Женщины в жизни и творчестве С.А. Есенина

Без причал

Ты с головой

Ушел в кабацкий омут.

Осознание этого приходит к Есенину со временем, возможно поздно, но приходит, хотя раннее отнесся несерьезно:

"Мейерхольд давно присматривался к Зинаиде Райх. Как-то на одной из вечеринок спросил у Есенина:

- Знаешь, Сережа, я ведь в твою жену влюблен... Если поженимся, сердиться на меня не будешь? Поэт шутливо поклонился режиссеру в ноги:

- Возьми ее, сделай милость… По гроб тебе благодарен буду".[ 6]

Она не вспоминала, а любила и помнила его всегда - всю жизнь свою и его, и смерть, и долго после его смерти, до самого своего последнего часа, когда затихла от ножевых ран. В декабре 1935 года в десятую годовщину гибели Сергея Есенина Зинаида Райх подарила свою фотографию - Зинаиде Гейман - с дарственной надписью: "Накануне печальной годовщины мои печальные глаза - тебе, Зинуша, как воспоминание о самом главном и самом страшном в моей жизни - о Сергее".

2.3 Айседора Дункан в жизни и творчестве поэта

Взаимоотношения русского поэта Сергея Есенина (1895-1925) и американской танцовщицы Айседоры Дункан (1877-1927) чрезвычайно сложные, неровные, порой загадочные. После первой встречи в Москве осенью 1921 года, Есенин и Айседора жили вместе в особняке Дункан на Пречистенке. В начале мая 1922 г. был зарегистрирован их брак, а через несколько дней молодожены отправились в свадебное путешествие по Европе и Америке. Пятнадцать бурных месяцев спустя, поэт и танцовщица вернулись в Москву в августе 1923 г. Вскоре их пути разошлись, хотя официально их брак никогда не был расторгнут. Есенин умер в декабре 1925 г., Айседора - в сентябре 1927 г.

Дора Анджела Дункан родилась 26 мая 1877 года в Сан-Франциско. Она была младшей из четырех детей учительницы музыки Мэри Грей и банкира Джозефа Дункана. Отец Джозеф Дункан обанкротился и бежал еще до рождения дочери, оставив жену с детьми без средств к существованию. Семья часто переезжала, в пять лет Айседору уже отдали в школу - за ней некому было присматривать. Но учеба казалась девочке бесполезной тратой времени.

Танец - вот чему она хотела посвящать все свое время. В тринадцать лет Айседора бросила школу и серьезно занялась танцами. Она нашла способ заработать любимым делом: собрала группу соседских детей и учила их танцевать. Айседора, бросив школу, знания черпала из личного опыта и сентиментальных романов. Это уже в юном возрасте привело ее к созданию собственной философии, которая со временем стала тем, что сегодня принято называть феминизмом. Вся жизнь Айседоры прошла под знаком борьбы за права женщин.

В 1921 году Константин Станиславский пригласил Айседору открыть в России новую школу танцев. В это время в России царили голод и разруха, но Дункан с воодушевлением готовилась вступить в новую жизнь.

На одном из приёмов, организованных в её честь, Айседора Дункан познакомилась с Сергеем Есениным. "В первом часу ночи приехала Дункан,- вспоминал Мариенгоф, - Красный; мягкими складками льющийся хитон, красные, с отблеском меди, волосы; большое тело, ступающее легко и мягко. Она обвела комнату глазами, похожими на блюдца из синего фаянса, и остановила их на Есенине. Маленький, нежный рот ему улыбался. Изадора легла на диван, а Есенин у её ног. Она окунула руку в его кудри и сказала: "Solotaia golova!". Потом, поцеловала его в губы: "Angel!"… Поцеловала ещё раз и сказала: "Tschort". В четвёртом часу утра Изадора и Есенин уехали" - версия их знакомства.[14]

До встречи с поэтом Айседора пережила трагедию. Двое её маленьких детей погибли в автомобильной катастрофе. Это была её незаживающая рана… И Айседора отдавала Есенину не только женские, но и материнские чувства. Она говорила, что Есенин напоминает ей умершего сына.

Именно материнской ласки ему не хватало, и он искал её во всех встреченных женщинах. Не случайно, все они были старше его. Разница в возрасте с Дункан была самой значительной - 18 лет. Есенину - 26, Айседоре - 43. Есенин звал её Изадора на ирландский манер, как называла она сама себя.

Танцы Айседоры сводили Есенина с ума. Особенно с шарфом. Без конца он просил её танцевать для своих друзей. "Замечательно она с шарфом танцует!" - говорил Есенин поэту Георгию Иванову.

Думается, встреча Есенина с Дункан не была пустым романом, а судя по многому, она оставила глубокий след в жизни поэта.

Художник Юрий Анненков вспоминает:

"Захваченная коммунистической идеологией Айседора Дункан приехала, в 1921-м году, в Москву. Малинововолосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная "Дунькой" в Москве, она открыла школу пластики для пролетарских детей в отведенном ей на Пречистенке бесхозяйном особняке балерины Балашовой, покинувшей Россию... С Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем и Кусиковым, я часто проводил оргийные ночи в особняке Дункан, ставшем штаб-квартирой имажинизма... Дункан пленилась Есениным, что совершенно естественно... Роман был ураганный и столь же короткий, как и коммунистический идеализм Дункан..." (Дневник моих встреч. Цикл трагедий, Нью-Йорк, 1966, том I, стр. 168-169).

Будучи за границей со своей женой Есенин заводил много новых знакомств, встречался с русскими эмигрантами. Есть воспоминания о Есенине за границей от Франца Элленса:

"В 1922 году, во время пребывания Есенина в Париже, я познакомился с этим странным молодым человеком, угадать в котором поэта можно было лишь после длительного наблюдения. Тривиальное определение "молодой человек" не подходит к нему. Вы видели изящную внешность, стройную фигуру, жизнерадостное выражение лица, живой взгляд, и казалось, что все это изобличает породу в самом аристократическом значении этого слова. Но под этим обликом и манерой держать себя тотчас обнаруживалась подлинная натура этого человека, та, что выразилась в "Исповеди хулигана". В резких жестах руки, в модуляциях голоса, временами доходящих до крика, распознавался табунщик, мальчик нецивилизованный, свободный, полный безотчетных влечений, которого с трех лет отпускали в степь. Он мне рассказывал, как однажды его дядя, вместе с которым он жил, сел верхом на лошадь, посадил и его тоже верхом на кобылу и пустил ее вскачь. Свою первую верховую прогулку поэт совершил галопом. Вцепившись в гриву лошади, он с честью выдержал испытание.

В этом весь Есенин. Человек и поэт. Поэт, который поет:

Русь моя, деревянная Русь!

