Фабульно из десяти миллионов нумеров выделены шестеро персонажей: герой-повествователь, его искусительница, две влюбленные в него женщины, молодая и пожилая, его приятель, государственный поэт, и еще один знакомый, двойной агент, то ли Хранитель, то ли борей с Единым Государством.

Замятин находит изящный ход: номера номинализируются и сами становятся смыслоразличительными признаками. Мужчины - нечетные числа, согласные буквы, противопоставлены женщинам - четным, гласным.

Каждый фабульно выделенный персонаж получает в романе одну или нескольких броских, эффектных черт, заменяющих подробный статичный портрет и приобретающих по мере развертывания психологический и символический характер. О-90 - круглая и розовая, с детской складочкой на запястье. R-13, разгульный поэт Единого Государства, сделан из черных, лакированных смехом глаз, толстых, негрских губ (как у Пушкина) и фонтанирующих «п». S-4711 - субъект с двоякоизогнутой тенью и двоякоизогнутой улыбкой, розовыми крыльями-ушами и глазами-буравчиками, достающими до дна души: двойной агент, сыщик и слухач этого прозрачного мира, который, однако, имеет свои тайны. Ю - розовато-коричневые рыбьи щеки-жабры, запавшая между колен складка юнифы, которую она целомудренно поправляет: сочетание тайной влюбленности в героя и иезуитски-нечеловеческой беспощадности к другим.

Наиболее разработан, естественно, портрет центральной героини. Белые и острые зубы, острая улыбка-укус, складки бровей, образующие «раздражающий икс». И - глаза: то опущенные шторы, темные окна, то распахнутые навстречу собеседнику. «Тонкая, резкая, упрямо-гибкая, как хлыст» I-330 даже портретно противопоставлена «всей из окружностей» О-90.

Роман Д. Оруэлла «1984» вышел на рубеже «холодной войны», в год создания НАТО, когда новорожденное Центральное разведывательное управление США начало свои попытки «отбрасывания» коммунизма, попросту говоря, диверсии против стран народной демократии в Европе, а империалистические круги взялись за монтаж машины антикоммунистической пропаганды, выросшей сегодня до чудовищных размеров.

Сюжет книги Д. Оруэлла несложен. К 80-м годам капитализм, а с ним и парламентские формы буржуазной демократии исчезают по всему миру. В ходе бесконечных войн, оставшихся за рамками романа, земной шар поделен на три сверхимперии: Океанию, Евразию и Остазию, которые продолжают враждовать между собой в немногих возможных комбинациях. Англия, ставшая вместе с другими англоговорящими странами частью Океании, именуется отныне Взлетной полосой № 1 и находится под жесточайшей диктатурой, называющей себя Ангсоц (английский социализм) и охраняющей себя с помощью беспощадной Полиции мысли. Общество организовано по принципу пчелиного улья. Жестко регламентировано время, труд, потребление, развлечения - словом, все, о чем можно подумать в связи с человеческим существованием. В людях истреблено всякое духовное начало, прежде всего - способность самостоятельно мыслить, дружить, любить. Оставлено единственное чувство - ненависть, постоянно поддерживаемая и подогреваемая с помощью пропаганды и зрелища публичных казней на виселице.

Интересно, что у Оруэлла в его «1984-м» нет никаких технических новшеств, ничего от научной фантастики, за исключением телеэкрана, который, показывая телепередачи, одновременно показывает зрителей Полиции мысли, следит за их действиями, выражениями лиц, являясь таким образом всевидящим оком Большого брата.

Уже в первой главе (в авторском повествовании) названы три основных действующих лица: Уинстон Смит, Джулия, О'Брайен. В последующих главках первой части их число увеличивается, и фактически здесь перечисляются все персонажи романа. Некоторые ненадолго появятся перед читателем (Чаррингтон, Парсонсы, безымянная учительница физкультуры, Сайм, Мартин, Амплфорт), другие будут присутствовать лишь во снах Смита: его мать, отец, жена выступят только как объекты воспоминаний, а не как субъекты общения. Все они значительно расширяют пространство и время произведения.

Оруэлл оставляет семью как ячейку государства. Но он идет дальше Замятина и Хаксли. Страсть и любовь уничтожены. Между мужем и женой не может быть никаких человеческих чувств. Более того, государство само выбирает кому с кем быть, жена подбирается мужу для того, чтобы семья приносила пользу государству. Люди совершенно чужды друг другу, но вынуждены жить вместе. Никакой страсти между ними нет и быть не может, потому что страсть может привести к развалу государства. Дети доносят на своих родителей, подслушивают их слова, подглядывают. Детям прививают специальные шпионские навыки, чтобы в случае войны они могли участвовать в ней.

Ни прошлого, ни истории не существует. В государстве Оруэлла есть специальный отдел, который корректирует факты истории, подтасовывает события, исправляет слова Большого брата и министерств, чтобы они соответствовали настоящему. И люди верят тому, что Большой брат говорил так, а не иначе полгода назад и что слова его правдивы.

Для этого нужно такое явление, как двоемыслие. Двоемыслие - это особый образ жизни. Человек не просто думает, что вся реальность настоящая, идеальная, что так и должно быть. Он так чувствует, так понимает. И это самое страшное. Можно перевернуть власть, правящую верхушку, развенчать насаждаемые ими идеалы, но нельзя переделать человека. И если он верит во что-то, верит искренне, то очень сложно развенчать его веру. И именно поэтому такое государство будет существовать все то время, пока люди, входящие в его состав, будут верить в него.

