Лирические циклы в творчестве русских женщин-поэтов

В том доме было очень страшно жить,

И ни камина свет патриархальный,

Ни то, что оба молоды мы были

И замыслов исполнены,

Не уменьшало это чувство страха.

Элегия «Так вот же он, осенний тот пейзаж…» возвращает нас к автобиографическому источнику цикла. Ее развитие построено драматически - от ворвавшегося сразу, в первых же строках назвавшегося, как в страшном сне, пейзажа с «небом, как пылающая бездна», с «этими слепыми стенами» и «этим черным садом», через напряженную кульминацию («Все равно. Не надо…») - к горчайшему заключению:

…Так вот твоя серебряная свадьба,

Зови же гостей, красуйся, торжествуй!

Нам кажется, что эта элегия не знает особенно значительных вариантов. Кроме чисто интонационального, в первой строке («Так вот он…» - «Так вот же он…»), существенен только один, касающийся строк:

Мой бывший дом еще следил за мною

Прищуренным, неблагосклонным оком,

Тем навсегда мне памятным окном.

Сочетание «мой бывший дом» уточняет происхождение элегии. Это фонтанный дом, адрес душевной катастрофы, одной из самых тяжких для Ахматовой, которую она пережила в 1938 году, расставшись, после многих лет жизни с Н. Гумилевым.

Далее следуют элегии «Меня, как реку…» и «Есть три эпохи у воспоминаний…» Эти две элегии являются своего рода вершиной цикла. Обе они поэтически совершенны. Структурная разница между ними, как нам кажется, в том, что элегия «Меня как реку…» в цикле занимает едва ли не центральное место, в то время как элегия «Есть три эпохи у воспоминаний…» к внутреннему стержню того же цикла по существу примыкает менее плотно.

В элегии «Меня как реку…» Ахматова безыскусно говорит о том, кем могла бы стать, но не стала, как могла прожить жизнь, но не прожила, говорит о «не своем» имени и даже о будущей «не своей» могиле. Так входит в элегию тема двойника, заместительницы, «тени», тема «раздвоения» и муки, с ним связанной.

К элегии «Есть три эпохи у воспоминаний…» Ахматова возвращается на протяжении целого десятилетия, дорожила ею особенно. В ней есть, на наш взгляд, что-то неожиданное, несвойственное, даже чуждое Ахматовой в этой ее расправе с Памятью, в этом разоблачении Воспоминания, в жуткой трезвости ее отношения к духовным категориям, могуществом которых так поразительно полнится всегда ее творчество.

Седьмая элегия осталось незаконченной, хотя Ахматова возвращалась к ней на протяжении шести лет. В отличие от остальных шести, она рифмована, и ей дано название - «Последняя речь подсудимой».

В «Поэме без героя», во второй ее части есть такая строфа (IX):

И со мной моя «Седьмая»,

Полумертвая и немая,

Рот ее сведен и открыт,

Словно рот трагической маски,

Но он черной замазан краской

И сухою землей набит.

В нескольких рукописях поэмы к первой строчке этой строфы автором дана сноска: «Седьмая - Ленинградская элегия автора - еще не написанная».

2. Лирические циклы М.И. Цветаевой второй половины 1910 - начала 1920 годов

2.1 Лирический цикл «Стихи о Москве»

Ранний период творчества М. Цветаевой /1908-1915/ не очень богат циклами; здесь ей, вероятно, пока еще хватает рамок одного стихотворения, чтобы выразить себя сполна. Она еще недостаточно терпелива и внимательна, чтобы слишком разбираться в своих ощущениях. Ее героиня спешит жить и верит в открытость и доступность мира.

Я жажду сразу всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана

Идти под песни на разбой,

За всех страдать под звук органа

И амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне,

Вести детей вперед, сквозь тень…

Чтоб был легендой - день вчерашний,

Чтоб был безумьем - каждый день!

/ «Молитва»/

Эта торопливость заставляем ее постоянно переключаться с одной темы на другую. Героине Цветаевой представляется, что она многое постигла в человеческих отношениях.

Мы старших за то презираем,

Что скучны и просты их дни.

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они!

/ «В зале»/

И даже более зрелые строки о том же:

Если б знали вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром.

И какой героический пыл

На случайную тень и на шорох…

И как сердце мне испепелил

Этот даром истраченный порох.

/ «Вы, идущие мимо меня…»/

Героиня Цветаевой стремился не сколько «все понять», сколько «за всех пережить»:

Мне судьбою дано все понять…

Все понять и за всех пережить!

/ «Литературным прокурорам»/

Несмотря на обилие тем и образов, стихи Марины Цветаевой объединены пока лишь одним настроением - детской влюбленностью в мир и… желанием умереть от счастья:

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Это строки из стихотворения «Молитва», которое является своеобразным манифестом юной поэтессы, в котором она выразила свои ощущения и размышления о жизни в четкой образной формуле:

Ты дал мне детство - лучше сказки

И дай мне смерть - в семнадцать лет!

Но впечатления накапливаются, духовный опыт обогащается, и в одном стихотворении Цветаевой становится тесно. Когда бесконечные впечатления переполняют ее, она пытается придать им соответствующую образную и жанрово-стилевую форму. Так появляются циклы стихов, в которых раз заявленная тема /мотив/ получает развитие в других стихотворениях.

Стихотворения этих циклов «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку», «Ахматовой» написаны Цветаевой весной и летом 1916 года / за исключением нескольких стихотворений к Блоку, помеченных 1921 годом/. Их предысторией можно считать поездку Марины Цветаевой зимой 1915-1916 гг. в Петербург, где она познакомилась со многими петербургскими поэтами. Для литературного Петербурга она была, представительницей литературной Москвы. Читая свои стихи в петербургских литературных салонах, она помнила, что выступает «от лица Москвы», и равнялась при этом «на уровень лица - ахматовского» Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой. - М.,1992, С.237.

Неоспоримыми авторитетами среди поэтов Петербурга были для Цветаевой Анна Ахматова и Александр Блок. Позже она посвятит им циклы стихотворений. Пока же, возвратившись домой в марте 1916 года, она пишет стихи о Москве.

С первых же строк «московского» цикла читателя захватывает радостная, чистая, светлая стихия любви и восторга:

Облака - вокруг.

Купола - вокруг

Надо всей Москвой -

Сколько хватит рук!

Возношу тебя, бремя лучшее,

Деревцо мое невесомое?

В дивном граде сем,

В мирном граде сем,

Где и мертвой мне будет радостно,-

Царевать тебе, горевать тебе,

Принимать венец, о той первенец!

Преобладание золотых и голубых красок рождает представление действительно о дивном, нерукотворном «граде». Сквозными в поэтике цикла становятся песенно-сказочная и народно-поэтическая интонация:

Семь холмов - как семь колоколов,

На семи колоколах - колокольни.

