Разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIX в

2

Оглавление

Введение…………………………………………………………………..3

Глава 1. Положительный герой в литературе 60-х г. XIX в……………8

Глава 2. Образ положительного героя в творчестве И.С.Тургенева

2.1. Полемика вокруг образа Базарова………………………………….15

2.2. Базаров как положительный герой ………………………………...23

2.3 Концепция положительного героя в романе Тургенева «Дым»…26

Глава 3.Два взгляда на образ положительного героя в литературе 60-х г. XIX в.

3.1. Рахметов как положительный герой нового времени……………..36

3.2.Князь Мышкин - воплощение положительного героя в романе Ф.М.Достоевского «Идиот»…………………………………………………..42

3.3.Князь Мышкин и Рахметов как ипостаси Христа………………….46

Заключение………………………………………………………………..62

Библиография……………………………………………………………..65

Введение

Литература девятнадцатого века активно участвовала в общественной жизни России. Писатели и поэты внимательно следили за любыми изменениями в обществе, старались обобщить их и представить в литературных произведениях. Многие творческие люди становились публицистами и общественными деятелями, потому что главной своей целью считали работу по просвещению умов и очищению душ человеческих. Поэтому в литературе неоднократно поднимался вопрос о положительном герое и каков он должен быть.

В литературе XIX в. идея показать тип положительного героя с точки зрения реалистической действительности не нова.

Первыми на исторические подмостки вышли так называемые «лишние люди». По происхождению аристократы, имеющие и деньги, и блестящее образование, они просто не вписывались в современную им жизнь, не находили в ней применения своим многочисленным талантам. Таким был Чацкий, герой комедии «Горе от ума». Он видел глупость и жестокость общества, но самое большее, что мог сделать герой А. С. Грибоедова,-- уколоть окружающих своим острым языком, поразить градом насмешек. Лишний человек Евгений Онегин просто маялся от скуки и безделья. А. С. Пушкин наделил своего героя «сердцем и умом», дал ему попробовать себя в различных занятиях, но ощущение бессмысленности любых начинаний отбивает у него всякое желание изменить даже свою собственную жизнь, не говоря уже про жизнь общества. Герой своего времени, описанный М. Ю. Лермонтовым, испытывает более ярко выраженное чувство отвращения к быту и нравам высшего света, но сам является «плотью от плоти его». Понимая это, Григорий Печорин протестует в силу своего характера. Он ведет себя вызывающе-презрительно, мстит окружению равнодушием или надуманной жестокостью. Но этот протест еще очень далек от созидательного желания изменить жизнь к лучшему.

К середине девятнадцатого века общественно-политическая ситуация в России изменяется. Аристократия в литературе отходит на второй план. «Новое» время выявляет новых героев. Первой знаменательной личностью этого периода мы назвали русского помещика Илью Ильича Обломова. Бездеятельность, ставшая образом жизни и доведенная до абсурда. Пассивный протест, описанный Гончаровым, великолепен по форме (что-то вроде сидячей забастовки) и очень понятен по содержанию: «Так дальше жить нельзя!» Роман «Обломов» прочитала вся более-менее грамотная Россия и осознала его правоту. «Новые» герои -- «разночинцы» -- образованные дети средних слоев российского общества,-- оттолкнувшись от «обломовщины», начали свое существование в жизни и литературе с резкого отрицания всех ценностей прошлого. В романе И. С. Тургенева вечный конфликт отцов и детей переведен из плоскости личных интересов в общественную сферу. Базаров категорически уверен в том, что нельзя жить так, как жили «отцы». Но его воинствующий «нигилизм» опять же не принес никаких конструктивных предложений.

В принципе, сказать: «Он - хороший человек», нельзя. Равно как и сравнить двух людей. Ведь в каждом из нас столько разнообразных черт и особенностей, и среди них обязательно есть и отрицательные и положительные. Поэтому, оценивая любого человека, необходимо рассматривать его с каждой стороны в отдельности и в этом и, наверное, есть отличие идеала от положительного героя.

В этом исследовании мы попробуем проследить и сделать вывод о разном подходе к образу положительного героя в русской литературе 60-х годов XIX в. Нельзя сказать, что данная проблема оставалась неизученной. В своей работе мы опирались на труды исследователей творчества русских писателей. Так Л. С. Айзерман в статье «Беспокойный и тоскующий Базаров», анализирует и пробует доказать, что Базаров на самом деле чуткий и глубоко чувствующий человек.

Статья П.А.Гапоненко «Положительно прекрасный человек» раскрывает некую таинственность князя Мышкина, подчеркивая его обособленность и несостоятельность в этом мире. При работе мы познакомились с разными трактовками и пониманием новых литературных героев. В частности, многие исследователи пытаются найти причину неуспеха Мышкина в слабостях его характера. Г. М. Фридлендер, отмечая не только физическую, но и моральную слабость героя, считает жертву Мышкина напрасной. На его взгляд, «моральное по-ражение» героя свидетельствует о ложном пути христианского решения проблемы самим автором. Английский ученый М. Джоунс видит главную разницу между Мышкиным и Христом в том, что первый лишен строгости евангельского образа. Оба эти исследователя справедливо замечают существенные несоответствия между героем До-стоевского и Христом, но не объясняют их источник.

Некоторые интерпретаторы хотят разъяснить личность Мышкина в православных рамках. Г. Г. Ермилова пишет, что «князь Мышкин -- из миров иных» Он обладает сверхэмпирическим опытом. Он не Бог, но он Человек, в нем запрограммировано некое превышение естественной человеческой природы За-мечание это очень интересно, хотя исследовательница порой смущает читателя, прямо привязывая «превышение естественной человеческой природы» с божественной личностью Христа. К. Мочульский пишет: «Прекрасный человек -- святой. Святость -- не литературная тема. Чтоб создать образ святого, нужно самому быть святым. Святость -- чудо; писатель не может быть чудотворцем. Свят один Христос, но роман о Христе невозможен». Итак, «писатель преодолел соблазн написать «роман о Христе». По мнению ученого, князь -- существо другого зона -- до грехопадения».[17,90] К сожалению, он не ос-танавливается на своей мысли подробнее, но намек этот замечателен. Он совпадает с главной посылкой нашего исследования. Профессор Московской духовной академии М. М. Дунаев дает самое близкое, на наш взгляд, к православному сознанию объяснение:

«Путь к обретению красоты Христовой лежит именно через обожение -- конечную цель земного бытия, как понимает это Православие. Достоевский выводит в мир человека необоженного. И такой человек не может не потерпеть конечного поражения в сопри-косновении со злом мира»[18,201]. Исследователь, как и К. Мочульский, не объясняет причи-ны, почему он считает Мышкина человеком необоженным. Однако само понятие «чело-века необоженного» очень ценно для нашей работы.

