Дореформенная и пореформенная Россия в изображении А.И.Гончарова

Что же ждет Веру, «самостоятельную, пытливую и смелую» Веру, на новом пути? То, о чем сама Вера думает, порвав с Волоховым, и о чем говорилось выше, -- дамская благотворитель-ность и домашнее хозяйство вслед за Марфинькой -- это не-удовлетворительно даже в глазах самого Гончарова. Оставалась еще семейная жизнь с Тушиным. Как и Штольц Ольгу, Тушин мог бы вовлечь Веру в свою хозяйственную деятельность, к ко-торой с таким сочувствием относится сам Гончаров. Но явно, что Тушин далеко уступает Штольцу и в душевной содержательности, и в культуре, и в размахе деятельности. И наоборот: Вера силь-нее Ольги, ее душевный опыт богаче, она требовательнее. Что же ждет ее?

Гончаров хотел бы внушить нам, что Веру с Тушиным ожи-дает что-то хорошее, превосходящее все, что мог предложить ей Волохов. Одно время Гончаров намечал такой финал романа. Вернувшись из-за границы, Райский «поехал бы в деревню, там нашел бы Бабушку, окруженную детьми Марфиньки, наконец предполагалось бы заключить картиной интимного семейного благополучия.

Романист отверг этот вариант. Он оста-вил недописанной последнюю страницу, самую существенную.

Соображая все данные, раскрывая логику характеров и об-стоятельств, сам читатель вправе сделать тот вывод, что гончаровскую героиню третий раз поджидает безысходность, а гончаровского «положительного героя» -- новая катастрофа. Как и Штольц, Вера Тушина неизбежно должна будет сказать мужу:

«Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели тут все?»[14,105].

Однако есть разница между «Обрывом» и первыми двумя ро-манами Гончарова. Автор мыслил Адуева-старшего и Штольца как «положительных героев». Их неудача поэтому была и не-удачей автора. Но автор сам приводил героев к катастрофе. Он сам их судил и осудил. И осуждая, поднимался над ними, пре-одолевая их ограниченность. В «Обрыве» же автор утратил кри-тическое отношение к герою. Суд над Тушиным должен был взять на себя читатель.

Это знаменательно. «Обрыв» нашел свою аудиторию. То дворянско-буржуазное «образованное общество», на защиту коего выступал романист-публицист, поддержало своего защитника-идеолога.

Для реакционно-консервативной группы русского общества возникала двоякая литературная-задача:- защитить, оправдать и даже восхвалить старый царистско-крепостнический порядок и одновременно обличить «новых людей» и их идеалы. Примеча-тельно, что антинигилистические романисты и публицисты спе-шили начать эту борьбу очень рано, как только обозначились пер-вые приметы угроз старому режиму со стороны молодой демокра-тии, с первых проявлений революционной ситуации.

3.2.Новая Россия на страницах романа И.А.Гончарова «Обрыв»

«Обрыв» создавался на протяжении два-дцати лет. Гончаров писал: «План романа "Обрыв" родился у меня в 1849 году на Вол-ге, когда я после четырнадцатилетнего от-сутствия в первый раз посетил Симбирск, свою родину. Старые воспоминания о ран-ней молодости, новые встречи, картины бе-регов Волги, сцены и нравы провинциальной жизни -- все это расшевелило мою фанта-зию, и я тогда уже начертил программу все-го романа...»[16,,90]. «Обрыв» сначала записывался фрагментами, мелкими клочками програм-мы. Однако постепенно доработка «Обломова», кругосветная экспедиция, работа над циклом очерков «Фрегат "Паллада"» отвлек-ли Гончарова, все дальше уводя его от вос-поминаний симбирской поры. В 1859 году писатель снова принимается за работу, и вскоре он публикует первые отрывки рома-на: «Софья Николаевна Беловодова» (1860), «Бабушка» и «Портрет» (1861).Но дальнейшая работа над романом при-остановилась до 1866 года. Творческие за-труднения писателя были настолько велики, что он хотел даже бросить роман. Эти затруд-нения Гончарова объясняются как обстоя-тельствами его собственной жизни, так и про-исходившими в России событиями. Одной из причин остановки работы над новым рома-ном была служба Гончарова: он назначается редактором официальной газеты Министер-ства внутренних дел «Северная почта», затем (июль 1863 года) -- членом Совета по делам книгопечатания, а в апреле 1865-го -- членом Главного управления по делам печати. Гонча-ров, таким образом, стал одним из тех, кто руководил всей русской цензурой. Вполне понятно, что государственная служба отни-мала у него много сил и времени.