Всех счетом: сорок сороков,-

Колокольное семихолмие

В колокольный я, во червонный день

Иоанна родилась Богослова.

Дом - пряник, а вокруг плетень

И церковки златоголовые. /1, 222/

Однако в переживаниях лирической героини Цветаевой сплелись два начала. Первое восходит к восприятию повседневно-обиходной, будничной жизни простого люда Москвы. Второе вызвано представлением о первопрестольной как символе религиозной, христианской святыни. Отсюда особый речевой колорит большинства стихотворений: причудливое «смешение» языковых оборотов «московского сброда» с возвышенной церковно-славянской лексикой:

Пятисоборный несравненный круг

Прими, мой древний, вдохновенный друг.

К нечаянныя радости в саду

Я гостя чужеземного сведу.

Червонные возблещут купола.

Бессонные взгремят колокола,

И на тебя с багряных облаков

Уронит Богородица покров… /1, 269/

И здесь же, через несколько строк / в другом стихотворении, написанном несколькими часами позже в тот же день, 31 марта/ героиня перевоплощается:

Мимо ночных башен

Площади нас мчат.

Ох, как в ночи страшен

Рев молодых солдат!

Греми, громкое сердце!

Жарко целуй, любовь!

Ох, этот рев зверский,

Дерзкая - ох! - кровь. /1, 270/

Очевидна смена настроений героини: то ее укрывает «с головы до пят Благообразия прекрасный плат», то примеряет она «крест серебряный на грудь», то вдруг почувствует себя бездомной, как «весь московский сброд».

Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!

Всяк на Руси - бездомный,

Мы все к тебе придем.

Клеймо позорит плечи,

За голенищем - нож.

Издалека-далече - ты все же позовешь /1,273/

Здесь же угадывается «вера в спасительные силы Москвы /не только города, а святыни и красоты, завещанной предками, первопрестольной столицы/ и безграничная любовь поэта к ней»¹¹

И льется аллилуйя

На смертные поля.

Я в грудь тебя целую,

Московская земля! /1, 273/

Рисуя картины жизни столицы, изображая себя в гуще народа, в толпе, щедро раздавая «червонные купола» чужеземным гостям, помогая им понять и полюбить этот древний город, Цветаева-повествовательница в итоге возвращается к самой ceбe:»

Красною кистью рябина зажглась.

Падали листья, я родилась. /1, 273/

Такое завершение цикла, убеждает нас, сколь неразрывен союз лирического «я» героини и мира Москвы, что главной темой цикла является она сама.

В «Стихах о Москве» еще нет того острого драматизма, конфликтности, которые откроются в последующих произведениях поэтессы. Но здесь уже чувствуется душевное напряжение лирической героини, ее переживания «по поводу исторического первородства Москвы»¹², она обнаруживает свою причастность к истории страны, заинтересованность в ее судьбе. «Стихи о Москве» - это шаг к самоутверждению через созидание, через творчество. Одновременно это историко-философская правда о судьбе России, которая, по мнению Марины Цветаевой, начинается с «Пятисоборного круга» - Успенского, Благовещенского, Архангельского соборов, с церкви Вознесения Господня, с собора 16 века Чуда Архангела Михаила, уничтоженных в конце 1920 годов. Цветаева стремилась удержать, сохранить приметы древней культуры. Фактом создания стихов о Москве поэтесса как бы обосновала свое неколебимое право быть хранительницей и представительницей первородной культуры древней Московской Руси.»

2.2 Лирический цикл «Стихи к Блоку»

Стихи о Москве» были для Цветаевой той ступенью, которая как бы приблизила ее к поэтическим авторитетам - Блоку» и Ахматовой. «Найденный Цветаевой важный общенациональный, исторического смысла мотив давал ей моральное право вступить в своеобразный диалог с ее великими современниками»¹³. Циклы «Стихи к Блоку» и «Ахматовой» в единстве предполагают их сопоставление со «Стихами о Москве». Намечена своеобразная интрига, суть которой в обнаружении двух традиций, связанных соответственно с Москвой и Петербургом.

Однако в сознании героини, как выясняется, эти два мира представляются разными гранями общенациональной и личной судьбы. Поэтому цикл, посвященный Александру Блоку, петербуржцу, создан в том же стилистическом ключе, что и цикл о Москве. Это молитва, как и достойно обращаться к миру безусловному, ценности абсолютной.

Ты проходишь на Запад Солнца,

Ты увидишь вечерний свет.

Ты проходишь на Запад Солнца,

И метель заметает след.

Мимо окон моих - бесстрастный -

Ты пройдешь в снеговой тиши.

Божий праведник мой прекрасный,

Свете тихий моей души. /1, 289/

В Блоке-поэте ей видятся черты почти сказочного идеального героя, рыцаря «без укоризны»:

Нежный призрак, рыцарь без укоризны,

Кем ты призван в мою молодую жизнь?

Милый призрак!

Я знаю, что все мне снится.

Сделай милость:

Аминь, аминь, рассыпься! /1, 288/

Эти частые обращения, «вопрошение» героя создают особую, предельно доверительную атмосферу во всем стихотворной цикле.

Цветаева видит Блока в полной отрешенности от его земного человеческого облика: призрак, «снеговой певец», «снежный лебедь», «ангел», нечто светлое, хрупкое, неземное, полуреальное, готовое вот-вот исчезнуть, вознестись на «заоблачную версту». Ключевое слово цикла - крыло /крылья/ - повторено восемь раз, при этом» оттеняет идею самопожертвования:

О, поглядите - как

Веки ввалились темные!

О, поглядите - как

Крылья его поломаны! / 1,292/

Рваные ризы, крыло в крови. /1,296/

Не проломанное ребро -

Переломленное крыло…. /1,296/

Святость, страдание, свет - вот, по мнению Виктории Швейцер, понятия, связанные для Цветаевой с Александром Блоком. «В облике Блока, созданном Цветаевой, единственная реальность - страдание». Недаром ведь уже в 1916 году она создает первые стихи о смерти Блока / за пять лет до его кончины/:

Думали - человек!

И умереть заставили.

Умер теперь, навек.

- Плачьте о мертвом ангеле!

Шли от него лучи -

Жаркие струны по снегу.

Три восковых свечи -

Солнцу-то! Светоносному! /1,291/

Темa страдания, «насильственной смерти», тема искупления с самого качала связывалась у Цветаевой с образом Блока. Он для нее - воплощение народной веры, истины, торжества духа. Конечно же, здесь есть перекличка с настроением «Стихов о Москве», с верой героини, что ее удел - "…вольный сон, колокольный звон, Зори ранние на Ваганькове». Главное, что и в «Стихах о Москве» и в «Стихах к Блоку» - общий источник: христианское самосознание, мысль о жертвенном подвиге.

