Фернейский патриарх

"Мне даже захотелось... тремя ударами каблука раздавить этот муравейник, населенный жалкими убийцами", - говорит разгневанный житель Сириуса. "Не спешите. Они сами... трудятся над собственным уничтожением", - отвечает житель Сатурна.

В 1758 г. Вольтер написал лучшую свою повесть "Кандид, или Оптимизм" ("Что такое оптимизм?" - "Увы, - сказал Кандид, - это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо").

Уместно вспомнить некоторые детали духовной жизни XVII-XVIII веков. Знаменитый астроном Кеплер в 1619 г. в сочинении "Гармония миров" установил законы движения планет - все в мире предстало упорядоченным и целесообразным. Позднее Лейбниц развил учение о мировой гармонии. Добро и зло оказались в его понимании равно необходимыми и как бы уравновешивали друг друга. С этим согласились многие умы, в том числе и Вольтер.

Но вот в 1755 г. землетрясение разрушило город Лиссабон. Погибло несколько десятков тысяч человек. Вопрос о мировом зле снова стал предметом философских размышлений. От стихийных бедствий в природе мысль переходила к бедствиям социальным. В поэме "О гибели Лиссабона" (1756) Вольтер заявил, что отказывается от признания "мировой гармонии" и от лейбницианского оптимизма. Развенчанию этой теории и посвящена повесть "Кандид". Безносый Панглос, гонимый, избиваемый, терзаемый, едва не повешенный, едва не сожженный, чудом спасшийся и снова бросаемый в море бед, вечный образец слепой благодушной глупости, проповедует... оптимизм ("Все к лучшему в этом лучшем из миров!").

Простодушный и наивный Кандид не решается подвергнуть сомнению проповедь своего учителя. Он готов верить Панглосу, но... "мой дорогой Панглос, - сказал ему Кандид, - когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему?

Я всегда был верен своему прежнему убеждению, - отвечал Панглос. - В конце концов, я ведь философ".

Мир фактов ниспроверг и разбил вдребезги теорию Панглоса, причем больше всех пострадал он сам. Однако что же теперь делать? Впасть в отчаяние? Проклясть вселенную и наполнить мир жалобами и стенаниями? Нет и нет! Мрачный ипохондрик Мартен, проповедующий в повести пессимизм, никак не по душе ни Кандиду, ни автору. Каков же вывод? Вольтер не дает конкретных рекомендаций, он лишь заражает читателя идеей несовершенства мира. Что же касается дальнейших перспектив, то ведь "человек родился не для покоя", "надо возделывать свой сад", ибо "работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду".

Отрицая философию Лейбница и английских философов XVIII века (например, Шефтсбери), оптимизм которых вел к примирению со злом, Вольтер был оптимистом в другом смысле, а именно - верил в совершенствование человечества и всех его социальных институтов. Важное место в его повести занимает описание идеального государства Эльдорадо (от испанского - "золотой", "счастливый"). В Эльдорадо нет монахов, там нет тюрем, там никого не судят, там нет тирании и "все свободны". Вольтер прославил "невинность и благоденствие" жителей утопической страны. Однако хвалу "невинности" народа не следует понимать в плане руссоистской идеализации "естественного состояния". Эльдорадо - вполне цивилизованная страна. Там имеется великолепный дворец наук, "наполненный математическими и физическими инструментами".

Любопытна история публикации "Кандида". Повесть создавалась тайно в 1758 г. В январе следующего года женевские издатели Крамеры напечатали ее тиражом в 6 тысяч экземпляров. По тем временам это очень много.20 февраля 1759 г. книга появилась в Париже. Началось ее победоносное шествие к читательским сердцам.

Парижский парламент (суд) немедленно издал распоряжение о запрете книги. Запретили книгу и женевские пастыри, как "богопротивную и безнравственную". Но уже в марте, за один только месяц, в Париже было осуществлено пять новых изданий книги. Интерес читателей все возрастал. Спрос на книгу увеличивался со дня на день, и к концу года было уже 20 изданий повести, несмотря на запреты и репрессии полиции. К концу жизни Вольтера их было уже 50. В том же году повесть была переведена на английский и итальянский языки.

