Литература Возрождения в Испании. Роман Сервантеса "Дон Кихот"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Эпоха Возрождения - это период в истории Европы, начавшийся в начале - середине XIV в. и закончившийся (в разных странах по-разному) к XVI-XVII вв. Ознаменован период тем, что произошел интерес к античному искусству, науке, философии и литературе, термин «Возрождение» больше относится к истории культуры. Этот интерес зародился в самом конце XIII-начале XIVв. в среде итальянских ученых.

Эпоха Возрождения или по-другому - Ренессанс, на мой взгляд, самая интересная эпоха европейской истории, которая дает огромную пищу для ума и размышлений. Период оставил след в истории изобилием письменных свидетельств, произведений искусства, философии, литературы и науки.

Происходят географические открытия, такие как Колумб открывает Америку, Магеллан своим кругосветным путешествием доказывает шарообразность Земли и конечно многое другое. Живопись открывает новые стороны “познания” красок, спектров цветов, перспективы и ощущений к окружающему миру. Изобретаются новые музыкальные инструменты, появляются точные карты, компас.

Конечно же, происходит переворот в духовной жизни человека. Это обусловлено тем, что идет ослабление влияния церкви, появление некой свободы. Распространяется антропоцентризм, пришедший на смену теоцентризму. Теперь вместо Бога человек стоит на первом месте. Кардинальные изменения претерпела философия и литература. Были тенденции возращения к античной культуре, возродился философ Платон. Во Флоренции возникает платоновская академия, возглавляемая Лоренсо Великолепным.

В то время, когда в средневековье брали из античной литературы в основном ораторскую прозу, избегали лирических жанров, то в Ренессанс античную культуру заново переводили, давали оценку философским, историческим сочинениям, признавались творения поэтов, таких как Гомера, Овидия и других.

Два с половиной столетия Возрождения - от Петрарки до Галилея - знаменуют собой разрыв со средневековой традицией и переход к новому времени. Этот этап явился закономерным и необходимым в истории философской мысли. Не было непосредственного перехода от “Сводов” Фомы Аквинского к “Рассуждению о методе” Декарта, от поисков парижских и оксфордских номиналистов XIV в. к новой физике и механике Галилея. Однако было бы неверно сводить роль философии Возрождения только к разрушению или изживанию схоластической традиции. Мыслителями XIV-XVI вв. была разработана картина мира и человека, глубоко отличная от средневековой.

Интенсивный расцвет литературы связан в этот период с особым отношением к античному наследию. Отсюда и само название эпохи. Подъем западноевропейской культуры возникает не на фоне упадка. Прошлое кажется человеку забытое замечательное достижение античности, и он начинает браться за их восстановление. Это выражается в творчестве писателей данной эпохи. Античное наследие восстанавливается, и поэтому деятели Возрождения придают большое значение открытию, публикации древних рукописей.

В Западной Европе этого времени появляется гуманистическая интеллигенция -- круг людей, общение которых друг с другом основано не на общности их происхождения, имущественного положения или профессиональных интересов, а на близости духовных и нравственных исканий.

Ренессанс знаменателен такими великими сынами литературы как Шекспир, Петрарка, Ронсар, Дю Белле, Фацио, Лоренцо Вала и др. Ведь именно в Эпоху Возрождения поэты показали триумф человечества над своими пороками и ошибками прошлых времен.

Самыми знаменательными была такая литература, как французская, английская, немецкая, испанская, итальянская.

Литература Возрождения в Испании

Литература в этой стране развивалась своеобразно. Социально-политическая обстановка была сложной. В первую очередь, здесь проходила Реконкиста, отвоевание земель у мавров. Испания не была единой страной, а состояла из отдельных государств. Каждая провинция развивалась поначалу обособленно. Абсолютизм (при Изабелле и Фердинанде) сложился поздно. Во вторую очередь, Испания в это время вывозила из колоний огромное количество золота, в ней накапливались огромные богатства, и все это тормозило развитие промышленности и формирование буржуазии. Однако, литература испанского Возрождения богата, и представлена довольно крупными именами. Например, Мигель Сервантес де Сааведра, оставивший серьёзное наследие, как прозу, так и поэзию.

Роман Сервантеса "Дон Кихот"

Вершиной творчества Сервантеса является бесспорно роман "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский" (первая часть - 1605 г., вторая - 1615 г.). Роман сразу же приобрел необычайную популярность. По словам Мериме, это "самый остроумный и занимательный в мире роман". Но занимательность в нем сочетается с глубиной мысли и силой художественного обобщения. Без преувеличения можно назвать роман Сервантеса первым великим европейским реалистическим романом. Множество читателей с давних пор сроднились с его образами и ситуациями. Кто не знает храброго Дон Кихота и его неразлучного спутника Санчо Пансу? Они уверенно прошли через века и стали спутниками многих поколений. Имя Дон Кихота стало нарицательным наряду с именами Гамлета и Фауста. В донкихотизме запечатлелась типическая жизненная ситуация, далеко выходящая за узкие национальные и хронологические рамки. Поэтому к роману Сервантеса и обращались с таким живым интересом разные люди и разные эпохи. Вокруг романа разгорались горячие споры. Для одних ламанчский рыцарь всего лишь смешной фантазер, для других он подвижник, воплотивший в себе духовное благородство человека. Роману посвящена обширная критическая литература, которая все продолжает расти. Каждая эпоха открывает в нем какие-то новые грани. И хотя далеко не все интерпретации "Дон Кихота" могут быть нами приняты, все же самый факт появления различных толкований указывает на огромное художественное и идейное богатство гениального романа.

Впрочем, далеко не сразу читатели ощутили это богатство. Современники, смотревшие на роман с очень близкого расстояния, еще многого в нем не видели, да, пожалуй, и не могли увидеть. Они обращали внимание на то, что было злободневным, лежало на поверхности и поэтому сразу бросалось в глаза. А бросалось в глаза стремление Сервантеса осмеять рыцарские романы, которые все еще пользовались в Испании значительной популярностью. Сервантес неоднократно прямо указывает на это свое намерение. В прологе говорится о том, что "Дон Кихот" есть "сплошное обличение рыцарских романов" и что "единственная цель" книги - "свергнуть власть рыцарских романов и свести на нет их широкое распространение, какое получили они в высшем обществе и у простонародья". И в самом конце "Дон Кихота" Сервантес вновь заявляет, что стремился "внушить людям отвращение к вымышленным и нелепым историям, описываемым в рыцарских романах".

