Это был путь к реалистическому освоению действительности.

В «Очерках русской литературы Сибири» говорится о том, что особенности жизни и быта сибирских народностей представляли для местных литераторов нечто большее, чем для жителей европейской части России. Сибирская экзотика для писателей-сибиряков была не внешним явлением, приобретавшим издалека романтические очертания, а чем-то вполне конкретным и реальным. Здесь меньше, чем в поэмах о Сибири, было романтических преувеличений, написанных понаслышке, зато больше трезвых, этнографически достоверных описаний [9 с.183].

«Енисейский альманах на 1828г.» является одним из первых интересных опытов литераторов, связанных с Сибирью начала XIX века.

В «Енисейском альманахе» есть очевидные заимствования из Батюшкова, Жуковского, Пушкина. Сибирские литераторы не скрывали своей сознательной ориентации на «образцы». Но это нельзя назвать чистым эпигонством. Здесь известные схемы наполнялись оригинальным, новым содержанием, что проявилось в описании природы, этнографии, подробностях быта, языке -- то есть, в «местном колорите». Например, стихотворение А.К. Кузмина «Минусинский край» [2 с.83-85]. Это стихотворение о Сибири, о ее природе, древности, жизни кочевого народа. Здесь автор не создает воображаемые картины, как это часто делали романтики, а описывает то, что не раз видел сам:

Я видел мощный Енисей,

Где он стрелой летит из края...

Я видел древних письмена

На диких скалах Енисея...

Я видел древний ряд могил,

Им взор конца не находил...

Я видел светлый Абакан

С его летучими волнами...

Я видел юрты дикарей,

Разбросанные по долинам.

Если говорить о Кузмине как изобразителе сибирского пейзажа, то следует отдать должное конкретности его наблюдений, верности деталей в описании природы. У него нет общепринятых рассуждений о том, что Сибирь -- это только угрюмая, морозная земля, царство холода. Поэт рисует край разнообразный по своей природе и климату. Без всякой нарочитости предстают перед нами не только картины природы, но и зарисовки быта одного из народов Сибири:

Я видел юрты дикарей,

Разбросанные по долинам,

Как сопки посреди степей,

Они крутятся вечным дымом;

Вблизи журчит в ручье вода;

Дворы татар -- большое поле,

На коем в праздности и воле

Пасутся тучные стада [2 с.84].

Таким образом, «местный колорит» -- это та область сибирской литературы первой половины XIX века, которая делает ее самобытной и ценной. В лучших произведениях «Енисейского альманаха» «местный колорит» выполняет двойную функцию: во-первых, выводит литературу из разряда подражательной, эпигонской; во-вторых, расширяет возможности романтического письма в изображении действительности.

3.2.2 Переплетение старых и новых приемов художественного письма

Большинство сибирских поэтов этого времени выступают как романтики, (И. Петров -- «Ночь над Енисеем», С. Рассказов -- «Осень», И. Родюков -- «В альбом приятелю при отъезде») [2 c.77, c.86-87, c.101]. Но встречаются и произведения, связанные с классицистической поэтикой. Например, отрывок из трагедии А. Кузьмина «Евпраксия, или пример супружеской верности» [2 c.65-68]. Встречаются и образцы сентиментальной просветительской прозы [8 c.56] -- «Путешествие в Кяхту из Красноярска» А. Степанова [2 c.17-41], документальной прозы -- «Чикой и Хилок» (отрывок из «Писем о Восточной Сибири») А. Мартоса [2 c.42-44], а также «Взгляд на физическое положение Минусинского округа Енисейской губернии» А. Степанова [2 c.16].

Такое сосуществование произведений разных литературных направлений вполне объяснимо. Писатели «второго» ряда как правило придерживаются традиции и ориентируются прежде всего на неё. Именно поэтому далеко не последнее место в ряду произведений «Енисейского альманаха на 1828г.» занимает «привычная» для читателей начала века литература классицизма и сентиментализма. Но наряду с этим появляются и «новые» для Сибири, романтические художественные средства и приёмы.

Ярким примером романтического мироощущения является стихотворение А. Кузмина «Блаженства», где эпикурейские мотивы переплетаются с меланхолическими раздумьями о скоротечности человеческой жизни:

Блажен, в руках кого фиал

В честь дружества вином клубится,

Кто круг друзей себе избрал,

Чтоб с ними мудрости учиться

За чашей полной, круговой.