Вольтер серьезнейшим образом отрицал свое авторство, обижался, оскорблялся: "Что за бездельники приписывают мне какого-то Кандида, забавы школьника? Право, у меня есть другие дела" (письмо к аббату Верну), "Я наконец прочел Кандида, нужно потерять рассудок, чтобы приписать мне подобную нелепицу. Слава богу, у меня есть более полезные занятия" (к тому же аббату), "Я наконец прочел, дорогой маркиз, этого Кандида, о котором вы мне говорили, и чем больше я смеялся, тем более сожалел о том, что мне его приписывают. Однако какие бы романы ни сочиняли, трудно воображению приблизиться к тому, что творится на самом деле на нашем печальном и смешном шаре" (письмо к маркизу Тибувилю).

Философские повести Вольтера построены в большинстве случаев в виде сменяющихся путевых картин. Его герои совершают вынужденные или добровольные странствия. Они видят мир во всем его многообразии, людей различных национальностей, рас, вероисповеданий, различных социальных групп. Так же построена и повесть "Царевна Вавилонская" (1768), где история любви прекрасного юноши Амазана к царевне Формозань раскрыта на богатейшем географическом и этническом фоне. Наиболее мрачными красками рисует Вольтер Италию, Рим, резиденцию пап - страну, погрязшую в предрассудках, полную черной армии церковников. "Желтые воды Тибра, зачумленные болота, редкие, истощенные, худые обитатели и нищие в старых, дырявых плащах, позволявших видеть сухую, морщинистую кожу", - таким предстает перед глазами Амазана Рим, где царствует "старец семи холмов" (папа).

В Испании господствуют наводящие ужас одним своим видом инквизиторы - антропокайи (сожигатели людей), Германия кишит князьями, фрейлинами и нищими... Перед глазами читателя проходят цари, "стригущие догола свое стадо" (подданных), медлительные и равнодушные к людям обитатели Альбиона (англичане), болтливые и шаловливые, как дети, французы.

Только одна страна вызывает восторги Вольтера - это страна киммерийцев (Россия). "Нет еще и трехсот лет, как здесь царствовала дикая природа со всеми ее ужасами, а теперь здесь можно видеть искусство, блеск, славу и вежливость". Здесь терпимость, уважение к другим нациям. Вольтер, идеализируя царскую Россию, далеко не походившую на нарисованный им идеал, воздает хвалу Петру I и Екатерине II, с которой он вел в это время оживленную переписку, популяризируя ее в Европе как просвещенную государыню.

В философской повести Вольтер не стремился к всестороннему изображению характеров, - это не входило в его задачи. Главное для него - целеустремленная и последовательная борьба против враждебных ему идей, против мракобесия и предрассудков, насилия, изуверства и угнетения. Решая эту задачу, философ создает гротескно-сатирические, предельно заостренные образы.

Борясь против темных сил феодально-абсолютистского строя, Вольтер в философской повести был неизменным пропагандистом просветительских идей и научных представлений о мире.

Повести Вольтера немногословны. Каждое слово несет в себе большую смысловую нагрузку. Он терпеть не мог болтливых авторов многотомных романов, издававшихся в его время. "Жестоко заставлять такого живого человека, как я, читать целых девять томов, в которых ровно ничего не содержится", - писал он своей приятельнице госпоже де Дюфан.

4. Вольтер в идейной жизни России

В России еще при жизни своей Вольтер вызвал живой интерес. Он привлек к себе внимание русских писателей, поэтов, ученых. Знаменитый сатирик Антиох Кантемир был первым русским, завязавшим непосредственные связи с французским просветителем. Они обменялись любезными письмами. Дело касалось родословной князей Кантемиров, о которой мимоходом сообщал Вольтер в своей книге "История Карла XII" (первое издание 1731 г). Позднее Кантемир, живя в Париже (он был тогда русским послом во Франции), перевел стихотворение Вольтера "Две любви" на русский язык и послал перевод в Россию, адресуя его М.Л. Воронцову.

Знал Вольтера и М.В. Ломоносов. Один из его отзывов о французском писателе суров и неодобрителен. Вольтер в ту пору жил в Берлине, находясь на службе у Фридриха II. Всем известно было пренебрежительное отношение прусского короля к России. Ломоносову, который к тому же сам лично пострадал от прусского деспотизма, это было известно больше, чем кому бы то ни было. Прочитав подобострастное стихотворение Вольтера "К прусскому королю" (1751), Ломоносов послал его И.И. Шувалову с резко отрицательным отзывом.

