Фернейский патриарх

Родился Вольтер в Париже в 1694 г. Настоящее имя его - Франсуа-Мари Аруэ (Вольтер - его литературный псевдоним). По происхождению своему он не принадлежал к дворянству. Его отец был состоятельным буржуа - сначала нотариусом при судебной палате, потом чиновником казначейства. Первоначальное образование поэт получил в аристократическом училище - иезуитском коллеже Людовика Великого.

За сатиру на регента Филиппа Орлеанского и его дочь герцогиню Беррийскую он был выслан из столицы и восемь месяцев находился в Сюлли. Весной 1717 г. Вольтер попал в Бастилию на одиннадцать месяцев. Причиной ареста послужила его сатира "В царствование мальчика", разоблачающая развращенные нравы, царящие при дворе.

В тюрьме поэт работал над эпической поэмой о Генрихе IV и трагедией "Эдип". 18 ноября 1718 г. состоялось первое представление трагедии на сцене парижского театра. На молодого поэта стали смотреть как на достойного преемника Корнеля и Расина. Филипп Орлеанский, желая "приручить" Вольтера, удостоил его награды, пенсии и любезного приема во дворце. Вольтер благодарил и не без иронии просил регента больше не беспокоить себя подысканием для него "квартиры".

Оппозиционные настроения Вольтера, сказавшиеся в трагедии "Эдип", стали яснее в поэме "Лига" (первый вариант будущей "Генриады"). "Лига" была напечатана тайно в Руане. "Я слишком настаивал в моем произведении на терпимости и миролюбии в области религии, я высказал слишком много горьких истин римскому двору и излил недостаточно желчи по адресу реформаторов, чтобы питать надежду на разрешение печатать его на родине", - говорил Вольтер.

Распространяемая из-под полы поэма Вольтера вскоре стала известна широкому кругу читателей. Вольтера провозгласили лучшим поэтом Франции, ставили его выше Гомера и Виргилия. Аристократы заискивали перед ним. Герцог Сюлли, предков которого прославил в поэме Вольтер, всячески за ним ухаживает. Однако простой человек, какими бы талантами и заслугами перед родиной ни обладал, был абсолютно беззащитен от происков любого светского нахала. Так случилось с Вольтером. Он имел неосторожность возбудить недовольство ничтожного дворянчика де Рогана, и тот приказал своим слугам палками избить первого поэта страны.

Оскорбление человека, составляющего гордость нации, осталось безнаказанным. У светских "друзей" Вольтера, в том числе и у Сюлли, происшествие вызвало лишь веселую улыбку.

Правительство по жалобе де Рогана на Вольтера, собиравшегося вызвать обидчика на дуэль, и по другим доносам поторопилось посадить поэта в Бастилию, а потом выслать за пределы Франции. Так снова Вольтер столкнулся с абсолютизмом, кастовыми привилегиями и полным бесправием простого человека в условиях феодализма.

В Англии Вольтер прожил три года. Он много работает, изучает английскую материалистическую философию, литературу, знакомится с достижениями научной мысли страны. Особенно сильное впечатление произвели на него сочинения философа-материалиста Локка и ученого Ньютона. Впоследствии Вольтер стал блестящим популяризатором того и другого. Один из современников его писал: "Ньютон, великий Ньютон был, как говорят, погребен в глубине книжной лавки издателя, который осмелился его напечатать. Ньютон измерял, высчитывал, взвешивал, но Ньютон не говорил... Наконец, появился г. Вольтер, и тотчас же стало слышно Ньютона; весь Париж гремит именем Ньютона".

В самом деле, до Вольтера имена Ньютона и Локка были неизвестны во Франции. "Я первый посмел понятным языком растолковать своему народу открытия Ньютона". "Когда я похвалил Локка, поднялись вопли и против меня и против него", - говорил Вольтер.

Позднее русская Академия наук избрала Вольтера почетным своим членом, высоко оценив популяризацию им научных открытий Ньютона. Среди русских академиков, избравших Вольтера, был М.В. Ломоносов. Вернувшись во Францию, Вольтер в 1734 г. в Руане издает "Письма об Англии", критикующие французскую феодальную систему, и пропагандирует материалистическую философию. Книга была осуждена и сожжена публично. Несколько раньше он пишет свои знаменитые трагедии "Брут" (1730), "Заира" (1732).

Скитаясь некоторое время во Франции, Вольтер, наконец, поселился надолго у своей приятельницы маркизы дю Шатле в старом уединенном замке Сирей. Эмилия дю Шатле была бесспорно одной из образованнейших женщин Франции той поры. Она изучала языки, точные науки, переводила на французский язык Ньютона. Вольтер много сделал за четырнадцать лет жизни в Сирее. Интеллектуальные интересы его были весьма разносторонни. "Я люблю все девять муз и стараюсь по мере сил добиться успеха у каждой из этих дам", - шутил поэт¹.

Вольтер пишет труды по истории, сочинения по математике и философии, а также трагедии и комедии. Он создает здесь знаменитую сатирическую поэму "Орлеанская девственница". В эти годы им написаны трагедии "Магомет" (1742), "Меропа" (1743), комедии "Блудный сын" (1736), "Нанина" (1749), философская повесть "Задиг" (1748) и другие произведения.

Период большой и напряженной работы в достаточно спокойной и благоприятной обстановке в Сирее окончился для Вольтера со смертью маркизы дю Шатле в 1749 г. Он тяжело пережил эту утрату. Эмилия дю Шатле была единственной женщиной, которую он горячо любил и которая была его искренним, умным, чутким и заботливым другом.

Вольтера давно уже приглашал к себе король прусский Фридрих II. Теперь он удвоил свои старания "доброжелательного друга". "Какого рабства, какой невзгоды, каких перемен бояться вам в стране, где ценят вас так же, как на родине, и в доме друга, обладающего благородным сердцем", - писал он ему. Забыв уроки, какие ему преподал французский абсолютизм, оскорбления, гонения, заключение в Бастилию, Вольтер отправился в страну прусского абсолютизма, еще более мрачного и жестокого, чем во Франции. "Что влекло его в Берлин? Зачем ему было променивать свою независимость на своенравные милости государя, ему чуждого, не имевшего никакого права его к тому принудить?" - с горечью спрашивал впоследствии Пушкин в своей статье о французском поэте.