При исследовании была использована книга С.М.Петрова «И.С.Тургенев», где автор исследует жизнь и творчество писателя. В ней описывается литературная деятельность Тургенева, прослеживая все творчество писателя, автор замечает, что, живя во времена переломной эпохи в России, писатель не мог остаться безучастным, и в своих произведениях он отобразил реальную действительность. Как и большинство его современников, писатель не мог правильно разобраться и определить новый путь России. Отсюда и противоречия в его мировоззрении, отразившиеся в его произведениях.

В монографии Муратова А.Б. «И.С. Тургенев после «Отцов и детей» рассматривается творчество писателя 60- годов в связи с общественно - исторической обстановкой в России и мировоззрением писателя. Подробно рассматривается роман «Дым».Этот период времени в жизни и творчестве Тургенева, который составляет содержание книги, вызывает особенно острые споры в тургеневедении. Автор монографии считает, 60 -е годы в творчестве писателя можно считать переходным. Это наложило свой отпечаток на произведения Тургенева 60 - годов и сделал их не похожими на повести и романы писателя предшествующей поры.

В книге Поспелова Г.Н. «История русской литературы XIX века» воссоздается процесс 40 - 60 годов XIX в. В его целостности и противоречивости. В основу книги положен принцип историзма, который и определил тематику глав книги, включающих суммарную характеристику творчества крупных писателей этого периода, где и дается характеристика новых людей XIXв.

В своей работе «У истоков русского реализма» В.Ф.Переверзев призывает не ограничиваться констатацией резкой индивидуальности Достоевского Ф.М., а искать все точки соприкосновения его с другими художниками. Не преувеличивал В.Ф. Переверзев социальную активность персонажей Достоевского. Многие суждения исследователя полемичны. В частности, он говори о том, что не надо искать в произведениях Достоевского его политические и религиозные взгляды. Но за ними видна его вера в самоценность писателя.

Очень интересна и любопытна книга Бялого Г.А. «Русский реализм. От Тургенева к Чехову» в том, что изучая противоположные по своей сути художественные системы, автор находит то, что сближает, а в каких - то отношениях даже объединяет непримиримых антагонистов. Ведь это он шире и убедительнее, чем - кто либо до него, показал «разительные черты сходства» в изображении психологии героев у Тургенева и Достоевского.

Цель данного исследования: проанализировать разные направления и концепции изображения положительного героя в литературе XIXв.

Задачи исследования:

- дать определение положительному герою;

- выявить концепцию положительного героя в творчестве И.С.Тургенева.

- показать два взгляда на образ положительного героя в литературе 60-х г.XIX в.на примере образов Рахметова и князя Мышкина.

Работа состоит из введения, трех глав, заключения, литературы.

Глава 1. Положительный герой в литературе 60-х г. XIX в

Жизнь эпохи 60-х годов взывала к поиску новых форм худо-жественного изображения, диалектически совмещающих в себе утонченный анализ с динамичным, постоянно «перенастраиваю-щимся» синтезом. В литературу приходит новый герой--изменчи-вый и текучий, но сохраняющий при всех переменах верность са-мому себе, глубинным основам своего «я», своей неповторимой индивидуальности. Это герой, стремящийся снять роковое проти-воречие между словом и делом. Активный и целеустремленный, он пересоздает себя и мир в процессе постоянного и напряженного жизнестроительства. Новый герой является перед читателями в живом многообразии человеческих характеров, несет на себе пе-чать художественной индивидуальности автора, его общественных убеждений.

Социальная судьба писателей-демократов, как и творчество, воссоздает драматическую историю о «новых людях» социального и идейного самоопределения русско-го разночинства, историю борьбы его представителей с российской действительностью. В этой борьбе и самоопределении они искали опоры в народе, в передовых идеях своего времени. Наряду с очер-ками, рассказами и романами из народной жизни они создали и произведения о положительном герое своего времени, о разночин-це, носителе передовых идей. Таких героев в то время называли «новыми людьми». Название это возникло под влиянием романа Чернышев-ского «Что делать?».

Революционер Н. Серно-Соловьевич в начале 1864 года писал, что новые условия русской жизни выра-батывают «большое количество личностей, страшных энергиею и непримиримостью убеждений. О таких личностях мы не имели понятия лет пять назад. Но уже в последние два-три года между самою юною молодежью стали проявляться характеры, перед си-лою которых самые крайние люди поколений, воспитанных в прошлое царствование, назывались почти детьми»[5,90] . Сама жизнь, следовательно, требовала перехода от человека рефлексии к герою дела, не знающему сомнений, характеризующемуся практическим отношением к действительности, единством слов и дела, цельностью натуры, пропагандирующему новую жизнь, прокладывающему пути к ней. Обстановка первого демократического подъема вызва-ла к жизни такого героя. Но он появился в русской литературе не вдруг. Формирование принципов его художественного воспроизве-дения имеет длительную историю. Складывались разные способы его художественного изображения. Возникали и различные идеоло-гические и психологические истолкования «новых людей». Развер-тывалась напряженная литературно-критическая полемика вокруг романа о «новых людях».

В «Накануне» и «Отцах и детях» отсутствует история духов-ного формирования героя-разночинца, история его воспитания в семье, школе и в жизни. В тургеневском романе он появляется вполне сложившимся человеком. Это, конечно, в какой-то мере обедняло внутреннее содержание образа разночинца. Помяловский впервые поставил задачу преодоления тургеневского метода изо-бражения разночинца. Автор «Мещанского счастья» обогатил рус-ский роман аналитическим воспроизведением подробной истории духовного формирования героя-разночинца.