"Приличнее примера найти во всех вольтеровских сочинениях невозможно, где бы виднее было его полоумное остроумие, бессовестная честность и ругательная хвала, как в сем панегирическом пасквиле". Однако потом, когда Вольтер изменил свое отношение к Фридриху, Ломоносов перевел стихотворение французского поэта, посвященное тому же Фридриху, начинающееся словами: "Монарх и Философ, полночный Соломон". Стихотворение это появилось в 1756 г. В нем прусский король уже резко осуждался Вольтером как организатор смут и захватнических войн. Вольтер, опасаясь неприятностей, отказался от авторства. М.Л. Воронцов в письме к Ф.Д. Бехтееву сообщал в декабре 1756 г.: "При сем же для любопытства вашего посылаю полученные здесь вирши, якобы от господина Вольтера сделанные и чрез господина Ломоносова на русские переложены: а правда ли, что оные от Вольтера сочинены, о том вы лучше сведать можете". Стихи действительно принадлежали Вольтеру и впоследствии вошли в полное собрание его сочинений. Ломоносов давно уже неодобрительно глядел на деятельность Фридриха II, возомнившего себя великим полководцем. В одной из своих од он осуждал захватническую политику прусского короля. Теперь он с увлечением принялся за перевод стихотворения Вольтера.

Несчастливый монарх! Ты лишне в свете жил, В минуту стал лишен премудрости и славы. Необузданного гиганта зрю в тебе, Что хочет отворить путь пламенем себе, Что грабит городи и опустошит державы, Щ писал Ломоносов. Характерно, что Ломоносов оставил без перевода строки, в которых Вольтер воздавал хвалу первоначальной деятельности Фридриха ("Ты больше не тот герой, тот венчанный мудрец, который был окружен изящными искусствами и которому всюду сопутствовала победа"). Покровитель и друг Ломоносова, просвещенный русский аристократ И.И. Шувалов был с Вольтером в оживленной переписке по поводу предпринятой французским философом "Истории России при Петре Великом"¹.

По настоянию Шувалова Елизавета поручила написание истории Петра Вольтеру. Этому выбору способствовал Ломоносов, писавший Шувалову, что "к сему делу, по правде, господина Вольтера никто не может быть способнее". Шувалов снабжал французского историка обширной документацией, побывал у него в Фернее и был принят весьма радушно. Вольтер посвятил И.И. Шувалову свою трагедию "Олимпия". В книгах, принадлежащих Вольтеру, ныне хранящихся в Ленинградской библиотеке имени Салтыкова-Щедрина, имеются пять томов, содержащих сто двадцать документов, касающихся эпохи Петра I, присланных в свое время Шуваловым Вольтеру; книгу Вольтера о Петре I рецензировали и корректировали академики Ломоносов, Миллер и Тауберт, сообщая автору свои замечания. В 1746 г. в связи с избранием его почетным членом Российской академии наук Вольтер писал: "Я в особенности проникнут уважением к русской академии, которая родилась вместе с империей Петра Великого и была создана в Санкт-Петербурге, на месте, до того едва известном в Европе, где не было и признака города или деревни".

В библиотеке Академии наук (Ленинградское отделение) хранятся четырнадцать писем, полученных в свое время А.Р. Воронцовым от Вольтера, с которым он был знаком лично, побывав у него в Фернее в 1760 г. А.Р. Воронцов был большим почитателем таланта французского просветителя. С Вольтером были знакомы русский посол в Голландии Д. Голицын, князь Юсупов, княгиня Дашкова-Воронцова и другие. "Двор Екатерины II превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали "северную Семирамиду" и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости", - писал Ф. Энгельс¹.

Аристократы русские, стремившиеся завязать с Вольтером дружеские связи, подражали Екатерине П. Они вовсе не сочувствовали его просветительской деятельности, игнорировали подлинный смысл его политических выступлений. Им, в сущности, не было никакого дела до Вольтера и его просветительства. Но слыть за "вольтерьянца" в ту пору было признаком хорошего тона в дворянских салонах Петербурга и Москвы, и дворяне "вменяли себе в стыд не быть одного мнения с Вольтером", - писал Фонвизин.

Однако было бы несправедливо относить всех представителей русское интеллигенции XVIII в., вышедшей из аристократической среды, к категории подобострастных подражателей Екатерины в их отношении к Вольтеру. Не следует забывать, что интерес к передовой культуре, образованности, просвещению от них перешел потом к декабристам. Среди русских аристократов были люди с большим научным кругозором, мечтавшие о широком развитии наук и искусства. В России к ним принадлежат, бесспорно, И.И. Шувалов, Д.А. Голицын, А.Р. Воронцов и некоторые другие. Они следили за всеми этапами культурного развития мировой общественности, были хорошо осведомлены о всех новейших научных открытиях. О работах Ньютона знали не хуже в России, чем у него на родине. "Открытия Ньютона стали катехизисом дворянства Москвы и Петербурга", - отмечал Вольтер.