Замысел и его воплощение

В связи с этим "Дон Кихот" с первых страниц развертывается как пародия на рыцарский роман. Читатель все время сталкивается с традиционными чертами и ситуациями рыцарского романа, только "вынутыми" из волшебной романтической среды и перенесенными в повседневную, достаточно прозаическую обстановку Испании начала XVII в.

Главным украшением рыцарского романа всегда был знатный молодой рыцарь, красивый, сильный, влюбленный, сокрушающий полчища врагов, побеждающий чародеев и великанов. В романе Сервантеса его место занимает захудалый ламанчский идальго Алонсо Кехана, все имущество которого заключалось в "фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке". Начитавшись рыцарских романов, решил он стать странствующим рыцарем. "Воображение его, - говорит Сервантес, - было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок, ранениями, объяснениями в любви, любовными похождениями, сердечными муками и разной невероятной чепухой; и до того прочно засела у него в голове мысль, будто все это нагромождение вздорных небылиц - чистая правда, что для него в целом мире не было уже ничего более достоверного... И вот, когда он уже окончательно свихнулся, в голову ему пришла такая странная мысль, какая еще не приходила ни к одному безумцу на свете, а именно: он почел благоразумным и даже необходимым как для собственной славы, так и для пользы отечества сделаться странствующим рыцарем, сесть на коня и с оружием в руках отправившись на поиски приключений, начать заниматься тем же, чем, как это было ему известно из книг, все странствующие рыцари, скитаясь по свету, обыкновенно занимались, то есть искоренять всякого рода неправду и в борении со всевозможными случайностями и опасностями стяжать себе бессмертное имя и почет.

За этим вступлением следует рассказ о том, как Алонсо Кехана назвал себя громким именем Дон Кихота Ламанчского, облекся в рыцарские доспехи, избрал себе даму сердца и, оседлав боевого коня, отправился на поиски приключений. Только доспехи его были ветхими и ржавыми, богатырский конь представлял собой жалкую клячу, а владычицей его сердца, за неимением принцессы, стала деревенская девушка из ближайшего селения Тобосо, которую Дон Кихот торжественно именовал Дульсинеей Тобосской. Вскоре появился у Дон Кихота оруженосец, который столь же мало походил на оруженосца из рыцарских романов, как сам Дон Кихот на Амадиса Галльского или Пальмерина Английского. Мирный землепашец Санчо Панса не отличался отвагой, а молчаливость, столь украшавшая совершенных оруженосцев, вовсе не являлась его добродетелью.

Нелепы и часто смехотворны "подвиги" Дон Кихота, который хотел видеть и видел мир таким, каким его изображали рыцарских романы. Постоялый двор представлялся ему замком с четырьмя башнями и блестящими серебряными шпилями, заурядные потаскухи - знатными обитательницами замка, толедские купцы - странствующими рыцарями, ветряные мельницы - многорукими великанами и т.п.

При этом Сервантес имел в виду не только общую схему рыцарского романа (очаровательные принцессы, великаны и карлики, странствующие рыцари и пр.), но и отдельные эпизоды популярных книг. Так, находясь в горах Сьерры-Морены, Дон Кихот решил подражать самому Амадису Галльскому, который, по его словам, был "путеводную звездою, ярким светилом, солнцем отважных и влюбленных рыцарей". Однажды, отвергнутый принцессой Орианой, Амадис наложил на себя покаяние и, приняв имя Мрачного Красавца, удалился в горы. Дон Кихота никто не отвергал, однако, оказавшись среди скал, он вознамерился повторить поступки Амадиса и, обращаясь к Санчо Пансе, сказал: "Сейчас я разорву на себе одежды, разбросаю доспехи, стану биться головой о скалы..." На что добродушный Санчо, не читавший рыцарских романов, заметил ему: "Ради самого Христа, смотрите, ваша милость, поберегите вы свою голову, а то еще нападете на такую скалу и на такой выступ, что с первого же раза вся эта возня с покаянием кончится".

Сердобольное замечание Санчо, продиктованное здравым смыслом, сразу же выявляет всю крайнюю надуманность книжной романтики. Опущенные на обыденную землю традиционные ситуации рыцарского романа перестают казаться возвышенными и становятся просто смешными. К этому приему "приземления" книжной рыцарской романтики Сервантес неоднократно прибегает в этом романе. Условные, подчас совершенно неправдоподобные образы и похождения как бы "переводятся" на язык житейской прозы, и тогда сказочные великаны оказываются ветряными мельницами, войско могущественного волшебника - стадом баранов и т.п. Только в расстроенном воображении Дон Кихота выдуманный мир рыцарского романа сохраняет свою "реальность". Сам же Сервантес делает все, чтобы дискредитировать его в глазах читателей.

Несколько по-иному прием "приземления" применяется во второй части "Дон Кихота" в эпизоде с пещерой Монтесиноса. Дон Кихот решает проникнуть в эту пещеру, слывущую волшебной. При спуске он засыпает, а потом рассказывает, что видел там хрустальный замок, из которого к нему навстречу вышел длиннобородый старец Монтесинос. Во времена Карла Великого вместе со своим другом Дурандартом он участвовал в Ронсевальском сражении. Умирая, Дурандарт, "цвет и зеркало всех влюбленных и отважных рыцарей", попросил Монтесиноса вырезать из его груди сердце и вручить его прекрасной Белерме, что Монтесинос и не преминул исполнить. Ныне все они пребывают в волшебной пещере, околдованные чародеем Мерлином, а среди них - и Дульсинея Тобосская, и другие знатные сеньоры. Обо всем этом Дон Кихот повествует с подобающей серьезностью. Однако в высокопарную рыцарскую легенду по воле автора как-то исподволь проникают прозаические детали, придающие ей комический оттенок. Так, читатель узнает, что сердце достойного рыцаря, вырезанное Монтесиносом, весило не меньше двух фунтов и что Монтесиносу, ввиду дальнего пути, пришлось посыпать сердце солью, чтобы он мог "поднести его сеньоре Белерме, если не в свежем, то по крайности в засоленном виде". У сеньоры Белермы синяки под глазами от пребывания в пещере, а Дульсинея Тобосская просит Дон Кихота ссудить ей шесть реалов под залог "еще совсем новенькой юбки".