Я один твой певец и глашатай.

Звериных стихов моих грусть

Я кормил резедой и мятой.

Есенина надо искать в самих его истоках, в корнях его родины. Когда я впервые увидел его, его элегантность в одежде и совершенная непринужденность в манере держать себя на какой-то миг ввели меня в заблуждение. Но его подлинный характер быстро раскрылся мне. Эта элегантность костюма, эта утонченная изысканность, которую он словно бы нарочно подчеркивал, были не более чем еще одной - и не самой интересной - ипостасью его характера, сила которого была неотделима от удивительной нежности. Будучи кровно связан с природой, он сочетал в себе здоровье и полноту природного бытия. Думается, можно сказать, что в равной степени подлинными были оба лика Есенина. Этот крестьянин был безукоризненным аристократом".[41]

Но Есенин оказался плохим туристом. Его совершенно не интересовали достопримечательности европейских городов. Есенин проехал по всей Европе и Америке будто слепой, ничего не желая знать и видеть.

Но что интересовало жадно - это судьбы соотечественников, оказавшихся после революции на чужом берегу - без родины.

Есенина захотел увидеть живший тогда в Берлине Горький. Он просит Алексея Толстого: "Зовите меня на Есенина. Интересует меня этот поэт". Встреча произошла в пансионе Фишера, где Толстые снимали меблированные комнаты. Есенин приехал с Айседорой. Она танцевала в тесной комнате и, закончив танец, опустилась на колени перед Есениным. И, может быть, именно в этот момент родились строки: "Что ты смотришь синими брызгами?.."

Сергея Есенина она встретила, когда карьера ее была на излете, а личная жизнь катилась в пропасть: она пережила множество романов с женатыми знаменитостями (ни разу не побывав замужем), гибель двоих детей в автокатастрофе, алкоголизм, рождение еще одного ребенка от первого встречного и его смерть в младенчестве.

Есенин потерял голову от ослепительной американки, однако любовь этих двух диаметрально противоположных по восприятию мира людей, как и следовало ожидать, продлилась недолго. "Московский озорной гуляка" был человеком патриархальных представлений о семье, он Айседору любил и ненавидел, все время порываясь от нее уйти. Она же терпеливо сносила все его безумства, пьянство, загулы и проч.

Есть даже версия, что она специально оформила брак с поэтом, чтобы вырвать его из ядовитой атмосферы новой России и увезти его с собой за границу.

Однако заграница Есенина не исцелила: в Европе, отмечал поэт, пообщавшись с русскими эмигрантами, "...пьют, дерутся и плачут под гармоники жёлтую грусть. Проклинают свои неудачи, вспоминают Московскую Русь...". В Америке же Есенина и вовсе пресса называла "молодым мужем Дункан", а этого он, естественно, вынести не мог...

Есенин и Дункан возвратились в Россию в 1923 году в августе (поездка заняла 15 месяцев), а осенью разошлись.

Брак с Айседорой распался. Сделав несколько безуспешных попыток вернуть Есенина, Дункан уехала из России.

Результатом знакомства Есенина с А. Дункан и их путешествия по Европе стал цикл "Москва кабацкая". Можно взять из него любое стихотворение, например "Сыпь, гармоника. Скука… скука…". В нём сразу ощущается резкая смена интонаций, словаря, самого стиля обращения к женщине (не говоря уже о создаваемом женском образе), всей структуры и мелодии стиха:

Сыпь, гармоника… Скука… Скука…

Гармонист пальцы льёт волной.

Пей со мною, паршивая сука,

Пей со мной.

Излюбили тебя, измызгали -

Невтерпёж.

Что ж ты смотришь так синими брызгами?

Иль в морду хошь?

Как будто перед нами строки другого поэта. Дергающийся ритм, речитативный язык, вульгарная лексика, озлобленный цинизм - всё это ничем не напоминает той нежности, поэтичности, временами даже сказочности, которые звучали в его прежних стихах о любви. Здесь любовь попрана, низведена до плотского чувства, женщина обезображена, сам герой деморализован, и его прерываемая буйством тоска лишь в самом конце сменяется ноткой жалостливого раскаяния. ("Дорогая, я плачу, прости… прости…").

Едва ли, однако, все содержащиеся в стихотворении выпады, вся потрясающая его эскапада грубости и цинизма должны приниматься в своём прямом и единственном смысле. Невольно напрашивается мысль об известной нарочитости, демонстративности изображаемой поэтом картины (и употребляемой им лексики), о том, что он как бы выставляет на показ всю мерзость кабацкого омута, в которую он погрузился и который его ничуть не радует, не утешает, а наоборот - тяготит. Недаром в самом первом стихотворении цикла ("Да! Теперь решено, без возврата…") это пристанище названо "логовом жутким", во втором ("Снова пьют здесь, дерутся и плачут…") оно "чадит мертвячиной", а о развесёлых её обитателях сказано: "Бесшабашность им гнилью дана".

В этом логове, как показывает поэт и в других стихотворениях, нет места человеческой радости, нет и надежды на счастье. Любовь здесь не праздник сердца, она приносит человеку гибель, она губит его, словно чума:

Не гляди на её запястья

И с плечей её льющийся шёлк.

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашёл.

Я не знал, что любовь - зараза,

Я не знал, что любовь - чума.

Подошла и прищуренным глазом

Хулигана свела с ума.

"Пой же, пой. На проклятой гитаре" (1922)

Так бы и потонуло это всё в пьяном угаре, в дикой музыке грубых страстей и жестоких оскорблений, если бы не прорывы у чистой душевности, не пронзительные нотки раскаяния, которые слышаться почти в каждом из звеньев "кабацкого" цикла.

Пора расстаться с озорной

И непокорною отвагой.

Уж сердце напилось иной,

Кровь отрезвляющею брагой.

"Пускай ты выпита другим…" (1923)

Один из выдающихся современников поэта, Дмитрий Фурманов, писал: ""Москва кабацкая" веет ужасом, но пафос тут неподдельный и лиризм".

2.4 "Мне бы только смотреть на тебя…" (Августа Леонидовна Миклашевская)

В августе 1923 года произошла историческая встреча поэта с актрисой Московского камерного театра. Познакомила Сергея Есенина с театральной примой Августой Миклашевской актриса Анна Никритина, жена литератора Мариенгофа. Сам поэт только что возвратился из-за границы, куда ездил вместе с Айседорой Дункан, и, не удовлетворенный поездкой "искал истину в вине".

- Долго бродили по Москве, он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребенок. Трогал руками дома, деревья. Уверял, что все, даже небо и луна другие, чем там. Рассказывал, как ему трудно было за границей, - пишет о том периоде их жизни Миклашевская.