В августе 1921 года, в письме к Анне Ахматовой Цветаева «повторит свою мысль о смысле блоковской жизни: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья… Ничего не оборвалось - отделилось. Весь он такое явное торжество духа, такой воочию - дух, что удивительно, как жизнь вообще допустила»¹⁵.

В цикле 1916-1921 гг. Цветаева пишет своего Блока» /Швейцер/, но это не конкретно-исторический портрет. Тем не менее цветаевское видение оказалось близким к восприятию автора «Стихов о Прекрасной Даме» другими его современниками.

Божественные, иконописные черты Блока, его «светоносность» тем не менее не были плодами поэтической фантазии Марины Цветаевой. Таким, например, его помнит Ирина Одоевцева, слушавшая выступление поэта в феврале 1921 года на «Торжественном собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина». «В этот вечер на эстраде Дома литераторов он держался, как всегда, очень прямо и совершенно неподвижно. Казалось, он даже не открывал рта, произнося слова. Его глухой, усталый голос возникал как будто сам собой. Блок был скорее похож на статую, чем на живого человека. Но от его светлых, вьющихся волос исходило сияние… Но сияние это тогда многие заметили и рассказывали на следующий день…

- Блок был такой удивительный. Такой стройный, тонкий, молодой. Если бы не лицо. Ах, какое лицо! Темное, большеглазое, как лики святых на рублевских иконах. И над ним сияние, да, да, настоящее сияние, как на иконе. Не верите? Спросите других…» Одоевцева И.В. На берегах Невы. - М., 1989, С.206

Цветаева увидела Блока позже, в мае 1921 года, но ровно за год до этого она написала:

Восковому, святому лику

Только издали поклонюсь /1,290/

Значит, это было ее собственное видение поэта, не навеянное рассказами очевидцев, однако совпавшее с их впечатлениями.

Виктория Швейцер в своих исследованиях пытается найти истоки обожествления Цветаевой Блока, «понять, какую идею олицетворяет Блок для Цветаевой» Швейцер В. Быт и бытие Марины Цветаевой, С. 237. Б. Швейцер приходам к выводу, что Блок воспринимался Цветаевой как современный Орфей, «воплощение идеи Певца, Поэта. Ведь и Орфей не был человеком, а существом из мифа, сыном бога и музы, хотя и смертным» Там же.

К такому Богочеловеку обращены вопросы поэтессы:

Не ты ли

Ее шелестящей хламиды

Не вынес -

Обратным ущельем Аида?

Не эта ль,

Серебряным звоном полка,

Вдоль сонного Гебра

Плыла голова? /1,298/

Помимо восторга и преклонения в стихах, особенно 1921 года, звучит мотив ревности, одиночества, оставленной подруги-возлюбленной Поэта:

лирический ахматова цветаева благинина

«Покамест не продан!»

Лишь с ревностью этой в уме

Великим обходом

Пойду по российской земле.

Схватить его! Крепче!

Любить и любить его лишь!

О, кто мне нашепчет,

В какой колыбели лежишь? /1, 297/

Орфей в греческой мифологии воплощает «могущество пения и любви, побеждавшей смерть» Словарь античности. -М.,1993, С.400. Но сам он смертен. Лирическая героиня Цветаевой пытается спасти своего Орфея:

Рвануть его! Выше!

Держать! Не отдать его лишь! /1, 298/ 85

Однако тщетны попытки, «ложен подвиг, и даром труды». Могущественный певец в земле / «Державная нажить, Надежная, ржавая тишь…"/, но на земле осталась его «бессонная совесть». Потому героиня Цветаевой уже не противопоставляет себя другим, не обособляемся, а присоединяется к общему хору голосов, оплакивающих Поэта.

Так, Господи! И мой обол

Прими на утвержденье храма.

Не свой любовный произвол

Пою - своей отчизны рану.

Не скаредника ржавый ларь -

Гранит, коленами протертый!

Всем отданы герой и царь,

Всем - праведник - певец - и мертвый. /1,299/

Думается, «праведник» помимо уже упомянутого «крыла» также является ключевым символов цикла. Он выражает и поэтическую, и человеческую судьбу Александра Блока. Как личность Блок многим представлялся праведником / «невероятно правдив и честен»^20, страдающим «один за всех».

И. Анненский в стихотворении «К портрету А.А. Блока» говорит о «холоде невыстраданных слез» в стихах поэта.

Цветаева лично не была знакома с Блоком, поэтому мотив праведного страдания за человечество, надо полагать, подсказан творчеством поэта и его общими представлениями о долге человека.

Цветаева знала «Стихи о Прекрасной Даме» и поэтому образ благородного рыцаря, очевидно, «заимствован» из них.

О, я привык к этим ризам

Величавой Вечной Жены!

Цветаева, кажется, почти текстуально повторит Блока:

Во мгле сизой

Стоишь, ризой

Снеговой одет. /1,288/

И еще:

О, Святая, как ласковы свечи,

Как отрадны Твои черты!

Мне не слышны ни вздохи, ни речи,

Но я верю: Милая - Ты.

/Блок/

Цветаева:

Он поет мне за синими окнами,

Он поет мне бубенцами далекими.

Длинным криком, Лебединым кликом -

Зовет.

Милый призрак! /1,289/

Как уже отмечалось, циклы о Москве и Блоке перекликаются прежде всего интонационно: своим доверительно-молитвенным» голосом, общим настроением - веры и поклонения. Однако это совпадение далеко не абсолютно. В цикле, посвященном Москве, наряду с силой веры и жертвенного служения, обнаруживается сила почти загадочной стихийной страсти, граничащая с дерзостью, вызовом, бунтом. Последняя не затихнет, не растворится, а будет по-своему реализована в цикле стихов «Ахматовой» и как бы замкнет на этом этапе творчества Цветаевой круг ее представлений о должном и сущем.

2.3 Лирический цикл «Ахматовой»

Поэтическое обращенье к Анне Ахматовой следует почти сразу за циклом «Стихов к Блоку». Но дело не только в их смысловой близости, важнее другое - смысловая взаимозависимость циклов. «Тихая, даже молитвенная радость стихов о Блоке дополняется кипением страстей в цикле «Ахматовой» Кедровский А.Е.Возвращенные имена, С. 38 . Ахматова, в представлении Цветаевой, из другой и сама, воплощает эту стихию - многоликих природных сил в одном случае, тайны и загадки народной души - в другом. Поэтому нет той гармонии, умиротворящего начала, которые наблюдаются в облике Блока и его взаимоотношениях с миром. Однако Ахматова рядом с Блоком - это представление Цветаевой о возможностях человека, это как бы один собирательный характер.