Льстивые письма Фридриха возымели свое действие на Вольтера. "Обычно нашему брату, писателям, приходится льстить королям; этот же король сам превозносил меня всего, с головы до пят". Именно в это время Вольтер сближается с младшим поколением просветителей, объединенных вокруг издания "Энциклопедии". Вольтер ведет деятельную переписку с редакторами "Энциклопедии", он энергично участвует в ее издании. В одном из писем из Потсдама он обращается к д'Аламберу: "Вы и г. Дидро создаете труд, который прославит Францию". Вольтер готовит материалы для "Энциклопедии", пишет статьи для нее. Он беспокоится за качество своих работ, хочет как можно тщательнее их отделать, ибо очень высоко расценивает общенациональное значение "Энциклопедии". "Я трепещу каждый раз, как посылаю вам статью... Бросайте в огонь все, что вам не понравится", - пишет он д'Аламберу и Дидро.

Вольтер вскоре убедился, как он ошибся в прусском короле. Воспитанный в душной атмосфере деспотизма и пресмыкательства, Фридрих II, вступив на престол, заменил цинично-откровенную тиранию отца тиранией, замаскированной фразами, взятыми напрокат у Вольтера и его соратников. Будучи наследным принцем, он писал трактат "Анти-Макиавелли", провозглашая в нем принципы гуманности и справедливости. Став королем, Фридрих забыл об этом трактате и, движимый чувством тщеславия, превратил страну в военный лагерь, бросая войска на завоевание чужих территорий. В одном письме к Вольтеру он изъяснялся следующим образом: "... готовность войск к немедленным боевым действиям, большой запас денежных сбережений и живость моего нрава: таковы были основания, по которым я объявил войну Марии-Терезии, королеве венгерской и богемской". И далее: "Честолюбие, расчет, желание вызвать толки о себе одержали верх; и война была решена".

Вольтер убедился, что, кроме плохих французских стихов, которые в изобилии посылал ему король на правку, да философских тирад, от Фридриха II ждать для дела Просвещения было нечего. Впоследствии он сурово осудил прусскую государственную систему: "Этот своеобразный способ управления, эти нравы, еще более странные, это противоречивое сочетание стоицизма с эпикурейством, суровой военной дисциплины с распущенностью дворцового быта; эти пажи, с которыми развлекались у себя в кабинете, и солдаты, которых под окнами монарха и на его глазах прогоняли по тридцать шесть раз сквозь палочный строй, речи о высокой нравственности и разнузданный разврат - все это в общей совокупности являло диковинную картину, в ту пору знакомую лишь немногим".

Кончилось тем, что Вольтер отослал королю все знаки своего придворного звания: ключ камергера и орден, а вслед за тем поспешил покинуть пределы Прусского государства. Во Франкфурте-на-Майне полиция подвергла его месячному аресту и унизительному обыску. Таково было новое столкновение его теперь уже с иноземным абсолютизмом.

Оказавшись вновь без пристанища, Вольтер решил больше не связывать себя с каким-либо другим европейским государем, приглашавшим его к себе. Он убедился на горьком опыте в обманчивости монарших "милостей". Во Франции, где Людовик XV проявлял к нему самое недружелюбное отношение, оставаться было нельзя. В Швейцарии, куда было направил путь философ с надеждой обосноваться на жительство, он столкнулся с женевскими кальвинистами, организовавшими травлю его. Вольтер хотел найти такое местечко на земле, где мог бы иметь относительную независимость.

Еще в молодости поэт решил оградить себя от капризов высокопоставленных покровителей и с этой целью, прибегая к коммерческим операциям, составил себе приличное состояние. "Я перевидел столько писателей бедных и презираемых, что давно уже решил не умножать собою их числа", - писал он в своих мемуарах. Теперь Вольтер был богат. Он купил в 1758 г. небольшое поместье Ферней на границе Франции и Швейцарии и здесь прожил последние годы жизни. "Свое существование я в конце концов обставил так, что пользуюсь независимостью и в Швейцарии, и на женевской территории, и во Франции", - писал он.

Из старинного фернейского замка раздавался голос главы французских просветителей, "фернейского патриарха", как стали его называть. Вольтер был в курсе всех событий. Почта приносила ему ежедневно корреспонденции со всех сторон. Не было дня, чтобы отовсюду не стекались гости к гостеприимному хозяину. Ферней стал местом паломничества, "европейским постоялым двором", как шутливо называл его Вольтер.

В Фернее был устроен домашний театр. Ставились пьесы Вольтера. В них участвовал сам автор. Приезжали сюда и лучшие французские актеры - Клерон и Лекен. Здесь бывали гости из России: граф А.П. Шувалов, князь Н.Б. Юсупов, которому впоследствии Пушкин посвятил свое знаменитое стихотворение "К вельможе", князь Б.М. Салтыков, княгиня Е. Дашкова, В.И. Полянский и многие другие. Знаменитый английский актер Гаррик, посетив Вольтера в 1755 г., сообщил о своих впечатлениях: "Я вам пишу из дома великого человека, я хочу сказать, от нашего прославленного Вольтера, в обществе которого я провел восемь бесценнейших и приятнейших дней, какие только были в моей жизни... Что за человек, этот божественный создатель "Генриады"!"

Великолепные зарисовки жизни Вольтера этой поры оставил швейцарский художник Жан Гюбер. Проникнутые добродушным юмором, картины художника показывают фернейского патриарха в бытовой обстановке: за чашкой утреннего кофе, или сажающим деревья в фернейском парке, или радушно принимающим новых гостей. Он предстает перед нами, как великолепно начертал его портрет Пушкин.

... с плешивой головой,

С очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой,

С устами, сжатыми наморщенной улыбкой.

Картины Жана Гюбера, несколько раздосадовавшие Вольтера, хранятся ныне у нас в Ленинграде, в Эрмитаже.

Вольтер, дряхлый старик с немощным телом, был полон неиссякаемой энергии. "Говорят, что г. Пигаль должен приехать, чтобы лепить мое лицо, но, мадам, - шутливо обращался философ к г-же Неккер, - надо, чтобы это лицо у меня имелось; между тем с трудом можно угадать сейчас, где оно: глаза ввалились в глубину трех дюймов, щеки похожи на ветхий пергамент, плохо приклеенный к костям, которые вообще ни к чему не прикреплены. Немногие зубы, которыми я обладал, исчезли".