Подсмеивается Сервантес также над претенциозным стилем рыцарских романов. Иногда он просто выписывает отдельные наиболее курьезные места. Иногда имитирует цветистый слог, свойственный многим произведениям этого рода. Например, отправляющийся на поиски приключений Дон Кихот так представляет начало будущей повести о его славных деяниях: "Златокудрый Феб только еще распускал по лицу широкой и просторной земли светлые нити своих роскошных волос, а пестрые птички нежной и сладкой гармонией арфоподобных своих голосов только еще встречали румяную Аврору, покинувшую мягкое ложе ревнивого супруга, распахнувшую врата и окна ламанчского горизонта и обратившую взор на смертных, когда славный рыцарь Дон Кихот Ламанчский презрел негу пуховиков и, вскочив на славного своего коня Росинанта, пустился в путь по древней и знаменитой Монтьельской равнине".

Характерна и "великолепная" тирада, которую громким голосом произносит Дон Кихот, принявший решение по примеру Амадиса наложить на себя покаяние. Не менее характерно и прециозное описание красоты Дульсинеи Тобосской, которое Дон Кихот предлагает вниманию случайных путников: "Обаяние ее сверхъестественно, - говорит он, - ибо в ней воплощены все невероятные знаки красоты, коими наделяют поэты своих возлюбленных: ее волосы - золото, чело - Елисейские поля, брови - радуги небесные, очи ее - два солнца, ланиты - розы, уста - кораллы, жемчуг - зубы ее, алебастр - ее шея, мрамор - перси, слоновая кость - ее руки, белизна ее кожи - снег...". Понятно, что это нагромождение драгоценностей не составляло никакого реального портрета и меньше всего подходило рослой крестьянке из Тобосо, умело просеивавшей зерно и пахнувшей трудовым потом.

Но почему все-таки Сервантес решил "свергнуть власть рыцарских романов" и ополчился на них в своем самом значительном произведении? Как взыскательный писатель и просто здравомыслящий человек, он не мог, конечно, мириться с потоком низкопробной литературы, наводнявшей книжный рынок. Правда, не все рыцарские романы были плохи. К числу произведений, обладавших художественными достоинствами, Сервантес относил "Амадиса Галльского" или "Пальмерина Английского. Зато великое множество романов, жадно поглощаемых неразборчивыми читателями, действительно достойно было самого решительного осуждения. Все они были "в общем на один покрой. Еще выдающийся гуманист Хуан Луис Вивес отмечал вредное влияние на юношество этих романов с их культом грубой силы, феодальной заносчивостью и сомнительной моралью. В них многое перешло от средних веков и застыло, подобно мертвой лаве. Потакая убогим вкусам, они превратились в заповедник умственной и художественной рутины. Сервантес имел основание осыпать их градом насмешек. В 47-й главе он заставляет достопочтенного каноника резко критиковать эту разросшуюся вульгарную литературу. Каноник видит коренной недостаток рыцарских романов в том, что они, подобно "милетским сказкам, этим нелепым басням", "стремятся к тому, чтобы услаждать, но не поучать" в то время как подлинное искусство должно "поучать и услаждать одновременно". Именно в этом, по словам каноника, и заключается "высшая цель сочинительства". Ведь истинное наслаждение доставляют "красота и стройность", а не хаотическое нагромождение совершенно неправдоподобных и нелепых вещей. И художественный "вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного". В "правдоподобии" и "подражании природе" и "заключается совершенство произведения".

Вспомним, что "подражание природе" было ведущим принципом ренессансного реализма, и нам станет понятным, что, выступая против эпигонского рыцарского романа, Сервантес отстаивал великие завоевания эпохи Возрождения. Осмеивая рыцарский роман, он расчищал путь литературе содержательной, правдивой, близкой к "природе", т.е. к жизни.

Но, конечно, "Дон Кихот" не только "сплошное обличение рыцарских романов". Если бы значение книги ограничивалось этим, она не смогла бы пройти через века. Рыцарские романы давно уже отошли в область предания, а "Дон Кихот" продолжает жить. Это глубоко человечная книга, подчас веселая, а подчас и грустная. Это мудрая поучительная книга, одно из самых значительных созданий эпохи Возрождения.

Гуманистический идеал "универсального человека" и его несовместимость с жизнью

Впрочем, поначалу роман Сервантеса почти не выходит за пределы литературной пародии. Постепенно, однако, Дон Кихот перестает быть только комической фигурой. Он обнаруживает такие свойства, которые позволяют увидеть его совсем в ином свете. С каким поистине поэтическим вдохновением рассказывает Дон Кихот изумленному канонику волшебную историю Рыцаря Озера. В связи с этим можно, пожалуй, сказать, что у его безумия была поэтическая основа, да и само безумие являлось своего рода вызовом миру, лишенному яркости и вдохновения. Конечно, Дульсинея Тобосская существовала только в воображении ламанчского фантазера, но ведь придумать Дульсинею мог лишь тот, кто поэтизировал женщину, благоговел перед ней, для кого любимая, будь она даже простой крестьянской девушкой, превращалась в блистательную принцессу. Вспомним также, что Дон Кихот любил слушать песни и стихотворения, знал уйму старинных народных романсов и сам при случае сочинял стихи.

Но Дон Кихот не только поэт, он, при всем своем безумии, еще и благородный мыслитель, человек большого ума. По замечанию священника, "добрый этот идальго говорит глупости, только если речь заходит о пункте его помешательства, но, когда с ним заговорят о чем-нибудь другом, он рассуждает в высшей степени здраво и высказывает ум во всех отношениях светлый и ясный...". Недаром так поразила всех речь Дон Кихота о военном поприще и учености. Отдавая предпочтение военной профессии, Дон Кихот говорит вместе с тем о тяготах, об опасностях, поджидающих солдата, о бедности, сопутствующей ему. Но он и сам не ищет безмятежного покоя и в других превыше всего ценит самоотверженное служение общему благу. А ведь цель военного искусства, по его словам, - "мир", а мир есть "наивысшее из всех земных благ".