Чувство вспыхнуло сразу. Вскоре Августа стала грозной соперницей Айседоре Дункан. Именно Миклашевской он посвятил знаменитый цикл "Любовь хулигана" и ряд лирических стихотворений, в том числе "Пускай ты выпита другим…"

На именном сборнике "Москва кабацкая" Сергей подписал: "Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, которые выражены в этой книге".

Этот любовный роман - наиболее романтический и возвышенный в жизни Есенина. Ни одной возлюбленной он прежде так не поклонялся, ни одна другая не пробудила в его душе особенную творческую струю, которая выплеснулась вдруг неожиданным и для него самого целым поэтическим циклом под общим заглавием "Любовь хулигана", сложившийся у Есенина к концу 1923 года. Исходные мотивы этого цикла - сожаление о растраченных днях, отречение от кабацкого прошлого, очищение через любовь. Он клялся и обещал этой женщине то, что никогда и никому не обещал:

Я б навеки забыл кабаки

И стихи бы писать забросил,

Только б тонкой касаться руки

И волос твоих цветом в осень.

Я б навеки пошёл за тобой

Хоть в свои, хоть в чужие дали…

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

"Заметался пожар голубой…"

есенин литература любовный лирика

Поэт осуждает то, что было не любовью, а дурной страстью, похмельным бредом, безоглядной бессмысленной лихостью. Он призывает на помощь любовь возвышенную, чистую, которая рождает "слова самых нежных и кротких песен", которая воспитывает человека в преданности и постоянстве.

Чувство не было мгновенным и спонтанным. Когда их знакомили при случайной встрече на Тверской в конце лета 1923-го, Есенин едва взглянул на Августу Леонидовну. Правда, и состояние духа его не соответствовало этому моменту "Он шёл быстро, бледный, сосредоточенный… Сказал: "Иду мыть голову. Вызывают в Кремль". Разглядел и оценил её он чуть позже, встретив в своей бывшей квартире в Богословском переулке, где Мариенгоф проживал теперь с Никритиной. Как и Никритина, Миклашевская была актрисой Московского Камерного театра под руководством Таирова. Театр тогда уехал на длительные зарубежные гастроли, а они остались в Москве: Никритина потому, что Таиров не согласился взять ещё визу и на Мариенгофа , а Миклашевская не пожелала расставаться надолго со своим маленьким ещё сыном от первого (распавшегося) брака. Актрис объединило такое положение, сдружили поиски и репетиции новой театральной работы.

Как развивался этот роман? "В один из вечеров, - вспоминала много лет спустя Августа Леонидовна, - Есенин повёз меня в мастерскую Коненкова. Обратно шли пешком. Долго бродили по Москве. Он был счастлив, что вернулся домой, в Россию. Радовался всему, как ребёнок. Трогал руками дома, деревья… Уверял, что все, даже небо и луна, другие, чем там, у них. Рассказывал, как ему трудно было за границей. И вот наконец он всё-таки удрал! Он - в Москве.

Целый месяц мы встречались ежедневно. Очень много бродили по Москве, ездили за город и там подолгу гуляли. Была ранняя золотая осень. Под ногами шуршали желтые листья…

- Я с вами, как гимназист… - тихо, с удивлением говорил мне Есенин и улыбался.

Часто встречались в кафе поэтов "Стойло Пегаса" на Тверской, сидели вдвоём, тихо разговаривали. Есенин трезвый был очень застенчив. На людях он почти никогда не ел. Прятал руки, они казались ему некрасивыми.

Много говорилось о его грубости с женщинами. Но я ни разу не почувствовала и намёка на грубость". [24]

Есть еще воспоминания Августы Миклашевской о "нежном", но всё еще запутавшимся Есенине:

"Чаще всего встречались в кафе, каждое новое стихотворение он тихо читал мне. В стихотворении "Ты такая ж простая, как все..." больше всего самому Есенину нравились строчки:

Что ж так имя твое звенит,

Словно августовская прохлада?..

Он радостно повторял их.

Как-то сидели Есенин, я и С. Клычков. Есенин читал только что напечатанные стихи:

Дорогая, сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

С. Клычков похвалил, но сказал, что они заимствованы У какого-то древнего поэта. Есенин удивился: "Разве был такой?" А минут через десять стал читать стихи этого поэта и хитро улыбался. Он знал этого поэта наизусть. Есенин очень хорошо знал литературу, поэзию. С большой любовью говорил о Лескове, о его замечательном русском языке. Взволнованно говорил о засорении русского языка, о страшной небрежности к нему в те годы. Он был очень образованным человеком, и мне было непонятно, когда и как он стал таким, несмотря на свою сумбурную жизнь.

Третьего октября 1923 года, в день рождения Есенина, я зашла к Никритиной. Мы все должны были идти в кафе. Но еще накануне Есенин пропал, и его везде искали. В. Шершеневич случайно увидел его на извозчике и привез домой. Сестра Катя увела его, не показывая нам.

Он объяснял свое исчезновение тем, что "мама мучалась еще накануне с вечера".

Столкнувшись с пьянством Есенина, Августа не имела сил и времени для того, чтобы посвятить себя ему и останавливать его, Есенин не догадывался о материальных затруднениях Августы, о том, как она соглашается на любую работу, ведь у неё маленький сын. Поэтому она просто не могла себе позволить частые встречи с поэтом, романтические и бездумные выходки.

Августа Леонидовна ради мало-мальского заработка (а по тем временам и просто дополнительного продуктового пайка) выступала с чтением, декламацией, отрывками из пьес на любых утренниках и вечерах, в любых концертах, на любых сценах. Более того, драматическая актриса, она порой соглашались и на танцевально-акробатические номера, выходила на сцену в розовой балетной пачке. (Однажды в таком виде её случайно увидел В. Маяковский, и она чуть со стыда не сгорела, едва дотанцевала до конца и тут же расторгла соглашение.) Есенина же Августа приглашала лишь на серьёзные свои работы (премьера в театре "Острые углы" - инсценировка рассказа О. Генри "Кабачок и роза", репетиции в театре сатиры). Правда и то, что её пугало поведение поэта в нетрезвом виде.

Не так уж боялась Августа Леонидовна и скандалов. И не уехала со встречи Нового года (1924), когда посреди ночи в актёрскую компанию заявилась Дункан, уже "прослышавшая" о помолвке Есенина с Миклашевской в узком кругу в кафе "Стойло Пегаса" и жаждавшая посмотреть и унизить опасную соперницу: "Я впервые увидела Дункан близко. Это была очень крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама высокая, смотрела на неё снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный бледно-зелёный хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями, на ногах - золотые сандалии и кружевные чулки. На голове - зелёная чалма с разноцветными камнями. На плечах - не то плащ, не то ротонда, бархатная, зелёная. Не женщина, а какой-то театральный король.