Вольтер до конца дней работал много, руководил из фернейского далека мощным возрастающим движением Просвещения. И в Фернее он оставался неутомимым бойцом.

Наиболее вопиющие факты религиозного изуверства, дикости, жестокости, подкрепляемые судебной практикой феодальной Франции, он сделал достоянием широкой общественности. Он пригвоздил к позорному столбу самого бога, во имя которого совершались преступления. "... Со времени смерти сына святой девы не было, вероятно, почти ни одного дня, в который кто-либо не оказался убитым во имя его".

Вольтер поднимал свой голос в защиту жертв фанатизма, но безуспешно. Так, был сожжен девятнадцатилетний юноша де Ла Барр, обвиненный вместе со своим другом д'Эталондом в осквернении деревянного распятия на мосту в Абвиле. Юноше вырвали язык, отрубили правую руку и потом сожгли на площади города. Решение суда утвердил король Людовик XV. Одной из улик против де Ла Барра явилась найденная у юноши книга Вольтера "Философский словарь".

"Арлекины-людоеды!. Спешите от зрелища костра на бал и с Гревской площади в комическую оперу; колесуйте Каласа, вешайте Сирвена, жгите бедных юношей... я не хочу дышать одним воздухом с вами", - негодующе писал Вольтер. И остроумный, шутливый, насмешливый Вольтер теперь отказывается от своего излюбленного оружия. Не это нужно в борьбе с убийцами. Здесь нужен острый, как сталь, разящий, как меч, язык народного трибуна. "Нет, нет! Теперь не время шутить. Остроумие неуместно на бойне".

И чем больше падал в общественном мнении престиж абсолютизма, чем сильнее становилась в народе ненависть к феодальному режиму, тем выше и выше поднимался авторитет Вольтера.

Вольтер был объявлен гением, национальной гордостью Франции. Ненавидевший его Людовик XV не в силах был остановить рост авторитета и славы писателя. Людовик XVI, занявший трон в 1774 г., недалекий, богобоязненный человек, воспринял от своего предшественника эту ненависть к просветителям, но ничем не мог помешать приезду в 1778 г. Вольтера в Париж. Прибытие философа в столицу Франции, где прошла его молодость, где впервые он столкнулся с абсолютизмом, где впервые вызвал восторг зрителей, рукоплескавших его "Эдипу", - стало триумфом престарелого Вольтера. Толпы ликующего народа приветствовали его. Чествование философа явилось демонстрацией возросшего значения просветительских идей. "Прибытие Вольтера в Париж произвело точно такое в народе здешнем действие, как бы сошествие какого-нибудь божества на землю", - писал Д. Фонвизин, находившийся тогда в Париже.

Вольтер на краю могилы, в возрасте 84 лет, задумывал грандиозные планы и был полон юношеской энергии. На представлении своей последней трагедии "Ирина" он присутствовал сам. Актеры вынесли на сцену мраморный бюст Вольтера, увенчанный лавровым венком, зрители устроили бурную овацию в честь поэта.

Вольтер в Париже развил самую бурную деятельность. С энергией и энтузиазмом он начал писать новую трагедию "Ага-фокл". Он побудил Французскую академию вынести решение о составлении академического словаря французского языка. На себя взял составление тома на букву "А". Силы его молодости как бы вновь возвратились к нему здесь, в столице его родины, от которой он был оторван столько лет. Но годы взяли свое, Вольтер скончался 30 мая 1778 г.

Вольтер опасался, что тело его после смерти будет подвергнуто поруганию фанатиками-попами. "Я вовсе не хочу быть выброшенным на свалку, как бедная Лекуврер", - говорил он.

Опасения Вольтера имели основание. Вот что сообщал живший тогда в Париже князь Барятинский Екатерине II' "Слух о болезни Вольтера и об опасном положении скоро разнесся по Парижу. Попы и набожные люди очень обрадовались; все порядочные люди были глубоко огорчены... Но поповская ненависть, которая никогда не прощает, проявилась во всей своей деятельности. Ханжи стали адресоваться к архиепископу парижскому с требованием не хоронить Вольтера, если он умрет. Он обещал им это торжественно... Все попы обнаруживают непристойную радость". Тело Вольтера тайно было вывезено в Шампань и похоронено в аббатстве Сельер. Похороны в Париже правительство запретило.

В дни революции, в 1791 г., останки Вольтера были торжественно перевезены в столицу. Восставший французский народ начертал на катафалке несколько слов, подытоживших всю деятельность великого просветителя: "Он подготовил нас к свободе". Ныне прах философа покоится в Пантеоне великих людей Франции.

2. Эстетика и художественное творчество Вольтера

Вольтер по своим личным дарованиям был прежде всего мастером художественного слова. Как и все просветители, он ставил перед своим искусством ближайшие практические цели: воздействовать на умы посредством искусства и, создав новое общественное мнение, содействовать свершению социального переворота. Искусство представлялось ему наиболее действенной формой распространения идей, и потому он широко использовал его в своей борьбе с феодализмом.

В "Философском словаре" он писал о том, что французская нация, "пресытившись стихами, комедиями, трагедиями, романами, моральными рассуждениями и богословскими спорами о благодати и судорогах, принялась, наконец, рассуждать о хлебе". Вольтер одним из первых открыл поход на эстетику классицистов. Он начал с основ, а именно опроверг теорию классицистов о вечности идеала прекрасного.

"Обычаи, язык, вкусы народов, даже если они живут в самом близком соседстве, всегда различны между собою. Да что я говорю? Один и тот же народ становится неузнаваемым через три-четыре столетия. В искусствах, всецело зависящих от воображения, происходит столько же революций, сколь и в государствах: они изменяются на тысячу ладов, в то время как люди стараются придать им неподвижность" ("Опыт об эпической поэзии").

Выступая против основ классицистической эстетики, Вольтер был полон самых восторженных чувств по отношению к Корнелю и Расину. "Эти два человека учили нацию мыслить, чувствовать и выражать свои душевные переживания".