А вдохновенная речь о золотом веке, с которой Дон Кихот обращается к мирным козопасам? "Блаженны, - сказал он, - времена и блажен тот век, который древние называли золотым, - не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое и мое. Тогда всюду царили дружба, мир и согласие". Но с течением времени "мир все более и более полнился злом", пока, наконец, не наступило "наше подлое время, которое по справедливости может быть названо железным веком".

О золотом веке, воспетом еще поэтами классической древности, любили вспоминать гуманисты эпохи Возрождения. Красивая легенда укрепляла их веру в "изначальные" достоинства человека, рожденного для счастья и свободы. И Дон Кихот наряду с гуманистами хочет, чтобы люди вновь обрели свой естественный удел. Оказывается, именно ради этого он и решил возложить на себя бремя странствующего рыцарства. Для него странствующий рыцарь - самоотверженный борец за справедливость, обязанный "защищать обиженных и утесняемых власть имущими". В железном веке истинный гуманизм должен облечься в латы и вооружиться острым рыцарским мечом.

Герои рыцарского романа пленяли Дон Кихота своей активностью. Они представлялись ему бескорыстными апостолами справедливости. Однако они вовсе не были вооруженными гуманистами, размышляющими об общем благе, это были энергичные искатели приключений, отнюдь не пренебрегавшие собственной выгодой. Стремясь во всем подражать прославленным литературным героям, и Дон Кихот мечтал "стяжать себе бессмертное имя" и "уже представлял себя увенчанным за свои подвиги, по малой мере короной Трапезундского царства". Подобно странствующим рыцарям, "которые, как это было ему известно из книг, не спали ночей в лесах и пустынях, тешась мечтою о своих повелительницах", он зачастую в ночную пору "не смыкал глаз и думал о госпоже своей Дульсинее". И все-таки как отличен Дон Кихот от книжных героев! Отличен не только своим нелепым внешним видом. Гораздо важнее то, что Дон Кихот сознает себя сыном железного века и свой нравственный долг видит в том, чтобы вернуть миру утраченную им справедливость. Он прямо заявляет Санчо Пансе: "Друг Санчо, да будет тебе известно, что я по воле небес родился в наш железный век, дабы воскресить золотой". Правда, его пылкая фантазия населяла землю поэтическими призраками, заимствованными из рыцарских романов. Но ни на минуту не сомневался он в том, что времена Амадиса Галльского и Эспландиана давно миновали. Свой век он считал "железным" и "подлым" не только потому, что миром стала править корысть и кривда, но и потому, что отлетел от него дух благородной рыцарственности, под которой Дон Кихот прежде всего разумел служение общему благу. От средних веков унаследовал Дон Кихот наивную веру в чародеев и великанов. Эпоха Возрождения вдохнула в него высокую веру в то, что век правды и человечности может быть возвращен на землю.

Смешной чудак ничего не искал для одного себя. Конечно, он считал себя вполне достойным трапезундской короны. Но ведь не ради нее он покинул свой домашний очаг и отправился навстречу опасностям. Чем ближе мы знакомимся с ним, тем яснее видим его душевное благородство. Дон Кихот настоящий подвижник. Он служит Дульсинее Тобосской, но, пожалуй, с еще большим рвением служит он справедливости, на которую ополчился железный век. Все свои силы готов он отдать людям, нуждающимся, как он полагает, в его бескорыстной помощи. Трудно в литературе эпохи Возрождения указать другого героя, который бы с таким же энтузиазмом сражался за общее благо, хотя усилия его и оказывались тщетными.

По мере развития романа фигура Дон Кихота приобретает все более патетический характер. Его безумие все чаще оборачивается мудростью. Особенно это бросается в глаза во второй части романа, увидевший свет вскоре после того, как некий Авельянеда издал 1614 г. подложную вторую часть "Дон Кихота", в которой изобразил ламанчского рыцаря полоумным дуралеем, а его оруженосца - тупым обжорой. У Сервантеса во второй части романа Дон Кихот поражает собеседников благородством своих суждений и порывов. Это дало основания положительному дон Дьего назвать его безумие "благородным" , а Сервантесу в обращении к читателю даже прямо говорит о "разумных его безумствах".

Уже с самого начала по своим человеческим качествам ламанчский рыцарь превосходил алчных трактирщиков и весь тот мир житейской прозы, с которым он непрестанно сталкивался во время своих блужданий по испанской провинциальной глуши. Во второй части романа ему суждено было столкнуться и с высшим светом. Торжественно встречен был Дон Кихот в герцогском замке. Хозяева замка оказывали странствующему рыцарю всевозможные знаки внимания. В угоду им Санчо Панса был назначен губернатором острова Баратарии. И Дон Кихот поверил, что он, наконец, достиг вершины своей рыцарской славы, что его подвиги оценены по достоинству. Но все это был, как известно, низкий обман. Дивясь мудрости Дон Кихота, герцог и герцогиня в то же время совершенно хладнокровно забавлялись его странной манией. У читателя невольно возникает мысль, что, в сущности, безумен не Дон Кихот, стремящийся защищать слабых и угнетенных, безумен тот жестокий несправедливый мир, который способен издеваться над благородным фантазером. Над чем потешалась герцогская чета? Над тем, что Дон Кихот был готов вступиться за мнимую графиню Трифальди, обиженную злым волшебником. В другой раз, уже вопреки желанию герцога, он поспешил на помощь обманутой девушке. И в Барселоне высший свет продолжал потешаться над Рыцарем Львов, как называл себя Дон Кихот после действительно опасного приключения со львами. Человеческое достоинство Дон Кихота не имело для всех этих людей никакого значения. Он казался им безумным не только потому, что верил в небылицы, наполнявшие рыцарские романы, но и потому, что верил в справедливость. Недаром именно к нему, а не к владетельному герцогу обратилась за помощью дуэнья Родригес, мать обманутой девушки. По ее словам, "надеяться на правый суд сеньора герцога - это все равно что на вязе искать груш". И добродетельный дон Дьего де Миранда с изумлением говорил Дон Кихоту: "Я не могу поверить, чтобы в наши дни кто-либо покровительствовал вдовам, охранял девиц, оказывал почет замужним, помогал сиротам, и так никогда бы и не поверил, если бы собственными глазами не видел вашу милость". И как бы ни были подчас наивны и нелепы начинания Дон Кихота, в них продолжал гореть священный огонь гуманизма, давно погасший в холодных сердцах рассудительных представителей железного века. Роман Сервантеса выходил за узкие рамки литературной пародии. Развенчание устарелой манеры писания романов все более перерастало в развенчание эгоистического бессердечия железного века, отрекшегося от заветов гуманизма.