Если рассматривать произведение Замятина «Мы», то при всей глубине анализа антигуманных последствий рационализма и «идеала» человекоробота ни одна из этих сторон замятинской антиутопии, однако, не раскрывает в должной мере центральный в произведении образ Благодетеля. Каковы источники и в чем смысл этой фигуры?

Ближайшим и непосредственным литературным предшественником главы Единого Государства был герой «Повести об Антихристе» (1900) Владимира Соловьева, кстати, и именующий себя, как затем Замятин своего властителя, именно благодетелем. Считая себя «светлым гением, сверхчеловеком» и новым Спасителем мира, замещающим «предварительного Христа окончательным, т. е. им самим», соловьевский герой намерен осчастливить род людской не по примеру своего предшественника, к которому испытывает сначала самолюбивую ревность, а затем «жгучую и все его существо сжимающую и стягивающую зависть и яростную, захватывающую дух ненависть», а вопреки христианскому понятию счастья. Сделавшись новым владыкой земли, герой «Повести об Антихристе» устанавливает во всём человечестве прежде всего равенство всеобщей сытости, а затем «возможность постоянного наслаждения самыми разнообразными и неожиданными чудесами и знамениями», «благополучно» разрешая этими мерами важнейшие из политических и социальных вопросов.

Вслед за своим предтечей и по его примеру замятинский Благодетель дал всем членам Единого Государства то, «что нужно» и добрым и злым, удовлетворив, прежде всего, основные физиологические потребности. Любовь и голод были вполне рационализированы и из стихийных властителей человечества обращены в контролируемую константу нумерного счастья. Аналогическая логическая операция преобразила и сделала управляемой другую известную потребность человека - в зрелищах. Формализованные потребности в хлебе и зрелищах с дополнением потребности сексуальной и явились фундаментом правды замятинского Благодетеля - правды, как и у его соловьевского учителя, распределительной, противопоставленной обоими этими идеологами воздаятельной правде Христа. Если, согласно последней, человек обретает высшее удовлетворение духовно-нравственного свойства по мере свободно ответственного принятия и следования гуманистическим моральным заветам Евангелия, то в царстве Благодетеля подданный вознаграждается материально, по степени отказа от своей свободной воли, забвения и отрицания ее и добровольно-принудительного растворения в воли властителя. Ибо нумеров этого Государства, предпочитающих жизнь по собственной воле, здесь, мало сказать, казнят - в точном смысле слова уничтожают.

Наконец, соловьевский герой, наделенный сверхъествественной силой, не только предваряет нечеловеческую мощь замятинского властителя с его чугунно-каменным обликом и чугунными телодвижениями, но и непосредственно указывает на общий для них источник. Это та светящаяся каким-то фосфорическим туманным сиянием фигура, которая, явившись соловьевскому сверхчеловеку в момент его общей ненависти к Христу. Это Сатана, адептом которого Замятин мыслит вслед за соловьевским и собственного машинообразного Благодетеля.

Мотив Дьявола и дьявольского наслаждения в то же время сразу продвигает генетические связи замятинского властителя далеко в глубь веков, именно к евангельской легенде об искушении Христа Дьяволом в пустыне. Ученики Дьявола-искусителя, вплоть до соловьевского и замятинского властителей, суть не Добродетели, а антигуманисты Благодетели, так как, одаряя своих подданных благами ценою их души и совести, обращали их в подобия животных или безликих нумеров-роботов.

Итак, если не ближайшим, то основополагающим литературно-философским источником «блага» и фигуры Благодетеля в романе «Мы» явились тексты Евангелия. Однако евангельский Дьявол, да и сцена совращения им Христа в целом вошли в замятинскую антиутопию не прямо, а через их интерпретацию у Достоевского - именно через «поэму» о Великом Инквизиторе, рассказанную в «Братьях Карамазовых» брату Алексею Иваном Карамазовым.

Как указывал сам Замятин, литературными учителями его были прежде всего Гоголь и Достоевский. Проза писателя, и в особенности роман «Мы», действительно исполнена многих ассоциаций из Достоевского; она заключает в себе диалог с его идеями, развитие его образов и сюжетных приемов. Повествование в антиутопии, как и у Достоевского, идет со всевозрастающим напряжением, неожиданным «вдруг» и крутыми поворотами событий. Рассказчик-хроникер подобно Раскольникову проходит через раздвоение своей личности и преступление перед нумерным сообществом, затем - кризис (наказание) и, наконец, своеобразное «воскресение», возвращающее его в лоно Единого Государства. Пара главных женских лиц (О и I-330) связана, как нередко у Достоевского, антитезой типа кроткого, смиренного, с одной стороны, и хищного, демонического - с другой. Выше указывалось на сходство публичных казней в Едином Государстве со средневековыми сожжениями еретиков. Но мысль о торжественно-праздничном оформлении их подсказана, по-видимому, Замятину «поэмой» о Великом Инквизиторе. Своего рода калькой, композиционной и содержательной, со свидания Великого Инквизитора и Христа выглядит в романе «Мы» встреча Благодетеля со строителем Интеграла Д-503.