В стихах ахматовского цикла больше от поэзии народных гаданий и заклинаний, от представлений о скрытых силах природы и человека:

О Муза Плача, прекраснейшая из муз!

О ты, шальное исчадие ночи белой!

Ты черную насылаешь метель на Русь,

И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы…

/1,303/

«Анализ заклинательных песен-обращений, - свидетельствует исследователь поэтики русских обрядовых песен Ю. Круглов, - обнаруживает в них общую черту: они исполнялись от имени коллектива - заклинание должно было помочь не одному человеку, а всей семье, всей деревне. Отсюда почти в каждой песне местоимения: «мы», «нам», «нас».

Так же, от имени всей Москвы, в духе национальных русских традиций обращается Цветаева к Ахматовой:

И мы шарахаемся, и глухое: ох!-

Стотысячное - тебе присягает - Анна.

/1,303/

Подобно тому, как древние предки заклинали силы природы, заклинает и Цветаева властительницу и «разъярительницу» ветров, Насылательницу метелей, лихорадок, стихов и войн» - Чернокнижницу! - Крепостницу!» /1,307/.

Магическая сила слова, достигнув своей цели, преображает чернокнижницу сначала в «Богородицу хлыстовскую», а затем в «Златоустую Анну всея Руси». Почти незаметно слились воедино противоположные стихии, «святое и грешное, Небо и Земля, смирение и бунт», став «полюсами одного характера». Знаменательно, что эти полюса - ворожба, и молитва - одинаково принимаемы лирической героиней Марины Цветаевой:

Океаном ли правишь путь

Или воздухом, - всею грудью

Жду, как солнцу подставив грудь

Смертоносному правосудью. /1,307/

Не этих ивовых плавающих ветвей

Касаюсь истово, - а руки твоей!

Тебе одной ночами кладу поклоны,-

И все твоими очами глядят иконы! /1,309/

По мнению Виктории Швейцер, Цветаева «любила в Ахматовой то, чего сама была лишена, прежде всего ее сдержанность и гармоничность». В цветаевском цикле Ахматова неистова в своих чувствах.

Вероятно, Цветаева, увидела такой Ахматову в ее стихах /ведь лично, они не были знакомы в это время/. За поэтическим «лаконизмом и энергией выражения» /Эйхенбаум/ Ахматовой Цветаева почувствовала, нечто родственное себе - ту самую «силу жизни и любви», которая так сильна в поэте, что он «начинает любить самое свое сиротство, постигает красоту боли и смерти».

Нам сейчас нелегко решить, чего больше в Ахматовой: гармонии или раздвоенности, а мнения критиков противоречивы. Одни отмечают сдержанность, лиризм, напевность, «хрупкую пронзительность» /Кузмин/ ее поэзии, другие, напротив, видят в ней «нечто сходное с неразрешимыми диссонансами /Жирмунский/ и «парадоксальный своей двойственностью образ /Эйхенбаум/.

Лидия Гинзбург в статье 1977 года «Несколько страниц воспоминаний», воскрешая в памяти образ Ахматовой 10-20-х годов, замечает, что «удивительно красивая, блистательно остроумная, величественная… Анна Андреевна не была похожа на своих героинь. Но Ахматова, с ее трезвым, наблюдающим, несколько рационалистическим умом как-то похожа на свой поэтический метод». Эти слова, как нам кажется, еще одно подтверждение необычайно сложного, а то и загадочного мира Ахматовой, что ближе самой Марине Цветаевой.

Противоречивость, стихийность натуры Марины Цветаевой была отмечена многими. В. Швейцер считает ее поэтом крайностей и дисгармонии. И. Бродский называет поэзию Цветаевой «проповедью окраинных ситуаций», а цветаевское мироощущение - философией дискомфорта. М. Белкина, вспоминая свои встречи с Цветаевой, сравнивает ее с колдуньей: «В ней было что-то от ведуньи, расколотившей к черту все крынки, чугуны, презревшей людские законы, молву - и на шабаш».

Вот такой же колдуньей, чернокнижницей увидела Цветаева и Анну Ахматову:

Ты, срывающая покров

С катафалков и колыбелей,

Разъярительница ветров,

Насылательница метелей… /1,307/

Вопреки всем свидетельствам людей, знающих Ахматову, Цветаева утверждает свой образ петербургской поэтессы, используя возможности «самого субъективного рода литературы». «В лирическом стихотворении читатель хочет узнать не столько поэта, сколько себя» Гинзбург Л. Ахматова. Несколько страниц воспоминаний, С. 291. Рисуя Ахматову в противоречивых красках, Цветаева таким образом еще раз подчеркивает и свою противоречивость, и схожесть своей судьбы с судьбой «Златоустой Анны всея Руси».

3. Поэтическое творчество Е.А. Благининой; значимость и особенности лирического цикла

3.1 Биографические вехи, творческий облик

Елена Александровна Благинина родилась в мае 1903 года в деревне под Мценском Орловской области, а росла и училась в Курске. После школы - Курский педагогический институт. Писать начала рано. Еще студенткой вошла в Курский союз поэтов.

В дальнейшем, узнав, что в Москве существует Литературно-художественный институт им. Валерия Брюсова (его называли просто - «Брюсовский институт»), решила в него поступить. Поступила в институт и одновременно работала в багажном отделении газеты «Известия». И то и другое оказалось в жизни важным. В 30-е годы, уже заявив о себе как даровитый литератор, Елена Благинина становится редактором журнала «Мурзилка», затем - журнала «Затейник». Ее связь с литературой для детей закрепляется прочно и надежно.

У Елены Благининой немало строк, строф, целых стихотворений, бытующих в детской аудитории без имени автора. Но мы-то с вами знаем, кто автор. Где и от кого мы услышали это?

Как у нашей дочки

Розовые щечки.

Как у нашей птички

Темные реснички.

Как у нашей крошки

Тепленькие ножки.

Как у нашей лапки

Ноготки царапки.

Одни скажут: в детсаду от воспитательницы. Другие: дома, от дедушки. И лишь третьи снимут с полки книгу «Гори-гори ясно» (М.: Детская литература, 1965) и на странице 111 найдут «Аленушку» или - что у кого имеется - снимут с полки книгу «Журавушка» (М.: Детская литература, 1973) и на странице 52 прочитают то же самое, но с другими картинками (там - Н. Кнорринг, здесь - Ю. Молоканов).

Ее имя знают, вероятно, все от мала до велика. Дети в этом смысле памятливей и благодарнее. Стихи и поэмы Елены Благининой, ее бесконечные песенки, скороговорки, считалки, тараторки, игры давно полюбились малышам, стали неотъемлемой частью их ученья и досуга. Педагоги и воспитатели пользуются ими в своей работе.