А у Дон Кихота все отчетливее проступали гуманистические черты. Подчас он рассуждает так, как имели обыкновение рассуждать гуманисты эпохи Возрождения. Только человек очень умный и образованный мог, например, столь проникновенно судить о поэзии, храбрости, любви, красоте, неблагодарности и многих других вещах. "Черт его подери, этого странствующего рыцаря, - воскликнул однажды пораженный Санчо Панса, - чего он только не знает! Я сначала думал, что он смыслит только в делах рыцарства, но не тут то было: все его касается, и всюду он сует свой нос".

Когда в беседе с герцогом Дон Кихот смело заявлял, что "кровь облагораживают добродетели" и что "большего уважения заслуживает худородный праведник, нежели знатный грешник", он, по сути дела, высказал мысль, которая со времен Данте и Петрарки принадлежала к числу кардинальных истин ренессансного гуманизма. И разве, с негодованием отмечая, что "в наше время леность торжествует над рвением, праздность над трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью", он не создавал картину, нарисованную Шекспиром в знаменитом 66-м сонете? Только в отличие от лирического героя шекспировского сонета Дон Кихот не помышлял о смерти. Он рвался навстречу опасности, он надеялся силой своего рыцарского меча очистить землю от порока, ибо трогательно верил в могущество добродетели, которая со временем "выйдет с честью из всех испытаний и воссияет на земле подобно солнцу в небе". Утверждая, что благородная "наука странствующего рыцарства" включает в себя "все или почти все науки на свете, Дон Кихот прокламировал образ "универсального человека", прославленного не одним поколением европейских гуманистов. Разве его совершенный рыцарь не родной брат "homo universale" европейского Возрождения? Ведь он должен быть и законоведом, и богословом, и врачом, и ботаником, и астрологом, и математиком. К тому же ему надлежит "быть чистым в помыслах, благопристойным в речах, великодушным в поступках, смелым в подвигах, выносливым в трудах, сострадательным к обездоленным и, наконец, быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни".

Таким "универсальным человеком" был и сам Дон Кихот. По мнению Санчо Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самым знаменитым церковным проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсе не была церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастье человечества и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в нем нужду. В этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихот обратился к Санчо, отправлявшемуся в качестве губернатора на остров Баратарию. Эти наставления - одно из самых удивительных свидетельств недюжинного ума ламанчского рыцаря. Более того, это своего рода манифест гуманистической мудрости. В основе его лежит мысль, что подлинное величие правителя измеряется не знатностью происхождения, не стремлением возвыситься над людьми, но справедливыми и добрыми делами. "Помни, Санчо, - говорил Дон Кихот, - если ты вступишь на путь добродетели и будешь стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не имеет". В связи с этим Дон Кихот призывает Санчо Пансу не руководствоваться "законом личного произвола", весьма распространенного "среди невежд, которые выдают себя за умников", но судить обо всем нелицеприятно, заботясь прежде всего об истине и справедливости. И пусть корысть не собьет его с верного пути, а слезы бедняка вызовут у него больше сострадания, чем жалобы богача.

Когда же герои романа покинули герцогский замок, Дон Кихот с облегчением сказал: "Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот, которые небо изливает на людей; с нею не могут справиться никакие сокровища: ни те, что таятся на дне земли, ни те, что сокрыты на дне морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех несчастий, какие только могут случиться с человеком... Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба!".

Однако, наделяя Дон Кихота столь привлекательными чертами, изображая его подвижником, ратоборцем справедливости, Сервантес в то же время непрерывно ставит его в нелепые смешные положения. И объясняется это не только пародийной тенденцией, пронизывающей роман. Ведь прекраснодушие Дон Кихота бессильно что-либо изменить в мире, в котором воцарились эгоизм и стяжательство. Правда, Дон Кихот оказывал самое благотворное влияние на Санчо Пансу. Ему в какой-то мере обязаны своим счастьем прекрасная Китерия и бедняк Басильо. Но золотого века ламанчскому рыцарю, конечно, так и не удалось воскресить. Только крайняя наивность могла подсказать ему мысль, что своим рыцарским мечом, унаследованным от предков, нанесет он сокрушительный удар всемогущей кривде. Он все время был во власти иллюзий, которые, с одной стороны умножали его силы, а с другой - делали его усилия бесплодными. Не только ветряные мельницы принимал он за сказочных великанов, но и людей часто видел совсем не такими, какими они были на самом деле. Поэтому нередко его порывы приводили к результатам прямо противоположным. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод с пастушонком, которого Дон Кихот вырвал из рук жестокого хозяина. Известно, чем все это кончилось. Дождавшись отъезда Дон Кихота, разъяренный крестьянин вновь набросился на мальчугана и чуть не убил его. Поэтому, когда впоследствии пастушонок случайно повстречал Дон Кихота, он проклял его вместе со всеми "странствующими рыцарями, какие когда-либо появлялись на свет". Большая проницательность сочеталась у Дон Кихота с поражающей слепотой. За эту слепоту жизнь все время мстила ему затрещинами и тумаками. Освобожденные им каторжники забросали его камнями. Мельничные крылья чуть было не разлучили его с жизнью. Ему изрядно досталось от пастухов, защищавших своих овец и баранов. Над ним издевались слуги и господа. В довершение всему стадо хрюкающих свиней прошлось по доблестному рыцарю.