Называя Дьявола «великим духом», «могучим и умным», а три его вопроса «настоящим громовым чудом» «по силе и глубине» Недзвецкий В. А. Роман Е. И. Замятина «Мы»: временное и непреходящее. - С. 14., Инквизитор так интерпретирует его предложение Христу обратить камни в хлебы. «Великий дух», говорит он, сказал: обрати камни в хлебы и предложи эти хлебы, т. е. материальные блага, людям вместо свободы (воли и выбора), которую ты, Христос, почитаешь за первейшую и всенужнейшую потребность людей и которой люди в действительности страшатся, - и за тобой побежит человечество, как стадо, благодарное и послушное. «Но ты, - продолжает у Достоевского Инквизитор, - не захотел лишить человека свободы и отверг предложение…»

И в том, по мысли Инквизитора, жестоко ошибся. Ибо, считает он, Христова вера в то, что человеку всего дороже его свобода, возможность жить по своей воле, суть наивное и опасное заблуждение. На деле люди, мол, с радостью готовы отдать свою свободу не только за хлеб-благо, но и за любой закон, жестокую норму, традицию, указ и т. п. ради распоряжения ими, так как, «малосильные, порочные, ничтожные» по природе, они не выносят своей свободы и всегда ищут перед кем преклониться. Следовательно, считает Инквизитор, истинное добро людям сделает тот, кто возьмет у них свободу в обмен на благо и безраздельную власть над ними. Кто, говоря иначе, станет не Добродетелем в духе Христа и по его нравственному подобию, но Благодетелем по примеру и разумению Великого Инквизитора, - ученика и последователя дьявольского духа. Этот Благодетель и будет подлинным и реальным, а не мнимым и мечтательным Спасителем человечества.

Таковым именно и видит себя Благодетель в романе «Мы». Согласно его логике, которую он разворачивает в сцене свидания с Д-503, он не только не враг, но истинный друг человека и человечества, ибо, истинно зная их природу, взял на свои плечи тяжелое бремя поддержания несвободы как залога их счастья. Он - светоч, в то время как Христос этого человечества искуситель и совратитель, не Сын, а Враг. Отсюда призыв Благодетеля к внимающему ему Д-503 воздать должное не страданиям распятого Христа, но «подвигам» его гонителей и палачей, к наследникам которых замятинский властитель спокойно и гордо причисляет и себя.

Непосредственная связь между замятинской антиутопией и легендой о Великом Инквизиторе помимо сходства их главных лиц подкрепляется и следующим фрагментом романа «Мы», представляющим собой как бы сжатый очерк общественного устройства, ранее прокламируемого героем Достоевского. Это рассказанная Государственным Поэтом R-13 «древняя легенда о рае». Двоим представителям рода человеческого был предоставлен выбор: «Или счастье без свободы - или свобода без счастья; третьего не дано». «Они, олухи, - иронизирует рассказчик, - выбрали свободу - и что же: понятно - потом века тосковали об оковах». Жители Единого Государства учли их «ошибку», поступив как раз наоборот: «И готово: опять рай. И мы снова простодушны, невинны, как Адам и Ева. Никакой этой путаницы в добре и зле: все - очень просто, райски, детски просто. Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители - все это добро, все это - величественно, прекрасно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что охраняет нашу несвободу - то есть наше счастье». Там же, стр. 15.

Итак, кто же такой Благодетель и что такое «благо» в его понимании?

Это последыш искушавшего Христа Дьявола и прямой потомок Великого Инквизитора Достоевского, а затем и сверхчеловека В. Соловьева. Как и они, это атеист и аморалист, отрицающий божественную свободную природу, следовательно, и самоценность человека, присущий ему дар самоуправления и усматривающий в человеческой индивидуальности лишь материал для обезличенного и обезличивающего тоталитарного государства-машины. Как и Инквизитор у Достоевского, это идеолог не Богочеловека, но Человекобога - существа, возносящегося над морально-духовными нормами и ценностями человечества и исконно враждебного им. Его «благо», которое он сулит людям ценою их свободной воли и личной неповторимости, - это «благо» добровольных рабов, нравственных и социальных иждивенцев, единиц стадной толпы.

В первых главах романа Д-503 предстает апологетом Единого Государства и восторженным почитателем Благодетеля. Восхищение рассказчика, в частности, вызывает доведенный в государстве до абсурда принцип равенства: все нумера одинаково одеты, живут в одинаковых жилищах. Имеют равное сексуальное право и т. д. Оснований для зависти друг другу у них нет. Значит, все счастливы? Сразу нужно отметить, что позиция автора отлична от точки зрения Д-503 и чем больше тот восхищается образом жизни нумеров, тем страшнее выходят нарисованные им картины. То, что повествователю кажется равенством, на самом деле - ужасающая одинаковость в жизни нумеров. Это проявляется на прогулке, это же видно и во время ежегодных выборов главы Государства, результат которых предрешен заранее. В рассуждениях Д-503 о «выборах у древних», которые он критикует за их беспорядочность, неорганизованность, раскрывается по принципу «от противного» позиция автора. Становится ясно, что он в отличие от своего героя считает такие выборы единственно демократическими, позволяющими участвующим в них открыто выразить свои политические симпатии. Происходящее в День Единогласия - пародия на выборы, так как кандидат на пост главы Государства здесь постоянно один и тот же - Благодетель.

Герой Замятина - типичное дитя Единого Государства, продукт стеклянного, прямолинейного мира. В его жизни нет случайностей и неожиданностей. Д-503 в восторге от всего, что подчинено норме, указанию, упрощению. Но Замятин обеспокоен следующим: а можно ли вырваться за пределы запрограммированного бытия?