Но главной причиной, затруднявшей процесс создания «Обрыва», стала неустой-чивость, неопределенность русской жизни того периода. Середина XIX века -- перелом-ный момент в русской истории. Нелегкое, бурное, нестабильное время, полное край-ностей и противоречий. Отмена крепостного права, появление новых социальных слоев, стремительное развитие капиталистических отношений, подъем революционного движе-ния -- все это породило массу крайностей и уродливых явлений в жизни русского обще-ства, среди которых первые террористичес-кие акты, отречение от многовековых тради-ций, распространение атеистических взглядов, разгул страстей. На смену «лиш-ним людям» в 60-е годы в литературу и в жизнь приходит новый тип современного ге-роя -- нигилист, человек, отрицающий все сложившиеся нормы жизни. Все это обру-шилось на Россию подобно страшному гро-мовому разряду. Безжалостная молния ис-тории расколола течение русской жизни на две эпохи: Россию старую, патриархальную и Россию новую, молодую, непредсказуе-мую и потому пугающую.

В отличие от коллег, писателей-совре-менников, Гончаров намеренно не спешит отразить «взбаламученное море» русской жизни (выражение А.Ф.Писемского). Это связано с особенностями мировосприятия Гончарова как художника. Процесс осмыс-ления действительности у него был столь длительным, что в пестром многообразии окружающей жизни писатель выбирал лишь то, что приходило в нее и оставалось навсе-гда, прирастало, а прирастание -- процесс органический и требующий времени. «Творчество требует спокойного наблюде-ния уже установившихся и успокоившихся форм жизни, а новая жизнь слишком нова, она трепещет в процессе брожения, слага-ется сегодня, разлагается завтра и видоиз-меняется не по дням, а по часам, -- писал Гончаров в статье "Лучше поздно, чем нико-гда". -- Рисовать трудно и, по-моему, прос-то нельзя с жизни, где формы ее не устоя-лись, лица не наслоились в типы. Писать самый процесс брожения нельзя, в нем ли-чности видоизменяются почти каждый день и будут неуловимы для пера»[26,174].

В ходе осмысления и постижения посто-янно меняющейся картины современной действительности менялось и мировоззре-ние Гончарова, а вслед за этим претерпевал эволюцию и замысел нового романа. Так время властно вмешивалось в процесс соз-дания «Обрыва». По первоначальному замы-слу писателя, основной конфликт в романе строился на столкновении двух эпох в жизни России -- старой и новой. «Борьба с всерос-сийским застоем» -- так, выражаясь словами самого Гончарова, можно определить глав-ную идею «Обрыва» в его начальном вариан-те, Та же проблематика была характерна и для двух предыдущих романов писателя, и по-прежнему симпатии автора отданы новой России. В подтверждение этого в первом ва-рианте романа Марк Волохов сослан в Си-бирь, а Вера отправляется за ним, оставив родное гнездо. В Татьяне Марковне Бережковой в первоначальном замысле романа за-острялись черты типичной помещицы-крепо-стницы: самодурство, своеволие, гордыня.

Роман носил тогда название «Художник», и фигура Бориса Райского обозначалась как главная. Художник-дилетант, музыкант-ди-летант, Райский должен был олицетворять собой ту силу, которая, проснувшись от пат-риархального сна, не может еще найти себе места в ломающейся действительности.