Интересен и оригинален ритмический набор Е. Благининой. Четырехстопный ямб, чередующийся с трехстопным, столь частый четырехстопный хорей, амфибрахий баллад и описаний, редкие дактиль и анапест - все служит поэту. У Елены Благининой нет стереотипов. Все живо, все движется, все служит образу, характеру, мысли. И все так просто, все сделано из основных стихий мира - огня, воды, воздуха.

В иноязычных литературах ее всего более интересуют поэты, писавшие для детей. Так она становится мастером перевода. Ее переложения стихов Тараса Шевченко, Леси Украинки, Марии Конопницкой, Льва Квитко, Наталии Забилы широко известны. Они вошли во многие хрестоматии и антологии. Ее собственные стихи тоже звучат на многих языках ближнего и дальнего зарубежья.

Творческий облик Елены Благининой будет неполон и недостаточно проявлен, если не сказать об ее книгах для взрослых. Их не много, этих книг, но они весомы. В них значима каждая строка.

Лирика для взрослых и лирика для детей не отделены у Елены Благининой высокой и звуконепроницаемой перегородкой. Они сообщаются, они аукаются. Ауканье - слово здесь не случайное. В поэтике Елены Благининой аукаются, как положено, рифмы, но аукаются и времена, и города, и страны, и возрасты человека.

Елена Благинина всегда оказывается окруженной людьми разных возрастов, книгами, деревьями, птицами, реками, цветами. И все они существуют не отдельно, не разрозненно, а в единстве земного мира, все они связаны, все они аукаются. Их соединяет душевная теплота поэта, его обращенность ко всему сущему. Годы шли, а Елена Благинина не переставала удивляться чуду бытия:

Разговор с предками и с потомками вполне реален в рамках поэтики Елены Благининой. Она обращается к своим племянникам:

Запишите мой голос на пленку!

Вдруг в две тысячи третьем году

Вы услышите тетку Аленку,

Ту, что будет в раю иль в аду.

В беспредельности небытия Елена Благинина находит воспаленную точку, в которой останется ее живая часть - голос. Снова эхо, ауканье настоящего (которое станет будущим) с будущим (которое станет настоящим).

Остается голос. Голос как синоним слова и песни. Об этом сказано у той же Елены Благининой (цитируя, я получаю удовольствие - снова прочитываю милые мне строки):

Деревья те, что мы любили,

Теперь срубили…

Цветы, которые мы рвали,

Давно увяли…

То пламя, что для нас горело,

Других согрело…

Сердца, что рядом с нами бились,

Остановились.

И только песня остается,

И все поется,

Все поется…

Устная и письменная речь Елены Александровны представляется мне образцовой. Разливы этой речи во всех ее тонах, во всех полутонах звука и цвета доставляют истинное удовольствие. После речевой мешанины, языковых коктейлей, после стилевой безвкусицы, которые мы встречаем сплошь и рядом у современных авторов, сочинения Елены Благининой доносят до нас переливы живого народного говора, сохраняют чистоту и прозрачность его. В этом смысле Елену Александровну можно назвать хранительницей огня, хозяйкой речевых кладов. И здесь она может быть наставницей. Вслед за Пришвиным, Житковым, Соколовым-Микитовым, Паустовским, Исаковским и Фраерманом. Свобода и изящество слога, изобретательность и естественность словесного волеизъявления без словесной эквилибристики, богатство интонаций и гармония переходов от одной к другой - вот что можно сказать о языке произведений Елены Благининой.

Елена Благинина оставила обширную мемуарную прозу, давно ожидающую публикации. Вероятно, запасники этого автора могли бы существенно увеличить корпус опубликованных произведений. Но Елена Александровна с ее высокой взыскательностью и жесткой самокритичностью не так-то часто и легко расставалась со своими рукописями. Вслед за Максимилианом Волошиным, ее любимым поэтом и учителем, она могла бы повторить: «Приятней быть не книгой, а тетрадкой».

Многое о личности Благининой сообщают современники, лично знавшие этого человека, этого поэта. Автор книги о ее творчестве В. Приходько пишет, что Елена Александровна не переставала удивлять и радовать, а зачастую выручать своих друзей. Помогает родителям, посылает подарки и билеты на елку детям тек, кого арестовали по бредовым обвинениям в шпионаже; поселяет у себя вернувшихся из эвакуации, после войны заводит порядок - каждый четверг собирать гостей, чтобы читать стихи, слушать музыку, дарить свои новые вышедшие книги.

Е.А. Таратута свидетельствует: «Мне нравилась ее чистая речь, с простыми теплыми словами, которые вдруг становились высокой поэзией. Она умела весело играть словами, как любимыми игрушками, раскрывая их внутренний смысл, их таинственное звучание. Она прекрасно знала русскую поэзию - Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Некрасов, Фет. Очень любила Блока. Как-то она рассказывала мне, что Блок просто околдовал ее, а его стихи научили лучше видеть, лучше слышать…».

В. Приходько и Е. Таратута приводят несколько «речений» Благининой, на которые она была неиссякаема:

- Открылись шлюзы - поперли музы…

- Не все то молодо, что свистит!

- Кто гудит - не убедит.

Личная судьба Благининой сложна, ее события практически не тронуты биографами. Ее мужем был поэт Георгий Николаевич Оболдуев. Признанность его не была официальной. При жизни удалось напечатать одно стихотворение и один рассказ, поэтическое творчество было известно немногим посвященным. Здесь отмечается свойственный 20-м годам дух экспериментов, обращение к поэтике футуризма и конструктивизма, близость к обэриутам. Оболдуев оставил свои стихи в двух машинописных подборках, готовых к печати, большой роман в стихах «Я видел».

Вдове, Елене Благининой, удалось впоследствии опубликовать в СССР только 6 стихотворений. В 1933 - 39 годах Георгий Оболдуев был репрессирован, Благинина стала хранительницей его наследия.

Оттепель дала возможность опубликовать некоторые серьезные стихи. В 1966 году в свет выходит единственный «недетский» поэтический сборник Благининой «Окна в сад», показавший читателю известную поэтессу с неожиданной стороны. Первая книга для взрослых. А ей уже шестьдесят три года… Подзаголовок «Книга стихов» указывает на цельность поэтического видения автора. Произведения сборника отличаются ясностью языка и смысла. В них отражаются пережитые или увиденные ситуации, рассказывается об отдельных переживаниях или судьбах, обнаруживается связь с природой и сосредоточенность на передаче мысли. Они обращены к третьему: к человеку - матери, отцу, мужу; событиям, явлениям - детству, войне, природе, зрелости; к Богу.