Герою дан шанс выйти из-под власти господствующих догм. Д-503 попытался разбить футляр-скорлупу, но тщетно. Сложнейшие и неоднозначные перемены происходят в его сознании на пути от «мы» к «я» и опять к «мы». Начавшееся обретение самобытного, живого обрывается. Любимая женщина (I-330) преобразила Д-503. Любовь обнажила в нем душу, пробудила неведомые ране чувства благородства, жалости, сострадания, ревности, сопереживания, внутренней свободы. С ней входит в его жизнь запретное: странности, несообразности, сновидения. Строитель Интеграла впервые почувствовал себя «не слагаемым, а единицей». Но, испугавшись, сделал операцию по удалению фантазии, предал возлюбленную, донеся на нее как на «врага счастья», стал свидетелем ее пыток и гибели. Прооперированный математик возвратился в свой футляр, отказался от «я», влился в общий поток. Потеря личности, смерть возродившейся души и любви, пытавшейся освободиться от пут нормативов и догматов, - закономерная развязка.

Фабульным мотором замятинского романа оказывается борьба вокруг Интеграла, космического корабля, строительство которого заканчивается в Городе солнца. На первой же странице рассказчик цитирует статью из Государственной Газеты: Интеграл подчинит неведомые существа на иных планетах «благодетельному игу разума» и принесет им «математически-безошибочное счастье». Люди из-за Зеленой Стены пытаются с помощью I-330 перетянуть героя на свою сторону, захватить Интеграл, столкнуть эту математически налаженную жизнь с привычных путей. Главным оружием героини в борьбе за Строителя Интеграла становятся древние чувства и предметы. Под влиянием свиданий с нею, поездок в Старый Дом, выхода за Стену, провокационных разговоров о Благодетеле, свободе, последней революции Д-503 отделяется от «мы», обнаруживает в себе душу, оказывается готов к бунту. Этот бунт не доходит до открытого сопротивления. Он имеет внутренний, духовный характер и протекает в несколько этапов.

Музыка Скрябина - нечто «дикое, судорожное, пестрое, как вся их тогдашняя жизнь - ни тени разумной механистичности» - погружает героя в какое-то непривычное, неуютное состояние. Он ощущает ее как «эпилепсию, душевную болезнь, боль»; он вдруг видит «не наше, голубовато-хрустальное», а «дикое, несущееся, подпаляющее солнце».

Новым потрясением становится визит в Древний Дом с его «дикой, неорганизованной, сумасшедшей - как тогдашняя музыка - пестротой красок и форм» Сухих И. Н. Книги XX века. - С. 129., непрозрачными дверями, статуей курносого поэта.

Любовь к странной женщине с острыми зубами и провокационными речами заставляет героя забыть о времени, о долге, о преданности Благодетелю. Из скорлупы «мы» появляется лохматый «я» - странный, непонятный, пугающийся самого себя.

Выход за Зеленую Стену, встреча с другим миром и другими людьми - крайняя точка отпадения Д-503 от целого, превращения в «я». Этот новый «я» соглашается на захват Интеграла, на новую революцию, на возможную гибель «геометрически безукоризненной красоты» Города Солнца. Но здесь в игру вступает Благодетель. Он объявляет всеобщую операцию по удалению фантазии и вызывает Строителя Интеграла на личную беседу.

Встреча с Благодетелем - кульминация романа. И здесь происходит ломка героя. Слова Благодетеля о том, что Д-503 просто использовали. «Слушайте: неужели вам в самом деле ни разу не пришло в голову, что ведь им - мы еще не знаем их имен, но уверен, от вас узнаем, - что им вы нужны были только как Строитель Интеграла - только для того, чтобы через вас…» Там же, стр. 131. Фантазия и любовь - последние бастионы личного в замятинском мире. Фантазию можно оперировать. А любовь оказывается симуляцией, подделкой, предательством. В одной из первых сцен I-330 разделяла «просто-так-любовь» и «потому-что-любовь». Настоящая любовь как раз - «просто-так». Она и сразила героя-рассказчика, превратила его в «я». А его, оказывается, любили «потому-что-любовью», скорее, даже не любили, а просто использовали в своих целях. Он по-прежнему оставался частью «они» - человеком-функцией, нумером, Строителем Интеграла.

В последнем свидании с героиней он понимает, что сказанное Благодетелем - правда. И это - конец. После этого становится возможной Великая Операция по удалению фантазии, откровенный рассказ Благодетелю о «врагах счастья» и спокойное наблюдение за страданиями «этой женщины» под Газовым Колоколом.

Художественной находкой Замятина стала страшная история Великой Операции. Этой операции подвергнуты насильственно все нумера после того, как было разгромлено восстание членов «Мефи», выступивших против тоталитарного режима. Во время этой операции нумерам вырезают фантазию - так Единое Государство надежно застраховывает себя от повторения революций и прочих опасных проявлений свободной воли граждан. Прооперированный Д-503 теряет не только дерзновенный полет мысли, окончательно отказываясь от возникших у него под влиянием I-330 еретических идей, он утрачивает и свои благородные свойства и личные привязанности. Не колеблясь, идет он в Бюро Хранителей и доносит на повстанцев. Гордо сидя рядом с Благодетелем, равнодушно смотрит, как пытают I-330. Теперь Д-503 превратился из человека мыслящего в человека управляемого, «достойного» гражданина Единого Государства.