«Новый человек» Толстого, например, в чем-то полемичен по отношению к «новым людям» Чернышевского, а герои Чернышевского полемичны по отношению к тургеневскому База-рову. В их противостояниях друг другу заявляет о себе обществен-ная борьба, определяется основной ее водораздел между идеалами революционной демократии, с одной стороны, и разными формами либерально-демократической и либерально-аристократической идеологии--с другой. Но вместе с тем все герои Толстого и До-стоевского, Тургенева и Гончарова, Некрасова и Чернышевского, Писемского и Помяловского остаются детьми своего времени, и время это накладывает на них свою неизгладимую печать, роднит их между собою.

Национальный русский драматург Островский еще на заре 60-х годов отметил самую существенную черту русского художест-венного сознания. «...В иностранных литературах (как нам кажет-ся) произведения, узаконивающие оригинальность типа, то есть личность, стоят всегда на первом плане, а карающие личность-- на втором плане и часто-в тени; а у нас в России наоборот. От-личительная черта русского народа, отвращение от всего резко определившегося, от всего специального, личного, эгоистически отторгшегося от общечеловеческого, кладет и на художество осо-бенный характер; назовем его характером обличительным. Чем произведение изящнее, чем оно народнее, тем больше в нем этого обличительного элемента»[26,42].

Русский реализм середины XIX века, не теряя своей социаль-ной остроты, выходил к вопросам философским, ставил вечные проблемы человеческого существования. М. Е. Салтыков-Щедрин так определил, например, пафос творчества Достоевского: «По глубине замысла, по ширине задач нравственного мира, разраба-тываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком. Он не только признает законность тех интересов, которые волну-ют современное общество, но даже идет далее, вступает в область предведений и предчувствий, которые составляют цель не непос-редственных, а отдаленнейших исканий человечества. Укажем хо-тя бы на попытку изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия, положенную в основание романа «Идиот»,--и, конечно, этого будет достаточно, чтобы со-гласиться, что это такая задача, перед которою бледнеют всевоз-можные вопросы о женском труде, о распределении ценностей, о свободе мысли и т. п. Это, так сказать, конечная цель, ввиду которой даже самые радикальные разрешения всех остальных вопросов, интересующих общество, кажутся лишь промежуточны-ми станциями»[20,90]. В оценке Щедрина спорно лишь обособление Достоевского от других писателей эпохи.

Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» при-водили к непримиримому столкновению с несовершенством окру-жающей действительности, а само это несовершенство осознава-лось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каж-дое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть. Отсюда мысль Достоевского о том, что «человек на земле суще-ство только развивающееся, следовательно, не оконченное, а пере-ходное».

Эти вопросы остро переживали герои Достоевского, Тургене-ва, Толстого.

Вопрос о смысле человеческого существования здесь постав-лен с предельной остротой: речь идет о трагической сущности прогресса, о цене, которой он окупается. Кто оправдает челове-ческие жертвы, которые совершаются во благо грядущих поко-лений? Имеют ли право будущие счастливые поколения цвести и благоденствовать, предав забвению то, какой ценой куплена им эта гармония? Базаровские сомнения потенциально содержат в себе проблемы, над которыми будут биться герои Достоевского от Раскольникова до Ивана Карамазова. И тот идеал «мировой гармонии», к которому придет Достоевский, будет включать в свой состав не только идею социалистического братства, но и на-дежду на перерождение самой природы человеческой вплоть до упований на будущую вечную жизнь и всеобщее воскресение.

«Черт знает, что за вздор! -- признается Базаров Аркадию.-- Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие не-приятности, портит свою жизнь». Базаров-естествоиспытатель скептичен, но скептицизм его лишен непоколебимой уверенности. Рассуждение о мировой бессмыслице при внешнем отрицании за-ключает в себе тайное признание смысла самых высоких челове-ческих надежд и ожиданий. Если эта несправедливость мирового устройства--краткость жизни человека перед вечностью времени и бесконечностью пространства--осознается Базаровым, тревожит его «бунтующее сердце», значит, у человека есть потребность по-иска более совершенного миропорядка. Будь мысли Базарова полностью слиты с природными стихиями, не имей он как чело-век более высокой и одухотворенной точки отсчета, откуда бы взялось в нем это чувство обиды на земное несовершенство, не-доконченность, недовоплощенность человеческого существа. И хо-тя Базаров-физиолог говорит о бессмыслице высоких помыслов, в подтексте его рассуждений чувствуется сомнение, опровер-гающее его же собственный вульгарный материализм.

Не умея ответить на роковые вопросы о драматизме любви и познания, о смысле жизни и таинстве смерти, Базаров хочет, ис-пользуя ограниченные возможности современного ему естество-знания, заглушить в сердце человеческом ощущение трагической серьезности этих вопросов. Но, как незаурядный человек, герой не может сам с собою справиться: данные естественных наук его от этих тревог не уберегают. Он склонен, как нигилист, упрекать себя в отсутствии равнодушия к презренным аристократам, к не-счастной любви, поймавшей его на жизненной дороге; в минуты отчаяния, когда к нему подбирается «романтизм», он негодует, топает ногами и грозит себе кулаком. Но в преувеличенной дер-зости этих упреков скрывается другое: и любовь, и поэзия, и сер-дечное воображение прочно живут в его собственной душе.

Русский герой часто пренебрегает личными благами и удобст-вами, стыдится своего благополучия, если оно вдруг приходит к нему, и предпочитает самоограничение и внутреннюю сдержан-ность. Так его личность отвечает на острое сознание несовершен-ства социальных отношений между людьми, несовершенства че-ловеческой природы, коренных основ бытия. Литературный герой 60-х годов отрицает счастье, купленное ценой забвения исчезнув-ших, забвения отцов, дедов и прадедов, считает его недостойным чуткого, совестливого человека.

Но в то же время этический максимализм героя 60-х годов обнаруживает не только сильные, но и слабые стороны. Многие русские писатели с опасением замечали, что «новый человек», на-пример, свободный в творческом порыве к новой жизни, несет в себе как преимущества смелого новатора, так и слабости безог-лядного радикала, способного подрубить живое дерево националь-ной культуры, порвать связь времен. Эту опасность чувствовал в «Дворянском гнезде» Тургенев, ее чувствовал и предостерегал от нее Гончаров в романе «Обрыв».