В беседе Вакха откровенной

Гремит глас истины священной

И искренности глас прямой!

Вино врачует тягость бед,

Душевну скорбь, сердечну рану.

Не ложно славный наш поэт

Сказал: не худо быть и пьяну.

Не худо, други. За горой,

Смотрите, солнышко садится:

Кто знает, завтра что случится?

Кто скажет: завтрашний день мой?[2 c.81-82]

Ярким Сибирским «романтиком» является также «Сибирский Купер» - Иван Тимофеевич Калашников.

Основной конфликт романтизма -- противостояние сильной выдающейся личности и ее окружения (среды). Этот конфликт в романе и повести 20 -- 30-х годов XIX века представлен иначе, чем в поэме. Проза дает «смягченный» вариант романтической коллизии. Здесь в центре действия выступают не сильные демонические натуры, а просто порядочные, честные и добродетельные, ничем особенно не выдающиеся люди. Злоключения этих героев объясняются не сложностью их внутреннего мира, а преследованиями со стороны врагов-вредителей. Эти преследования имеют социальную (общественную) мотивировку (борьба за наследство, выгодная женитьба и т. п.). Им и уделяется основное внимание в романах и повестях. Иначе говоря, проза переносит акцент с главного героя на его окружение[4 c.45].

Этот вариант конфликта представлен в романе И. Т. Калашникова «Камчадалка» (1834) [3 c.156]. Автор обращается к известной схеме авантюрно-любовного романа: главные герои (мичман и Маша) любят друг друга, их разлучают, они стремятся вновь соединиться. В «Камчадалке» соблюдены все типичные мотивы авантюрного сюжета [5 с.315]:

-- мотив кораблекрушения и неожиданного спасения (Маша спасает своего будущего жениха);

-- мотив похищения (мичман в младенчестве был похищен у родителей);

-- мотив узнавания (в романе -- целая цепь узнаваний, которые постепенно открывают тайну похищения и происхождения мичмана);

-- мотив «запаздывающей помощи» (мичман и Маша бегут от погони через подземный ход, и в последний момент их спасают казаки);

-- благополучная развязка, в которой зло наказывается, а добро торжествует: влюбленные снова вместе, а враги их повержены. В «поэмном» же варианте романтического конфликта финал оказывался, как правило, трагическим (гибель героя). Основная сюжетная линия «Камчадалки» перебивается многочисленными вставными эпизодами нравоописательного и исторического характера (камчадальская свадьба, восстание камчадалов, сцена в суде и т. п.). Они ведут нас к другим традициям нравоописательно-сатирического романа конца XVIII-начала XIX века (Чулков, Измайлов, Нарежный) и романа исторического (в Западной Европе -- В. Скотт, в России -- Загоскин, Лажечников и др.) [4 c.179].

Таким образом, традиционная романтическая коллизия реализуется в романе «Камчадалка» через совмещение различных сюжетных схем.

«Камчадалку» Калашникова по-разному оценивала современная ему критика: Пушкин и Крылов были в восторге, а В. Г. Белинский включил И. Калашникова в поток бесталанной русской прозы первой половины XIX в., однако, в любом случае - литератор-сибиряк был замечен.

3.3.3 Влияние ссылки декабристов на литературу в Сибири

Поражение декабристов с одной стороны, усиливает пессимистические романтические настроения в литературе в целом. Это выражается в позднем творчестве писателей-декабристов, в философской лирике Е.А. Баратынского и поэтов-«любомудров» - Д.В. Веневитинова, С.П. Шевырёва, А.С. Хомякова). Развивается романтическая проза: А.А. Бестужев-Марлинский, ранние произведения Н.В. Гоголя (Вечера на хуторе близ Диканьки), А.И. Герцена [13 c.86].

С другой стороны, деятельность декабристов имела особенно важное значение для сибирских писателей. Их влияние на романтическую поэзию и прозу Сибири неоспоримо. Известна связь творчества Бестужева и Кюхельбекера с Ф. Бальдауфом, Н. Бобылёвым, Н. Щукиным, П. Ершовым, И. Калашниковым и другими литераторами-сибиряками. Так, сибирский писатель-краевед Н. С. Щукин, будучи в Якутске, в марте 1929 года написал очерк «Александр Бестужев в Якутске» [7 c.72]. По словам М. Азадовского, декабристы воспитали крупных представителей сибирской интеллигенции [1. c.154].