Д.А. Голицын активно участвовал в просветительском движении Франции. В 1773 г. в Гааге, рискуя навлечь на себя немилость Екатерины II, он издал сочинение Гельвеция "О человеке", запрещенное во Франции, а в годы революции, когда русские аристократы вслед за Екатериной отшатнулись от просветителей, он написал книгу "В защиту Бюффона" (1793).

Вольтер в 1760 г. написал сатирическую поэму "Русский в Париже" и выпустил ее под псевдонимом Ивана Алетова, "секретаря русского посольства". Литературная мистификация в данном случае могла внушить доверие читателю, ибо русские писали по-французски хорошо. Стихи Андрея Шувалова, написанные на французском языке, приписывались парижанами Вольтеру. В поэме Вольтер критикует общественные порядки, господствующие во Франции, и устами русского Ивана Алетова заключает: "Увы! То, что я узнаю о вашем народе, наполняет меня скорбью и состраданием". С Вольтером обменялся письмами Сумароков. Французский писатель в письме к нему высказал ряд интересных мыслей, касающихся теории театра и драматургии. Пьесы Вольтера неоднократно ставились на русской сцене. Впервые включил их в свой репертуар театр Шляхетского корпуса.

В XVIII столетии в русском переводе и в оригинале были поставлены пьесы Вольтера: "Альзира" (1790, 1795, 1797), "Китайский сирота" (1795), "Меропа" (1790), "Нанина" (ставилась 6 раз в годы 1795-1799), "Олимпия" (1785), "Магомет" (в Петербурге и в Гатчине в 1785 и 1796 гг. французской труппой) и другие. Пьесы Вольтера пользовались большим успехом у русского зрителя XVIII столетия. Вот что сообщает об одной из них автор "Драматического словаря", изданного в 1787 г. "для любящих театральные представления": "Шотландка, или Вольной дом". Комедия в трех действиях, сочинение известного повсюду гремящего автора г. Вольтера, переведена на Российский язык... Представляется на Российских театрах многократно. Оная комедия много имеет в себе вкуса и расположения театра".

Русские зрители XVIII столетия очень чутко воспринимали просветительские идеи театра Вольтера, причем в театральных залах той поры явно обнаруживались различные политические лагери. Одни видели в пьесах французского драматурга антиабсолютистские и антицерковные тенденции, другие, не решаясь оспаривать авторитет Вольтера, признанного самой "государыней-матушкой", стремились затушевать подлинное идейное содержание вольтеровского театра. Весьма наглядно это выражено Сумароковым в его отзыве о постановке "Заиры" в московском театре. Антихристианская направленность трагедии Вольтера находила соответствующий отклик у зрителей. Сумароков хотел видеть в ней лишь апологию христианства и возмущался теми, кто иначе воспринимал ее. "Третье явление писано весьма хорошо и христианам крайне жалостно. Не плакали во время явления одни только невежи и деисты, - сообщал он о впечатлениях зрителей. - Сия трагедия весьма хороша, но я по нещастию моему, окружен был беззаконниками, которые во все время кощунствовали, и ради того вступающие в мои очи слезы не вытекали на лицо мое".

Сочинения Вольтера читались в России больше по-французски, ибо для дворян тогда - знание французского языка было почти обязательно. Однако и в переводе на русский язык сочинения Вольтера издавались в XVIII в. весьма интенсивно. Поклонник Вольтера И.Г. Рахманинов устроил у себя в имении в Тамбовской губернии типографию и начал издавать собрание сочинений в своем переводе.

Вскоре отношение к Вольтеру резко изменилось со стороны Екатерины II и окружающей ее придворной толпы. Во Франции произошла революция. Екатерина распорядилась убрать все бюсты Вольтера из комнат дворца в подвалы.

Через генерал-прокурора Самойлова она распорядилась конфисковать в Тамбове полное собрание вольтеровских произведений (перевод Рахманинова), как "вредных и наполненных развращением". Она строжайше запретила печатать сочинения Вольтера "без цензуры и апробации московского митрополита".