Благинина не могла при жизни напечатать свои серьезные, основанные на христианской вере стихи, в которых выражен ее трезвый взгляд на коммунистическое государство. Всю жизнь она плодотворно работала как детский поэт, и поэтические сборники для детей всегда пользовались признанием. Состоявшись как автор стихотворных произведений для детей, она тем не менее испытывала в этом положении противоречивые чувства. Издавшая за свою долгую жизнь более сорока книг для детей и тайком хранившая свои «взрослые», крамольные стихи, в конце жизни не без злопыхательства сочинила такой «стишок»:

На зеленой на лужайке

Скачут белки, пляшут зайки,

И поют на все лады

Птички - мать их растуды.

В 80-е и 90-е годы Благинина публикуется в «толстых» журналах. Последние сочинения приносит в редакцию сама, словно торопясь, боясь не успеть оставить свое слово о важном, полное то любви, то скорби. В стихах говорится о горести по погибшим родственникам, об арестованных, о судьбе поэта, о вызывающих отвращение стукачах (они - хуже Иуды), о преследуемых великих, о вынужденном одиночестве тех, чьи родные в ГУЛАГе, о многих давящих при коммунизме обстоятельствах. Но при этом стихи Благининой всегда поднимаются над публицистичностью. Она пытается осмыслить судьбы - свою, близких, окружавших ее современников, поколения, отечества. Как гражданка, как женщина, как человек, как художник.

Елена Александровна Благинина в последнюю поэтическую подборку включает и такое стихотворение:

Да не сокрушится дух мой прежде тела!

Господи! Тебе ведь все равно!

Сделай так, чтоб птицей отлетела,

А не завалилась, как бревно…

3.2 Тематические циклы и показательные черты их поэтики

Е.А. Благинина (1903-1989) пришла в детскую литературу в начале 30-х годов. Стихи ее печатались в журнале «Мурзилка». В 1936 году вышли первый сборник стихов - «Осень» - и поэма «Садко», а в 1939-м - сборник «Вот какая мама». С тех пор фонд русской лирики для малышей постоянно пополнялся ее стихотворениями.

Стиль Благининой существенно отличается от стиля Чуковского, Маршака и даже Барто - особенным, женским звучанием. В стихах Благининой нет громкого, декларативного пафоса, интонация их - естественно-мягкая. Женственность сквозит в образах маленьких девочек и расцветает в образе матери. Деловитость и сердечность, любовь ко всему красивому, нарядному объединяет маму и дочку - двух постоянных героинь Благининой. Ее маленькую поэму «Аленушка» можно назвать поэмой женственности. Одно из лучших стихотворений поэтессы - «Вот какая мама!» (по ее собственной оценке, оно «если не совершенное, то все же подлинно детское»). Построено оно так, что в нем воедино слиты голоса матери, девочки (может быть, играющей «в дочки-матери») и автора.

Мама песню напевала,

Одевала дочку,

Одевала - надевала

Белую сорочку.

Белая сорочка -

Тоненькая строчка.

Вот какая мама -

Золотая прямо!

Чистым, звонким голосом говорит ее лирическая героиня о любви - к маме, к деревьям и цветам, к солнцу и ветру… Девочка умеет не только восхищаться, но во имя любви и работать, и даже поступаться собственными интересами. Ее любовь проявляется в деле, в хлопотах, которые и есть радость ее жизни («Не мешайте мне трудиться»). Дети, в особенности девочки, с малых лет знают стихотворение Благининой «Посидим в тишине»:

Мама спит, она устала.

Ну, и я играть не стала!

Я волчка не завожу,

Я уселась и сижу.

Елена Благинина опиралась в своем творчестве на традиции народных колыбельных детских песенок, на высокую простоту пушкинского «глагольного» стиха, на цветопись и звукопись Тютчева и Фета, звонкость поэтов-песенников - Кольцова, Никитина, Некрасова, Есенина. Богатое наследие народной поэзии и классической русской лирики и помогло ей создать свой мир чистых красок, ясных представлений, добрых чувств.

Я надела поясок,

Подвязала туесок,

Побежала по малину

Через луг, через лесок.

Я раздвинула кусты.

Ну, тенисты, ну, густы!

А малина-то, малина -

Самой крупной крупноты!

Самой крупной крупноты,

Самой красной красноты!

Темы детских стихов Благининой определяются привычным кругом интересов малышей: родной дом, близкие люди, любимые игрушки, сад и лес, домашние любимцы. Животные удостоены объемного портрета, в котором учтено до мельчайшей черточки все во внешнем облике, учтен характер:

Зверь на совушку похожий,

Именуемый Котом,

На ларе сидит в прихожей,

Окружив себя хвостом.

Через щелочки-прищурки,

В темноте мерцает он,

На его пушистой шкурке,

Загогулин миллион.

А на морде - для красы -

Врастопыр бровеусы

Ни мурлыка и ни мява.

Он так важен потому,

Что сейчас придут

X О 3 Я В А,

И начнут служить ему…

Как пример можно вспомнить стихотворения «Котенок», «Журавушка», «Кукушка», «Зайчики».

Природа в ее стихах - близкая, знакомая, тоже «домашняя». Можно прямо обратиться к черемухе, к «травушке-муравушке», к березам и услышать ответ:

- Черёмуха, черёмуха,

Ты что стоишь бела?

- Для праздника весеннего,

Для Мая расцвела.

Даже мотивы советской жизни поэтесса вплетала в жизнь семейную (стихотворения «Шинель», «Миру - мир» и другие подобные). Вопреки духу идеологии и производственности Благинина возвращала читателей в мир личных, интимных ценностей. Мать, провожающая сына на войну («Две матери»), бойцы Красной Армии («Песня про двух буденовцев»), молодой партизан («Гармоника») показаны в самые драматические моменты жизни. Интересна для автора динамика переживаний: осмысление долга, прощание, душевная боль, любовь… В подтверждение можно назвать многочисленные ее сборники: «Вот какая мама!» (1939), «Посидим в тишине» (1940), «Радуга» (1948), «Огонек» (1950), «Гори-гори ясно!» (1955), итоговый сборник «Аленушка» (1959), а также новые, более поздние - «Травушка-муравушка», «Улетают - улетели».

Созданное Еленой Благининой в поэзии можно было бы распределить по тематическим циклам. Скажем, стихи о временах года. У нее довольно полно изображены весна и лето, осень, из осени в зиму, и так - по кругу. И Елена Благинина зорко следит за приметами этого перехода, в выразительных деталях передает каждую пору. Вот золотая осень:

Солнышко то спрячется за тучей,

То раскинет желтые лучи.

И сидит поджаристый, пахучий,

С золотистой коркой хлеб в печи.

Золото листьев перекликается с золотистой коркой хлеба. Неожиданный, смелый образ! В том же стихотворении «яблоки скуластые, крутые, то и дело шлепаются вниз». Эпитет «скуластые» вместе в эпитетом «крутые» делает яблоки не только зримыми, но и ощутимыми на вкус.