Он ценил высокий гражданский пафос драматургии Корнеля, благородные чувства и сильные характеры его трагедий. "Корнель - древний римлянин среди французов - создал школу величия души". И эти здоровые черты французского классицизма поры его расцвета Вольтер воспринял и развил в свете просветительских идей. Вместе с тем он нисколько не преувеличивал достоинств французской классицистической трагедии. "У французов трагедия - это обычно ряд разговоров на протяжении пяти актов, связанных любовной интригой". Он требовал от драматургии правдивости и действия: "Изображаемые в трагедии люди должны говорить так, как люди говорят в действительности, а поэтический язык, возвышая душу и пленяя слух, ни в коем случае не должен приводить к ущербу естественность и правдивость... Трагедия старого классического стиля вызывала ощущения прекрасного, но не потрясала".

Естественно, что Вольтера привлекала к себе драматургия Шекспира, ибо в ней отражалась сама жизнь во всех ее суровых и действительных положениях, в напряженных конфликтах.

"Мне вспоминается, - писал он, - одна сцена из некогда виденной мною в Лондоне пьесы, почти совсем неправильной по своему построению, почти во всех отношениях дикой. Сцена происходила между Брутом и Кассием. Они ссорились, и, я готов это признать, - довольно непристойно; они говорили друг другу такие вещи, которых у нас порядочным и хорошо воспитанным людям выслушивать не приходится. Но все это было так полно естественности, правды и силы, что очень меня растрогало. Никогда не тронут нас так тс холодные политические диспуты, которыми наш театр некогда приводил зрителей в восторг".

Французские романтики, ниспровергавшие авторитет Корнеля и Расина в XIX в., как известно противопоставляли им авторитет Шекспира. Ранее их Шекспира пропагандировал Лессинг, а вслед за ним Гёте и Шиллер в Германии. Однако первым человеком, открывшим Шекспира для континентальной Европы, был Вольтер.

Вольтер, познакомившись с театром Шекспира еще в Англии, стал большим почитателем его таланта и неутомимым пропагандистом его во Франции. Он переводил отдельные сцены из пьес Шекспира, подражал ему, заимствуя сюжеты или используя драматургические конфликты шекспировских - пьес (сюжет "Гамлета" использован в вольтеровской трагедии "Семирамида", сюжет "Юлия Цезаря" в трагедии "Смерть Цезаря". Драматургический конфликт "Отелло" положен в основу трагедии "Заира" и т.д.).

К 70-м г. XVIII столетия во Франции были напечатаны пьесы Шекспира в переводах Летурнера. Увлечение английским драматургом стало повсеместным. В Германии драма "Гец фон Берлихинген" Гёте (1773) была построена по принципам театра Шекспира. Она породила сотни подражательных пьес романтического характера, так называемых "рыцарских драм" из эпохи средневековья.

Вольтер был воспитан на традициях классического театра, с детства привык к изысканной вежливости и галантности, крайности которой были осмеяны Мольером еще в XVII столетии. Просторечие Шекспира отталкивало многих так называемых "благовоспитанных" аристократов XVIII столетия. Сила предрассудка была настолько велика, что в XIX в. артистка театра "Комеди Франсез" Марс отказалась исполнять роль Дездемоны в трагедии Шекспира "Отелло" только потому, что надо было произносить казавшееся тогда грубым просторечное слово "платок".

Именно этой привычкой, "тиранической силой быта", как выражался Вольтер, можно объяснить его выпады против "грубостей" пьес Шекспира. "Шекспир был великим гением, но он жил в грубом веке; в пьесах его обнаруживается грубость этого века", - писал Вольтер в "Философском словаре".

Вольтер опасался за французский театр. Он боялся, что, отвергнув статичность классицистической драматургии, молодые авторы, не поняв правильно Шекспира, наполнят свои пьесы "хаотическим собранием чудовищных приключений". Поэтому, видя все большее и большее распространение шекспировской драматургии во Франции и растущее влияние ее на молодых авторов, он обратился к Академии с письмом, предупреждая об этой опасности. Вольтер волнуется и негодует, с обычной для него страстностью он пытается восстановить попираемые авторитеты Корнеля и Расина. Он преувеличивает опасность, видит уже Францию "в состоянии варварства", "падшую в бездну нечистот", "в национальное безумие". И во всем этом виноваты Шекспир, Пьер Летурнер, его переводчик, и он, "старый безумец" Вольтер, который приохотил французов к чтению Шекспира. "Мой дорогой философ, - обращается Вольтер к д'Аламберу, - нужно показать нации отвращение и ужас трясины, в которую она попала, сохранить нашу честь, если еще она у нас есть".

Несмотря на эту несколько комичную сторону войны против Шекспира, он горячо протестовал, когда пытались его представить противником английского драматурга. В 1766 г. он писал Горасу Уолполу: "Вы почти внушили вашей нации, что я презираю Шекспира. Я же явился первым, кто познакомил французов с Шекспиром и перевел из него ряд отрывков вот уже сорок лет тому назад".

В своей драматургии Вольтер стремился осуществить своеобразное сочетание положительных сторон шекспировской и классицистической драматургии. В частности, он в известной степени допускал смешение трагического и комического, которое так характерно для Шекспира.

Разбирая свою комедию "Блудный сын", Вольтер писал: "Мы видим в ней смешение серьезного и шутки, комического и трагического, так же пестра и человеческая жизнь; нередко одно и то же происшествие влечет за собой все эти контрасты". Это новшество для французского театра XVIII века Вольтер вводит еще робко и то лишь в комедиях. Шутки могильщиков в трагедии "Гамлет" Шекспира он решительно осуждал.

Мастерство Вольтера значительно пострадало от постоянных уступок устарелым взглядам и вкусам своих современников. Справедливо негодовал по этому поводу Жан-Жак Руссо: "Знаменитый Аруэ, скажи нам, сколькими мужественными и великими красотами ты пожертвовал ради нашей лживой изысканности? И скольких великих созданий стоило тебе стремление у годить мелочному духу времени?"

Поэтическое наследие Вольтера разнообразно по жанрам, он писал эпические, философские и героико-комические поэмы, политические и философские оды, сатиры, эпиграммы, стихотворные новеллы и лирические стихи и везде оставался борцом и просветителем. Герцен отзывался о его поэзии: "... ни одной строки нет, которая бы не была пропитана его мыслью, все равно: панегирик ли это датскому королю или комплимент Шатле, - везде одно и то же".

В интимной лирике, где звучат чувство любви, раздумье, печаль или сомнение, Вольтер всюду мыслитель, просветитель, славящий разум. Стансы стареющего Вольтера "Ты мне велишь пылать душою..." были переведены Пушкиным.