Тот же самый этический максимализм порождал иногда скеп-тическое отношение к окружающему, а то и типичную русскую хандру, апатию... «обломовщину». Гончаров в своем гениальном «Обломове» глубоко исследовал феномен русской национальной силы и слабости. М. М. Пришвин писал, что «никакая «положи-тельная» деятельность в России не может выдержать критики Обломова: его покой таит в себе запрос на высшую ценность, на такую деятельность, из-за которой стоило бы лишиться покоя...

Иначе и быть не может в стране, где всякая деятельность, на-правленная на улучшение своего существования, сопровождается чувством неправоты, а только деятельность, в которой личное совершенно сливается с делом для других, может быть противо-поставлена обломовскому покою»[6,132].

Но трагедия Обломова заключалась в том, что дальше крити-ки деловой штольцевщины он не шел и не был способен пойти. Широта его претензий к миру вырождалась в бесплодное про-жектерство и пустые словопрения.

Был такой тип русской жизни--Обломов. Он все ле-жал на кровати и составлял планы. С тех пор прошло много времени. Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестья-нин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интел-лигент, а и рабочий. Достаточно посмотреть на нас, как мы заседаем, как мы работаем в комиссиях, чтобы сказать, что старый Обломов остался и надо его долго мыть, чистить, тре-пать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел. На этот счет мы должны смотреть на свое положение без всяких иллюзий.

Духовный максимализм, гигантомания нередко оборачивались тем, что все относительное, конечное, все устоявшееся и закреп-ленное, все ушедшее в уют, считалось мелким, буржуазным, фи-листерским. Эта черта в характерах русских героев была надеж-ным противоядием мещанству в любых его формах и обличьях. Но, достигая предельных высот, максималист впадал в крайности отрицания всего относительного, временного, преходящего. Это глубоко ощущал и проникновенно изображал Тургенев в судьбе многих своих героев и особенно в судьбе Базарова--трагической русской натуры, оставшейся «при широком взмахе без удара». Нелюбовь ко всему конечному и ограниченному, радикальное презрение к «постепеновщине» Тургенев считал национальной трагедией и на протяжении всего творчества искал ей противо-ядия в характерах умеренных и добропорядочных, деловых, не замахивающихся на большое.

Вывод к первой главе

Итак, мы видим, что во второй половине 60-х годов наступает расцвет романа и по-вести о «новых людях». В этой беллетристике воспроизводилась история духовного формирования передового разночинца и изобра-жалась деятельность революционера демократического периода освободительного движения.

Это герой, стремящийся снять роковое проти-воречие между словом и делом. Активный и целеустремленный, он пересоздает себя и мир в процессе постоянного и напряженного жизнестроительства. Новый герой является перед читателями в живом многообразии человеческих характеров, несет на себе пе-чать художественной индивидуальности автора, его общественных убеждений.

Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» при-водили к непримиримому столкновению с несовершенством окру-жающей действительности, а само это несовершенство осознава-лось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каж-дое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть.

Глава 2. Образ положительного героя в творчестве И.С.Тургенева

2.1. Полемика вокруг образа Базарова

Роман И.С.Тургенева «Отцы и дети» лю-бил А.П.Чехов. «Боже мой! Что за роскошь «Отцы и дети»! Просто хоть караул кричи!» Современники же говорили о том, что суще-ствует какая-то общность между Базаровым и самим Чеховым. Не исключено, что и вы-бор медицины как профессии был сделан Чеховым не без влияния Базарова.

«Положительный, трезвый, здоровый, -- пишет И.Е.Репин, -- он мне напоминал тур-геневского Базарова. Тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его гла-зах выражением лица. Враг сентиментов и выспренных увлечений, он, казалось, держал себя в мундштуке холодной иронии и с удо-вольствием чувствовал на себе кольчугу му-жества»[6,90].

«Первое мое чувство или, вернее, впе-чатление, -- вспоминает о своем знакомстве с писателем А.И.Суворин, -- было, что он должен походить на одного из любимых мо-их героев -- на Базарова»[13,187].

Особенно часто возвращался к этому сопоставлению А.В.Амфитеатров. «Каждый раз, подбираясь к индивидуальности прияте-ля, Амфитеатров-мемуарист возвращался к образу тургеневского Базарова, «типичного аналитика-реалиста»: Чехов - «сын Базаро-ва» он «обладал умом исследователя»; «сен-тиментальности в нем не было ни капли»; как тип мыслителя-интеллигента, он тесно при-мыкает к Базарову»[8,90].

Сегодня Базарова не жалуют, от него от-крещиваются, его разоблачают.

В 1985 году, еще до начала перестрой-ки, дух которой уже витал в воздухе, О.Чай-ковская предупреждала на страницах «Учи-тельской газеты» об опасности Базарова для современной юности: «...в неразвитой душе нетрудно вызвать жажду и даже восторг раз-рушения...», «были времена, когда мы сами переживали полосу некоего нигилизма... и кто знает, может быть, какой-нибудь неисто-вый левак, взрывая памятники древнего ис-кусства, имел в подкорке головного мозга именно образ Базарова и его разрушитель-ную доктрину?»[7,89]

В 1991 году на страницах «Комсомоль-ской правды» И.Вирабов в статье «Вскрытие показало, что Базаров жив» (отповедь ей да-ет Б.Сарнов в своей книге «Опрокинутая ку-пель») утверждал, что «мы превратились в общество Базаровых»: желая выяснить, «как это произошло», рассуждал: «Для того чтобы строить новое здание, нужен был новый че-ловек -- с топором или скальпелем. Он при-шел. Базаровых были единицы, но они стали идеалом. Борьбу за всеобщее счастье пору-чили Базарову, человеку, подчинившему все одной идее»[7,125].

Чуть позже, в 1993 году, в «Известиях» К.Кедров обобщит: «Я не знаю, кто такой Базаров, но чувствую ежедневно и ежечас-но злое сердце, ненавидящее все и вся. Они лечит, как убивает, он и любит, как нена-видит»[17,168].

Методологию подобных разоблачений хорошо показал А.И.Батюто[6,190]: из живого кон-текста вырываются отдельные цитаты и на них строится концепция. Вот один из многих примеров. Часто цитируют слова Базарова «Все люди друг на друга похожи» (глава XVI). Но ведь в следующей главе Базаров скажет Одинцовой: «Может быть, вы и правы: может быть, точно, всякий человек -- загадка». «Как будто все постигшему Базарову, -- пишет исследователь, -- ясно и понятно далеко не все». Постоянно в романе мы видим, как «уверенность суждений и приговоров сменя-ется тревожной рефлексией»[5,127].