В качестве человека, лишенного "всякого такта действительности", ламанчский чудак стал под пером гениального испанского писателя типическим воплощением "донкихотизма", за которым скрывается очень реальное жизненное содержание. Дон Кихоты появлялись в разные века и у разных народов. Донкихотизм возможен и в частной, и в общественной жизни. С ним можно встретиться и в политике, и в искусстве, и в науке. Но, конечно, отнюдь не случайно такое классическое выражение донкихотизма возникло именно в Испании на исходе эпохи Возрождения.

Мы не ошибемся, если скажем, что испанское королевство во времена Сервантеса во многом напоминало незадачливого Дон Кихота, только без его привлекательных черт. Страна продолжала грезить о величии, давно уже отошедшем в область предания и существовавшем лишь в пылком воображении иберийцев. Правительство нередко действовало вопреки здравому смыслу и сражалось с ветряными мельницами, вместо того, чтобы заботиться о насущных нуждах населения. Испанские дворяне были чуть ли не самыми высокомерными в Европе, хотя за этим высокомерием нередко скрывалась глубокая нищета. Для многих прошлое было гораздо привлекательнее настоящего. С этим в немалой мере связан и поразительный успех рыцарского романа, составляющий столь характерную особенность испанского культурного развития эпохи Возрождения. И, конечно, когда Сервантес насмехался над рыцарским романом, он имел перед собой не только чисто литературный феномен. Донкихотизм рос из самой гущи тогдашней испанской жизни, выступая в различных формах и в различных общественных сферах.

Это вовсе не означает, что Дон Кихот Ламанчский являлся глашатаем феодально-католической реакции, подобно многим его современникам. Хотя он был облачен в средневековые доспехи, он стремился возродить не средние века, но чудесный золотой век, который мыслился им как светлое будущее человечества. В этом и во многом ином был он близок гуманистам эпохи Возрождения. Да он и был в конце концов смелым воином гуманизма, только в соответствии с испанскими вкусами принявшим обличье средневекового рыцаря. Воплощенный в нем наивный волюнтаризм, возникший на заре Ренессанса, принадлежал к числу благородных иллюзий ренессансного гуманизма. Сервантес сам был великим гуманистом, только он жил в то время, когда уже рассеялись многие гуманистические иллюзии, и в феодально-католической Испании это ощущалось, пожалуй, с особой отчетливостью. Поэтому роман о Дон Кихоте - это не только осмеяние нелепых рыцарских романов, но и смелая переоценка некоторых традиционных гуманистических ценностей, не выдержавших испытания временем. Ведь благородным мечтателям так и не удалось преобразить мир. Телемское аббатство осталось красивой сказкой. Уродливая проза жизни восторжествовала над поэзией гуманистического идеала. Сервантес написал свой веселый и в то же время печальный роман. Великий испанский писатель не осмеивал в нем благородного гуманистического энтузиазма, основанного на горячем стремлении служить справедливости. Он только предостерегал от прекраснодушия, оторванного от жизни.

В конце концов повествование завершается торжеством здравого смысла. Перед смертью Дон Кихот отрекается от рыцарских романов и всех своих былых сумасбродств. Но нам все-таки жаль расставаться с этим милым одиноким чудаком, склонным "всем делать добро и никому не делать зла.

возрождение литература сервантес

Санчо Панса и идея социальной справедливости

Впрочем, Дон Кихот не совсем одинок. У него был верный друг Санчо Панса. Вместе они разъезжали по Испании, деля между собой пинки и улыбки фортуны. Санчо - удивительно колоритная фигура. Мало кому из писателей эпохи Возрождения удалось так живо и привлекательно изобразить человека из народа. Санчо - бедный землепашец, односельчанин Дон Кихота. Надеясь разбогатеть, он согласился стать оруженосцем ламанчского рыцаря. Простодушие у него сочетается с лукавством, а наивное легковерие - с очень трезвым и, как это бывает у крестьян, практическим взглядом на вещи. Рыцарские идеалы чужды его мужицкому сознанию. Стадо баранов для него просто стадо баранов, а не войско великого императора Алифанфарона, правителя острова Трапобаны. В отличие от романтических оруженосцев, он совершенно лишен воинственного духа. Это мирный, очень неглупый, расчетливый мужичок. Он любит всласть поесть, попить, поспать. Он искренне радуется, когда в кармане у него звенят червонцы или когда он может уехать, не заплатив алчному трактирщику. Зато удары фортуны нагоняют на него уныние, и он начинает тосковать по тихой сельской жизни. "Все это ясно показывает, - сказал он однажды Дон Кихоту, - что приключения, которых мы ищем, в конце концов приведут нас к таким злоключениям, что мы своих не узнаем. И лучше и спокойнее было бы нам, по моему слабому разумению, вернуться домой: теперь самая пора жатвы, самое время заняться хозяйством, а мы с вами бродим, как неприкаянные, и кидаемся, что называется, из огня да в полымя".

На первый взгляд кажется, что нет людей более различных, чем Дон Кихот и Санчо Панса. Разве не различны у них характеры, стремления и даже внешний вид? Тощий, длинный, с вытянутым лицом ("в полмили длиною") Дон Кихот на тощей кляче и приземистый, плотный, коренастый Санчо на ослике. Такими их знает весь мир. Такими их рисовали Г. Доре, О. Домье, Кукрыниксы и другие художники. Внешнее несоответствие этой знаменитой пары невольно вызывает улыбку. Но эти, казалось бы, столь различные люди были поистине неразлучны. Они любили и уважали друг друга, хотя подчас между ними вспыхивали размолвки. Санчо как-то признался герцогине: "Мы с ним из одного села, он меня кормил, я его люблю, он это ценит, даже ослят мне подарил, а главное, я человек верный, так что, кроме могилы, никто нас с ним разлучить не может". Однако не только патриархальная верность Санчо и рыцарская щедрость Дон Кихота объединяли этих людей. Присмотритесь к Санчо внимательнее и вы увидите, что ему также присущи черты своеобразного донкихотства. Не без основания цирюльник утверждал, что Санчо Панса "со своим господином одного поля ягода". Разве не донкихотством была наивная уверенность Санчо в том, что он, неграмотный землепашец, может в феодальной Испании стать губернатором острова и даже графом? И этот мирный, даже боязливый поселянин вдруг начинал призывать Дон Кихота, только что вернувшегося домой из похода, вновь и при этом без всякого промедления отправиться на поиски приключений. Эта абсурдная вера в спасительную силу авантюры не только роднила Санчо с ламанчским фантазером, но и делала их обоих характерными, хотя и заметно шаржированными, выразителями тогдашнего испанского "духа".