Пушкин перевел и знаменитый мадригал Вольтера, посвященный принцессе Ульрике прусской ("Недавно обольщен прелестным сновиденьем... "). Гениальные строки русского поэта были потом положены на музыку Римским-Корсаковым.

Вольтер является автором эпической поэмы "Генриада". Создавая это единственное в своем роде произведение, он ставил перед собой две задачи: дать Франции достойный ее национальный эпос, как сделали это Вергилий, Тассо, Камоэнс, подражавшие Гомеру, и вместе с тем прославить разум, поразить фанатизм, воспеть идеального государя, установившего в стране веротерпимость, потушившего религиозные войны, короля-страдальца, погибшего от руки фанатика.

Встав на путь подражания образцам, Вольтер сохраняет атрибуты древней эпической поэзии, но под пером мыслителя нового времени они теряют живую непосредственность и приобретают рационалистическую сухость и надуманность. Вместо богов Олимпа действуют аллегорические фигуры Раздора, демона Фанатизма, тень святого Людовика и т.п. Подобно Данте, Генрих IV совершает путешествие в ад, где томятся тираны, на небеса, в храм судеб и пр. Сказочный элемент в поэмах Гомера подкупает читателя детски наивной верой древнего певца в изображенные им мифологические образы, и поэтому они нисколько не теряют своей художественной правды. Не то у философа-просветителя, отвергшего глупые россказни монахов о чудесах и провидении. Аллегорический элемент в данном случае кажется неестественным. Сам Вольтер в какой-то мере доходил до понимания этого.

"Я не мог призвать себе на помощь фантазию, как это часто делают Ариосто и Тассо. Строгость и мудрость нашего века не позволили этого. Кто пытался бы среди нас злоупотреблять их примером, смешивая старые басни с серьезными и интересными истинами, тот создал бы только урода". И однако, он подчинился старым эстетическим нормам. Прогресс искусства не всегда идет параллельно с прогрессом всей материальной культуры общества. У него свои законы развития, и эпос Гомера, великолепный и эстетически неотразимый в древности, не мог быть повторен на том же художественном уровне в новые времена. На это справедливо указал К. Маркс: "Так как в механике и т.д. мы ушли дальше древних, то почему бы нам не создать и свой эпос? И вот взамен "Илиады" является "Генриада"¹.

Просветительской теме разоблачения и осмеяния предрассудков и религиозного кликушества посвящена знаменитая героико-комическая поэма Вольтера "Орлеанская девственница", пародия на поэму официального поэта Франции XVII столетия Жана Шаплена "Девственница, или Освобожденная Франция" (1656).

В памяти французского народа крестьянская девушка Жанна д'Арк, героически погибшая в Руане в 1431 г., оставалась всегда национальной гордостью, образцом бескорыстного и самоотверженного служения родине. Вольтер сам с глубокой симпатией относился к исторической Жанне д'Арк. В своей "Генриаде" он называет ее "храброй амазонкой", "позором англичан". В сочинении "Опыт о нравах" он пишет о ней как о "мужественной девушке, которую инквизиторы и ученые в своей трусливой жестокости возвели на костер".

Вольтер, негодуя на лицемерие попов, которые сначала возвели героическую девушку на костер, а потом объявили ее святой, излил свою ненависть к изуверству церкви в потрясающей по своему сарказму поэме. Сатирически изобразив средневековую, феодально-монашескую Францию, Вольтер вместе с тем обличал мерзости современной ему правящей клики. В образах ничтожного Карла VII и его любовницы Агнесы Сорель современники Вольтера легко узнавали Людовика XV и маркизу Помпадур.

Некоторые современники Вольтера говорили, что поэт, осмеяв Жанну д'Арк, обошелся с ней более жестоко, чем епископ города Бове, который сжег ее на костре. Вольтер, конечно, смеялся жестоко: он показал Жанну обольщаемую, показал ее в самых двусмысленных и неприличных сценах. Но смеялся он не над девушкой из народа, которая, искренне веря в свою патриотическую миссию, ниспосланную ей "от бога", повела французов на бой с врагом и бесстрашно взошла на костер, оставив истории свое благородное имя и свой человечески прекрасный облик. Он смеялся над тем, что сделали из ее имени церковные проповедники, объявившие ее "святой", после того как сожгли на костре.

В XVII в. Шаплен, как было уже сказано, воспел подвиги "господней избранницы". Велеречивая фальшь, официальная тенденциозность, тошнотворная предвзятость этого сочинения наводили тоску даже на тех, кто оплатил, и довольно щедро, усердие поэта.

Религиозное ханжество всегда бесило Вольтера, а здесь он, кроме всего прочего, усмотрел спекуляцию на имени народной героини. И в ответ постному Шаплену, смеясь над сусальной легендой о небесном избранничестве, удостоенном якобы за непорочность девичества Жанны, насмехаясь над священниками, монахами, епископами, со всеми их святыми, он создал дерзкую, озорную поэму, сдобренную веселым шутовством и раскованными сценами.

Строгие люди говорили, что скабрезности, какими полна поэма, могут причинить непоправимый ущерб морали. Веселые люди им отвечали, что шутка никогда не приносит зла, что серьезные идеи могут жить не только в жестких рамках силлогизма, но и в радостно-игривом каламбуре, в смеющемся стихе, в остроте, намеке и нескромной сценке интимного свойства.

Шутливая поэма Вольтера ничуть не поколебала авторитета народной героини Франции, не причинила ущерба морали, но она поколебала авторитет церкви, нанесла ощутимый ущерб догматическому мышлению.

Французские аристократы любили тешить себя вольными картинами эротического свойства. Утонченный и галантный эротизм искусства рококо был в моде. Просветители, осуждая вкусы вельмож, тем не менее сами поддавались иногда всеобщему увлечению. Поэма Вольтера влилась в тот же поток, да и задумана она была на ужине у величайшего нескромника и вертопраха герцога де Ришелье, с которым Вольтер учился в коллеже.

Вольтера нельзя заподозрить в непатриотичности. Он горячо сочувствовал бедам Франции эпохи Столетней войны, страданиям народа. Среди шуток, насмешек и дурачеств поэмы он нет-нет да и попридержит свою буйную фантазию, чтобы горестно и по серьезному сказать о бедствиях войны:

Дочь смерти, беспощадная война, Разбой, который мы зовем геройством, Благодаря твоим ужасным свойствам Земля в слезах, в крови, разорена.