Порой же совершенно не учитывается, что перед нами не умозрительный трактат, не сумма идеологических, политических и нравственно-эстетических цитат, а живой, полнокровный, противоречивый образ. Кон-струирование из цитат, вырванных из образ-ной плоти и живого контекста, оказывается весьма печальным. Ограничимся одним, но весьма выразительным примером.

Вот, скажем, некий мыслитель ополчил-ся на многих выдающихся деятелей мировой культуры. Софокл, Еврипид, Эсхил, Аристо-фан, Данте, Тассо, Мильтон, Шекспир, Ра-фаэль (тот самый, которого не принимал и Базаров), Микеланджело, Бетховен, Бах, Вагнер, Брамс, Штраус -- для него дикость, бессмысленность, нелепость, вредность, выдуманность, недоделанность, непонятность. «Хижину дяди Тома» он ставит выше Шек-спира. «Шекспира и Гете я три раза прошту-дировал в жизни от начала до конца и нико-гда не мог понять, в чем их прелесть. Чай-ковский, Рубинштейн -- так себе, из сред-них. Много пишут фальшивого, надуманного, искусственного»[7,90].

Кто же этот ниспровергатель святынь, кто так безжалостно сбрасывает с парохода современности величайшие культурные ценности? Кто же он, отчаянный нигилист из нигилистов? Отвечаю: Лев Николаевич Толстой. Но сводим ли Толстой к этим оценкам и высказываниям? Хотя и без них его нет. Так же не сводим и Базаров к сво-им хлестким афоризмам, хотя и без них его нет. Но он сложнее, глубже, объемнее, тра-гичнее. А фигура отрицателя всего и вся по самой своей сути не может быть тра-гичной.

Нам досталась в наследие от долгих деся-тилетий нетерпимость к иной точке зрения, другим взглядам, вкусам, непривычным по-зициям. Эта нетерпимость особо опасна в наше время, когда многоголосие мнений стало объективной реальностью нашей жизни, а умение слушать и слышать -- не-обходимым условием нашего бытия.

Этому нелегкому искусству толерантно-сти и учит литература. Ведь ху-дожественный текст, по словам Ю.Лотмана, «заставляет нас переживать любое про-странство как пространство собственных имен. Мы колеблемся между субъективным, лично знакомым нам миром, и его антите-зой. В художественном мире «чужое» всегда «свое», но и, одновременно, «свое» всегда «чужое»[8,99].

Но откуда же такие горькие мысли у са-моуверенного Базарова? Конечно, и от горькой любви к Одинцовой. Именно здесь он говорил: «Сам себя не сломал, так и ба-бенка меня не сломает». И от одиночества (во всяком случае в пространстве и време-ни романа). Но есть тут и более глобальные причины.

И толстовский Константин Левин думает о том, что «без знания того, что я такое и за-чем я здесь, жить нельзя»: «В бесконечном времени, в бесконечной материи, в бесконеч-ном пространстве выделяется пузырек-орга-низм, и пузырек этот продержится и лопнет и пузырек этот -- я». Этот «пузырек» застав-ляет вспомнить базаровский «атом», «мате-матическую точку» не только потому, что и в «Отцах и детях», и в «Анне Карениной» раз-мышление о себе -- «пузырьке», «атоме» со-пряжено с бесконечностью пространства и времени, но и потому, прежде всего, что и там, и тут исходное сомнение в том, зачем я здесь.

Константин Левин найдет опору и ответ в Христе, вере. Для Базарова же здесь отве-тов нет. «А в этом атоме, в этой математиче-ской точке кровь обращается, мозг работа-ет, чего-то хочет тоже... Что за безобра-зие!» «Безобразие -- потому что слишком неизмеримы величины: крохотное мысля-щее существо и бесконечное пространство. Человек затерян в мире, лишенном Бога -- отвергнутого, сказал бы Павел Петрович; несуществующего и несуществовавшего, по представлениям Базарова. Нет высшей си-лы, нет провидения, нет предопределенно-сти; человек -- наедине со Вселенной, и он противостоит ей и должен сам организовать и упорядочить все окружающее, и груз без-мерной тяжести ложится на его плечи. Не к кому обратиться за поддержкой, за новыми силами; все он обязан вынести и решить сам»[9,263].

Трудно обо всем этом говорить сегодня, когда, по словам Базарова, «дело идет о на-сущном хлебе», когда миллионы людей ли-шены самого необходимого, когда, уж если речь идет о том, миллионы людей и тысячи школ лишены нормальной канализации. Но ведь и Базаров обо всем этом говорит не в современной сытой Швеции, или благополу-чной Германии, или благоустроенной Швей-царии, И тем не менее. И разве не звучит в подтексте этих его слов библейское: «Не хлебом единым жив человек»?

«Когда вы голодны», «когда дело идет о насущном хлебе» -- такова исходная позиция Базарова. Но не в хлебе насущном видит он конечную цель. Он хорошо понимает, что ре-шение проблемы хлеба насущного (очень важной самой по себе) не есть цель жизни человека. И белая изба (дом, квартира, как бы мы сегодня сказали) не его идеал. Зна-чит, у него есть другой идеал? И этого, дру-гого идеала у него нет.

«Исправьте общество, и болезней не бу-дет», -- говорит Базаров. Но что значит «ис-править общество»? И как его изменить? На эти вопросы Базаров ответа не знает. Вспомним его предсмертные слова: «Я ну-жен России... Нет, видно не нужен. Да и кто нужен?» Кто нужен России и что делать, Ба-заров не знает.

Базаров говорит о том, что нет ни одно-го постановления «в современном нашем быту, в семейном и общественном, которое бы не вызывало полного и беспощадного от-рицания». Трагедия Базарова в том, что по-лное и беспощадное отрицание распростра-няется у него не только, воспользуемся сло-вами Павла Петровича, на все принсипы, за-щищающие существующий порядок вещей и установления между людьми, но и на все принсипы, им противостоящие. Ничто не от-вечает его безграничным требованиям и стремлениям.