У Хаксли мир тоже дается изнутри, через чувства его единичного обитателя - психолога-«вышекастовика» Бернарда Маркса. Он - носитель главной коллизии. Его - поборника Порядка и Стабильности - объявляют «еретиком», когда в нем просыпаются чувства, «технологии неподвластные»: страх, неприятие общепринятого. Как и в замятинском герое, в нем зреет настоящая любовь. Однако его возлюбленная - Линайна считает, что страсть - это ненормальность, опасная для государства. Она не хочет быть счастлива как-то по-иному, чем все. Любящий природу и одиночество, уклоняющийся от спорта, не употребляющий сому и жевательную сексгормональную резинку, с физическим недостатком (ростом на восемь сантиметров ниже Стандарта для альф), он чувствует себя отщепенцем, не умеющим «слить, сплавить, растворить свою особь в общем организме». «Замурованный в себе», «непрозрачный» для окружающих, он подвергнут строгому наказанию - ссылке за то, что «грубо обманул доверие общества. Своими еретическими взглядами на сому и спорт, своими скандальными нарушениями норм половой жизни, своим отказом следовать учению Господа Нашего Форда и вести себя во внеслужебные часы как дитя в бутыли… он разоблачил себя как враг Общества, как разрушитель Порядка и Стабильности, как злоумышленник против самой Цивилизации». Бардыкова Н. В. Связь времен. - С. 103.

Вторая конфликтная линия продиктована вторжением в «новый мир» антагониста извне. Дикарь Джон - пришелец из Заоградного Мира. Именно он вносит особый драматизм в столкновение природы и цивилизации. Рожденный матерью, он был воспитан вне цивилизации - в резервации, где царили «дофордовские порядки», где люди сохранили древний уклад: вступали в браки, рожали детей, жили семьями, поклонялись предкам, говорили на вымерших языках. Мир стандарта не принял Дикаря, довел его до самоубийства.

Антиутопия Хаксли менее насильственная, чем у Замятина. У Хаксли нет полиции мыслей, системы доносов, пыток, публичных казней или хирургических вмешательств в мозг. На первый взгляд, «дивный мир» вроде бы идеологически нейтрален, но на самом деле его строили идеологи власти, такие, как Благодетель и Мустафа Монд - литературные потомки Великого Инквизитора Ф. Достоевского. Они и ставят главных героев перед выбором: свобода или счастье. Оба утверждают, что нельзя стать счастливым, не поборов свободу. Несвобода каждого и всех - первая гарантия счастья; свобода же - источник беспорядка и разобщения.

Герою «1984» Уинстону Смиту, сохранившему память и одновременно мечту о «золотой стране» и брошенному за это «мыслепреступление» в застенок, палач внушает: прошлого нет, будущего не будет. Настоящее - сапог на лице человеческом, отныне и навсегда.

Смысл борьбы Уинстона с государством Большого Брата состоит в его попытке противопоставить коллективному сознанию Ангсоца индивидуальную версию реальности -- свою философию истории. Связь памяти о том, что было, с фантазией о том, что будет, необъяснима с помощью механизма «стимул -- реакция». В ее основе -- философская и художественная интуиция Оруэлла, для которой в равной мере неприемлемы лозунги «Всё впереди!» и «Всё позади!». Она нашла афористически точное выражение в адресате первой записи тайном дневнике героя: «Будущему или прошлому». Эта формула утверждает не хронологическое, а философское, экзистенциальное, «осевое» время, смысл которого не в том, что нечто, одинокое сегодня, будет торжествовать, омассовлятьться, тиражироваться завтра, а, наоборот, в том, что нечто было один раз и потому будет вечно. Забившись в невидимый телеэкрану угол, Уинстон судорожно покрывает лист каракулями: «Времени, когда истина существует и что сделано, то сделано,-- от времени единообразия, от эпохи Большого Брата -- привет!» -- и, вдруг осознает, что «хотя никто никогда, кроме Полиции мысли не прочтет его слова, они каким-то образом продолжат преемственность человечества» Чаликова В. А. Джордж Оруэлл: философия истории. - С. 49..

На роль Великого Инквизитора этого общества писателем избран интеллектуал О'Брайен: его ум и тонкость признает скептик и вольнодумец Уинстон. Сочетая физические пытки с изощренной софистикой, О'Брайен ставит и решает чисто интеллектуальную задачу -- перестройку сознания. В подвалах Министерства Любви он ведет со своей жертвой «высоколобые» диалоги -- метафизические, философские, богословские. То, чего он добивается от Смита -- всепоглощающей любви к Большому Брату, формулируется не как слепая преданность, а как «единство слова, чувства и поступка».

На первый взгляд роман Оруэлла в структурном отношении может показаться фрагментарным, мозаичным, состоящим из разрозненных пластов: дневника главного героя, отрывков из сочинения Голдстейна, вкрапленных в романное пространство, приложения и собственно текста от автора. Но все эти компоненты несут большую содержательную и функциональную нагрузку и при всей своей внешней самостоятельности представляют звенья общей цепи.

На важность места дневника указывает его графическая выделенность и ритмико-стилистическое своеобразие. Введение в роман дневника Смита мотивируется характером героя, его одиночеством, духовным сиротством и предшествующей конкретной ситуацией - увиденным в кино. Объем сделанных Смитом записей невелик - их менее десяти, и наличествуют они лишь в первой части книги. Месяц - таков фактически период ведения дневника, хотя непосредственное действие антиутопии длится почти год. Однако временное пространство дневниковых записок гораздо шире: умение пишущего дневник из настоящего бросить взгляд на прошедшее - свидетельство его способности победить тем самым свою подчиненность трагическому настоящему.