К реализации такого замысла Гончаров приступает в 1859 году, сразу после оконча-ния «Обломова», и к 1862 году уже вчерне го-товы три части. Но здесь-то работа и остано-вилась. Первоначальный замысел уже не удовлетворял писателя в свете окружавших его событий. Прежде всего дыхание време-ни не могло не коснуться образа Райского. Человек 40-х годов, потомственный дворя-нин, один из типичных представителей дво-рянской интеллигенции, он должен был най-ти подлинное дело своей жизни в идеале служения искусству, потому и варьирова-лось название романа, не отделяясь от фи-гуры героя: «Художник», затем «Художник Райский», затем просто «Райский». Но чем дальше продвигалась работа над романом, тем более туманным становился для Гонча-рова образ главного героя: человека 40-х го-дов. помещенного в атмосферу 60-х. Позд-нее в статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров признавался: «В "Обрыве" больше и прежде всего меня занимали три лица: Райский, бабушка и Вера, но особенно Рай-ский. Труднее всего было мне вдумываться в этот неопределенный, туманный еще тогда для меня образ, сложный, изменчивый, ка-призный, почти неуловимый, слагавшийся постепенно, с ходом времени, которое отра-жало на нем все переливы света и красок...»[21,170]

Не последнюю роль в окончательном оформлении повествования в «Обрыве» сыг-рала драма, произошедшая в семействе Майковых -- близких друзей Гончарова с первых его петербургских лет. Екатерина Павловна Майкова пережила горячее увле-чение романом Н.Г.Чернышевского «Что де-лать?» и личностью его автора. Ей казалось, что дорога жизни указана и надо только най-ти силы порвать с прежним бытием. Возвра-щаясь с лечения, Майкова познакомилась с недоучившимся студентом Федором Люби-мовым. ввела его в дом на правах домашне-го учителя, а в 1866 году навсегда покинула семью, оставила троих детей мужу, уйдя с Любимовым, как ей представлялось, по ука-занной Чернышевским светлой дороге в будущее.

Майкова была не одинока. Время созда-ло новый тип женщин, решивших, что семей-ным кругом жизнь их не должна ограничи-ваться, пожертвовавших всем, что у них было, ради новых убеждений.. Мог ли крупный рус-ский писатель обойти молчанием столь зло-бодневную тему? В творческой истории «Об-рыва» происходит еще один, последний поворот событий, оправданный для Гонча-рова глубоким нравственным убеждением, вынесенным из драмы близких ему людей. Неслучайно в 1868 году появляется новое название романа -- «Вера», а вскоре писа-тель находит окончательный вариант -- "Об-рыв». Кардинально меняется и позиция Гон-чарова: он решительно встает на сторону старой правды. Кроме того, в «Обрыве» мы находим и принципиально иной взгляд на положение автора в произведении, по срав-нению с двумя предыдущими романами Гон-чарова. В «Обрыве» предстояло уже не толь-ко объективно изобразить человека, жизнь и предоставить делать выводы читателю, но и доказать некую истину, в которую незыбле-мо верил писатель, но которая, видел он, по-шатнулась в последнее время. А для того эту истину надо было сделать очевидной, осяза-емой для всех. В результате в «Обрыве» Гон-чаров -- уже не только талантливый живопи-сец являющихся его воображению образов, но и борец с действительностью, с ее дис-гармонией, разрушительными тенденциями, Ложным устремлениям своей эпохи он дол-жен был противопоставить истинные идеа-лы, положительные понятия, гармонию жиз-ни. Под «взбаламученным морем жизни» писатель стремится нащупать твердую опо-ру, и он связывает эту опору с основами хри-стианской нравственности, на которых века-ми держалась русская жизнь. Но легкий налет тенденциозности, зачастую неприкры-тые нравственные уроки, которые Гончаров дает читателю, не умаляют художественной ценности «Обрыва», писатель остается ве-рен принципу объективности.

«Обрыв», так же как «Обыкновен-ная история» и «Обломов», построен на столкновении России старой, патриархаль-ной и новой, молодой. «В "Обрыве"... отрази-лось состояние брожения, борьба старого с новым», -- писал автор. Но в последнем романе Гончарова, по сравнению с двумя пре-дыдущими, меняется вектор развития дейст-вия, В "Обыкновенной истории" и "Обломове» "главной ареной деятельности" является Петербург, тогда как в «Обрыве» действие лишь начинается в столице, а основные со-бытия происходят в провинции, где еще мож-но встретить живые человеческие души. Именно провинция, по мысли автора, еще хранит устои православной нравственности, заповеди старой правды, на сторону которой Гончаров становится в последнем романе. В этой смене приоритетов писателя заключа-ется одно из существенных отличий «Обры-ва» от предшествующих ему произведений Гончарова.«Обыкновенная история» и «Обломов» -- романы монографические, то есть повеству-ющие о судьбе какого-либо одного централь-ного персонажа (Александра Адуева в первом романе, Ильи Ильича Обломова -- во вто-ром). «Обрыв» же -- роман многогеройный, в нем множество одинаково важных лиц, рав-ноправных сюжетных линий. Кроме того, для последнего романа Гончарова характерна за-нимательность сюжета. Писатель на этот раз намеренно строит повествование так, чтобы заинтриговать читателя, привлечь внимание к Вере, связав с ней ряд неожиданных собы-тий, внезапных перемен в развитии действия.

Каждый из этих образов -- это одновременно и тип, и символ, за каждым героем в романе встает духовная вертикаль. Райский и бабушка, Марфенька и Вера, Волохов и Тушин.

Внешне, при самом беглом взгляде, вза-имоотношения Бориса Райского и Татьяны Марковны развиваются в русле извечного спора отцов и детей -- спора о старых и но-вых правилах, классический пример которо-го мы наблюдаем в романе И.С.Тургенева.

Райский представляет в романе моло-дое поколение, бабушка же не просто одна из приверженцев устоявшихся основ жизни, она олицетворяет в «Обрыве» всю старую Россию, и это чрезвычайно укрупняет мас-штаб этого образа. У Татьяны Марковны на все четко выработанная точка зрения, ни один из иронических вопросов Райского не может завести ее в тупик. Их споры лишены враждебности, каждый из них смотрит на другого с легким снисхождением, лишь уди-вляясь взглядам друг друга, непониманию таких, казалось бы, простых вещей. То и де-ло приговаривая: «Странный, необыкновен-ный человек!», -- бабушка продолжает лю-бить «своеобычного» внука, а Райский, протестуя против «старого века» в сознании Бережковой, тем не менее испытывает к ней ничем непоколебимое почтение. Он призна-ется жене Козлова: «Нет, я бабушку люблю, как мать... от многого в жизни я отделался, а она все для меня авторитет, Умна, честна, справедлива, своеобычна: у ней какая-то си-ла есть. Она недюжинная женщина»[4,274].

Гончаров ис-пытывал затруднения, создавая этого героя. «Что такое Райский? -- спрашивает Гонча-ров и тут же отвечает на свой вопрос: -- Да все Обломов, то есть прямой, ближайший его сын... Райский -- герой следующей, то есть переходной эпохи. Это проснувшийся Обломов: сильный, новый свет блеснул ему в глаза. Но он еще потягивается, озираясь вокруг и оглядываясь на свою обломовскую колыбель... Он, умом и совестью, принял но-вые животворные семена, -- но остатки еще не вымершей обломовщины мешают ему об-ратить усвоенные понятия в дело. Он совал-ся туда, сюда -- но он не был серьезно приготовлен наукой и практикой к какой-нибудь государственной, общественной или част-ной деятельности, потому что на всех этих сферах еще лежала обломовщина... Живое дело только что просыпалось... Райский ме-чется и, наконец, благодаря природному та-ланту или талантам, бросается к искусству: к живописи, к поэзии, к скульптуре. Но и тут, как гири на ногах, его тянет назад та же об-ломовщина».

По мысли писателя, Райский концентри-рует в себе признаки той духовной болезни, которой было заражено общество и которая вела Россию к гибели -- к обрыву. Райский -- дилетант не только в искусстве, но и в жизни. Его речи прекрасны, часто верны (исключая проповеди страсти), но оторваны от почвы, в которую корнями уходят многовековые осно-вы русской жизни, и не прикреплены ни к ка-кой другой почве.

Балансирование между пережитками старой эпохи и ростками новой -- не свойст-во одного только Райского, это скорее при-мета времени. Неслучайно в образе этого героя мы обнаруживаем черты, присущие всем персонажам романа, с которыми свя-зана тема нового поколения русских людей.

Дилетантизм Райского уходит корнями не только в барское воспитание, но и связан с утратой героем духовного стержня. По мы-сли Гончарова, именно в этом состоит при-чина всех «скачков с обрыва», свойственных молодому поколению. Символична в этой связи сцена, когда в первый же день приез-да в Малиновку Райский подводит Марфеньку к жуткому обрыву, которым заканчивается бабушкин сад: «Они подошли к обрыву. Мар-фенька боязливо заглянула вниз и, вздрог-нув, попятилась назад...

-- Пойдем туда! -- вдруг сказал он, пока-зывая на обрыв и взяв ее за руку.

-- Ах, нет, нет, боюсь! -- говорила она, дрожа и пятясь.

-- Со мной боишься?

-- Боюсь! ...Вон Верочка не боится: одна туда ходит, даже в сумерки! ...Да куда же вы?

Ответа не было. Она подошла к обрыву шага на два, робко заглянула туда и видела, как с шумом раздавались кусты врозь и как Райский, точно по крупным уступам лестни-цы, прыгал по горбам и впадинам оврага».

Для русского человека незыблемым ду-ховным стержнем испокон веков была хри-стианская, православная нравственность. Новая Россия все больше отходит от этих ка-нонов, решив самостоятельно справляться с жизнью, провозглашая свои, новые законы.

Отсутствие прочного нравственного стержня в душе Райского лишает его жизнь

ясного, глубокого смысла, поэтому он и не может найти свое место в искусстве, беско-нечно страдает от скуки и неудовлетворен-ности собой. В душе героя причудливо сме-шиваются высокие идеалы и низменные проявления человеческой натуры. В празд-ности и отсутствии твердого духовного ядра в душе героя кроется и причина его любов-ных неудач.

В результате на страницах «Обрыва» пе-ред читателем разворачивается драма Рай-ского-художника -- одаренного человека, не нашедшего своего места в жизни, растра-тившего свой талант впустую. Но драма Рай-ского не ограничивается только эстетичес-кими проблемами. В ней отражается судьба молодого поколения, утратившего связь с коренными устоями русской жизни.

Хранительницей этих устоев в романе является бабушка. Бабушка -- настоящий кладезь тысячелетней народной мудрости. Она «говорит языком преданий, сыплет по-словицы, готовые сентенции старой мудро-сти», ссорится за них с Райским, и весь на-ружный обряд жизни отправляется у ней по затверженным правилам. Кажется, что жизнь для бабушки проста, ответы на все вопросы она черпает в проверенной веками мудрости предков. Она не набожна, но нор-мы православной морали для нее святы, как святы и традиции местного дворянского об-щества. Жизнь бабушки и обитателей ее по-местья течет спокойно, размеренно, все в ней правильно, все складно, без потрясений и сбоев с прямого, строго определенного порядка вещей. За это Бережкову уважает весь город, сам губернатор ездит к ней на обед. Любят и побаиваются Татьяну Мар-ковну и вверенные ее попечению крестьяне. Все знают, что она строга, но справедлива. От ее зоркого взгляда не ускользает ни один уголок в усадьбе, ни одно событие в жизни крепостных людей.

Правда, писатель вовсе не идеализирует свою героиню. Подобно тому как в старой, патриархальной России рядом с глубокими нравственными установлениями присутству-ет и много крайностей, пережитков старого века, обломков многовекового крепостниче-ского уклада жизни, так и в Татьяне Марковне еще живы привычки помещицы-крепостни-цы. Так, например, членов ее семьи в случае болезни лечит врач из города, тогда как бо-лезни дворни и деревенских жителей врачует знахарка Меланхолиха, от чего люди часто умирают. Бабушке свойственна и ограничен-ность жизненных интересов: «По-прежнему у ней не было позыва идти вникать в жизнь дальше стен, садов, огородов "имения" и, на-конец, города. Этим замыкался весь мир».

Но с первых же страниц знакомства с бабушкой читатель ощущает, что за соблю-дением внешнего ритуала жизни, за гото-вой народной мудростью в этой женщине скрывается собственная, усвоенная годами и опытом мудрость, какая-то недюжинная внутренняя сила. Чувствует это и Райский:

«Но когда Райский пригляделся попри-стальнее, то увидел, что в тех случаях, которые не могли почему-нибудь подойти под готовые правила, у бабушки вдруг выступа-ли собственные силы. и она действовала своеобразно». Ярчайший пример такого «своеобразного" поведения -- сцена изгна-ния Нила Андреича Тычкова. Почти полвека преклонявшаяся перед авторитетом этого высокопоставленного чиновника, пуще огня боявшаяся его осуждения, бабушка, нару-шая все законы гостеприимства, буквально спускает с лестницы чванливого старика, перешедшего все границы в своем превос-ходстве над другими, поставившего свой сомнительно приобретенный чин выше знатности и древности рода Бережковой.

Вспомним также, как бабушка избавила Веру от искушения дальнейших встреч с Марком на дне обрыва после трагической ночи: она распорядилась снести с лица зем-ли беседку, как удаляют отжившие куски ко-ры со здорового дерева. Читателя не может не восхищать то, с каким смирением и дос-тоинством несет эта женщина обрушившее-ся на нее горе. Мы невольно верим, что и старая Россия, «другая великая бабушка», полна еще внутренних сил, питаемых опы-том сотен поколений предков.

«Вот что отразилось, -- пишет Гонча-ров, -- ...в моей старухе...: старая, консер-вативная русская жизнь! Не жили ли старые наши поколения и старшие, господствовав-шие и управлявшие нашими судьбами представители этих поколений или лучше сказать, не спали ли они под навесом старой мудрости, пробавляясь преданиями, хотя и соглашались (как бабушка в спорах с внуком) про себя, что надо жить иначе, но боялись, беспокоились, как она, и пятились в страхе от всего нового, зажимая глаза, и, когда нельзя было уйти назад, уступали не-охотно, и тогда сквозь обветшавшую, не-годную мудрость пробивались свежие рус-ские силы здравого смысла?..»[7,15].

Как видим, писатель ставит в вину старо-му поколению гордое нежелание смотреть в глаза веяниям новой жизни, и потому вина за падение Веры тяжелым гнетом ложится на плечи бабушки.

Вывод к третьей главе

По своей новой концепции роман оказался направленным на защиту патриар-хальных усадебных отношений и на ниспровержение демокра-тического движения с его «жалкими и несостоятельными докт-ринами материализма, социализма...». В нем крепостническая усадьба управляется не Затертым и даже не Штольцем, а пред-ставительницей своих исконных владельцев, «столбовой дво-рянкой» Бережковой, управляется по-старому, без всяких нов-шеств, но обнаруживает не упадок, а процветание, и называет-ся не Обломовкой, а Малиновкой. В усадьбе живет и несет в себе ростки будущего веселая и по-своему деятельная моло-дежь -- Марфинька, Викентьев. Но рядом есть и симптомы на-стоящего, идейного пробуждения дворянства. В лице Райского писатель хотел показать «проснувшегося Обломова», в глаза которому блеснул «сильный, новый свет» предстоящих ре-форм'. Это человек либерального склада, «рыцарь свободы...». Еще дальше могла бы пойти Вера. От раннего замысла в ней остались и способность «подать руку пылкому товарищ}», и да-же готовность «уйти из дома». Она могла бы совсем освобо-диться из-под власти патриархально-домостроевских начал.

Но Райский и Вера сталкиваются с таким резким отрица-нием этих начал, что невольно превращаются в их защитников. Отрицание это исходит от политического ссыльного Волохова. Теперь это уже не петрашевец, но выразитель демократических идей 60-х годов, представитель молодежи, усвоивший «злокоз-ненные» идеи «Русского слова». Он отрицает собственность, презирает дворянскую государственность, пытается поколебать святыни религии, подрывает устои нравственности, пропове-дует идеи материализма и свободной любви. И за ним спра-ведливо упрочивается репутация «циника», «отверженца», «парии», человека, «объявившего войну обществу»

В многозначительном эпилоге романа рисуются четыре фигу-ры, нами охарактеризованные: Райский, Вера, Марфинька и ба-бушка. «А за ними, -- пишет автор, -- стояла и сильно их влекла к себе ещё другая, исполинская, другая великая бабушка -- Рос-сия». В свете этих слов сам образ Татьяны Марковны приобретает обобщенное, символическое значение. Не случайно сам Гончаров в одном из писем говорил о том, что «в бабушке, как клочок неба в пруде, отразилась сильная, властная, консервативная часть Руси».

Заключение

Среди судеб великих русских писателей XIX века гончаровская, казалось бы,-- одна из благополучных. Его книги еще при жизни их создателя стали классикой, он не пережил ни хулы скептических потомков, свергавших даже Пушкина, ни советских запретов на еретические произведения знаменитых авторов (Достоевского или Лескова, к примеру). И вместе с тем в трактовке его произведений на протяжении десятилетий отчетливо проявлялось «небрежение» самим их существом. Наибольший резонанс получили те критические публикации, что рождались в обстановке полемики и часто отражали взгляды самих критиков в большей мере, чем говорили об искусстве романиста. То были статьи «по поводу» романов Гончарова, а не о них.

Интерес читателей к наследию романиста то падал, то возгорался вновь, но эти «приливы» и «отливы» связывались обычно со случайными обстоятельствами и почти не влияли на общую оценку его произведений. Так и предстал Гончаров в год своего столетнего юбилея автором, роль которого в литературном процессе признана, но не объяснена. В 1912 году прозвучали, к примеру, такие оценки: «загадочный писатель», «странное, неожиданное и резко-оригинальное явление в русской литературе»...

В наше время Гончаров, включенный в число надежных критических реалистов, переиздавался очень широко (была проделана серьезная текстологическая работа), однако научное освоение его наследия тормозилось обязательностью для всех советских литературоведов следовать набору идеологических клише. Наличие высказываний о Гончарове революционно-демократической критики дополнительно усложнило ситуацию: ее авторитет вставал на пути самостоятельной трактовки. Когда уже в послесталинское время среди пушкинистов, лермонтоведов, исследователей Толстого, Достоевского и Чехова развернулась борьба мнений, гончароведы, в основном, следовали за Добролюбовым и по-прежнему обсуждали социальную природу обломовщины. Под видимостью благополучного спокойствия в науке о Гончарове скрывался застой: работы о романисте на русском языке гласно и негласно исходили из приятия его творчества как бытописательского, отчужденного от вечных проблем бытия.

За тридцать с лишним лет многое изменилось и -- особенно -- в последнее десятилетие. Гончаров, кажется, дождался своего часа: во всем мире он, наконец, был введен в круг великих авторов русской литературы. Внимание к нему среди специалистов было явно подпитано двумя юбилеями (столетним со дня смерти и стовосьмидесятилетним со дня рождения), а также подготовкой к изданию Первого Академического Собрания сочинений (Институт Русской литературы РАН (Пушкинский Дом)). Правда, среди зарубежных специалистов (и соответственно, студентов-аспирантов) Гончаров по-прежнему менее популярен, чем такие Мастера русской прозы, как Достоевский, Толстой и Чехов, что сказывается на числе и качестве переводов. Тем не менее, есть основания для осторожного оптимизма относительно гончаровистики в следующем столетии.

Литература

1. Айзерман Л. С. Уроки литературы сегодня.- М.: Просвещение, 1974.

2. Батюто А. И. «Отцы и дети» Тургенева -- «Обрыв» Гончарова (Философский и этико-эстетический опыт сравнительного изучения) // Русская литература. 1991. № 2. С. 6, 22.

3. Белов Л. С. Роман Гончарова «Обрыв» // Русская литература. 2004. № 1. С. 64.

4. Гейро Л. С. Роман Гончарова «Обрыв» и русская поэзия его времени // Русская литература. 1974. № 1. С. 66.)

5. Жук А.А. Роман 60-х годов («Обломов», «Отцы и дети», «Что делать») // Жук А.А. Русская проза второй половины XIX века. М.: Просвещение, 1981. С. 38-87.

6. Корст Н. О. Очерки по методике анализа художественного произведения. М., 1964.

7. Котельников В.А. И.А.Гончаров. М.: Наука, 1993.-263с.

8. Краснощекова Е.Последний роман Гончарова.- М.: Просвещение, 1977.-2241с.

9. Кудряшев Н. И. О творческом изучении литературного произведения./ За творческое изучение литературы в школе.- М.:Просвещение,1963.

10. Криволапов В.Н. Ещё раз об обломовщине // Русская литература. 1994. № 2. С. 27-48.

11. Кропоткин П.А. Русская литература. Идеал и действительность/ - М.: «Век книги», 2003.- 320с.

12. Лебедев Ю.В.Над страницами романа И.А.Гончарова «Обрыв»/Литература в школе- 2005 - № 4-С.12

13. Лощиц Ю.Гончаров.- М.:Наука, 1986. - 135с.

14. Маркович В. М. Тема искусства в русской прозе эпохи романтизма // Искусство и художник в русской прозе первой половины XIX века. Л., 1989. С. 41.

15. Мельник В.И. Реализм И.А. Гончарова. -Владивосток,1985.- 139с.

16. Недзвецкий В.А.Романы Гончарова.- М.:Просвещение, 1996.

17. Николаев П.А. Гончаров // Русские писатели // Библиографический словарь. М.: Просвещение, 1990. С. 202-207.

18. Отрадин М.В. «Сон Обломова» как художественное целое // Русская литература. 1992. № 1. С. 3-12.

19. Отрадин М. В.Проза Гончарова в литературном контексте.- СПб., 1994.

20. Пиксанов Н. К. Роман Гончарова «Обрыв» в свете социальной истории. Л., 1968. - 198с

21. ПолитыкоД.А. «Обрыв» Гончарова.- М.:Просвещение, 1964. -301с.

22. Рыбасов А.П.И.А.Гончаров.- М.:Просвещение,1962.-241с.

23. Старосельская Н.Д.Роман И.А.Гончарова «Обрыв».- М.:Просвещение, 1990 -198с.

24. Туниманов В. И. А. Гончаров и Н. С. Лесков -М.: Просвещение, 1994. . 408с.

25. У истоков подобного подхода работа В. Е. Евгеньева-Максимова «И. А. Гончаров. Жизнь, личность, творчество» (М., 1925) и сб. «И. А. Гончаров» (М., 1928).

26. Цейтлин А. Г. И. А. Гончаров. М., 1950. С. 235.

27. Чемена О..М. Создание двух романов.- М.:Просвещение, 1966. -208с.

28. Чемена О. М.Гончаров и шестидесятница Е. П. Майкова. - М., 1966.

29. Энгелъгардт Б. М. И. А. Гончаров и И. С. Тургенев // И. А. Гончаров и И. С. Тургенев. - М., 1983. 320с.