Теперь, когда пе-реизданы литературно-критические работы Д.Н.Овсянико-Куликовского, можно прочесть его размышления на эту тему из на-писанной сто лет назад статьи о Базарове. Тем более что размышления эти построены на анализе той же самой сцены под стогом, о которой мы говорим и сейчас.

«Но что особенно характерно для База-рова и в то же время является признаком резкого отличия его внутреннего мира от натур и умов заправски революционных, это та вечная неудовлетворенность и не-возможность найти удовлетворение, то от-сутствие равновесия духа, которые с осо-бенной наглядностью сказались в следую-щей тираде.

Революционер пре-исполнен сознания своей миссии, иллюзи-ей великого исторического дела, которому он призван служить, и скорее склонен пре-увеличивать свою значительность, свою ценность -- общественную, национальную, международную, -- чем чувствовать свое ничтожество. В смысле психологическом нет людей более занятых, как именно рево-люционеры; и нет людей более уравнове-шенных, чуждых скептицизма, колебания, сомнений. Те мысли о бесконечности, веч-ности, о ничтожестве человека, которым так доступен Базаров, им и в голову не прихо-дят. Это люди жизни текущего историческо-го момента, интересами и иллюзиями кото-рого переполнена их душа, -- им некогда философствовать о суете сует, и человече-ское ничтожество "им не смердит". Одного этого уже достаточно для заключения, что Базаров не есть представитель революци-онного типа»[5,89]. (Мы потом вспомним эти слова и когда пойдет речь о Рахметове, и когда будем читать стихотворения Некрасо-ва «Памяти Добролюбова» и «Пророк», у ге-роев которых ясно осознанная цель и кото-рые лишены сомнений и колебаний, душев-ной смятенности, в отличие, заметим по-путно, от самого Некрасова.)

Поста-раемся подойти ко всему сказанному под другим углом зрения.

Прочитав роман, Достоевский тут же написал Тургеневу обстоятельное письмо. Отвечая, Тургенев благодарит: «Вы до того полно и тонко схватили то, что я хотел вы-разить Базаровым, что я только руки рас-ставлял от изумления -- и удовольствия. То-чно Вы в душу мне вошли и почувствовали даже то, что я не счел нужным вымолвить». Однако через год Достоевский в «Зим-них заметках о летних впечатлениях» упомя-нул и Тургенева, и его роман. Очевидно, что высказывание его не расходилось с тем, что было сказано в письме автору и так востор-женно воспринято им.

«Ну и досталось ему за Базарова, беспо-койного и тоскующего Базарова (признак ве-ликого сердца), несмотря на весь его ниги-лизм».

Но почему беспокойство и тоска -- признак великого сердца? И как это понять -- несмотря на весь его ниги-лизм?

Потом Достоевский вложит в уста Раскольникова вот эти слова: «Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца». И в последнем романе писателя старец Зосима скажет Ивану Кара-мазову: «В вас этот вопрос не решен, и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения... Но благодарите Твор-ца, что дал вам сердце высшее, способное такой мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати»[4,89]

Вот что значит «несмотря на весь ниги-лизм». Ведь, если воспользоваться только что процитированными словами из «Братьев Карамазовых», для нигилизма нет нерешен-ных вопросов, ибо все вопросы уже разре-шены ясно и определенно.

Обратим теперь внимание еще на одно важное обстоятельство. Слова беспокойство и тоска Достоевский взял из самого романа. Но там они звучат, казалось бы, в совершен-но ином, чем в отзыве Достоевского, контек-сте.

Из предпоследней главы романа: «...ли-хорадка работы с него соскочила и замени-лась тоскливой скукой и глухим беспокойст-вом. Странная усталость замечалась во всех его движениях, даже походка его, твердая и стремительно смелая, изменилась». Опять же тоска и беспокойство -- результат изме-нения. Это другой, иной Базаров. А между тем эти, казалось бы, характерные лишь для определенных моментов состояния стано-вятся для Достоевского исходными для оп-ределения самого главного. Слова тоска и беспокойство, связанные в романе, вроде бы, с конкретными состояниями, берутся как ключевые, сущностные. как бы сказали в фи-лософии, субстанциональные.

Базаров был близок автору «Преступле-ния и наказания». Вспомним, что в этом ро-мане говорит Порфирий Петрович о статье Раскольникова: «...Мрачная статья-с, да это хорошо-с». Почему же «хорошо-с»? Да пото-му, что «в бессонные ночи и в исступлении она замышлялась, с подыманием и стукань-ем сердца, с энтузиазмом подавленным». Да и последние слова, сказанные в «Отцах и де-тях» о Базарове -- «страстное, грешное, бун-тующее сердце», -- могли бы быть примене-ны и к Раскольникову.

«За исключением Николая Ставрогина, все центральные герои его романов-траге-дий, начиная с Раскольникова и кончая Иваном Карамазовым, оказываются в той или иной степени в сфере воздействия этой «священной тоски» -- следствия не-утоленной жажды осуществления высокого идеала»[15,89].

Обстоятельно Базаров и Раскольников сопоставляются Г.А.Бялым в его статье «Две школы психологического реализма (Тургенев и Достоевский)»: «Не могло не быть значи-тельного сходства у писателей, подходивших к человеку прежде всего со стороны его идейного мира, ставивших своей целью изу-чение форм сознания современного челове-ка, недовольного жизнью и измученного ею. Сюда входил и интерес к тем болезненным изломам сознания, которые сопутствуют на-пряженной работе мысли и совести». При этом «у обоих романистов герой создан иде-ей, теорией, она господствует над ним, под-чиняет его себе, становится его страстью, его второй натурой, но именно второй, натура первая, первичная ей не подчиняется, вступает с ней в борьбу, и ареной этой борь-бы становится психология человека». Приве-ду еще одну выписку, тем более что на эту тему мы уже говорили и еще будем гово-рить. Раскольников «конечно еще, по Досто-евскому», неверующий человек, но его соз-нание как бы трепещет возможностью веры. Это очень далеко от базаровского полного и бесповоротного отрицания. Близко только одно: безрелигиозное сознание тревожно и беспокойно не только у Раскольникова, но и у Базарова.