Характеры героев поэмы различны: Карл VII слабоволен и сластолюбив, как правитель весьма жалок, Агнеса, его любовница, наивна, хоть и не без лукавства, Жанна по-крестьянски грубовата и беспредельно наивна. Она смугла, крепко сложена, во рту у нее все тридцать два белоснежных зуба и "улыбка до ушей". Попы, монахи, инквизиторы, "святые" воины-разбойники очерчены резко сатирическим пером. Песнь VII (история злоключений Доротеи) гонит совсем улыбку с лица читателя: здесь уж не до комизма, история мрачно-трагедийная. Дружба, возникшая между французом Ла Тримуйлем и англичанином д'Арон-делем, символизирует в поэме бессмысленность вражды между народами. Война! война! Не от королей ли она?" Счастливцы, чей удел - спокойный труд". Словом, для умов, склонных к размышлениям над большими проблемами социальной жизни, найдется и в этой дураческой поэме немало пищи.

В предисловии к поэме Вольтер указал на поэтическую традицию, которой он следовал. Тут и героическая поэма "Война мышей и лягушек", которую древние греки приписывали Гомеру, и романы римских авторов Петрония и Апулея, и шутливые рыцарские поэмы итальянцев Пульчи, Боярдо, Ариосто, и сочинения соотечественников Вольтера - Рабле и Лафонтена. Конечно, все эти авторитеты названы лишь для того, чтобы оправдать традицией те вольности, которые автор "Девственницы" позволил себе: "В нашей "Девственнице" найдется гораздо меньше дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде". Произведение Вольтера лишь частично пародия на героическую эпопею, в большей своей части оно скорее приближается к шутливой рыцарской поэме Возрождения, прежде всего к Ариосто. Вольтеру созвучен изящный эротизм автора "Неистового Роланда" и его поэтическая картинность.

"Орлеанская девственница" была, пожалуй, самым дерзким антицерковным произведением Вольтера. В Сирее стараниями маркизы дю Шатле поэма была надежно и надолго укрыта от глаз непосвященных. Только через 32 года Вольтер осмелился ее напечатать. Однако поэму читали его немногие друзья. Читали и, конечно, переписывали для себя. Один из списков попал в руки авантюристов. В 1755 г. кто-то из недоброжелателей Вольтера опубликовал поэму во Франкфурте-на-Майне. Вольтер немедленно отказался от авторства. К тому же в тексте было много искажений и скабрезностей дурного тона. Издатели явно хотели нажиться на запрещенном товаре, а заодно и погубить автора. Через год поэма была напечатана еще раз. Издатели приложили к поэме собственные памфлеты против автора, издеваясь над ним. Вопреки их ожиданиям, эти их нападки значительно облегчили задачу Вольтера. Теперь он выглядел жертвой мистификации злоумышленников. Но потока было уже не остановить. Поэма вышла в 1757 г. в Лондоне с соблазнительными иллюстрациями и, наконец, в 1759 г. - в Париже. Ее уж знали все, никто не сомневался в авторстве Вольтера, и в 1762 г. поэт напечатал ее сам, посыпав главу пеплом и приготовившись ко всем испытаниям. Но все обошлось благополучно. Люди строгие гневались - беспечные и веселые смеялись. Власти раздумывали о карах, которым можно было бы подвергнуть дерзкого и такого (увы!) знаменитого автора, а время шло...

В 1774 г. Вольтер снова вернулся к своей озорной поэме, просмотрел, исправил ее и пустил в свет, теперь уж навсегда расставшись с ней. Это издание и стало каноническим для всех последующих ее публикаций.

3. Театр Вольтера

Драматургическое наследие Вольтера огромно и разнообразно по жанрам, оно состоит из трагедий, прозаических драм, комедий, либретто опер и дивертисментов. Театр Вольтера - это прежде всего и исключительно политическая трибуна. Рассеивать мрак суеверий и предрассудков, воспитывать ненависть к религиозному фанатизму и тирании, славить идеи свободы и гражданского равенства - вот задачи, какие перед собой ставил автор. "Брут", "Смерть Цезаря", "Магомет", "Альзира" и другие его трагедии насыщены политическими идеями.

Не всегда пьесы Вольтера находили свободный доступ на сцену. Вольтер хитрил, лукавил, чтобы открыть им этот доступ. В этой связи интересна и по содержанию и по сценической истории одна из наиболее известных его пьес "Фанатизм, или Пророк Магомет". Кардинал Флёри, первый министр Франции, глубокий старик, любезный собеседник и непреклонный реакционер, не разрешил ставить пьесу в театре, найдя в ней несколько мест "недостаточно отточенных" и прося автора довести свое произведение до высшего совершенства (в лукавстве министр не уступал Вольтеру). Тогда Вольтер обратился к папе римскому за одобрением пьесы, клеймящей "ложную и варварскую" религию ислама.

Бенедикт XIV, двести пятьдесят четвертый по счету папа, уроженец Болоньи, в миру Просперо Ламбертини, любил искусство, писал сам, благоволил к художникам, довольно недоброжелательно глядел на слишком усердных служителей церкви, фанатиков и маньяков; он вел весьма светский образ жизни, что приводило в смущение его духовных слуг и очень нравилось философам. Мельхиор Гримм отзывался о нем как о самом "непогрешимом" из пап, - словом, это был папа в духе скептического XVIII в. Он ответил Вольтеру любезным письмом, награждая его апостолическим благословением, и сообщил, что прочитал "превосходную" трагедию с большим удовольствием. Папа прислал Вольтеру и медаль со своим портретом; пухлое, со вздернутым носом лицо, вид до смешного простодушный.

Э, да он славный малый и, кажется, знает кое в чем толк, - смеялся Вольтер.

Его святейшеству не были, однако, известны нижеследующие строки автора "Магомета": "Самый нелепый из всех деспотизмов... - это деспотизм священников, а из всех жреческих владычеств самое преступное - это, без сомнения, владычество священников христианской церкви".

Свою трагедию Вольтер построил по всем законам классицизма, не споря с веком, разделяя все господствующие вкусы. В пьесе соблюдены все "три единства", в ней пять актов, сценическое действие сведено до минимума и дан широкий простор речам. В ней царит высокая патетика, сохранен традиционный александрийский стих. Все это шло от века. Что же касается идей пьесы, то это уже сам Вольтер, это Просвещение, это то, что противоречило традициям, шло вразрез с официальной идеологией, разрушало установившиеся понятия.