Естественно, местная литература не могла пройти мимо такого специфического явления, как ссылка. Уже в первом произведении сибирской беллетристики (повесть Н. А. Полевого «Сохатый», 1830) [10] затрагивалась эта тема. В предисловии автор попытался кратко изложить историю сибирской ссылки: «Преступление уже давно находило в Сибири место своего наказания. С самого начала завоевания Сибири Годунов начал бросать в сибирские города людей, возбуждавших его опасения, вельмож, заграждавших ему путь к престолу, а потом угрожавших его трону своими умами или мечами. Мятежные стрельцы толпами были низринуты в Сибирь, и более 100 лет тому, как пена порока и преступления оседает на степи и леса Сибири» [10].

В произведениях сибирских беллетристов 30-х годов прошлого столетия образ ссыльного встречается не реже, чем образ разбойника или влюблённого. Характерны заглавия некоторых произведений: «Изгнанники» (И.Т. Калашников) [5 c.310], «Посельщик» (Н.С. Щукин) [14]. По всей видимости, образ ссыльного типологически связан с традиционными романтическими героями: с Кавказским пленником, Алеко, Войнаровским и другими. Но привычные литературные мотивы в рассказе о судьбе ссыльного звучат несколько иначе.

Ссыльные, как и другие романтические персонажи, явно не в ладах со своим окружением («мотив отчуждения»). Все они жалуются на людскую злобу, на немилость судьбы, на коварность женщин и вероломство друзей. Так, Ивашкин («Камчадалка») говорит: «…и я любил некогда, и я получал клятвы в верности. Скажу ещё более: я имел друга, горячо любимого мною друга, для которого не жалел ни самой жизни моей -- и что же? Этот-то друг и погубил меня, и неверная отдала ему свою руку…» [5 c.154]. Главного героя повести «Посельщик» в молодости предала жена, отчего он озлобился на весь мир: «Ужасные мысли против всего человечества рождались во мне с наступлением каждой ночи, -- говорит он. -- Меня радовали картины мучения человеческого» [14 c.24].

Отчуждение, по законам романтического повествования, должно привести героя к бегству из родной среды. Но в случае с ссыльным бегству соответствует преступление с последующим изгнанием («недобровольное бегство»). Функционально мотив бегства равен мотиву изгнания, так как результат в обоих случаях один и тот же -- герой оказывается в чужой, неизвестной ему среде. Но уже то, что в чужом краю герой оказывается не по собственной воле, а по принуждению, роднит образ ссыльного с героями декабристской романтической поэмы («Войнаровский» Рылеева).

Оказавшись в чужом окружении, романтический герой должен пережить ситуацию «вторичного отчуждения», отчуждения от этой новой, неродной для него среды.

Ссыльный -- не беглец, а изгнанник, поэтому новое отчуждение для него вполне естественно, ведь он не стремился бежать и в новое окружение помещён насильно. Посельщик, например, вспоминает: «Первые пять лет я провёл в совершенном забытьи бога, людей и обязанностей гражданина…» [14 c.15]. Но в том-то и дело, что «вторичное отчуждение» у изгнанников имеет характер временный, преходящий и в конце концов сменяется вполне гармоничным слиянием с новой средой.

Таким образом, сибирская проза повторяет традиционные мотивы «большой» литературы (мотив слияния с чужой средой и мотив вторичного отчуждения), но меняет их местами, отчего существенно изменяется и общий характер романтического конфликта. «Большая» литература представляла этот конфликт как трагически неразрешимый, безвыходный, тупиковый. Сибирские литераторы смотрели на жизнь более оптимистично. Человек сам может помочь себе справиться с собственными страданиями, он может и должен стойко переносить трудности -- такова идеология героя-ссыльного.