Она смотрела на меня и говорила:

- Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты, цветы!.. - И вдруг сорвала с головы чалму. - Произвела впечатление на Миклашевскую - теперь можно бросить!.. - И чалма полетела в угол.

После этого она стала проще, оживлённее. На неё нельзя было обижаться: так она была обаятельна.

-Вся Европа знает, что Есенин был мой муш, и вдруг - первый раз запел про любоф - вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: "Ты такая ж простая, как все…" Это вам!

Болтала она много, пересыпая французские фразы русскими словами и наоборот".

Миклашевская не вспыхнула, не вспылила и выиграла эту женскую микродуэль: "Уже давно пора было идти домой, но Дункан не хотела уходить. Стало светать. Потушили электричество. Серый, тусклый свет всё изменил. Айседора сидела согнувшаяся, постаревшая и очень жалкая:

- Я не хочу уходить, мне некуда уходить… У меня никого нет… Я одна…"[41]

Августа была не одна. Она была с сыном. И постоянной близости с ней хотел знаменитый поэт Сергей Есенин. Почему же она не спешила и опасалась отдать ему свою руку всецело и навсегда? Кое о чём мы уже знаем, о многом же другом Миклашевская в своих воспоминаниях попросту умолчала. Может быть, и хотела утаить, а может, посчитала излишним: внимательный читатель догадается и так, по самим стихам Есенина, ей посвящённым, ею навеянным. Как не понять, что она ему постоянно твердила поначалу (проверяя его чувства?), что ему нужна не такая, как она, не актриса, а простая хорошая женщина. Ведь потому-то поэт, продолжая объясняться в любви и не споря с ней, уверял:

Ты такая ж простая, как все,

Как сто тысяч других в России.

Знаешь ты одинокий рассвет,

Знаешь холод осени синий.

"Ты такая ж простая, как все…"

Правда, тут же себе противоречил, через две строчки отмечая: "Твой иконный и строгий лик, По часовням висел в рязанях". Разве это "простая"?

Августа ему внушала, что ей уже 32, она старше его на четыре года, что отдала она свою молодость, свежесть, душу и тело другому, что она как бы выпита и опустошена своим прошлым. А Есенин, не дрогнув, отвечал ей на это в своих стихах так:

Пускай ты выпита другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость.

О, возраст осени! Он мне

Дороже юности и лета.

Ты стала нравиться вдвойне

Воображению поэта.

"Пускай ты выпита другим…"

Но, по-видимому, эти внутренние мотивы раздражения, комплексы, как мы бы сейчас сказали, были у Августы Леонидовны постоянными. И в следующих стихотворениях Есенин заклинает её снова и снова: "Это золото осеннее, Эта прядь волос белесых - Всё явилось, как спасенье Беспокойного повесы". Уверяет что его ничуть не пугает то, что "Чужие губы разнесли Твоё тепло и трепет тела". Но она всё медлила и медлила с решительным шагом. А время и обстоятельство работали уже против них. Она была завалена работой, он повредил руку и попал на два месяца в больницу, а потом - по литературным и денежным делам то и дело уезжал из Москвы. Встречи стали всё реже и реже. Увидев Августу однажды на улице, Есенин соскочил с извозчика, подбежал к ней и сказал: "Прожил с вами уже всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение". И тут же тихо прочитал ей:

Вечер чёрные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

"Вечер чёрные брови насопил…"

Разве тут говориться о конце любви, разве так разлюбливают и прощаются? И комментировать-то не надо, достаточно прочитать дальше. По сути дела, это новая клятва и гимн всё той же любви:

Позабуду я мрачные силы,

Что терзали меня, губя.

Облик ласковый! Облик милый!

Лишь одну не забуду тебя.

Пусть я буду любить другую,

Но и с нею, с любимой, с другой,

Расскажу про тебя, дорогую,

Что когда-то я звал дорогой.

"Вечер чёрные брови насопил…"

И конечно же, это не был ещё разрыв. Окончательного прощания отношений между поэтом и Августой Леонидовной вообще никогда не произошло. Есенин проподал из её жизни, а потом снова неожиданно появлялся, часто лишь затем, чтобы несколько минут молча посмотреть на неё.

2.5 "Шаганэ ты моя, Шаганэ…"

К своему Востоку Есенин шел исподволь и сознательно в течение целого ряда лет. Он был глубоко убежден в том, что древневосточная классическая литература - необходимая для совершенствования поэтического мастерства учеба. "Я еду учиться, - писал он. - Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там ведь родились все лучшие персидские лирики. И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу, если он не пишет, значит, он не из Шираза". Эту восточную поговорку Есенин использует затем в стихотворении персидского цикла "Руки милой - пара лебедей...":

Если перс слагает плохо песнь,

Значит, он вовек не из Шираза.

Побывать в Персии поэту не удалось. Его "Персидские мотивы" написаны под впечатлением поездок на Кавказ в 1924-1925 годах, и для них характерны основные мотивы есенинского творчества. Главная из них - тема любви. Любви в широком смысле слова, не только к женщине, но и к России, к жизни, к природе, к Востоку.

Есенинские "Персидские мотивы" - своеобразное осуществление ранней и давней мечты поэта написать книгу "Стихи о любви". Поэтому по мере написания новых стихотворений цикла поэт неоднократно делал их перестановку. Располагая произведения не по хронологическому, а по сюжетному принципу, Есенин таким образом раскрывает историю любви своего лирического героя.

По сравнению с прежними произведениями любовь в "Персидских мотивах" выступает в романтическом ореоле. Поэт щедро использует здесь традиционные художественные символы персидской лирики (соловей, луна, кипарис, флейта, Коран, чадра, шальвары, такие имена и названия, как Саади, Хайям, Фирдоуси, Шираз, Тегеран, Багдад, Хороссан, Босфор и др.). В "Персидских мотивах" немало параллелей с классическими образцами восточной поэзии. Но Восток в есенинском цикле - лишь романтический фон того лирического повествования, главным героем которого является русский поэт, рязанец. Отсюда употребление типично русских разговорных слов и выражений в "восточных" стихотворениях: "незадаром", "нынче", "страшно похожа", "угощай, да не очень", "дела нет", "сроду не пел" и т. д. Любовь к России явственно присутствует в каждом стихотворении "Персидских мотивов". Однако если в открывающем цикл стихотворении "Улеглась моя былая рана..." память о родине - противопоставление русских обычаев чуждым поэту средневековым нормам морали ("Мы в России девушек весенних, На цепи не держим, как собак, Поцелуям учимся без денег, Без кинжальных хитростей и драк"), то в стихотворении "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." - глубокая ностальгическая тоска по родным полям и "дальней северянке".

Образ ржаного русского поля, встречающийся в четырех из пяти строф стихотворения, становится его своеобразной метафорой, символом далекой родины. Рассказывая о самом дорогом, любимом для него, поэт прибегает к гиперболе ("Потому что я с севера, что ли, Что луна там огромней в сто раз..."), сознательно, как мастер высочайшего класса, виртуозно владеющий родним языком, нарушает нормы грамматики: "Я готов рассказать тебе поле...". Как известно, грамматическая норма требует употребления в данном контексте глагола "рассказать" с предлогом "о" (рассказать о поле). Однако "рассказать поле" - выразительнее, глубже, экспрессивнее, чем общепринятое литературное "рассказать о поле", оно сближается по значению с глаголом "высказать" - высказать душу. А стихия души и сердца в есенинском поэтическом мире - важнейшая. Вспомним в этой связи его сокровенное:

И душа моя - поле безбрежное -

Дышит запахом меда и роз

"Несказанное, синее, нежное..." (1925)

Характерную особенность "Персидских мотивов" составляют лирические повторы - своеобразные средства усиления эмоциональной выразительности. Неоднократно поэт использует лексическое или строфическое "кольцо" - композиционно-стилистический прием, традиционный в восточной поэзии. Все пять строф стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ!.." - интереснейшие примеры строфического кольца.

Есенинские "Персидские мотивы" - это не только и не столько живые впечатления от увиденного и пережитого. Поэт так глубоко проникся прелестью этого неповторимого мира, что сам отчасти поверил в то, что побивал в Персии. В трех из четырех известных вариантов автобиографии он указывает на это обстоятельство: "Сергей Есенин" (1922), "Автобиография" (1923), "Автобиография" (20 июня 1924).

Ах, и я эти страны знаю,

Сам немалый прошел там путь...,

- писал поэт о небывшей Персии в стихотворении "Эта улица мне знакома..." (1923).

Имя Шаганэ упоминается в шести из шестнадцати стихотворений цикла.

Известно, что поэт давно уже собирался создать цикл стихов о женщине. Нина Осиповна Грацианская, из Ростова, вспоминает, что в 1922 году, когда она упрекнула Есенина в исключении из драматической поэмы "Пугачев" женских ролей, он ответил:

- О женщине еще скажу, это обещаю, обязательно скажу.[41]

В 1923 году он опубликовал цикл стихов "Любовь хулигана". Эти стихи примыкали к "Москве кабацкой". Год спустя поэт почувствовал, что оторвался наконец от этой темы, стал писать по-новому. По-иному он хотел написать также и о любви. На Кавказе он приступил к осуществлению этого замысла. Шаганэ, с которой Есенин встретился в этот период, была сначала обычным увлечением поэта. Но она выбрала и отстояла как раз ту форму взаимоотношений, которая всего больше соответствовала взгляду его на женщину: чистому, уважительному, целомудренному. И тогда поэт увидел в ней черты душевной красоты, которые могли бы остаться незамеченными, если бы дело шло тем обычным порядком, когда взаимоотношения между ним и его поклонницами переходили известную грань и конец их становился однообразно повторяющимся. Эти черты соответствовали его представлению о прекрасном, под их впечатлением он и написал знаменитые "Персидские мотивы", обессмертив женщину, ставшую прообразом персианки Шаги.

Душевная чистота, предостерегшая Шаганэ от ложного шага при встрече с Есениным, помогла ей избежать ошибок и при записи воспоминаний.

"Персидским мотивам" жить в веках. Без конца будут припадать люди к этому источнику нежности и красоты и восхищаться женщиной, ставшей прообразом для героини стихов.

Воспоминания самой Шаганэ (от 29.01.1959 г.) о встречах с поэтом:

"Как-то в декабре 1924 года я вышла из школы и направилась домой. На углу я заметила молодого человека выше среднего роста, стройного, русоволосого, в мягкой шляпе и в заграничном макинтоше поверх серого костюма. Бросилась в глаза его необычная внешность, и я подумала, что он приезжий из столицы.

...В Батуме я снимала одну комнату вместе с сестрой Катей, 23-летней девушкой, тоже учительницей. Нашей непосредственной соседкой была массажистка Елизавета Васильевна Иоффе, которая дружила с нами, особенно с Катей. Она знакома была с Повицким, журналистом.

В тот же день вечером Иоффе ворвалась к нам в комнату со словами: "Катра, Катра, известный русский поэт хочет познакомиться с нашей Шаганэ". Есенин с Повицким были в это время у нее. Мы пошли. От нас и гостей в крохотной комнатке Иоффе стало невозможно тесно. После того как мы познакомились, я предложила всем идти гулять в парк. Больше подробностей этой первой встречи я не могу вспомнить. На следующий день Есенин с Повицким опять зашли и предложили нам принять участие в литературном вечере, где мы могли бы встретить и других их знакомых. Вечер должен был состояться на квартире Повицкого, в которой жил и Есенин. Мы решили прийти.

...На следующий день, уходя из школы, я опять увидела его на том же углу. Было пасмурно, на море начинался шторм. Мы поздоровались, и Есенин предложил пройтись по бульвару, заявив, что не любит такой погоды и лучше почитает мне стихи. Он прочитал "Шаганэ ты моя, Шаганэ..." и тут же подарил мне два листка клетчатой тетрадочной бумаги, на которых стихотворение было записано. Под ним подпись: "С. Есенин". (Автограф утрачен. Как сообщила Ш. Тальян, его попросили, чтобы сфотографировать для работы о Есенине, и не вернули).

Есенин прочитал еще два стихотворении, которые, как он пояснил, были написаны им в Тифлисе ("Улеглась моя былая рана...", "Я спросил сегодня у менялы…"). Конечно, я задала ему тут же вопрос: кто же такая Лала? Он ответил, что это имя вымышленное. Тогда я не поверила, но много лет спустя поняла, что это было правдой.

В одну из последующих наших встреч, которые теперь происходили почти ежедневно, он прочитал новое стихотворение "Ты сказала, что Саади...".

...Когда Есенин встречал меня в обществе других мужчин, например моих коллег-преподавателей, то подходил сам, знакомился с ними, но уходил обязательно со мной.

Всегда приходил с цветами, иногда с розами, но чаще с фиалками. Цветы сам очень любил.

4 января он принес книжку своих стихов "Москва Кабацкая" (Ленинград, 1924 г.), с автографом, написанным карандашом: "Дорогая моя Шаганэ, Вы приятны и милы мне. С. Есенин. 4.I.25 г., Батум".

Вместе с книжкой он принес фотографию, на которой на берегу моря запечатлены он, Повицкий и еще двое незнакомых мне мужчин, с написанным на обороте стихотворением "Ты сказала, что Саади...". Над стихотворением была надпись: "Милой Шаганэ", а под стихотворением подпись: "С. Есенин". Текст стихотворения состоял из четырех строф, как в первой публикации его. (Автограф утрачен. Как сообщила Ш. Тальян, его взяли одновременно с автографом стихотворения "Шаганэ ты моя, Шаганэ.", чтобы сфотографировать для работы о Есенине, и не вернули).

...Сергей Александрович любил приходить по вечерам, пить чай с мандариновым вареньем, очень понравившимся ему. Когда я отсылала его писать стихи, он говорил, что уже достаточно поработал, а теперь отдыхает. Если он не встречался со мною на улице, то непременно приходил к нам домой.

Как-то я заболела, а сестра уходила на службу. Все три дня, пока я болела, Сергей Александрович с утра являлся ко мне, готовил чай, беседовал со мной, читал стихи из "Антологии армянской поэзии". Содержание этих разговоров мне не запомнилось, но можно отметить, что они были простыми, спокойными. Есенин взял себе на память мою фотографию, причем он сам ее выбрал из числа других. Это снимок 1919 года. Я снята в гимназической форме. На обороте карточки я своей рукой сделала надпись. В другой раз он сказал мне, что напечатает "Персидские мотивы" и поместит мою фотографию. Я попросила этого не делать, указав, что его стихи и так прекрасны и моя карточка к ним ничего не прибавит.

…Незадолго до отъезда он все чаще и чаще предавался кутежам и стал бывать у нас реже. Вечером, накануне отъезда, Сергей Александрович пришел к нам и объявил, что уезжает. Он сказал, что никогда меня не забудет, нежно простился со мною, но не пожелал, чтобы я и сестра его провожали. Писем от него я также не получала.

С. А. Есенин есть и до конца дней будет светлым воспоминанием моей жизни.

Шаганэ Тальян 1959. 29.1. г. Ереван".

Шаганэ - умна и серьёзна и в то же время жизнерадостна и весела. С ясной улыбкой, с песней, как птица, встречает она утро жизни. Шаганэ реальна и потому ещё, что на неё "страшно похожа" девушка, которая живёт на севере и хорошо известна поэту. Вместе с тем и отношение Есенина к персиянке получает новую форму выражения. В стихотворении, например, нет риторических объяснений в любви. И в то же время от строки к строке, от строфы к строфе постепенно усиливается лирическая насыщенность "Шаганэ ты моя, Шаганэ ". Происходит то же, что в разговорной речи случается со словом "любимая". Часто повторяемое, избитое, оно в устах влюблённого обладает неизъяснимой привлекательностью, убедительностью и совершенной новизной.

Чувства поэта обострены и изменчивы, "как волнистая рожь при луне". И в этой напряжённости и неустойчивости эмоций вся его жизнь:

Эти волосы взял я у ржи,

Если хочешь, на палец вяжи -

Я нисколько не чувствую боли.

Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне

По кудрям ты моим догадайся.

Дорогая, шути, улыбайся,

Не буди только память во мне

Про волнистую рожь при луне.

"Шаганэ ты моя, Шаганэ!.."

Четвёртое стихотворение цикла "Ты сказала, что Саади…" было написано 19 декабря 1924 года. В нём развивается тема любви. В стихотворении "Шаганэ ты моя, Шаганэ!.." чувства поэта к персиянке ясны, хотя они не выражены прямой речью. Оно построено на противопоставлении подзадоривающей шутки персиянки и серьёзного ответа лирического героя. Стихотворение выражает ревнивое чувство восхищения поэта красотой Шаганэ. Чтобы передать это восхищение Есенин прибегает к излюбленному в персидской поэзии сравнению красоты возлюбленной с красотой розы - лучшего цветка сада: все розы должны быть уничтожены, чтобы они не могли соперничать с Шаганэ:

Я б порезал розы эти,

Ведь одна отрада мне -

Чтобы не было на свете

Лучше милой Шаганэ.

"Ты сказала, что Саади…"

На его взгляд, Шаганэ была как-то очень восточна внешне, подвижна и жизнерадостна. Она любила подшутить над увлечением поэта старыми персидскими классиками, над отношением этих классиков к женщине.

В стихотворении "Никогда я не был на Босфоре…" поэт ведёт разговор с персиянкой, здесь имя Шаганэ заменено местоимением "ты". Поэт говорит в первых строках, что увидел в её глазах "море, полыхающее голубым огнём":

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нём.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнём.

"Никогда я не был на Босфоре…"

Поэтому, ему всё равно что он не видел Босфора, и не важно, что глаза у реальной Шаганэ - карие. Печаль от того, что не состоялась поездка в Багдад, легко искупается радостью, что есть красавица Шаганэ. Поэт сравнивает глаза любимой с морем, видит в них голубое пламя, то удивительное сияние что восходит к небу над чёрным морем в жаркий полдень, говорит о красивом стане её, обращается к неё ласковыми словами. К Шаганэ здесь отнесены совершенно изумительные в истории любовной поэии строки:

Я сюда приехал не от скуки -

Ты меня, незримая, звала.

И меня твои лебяжьи руки

Обвивали, словно два крыла.

"Никогда я не был на Босфоре…"

В шестом стихотворении цикла "Свет шафранный вечернего края…" - так же, как и в пятом, не называется имени Шаганэ, оно заменено местоимением "ты". Ведущая тема этого стихотворения - борьба с чадрой. Поэт говорит, обращаясь к Шаганэ:

Мне не нравится, что персияне

Держат женщин и дев под чадрой

"Свет вечерний шафранного края…"

Вся тональность стихотворения - мягкая, сердечная - свидетельствует о добром и уважительном отношении поэта к Шаганэ. Он ласково и нежно зовёт её "дорогая".

26 января 1925 года поэт пишет Вержбицкому запоздалые строки: "Завёл новый роман". Это, конечно, сказано к слову. По существу, никакого романа нет: охотно встречаются уважающие и хорошо понимающие друг друга люди.

19 - 20 февраля 1925 года Есенин уехал из Батуми. Они расстались. В памяти поэта навсегда осталась молодая батумская учительница - девочка-мать, которой он был обязан чудесным чувством гордой дружбы-любви. Под этим впечатлением он и создал героиню цикла персиянку Шаганэ, обессмертив женщину, ставшую её прообразом.

Окончание работы над стихотворениями "В Хоросане есть такие двери…" и "Голубая родина Фердуси…" происходило уже в Москве. Эти стихотворения объединены общей темой прощания с Персией и персиянкой Шаганэ. Есенин вновь возвращается к имени персиянки Шаганэ, чередуя его с местоимением "ты". Он ласково говорит о "Задумчивой пери", о том, что голос её - "нежный и красивый", что она дала ему, поэту, "красивое страдание". Конкретизируя образ персиянки, он вводит в характеристику отношений с нею мотивы романа, отмечает, что не смог найти пути к сердцу персиянки; он озадачен, спрашивает, "зачем и кому", ему, поэту, песни петь, если равнодушна к ним Шага:

Ни к чему в любви моей отвага.

И зачем? Кому мне песни петь? -

Если стала неревнивой Шага…

"В Хоросане есть такие двери…"

В стихотворении "Голубая родина Фирдуси…" Есенин продолжает чередовать имя Шаганэ с местоимением "ты". Поэт называет персиянку "Дорогая Шага", надеется, что она не сможет забыть приезжего "уруса", уверяет её сам, что "навеки" забыть не сумеет, потому и дальше будет рассказывать о ней в стихах своих. Конкретизируя и углубляя в персиянке черты из жизни батумской учительницы, поэт, знающий её трудную судьбу, говорит, полемизируя с её настроением:

Я твоих несчастий не боюсь,

Но на всякий случай твой угрюмый

Оставляю песенку про Русь:

Запевая, обо мне подумай,

И тебе я в песне отзовусь…

"Голубая родина Фирдуси…"

Но на этом цикл "Персидские мотивы" не закончился. В период с 6 по 8 августа 1925 года написано стихотворение "Руки милой - пара лебедей…". Есенин возвращается в нем к образу персиянки Шаганэ:

Пел и я когда-то далеко

И теперь пою про это снова,

Потому и дышит глубоко

Нежностью пропитанное слово.

"Руки милой - пара лебедей…"

Вновь зовёт Есенин персиянку "милой Шагой". В стихотворении он совершенствует образ "Лебяжьих рук". Теперь он говорит: "Руки милой - пара лебедей".

Стихотворение "Отчего луна так светит тускло…" является промежуточным звеном любовной лирики персидского цикла. Поэт обращается к кипарисам и цветам с вопросом: "Отчего луна так светит тускло?". Не получает от них ответа и горько жалуется о том персиянке Лале. Лишь роза рассказывает поэту об измене Шаганэ:

Лепестками роза расплескалась,

Лепестками тайно мне сказала:

"Шаганэ твоя с другим ласкалась,

Шаганэ другого целовала.

Говорила: "Русский не заметит…

Сердцу - песнь, а песне - жизнь и тело…

И он заключает:

Оттого луна так тускло светит,

Оттого печально побледнела.

"Отчего луна так светит тускло…"

Есенин и Тальян расстались в феврале 1925 года в тёплых и дружеских отношениях. С тех пор они не виделись. Эпизод с изменой Шаганэ был придуман поэтом для завершения романа с персиянкой. В стихотворении "Руки милой - пара лебедей…" он развил эту тему, спросив:

Я не знаю, как мне жизнь прожить:

Догореть ли в ласках милой Шаги

Иль под старость трепетно тужить

О прошедшей песенной отваге?

2.6 "Вы мне близки, как друг…" (Галина Артуровна Бениславская)

Галина Артуровна Бениславская (1897-1926) - журналистка, литературный работник.

Об истории жизни Г.А. Бениславской рассказывает ее близкая знакомая Я.М. Козловская: "Галинина мать - грузинка, отец - обрусевший француз, Карьер. Так как мать психически заболела, то ее сестра Нина Поликарповна Зубова (по фамилии первого мужа), врач по профессии, решила взять Галю к себе и удочерить. Ее муж, тоже врач, Артур Казимирович Бениславский стал приемным отцом Гали. Он ее очень полюбил и окружил вниманием и заботой. С Галей я дружила с четвертого класса гимназии и до ее смерти. Под моим влиянием и влиянием моих родителей (они старые большевики) Галя в мае 1917 года вступила в партию. Окончив в 1917 году гимназию и стремясь к самостоятельности (с приемными родителями у нее возникли политические разногласия), она уехала в Харьков и поступила там на естественный факультет университета. Вскоре Харьков заняли белые. Галя мечтала выбраться из города и направилась в сторону расположения советских войск. Белые ее арестовали, и ее спас случай. Когда Галю привели в штаб белых, она совершенно неожиданно встретила там своего приемного отца Бениславского. Он сказал, что это его дочь, и ее тут же освободили. Позже она попросила Бениславского помочь ей перебраться через линию фронта. И хотя он не разделял ее взглядов, в нем победила любовь к приемной дочери, и он выдал ей удостоверение сестры милосердия Добровольческой армии. С этим удостоверением она добралась до наших войск, и тут ее арестовали наши. Подозрения вызвало удостоверение сестры милосердия. Из беды ее выручил мой отец, на которого она сослалась. Он дал телеграмму, в которой сообщал, что она член партии и преданный революции человек. Приехав в Москву, она стала работать в Чрезвычайной комиссии, у Крыленко. Ее рекомендовал ему мой отец. Галя там работала с 1919 по 1923 годы. В 1923 году она перешла на работу в газету "Беднота", где я была ответственным секретарем редакции. В "Бедноте" Галя работала до конца своей жизни" (журн. "Литературная Грузия". Тбилиси, 1969, № 5-6, с. 187-189).

В Москве Г.А. Бениславская часто бывала на литературных вечерах и концертах. На одном из таких вечеров она услышала выступление Есенина, которое произвело на нее большое впечатление. В конце 1920 года в кафе "Стойло Пегаса" состоялось их личное знакомство. Вскоре Г.А. Бениславская вошла в круг близких ему людей. После возвращения из зарубежной поездки и разрыва с А. Дункан Есенин жил у нее, в Брюсовском переулке, здесь же жили и его сестры - Катя и Шура. Летом 1925 года Есенин порвал отношения с Г.А. Бениславской. Она тяжело переживала это, лечилась от нервного расстройства, на время уезжала из Москвы. Не было ее здесь и во время похорон поэта. В декабре 1926 года она покончила с собой на могиле Есенина.

Г.А. Бениславская была знакома с Есениным на протяжении пяти лет, но действительно заметное место в его жизни, в жизни его семьи она занимала в 1924-м и первой половине 1925 г. "Галя милая! - писал ей Есенин 15 апреля 1924 года. - Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного". В этот период она активно занималась литературными делами Есенина. Он доверял ей вести переговоры с редакциями, заключать договора на издания. Письма Есенина к Г.А. Бениславской полны поручений и разного рода просьб: подобрать стихи для тех или иных изданий, сообщить литературные новости. Немало внимания она уделяла организации материальной стороны жизни поэта, его быта. Но все же не следует, как это иногда делается, преувеличивать роль, которую Г.А. Бениславская играла в жизни Есенина, вряд ли справедливо говорить о "безграничном доверии" поэта к ней или о ее "плодотворном влиянии". Дело было сложнее.