Магомет, как его обрисовал Вольтер, - обманщик, грязный плут, гнусный самозванец, негодяй (такую характеристику ему дает правитель Мекки Сафир - лицо в пьесе положительное). Магомет ловко пользуется суеверными чувствами толпы, ее невежеством и легковерием. Темный плут, едва избежавший казни за мелкую подлость, теперь он ведет за собой толпы исступленных, фанатически поклоняющихся ему людей. "Фанатизм", "суеверия", "предрассудки", "невежество" - страшный смысл таят в себе эти слова:

И лучшие сердца опустошит Упрямая жестокость суеверья!

Жертвами гнусного обмана Магомета становятся дети благородного правителя Мекки Сафира. Пальмиру и Сеида еще в детском возрасте похитил у отца злой Магомет. Он воспитал их в беспрекословном подчинении себе, сделал из них фанатических последователей ислама. Они привыкли видеть в нем наместника бога на земле и суеверно трепетали перед ним. Связанные общей судьбой, не зная родителей, своих родственных отношений, они дружескую привязанность друг к другу приняли за любовь, и Магомет, знавший тайну их рождения, покровительствует преступной любви. Он лелеет коварный план. Сеид должен погубить своего отца - единственного человека, понимавшего Магомете.

Основатель ислама не признает никакой морали, навязывая мечом и кровью целым племенам свою волю, свои законы. Он презирает народ, для которого, по его мнению, совершенно безразлично, правду или ложь проповедуют ему жрецы, только бы они его убеждали и сулили чудеса.

Я знаю свой народ. Он ждет обмана, Ложь или правда - вера им нужна, - говорит он Сафиру. Магомет, желая подчинить себе Мекку, пускается на хитрость и обещает Сафиру вернуть ему похищенных детей.

Старик в волнении: он считал их навсегда потерянными. Перед ним встает страшный вопрос: какой ценой он должен купить их возвращение? Он готов отдать жизнь, пойти в добровольное рабство. От него требуют предательства. На это не способен благородный Сафир:

Отцовских чувств сердечное волненье!

Найти через пятнадцать лет детей,

Прижать их к сердцу, знать, что в смертный час

Они тебя утешат, - о блаженство!

Но если... должно родину предать

Или своей рукой детей убить...

То мой ответ тебе уже известен.

Прощай.

Тогда Магомет приводит в исполнение своей преступный план: Сеид, сын Сафира, должен убить отца по приказу Магомета. Сеид колеблется, ему симпатичен благородный старик, покоряющий чистые сердца своей искренностью и добротой. Прибегают к влиянию Пальмиры, и во имя любви к ней решается он убить неузнанного отца. Пальмира, обманутая Магометом, сама толкает брата на страшное преступление, становясь участницей отцеубийства. Все выясняется. Истекающий кровью старик обнимает детей. Сеид отравлен Магометом, для которого он теперь помеха. Магомет питает преступную страсть к прекрасной Пальмире и торопится сделать ее своей наложницей. "В мои объятия пусть через прах неведомой родни придет она". Но узнавшая страшную правду Пальмира проклинает пророка, которому недавно так горячо и трепетно поклонялась, и закалывает себя мечом. Магомет, гонимый страхом разоблачения и казни, на трупах обманутых им людей воздвиг себе трон, но счастья не обрел. Таков финал трагедии. Рупором своих идей Вольтер делает в трагедии Сафира. Сафир проповедует терпимость, любовь к человеку. Он предан родине и своему народу, он трогательно скорбит об утрате детей. Весь его облик овеян теплотой и сочувствием автора. Сафир высказывает мысли о равенстве людей, подобные тем, какие изложены в "Философском словаре" Вольтера.

Все смертные равны. И не рожденьем, А доблестями различаем их.

Вольтер сохраняет некоторое историческое правдоподобие. Магомет - человек из народа. Он, бесспорно, талантлив.

Не предкам, а себе обязан славой он И будет на земле властителем единым.

Как вспоминает Талейран, когда в театре в Эрфурте в 1805 г. при встрече двух императоров, Александра I и Наполеона, произнесли актеры эти стихи, взоры всего зрительного зала обратились к ложе, где сидел Наполеон.

Наполеон отличал эту пьесу Вольтера. Он даже предлагал сделать в ней ряд переделок, убрать некоторые сцены, ввести новые и часто о ней говорил.

"Достоинства, которыми полон этот шедевр Вольтера, выдвигают пьесу на первое место и делают ее украшением нашей сцены", - говорил Наполеон. Но... и целый ряд серьезных возражений следовал за этой хвалебной тирадой.

Наполеона, видимо, волновал исторический образ Магомета. В его глазах это был человек редчайших качеств. "Вольтер исказил в этой пьесе историю и сердце человеческое. Он проституировал великий характер Магомета в низких интригах. Он заставил этого великого человека, изменившего лицо мира, действовать подобно гнусному бандиту, достойному виселицы. Люди, меняющие облик вселенной, никогда не занимаются личностями правителей. Они имеют дело с массами. Способ достижения власти путем интриг дает лишь второстепенный результат. Нужен размах гения, чтобы изменить мир..."

В пьесе Вольтера, развивает свои мысли Наполеон, "любовь Магомета к Пальмире, соседствуя с любовью к ней Сеида, выглядит безвкусицей и производит отталкивающее впечатление, к тому же эта любовь вне строя всей пьесы. Магомет дважды прибегает к яду. Как? Магомет, который поверг старых богов, разрушил храмы идолопоклонников целого полумира, признанный в Константинополе, в Дели, Кипре, в Марокко, достигает всего этого средствами мелких жуликов! Надо еще объяснить, как, какими чудесами удалось в такой короткий срок покорить мир за 50-60 лет. И кем же? Кочевниками пустынь, малочисленными, невежественными, не подготовленными к войне, без дисциплины, без системы и против цивилизованного мира, обладавшего богатыми средствами. Фанатизмом этого не объяснишь, да и для него было нужно время, а у Магомета его было всего лишь 13 лет".

Критика была бы справедливой, если бы Вольтер ставил перед собой задачу воссоздать исторический облик Магомета. Но он этой

задачи не ставил. Он стремился всеми средствами убедить своих читателей, своих зрителей в том, что религиозный фанатизм мерзок и губителен для народа, что любая религия несет в себе зло фанатизма. Магомет был извлечен им из истории только для того, чтобы иллюстрировать эту мысль. Впрочем, представление о трагедии "Магомет" как о пьесе только антицерковной и антирелигиозной вряд ли правомерно. И во всяком случае, не исчерпывает ее содержания.

В пьесе ставится типичная для Просвещения проблема правителя и народа.

У Вольтера Магомет не просто основатель новой религии, он основатель нового вида деспотизма, посягающего на душу человека. Ему мало простой покорности, он хочет покорности добровольной, не по принуждению, а по велению души, идущей от сердца, покорности исступленной. Здесь уже речь идет не о религиозном фанатизме, а о политическом. Для этого он строит из себя полубога.

Отсюда и грандиозное лицемерие Магомета: он сам себя объявляет объектом культа. Он умеет эксплуатировать чувства людей, их естественную тягу к нравственным идеалам. Используя эту тягу, лицемерно выставляя себя борцом за справедливость и добро, он разжигает фанатическую веру в людях и, пользуясь их ослеплением, вершит грязные дела. Чтобы казаться полубогом, он скрывает от других свои чувства.

Наполеон счел неуместной в пьесе любовь Магомета к Пальмире. "Сердце политика должно быть в голове", - заявлял Наполеон. Но у Вольтера были свои задачи, ему надо было влюбить Магомета, чтобы подвести его к личному краху. Узнав о смерти Пальмиры, Магомет готов кричать от боли, но никто из окружающих не' догадывается о буре, которая бушует в сердце этого расчетливого и холодного политика. Никто не должен знать, что он страдает, как простой смертный. "Я должен богом быть, иль власть земная рухнет", - говорит он себе.

В сущности, Вольтер ведет в своей трагедии развернутый спор с широкоизвестным политическим писателем, итальянцем Николо Макиавелли, который в трактате "Государь" (1532) изложил программу захвата и удержания власти сильной личностью. Он заявлял, что насилие, хитрость, коварство, ложь, клятвопреступление - все допустимо и оправдано, когда речь идет о власти. Книгу Макиавелли называли "школой тирании". Гуманисты Ренессанса и позднее просветители резко выступили против нее. Можно понять Макиавелли, он жил в стране, раздираемой междоусобными войнами, находящейся в вечной смуте. Вечные распри ослабляли ее и делали бессильной перед любым иностранным вторжением. Макиавелли мечтал об Италии сильной, единой, сплоченной под эгидой крепкой централизованной власти. Поэтому, подобно Данте, он обратился к идее единого монарха. Но книга его, если отвлечься от конкретных исторических задач, которые автор перед собой ставил, рисующая в откровенной, если не в циничной, форме качества "идеального" государя, - выглядит поистине чудовищно.

Не удивительно, что французские просветители, решительно - отвергавшие абсолютизм, мечтавшие о "просвещенном" гуманном монархе, так остро и болезненно реагировали на все содержащиеся в ней политические рекомендации.

Вольтер вступает в прямую полемику с Макиавелли, вкладывая его идеи в гордую и циничную речь своего героя:

Вселенная во тьме, ей нужен светоч новый -

Я дам ей новый культ и новые оковы...

Сменится пестрый сонм неистинных богов,

И над вселенною, растерянной и сонной,

Возникнет новый бог - жестокий, непреклонный...

Я за дела примусь решительно и круто,

Порядок наведу и обуздаю смуту.

Всемирной славы я для родины ищу

И ради славы той народ порабощу.

Как и надлежало просветителю, Вольтер полон исторического оптимизма. В финале пьесы Пальмира, умирая, восклицает:

О, далеко еще освобожденье мира...

Но свет осилит тьму и власть добра придет!

Философские повести. Философские повести характерны для позднего периода творчества Вольтера. Вряд ли он сам относился к ним серьезно. В письмах из Берлина он много и охотно писал друзьям о своем историческом труде "Век Людовика XIV", который тогда занимал все его внимание, жаловался на свои телесные недуги, подсчитывал, сколько зубов, привезенных им в Пруссию, сохранилось (из двадцати - шесть), наконец, обещал вернуть на родину свой скелет, - все это с милой шутливостью, свойственной его натуре, - и ни слова о маленькой и прелестной повести "Микромегас", которую он тогда написал, рассказывающей о появлении на нашей планете двух космических пришельцев.

В наши дни, когда люди уже побывали на Луне, сама тема космического путешествия в произведении, написанном более двухсот лет назад, кажется чуть ли не научным предвидением. Но у повести другая задача. Создавая "Микромегас", Вольтер меньше всего думал о научной фантастике. Жители Сириуса и Сатурна понадобились ему лишь для "освежения" читательского восприятия, - прием, которым он пользовался в каждой своей философской повести. Прием этот, введенный в литературный обиход Монтескье, состоит в том, что обычные вещи ставятся на обозрение "чужих", "новичков". У этих "новичков" нет пелены предвзятости, созданной привычкой, они острее замечают нелепости, с которыми остальные люди свыклись, смирились и приняли за норму. В повести "Микромегас" мы смотрим на наш мир глазами пришельцев из космоса. Повесть философская по преимуществу. Здесь имена Лейбница, Мальбранша, Паскаля, с которыми не соглашался Вольтер, имена Локка и Ньютона, которых он обожал. Здесь рассуждения о гносеологических проблемах, о системе восприятий, об ощущениях, здесь поставлены этические проблемы. Но главная мысль сводится к тому, что люди не умеют быть счастливыми, что они ухитрились свой крохотный мир сделать полным зла, страданий и несправедливости. Читатель узнает, что планета бесконечно мала в масштабах мироздания, что человек бесконечно мал в масштабах этой бесконечно малой планеты. Ироническое смещение масштабов помогает Вольтеру показать мнимость земного величия "сильных мира" и нелепость их притязаний. Земля - это лишь комочек грязи, маленький муравейник; Средиземное море - болотце, а Великий Океан - жалкий прудок. И споры из-за лишнего отрезка этого "комочка грязи" вздорны, смешны; а между тем люди, по воле своих правителей, истребляют друг друга в абсурдных и губительных войнах.