О противоречии между взглядами и, как бы сказал Достоевский, натурой писал и Пи-сарев в ста-тье «Базаров». Сам Тургенев писал; «Статья Писарева в «Русском слове» мне показалась очень замечательна». Так что свидетельства Достоевского и Писарева, можно сказать, авторизованы самим Тургеневым. Так вот что писал Писарев: «Рассудочность Базаро-ва была в нем простительною и понятною крайностью; эта крайность, заставлявшая его мудрить над собой и ломать себя, исчез-ла бы от действия времени и жизни; она ис-чезла точно так же во время приближения смерти. Он сделался человеком вместо того, чтобы быть воплощением теории нигилиз-ма»[12,45].

Характерно, что и Н.Страхов, говоря о Базарове, обращается к несмотря: «Несмот-ря на все свои взгляды, Базаров жаждет любви к людям»[15,186].

В письме Достоевскому Тургенев пи-сал: «Никто, кажется, не подозревает, что я попытался в нем представить трагическое лицо -- а все толкуют: -- зачем он так ду-рен? или -- зачем он так хорош?» Исследо-ватели считают, что эта фраза -- «я попы-тался в нем представить трагическое лицо» -- подсказана непосредственно письмом Достоевского или во всяком случае созвуч-на его духу[14,89].

На фоне этого высокого и истинного трагизма особенно понимаешь, сколь по-верхностны и конъюнктурны поползновения изобразить Базарова неким мелким бесом.

2.2. Базаров как положительный герой

Образы положительных героев в литературе похожи друг на друга, да это, впрочем, и естественно: яркие, могучие индивидуальности всегда неповторимы, своеобразны, всегда резко отличаются. В чем-то они родственны. В чем? Конечно, общей формулировки дать нельзя, но все они сходятся в одном. Смелость, воля, мужество, трудолюбие -- все эти черты нормальный умный человек может выработать в себе, это еще не все. В них есть какая-то неповторимая поэтичность, любовь к людям (не к отвлеченному понятию человечества, а к живым обычным людям, с которыми ты встречаешься в повседневной жизни), мягкость, деликатность, талант (именно талант, а не умение) чистой возвышенной любви. Все эти качества в соединении с отвагой, решимостью и предприимчивостью создают обаяние полноценного, яркого человека.

Не раскрывая тех качеств, которыми должен обладать положительный герой, нельзя решить, кто такой Базаров. В сущности, формулировка не совсем точная: разве люди делятся только на положительных и отрицательных? Конечно, нет. Базарова нельзя поставить на одну доску с Марком Волоховым из романа Гончарова «Обрыв». В Евгении можно найти множество качеств, которыми следует восхищаться, но все же, читая роман, нельзя отделаться от мысли о какой-то ущербности, неполноценности героя, его обреченности. Это имеет свои объяснения. Среди тургеневских героев Базаров выглядит чужаком, невозможно найти никого, сколько-нибудь напоминающего железного нигилиста. Неистовый фантазер Рудин, умный, добрый, мягкий Лаврецкий, мужественный и целеустремленный, но в то же время удивительно обаятельный и поэтичный Инсаров. И вдруг этот человек, его резкие категоричные суждения, его грубость, высокомерные манеры и его воля, железная, несгибаемая, могущественная воля, которая может сокрушить все на своем пути, его фанатичная верность своим идеалам. Базаров -- это не тургеневская фигура: писатель сам боялся своего героя, боялся и восхищался в то же время. По-видимому, несмотря на его утверждение, что прототипом образа нигилиста послужил не Добролюбов, а некий врач Д. (странно, что Тургенев не назвал фамилию полностью, а начальная буква Д. подходит к фамилии Добролюбова), в Базарове отразился именно последний. Добролюбова Тургенев боялся, ему был неприятен этот семинарист, его твердость, резкость, непримиримость, даже то, что сюртук у него был застегнут на все пуговицы, как у плебея. И в то же время восхищался им. Стремился убедить себя, что его неприязнь -- это не классовое чувство, что Белинский тоже разночинец, однако был очень обаятельным, но тут же с горечью сознавал, что в нем, в самом Тургеневе, нет таких черт, которыми обладал Добролюбов. Это странное, противоречивое отношение сохранилось и в романе. Тургеневу были чужды базаровские идеи, он не знал подлинной деятельности этих нигилистов, да к тому же и цензура... Базаров дан вне своего дела, мы его видим лишь с одной стороны. Он очень категоричен, порой даже до кичливости, он не желает прислушиваться к чужому мнению. Он груб и резок и нисколько не стесняется в своих оценках. Павел Петрович для него -- «архаическое явление». Николай Петрович -- «человек отставной, его песенка спета». Выслушав историю о романтическом увлечении Павла Петровича, он бросает пренебрежительно: «На своем молоке обжегся -- на чужую воду дует». У него никогда не возникает желания вдуматься в чужую жизнь, понять ее, посочувствовать. Он говорит, что будет уважать лишь того, кто не спасует перед ним, человека более сильного, все остальные -- это слабые «божьи коровки». Но ведь это в корне неверно: перед напором грубости мягкий и деликатный человек всегда теряется. Грубость -- это не сила. Однако Базаровым нельзя не восхищаться. Он говорит, что не желает зависеть от времени -- пусть время зависит от него. Это человек, который сам, без чьей-либо помощи, получил образование и воспитал себя. Он поразительно работоспособен: все время, которое провел у Кирсановых, Евгений Васильевич был занят делом. Он мужествен: во время дуэли с Павлом Петровичем вел себя так, что даже его противник вынужден был признать, что «господин Базаров вел себя отлично». Он горд, не может принять милостыню Одинцовой: жалость -- это не для него. Ему можно в отдельных случаях подражать. Но все очарование рассеивается, когда вспоминаешь его отношение к родителям, снисходительный тон в разговорах с отцом, необыкновенно добрым и милым человеком, его молчание, всегда пугавшее мать, которая души не чаяла в своем Енюше. А отъезд из дома, глубоко ранивший душу отца и матери.

Нет, все это вряд ли говорит за Базарова. Это высокомерное отношение к людям особенно проявляется в отношениях с Ситниковым, которым - он помыкает, как собачонкой.