Лето и весна, в изображении Благининой, многоцветны, плотно заселены. Персонажами становятся деревья («Черемуха», «Яблонька»), цветы («Одуванчик», «На моем окошке»), ветер, дождь.

И зной, и дождь, и ведро, и стужа, и ветер, и метель - все это получило в книгах Елены Благининой живое и яркое воплощение. Задача поэта - не только изобразить, но и выразить. Выразить свое состояние, свое настроение. Но и этого мало. Стихотворение несет читателю мысль о мире. Как это выглядит у Елены Благининой? Прошел летний дождь, и колея наполнилась водой. Читаем стихотворение «Колея»:

Над рожью, дождиком примятой,

Стоит денек почти сквозной.

Орловский ветер пахнет мятой,

Полынью, медом, тишиной.

Иду стеной высокой хлеба.

Иду, иду да постою.

Любуясь, как упало небо

В наполненную колею.

Живописец здесь бы и остановился. Картина есть? Есть. Но поэт (впрочем, не всякий, а именно Елена Благинина) идет дальше:

На синем дне летают птицы,

Плывут печально облака…

Картина еще продолжается. Но она уже вопиет о выходе к мысли, к обобщению. И вот:

Стою… Мне страшно оступиться.

Мне очень страшно оступиться -

Так эта пропасть глубока.

Глубока своим отражением неба, облаков, простора, мира. Тут не только залюбуешься картиной, но и задумаешься над смыслом увиденного…

Вообще говоря, описательная лирика Благининой тяготеет к обобщениям, принимает характер художественного исследования мира вещей и их преломления в индивидуальном сознании лирического героя («Форточка», «Снегурка», «Милый сад», «Ненастный дождик», «Белые грибы»).

Елена Благинина в особенной манере изображает труд и людей труда. Показывая одновременно, как душевные качества человека раскрываются в труде. Профессий в стихах Елены Благининой много. И они - разные. Дворник, полотер, точильщик, крановщик. И все - нужные людям. И как привлекательно выглядит у Елены Благининой «веселый человек» (так называется стихотворение)! Появившись в доме, он «все перевернул вверх дном»:

Он двигал кресла и столы,

Он залезал во все углы,

Он краску на пол проливал

И песни распевал.

Этот перечень реален. И он вызвал восторг у наблюдавшего «за ним мальчика или наблюдавшей за ним девочки. Все равно - здесь важны восторг и зависть.

Покурив, отдохнув, полотер берется за работу:

Сукно и щетку притащил

Веселый человек.

Он щетку воском навощил.

Веселый человек.

И ну плясать, и ну свистеть -

И начал так паркет блестеть,

Что окна вместе с синим днем

Вдруг отразились в нем.

Потом паркет сукном натер

Веселый человек.

Ох, удивительно хитер

Был этот человек!

Он двигал мебель как хотел.

Он стулья в воздухе вертел,

Но даже тетя на него

Не злилась, ничего!

К восторгу и зависти прибавляется досада. В чем дело? Тетя дает полотеру положенные деньги.

А мне за эту кутерьму

Какую поднял ты в дому,

Такой бы вышел нагоняй,

Что только ай-ай-ай!

Это не «протокольный» пересказ «процесса труда», как у нас говорят, а живой, психологически верный портрет человека; вырванный из жизни эпизод поэтом одухотворен.

Женщина принесла корыто и начала стирать:

Пахнет пена под руками

И пузырится слегка,

Будто дали нашей маме

Не белье, а облака

На плите бушует бак,

Крышкой хлопает толстяк.

Это можно перенести на картину. За пределами картины остается концовка - достояние поэзии. Белье постирано, развешано на веревке.

Ветер машет рукавами,

Треплет кофты и штаны,

Будто вдруг сбежались к маме

Все танцоры-плясуны.

Любое занятие человека под пером Елены Благининой превращается в поэтически увлекательное действо. Свежее просохшее белье надо прогладить. Будничное занятие. Вот оно - в изображении Елены Благининой:

Утюг идет по простыне,

Как лодка по волне,

И оставляет ровный след

На белом полотне.

Горячий, ровный-ровный след,-

Ни складки, ни морщинки нет.

Одновременно видишь утюг и лодку, простыню и речную гладь, морщины на простыне и волны на воде. Сверх того, видишь человека, который гладит белье. И словно вступаешь с ним в беседу. Это сверхзадача поэтического образа.

Можно наметить цикл об отношениях старших и младших, родителей и детей. Здесь возникает особый мир, психологически достоверный и тонко изображенный. («Наш дедушка», «Про флажок», «Шинель», «Про хрустальный башмачок»). Скомпоновать можно благининские стихи и по-другому - по часам суток: от рассвета до заката, от заката до рассвета («Уморилась», «Ветер», «Букварик», «С добрым утром»). Могут быть разные аспекты, раскладки, компоновки. Они освежают восприятие. И многое проясняют в творчестве.

Обходясь лишь точным словом да узорным ритмом, Благинина создавала образ родного языка - яркого, звонкого, гибкого.

3.3 Лирические циклы книги стихов «Окна в сад»

В каждом стихотворении Е.А. Благининой есть тонко и умно решенная сверхзадача поэтического образа.

Рассмотрим стихотворение, которое иначе как программное, помня о ее великих предшественниках, не оценишь:

Я спросила эхо:

- Замолчишь ты?

А сама притихла и стою.

А оно в ответ мне:

- Ишь ты! Ишь ты!.

Значит, понимает речь мою.

Я сказала:

- Ты поешь нескладно!

А сама притихла и стою.

А оно в ответ мне:

- Ладно! Ладно!

Значит, понимает речь мою.

Я смеюсь, и все звенит от смеха,

Замолчу - и всюду тишина.

Иногда гуляю я одна,

А не скучно, потому что эхо.

(с. 54)

Традиционно стихотворение «Эхо» включается в поэтические сборники для детей. Но квалифицировать его как детское впору и поостеречься. Так как теряются либо перестают действовать критерии. Причем не только вышеперечисленные, но и проблемно-тематический. Что здесь предмет поэтического высказывания? Эхо, отзвук, отражение, голос, диалог, ауканье, взывание и ожидание ответа, поиск связи с миром через созвучие… Разве вопрос о «детскости» и «взрослости» не теряет смысл? Тем более что идея и эффект эха оказываются самоценны и угадываются в других текстах.

Например:

Деревья те, что мы любили

Теперь срубили…

Цветы, которые мы рвали,

Давно увяли…

То пламя, что для нас горело,

Других согрело…

Сердца, что рядом с нами бились,

Остановились…

И только песня остается,

И все поется, все поется. Благинина Е.А. Окна в сад. - М.: «Советский писатель», 1966, с.74. Далее стихотворения Е.А.Благининой цитируются по этому изданию с указанием страниц в тексте.