Но было еще нечто более важное, что внутренне роднило героев романа. Это была их большая человечность, или, может быть, точнее сказать - присущее им чувство социальной справедливости. Правда, поначалу Санчо производит несколько иное впечатление. Его заветное желание сводится к тому, чтобы разбогатеть или, по крайней мере, как-то поправить свои денежные дела. Сервантес вовсе не скрывает того, что Санчо "падок на деньги". Этот практический мужичок вполне усвоил нехитрую мудрость собственнического мира, согласно которой "сколько имеешь, столько ты и стоишь, и столько стоишь, сколько имеешь". И о губернаторстве он все время мечтает именно потому, что оно представляется ему наиболее верным путем к обогащению. Он твердо уверен, что своего не упустит, даже если капризная фортуна забросит его куда-нибудь в Африку. Ему уже представляется, как он, по примеру конкистадоров, торгует своими чернокожими вассалами. А когда герцогская чета назначила Санчо губернатором мнимого острова, он простосердечно сообщил в письме своей жене Тересе: "Через несколько дней я отправлюсь губернаторствовать с величайшим желанием зашибить деньгу... Козла пустили в огород, и в должности губернатора мы свое возьмем". Герцог и герцогиня потешались, читая это письмо, и не сомневались в том, что в должности губернатора Санчо будет просто уморителен.

Но случилось то, чего они никак не могли ожидать. Став губернатором, Санчо обнаружил не только изрядный ум, граничащий с государственной мудростью, но и небывалую честность. С удивительной проницательностью решал он запутанные тяжбы. Он не давал себя водить за нос, порой бывал милосерден, порой строг и всегда справедлив. Когда приближенные величали его Доном Санчо, он одергивал льстецов, вовсе не стремился скрывать своего простонародного происхождения и даже сетовал, что на вверенном ему острове этих "донов и распродонов" больше, чем камней. Получив наконец возможность по примеру других губернаторов "зашибать деньгу", он не воспользовался этой заманчивой возможностью. Свою первоочередную обязанность он усматривал в том, чтобы очистить остров от лодырей, шалопаев и прочих бездельников, которые подобно трутням в улье "пожирают мед, собранный пчелами-работниками". Зато крестьянам намерен он был оказывать покровительство в первую очередь, не посягая при этом на особые права идальгии и духовенства. Окружающие только диву давались, наблюдая за мужиком-губернатором и слушая его мудрые речи, а дворецкий, приставленный к нему герцогом, даже как-то сказал Санчо Пансе: "...такой неграмотный человек, как вы, ваша милость, - сколько мне известно, вы ведь грамоту совсем не знаете, - и вдруг говорит столь назидательных и поучительных вещей, - ни те, кто нас сюда послал, ни мы сами никак не могли от вас ожидать такой рассудительности. Каждый день приносит нам что-нибудь новое: начинается дело с шутки - кончается всерьез, хотел кого-то одурачить - глядь, сам в дураках остался".

Прежде всего в дураках остались, конечно, герцог и герцогиня. Затевая этот недостойный фарс, высокомерные вельможи даже и помыслить не могли, что простой землепашец преподаст такой незабываемый урок испанским правителям. А Санчо мог со спокойной совестью сказать: "Вступил я в должность губернатора без гроша в кармане и без гроша с нее ухожу - в противоположность тому, как обыкновенно уезжают с островов губернаторы".

Санчо Панса не посрамил своего взыскательного наставника. Дон Кихот не зря давал ему советы. Во владениях герцога никогда еще не было такого бескорыстного и рассудительного правителя. Но дело здесь, конечно, не только в облагораживающем влиянии ламанчского рыцаря. Еще совсем недавно Санчо мечтал стать богачом. Бедность разжигала его сребролюбие. Поэтому еще до того, как он стал губернатором острова Баратария, Санчо уже твердил, что самая высокая мудрость в том, чтобы "жить по правде". Когда же от него стала зависеть судьба многих людей, он совершенно забыл о своей личной выгоде и показал замечательный образец служения общему благу.

Введенный во вторую часть романа эпизод с губернаторством Санчо Пансы заметно усиливал демократическое звучание произведения. Ведь только Санчо, человек из народа, оказался достойным тех гуманистических истин, которым столь беззаветно служил Дон Кихот. При герцогском дворе даже не понимали, насколько бесчеловечными были их забавы. Вручив Санчо на прощание кошелек с двумястами золотых, герцог, вероятно, считал себя щедрым и обходительным сеньором. Однако по сравнению с бедняком Санчо, который никого не унизил и никого не обманул, он кажется жалким фигляром. Так, возвышая Санчо, Сервантес выносил приговор миру феодального высокомерия.

Гуманистические мотивы романа развивают также вставные новеллы. Их много. И хотя все они посвящены любви, они довольно разнообразны по своему характеру. Тут и образец пасторального жанра (жалостная повесть о Хризостоме и Марселе), и поучительные рассказы о губительной силе страстей (повесть о безрассудно-любопытном), и отзвуки пережитого (рассказ пленника об алжирской неволе), и т.д. В новеллах Сервантес ратует за нравственную красоту человека, утверждает, что истинное благородство заключается в добродетели, прославляет свободу в качестве величайшего блага. Все это тесно связывает вставные новеллы с гуманистической темой "Дон Кихота", несмотря на то, что с основной сюжетной линией романа новеллы первой части связаны очень слабо. Во вторую часть романа Сервантес включил лишь такие "вставные" эпизоды, которые "вытекают из естественного хода событий" и изложены "сжато, в самых кратких словах". Дон Кихот принимает участие в судьбе прекрасной крестьянки Китерии, которая не прельстилась богатством Камачо и стала женой бедного пастуха Басильо. Ламанчский рыцарь готов выступить на защиту хитроумных влюбленных, одурачивших Камачо Богатого. По его мнению, на их стороне правда человеческих чувств. А то, что Китерия отказалась от большого богатства ради любви, только поднимало ее в глазах Дон Кихота, полагавшего, что такую женщину "должно венчать лаврами и пальмовыми ветвями, ветками победы и торжества".