Однако дневник Смита - не исповедь, хотя именно на экстазы откровенности, смитовские распятия и рассчитывает О'Брайен, экспериментирующий над чужим «я». Для О'Брайена дневник Уинстона - пример «мыслепреступления в действии», исходная точка задуманной интриги, рискованной для Смита игры, ведущей его к полной капитуляции, к идеальной отрицательной величине.

Если дневник Смита - хроника ординарных проявлений личной жизни с ее ужасными, но привычными атрибутами, то запрещенный трактат Голдстейна - средство перевода мелочей повседневного быта в крупный план. Раздвигая временные рамки повествования до нескольких десятилетий, автор трактата тезисно излагает концепцию государства, основанного на идее олигархического коллективизма. «Книга в книге» - ввод в историю, расширение смысла происходящего до масштабов истории. О'Брайен, принимающий на себя роль дьявола-искусителя, подсовывающий Смиту еретическую книгу - своеобразный запретный плод с древа познания, тем самым провоцирует его на новое грехопадение.

Стремление Смита изменить политический строй, сделать страну свободной, вернуть ей историю приводит к тому, что его самого и его возлюбленную Джулию садят в тюрьму, находящуюся в министерстве Любви. Там его пытают и заставляют отказаться не только от своих взглядов, но и от самого главного, что еще может спасти мир - от любви. В комнате 101, куда его приводят для самой изощренной пытки, он предает Джулию. В этой комнате пытают «страхами». Если человек может вытерпеть самые любые физические пытки, то страхи, живущие на самом дне его души, ему вытерпеть не под силу. Смита пытают клеткой с крысами, поднеся ее к самому лицу. И тогда в ужасе он кричит: делайте это с другими, только не со мной, пытайте так Джулию, но не меня. А это уже конец, после этого спасти человека и страну невозможно.

антиутопия роман классик любовь

2.2 Концепция любви в романах-антиутопиях

Бурные перемены происходят с героями антиутопий после того, как они встречают свою настоящую любовь. В романе Замятина трагедия героя познается двояко: через его суждения и через художественное своеобразие его дневниковых заметок. Кажется, что это записи двух человек, настолько они различны: до встречи с 1-330 и после зарождения любви. В дневник влюбившегося ученого вторгаются новые слова, новый ритм, новые интонации, уничтожающие стилистическое «хладнокровие». Вначале Д-503 описывает наблюдаемые облака, как «нелепые, безалаберные, глупотолкущиеся кучи пара», ведь небо (по установкам Единого Государства) должно быть всегда безукоризненно голубым, «стерильным» и безмятежным. Но влюбленный герой по-новому смотрит на облака. Они мешают ему, тревожат ум, привыкший «мечтать формулами». И однажды он даже скажет, что «любимая зацепилась глазами за облако, плывущее неслышно, медленно, неизвестно куда» Бардыкова Н. В. Связь времен. - С. 101..

Д-503 ощущает многогранность и многозначность мира, «пестроту его красок и форм». Ранее все воспринималось однозначно-постоянно: голубое небо, розовые талоны, дающие право опустить шторы и заняться любовью, серые одежды на всех, золотые нагрудные жетоны с номером. Полюбив, математик видит мир иным: жемчужным, золотистым, красным, рубиновым. Нет ее рядом -- мир снова однообразен. Пришла она -- и «расцвели кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки... Все -- необычайное, новое, нежное, розовое, влажное». Угасание, утрата образного восприятия мира совпадают с возвратом в скорлупу.

Герой, увидевший многоцветность мира, по-иному воспринимает и линии этого мира. Был восторг перед прямой линией, сейчас -- радостное удивление перед изломанностью, открывшейся ему за стеклянной Зеленой Стеной. Теперь он подмечает, какие «нежно-круглые колени» у возлюбленной, какие «круглые пухлые складочки на запястье женской руки»; но в конце книги -- опять прямая -- выверенная, надежная, безжалостная.

Первое ощущение душевной болезни приходит к герою, когда он слушает в ее исполнении музыку Скрябина. Вероятно, эта музыка была для Замятина не только символом духовности, но и символом иррациональности, непознаваемости человеческой натуры, воплощением гармонии, не проверяемой алгеброй, той силы, которая заставляет звучать самые тайные струны души.

Ощущение утраты равновесия еще более усугубляется в герое романа в связи с посещением Древнего Дома. О глубоких изменениях, произошедших с героем, свидетельствует тот факт, что он не доносит на I-330. Правда, со свойственной ему логикой, он пытается оправдать свой поступок объективными обстоятельствами (болезнью, тем, что его задержали в Медицинском Бюро), и все же привычная ясность мысли утрачена.

Обратим внимание, что главной деталью портрета I-330 в восприятии героя становится икс, образованный складками возле рта и бровями; икс для математика - символ неизвестного. Так на смену ясности приходит неизвестность, на смену радостной цельности - мучительная раздвоенность.

Меняется и речь героя. Обычно логически выстроенная, она становится сбивчивой, полной повторов и недоговоренностей. И дело не только в смятении, в предельном эмоциональном напряжении, переживаемом героем, но и в том, что слова любви, ревности незнакомы ему. Д-503 привык к отношениям с женщинами, как к выполнению долга перед Единым Государством. Право каждого нумера на любой нумер являлось для него доказательством равенства, одинаковости, взаимозаменяемости людей. Любовь к I-330 - это нечто совсем другое. Происходит радикальный перелом в мироощущении героя. Не частицей Вселенной ощущает он себя в этот момент, а наоборот - вселенную чувствует в себе. Плоскость, зеркальная поверхность становятся объемными. Привычный двухмерный мир рушится. То, что казалось иррациональным, вдруг становится реальностью, только иной, невидимой.

Так герой вступает в непримиримый конфликт не только с Единым Государством, но и с самим собой. Ощущение болезни борется с нежеланием выздоравливать, осознание долга перед обществом - с любовью к I-330, рассудок - с душой, сухая математическая логика - с непредсказуемой человеческой природой.

Но герой не одинок. Неслучайно доктор говорит об «эпидемии души». Есть в романе и другие ее проявления. Всем своим поведением бросает вызов Единому Государству I-330. По ее влияние попадает не только Д-503, но и верноподданный поэт R-13, и доктор, выдающий липовые справки, и даже один из Хранителей.

Единому Государству, его абсурдной логике в романе противостоит пробуждающаяся душа, то есть способность чувствовать, любить, страдать. Душа, которая и делает человека человеком, личностью. Государство не смогло убить в человеке его духовное, эмоциональное начало.

Чем же заканчиваются в романе попытки противостоять насилию государства? Бунт не удался, I-330 попадает в Газовый Колокол, главный герой подвергается Великой Операции и хладнокровно наблюдает за гибелью бывшей возлюбленной. Финал романа трагичен. Но означает ли это, что писатель не оставляет нам надежды? Заметим: I-330 не сдается до самого конца, Д-503 прооперирован насильно, О-90 уходит за Зеленую Стену, чтобы родить собственного ребенка, туда же, за пролом стены, устремляются еще «с полсотни громких, веселых, крепкозубых».

Для многих читателей «1984» остается прежде всего трагической историей любви. Присмотревшись внимательнее, нетрудно заметить, что это скорее история любви и ненависти, центр которой образует треугольник О'Брайен - Уинстон - Джулия. Пара О'Брайен - Уинстон рассматривается в контексте отношения к женщинам в романе. Партия, не случайно символизируемая Старшим Братом, выступает в «1984» как мужчина, женщины же представлены Джулией и погибшей матерью Уинстона. Именно с ними связано возрождение Смита, именно женщины в «1984» несут в себе природный здравый смысл и подлинную любовь. Не случайно Джулия постоянно ассоциируется с матерью Уинстона: она так же заботится о нем и на первое же свидание приносит ему настоящий шоколад, словно мать незадолго да исчезновения. Таким образом, отношения О'Брайена к Джулии объясняются ревностью партии к женщине, которая - еще со времен замятинского «Мы» - выступает как сила, конкурирующая с государством за обладание душой героя.

В другой теории любовь к Старшему Брату рассматривается как истинная, божественная любовь, а любовь к Джулии - как ложная, земная любовь. Тогда «1984» предстает перед нами чудовищной пародией на религиозную притчу, а Ангсоц - последовательной богословской теорией, утверждающей примат сакрального мира, вымышленного партией, над профанным, якобы существующим на самом деле. Именно отвергнув земную любовь, Уинстон может возвыситься до божественной, пройдя традиционный и страшный обряд посвящения. Только так О'Брайен спасает Уинстона, делает его совершенным.

Подход Оруэлла к проблеме любви был намного сложнее подхода Замятина или Хаксли. Описывая Уинстона, глядящего на спящую Джулию, он пишет: «А нынче не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения. Нет чистых чувств, все смешаны со страхом и ненавистью. Их любовные объятия были боем, а завершение - победой. Это был удар по партии. Это был политический акт» Кузнецов С. 1994: юбилей неслучившегося года. - С. 246..

Впрочем, действительно ли «1984» - история любви: любит ли Уинстон Джулию? Оруэлл будто задается вопросом, можно ли назвать любовью смесь страха, ненависти, вожделения и чувства вины перед матерью. Будучи верен своему неприятию абстрактных принципов, он лишает героев своего романа какой-либо внешней опоры, какого-либо принципа, который мог бы подтвердить истинность их чувства. Единственное, что могло бы служить доказательством подлинности, - убежденность героев в том, что они не предадут друг друга. Даже когда чувство любви уже исчезает, уверенность в этом не покидает Уинстона: «О Джулии он почти не думал. Не мог на ней сосредоточиться. Он любил ее, и он ее не предаст; но это был просто факт, известный, как известно правило арифметики».

На смену любви к Джулии приходит любовь к О'Брайену, когда во время пытки Уинстон чувствует, что никогда еще он не любил его так сильно. «Вы внушили себе, что ненависть изнурительнее любви. Да почему же?» - спрашивает его О'Брайен. Действительно, ненависть ничуть не изнурительнее любви. Ненависть и есть любовь.

И наконец, уже интеллектуально сломленный после изнурительных пыток, Уинстон последний раз испытывает любовь к Джулии, просыпаясь с криком: «Джулия, моя любимая!»

И мудрый О'Брайен, войдя, спрашивает его:

«- Как вы на самом деле относитесь к Старшему Брату?

-Я его ненавижу, - отвечает Уинстон» Там же, стр. 247..

После этой последней демонстрации единства ненависти и любви Уинстона отправляют в комнату сто один, где он в конце концов предает Джулию и начинает любить Старшего Брата.

Написав любовный роман, Оруэлл рассказал не историю о том, как любовь побеждает смерть, и даже не историю о том, как любовь умирает или меняет свой объект: «1984» - уникальный роман, в котором врагам влюбленных удается не просто уничтожить или разлучить их, а удается разрушить саму любовь, их связывающую. Даже точнее - не просто уничтожить их любовь, а уничтожить идею любви вообще.