И это - эхо, ауканье не в пространстве, а во времени. И одно лишь это становится дорого, и не суть важно, что все предыдущие, освоенные, соблюденные не однажды требования здесь забыты, оставлены, или, может быть, исчерпаны. Возникновение лирических циклов в творчестве Благининой стало возможно именно благодаря этой «растянутости» и неисчерпанности каждого переживания.

Конечно, с одной стороны, детские стихотворения Благининой легко классифицируются, распределяются по тематическим и жанровым группам, а поэтому и объединяются самим поэтом в циклы. Это позволяет щедро и последовательно рассказывать о ее творчестве в персональном параграфе любого учебного пособия по детской литературе. Строятся они примерно так:

- стихотворения Благининой о временах года;

- стихотворения Благининой о времени суток;

- стихотворения Благининой о профессиях и ремеслах;

- стихотворения Благининой о маме;

- мотивы советской жизни, вплетенные в жизнь семейную, в стихотворениях Благининой

- традиции колыбельных песен в поэзии Благининой;

- стихотворения Благининой, соотносимые с жанровыми формами детского фольклора: частушки, считалки, тараторки, загадки.

Как видно, все правомерно. Но всякий раз зависает, а будучи зависшей, отсекается важная составляющая личности и судьбы поэта Благининой.

Перечисляя темы и мотивы, жанровые формы и изобразительные средства, авторы словно настаивают, что только это читателю и надлежит запомнить. И забыть, или просто не принять во внимание, что положение Благининой в детской литературе особенное, вернее - несвойственное.

Благинина сознательно ориентируется на ребенка - адресата своих стихов, ведет литературную работу на соответствующем поприще (редактирует журналы «Мурзилка», «Затейник»), но этим не исчерпывается ее творческий облик. Елене Благининой (и именно это словно предписывалось забыть) принадлежат стихотворения, к которым можно, несмотря на настойчивость прокрустово ложе для нее таки сохранять, неприменимо определение «детские». Напомним, что это никак не оценка качества, поэтического достоинства. Это указание на идейно-тематический характер, а также на универсальность изобразительных средств.

Речь идет о ее лирике, известной по сборнику 1966 года «Окна в сад», по отдельным текстам в сборнике «Дух поэзии» 62, 69, 71, 89 годов., по сборнику «Реквием» 1989 г., подборкам в отдельных номерах журнала «Новый мир» за 87, 89 гг. По прочтении их становится понятно, что автор - человек ясно мыслящий, религиозный, критически настроенный в политике, имеющий личный скорбный опыт. Это поэт, сумевший не заплатить за свой успех в детской литературе самоуспокоенностью.

Благинина отображает увиденные ситуации, передает отдельные переживания: печаль о погибших родственниках, об арестованных, пишет о вынужденном одиночестве тех, чьи родные оказались в ГУЛАГе, о множестве давящих при коммунистической идеологии обстоятельств, о процветающих приспособленцах и преследуемых великих…

И всякий раз она поднимается над публицистичностью, обнаруживает свободу и изящество слога, этакое словесное волеизъявление, богатство интонаций, гармонию переходов, этику аллюзий… Это стихи, не по которым знают Благинину.

Я вам прочту стихи, которых нет,

Которых даже не было в помине,

Которые не думают о славе,

И ничего не знают о наследстве,

Оставленном поэтами земле.

Они растут травой и стынут камнем,

И зреют хлебом, и текут водой,

И просто так живут со мною рядом,

Как горные чабанские собаки,

Бегущие за стадом дней вослед…

Я вам прочту стихи, которых нет.

Указывая на существование стихов, «которых нет», Благинина провидчески указывает на судьбу своего поэтического наследия.

Отдельные стихотворения вызывают аналогии с поэтическими текстами других женщин-поэтов. Так, данное, например, устойчиво и объективно ассоциируются с цветаевским «Моим стихам, написанным так рано…», напоминает об ахматовском «…растут стихи»

Благинина, вообще говоря, часто либо вторит тем двум (или двоим), которые воплотили два основных типа поэтического темперамента - Ахматовой и Цветаевой, либо открыто, но вполне угадываемо противоречит. В этом смысле интересны «Михайловское», «Звон синичек жестяной». Особенно это заметно в текстах, передающих переживание творчества, отношение к слову. Показательно стихотворение «Слова»:

А я их - на ощупь!

А я их - на вкус!

Как дерева брус

И как варева кус.

Как облака вечность,

Как яблока сочность,

Как формулы математической точность.

(с. 98)

В стихотворении «Речка синяя» содержится подтверждение тому, что слова попутно, по ходу какого-либо повествования в стихах словно пробуются на вкус, подвергаются какой-то проверке, поворачивается различными гранями, устанавливается их не словарное родство.

Реченька, река

(Реку - реченье!),

Тайное теченье

И свеченье!

Синяя!

Синей небесной сини,

Синею

Зовут тебя и ныне…

(с. 107)

То же в стихотворении «Снегиренок»:

Нет нигде ни соринки,

Постаралась зима -

На перилах перинки,

На ветвях бахрома.

Красноперое диво,

Теплый отсвет зари…

Это правда красиво -

На снегу снегири.

(с. 85)

Елена Благинина, и это думается особенная грань ее дара, создает, позволим так ее назвать, соединяя идейное и жанрово-тематическое направления, описательную лирику мысли. Так в основе стихотворений «Вижу сад», «Лестница, которая никуда не ведет», «Крыжовник», «Ручей», «Колея» - зарисовка, часто сосредоточенная на одном предмете. Это одновременно отправная точка и материал для обобщения.

Что может быть грустней предмета,

Который вовсе ни к чему?.

Вот лестница большая эта

В моем разрушенном дому…

«Лестница, которая никуда не ведет» (с. 53)

Я привезла с собой на дачу

Овальный маленький портрет.

Сижу, гляжу и громко плачу

Над тем, кого уже с нами нет…

«Овальный портрет» (с. 59)

Называя особенности художественного видения поэта Благининой, следует, как нам кажется, указать на ее:

- способ писания женской судьбы - досконально, детально передается одно, часто мгновенное, чувствование или из упоминания возникает картина:

Может это и смешное свойство,

Да никак его не изживешь:

Вечное, тугое беспокойство -

Вот ты повернешься и … уйдешь.

Так оно и сделалось! И что же?

Я хожу. Я говорю слова.

Я ложусь на прибранное ложе,

Сплю… И просыпаюсь…Я жива! (с. 78)

- на особенную значимость художественного изображения предмета, вещи в лирическом произведении, когда наименование предмета присутствует одновременно в конкретном вещественном, метафорическом и ассоциативном ряду: