"Внутренняя реальность" в малой прозе Гайто Газданова 1930-х годов

Главный герой пронёс чувство любви к Хане через тяжёлые года эмиграции. «Иногда мне начинало казаться, что я живу, окруженный призраками, в ненастоящем и до ужаса хрупком мире, в котором изредка звучит издалека голос Ханы, похожий на льющееся стекло. Хана была единственной в этой смене пустоты и миража, сохранившейся такой, какой я ее знал всегда, то есть вышедшей из той медленно удалявшейся страны наших ранних лет, из которой и началось это необратимое движение. Но по мере того, как проходило время, она постепенно превращалась в тот неуловимо фальшивый образ, который неизбежно возникает либо в постоянной мечте, либо в литературном воображении. Я отлично знал, что она не могла бесконечно оставаться такой, какой была, когда я с ней расстался, - рыжей девушкой с темными глазами. Но в моем представлении она была именно такой» (II, 552).

На протяжении нескольких лет Хана и повествователь ведут переписку, они знают о том, как складываются жизни друг друга и однажды Хана приезжает с гастролями в Париж, где и происходит их встреча.

Главный герой с ещё большей силой замечает перемены в девушке, поэтому во время долгожданной встречи чувствует не радость, а грусть о потерянном прошлом, где была та Хана, которую он до сих пор любит. «Во всем этом не было ничего неестественного, все, в сущности, именно так и должно было происходить. На меня это, однако, произвело угнетающее впечатление, в происхождении которого я не мог отдать себе отчета. Мне стало как-то пусто; физически я испытывал чувство, очень похожее на то, какое я испытывал в поле, в летнем поле, перед закатом солнца, - далеком, пустынном и душистом, в котором мимо меня с громом пролетал и уносился поезд. И я пошел пешком по направлению к гостинице, где остановилась Хана. Я был погружен в созерцательное состояние, вспоминал всю историю моего ожидания и старался отогнать от себя два последних впечатления - катастрофу с «бюгати» и встречу Ханы на вокзале. Я начал усиленно думать о нашем с Ханой так далеко уехавшем городе, о его вечерней провинциальной тишине, о медленно бегущем к закату солнце, о мягкой пыли мостовых, о голубях в вечернем воздухе и той особенной их породе, которая летит, все время непрерывно кувыркаясь в воздухе, как отчаянный эквилибрист в безмерном цирке синеватого темнеющего неба, о медленной фигуре пожарного на деревянной каланче, о неторопливых гудках маленьких паровозов с длинной трубой, доносившихся с вокзала и сопровождавшихся железным лязгом сцепляемых вагонов и свистками сцепщиков, об отъездах и возвращениях, дачах и городах и о потерянном российском просторе» (II, 558).

Далее читаем: «Хана встретила меня на этот раз с бурным радушием. В первые минуты, однако, я не мог найти того тона, которым с ней следовало говорить; но я начал расспрашивать ее о семье; она рассказывала мне, как скучает ее мать в Америке, какими проектами занят ее брат, и постепенно мы перешли к разговору на темы, одинаково нас интересовавшие. Но уже и тут, в этом первом разговоре, который велся в снисходительно-воспоминательных тонах - так, точно речь шла о том времени, когда мы были душевно беднее, чем теперь, и это было неправильно, я не мог не заметить одной, неизменно повторявшейся особенности: все это, перенесенное за тысячи верст оттуда, где оно возникло, претерпело несомненные изменения и звучало не так, как раньше. Это были легкие, незначительные изменения, вроде того, какое я констатировал, когда впервые в Париже в русском магазине увидел маринованные грибы, русские маринованные грибы, которые очень любил и которых не ел с России. Я тотчас же купил их и попробовал; да, это был, казалось бы, все тот же острый вкус, но чего-то в них не хватало, я бы не мог сказать, чего именно. Так, в России иначе звучали слова, и та же смена медлительных русских интонаций казалась более убедительной, чем здесь, хотя это были одни и те же фразы и смысл их не потерял своей верности; слова были те же и тот же удивительный голос Ханы, звучавший, однако, точно из-за тоненькой непрозрачной стены» (II, 561).

Можно сделать вывод о том, что пространство рассказов расширяется не только географически, но имеет свою особенную, ностальгическую специфику. Россия - это не только родина, которая была потеряна в связи с эмиграцией, это также и безвозвратно утраченное идеальное пространство мечты, где всё иначе: «все это, перенесенное за тысячи верст оттуда, где оно возникло, претерпело несомненные изменения и звучало не так, как раньше» (II, 562).

В творчестве Г. Газданова отразилась широкая панорама довоенной и послевоенной жизни Европы особое, драматическое существование российской эмиграции.

Малая проза Г. Газданова несёт отпечаток депрессивного мироощущения, истоки которого во многом объясняются непростой судьбой писателя. «Природное здоровье и сила духа помогали Г. Газданову вынести все тяготы, выпавшие на долю русского эмигранта. Но он видел, как другие кончали жизнь самоубийством, сходили с ума, впадали в нищенство и полную духовную деградацию. И это станет в будущем одной из ведущих тем в его творчестве»Никоненко С. Гайто Газданов // Гайто Газданов. Призрак Александра Вольфа: Романы, М. , 1990. C.8.. Актуальные социально-психологические коллизии ХХ века в творчестве Г. Газданова осмыслены как «драма в кулисах души».

В связи с этим «мнемонический» комментарий мыслей, чувств и поступков героев нередко способствует у Г. Газданова драматизации повествования, то есть воспоминания подчёркивают конфликтность описываемых событий: перед читателем более ясно предстаёт тяжёлая, мрачная сторона фактов или обстоятельств. Воспоминания фиксируют жизненные изменения, которые сам автор называет «разрушительными», «случаями необычайного забвения и перерождения людей», «воплощением страшнейшей душевной катастрофы» (II, 234). В рассказах 1930-х годов перед нами проходит галерея второстепенных персонажей, показанных как характеры, типажи, представители эмигрантской среды.

Например, в рассказе «Великий музыкант» есть эпизод, в котором рассказывается о людях, «которые попали в довольно плохое положение, - это чаще всего бывали эмигранты» (II, 233). Их настоящая жизнь сравнивается с «прежними временами», которые после встречи в Париже «тотчас же» вспоминаются повествователем. «Все, кого мне приходилось знать, верили во что-нибудь, были твердо убеждены в том, что есть вещи, которые хороши или дурны сами по себе, - что есть, кроме этого, еще нечто туманное и трудно постижимое, но несомненное и почему-то существующее для них, - и каждый определял его сообразно со своими более или менее развитыми умственными способностями: для одних это была религия, для других - географическое и неутолимое, как мираж, представление о родной стране, для третьих - необходимость общественной работы, для четвертых - неверные и чудесные фигуры карт, от которых зависело богатство или разорение, для пятых - густое, счастливое существование с законно любимой женщиной. Это были люди, одаренные силой приспособляемости к новым условиям жизни; и она была в них настолько несомненна, что вытравляла те душевные способности, нормальное действие которых могло бы в чем-нибудь помешать ее нелепой целесообразности, - она, в частности, заставляла этих людей, попавших теперь в довольно плохое положение, - это чаще всего бывали эмигранты, - забывать о прежних временах и о том, что некогда их желания были совсем другими и гораздо более нескромными; а в тех случаях, когда дар воспоминания все же сохранялся, он становился видоизмененным и приобретал характер безобидных и приятных мыслей о прежних, счастливых годах - мыслей, соединенных с некоторым сладким сожалением о прошлом - в сущности, тоже доставлявшим скорее удовольствие, чем боль» (II, 233).

Но этой «силой приспособляемости к новым условиям жизни», были наделены не все эмигранты, поэтому далее автор показывает две разных жизни, которые похожи между собой тем, что характер обоих персонажей изменился, герои воспоминаний стали другими людьми: слабыми и зависимыми от своего эмигрантского положения. «Я видел случаи необычайного забвения и перерождения людей: я знал одного партизанского атамана, неукротимого, свирепого и властного человека, в руках которого несколько лет тому назад в России была судьба тысяч человеческих жизней; люди боялись одного его взгляда и бежали от его гнева: провинившиеся в чем-нибудь партизаны его отряда предпочитали побег, долгое блуждание по лесам и угрозу голодной смерти его суду. Я встретил его в Париже, в вагоне метрополитена, где он, протискиваясь к выходу, говорил слабым голосом - со своим невероятным, сибирским акцентом: - Pardon, monsieur, s'il vous plait, monsieuS - и, как-то особенно согнув свою высокую фигуру, боком вылезал на платформу. Я окликнул его и, поговорив с ним несколько минут, узнал, что он работает слесарем на каком-то заводе, что к иностранцам плохо относятся, но что он скоро надеется получить прибавку, что «ребята» - он имел в виду рабочих-французов - его не обижают и что жаловаться ему не приходится. У него был немного растерянный, но, в общем, почти довольный вид. Он попрощался со мной, дав мне свою визитную карточку - Koutcherow, ajustenr, - и просил заходить: жил он где-то в рабочем предместье, аккуратнейшим образом платил за комнату и боялся громко говорить после десяти часов вечера. Я смотрел, как он уходил, следил за ним с трудно передаваемым чувством, точно видел перед собой воплощение страшнейшей душевной катастрофы, и тотчас же вспомнил - маленький город южной России и его, атамана; он ехал по улице на громадной, тяжелой лошади, скакавшей по мостовой с грохотом, в котором слышались особенные звзоси соскальзывающих по камням подков, - вспомнил атамановские револьверы, плеть, бомбы, его ярко-красную черкеску и радостно-исступленный крик: «Даешь!..», - сопровождаемый ругательствами - с богом, и какой-то «юбкой богоматери», и архангелами, и апостолами. Я повертел в руках визитную карточку - Koutcherow, ajusteur - и бросил ее вниз, на рельсы метрополитена.

Я видел еще множество других людей, с которыми произошли столь же разрушительные изменения, - и разговаривал как-то раз с русской женщиной в глухом притоне недалеко от рю де ля Тапелль, которая произносила нараспев - милаай! - и пила стаканами отвратительную смесь, похожую по виду на настойку нафталина, но почему-то зеленого цвета, - и после третьего стакана, взглянув на меня сквозь туман, отразившийся в ее чуть-чуть косивших глазах, сказала немного удивленным голосом: - Эх, милай, а я ведь в Харькове епархиальное училище кончила» (II, 234).

В рассказе «Гавайские гитары» эмигрантское положение названо «безнадёжным». «Второй раз за короткое сравнительно время мне опять пришла в голову мысль о том, как давно и безнадёжно я живу заграницей». В рассказе «Бомбей» жизнь за пределами России характеризуется как «длинный ряд трагических и печальных существований» (I, 631).

Ф. Гёблер обращает внимание на то, что «герои рассказов Г. Газданова «разделяют свою жизнь на периоды, которые предстают в виде замкнутых статичных миров, каждый из которых уникален по атмосфере. <…> Развитие событий протекает под воздействием двух полюсов напряжения - ностальгии и отрыва от родной почвы» Геблер Ф. Время и воспоминание в романе Гайто Газданова «Вечер у Клэр» / Пер. с нем. Е. Шуклиной // Литература. 2001. № 45. С. 3..

Два отличных друг от друга «мира» видим в рассказе «Гавайские гитары», который весь пронизан воспоминаниями о России: «Похороны в России были совсем другими; там были заросшие кладбища, тихие улицы окраин, крестьяне, снимавшие шапки; и похоронная процессия медленно двигалась в тишине и важности. Здесь же дорогу ежеминутно пересекали автомобили, трамваи, автобусы; сквозь туман доносился непрерывный грохот; кругом возвышались большие дома, и все было так непохоже на Россию, что я вдруг вспомнил это и вдруг удивился - хотя много лет жил в Париже, знал его лучше, чем какой - либо город, и никогда не находил в его облике ничего неожиданного или нового» (II, 631).

Ностальгические настроения характерны и для рассказа «Фонари». Герой описывает ночную жизнь Парижа, его изнанку и повторяет мысль о том, что он чужой в этой среде и ощущает свое одиночество. На фоне этой мрачной и тяжелой атмосферы, рассказчик вспоминает прошлое, Россию, и воспоминания эти, в оппозицию ночной жизни, светлые и ностальгические. «Он приходил на Елисейские поля и вступал в это?пространство черных плоскостей и громадных световых пятен. Самым лучшим воспоминанием того времени было для него воспоминание о фонарях. Уже издали он слышал, как они шумели, и он прислушивался к этому звуку, напоминавшему гуденье телеграфных столбов в России. Никогда воображение не было так послушно ему, как в это необыкновенное время. - Я буду думать сейчас о фонарях в городском парке какого-нибудь русского города, - говорил он себе. И вот фонари Елисейских полей светят ему сквозь зеленые ветви деревьев, вырастающих из каменной, холодной ночи зимнего Парижа; течет оранжевый, зеленый и красный свет; чуть - чуть прохладно, и вдалеке, в глубине парка чувствуется бассейн; он ощущается, как темное и все же полупрозрачное пятно, и воздух над ним холоднее и тише; и если смотреть в эту светлую воду днем, то видно на дне чуть заметное движение воды и золотистый песок, похожий на тот, из которого он строил крепости в детстве, - а вечером там спокойная тьма, и сон воды, и неподвижность: так спит вода в омуте и в глубине, и - если думать об этом ночью - такова тяжелая неподвижность засыпающего океана в последний день существования Земли» (II, 291).

Но это не единственное воспоминание главного героя, далее в тексте мы читаем: «Пусть это будет теперь курьерский поезд и ночь, - говорил он себе, и начинал чувствовать, как что - то скрипит в вагоне, как врывается воздух в окно и светит лампа в купе, наполовину задернутая синей материей; и сквозь колеблющуюся даль темной пустоты перед окном виднеются немые и сверкающие огни большого города, из которого поезд ушел полчаса тому назад. Он засыпает, качаясь, и видит во сне маленького мальчика в синей куртке с золотыми пуговицами. Затем он просыпается - и смотрит на лежащую внизу даму: сверху видно, каким мягким стало ее тело, как неподвижна складка на ее смуглой руке; кожаный коричневый чемодан ее опутан вагонной веревочной сеткой и немного похож на особенный сорт дынь, покрытых желтыми жилками. Гудит ночной гудок паровоза, бьет воздух в лицо, и через некоторое время он едет на извозчике домой, мимо знакомых зданий и заборов, по знакомым площадям, потом он чувствует теплую воду ванны и вкус горячего мяса, которое он ест; затем он исчезает, вокруг появляется мягкость и темнота, - он спит в своей комнате, - как это было всегда и как этого никогда не будет.

И просыпаясь от воспоминаний, герой сравнивает их с окружающей действительностью, которая на фоне светлых воспоминаний предстаёт в тёмном свете» (II, 292).

Можно сделать вывод, что для мнемонического текста Г. Газданова «характерен ряд мотивов, определенных самим положением эмиграции. В ее рядах постепенно развивается и крепнет сознание того, что рубеж, отделяющий ее от России, связан не только с категориями пространства (в России и на чужбине) или времени (до революции и после революции), но и с жизнью и смертью: смерть /и жизнь в России, смерть и жизнь эмиграции и ее духовного мира. Для многих переселение, отрыв от России равны катастрофе» Гаретто Э. Мемуары и тема памяти в литературе русского зарубежья // http://www.ruthenia.ru/reprint/blok_xiii/garetto.pdf..

Кроме того, воспоминание помогает создать более точный психологический портрет персонажа. В рассказах Г. Газданова воплотилась попытка воссоздать в рамках художественного произведения сложную динамику личностного мироощущения, многочисленные оттенки как чувственного, эмоционального восприятия, так и интеллектуального осмысления действительности. Рассказы Г. Газданова полоны психологизма и сконцентрированы на внутреннем мире и чувствах рассказчика. Благодаря воспоминаниям, герои соотносят свои чувства, эмоции и события, переживаемые здесь и сейчас с опытом или «картинкой», которые ранее запечатлелись в их памяти. Персонажи рассказов Г. Газданова наделены такой памятью, которая в мельчайших деталях сохраняет не только пережитые события, но и эмоциональную ткань этих событий.

Главный герой рассказа «Исчезновение Рикарди», - знаменитый певец, в дни, которые «бывали чрезвычайно редки» вспоминал «в Испании, России и Италии более отчётливо, чем самые важные события своей жизни. Они вызывали в нём странные и ничем не оправдываемые ощущения, которые были непоправимы и нестираемы, и знаменитый Рикарди бывал в такие дни рассеян, невнимателен и грустен» (II, 305).

Повествовательная манера Г. Газданова, близка к литературе «потока сознания» с ее характерным изобразительным приемом - «непосредственным воспроизведением процессов душевной жизни, переживаний, размышлений» Урнов Д.М. «Потока сознания» литература// Краткая литературная энциклопедия.

Т. 5. М.,1968. Стб. 917--919..

В свое время американский философ и психолог У. Джеймс в книге «Научные основы психологии» Джемс У. Научные основы психологии. СПб, 2003. С.107. дал определение термина «поток сознания»: «Мы то видим, то слышим, то рассуждаем, то хотим, то вспоминаем, то ожидаем, то любим, то ненавидим; и мы знаем, что наши сознания заняты попеременно сотнею других способов... Каждая мысль, которую мы имеем в данном моменте о данном факте, строго говоря, единственна и только носит подобие родства с другими нашими мыслями о том же самом факте... Сознание никогда не рисуется самому себе раздробленным на куски. Выражения вроде «цепи» или «ряда» не рисуют сознания так, как оно представляется самому себе. В нем нет ничего, что могло бы связываться, -- оно течет. Поэтому метафора «река» либо «поток» всего естественнее рисует сознание» Джемс У. Научные основы психологии. СПб, 2003. С.117..

В литературе этот приём применяется для анализа сложных кризисных состояний духа человека, именно такие ситуации типичны для героев Г. Газданова. В своих рассказах Г. Газданов с помощью этого приёма непосредственно воспроизводит душевную жизнь, переживания и ассоциации действующих лиц. Можно выделить «координирующий направление повествования принцип: повествование движется по “правилам” ассоциативного потока - впечатления и сцеплены между собой, и автономны, одновременно» Семёнова Т.О. Лирический герой Газданова// Дарьял. 2003. №3// http://www.darial-online.ru/2003_3/semenova.shtml.. Художественно такое повествование воспоминания оформлены как внутренний монолог-воспоминание.

Зачастую в рассказах Г. Газданова воспоминания приобретают форму исповеди героя. Оформленное как «поток сознания» повествование даёт возможность прикоснуться к истокам мыслей и чувств, память выражает единство ощущений и цельность душевной жизни героев малой прозы писателя.

Так, в рассказе «Бомбей» мысли главного героя переходят от одного воспоминания к другому, отражая переживания главного героя, связанные с событием, свидетелем которого он был в Бомбее. Этот приём оформляет в единое целое, казалось бы, несвязанные между собой части рассказа.

«<…> ни зоологический сад, ни охота, ни кушанье, ни библиотека, ни чудесная прозрачность питерсоновского мира не могли уже мне вернуть вновь утраченное душевное спокойствие, и нужны были бы, быть может, долгие месяцы, чтобы окончательно замерло и остановилось то волнение, которое я впервые испытал в обществе Серафима Ивановича. Я не мог не думать о его трагической и удивительной судьбе и о том, как вслед за ней, послушной и смертельной тенью, прошли последние, неудержимые дни Марьи Ивановны. От этого моя мысль переходила к другим вещам, я думал о преследующих меня воспоминаниях, о многих безвозвратно печальных вещах и о том, что всюду, куда занесёт меня судьба, - так же, как сейчас в Бомбее, - в один прекрасный вечер всё это безмолвно вновь возникнет передо мной, и я никогда не уйду от этого» (II, 520).

В рассказе «Великий музыкант» описание воспоминаний строится на основе ассоциаций: «Давно уже я стал страдать отсутствием того отбора своих впечатлений, который необходим для спокойной жизни, давно уже все, что я видел, в равной степени занимало меня» и далее по тексту: «так ночью, проходя по парижским улицам, я подолгу глядел на громадных крыс, пробегающих по тротуарам, на разнообразно одетых прохожих и представлял себе весь этот ряд биологически разных явлений от инстинктивного существования грызуна, роющегося в отбросах, покрытого жиром и грязью и глядевшего на меня испуганными и злыми глазами, - до судьбы людей, проезжающих в дорогих автомобилях; и гибель крысы или смерть артистки - кажется, тогда я думал о недавно отравившейся Клод Франс, казались мне событиями одного порядка» (II, 239).

Также пример организации мнемотического текста по типу потока сознания видим в рассказе «Третья жизнь». «Судьба и интересы людей, с которыми мне приходилось встречаться, были мне чужды и безразличны; и только иногда - далекий взгляд незнакомой женщины или какое-нибудь одно ее движение на секунду пробуждали меня и точно окутывали романтическим и звучным облаком, в котором смешивались мои личные представления и желания с тем, что я слышал, читал или чувствовал раньше: летняя ночь, и итальянская мелодия, и шаги влюбленного по песку, и решетка знакомого сада, и торопливые движения почти призрачной женской фигуры в глубине деревьев. Но это длилось только секунду - и потом исчезало» (II, 376).

В этом же рассказе ещё один пример художственной фиксации ментальных процессов: «Переходы из одного душевного состояния в другое - обычно совершающиеся незаметно, - были для меня очевидны; и мысли, которые в те минуты занимали меня, шли параллельно этому душевному погружению. Сначала мне рисовались непосредственные практические перспективы или необходимость того, что я должен был сделать завтра: поехать за деньгами, дописать письмо, купить билет в кинематограф. Потом поднималась какая-нибудь строчка стихов, тотчас влекущая за собой зрительные образы, - это мог быть Рим, или Петербург, или Севилья, - затем это расплывалось в чем-то ином, где наряду с видениями снега и зелени появлялась мысль о бесплодности и бессилии всего существующего; она продолжалась недолго, затем возникал неизменный вопрос: что же дальше? - и тогда наступала новая, глубочайшая темнота, в которой все было неизвестно и не похоже на остальное» (II, 376).

Таким образом, можно сделать вывод, что воспоминания в малой прозе Г. Газданова - основа построения художественного текста и на уровне формы, (тематический центром рассказов и основа структуры повествования), и на уровне содержания: в этом плане воспоминания имеют полифункциональный характер, - расширяют хронотоп рассказов, подчёркивают конфликтность описываемых событий, создают более точный психологический портрет персонажа. Мнемонический текст реализуется через приём «потока сознания», который осложняет сюжет сплетением различных планов реальности, происходит перенесение центра повествования с внешнего на внутреннее, с объекта на рефлексию субъекта и предметом изображения становится субъективное сознание персонажа.

Глава 2. Онейросфера в рассказах Г. Газданова 1930-х годов

Уильям Джеймс, основатель американского прагматизма, писал: «Наше нормальное бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем, -- это не более, чем один особый тип сознания, в то время как повсюду вокруг него, отделенные от него тончайшей преградой, лежат потенциальные совсем другие формы сознания. Мы можем прожить жизнь и не подозревая об их существовании; но стоит применить уместный стимул, -- и они появятся во мгновение ока и во всей полноте» Цит. по: Спивак Д.Л. Язык при изменённых состояниях сознания. Л., 1989. С. 8. .

Функции сна в художественной литературе разнообразны. Можно сказать, что нет ни одного самобытного автора, который не использовал бы в своих произведениях сновидения как художественный прием - «либо с целью достижения психологической достоверности поведения и духовного формирования героя, либо для усиления и акцентировки фантастического, мистического, лирического» Нечаенко Д. А. Сон, заветных исполненный знаков. М., 1991. С. 97..

Чем больше художественный текст стремится коснуться философских вопросов, тем больше осознанных мыслей и переживаний, самооценок хочет донести до читателя автор; чем серьёзней проблемы пытается он поставить и решить, тем выше вероятность того, что в структуре этого повествования своё законное место займут сновидения.

«Амбивалентность сновидения, которое может заключать в себе провиденциальный смысл, прогностическую составляющую, искушение и морок, в модернизме приводит к усложнению структуры снов, формированию философии сна, а в постмодернизме с его «патологическим» интересом к анормальным состояниям человеческой психики - к абсурдистской логике развертывания текста. Всё это позволяет выделить современным исследователям так называемую онейросферу как в модернизме, так и в постмодернистской прозе» Зимнякова В.В. Роль онейросферы в художественной системе М.А. Булгакова. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Иваново, 2007. С.8..

Сны в малой прозе Г. Газданова нередко являются способом создания «особого настроения, эмоционального тона художественного произведения».

Так, в рассказе «Гавайские гитары» первые строки посвящены описанию тревожного сна главного героя, который «ночевал в чужом доме, куда попал после случайной встречи со знакомыми, которые уговорили меня остаться у них, так как было очень поздно и холодно. Я остался и спал на глубоком сыром диване и чувствовал себя во сне беспокойно и неловко <…>» (I, 623). Ощущение беспокойства и неловкости задаёт тревожный тон всему последующему повествованию. История смерти сестры главного героя не имеет непосредственной связи с событиями, о которых говорится в начале рассказа: «я ночевал в чужом доме, куда попал после случайной встречи со знакомыми, которые уговорили меня остаться у них, так как было очень поздно и холодно» (I, 623), однако влияет на восприятие читающим всего рассказа в целом. Далее мы узнаем историю смерти сестры главного героя и, уже будучи настроенными на соответствующее эмоциональное восприятие текста, более ярко воспринимаем события, о которых говорится в основной части рассказа.

Также в рассказе «Гавайские гитары» есть не только тревожное переживание сна, но и описание эмоций, которые вызывает вид смертельно больного спящего человека: создаётся особенное настроение, взволнованное и тревожное. «Уже не впервые, когда я смотрел на спящих людей, я испытывал испуг и сожаление; то загадочное состояние, в котором человек живёт, как ослепший и потерявший память, и во время мучительного сна силится проснуться, не может и стонет оттого, что ему тяжело, - это состояние на секунду возбуждало во мне страх, и иногда я боялся засыпать, так как не был уверен, что проснусь. Но вид заснувшей сестры, уже почти мертвой был особенно ужасен» (I, 626).

Неспокойное и смутное состояние, которому сопутствует плохой сон видим в рассказе «Третья жизнь»: «Эта душевная темнота наполняла меня постоянной тревогой: она мешала мне спать, она не позволяла мне оставаться в состоянии полного безразличия и спокойствия <…>» (II, 377).

Бессонница как показатель тревожности, обеспокоенности главного героя присутствует в рассказе «Мэтр Рай» и, как в предыдущих рассмотренных нами примерах, задаёт особый беспокойный тон всему последующему повествованию. «Мэтр Рай пошел в свою каюту. Было около одиннадцати часов вечера. Мэтр ощущал в горле неприятный привкус от съеденных за ужином макарон, которые экономный повар приготовил, должно быть, на несвежем масле. Мэтр лег на койку и закрыл глаза, думая, что тотчас же уснет, как всегда. Это, однако, ему не удалось. Качка продолжала усиливаться: каюта опускалась и выпрямлялась - то справа налево, то сверху вниз. Ныряя и поднимаясь на своей койке, мэтр Рай следил движение неровных теней на полу, которые мерно ходили за вздрагивающей и вращающейся лампой. Неприятный вкус макарон все усиливался, усиливался также легкий звон в ушах и голове. - Я болен, - в первый раз подумал Рай. Волнение сразу стихло. Прежняя ясность мысли на некоторое время вернулась к мэтру. - Все пустяки, - сказал он, - это просто редкая разновидность морской болезни. - Но заснуть он все - таки не мог и долго ворочался на койке» (II, 220).

И далее читаем: «два дня, которые мэтр Рай прожил в Константинополе, он провел все в той же непонятной тоске и тревоге. По ночам он скверно спал и видел необыкновенные сны: реки, покрытые льдом, чрезвычайно похожим на гофрированную бумагу, аббата, ехавшего почему - то на велосипеде, и юношу - анархиста, который приближался к нему и говорил: «Существует ли что-нибудь, что не движется, дорогой мэтр?» Мэтр просыпался, выкуривал полтрубки и снова засыпал. Уже под утро он пробудился в четвертый или пятый раз. - Мне надо пройтись по улице, мне необходим свежий воздух, - смутно подумал он. Он оделся и вышел из гостиницы» (II, 224).

Марк Львович Слоним, современник Г. Газданова, руководитель литературного объединения русских эмигрантов «Кочевье» замечает, что «эмоциональность, взволнованность, беспокойство, <…> - вот что составляет главные элементы газдановской манеры» Слоним М. Литературный дневник. Два Маяковских. Роман Газданова // Воля России. 1930. - № 5/6. С. 445..

По Газданову, сущность человека часто не видна окружающим и не всегда ясна ему самому. Онирический текст в рассказах Г. Газданова используется и для того, чтобы «подчеркнуть известные душевные качества своего героя или героини», «сон используется в качестве психологической характеристики персонажа», иначе такие сновидения Е.Ф. Волик называет «характерологическими» Волик, Е.Ф. Язык и функции сновидений в словесном искусстве // Весник ХДАДМ. 2007. № 3. С. 162. .

Характерологические сновидения встречаются во многих рассказах 1930-х годов: «Чёрные лебеди», «Мэтр Рай», «Счастье», «Третья жизнь», «Освобождение» и «Авантюрист» и других.

Например, в рассказе «Чёрные лебеди» одой из важных характеристик героя является его прямота, соответствие мыслей и поступков. Перед сном, накануне экзамена, рассказчик и главный герой, Павлов, разговаривают:

- Ты что, спросил я, - волнуешься?

- Да, немного, - сказал он неуверенно. - Это пустяки. - Нет, не совсем. - Ты боишься провалиться? - Да ты о чём? - сказал он с удивлением. - Об экзамене, конечно. - Ах нет, это неинтересно. Я совсем о другом думаю. - О чём же именно? - Я думаю: паровая яхта стоит очень дорого, а парусную не стоит делать. А на паровую у меня не будет денег, - сказал он с убеждением; а ему не на что было купить папирос. Он курил - и бросил окурок; было темно, и мне показалось, что окурок упал на одеяло. - Серёжа, - сказал я через минуту, - у меня такое впечатление, что окурок упал на одеяло. - Ну что же? - ответил он, - дай ему разгореться, тогда будет видно. Но чаще они потухают: табак сырой. - И он заснул и, наверное, видел во сне яхту» (I, 664).

Последнее предложение подчёркивает то, что герой даже в изменённом состоянии сознания остаётся верен своим мечтам, мыслям и желаниям, равно как и состоянии бодрствования, где возможность контролировать свою деятельность для этого персонажа несомненна.

Мотив беспокойного сна становится ведущим в психологической аттестации главной героини рассказа «Ошибка». Она переживает состояние бессонницы, которое противоположно её нормальному течению жизни и это нервозно-бессонное состояние характеризует изменения в жизни героини как значимые, важные и вносит дополнительные оттенки в понимание последующих поступков героини.

В рассказе читаем: «Был второй час ночи, а она не спала, всё отыскивая и стараясь понять, когда и как произошла эта ошибка. До известного времени все было ясно: ее жизнь, думала она, лежа на спине в темноте, протекала в двух планах - один над другим. Один - это был ее муж, которого она любила, Василий Васильевич, брат и отец - разной силы и разного оттенка чувства, доставлявшие ей радость. Второй план, о котором она почти никогда не думала, но который подразумевался сам собой и был так же ясен, как первый, состоял в твердом знании некоторых отвлеченных положений; и это знание позволяло, например, безошибочно сказать, хорош или плох тот или иной поступок. В мире существовали болезнь, смерть, несчастья, ненависть, дурные чувства, обман, измена, но все это не касалось ни ее, ни ее близких. Это были всем известные вещи, отвлеченные понятия, никогда не почувствованное знание, как представление о стране, которой она никогда не видела. Мысль, что она может испытать когда-либо что-нибудь подобное, ей не приходила в голову. И вот в этой системе чувств и мыслей произошло изменение. Там, где вчера было пустое и темное место, возникло нечто новое и отвратительное, - с точки зрения этих прежних ее представлений, - вдобавок не случайное и почти такое же огромное, как все, что было до сих пор, целый новый мир, не похожий ни на что испытанное прежде, тягостный, темный и непреодолимый» (II, 530). Мы видим, что главная героиня переживает состояние бессонницы, которое противоположно её нормальному течению жизни и это нервозно-бессонное состояние характеризует изменения в жизни героини как значимые, важные и вносит дополнительные оттенки в понимание последующих поступков героини.

Сон как характеристика физического состояния есть и в рассказах «Третья жизнь» и «Освобождение». Так, в рассказе «Третья жизнь» отсылает к юность главного героя, когда он не был подвержен сильным душевным потрясениям, что оттеняет теперешнее его состояние души: «я делал десятки верст ежедневно с самой большой быстротой, какая была мне доступна, - летом на велосипеде, зимой на лыжах, - я занимался гимнастикой и достиг того, что мне предлагали поступить в цирк в качестве акробата; тело мое было всегда покрыто синяками, вечером я едва успевал сесть на диван или в кресло и тотчас засыпал таким крепким сном, что не чувствовал, как меня раздевали и переносили в мою кровать» (II, 373).

И наоборот беспокойный сон характеризует главного героя рассказа «Освобождение» как человека слабого, болеющего и тревожного. «Алексей Степанович Семенов, инженер и состоятельнейший человек, провел полубессонную, как всегда, ночь, окончательно проснулся около одиннадцати часов утра и опять с отвращением подумал, что эти минуты пробуждения - самые скверные в его жизни. Голова была тяжелая, во рту было горько, нос был заложен, и Алексей Степанович чувствовал, как меняется вкус воздуха, когда он его глотал и потом, когда он выдыхал его уже отравленным. Глаза болели и чесались, дышать было трудно, мучила изжога, которая началась много месяцев тому назад и лишь изредка прекращалась на несколько часов» (II, 413).

Обратим внимание на то, что герои одолеваемые не только эмоциональными расстройствами, но и физическими болезнями не могут заснуть, в то время как персонажи, находящиеся в душевном и физическом равновесии как правило, маркируются в рассказах Г. Газданова спокойным сном, способностью легко, без усилий переходить в это состояние: «- Но, несомненно, вам нужно беречься. - Беречься значило рано ложиться спать, не пить, не есть слишком много, иначе могла начаться какая - нибудь болезнь в собственном смысле слова, то есть процесс, который приводит сперва к ослаблению организма, потом к смерти. Смерти Алексей Степанович совершенно не боялся; но перспектива медленного умирания и предсмертных долгих страданий ужасала его. Со временем ему становилось, однако, все легче и легче беречься: пить ему было противно, аппетита почти не было, и ранним вечером его уже начинало клонить ко сну, хотя он знал, что если он ляжет, поддавшись этому обманчивому желанию, то спать все равно не будет» (II, 415).

Итак, можно сделать вывод, что в рассказах Г. Газданова нередко качество и содержание сновидений непосредственно увязывается с физическим и с психическим здоровьем персонажа, то есть выполняет характерологическую функцию.

Кроме того, в рассказах Г. Газданова 1930-х годов изображаются вещие, «проскопические» сны, которые являются особым художественным приемом, когда все развитие сюжета предопределяется содержанием сновидения, и развязка заранее задана См.: Зунделович Я., Дынник В. Сон, как литературный прием. // Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов. В 2 т. Т.2. М.; Л., 1925., такие сны предсказывают будущее героя. Вещие сны снятся героям рассказов «Мэтр Рай», «Счастье», «Третья жизнь», «Воспоминание».

К примеру, следующий сон приснился Василию Николаевичу, главному герою рассказа «Воспоминание»: «В тот день, когда это произошло, он вернулся домой поздно, после шумного обеда у знакомых, со множеством приглашенных; и едва он разделся и закрыл глаза, как заснул глубоким сном. Через некоторое время, однако, он проснулся, и прислушался. В доме было прохладно и тихо; но прошло несколько, секунд, и знакомый голос запел ту же песнь, которую он теперь ясно слышал. Потом тихо зажурчала вода, чуть слышно плеснуло весло, красное пламя озарило холодные каменные своды, послышались крики и удары и низкий голое, только что певший песнь, захрипел в последний раз и умолк. Он вскочил с кровати, едва одетый, с обнаженным торсом и держа в руке длинную и узкую шпагу, бросился к открытой двери и увидел перед собой толпу вооруженных людей. Они теснили его, он отбивался, вонзил и мгновенно выдернул шпагу и постепенно отходил к окну, которое квадратным воздушным пятном смутно рисовалось за его спиной. Он уже вплотную приблизился к нему, не переставая отражать удары; но толпа внезапно отступила, по коридору раздались легкие шаги, и упругой походкой в комнату вошел человек, одетый в белый шелк. Василий Николаевич ощущал холод железной балюстрады окна на спине, правая рука его, державшая шпагу, была вытянута вперед. Он уже почти сделал движение, чтобы, несмотря ни на, что направиться к двери, но в это мгновение человек с упругой походкой поднял руку, и брошенный им короткий нож с силой вонзился в обнаженную грудь Василия Николаевича над сердцем. Что - то хрустнуло, потемнело в глазах, и, медленно перевалившись через балюстраду, Василий Николаевич тяжело упал в холодную воду канала». (II. 465)

В конце рассказа мы узнаем, что перед самоубийством Василий Николаевич как и перед тем вещим сновидением глубоко засыпает, а проснувшись слышит то же журчание воды, - в описании окружающей Василия Николаевича действительности немало деталей его вещего сна: «Он проснулся с сознанием, что было слишком поздно. Под окном тихо зажурчала вода, дом озарился красным пламенем, захрипел и смолк голос стеной. Василий Николаевич вдруг вспомнил о револьвере. Когда толпа людей отступила к двери и в тишине снова раздалась знакомая легкая походка человека в белом, он стоял у окна, и едва человек в белом показался на пороге, он поднял руку и выстрелил. Но было слишком поздно; он увидел, как пошатнулась белая фигура, но нож успел уже просвистеть в воздухе, и, тяжело перевалившись за балюстраду, Василий Николаевич упал вниз» (II, 477).

Вещий сон видит и главный герой рассказа «Мэтр Рай». «Мэтр пошел по Пера, направляясь к Галатской лестнице; несколько невыспавшихся матросов попались ему на глаза. Вдруг он увидел нечто очень странное; высокий дом, мимо которого он проходил, стал медленно и бесшумно наклоняться; фигура русской актрисы показалась на третьем этаже и двигалась в воздухе вниз, держась за раму окна. Мэтр остановился - и услышал хриплый голос боксера, который сказал тоном дружеского предупреждения:

- Осторожней, дорогой мэтр, вам может не поздоровиться от таких путешествий.

Мэтр обернулся. В эту минуту раздался сильный треск, мягкие руки женщины обняли мэтра, и темная стена дома внезапно остановилась над его головой.

Потом стало светать и предметы сделались виднее, и мэтр Рай убедился, что он находится в постели, в номере своей гостиницы» (II, 225).

Спустя некоторое время события реальной жизни повторяют эпизоды сна, и главный герой задаётся вопросом: «почему со мной случается только то, что я уже знаю» (II, 227)? «Легкий туман, похожий на туман того константинопольского утра, когда ему снился падающий дом, начал тихо звенеть в его ушах. - Болен, - привычно сказал себе мэтр, но на этот раз не удивился и не испугался. Внезапно в двух шагах от себя он увидел широкоплечего человека, загородившего ему дорогу. - Позвольте пройти, - сказал мэтр; и в эту секунду он услышал голос актрисы, с которой он ехал на пароходе. - Это он! - закричала она. Мэтру вдруг стало холодно и безразлично» (II, 232).

Иногда сновиденье героя в литературном произведении служит формой сюжета не основного, но эпизодического, выделяя его, как частичный, но значительный эпизод в развитии главного действия. Е.Ф. Волик называет такие сновидения «кризисными» Волик Е.Ф. Я. Указ. Соч. С. 164. , то есть те, которые коренным образом меняют жизнь человека, меняют его взгляд на повседневность. В малой прозе Г. Газданова, сновидения подобного плана возникает регулярно.

Благополучная и счастливая семейная жизнь главного героя рассказа «Воспоминание» Василия Николаевича обернулась «глухим и непостижимым беспокойством», после сна, в котором он увидел события будущего. Прогностические сны время от времени снились главному герою и содержание снов, эта обработанная особым образом информация из настоящего и прошлого, с прогнозом на будущее, создавала еще одну жизнь, которую проживал герой. Все это изменило его жизнь в реальности.

«И нужно было редчайшее и невероятное соединение давно потерявших силу и исчезнувших вещей для того, чтобы судьба Василия Николаевича определилась и стала совершенно не похожа на ту, какой должна была бы быть. Это началось с того, что однажды утром Василий Николаевич проснулся с сильными болями во всем теле - болели мускулы плеч, рук, ног и спины. Он помнил, что видел сон, но восстановить его не мог, как ни старался» (II, 457). Далее следует череда необычных снов и «то же, что происходило с ним теперь, не было похоже ни на одно состояние, которое он знал или о котором он когда-нибудь слышал» (II, 468).

Итак, нередко в рассказах Г. Газданова в сновидениях герои могут получить ответы на важные вопросы их жизни, именно во сне «существует возможность разрешить дневные проблемы за счёт происходящего с человеком ночью. Это могут быть новые понимания - видения интересующих проблем, ответы на которые не удаётся найти в дневной жизни»Бескова И.А. Природа сновидений (эпистемологический анализ) М., 2005// http://iph.ras.ru/page51651792.htm..

Так, в рассказе «Счастье» главный герой Анри Дорэн в связи с болезнью ослеп. И только сон, смог вернуть герою внутреннее спокойствие и прежнее семейное счастье. Это был тот сон, который показал главному герою «новые понимания - видения интересующих проблем, ответы на которые не удаётся найти в дневной жизни, хотя человек и предпринимал упорные попытки поиска таких решений» Там же.: «До этого Дорэн почти не думал о смысле постигшего его несчастья. <…> он был обеспечен, с ним были любимый сын и жена, - чего же ему было бояться? Но с каждым днём он замечал, что всё это меняется и Андрэ и Мадлен невольно отдаляются от него» (II, 357). Далее даётся описание сна и внутренних, мировоззренческих перемен, которым способствовал увиденный сон: «Однажды Дорэн, одолеваемый странной сонливостью, заснул после обеда и видел сон. Ему снилась река. Бесконечно широкая, покрытая пенящимися волнами, она преграждала ему дорогу: издали виднелся ее противоположный берег в очень зеленых деревьях. - Я выздоровел, - подумал во сне Дорэн, - как ясно я вижу эту воду и деревья. Надо, однако, плыть. - Он вошел в реку; дно сразу же ушло из - под его ног, он медленно поплыл к тому берегу; сильное течение сносило его вниз. На середине реки силы стали оставлять его. Он посмотрел наверх - вверху было бесконечное небо, на нем были видны звезды, хотя все это происходило днем. - Странно, что я вижу звезды, - сказал себе Дорэн и потом подумал, что зрение вернулось к нему необычайно усиленным и что поэтому он даже днем видит звезды. Он еще плыл, но уставал все больше и больше. Он хотел обернуться, но чей - то голос сказал ему:

- Только не оборачивайся, только не оборачивайся.

- Хорошо, - ответил он, - но у меня нет больше сил. -

Есть, - сказал тот же голос; и Дорэну тотчас же сделалось легче. Все же он плыл очень долго; наконец добрался до берега и сел на зеленую траву. Все вокруг него блестело от солнца. Он повернул голову и увидел чьи - то смеющиеся, необыкновенно знакомые и необыкновенно радостные глаза: - Кто это? - спросил он и проснулся. Был уже вечер.

Дорэн подошел к окну; тьма, стоявшая перед ним, стала мягкой и нежной, теплый вечерний воздух окружил его (II, 364).

Далее следует описание восприятия героем окружающих его людей и обстановки. Он иначе слышит свою семью, исчезли прежняя настороженность и грусть:

«Как все хорошо, - успел он подумать. - Но почему? Ведь так недавно я все понимал иначе. Что же изменилось? Один только сон? Нет, этого не может быть. - И, улыбаясь слепым лицом, он пошел в столовую. За обедом он впервые стал шутить с Андрэ и смеяться - и почувствовал, как все оживает вокруг него» (II, 366).

В рассказе «Фонари» главный герой во сне осознал, что бродяжнический образ жизни губил его и благодаря сну проснулся от самозабвения. «Прошло еще несколько времени, проведенного таким образом, - и он достиг, наконец, самой крайней точки, до которой его состояние было доведено этим непостижимым недугом. Он увидел это во сне той ночью, в которую произошел его арест. Он спал у входа в метрополитен на Елисейских полях, эта ночь была особенно холодная, было двадцать третье число февраля месяца. Ему снилось, что он совершенно гол и что громадная змея с ледяным телом обвивает его с головы до пят; кровь стынет и все медленнее и медленнее струится в его жилах: и на уровне своего лица он видит глядящие на него в упор глаза змеи. В первую минуту он не заметил в них ничего особенного; но чем больше он в них смотрел, тем страшнее ему становилось, ему начинало казаться, что давно он где - то их видел и хорошо знал. Он с ужасом смотрел - и вдруг понял, что у змеи его собственные глаза, но только не теперешние, а старческие - выцветшие и печальные и словно издалека глядящие на него с тем исчезающим и странным сожалением, с каким он сам смотрел бы на труп убитого человека или окостеневающую неподвижность близкой ему женщины, у которой только что кончилась агония. Он вздохнул во сне, почувствовал боль в груди - и проснулся. И когда, окончательно придя в себя, он поднимался по лестнице, чтобы выйти на тротуар, он все еще боялся, ему все казалось, что змея ползет за ним. Но в глубине каменной ниши спал только старый бродяга, и не было больше никого» (II, 294). Символичен конец рассказа, герой выходит из тюрьмы (именно там он видит свой сон) обновлённым, здоровым и свободным, он, как бы, пробуждается для новой жизни.

А. Миндел, полагает, что «какими бы с какими бы сложными ситуациями человек не сталкивался, на самом деле у него есть только одна по - настоящему серьёзная проблема. Это - игнорирование сновидной основы реальности» Минделл А. Сновидение в бодрствовании. М., 2004. С. 14.. Это, на наш взгляд, в полной мере может быть отнесено к прозе Г. Газданова.

В прозе писателя изменить жизнь человека может не только видение специфического сна, но и переживание пограничных между жизней и смертью состояний близких людей. Пограничное в этом случае выступает как психологическое испытание героя, как мера его жизни и ее ценностей. Близкое видение небытия всякий раз заставляет его героев переоценивать все прожитое ими ранее, разделять истинное и ложное.

Здесь важно отметить, что в раннем творчестве Газданова одним из основных элементов сюжета являются бинарные оппозиции: жизнь - смерть, кажущееся - истинное.

Во многих рассказах 1930-х годов бытие человеческой личности определяют две составляющие: жизнь, полная случайностей, и смерть. Таким образом, бинарность в картине мира Газданова - основная смыслообразующая категория, доказывающая принципиальную непознаваемость законов бытия, их непредсказуемость и независимость от каких бы то ни было представлений человека о нем. Так, в рассказе «Ошибка» главная героиня только после смерти близкого человека осознает своё истинное отношение к людям, окружающим её. Главная героиня видит своего возлюбленного на пороге жизни и смерти и уже тогда, в ней происходит переворот, а после смерти героя она в целом меняет свою жизнь:

«К утру дыхание становилось все реже и реже, и в четыре часа, не приходя в сознание, он умер. Катя с мокрым лицом вышла из комнаты. Молодой человек, сидевший в кресле, брат покойного, плакал навзрыд, по-детски всхлипывая. И только в эту минуту то, что давно уже было, но никак не могло дойти до сознания Кати, вдруг стало необыкновенно ясно: именно, что умер тот самый человек, которого она любила, и что любила она только его.

Она вернулась домой, закурила папиросу и села писать письма. В восемь часов утра, ранним поездом, приехал муж. Он поцеловал ей руку, посмотрел на ее изменившееся лицо и сказал по-французски - он часто переходил на французский язык:

- Tu reviens de loin (Ты как будто вернулась издалека (фр.)..

- Je ne reviens pas, - ответила она. - Je pars (Я не вернулась... Я ухожу (фр.).

И в тот же день, подписав прошение о разводе, она уехала из дому» (II, 535).

Г. Газданов чувствовал «необыкновенную хрупкость жизни», «ледяное дыхание и постоянное присутствие смерти», но это не охлаждает его прозу, а придаёт ей особую чувственную выразительность и интенсивность, пронизывает ощущением ценности каждого мига жизни и пониманием того, что «каждая человеческая жизнь содержит в себе, в своей временной и случайной оболочке, какую-то огромную вселенную» (III, 58).

Специфическая функция сна в рассказах Гайто Газданова - размывать границы между сном и реальностью, мы нередко видим сомнамбулические состояния: перед сном герои мечтают, бредят, вспоминают, путаются в мыслях.

В рассказе «Третья жизнь» подобное состояние полусна рассказчик называет «двойным существованием»: «С этого времени началось то двойное существование, вызванное внешними условиями, которое любой врач определил бы как сумасшествие. Я вернулся домой поздно, лег на кровать; окно было раскрыто; мне казалось, что я не спал, - и не мог совершать то ночное путешествие, такое странное и необычайно похожее на действительность, что, если бы на следующее утро я не проснулся бы в своей комнате, я бы подумал, что это было на самом деле, все, что я видел тогда, - все точно снится или не снится» (II, 368).