Действительно, уничтожение этой идеи проведено Оруэллом с ужасающей последовательностью: если влюбленные неизбежно предают друг друга, если чистых чувств не существует, то как можно любить другого человека, зная, что ты никогда не захочешь принять на себя его боль и его страдание? Худшая вещь на свете, поджидающая в комнате сто один, - это всегда самая страшная правда о самом себе. Узнав ее, Джулия и Уинстон уже не могут любить друг друга, уже не могут любить вообще.

Заключение

Таким образом, в результате проведенного исследования можно сделать следующие выводы.

Во-первых, мы выявили роль и место антиутопии как жанра в литературе XX века. Антиутопия - это прогноз будущего, это роман-предупреждение. В ее зеркалах мир XX столетия отразился самыми мрачными своими сторонами, а проблематика, поднятая в ней, слишком ответственна, чтобы отмахнуться от нее, упиваясь острыми поворотами сюжета и столкновениями персонажей. Однако это как раз такая проблематика, вне которой невозможно осмыслить опыт нашего века. Но антиутопия показывает не только мрачные стороны реальности, но она стремится к свету, надеется на чудо, которое произойдет, если все в мире изменится к лучшему.

Во-вторых, мы определили события исторической реальности, в которых сформировалась антиутопия. Это нарастающий темп индустриального развития, появление человека-робота, все более его отдаление от природы и сближение с техникой. Это появление стран с тотальным контролем личности, подавляющим человека, контролирующим каждый его шаг.

В-третьих, мы охарактеризовали варианты антиутопий, которые нам дают Замятин, Хаксли и Оруэлл. Это общества, полностью оторванные от природы, машинизированные, ставящие на первое место не человека, а машину. Государства полностью контролируют свободу человека, распределяя все, вплоть до распорядка дня. Они не дают даже немного сойти с проложенного ими пути, потому что если человек сойдет с него, это приведет к краху самого государства.

В-четвертых, мы проследили развитие отношений между личностью и властью. Сначала герой восхищается таким принципом жизни, но по мере развития романа он понимает, что в этой жизни не все правильно и не все верно. Точнее даже очень многое. И он стремится как то изменить существующий строй, делая для этого все возможное. Пусть в начале он действует неосознанно, еще не все понимая и осознавая.

В-пятых, мы рассмотрели теорию любви в романах. К этой борьбе с государством героя направляет любовь. Лишь любовь способна изменить мир. Но когда не остается любви, она уничтожена безжалостным государством, то кажется, что ничто уже не сможет спасти людей. Никаких ценностей не остается, и остается лишь жить дальше, как жили до этого, все так же под контролем государства.

Подводя итог, нужно сказать, что антиутопия оказала большое влияние на все человечество XX века. Она заставила людей задуматься о том, что может случиться, если не изменить свои сегодняшние взгляды на мир. Но она повлияла не только на людей того, прошлого века, но и на наш век, на наших современников. Мир увидел, что предсказания, выраженные в этих романах, сбылись. А это значит, что думать о своих действиях и поступках нужно сегодня, а не потом, когда ничего уже не исправить.

Список литературы

1. Нянковский, М. А. Антиутопия: к изучению романа Е. Замятина «Мы» / М. А. Нянковский // Литература в школе. - 1998. - № 4. - С. 94 - 101.

2. Ланин, Б. Русская литература XX века / Б. Ланин. - М.: Антиква, 1997. - 207 с.

3. Бардыкова, Н. В. Связь времен / Н. В. Бардыкова. - СПб. - Белгород: Изд - во Белгородского университета, 1999. - 136 с.

4. Кузнецов, С. 1994: юбилей неслучившегося года / С. Кузнецов // Иностранная литература. - 1994. - № 11. - С. 244 - 248.

5. Сухих, И. Н. Книги XX века: русский канон / И. Н. Сухих. - М.: Издательство Независимая Газета, 2001. - 352 с.

6. Чаликова, В. А. Крик еретика / В. А. Чаликова // Вопросы философии. - 1991. - № 1. - С. 16 - 27.

7. Давыдова, Т. Т. Евгений Замятин / Т. Т. Давыдова. - М.: Знание, 1991.

8. Михайлов, О. Н. Литература русского Зарубежья / О. Н. Михайлов. - М.: Просвещение, 1995. - 432 с.

9. Воловец, С. Пророк в своем отечестве / С. Воловец // Молодой коммунист. - 1984. - № 2. - С. 90 - 96.

10. Чаликова, В. А. Несколько мыслей о Джордже Оруэлле / В. А. Чаликова // Знамя. - 1989. - № 8. - С. 222 - 225.

11. Чаликова, В. А. Джордж Оруэлл: философия истории / В. А. Чаликова // Философские науки. - 1989. - № 10 - 12. - С. 46 - 57.

12. Е. Замятин, А. Н. Толстой, А. Платонов, В. Набоков / Сост. Г. Г. Красухин. - М.: Издательство МГУ, 1997. - 136 с.

13. Гаков, В. «Дважды два» свободы и достоинства / В. Гаков // Знание - сила. - 2003. - № 10. - С. 119 - 126.

14. Антиутопии XX века. Е. Замятин, О. Хаксли, Д. Оруэлл. - М.: Книжная палата, 1989. - 352 с.

Размещено на Allbest.ru