Во всех письмах Есенина к Г.А. Бениславской ощутима та дистанция, ближе которой он не допускал ее к своим делам, к своему творчеству. Литературные советы, которые она нередко давала, он, как правило, оставлял без внимания. А в одном из писем в связи с ее замечаниями о "неотделанности" формы "Поэмы о 36" резко заметил: "Не говорите мне необдуманных слов, что я перестал отделывать стихи. Вовсе нет. Наоборот, я сейчас к форме стал еще более требователен. Только я пришел к простоте...". Г.А. Бениславская чувствовала, что Есенин далеко не во всем готов был следовать ее советам. "Вы ведь теперь глухим стали, - писала, например, она Есенину 6 апреля 1924 года, - никого по-настоящему не видите, не чувствуете. Не доходит до Вас. Поэтому говорить с Вами очень трудно (говорить, а не разговаривать). Вы все слушаете неслышащими ушами; слушаете, а я вижу, чувствую, что Вам хочется скорее кончить разговор".

В своих отношениях с Есениным она претендовала не просто на роль друга, но на роль друга единственного. А для Есенина личная и творческая независимость была одной из высочайших ценностей, он ее всегда отстаивал. Безусловная самоотверженность Г.А. Бениславской, ее безоглядная преданность и любовь к Есенину порой превращались в свою противоположность. И определенный интерес ее воспоминаний отчасти в том и состоит, что с их помощью лучше и полнее можно представить себе ту обстановку, в которой немалое время пришлось жить поэту, тот остракизм, которому были подвергнуты все его друзья и знакомые.

Эти взгляды Г.А. Бениславской нашли отражение в том предельном субъективизме, с которым она пишет, по сути дела, о всех знакомых. Она уделяет много места рассказам о том, как самые разные лица из окружения Есенина пытались всяческими способами разрушить их отношения, оторвать Есенина от нее. Она обвиняет в этом и имажинистов, и П.В. Орешина с А.А. Ганиным, и Н.А. Клюева, и А.М. Сахарова, и даже сестру поэта Екатерину Александровну. Болезненная субъективность Г.А. Бениславской наложила значительный отпечаток на то, в каком свете предстают перед нами в ее воспоминаниях А.К. Воронский, Н.А. Клюев, А. Дункан, И. Вардин и другие лица. Это, разумеется, должно постоянно учитываться при обращении к ее воспоминаниям.

Воспоминания были написаны в 1926 году. Судя по пометам на рукописи, Г. А. Бениславская поначалу намеревалась построить их не в хронологическом порядке, а написать нечто вроде отдельных картин из жизни Есенина. Потом она отказалась от этого замысла и попыталась придать воспоминаниям хронологическую последовательность, приписала страницы о выступлениях Есенина в консерватории и Политехническом музее, о первых встречах с ним. Но работу над воспоминаниями она не завершила. Отдельные страницы находятся вне связи с текстом, встречаются пропуски и несогласованные между собой отрывочные записи.[41]

Галя долго хранила в тайне свое чувство, хотя виделась с Есениным чуть ли не каждый день на поэтических вечерах, в кафе "Стойло Пегаса", где собирались поэты, в книжной лавке, которой заведовали Есенин и его друг Анатолий Мариенгоф. Она очень страдала от того, что Есенин женат. А когда узнала, что он разводится, ей вдруг стало страшно. Словно почувствовала, как в ее жизнь вторглось что-то роковое и неотвратимое. Однако она упорно отказывала поэту в близости, с особой теплотой даря ему исключительно свою дружбу.

Дождливым октябрем 1923 года американская танцовщица Айседора Дункан ждала в Ялте приезда своего мужа Сергея Есенина. Неожиданно она получила загадочную телеграмму: "Писем, телеграмм Есенину больше не шлите. Он со мной. К вам не вернется никогда. Галина Бениславская". Тут же последовал ответ: "Получила телеграмму, должно быть, твоей прислуги Бениславской... прошу объяснить... очень люблю. Изадора". Есенин телеграфировал: "Люблю другую, женат и счастлив". Этой весточки Айседора не получила, днем раньше уехав из Крыма. Позже она узнала, что Галина вовсе не прислуга, а секретарша в газете "Беднота", дочь французского студента и грузинки.

А жизнь Сергея Есенина катилась по своим рельсам. Стихи, выступления, компании, женщины... Галя видела и знала многое, но чувствовала - эти женщины Есенина не трогают. Но когда любимый женился на Айседоре Дункан и уехал за границу, Галя тяжело заболела и долго лечилась от неврастении в санатории.

Из дневника Г. Бениславской: "Уехал, улетел с Айседорой. Она вернется - так ответили в студии - через год. Значит, и он тоже. Как же ждать, когда внутри такая засуха? Я опять больна. Опять тоска по нем, опять к каждой мысли прибавляется неотвязное ощущение его. Вот, как верная собака, когда хозяин ушел - положила бы голову и лежала бы, ждала его возвращения".

Есенин вернулся из-за границы в 1924 году - нездоровый, измученный, озлобленный. Жить ему было негде, и Галя предложила поселиться у нее. В небольшую комнатку вскоре приехали из деревни и есенинские сестры Катя и Шура. Началась жизнь, с одной стороны, счастливая, потому что любимый человек был рядом и стал фактически ее мужем, с другой же - полная нечеловеческого напряжения и самоотверженности. Есенина, которому нельзя было пить (после первой же рюмки он становился невменяемым), одолевали "друзья"-собутыльники. Бениславская без единого слова упрека разыскивала его по злачным местам и уводила домой. Он распускал кулаки и страшно ругался...

Из дневника Г. Бениславской: "Поехали в деревню на свадьбу его двоюродного брата. С. пил исступленно и извел всех. Самодурствовал, буянил, измучил окружающих и себя. У меня уже оборвались силы. Я уходила в старую избу хоть немного полежать, но за мной тотчас же прибегали: то С. зовет, то с ним сладу нет. На рассвете разбудил меня, сам надел Катино платье, чулки и куда-то исчез. Плясал на улице ряженым, пошел к попу (тот лежал, говорят, при смерти), всех там перепугал. Потом пропал. Я уехала в Москву одна. Приезжаю - в комнате нет его вещей. Приехал первым, и кто-то ему сказал, что я изменяю ему со всеми его друзьями..."