Русские правящие круги поняли теперь, какую зажигательную революционную силу таят в себе сочинения французского просветителя, и от "игры в вольтерьянство" перешли в лагерь яростных противников Вольтера. Появилось множество брошюр и памфлетов, где нравственный облик французского просветит теля изображался в самом неприглядном виде. Среди них: "Изобличенный Вольтер", "Вольтеровы заблуждения", "Ах, как вы глупы, господа французы", "Оракул новых философов, или Кто таков г. Вольтер" и т.д. и т.п. Имя Вольтера в устах реакционеров стало синонимом всего грязного, нечестивого. Грибоедовская графиня Хрюмина весьма колоритно иллюстрирует эту дикую ненависть реакции к французскому философу.

Против Вольтера выступила и русская церковь. Митрополит Евгений писал в 1793 г.: "Любезное наше отечество доныне предохранялось еще от самой вреднейшей части Вольтерова яда, и мы в скромной нашей литературе не видим еще самых возмутительных и нечестивейших Вольтеровых книг; но, может быть, от сего предохранены только книжные наши лавки, между тем как сокровенными путями повсюду разливается вся его зараза. Ибо письменный Вольтер становится у нас известен столько же, сколько и печатный".

Каково же было отношение к Вольтеру русских просветителей: Радищева, Новикова, Фонвизина и других?

Фонвизин перевел его трагедию "Альзира". Правда, он не был силен в версификации и постеснялся печатать свой перевод - "грех юности", как говорил он. К тому же в переводе были досадные ошибки, ставшие предметом насмешек его литературных врагов. Новиков издал шестнадцать произведений Вольтера в переводе на русский язык. Среди них республиканские трагедии "Брут" и "Смерть Цезаря". Радищев в своей книге "Путешествие из Петербурга в Москву" ставит имя Вольтера в один ряд с именами лучших поэтов мира: "... истинная красота не поблекнет никогда. Омир, Вергилий, Мильтон, Расин, Вольтер, Шекспир, Тассо и многие другие читаны будут, доколе не истребится род человеческий".

Однако в то время, когда имя Вольтера произносилось с восторгом в московских и петербургских дворянских салонах, русские просветители отзывались о нем сдержанно, если не сказать холодно. Это настороженное отношение русских просветителей XVIII столетия к выразителю интересов революционной буржуазии Франции имеет глубокие основания. Оно объясняется в первую очередь тем обстоятельством, что имя Вольтера в их глазах теряло свое обаяние из-за связей философа с Екатериной II. Русские просветители знали истинную причину "вольтерьянства" императрицы, они знали также, что "просвещенная северная Семирамида", как ее называл обманутый ею Вольтер, стояла на позициях дальнейшего утверждения крепостничества.

Положение "духовного фаворита" этой коронованной крепостницы компрометировало имя Вольтера в глазах русских просветителей. Не удивительны иронические замечания о Вольтере Фонвизина, который видел триумф философа в Париже и сообщал о нем в Россию в своих письмах из Парижа. Вольтер не знал истинного положения дел в России. Екатерина в своих письмах сообщала ему, что крестьяне в России благоденствуют, что не хотят есть даже кур и предпочитают мясо индеек, она нашумела на всю Европу своими проектами политической реформы в России, своим "Наказом", якобы заимствованным в доброй половине у просветителя Монтескье. "Простительно было фернейскому философу превозносить добродетели Тартюфа в юбке и короне, он не знал, он не мог знать истины", - писал Пушкин.

Но не только дружественные отношения Вольтера с Екатериной II омрачили его облик в глазах русских просветителей. Причина их сдержанного отношения к Вольтеру имела более глубокие основания. Дело в том, что Вольтер придерживался довольно умеренных взглядов, русские же просветители (Радищев, Новиков) действовали от имени многочисленного крепостного крестьянства, и политическая программа их была ближе к идеалам Руссо, чем к политическим предначертаниям Вольтера. Фонвизин говорил о Руссо, что "чуть ли он не всех почтеннее и честнее из господ философов нынешнего века".

Русские просветители не верили в идею "просвещенной монархии", которая вдохновляла всех французских просветителей. Несостоятельность этой идеи особенно ясна была Радищеву, который писал в "Письме к другу, жительствующему в Тобольске": "... если имеем примеры, что цари оставляли сан свой, дабы жить в покое, что происходило не от великодушия, но от сытости своего сана, то нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своея власти, седяй на престоле". К такому выводу не приходил ни один из французских просветителей.

Идеи французской революции подхватили в первой четверти XIX столетия декабристы. Они явились продолжателями революционных и освободительных чаяний русских просветителей предшествующего столетия. Книга Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву", запрещенная и уничтоженная царской цензурой, ходила по рукам в списках или в редких сохранившихся печатных оттисках. После разгрома декабрьского восстания царская охранка заинтересовалась вопросом о том, откуда почерпнули декабристы свои вольнолюбивые идеи. Почти все декабристы на следствии ссылались на книгу Радищева, "Вадима" Княжнина, стихи Пушкина (ода "Вольность" и др.), а также на произведения французских просветителей: "Общественный договор" Руссо, "Дух законов" Монтескье, "Женитьба Фигаро" Бомарше, сочинения Вольтера, Кондильяка, де Траси и др. В бумагах члена Южного общества Н. Крюкова был найден список, включающий названные произведения (всего 58 названий), которые были обязательны для чтения членов Общества.

Декабрист Н. Тургенев, член Северного общества, еще семнадцатилетним юношей прочитал книгу Радищева. Сочинения Вольтера и Мабли также были предметом его изучения. У члена Союза Благоденствия и Южного тайного общества В.Ф. Раевского были найдены сочиненные им стихи "Смеюсь и плачу (подражание Вольтеру)":

Смотря...

Как знатный вертопрах, бездушный пустослов Ивана заодно с Семеном гнет на двойку

Иль бедных поселян, отнявши у отцов,

Меняет на скворца, на пуделя иль сойку,

И правом знатности везде уважен он!. .

Декабристы, конечно, шли значительно дальше Вольтера в политических идеалах, однако примечателен их интерес к французскому философу, свободолюбивая направленность творчества которого ими понималась в новых исторических условиях более радикально.

Рылеев в своем стихотворении "Пустыня" (1821) упоминает о том, что читал Вольтера и Руссо. Он же в шуточной песенке намекал на Вольтера как на апостола атеизма для русской революционной молодежи 20-х гг. XIX столетия.

Ах, где те острова,

Где растет трын-трава,

Братцы,

Где читают "РисеПе"

И летят под постель

Святцы?

("РисеПе" - "Орлеанская девственница", поэма Вольтера)

Декабрист В.И. Штейнгель показывал на следствии: "Теперь трудно упомнить все то, что читал и какое сочинение наиболее способствовало развитию либеральных понятий; довольно сказать, что 27 лет я упражнялся и упражняюсь в беспрестанном чтении. Я читал Княжнина "Вадима", даже печатный экземпляр, Радищева "Поездку в Москву", сочинения Фонвизина, Вольтера, Руссо, Гельвеция... из рукописных разные сочинения... Грибоедова и Пушкина... Я увлекался более теми сочинениями, в которых представлялись ясно и смело истины, неведение коих было многих зол для человечества причиною".

Горбачевский показывал на следствии, что декабрист Борисов "давал нам читать свои переводы из Вольтера и Гельвеция".

В записной книжке Пестеля были найдены многочисленные выписки из книг Руссо, Вольтера, Дидро, Гольбаха, Гельвеция и других французских просветителей. Член Южного общества М.П. Бестужев-Рюмин заявил на допросе, что "первые либеральные идеи почерпнул в трагедиях Вольтера, которые рано попались ему в руки". Декабристы, изучая сочинения Вольтера, ища в них подкрепления своим революционным замыслам, не всегда соглашались с ним и критиковали его за ограниченность его просветительской программы и общественных идеалов.

В бумагах арестованного декабриста А.И. Барятинского были найдены стихи, полемизирующие с известной фразой Вольтера: "Если бы бога не было, его нужно было бы выдумать". "Если бы даже бог существовал, - нужно его отвергнуть", - писал Барятинский.

В интересе декабристов к французскому философу и поэту не было и тени какого-либо пристрастия к тем мотивам скепсиса и эпикурейства, которые смаковали, читая насмешливую поэму Вольтера ("Орлеанская девственница") или повести его, баре XVIII столетия. Декабристы спешили найти в книгах ответы на волнующие их социальные и политические вопросы и далеки были от взгляда на литературу как на средство "приятного времяпрепровождения". Чисто деловой подход был и к сочинениям Вольтера. Они ценили его смелость, его ум, его общественные идеалы. Они искали в нем духовной поддержки в своей борьбе с крепостничеством.

Вольтера много читал Пушкин. Еще в юности поэт избирает для себя два авторитета - Радищева и Вольтера. Их' свободолюбивая просветительская деятельность привлекает к себе гениального поэта. Пушкин с восторгом отзывался об универсальном таланте Вольтера:

Соперник Эврипида,

Эраты нежный друг,

Арьоста, Тасса внук -

Скажу ль?. .

Отец Кандида -

Он всё, везде велик,

Единственный старик!

Пушкин, с его трезвым, нравственно здоровым взглядом на мир, любил в Вольтере оптимистическую бодрость и крепость мысли. В юности он с мальчишеским задором смеялся вместе с Вольтером над религиозными предрассудками, в зрелом возрасте он строже отнесся к язвительному перу Вольтера.

В первые десятилетия XIX в. вольтеровский театр еще полной жизнью живет в России. На русской сцене идут трагедии Вольтера. Во многом содействовали их успеху замечательные русские трагические актеры: Каратыгин, блестяще исполнявший роль Танкреда в одноименной трагедии, переведенной на русский язык Гнедичем, и Семенова, затмившая своей игрой знаменитую французскую актрису Жорж, гастролировавшую в России в 1808-1812 гг.

Жорж выступала в трагедиях Вольтера "Семирамида" и "Танкред", исполняя в последней роль Аменаиды. С ней соревновалась русская актриса Семенова. Зритель Петербурга и Москвы рукоплескал естественной и трогательной игре Семеновой, что же касается французской актрисы, то при всем блеске технического оснащения сценического образа ей "не хватало души", по отзывам Пушкина.

Новое поколение русских мыслителей, писателей, критиков разделило с Пушкиным и декабристами интерес и симпатии к Вольтеру. Литературное наследие Вольтера хорошо знал Герцен. Он часто перечитывал отдельные его сочинения и придавал большое значение разрушительной силе вольтеровского смеха в революционном значении этого слова ("Смех имеет в себе нечто революционное"). В 1842 г. он записывает в своем дневнике: "Что за огромное здание воздвигнула философия XVIII века, у одной двери которой блестящий, язвительный Вольтер, как переход от двора Людовика XIV к царству разума, а у другой мрачный Руссо..."

В.Г. Белинский, ранние отзывы которого о просветителях и Вольтере были отрицательными, в зрелый период своей деятельности, руководствуясь исторической точкой зрения, высоко оценил роль Вольтера в мировом освободительном движении человечества и в развитии литературы. Белинский называл Вольтера "вождем века", "критиком феодальной Европы" и причислил глубоко национальным поэтам Франции. "Искусство во Франции, - писал он,_{: -} всегда было выражением основной стихии ее национальной жизни: в веке отрицания, в XVIII в., оно было исполнено иронии и сарказма; теперь оно одно исполнено страданиями настоящего и надеждами на будущее. Всегда было оно глубоко национальным... Корнель, Расин, Мольер столь же национальные поэты Франции, сколько Вольтер, Руссо, а также Беранже и Жорж Занд"¹.

Справедливо указывая на неудачу Вольтера в его попытке возродить героический эпос ("Генриада") и считая драматургию Вольтера принадлежащей только своему времени, Белинский подчеркивал, что действительный шаг вперед в литературе Вольтер сделал своими философскими повестями и романами: "XVIII век создал себе свой роман, в котором выразил себя в особенной, только одному ему свойственной форме: философские повести Вольтера и юмористические рассказы Свифта и Стерна, - вот истинный роман XVIII века". Просветительский философский роман Вольтера Белинский относил к произведениям мирового значения. Об одном из них он писал Герцену 6 апреля 1846 г.: "... его "Кандид" потягается в долговечности со многими великими художественными созданиями, а многие невеликие уже пережил и еще больше переживет их".

Вольтера-стилиста и мастера языка русский критик расценивал чрезвычайно высоко, отмечая огромную работоспособность французского поэта и его постоянное стремление к совершенствованию своего мастерства. Он писал: "Вольтер не принадлежал к числу тех посредственностей, которые способны остановиться на чем-нибудь и удовлетвориться чем-нибудь". Наконец, русский революционер-демократ с необыкновенной и волнующей задушевностью выразил свое восхищение самой личностью Вольтера. "Но что за благородная личность Вольтера! - писал он в 1848 г. Анненкову. - Какая горячая симпатия ко всему человеческому, разумному, к бедствиям простого народа! Что он сделал для человечества!"