Апофеозом самоотверженной любви, бросающей вызов расовым ограничениям, является новелла о мавританской девушке Ане Фелис и юном кабальеро доне Гаспаре. Острота этой новеллы в том, что испанский дворянин не только посмел полюбить мавританку, но и пожелал разделить с нею горечь изгнания, на которое обрек испанских морисков жестокий указ короля. После ряда драматических приключений любящие вновь попадают в Испанию, и автор дает понять читателям, что просто бесчеловечно лишать таких людей права на счастье.

Но вставные новеллы не только развивают гуманистические мотивы романа, они еще и заметно расширяют его художественный диапазон. В своем месте мы называли роман Рабле полифоническим, полифоническим можно назвать и роман Сервантеса. Произведения французского и испанского писателей, конечно, во многом весьма различны. В то же время они являются наиболее характерными образцами ренессансного романа, тяготевшего к своего рода эпическому многоголосию. Сатира и пародия сочетается в "Дон Кихоте" с любовной лирикой и мудростью гуманистических сентенций. Наряду с яркими жанровыми сценами возникают условные пасторальные эпизоды. Патетические тирады ламанчского рыцаря перемежаются грубоватой речью погонщиков мулов и трактирных слуг. Прециозные цитаты из рыцарского романа уступают место народным пословицам и поговоркам, которые в изобилии рассыпает вокруг себя Санчо Панса. Художественное единство романа достигается через многообразие стилевых и фабульных мотивов. Это многообразие отнюдь не ведет к хаотической пестроте, поскольку в основе его лежит отчетливое стремление к жизненной правде. Перед читателем развертывается широчайшая панорама испанской жизни. В нем есть то, что совершенно отсутствовало в романах рыцарских, - изображение типических черт реальной действительности. Ибо как ни исключительна, почти фантастична история Дон Кихота, донкихотизм явление вполне типическое, коренящееся в конкретных жизненных условиях.

А вокруг шумит Испания, настоящая Испания начала XVII в. По пыльным дорогам движутся погонщики мулов, монахи, купцы, нищие, богомольцы, ремесленники, горожане и крестьяне. Каторжников ведут на галеры, дворяне гарцуют на конях, "бичующиеся" несут статую богоматери, пастухи гонят стада овец и свиней, поселяне готовятся к бою быков. Мы попадаем на постоялые дворы, на представление кукольного театра, на сельскую свадьбу, во дворец знатных вельмож, на улицы и площади Барселоны и даже в лагерь каталонских разбойников - кстати, благородный разбойник крестьянский сын Роке Гинарт (а он действительно существовал) обошелся с Дон Кихотом гораздо человечнее, чем сиятельный герцог. Под пером Сервантеса оживает Испания социальных контрастов, бедная и богатая, занятая трудом и привыкшая пребывать в праздности, исполненная благородного душевного порыва и погрязшая в мелких корыстных расчетах.

Сервантесу удалось создать поистине грандиозное произведение, в котором глубина мысли сочетается с эпическим размахом, а сила и значительность художественного обобщения - с точностью реалистического рисунка. В.Г. Белинский имел основание утверждать, что "Дон Кихотом начиналась новая эра искусства - нашего, новейшего искусства. Он нанес решительный удар идеальному направлению романа и обратил его к действительности. Это сделано Сервантесом не только сатирическим тоном его произведения, но и высоким художественным его достоинством: все лица его романа - лица конкретные и типические. Он более живописал действительность, нежели пародировал устарелую манеру писания романов, может быть, вопреки самому себе, своему намерению и цели" .

Заключение

"Дон Кихот" давно уже стал одним из популярных произведений мировой литературы. При этом в различные исторические периоды представители различных идеологических и литературных направлений по-разному истолковывали гениальное творение испанского гуманиста. Так, просветители XVII в. обращали внимание главным образом на антифеодальную пародийно-сатирическую тенденцию романа. Немецкие романтики (А.В. Шлегель, Шеллинг и др.) увидели в "Дон Кихоте" воплощение "извечного конфликта" между духом (Дон Кихот) и материей (Санчо Панса), недостижимым идеалом и пошлой реальностью. По мнению Генриха Гейне, Сервантес, задумав написать сатиру на рыцарский роман, "сам того ясно не сознавая, написал величайшую сатиру на человеческую восторженность". Ряд интересных суждений о романе высказали русские революционные демократы, и прежде всего В.Г. Белинский, считавший "Дон Кихота" "гениальным произведением" (письмо к Бакунину от 28 июня 1837 г.). Выше уже приводились его слова об огромном историко-литературном значении романа, заложившего прочные основы реалистического искусства. Белинскому удалось глубже многих проникнуть в его гуманистический и социальный смысл. Видя в Дон Кихоте "лицо в высшей степени типическое, родовое, которое никогда не переведется, никогда не устареет" , Белинский писал: "Дон Кихот благородный и умный человек, который весь, со всем жаром энергической души, предался любимой идее; комическая же сторона в характере Дон Кихота состоит в противоположности его любимой идеи с требованием времени, с тем, что она не может быть осуществлена в действии, приложена к делу".

Список используемой литературы

1. “Литература эпохи Возрождения” Б.И. Пуришев

2. Сервантес де Сааведра Мигель и его роман «Дон Кихот»,

В. Узин

3. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский, 2 тт., изд. «Academia», (Л. -- М.), 1929

4. Neumann M. H., Cervantes in Frankreich 1582--1910, N. Y., 1930. Литература об отд. произведениях: Morel-Fatio, L'Espagne de Don Quijote (в «Studies in European Literature being the Taylorian lectures 1889--1899», 1900)

5. Карелин В., Дон-Кихотизм и демонизм. Критич. исследование, СПБ, 1866