Кроме внутренних качеств, свойственных сильным (стоикость духа, набожность, альтруизм), есть некое внешнее обстоятельство, также облегчающее их участь. Это -- сама Сибирь. «Сибирская природа, сибирское общество, жизнь среди простых и чистых сердцем сибиряков-простолюдинов действует облагораживающе на озлобленные характеры изгнанников-отщепенцев и возвращает их обществу» [14 c.31]. Ещё Н. А. Полевой писал в предисловии к повести «Сохатый»: «Изгнанники же в Сибири часто становятся честными гражданами. Смело выезжайте в деревню, населённую людьми, сосланными из России, и мирно спите под кровом, который соорудило себе кающееся преступление или бедственная слабость» [10 c.79]. Этот мотив особенно активно был подхвачен и развит Н. С. Щукиным. (“Посельщик”).

У Калашникова несколько иной подход к проблеме ссылки. Его не занимает эволюция характера изгнанника, характер дан как результат, а не как процесс. Мы видим ссыльных уже седыми стариками, очень мудрыми и добродетельными. Автор называет их «несчастными» и на причины изгнания обычно только намекает. Судя по этим намёкам, его герои никогда не совершали страшных преступлений -- они либо осуждены невинно, либо пострадали за свои политические убеждения. То есть добродетельны эти люди изначально, сами по себе, не ссылка сделала их такими. Но, тем не менее, и в судьбах героев Калашникова Сибирь играет особенную, активную роль, помогая героям ценить самые простые человеческие радости, не заметные в обычной обстановке, открывая им самые сокровенные тайны и прелести жизни, Сибирь заставила их бережнее и внимательнее относиться друг к другу [5 c.450].

Таким образом, в сибирской литературе место ссылки героя является в некотором смысле персонажем, субъектом, по-особому влияющим на своих пленников. Этот момент существенно отличает сибирскую прозу от так называемой «большой» литературы романтизма, в которой экзотическое пространство (Кавказ, Крым и т. п.) выступает лишь как очень любопытный, интересный, но всё-таки пассивный фон или как объект наблюдения.

романтизм литература художественный декабрист

Заключение

Таким образом, романтизм, как ведущее литературное направление конца XVШ до середины XIX века в России, нашел горячий отклик в сердцах сибирских литераторов.

В произведениях сибирских авторов прослеживаются все основные проявления романтизма «большой» общероссийской литературы:

- описание романтического героя, как личности сложной, страстной, с необычайно глубоким и противоречивым внутренним миром;

- высокая страсть - любовь во всех ее проявлениях;

- страсть низкая - жадность, честолюбие, зависть;

- сильные и яркие чувства, всепоглощающие страсти, тайные движения души;

- необыкновенные и яркие картины природы, жизнь, быт и нравы далеких стран и народов;

- синтез родов и жанров, их взаимопроникновение.

Однако литература Сибири имеет и свои характерны особенности, делающие ее еще более яркой, насыщенной и самобытной.

Список литературы

1. Азадовский М.К. Сибирские страницы. Статьи, рецензии, письма. Иркутск, 1988.

2. Енисейский альманах / Краснояр. краев. краеведч. музей ; [сост. И. Петров ; предисл. Г. Толстовой]. - [2-е издание, дополненное]. - Красноярск : Поликор, 2008.

3. И.Т. Калашников (175 лет со дня рождения) // Родное Прибайкалье. - Иркутск, 1972.

4. История романтизма в русской литературе. В 2 т. М., 1979.

5. Калашников И.Т. Дочь купца Жолобова. Камчадалка. Изгнанники : романы, повесть / И.Т. Калашников. - Краснодар : Краснодар. кн. изд-во, 1989.

6. Майлин Е.А. О русском романтизме.- М., 1975.

7. Невелев Г.А. Декабристы и декабристоведы. -- СПб.: Техно логос, 2003.

8. Орлов П.А. Русский сентиментализм. М., 1977.

9. Очерки русской литературы: В 2 т. Новосибирск, 1982. Т. 1.

10. Полевой Н. Сохатый (Сибирское предание) / Русские альманахи: Страницы прозы / Сост. и автор примечаний В.И. Коровин.- М.: Современник, 1989

11. Постнов Ю.С. Сибирь в поэзии декабристов. Новосибирск, 1976.

12. Трушкин В.П. Пути и судьбы. 2-е изд. Иркутск, 1985.

13. Фохт У.Р. Спорные вопросы развития романтизма в русской литературе XIX века // Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1973.

14. Щукин Н.С. Посельщик // Восточная Сибирь в ранней художественной прозе. - Иркутск, 1938.

Размещено на Allbest.ru