Когда во Франции Луи Блан выступил с критикой Вольтера, Белинский был крайне возмущен. Он писал в том же письме Анненкову. "Читаю теперь роман Вольтера и ежеминутно плюю в рожу дураку, ослу и скоту Луи Блану". Имя Вольтера произносилось в самые трагические минуты истории русской общественной мысли. Когда Гоголь с болезненной экзальтацией стал звать русскую интеллигенцию возвратиться в лоно христианской церкви во имя человеколюбия и русского национального самосознания, Белинский в своем знаменитом "Письме" отвечал ему:

"... Вольтер, орудием насмешки потушивший в Европе костры фанатизма и невежества, конечно, больше сын Христа, плоть от плоти его и кость от костей его, нежели все Ваши попы, архиереи, митрополиты, патриархи восточные и западные"¹.

В черновиках Гоголя сохранились строки его ответа Белинскому: "Да я, когда был еще в гимназии, я и тогда не восхищался Вольтером. У меня и тогда было настолько ума, чтоб видеть в Вольтере ловкого остроумца, но далеко не глубокого человека".

На защиту французских просветителей встал и Н.Г. Чернышевский, который в своих знаменитых "Очерках гоголевского периода русской литературы" назвал их "благороднейшими сынами французского народа".

Салтыков-Щедрин в рецензии на перевод Н.П. Грекова поэмы Мюссе "Ролла" (1864) решительно защищал Вольтера. Он писал: "Дело, составляющее сюжет этой тощей поэмки, по-видимому, очень простое. Дрянной человечишко, по имени Ролла, истощивши свои силы в дешевом и гадком разврате и растративши все свое состояние, решается покончить с жизнью. Чтобы выполнить это намерение, он придумывает пошлую мелодраматическую обстановку, вполне достойную всей его жизни, а именно: покупает у гнусной матери невинную дочь, проводит последнюю ночь в ее объятиях, и затем, выпивши яд, умирает. Сюжет, как видите, дюжинный, и проникаться по поводу его негодованием к человеческому роду, выставлять подобный поганый случай, как результат распространившейся страсти к анализу, совершенно ни на что не похоже...

Но не так мыслит маленький поэтик Альфред Мюссе. Пошлый поступок своего героя он приписывает - чему бы вы думали? приписывает влиянию Вольтера! Что может быть общего между Вольтером и дрянным человечишком, называющимся Роллою, этого постичь совершенно невозможно; тем не менее Мюссе твердо стоит на своем и всячески клянется, что, не будь Вольтера, не было бы и того дрянного Роллы".

В рецензии Салтыкова-Щедрина осмеиваются "маленькие поборники таинственной чепухи" (романтики - С.А.), претенциозно решившие развенчать просветительскую философию XVIII столетия. Сквозь иронию русского сатирика проглядывает улыбка Вольтера. Имя его знаменитого героя Панглоса на страницах Салтыкова-Щедрина как синоним тупости и сытости мещанского оптимизма.

Заключение

Вольтер и его литературное наследие, как и вся деятельность французских просветителей XVIII столетия, привлекали к себе внимание следующего поколения русских революционеров.

Вера Засулич, одна из основательниц группы "Освобождение труда", написала о Вольтере монографию в конце 90-х гг. прошлого столетия. Книга о Вольтере, как и ее же книга о Руссо, была создана в эмиграции. В России их опубликовали с большими купюрами, сделанными цензурой.

Работы К.Н. Державина, академика М.В. Нечкиной, академика М.П. Алексеева, академика В.П. Волгина, академика В.Л. Комарова и других значительно подвинули вперед изучение творческого наследия великого французского просветителя XVIII столетия.

В России хранятся богатейшие собрания книг и рукописей, принадлежавших Вольтеру. В Санкт-Петербурге в публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина находится в настоящее время личная библиотека Вольтера, насчитывающая 6902 тома (3420 названий) с многочисленными собственноручными пометками Вольтера на полях книг. Кроме того, там же хранятся рукописи Вольтера (20 томов), среди них материалы по истории России, автобиографические записки Вольтера, рукописи его пьес ("Ирина", "Аделаида Дюгесклен", "Самсон" и др.), написанные рукой его секретаря Ваньера и содержащие исправления самого автора. Здесь же документы, относящиеся к деятельности Вольтера по защите де Ла Барра и д'Эталонда, черновики писем, письма и другие документы.

В Санкт-Петербургской публичной библиотеке хранятся уникальные материалы, относящиеся ко времени заключения Вольтера в Бастилию. Секретарь русского посольства в Париже П.П. Дубровский извлек их из архива Бастилии 15 июля 1789 г. (на второй день после знаменитого разгрома этой древней темницы).

Ценнейшие рукописные материалы Вольтера имеются и в других библиотеках России. Документы эти, не изученные еще с исчерпывающей полнотой, стали предметом тщательного исследования ученых.