И опять роковая странность противоречивого характера Базарова проявляется в картине его гибели, где он показывает образец мужества. Сколько благородства и презрения к смерти слышим мы в его последнем монологе! Но, читая последние главы романа, как будто чувствуем обреченность героя, неизбежность его гибели. Тургенев не мог показать, как живет и действует его герой, и показал, как он умирает. Весь пафос романа заключается в этом. Базаров -- это сильная, яркая личность, им можно по-своему восхищаться, но он не идеал, он не может стать в один ряд с Оводом, Грэем, Мартином Иденом. Ему не хватает обаяния, поэтичности, которую он, кстати сказать, отрицал. Может быть, в этом повинно время, когда нужны были сильные отрицатели (человек все-таки зависит от своей эпохи), но Базаров не может быть путеводной звездой для юности.

2.3 Концепция положительного героя в романе Тургенева «Дым»

В романе «Дым» отражен глубокий пессимизм Тургенева, выросший в ту самую эпоху, когда большая часть общества жила теми или иными надеждами. Исток этого пессимизма -- разочарование личности в «мире всеобщего». Дымом, чем-то обманчивым и нереальным представляется вся жизнь главному герою романа Литвинову. «Дым, дым,-- повторил он несколько раз; и все вдруг показалось ему дымом, все, собственная жизнь, русская жизнь -- все людское, особенно все русское. Все дым и пар, думал он; все как будто беспрестанно меняется, всюду новые образы, явления бегут за явлениями, а, в сущности, все то же да то же; все торопится, спешит куда-то -- и все исчезает бесследно, ничего не достигая; ...дым, шептал он, дым...»

Эти рассуждения Литвинова отдаленно перекликаются с завершающей идеей тургеневской речи о Гамлете и Дон Кихоте: «Все пройдет, все исчезнет, все рассыплется прахом... Все великое земное Разлетается, как дым... Но добрые дела не разлетаются дымом; они долговечнее самой сияющей красоты...»[3,87]

Люди, одержимые идеей, слепо верящие в нее и готовые во имя ее осуществления на любую жертву, по мнению Турге-нева, способствуют историческому прогрессу. Не будь их -- история прекратила бы течение свое. Тургенев не был едино-мышленником этих людей и даже не верил в возможность до-стижения их целей. Они напоминали ему самоотверженных, но все же смешных донкихотов, которые в борьбе за свои идеи нередко жестоко ошибаются; но это святые ошибки--они и есть история. Честные служители идеи, по мысли Тургенева, делают историю, но не они являются повседневными строите-лями жизни. Для этого-то и нужны Лежневы и Литвиновы, на плечи которых ложится кропотливая, но почетная задача вы-полнения обыкновенных, будничных и прозаических дел.

Под влиянием пессимистических раздумий о судьбе базаровского типа в 60-х годах писатель более чем когда-либо уверо-вал в плодотворность «терпеливого деятельного труда» честных и образованных помещиков, т. е. класса общества, поставлен-ного самой жизнью перед необходимостью действовать. Цен-тральный герой «Дыма» Литвинов в связи с этим и стал для Тургенева таким полезным деятелем--не в широком, историче-ском, а в более узком и скромном, практическом смысле этого понятия.

Назвав настоящего положительного героя своего романа, он тем самым отверг по-пытку воспринимать Литвинова в качестве неудавшегося на сей раз выразителя прогрессивных общественных взглядов. Этот герой не был в глазах Тургенева идеалом общественного деятеля. Поиски лучшими героями 60-х годов «мировой гармонии» при-водили к непримиримому столкновению с несовершенством окру-жающей действительности, а само это несовершенство осознава-лось не только в социальных отношениях между людьми, но и в дисгармоничности самой человеческой природы, обрекающей каж-дое индивидуально неповторимое явление, личность на смерть.

В «Дыме» первые главы, в которых Тургенев рисует раз-личные силы, выступающие в русской жизни после реформы 1861 года, составляют общественный фон романа, но Литви-нов как бы делается неотъемлемой частью этого фона. Хотя Тургенев и сочувствует Литви-нову, тем не менее он сразу же показывает читателю, что это не тот герой, которого действительно ждет Россия.

Тургенев лишил Литвинова даже каких бы то ни было от-личительных черт характера, его образ не связан с исторически прогрессивными идеями. Литвинов наделен единственным ка-чеством--уверенностью в полезности своего маленького прак-тического дела. Но и это качество он утратит после первых же серьезных столкновений с жизнью.

Во внешности Литвинова, в его манере держаться Тургенев все время подчеркивает «обыкновенность». «На первый взгляд он производил впечатление честного и дельного, несколько самоуверенного малого, каких довольно много бывает на белом свете» [9,148],--говорит писатель. Эта же «обыкновенность»--в его «прошедшем, весьма незатейливом и несложном». Литвинов не прошел большой умственной школы, какая харак-терна, например, для Рудина. Тургенев справедливо говорит, что он даже не Аркадий Кирсанов, который хоть на время увлекся нигилизмом. Это человек узкопрактического мышле-ния. Он изучил курс наук, которые могут непосредственно при-годиться ему в жизни. «...И вот теперь, уверенный в самом себе, в своей будущности, в пользе, которую он принесет своим землякам, пожалуй, даже всему краю, он собирается возвратиться на родину, куда с отчаянными заклинаниями и мольбами в каждом письме звал его отец, совершенно сбитый с толку эмансипацией, разверстанием угодий, выкупными сдел-ками, новыми порядками, одним словом...» [9, 149]. «Само-уверенность» Литвинова основана на убеждении в том, что он сможет уже теперь, в 1862 году, применить свои знания, что эти знания необходимы России. Так «обыкновенный» тургенев-ский герой сразу же оказывается связанным с вопросом о про-ведении в жизнь идей крестьянской реформы.

В чем же превосходство Лит-винова? Прежде всего в том, что он имеет ясно осознанную жизненную цель, состоящую в практической реализации «вели-ких принципов реформы». Настоятельная необходимость по-добных людей неоднократно подчеркивается Тургеневым: имение Литвиновых, подобно множеству помещичьих - хозяйств России, «было давно запущено, но многоземельно, с разными угодьями, лесами и озером, на котором когда-то стояла боль-шая фабрика, заведенная ревностным, но безалаберным бари-ном, процветавшая в руках плута купца и окончательно погиб-шая под управлением честного антрепренера из немцев» [9, 149].